Смерть зверя с тонкой кожей

Бомба, небольшой чёрный чемоданчик, была брошена в толпу из автомобиля, на большой скорости появившегося со стороны Стренда, пересекшего площадь и скрывшегося по Пэлл-Мэлл. Автомобиль нашли на Сент-Джеймс. Там преступники, двое мужчин, вероятно пересели на другую машину и исчезли.

Нджала выключил радио и заявил:

— Как вам известно, я — противник сионизма. Однако я категорически осуждаю терроризм и убийства невиновных. Предлагаю почтить память погибших минутой молчания и отложить переговоры до завтра.

Все встали. Печальнее всех выглядел сам Нджала, время от времени невзначай касавшийся своего браслета.

Эбботт привёз Элис в маленький паб у Окли, где им подали простую и вкусную деревенскую пищу — мясной пирог с почками и бутылку бургунского.

— Чем ты думаешь заняться сегодня вечером?

— Вернуться домой. Валяться на диване, смотреть телек. Потом меня потянет ко сну. И я лягу в постель с моим мужчиной, самым красивым в мире. Знаешь, какой ты красивый?

На обратном пути они включили радио и узнали про взрыв. Ответственность за взрыв взял "Чёрный сентябрь".

Оставшуюся дорогу ехали молча. Элис стала мёрзнуть и надела кардиган.

Собранные фрагменты чемоданчика и бомбы были аккуратно разложены на столе у Контролера.

Кроме Контролера присутствовали Смит, два эксперта из сапёрного отдела Скотленд-Ярда, Шеппард и министр.

— Это новый тип бомбы, — объяснял один из экспертов, — либо улучшенная модификация старого. Разлёт осколков происходит на высоте двух-четырёх футов. Что крайне усиливает поражающее действие.

Он погрузился в подробности устройства бомбы, действия механизма, детонатора и прочих подробностей, объясняя ислючительно доступно и понятно — для второго эксперта. Остальные присутствующие понимали слабо.

Контролер тепло поблагодарил обоих экспертов и они удалились.

— Что бы мне хотелось знать, — сказал он, — так как им удалось провезти чёртову бомбу через границу, при всех этих штуковинах в аэропорту .

— Может, им помогла ИРА? — предположил Смит.

— Думал об этом. У ИРА достаточно своих проблем с провозом оружия, чтобы ещё помогать кому-то со стороны.

— Как бы то ни было, — вмешался министр, — о контактах между ИРА и "Чёрным сентябрём" нам неизвестно, не так ли?

— Отсутствие информации о контактах, — сказал Контролер, — не исключает самих контактов.

Повисло молчание. Нарушил его Шеппард.

— Зато нам известно о контактах между "Чёрным сентябрём" и Нджалой.

— Известно, — согласился Контролер, — у них была секретная встреча в Бейруте (то есть это Нджала думