— Да, и там как раз ответ, Василий Данилович, — пришедший указал на компьютер, который с урчанием начал уже считывать информацию с флешки. Василий Данилович кивнул. Посмотрел на гостя.
— Ну что ж, тогда услуга за услугу, как и договорились. Кофейку не хотите?
— Нет, благодарю.
Василий откинулся в кресле.
— Переговоры, как я понимаю, ничего не дают?
— Нет, Василий Данилович, ничего нового, и в плане информации мало чем могу вас порадовать. Разве что тем, что главный участник той стороны мне знаком с молодых лет.
— Это малоинтересно, я уже понял, кто это... Вот адрес квартиры для вас, Игорь. Снято на ваше имя. Все оплачено.
Кельм сел вертикально, все еще вслушиваясь в неясные голоса в наушниках. Двое дарайцев прощались. Что-то новенькое... Этого Игоря он уже засек — один из связных, очевидно. И вот выясняются крайне интересные вещи. Переговоры? Какие? Кельм задумался. Надо вначале выяснить все, а потом делать выводы.
Игорь там, в здании напротив, вышел из кабинета редактора. Кельм бросил взгляд на пишущее устройство — лазер старательно считывал колебания оконного стекла в редакторском кабинете. За это время Кельм выяснил много интересного о взглядах, литературных, религиозных и особенно политических пристрастиях Василия. А вот тактически полезной информации было мало. Кельм потянулся к мобильнику и выбрал номер "Штирлица".
— Дмитрий? Новый объект для вас. Задача такая...
Василий тем временем быстро набирал текст для колонки в раздел "Православная семья". Он писал, временами слегка задумываясь, поглядывая в окно. Возвращался и перечитывал строчки. Он наслаждался процессом, как наслаждается творчеством гэйн.
"Если жена нарушает волю мужа, а значит, и Бога, то это означает, что она себя заявляет в качестве мужа, в качестве — главы. Но мужчиной она всё равно никогда не станет! Прыгнуть выше, чем можно, — невозможно! Но, устремляясь к обладанию правами мужа, жена навлекает на себя ответственность мужа и обязанности мужа. А они — не по силам женщине. Многие из них даже непонятны женщине. Это примерно, как дети, видя права родителей, завидуют взрослым"*
Василий вздохнул.
Ему нравился этот мир. Ему здесь было хорошо — гораздо лучше, чем дома. И он докажет, что может работать здесь!
"..без отца сын уже никогда не будет полноценным мужчиной, а тем более — мужем! Без отца — дочь тоже не будет настоящей женщиной, а тем более — женой. Такие мужчины довольно значительно инфантильны и безынициативны в семейной жизни. Такие женщины — очень строптивы и самоуверенны в семейной жизни, что значительно приближает их по некоторым качествам к нечистой силе".
Василий с наслаждением перечитал последний абзац.
Подумал о перспективах внедрения в Саудовскую Аравию. К сожалению, с этим придется подождать. Он столько сил положил, чтобы попасть работать на Триму. Придется довольствоваться хотя бы Россией.
Василий подчеркнул слова "к нечистой силе". И выделил их италиком.
*Автор текста — протоиерей Иоанн Клименко, кандидат богословских наук
Снег окончательно улегся и слепил взгляд нестерпимой белизной, опушенные ветви деревьев застыли неподвижно, а полянка, к счастью, была хорошо вытоптана спортсменами и собачниками. В этот предвечерний час, в будний день здесь было пусто, дейтринам никто не мешал тренироваться. Ивик рядом с Кельмом занималась с небывалым энтузиазмом — его энергия заражала. Казалось, он наслаждается самим движением, усилием. Да и вообще, усилия ли это? — он будто играл, только лицо и открытая шея заблестели от пота.
Жаль только, что редко удается тренироваться вместе, подумала Ивик.
Начали спарринг. Ивик понимала, что темп для Кельма слишком медленный. Что он подстраивается. Работали в неполном контакте, и все же пару раз Кельм пробил защиту и ударил чувствительно — по ключице и в живот. Ивик хорошо выдержала удары, но самой ей ни разу не удалось достать противника. Бой казался бесконечным. Она устала. Даже радость от близости Кельма потухла, его неутомимость начинала раздражать. Наконец Кельм резко махнул руками, обозначая конец тренировки.
— Все... молодец, — похвалил он, — если еще потренируемся с тобой, сможешь вангала завалить.
— А ты заваливаешь? — Ивик присела на корточки. Зачерпнув снега, прихватила его губами. Кельм усмехнулся.
— Было дело как-то... Пошли?
Кельм и бежал быстрее, чем Ивик казалось комфортным. Сама она любила бегать, но неторопливо, не напрягаясь (этот медленный кросс, впрочем, здешним спортсменам показался бы похожим на бег легкоатлета на средние дистанции). Кельм же несся вперед большими скачками... И вроде не настолько уж он крупнее Ивик, и ноги не в два раза длиннее. Но она едва поспевала за ним, и почти сразу сбилось дыхание. И болела ключица. Наверное, будет синяк. В городе, впрочем, Кельм сбавил темп. Ивик мучилась, но не позволяла себе отстать, сказывалась приобретенная в квенсене привычка — там отставать не позволяли. И в общем... это ведь правильно, — даже мысли Ивик скакали отрывисто, в такт быстрому дыханию, — ведь... иной раз... может жизнь зависеть... от того, как бегаешь... но шендак, он же как машина...
Он и через ступеньки прыгал, как будто вовсе не тренировались до этого два часа. Ивик уговаривала себя, что вот только еще подняться на лестницу... и все... еще немного. Щелкнул ключ в замке. Из комнаты соседей донесся ритмичный стук молотка — там что-то ремонтировали. Ивик сразу, ещё не раздевшись, потянулась запустить компьютер. Пусть пока загружается.
— Тебе сегодня еще надо работать? — спросила она Кельма. Он аккуратно ставил в шкаф ботинки. Обернулся, помотал головой.
— Я больше сегодня не пойду никуда. Для разнообразия. Посижу здесь, подумаю. Ужин я тоже сделаю, тебе ведь наблюдать надо.
— Ага, — пробормотала Ивик, — это бы хорошо... спасибо...
Она быстренько вымылась у раковины, переоделась. Вода горячая шла еле-еле — прямо как в родном поселке в Дейтросе — так что с душем возиться не хотелось. Да и времени мало. Ивик причесалась, глядя в зеркало. Интересно, а что, если бы Кельм увидел ее в красивом платье, накрашенную.. на празднике каком-нибудь. На Триме, конечно, форму не носят, но вся одежда агента — удобная, неброская, не привлекающая внимания. Штаны, футболки, куртки. Все неяркое, серое, зеленоватое, хаки. Ивик внимательно рассмотрела ключицу, которая до сих пор ныла. Нет, синяка не видно. Или позже появится. Впрочем, и без нового синяка все выглядит страшненько, половина кожи сожжена, стянута шрамами... Она надела свою любимую рубашку — в красно-синюю клетку, трогательно обнажающую яремную ямку. Вспушила волосы. Или она ничего все-таки? Пухлые, чуть капризные губы, глубокие темные глаза... Шендак, никогда в жизни не пялилась так долго в зеркало! Ивик засмеялась над собой и вышла из ванной.
У трансляторов все шло, как обычно. Штопора выпустили вчера. Один из боевых агентов, который занимался его делом, прочел парню краткую лекцию о вреде наркотиков и предупредил, что в случае повторения приема таинственная организация по борьбе с наркотиками будет вынуждена принять еще более строгие меры. Штопор вряд ли собирался повторять. Он сидел тише воды ниже травы. Василий пока не появлялся. Репетиций не было. Друзьям Штопор рассказал о случившемся, но предпринимать ничего не стал. В данный момент он лежал на диване, гитара на животе, пальцы тихо пощипывают струны...
— Кушать подано, — дверь распахнулась, Кельм открыл ее легким пинком. Ивик вскочила, расчистила на журнальном столике место для подноса.
— Здесь поедим?
— А почему нет? Ты ведь можешь посматривать и есть. .
— Да... спасибо.
Кельм подвинул столик так, чтобы она могла есть, не отходя от компьютера. Ивик села вполоборота. Кельм — на стул рядом с ней, у торца столика. Привычно перекрестился.
Он ведь здесь будет весь вечер, думала Ивик, торопливо пережевывая картошку. Весь вечер. Она давилась своим неожиданным счастьем. Предстоящий вечер был озарен неземным сиянием, как это бывает на Пасхальной службе — ждешь в темноте, вот вспыхнет свет! Хотя насколько Ивик успела изучить Кельма, это не значит ничего особенного. Он сядет рядом с маленьким эйтроном-ноутбуком, будет писать рассказ или что-то там заносить в таблицу и размышлять. Или пойдет в сеть. Они станут обмениваться короткими вежливыми репликами по делу. Вот и все, собственно. Но все-таки он будет рядом!
И еда ужасно вкусная. Удивительно ровно нарезанная картошка, жареная рыба... То ли это он так вкусно готовит, то ли просто все прекрасно, когда он рядом.
И ест он красиво. Он вообще все делает красиво. Жаль только, неловко смотреть на него все время. Ивик временами взглядывала на руки Кельма. Правая аккуратно подцепляет ломтики на вилку. Левая, покалеченная, подхватывает стакан... все-таки покалечена не сильно, хотя и выглядит страшненько. Несколько дистальных фаланг. Три пальца короче других. Если бы сильнее — его бы списали совсем из армии. А так... Ивик почувствовала, как жалость снова подкатывает к горлу. Щиплющая, щемящая. Жалость, похожая на восхищение и преклонение.
— Что у нас с Иваном?
— Со Штопором? Ничего. Дома сидит, в себя приходит.
— Это хорошо. Скоро запоет снова...
...а вот когда говоришь с ним, то совсем исчезают эти чувства. Забываешь о том, кто он и сколько пережил, и весь этот ужас забываешь. С ним хорошо и легко. Он такой оптимистичный, простой, веселый.
— Конечно, запоет. Коля, а что Василий дальше предпримет, у тебя есть предположения?
— Конечно. Думаю, они есть и у тебя. Но давай пока не будем об этом. Просто действуй по инструкции, а я, как уже говорил, не допущу того, чтобы случилось что-то плохое.
— За тобой как за каменной стеной.
— Служба такая, — сказал Кельм. Они поговорили про контрразведку вообще. Про трансляторов. Ивик рассказала о Жене и ее новом романе.
— Интересно, да. Как они это все чувствуют...
— А знаешь, я часто думаю... вот мы тоже пишем, пишем... а где-то там наверху сидит куратор и контролирует. Пытаешься ты перестать писать — он тебе бац... и устраивает что-нибудь такое. Я часто замечала.
— И про фантомы такие легенды ходят. Говорят, есть миры еще выше Медианы, только мы туда не попадаем. Впрочем, конечно, есть — ведь где-то же ангелы обитают. Они строят фантомы, а мы транслируем. Пишем, рисуем. Ты сиди, сиди... я сейчас чаю еще принесу.
Кельм утащил посуду. А ведь ему тоже надо работать, подумала Ивик. Но он прав — наблюдателю нежелательно отходить лишний раз от монитора. Переключать на других. Сейчас на мониторе Ивик было 15 окон. Везде, вроде бы, спокойно. Ивик присмотрелась к одному из "чужих" окон — там была двенадцатилетняя девочка. Девочка писала стихи. Действительно, талантливые. И дейтрийские по духу. Сейчас она пока никому не была известна, кроме сотни человек в интернете. Но шансы — шансы есть. Настолько большие, что начальство сочло нужным наблюдать ее уже сейчас, в этом возрасте. Ивик иногда наблюдала эту девочку, звали ее Надя, жила она, кажется, в Новосибирске... да, точно в Новосибирске. Сейчас Надя занималась тем, что чистила клетку морской свинки. Ивик улыбнулась.
Кельм почему-то не работал сегодня. Его ноутбук мерцал рядом, там был какой-то текст, Ивик не вглядывалась. Они просто заговорились. Заболтались о том, о сем. И не заметили, как стемнело в комнате. Ивик включила настенный бра, в неясном свете очертания лица Кельма казались резче, глаза блестели. Кельм рассказывал, как два года назад ездил по служебным делам в Бразилию. Вылавливал там одного дорша. Про местных мулаток и про пляж. Это было смешно, Ивик хохотала. Кельм рассказывал про бразильские фрукты. Оказывается, здешние бананы — это и не бананы вовсе, они даже в сравнение не идут с настоящими, только что сорванными. А многие тропические фрукты и вовсе нельзя хранить и перевозить, и попробовать их можно только там. Кельм смачно описывал гравиолу, маракуйю, огромный сладчайший жак. Ивик сказала, что хочет немедленно туда и все это пробовать. Надо будет договориться с Дэймом. Кельм ведь знает Дэйма? Да, но Дэйм вроде бы не в Бразилии работает, а в центральной Америке... Какая разница, там тоже наверняка все это есть...
Они поговорили о фруктах. Потом вдруг Кельм замолчал, и повисла пауза. Ивик сосредоточенно уставилась в экран. Нет, там все спокойно...
— Знаешь, — сказал вдруг Кельм, — с тобой так хорошо разговаривать. Не знаю, почему. У меня никогда не было женщин — просто друзей. Я даже не думал, что женщина... что можно вот так просто... Ты хороший друг, Ивик.
Она покраснела, но в полутьме это не было заметно. У нее тоже никогда не было мужчин — просто друзей. И... он назвал ее дейтрийским именем. По рассеянности? Кельм совершенно не рассеянный человек.
— Мне тоже хорошо с тобой разговаривать. Интересно, — сказала она.
— И как-то просто, да? Я уже давно не говорил вот так ни с кем. Раньше я другой был, в молодости. Совсем другой. А сейчас нехороший я. Злой.
— Ты?! Злой? — поразилась Ивик.
— А разве нет? Не слышала, что про меня говорят? Конечно, злой. И моральный урод. Наверное, это правда.
— Кельм...
Ивик от волнения не знала даже, что сказать. Повернулась на крутящемся стуле к собеседнику. Придвинулась ближе. Кельм смотрел ей в глаза. Чуть виновато. Потом отвел взгляд.
— Кельм, да ты что... как ты можешь так о себе? Ты же... — Ивик помолчала, — ты же самый лучший человек из всех, кого я знаю. Таких, как ты, вообще нет. А ведь я многих знаю, гэйнов, отличных ребят. Но ты... ты же очень... понимаешь, ты же герой. Правда. Вот как те, которые в залах Славы... кому памятники ставят. Ты живой, но — вот такой. Ведь я же знаю, что с тобой было. Мне Ашен рассказала. Ты герой, ты настоящий... С тебя пример надо брать. А ты про себя — урод... ну ты даешь, Кельм!
И пока она говорила, лицо Кельма менялось. Оно дергалось, плыло, и менялось выражение, и взгляд его был уже не привычный остро-блестящий, а больной и тусклый... и лицо расслабилось, и вдруг проглянула в глазах еще незнакомая Ивик боль. И заговорил он непривычно тихо.
— — Ивик, ты просто не знаешь. Я тоже раньше так думал. Герои, все такое. Памятники. Не знаю, может, они и были героями. Только я — нет. Я...
По лицу его прошла судорога.
— Понимаешь, они ломают. Совсем. Ты уже не человек, ты... функция боли, страха... ты полное дерьмо. Они это умеют. И это ведь было пять месяцев. Какой героизм, Ивик? Нет его. Это сказки все. Это квиссанам рассказывают, чтобы бодрее топали под пули. Какой там, шендак, героизм... когда ты дни... недели... только и думаешь о боли. И превращаешься в полное уже дерьмо, понимаешь, в полное... ты бы видела это...
Ивик держала его ладонь в руках. Погладила предплечье, успокаивая.
— Кельм, — тихо сказала она, — но ведь они тебя не сломали. Ведь нет... Ведь ты не сдался.
Он покачал головой.
— Не согласился работать — да. Но... знаешь, есть ситуации, когда от человека уже ничего, ничего не остается. И от меня ничего не осталось. Ивик, они меня сломали. Они умеют это.
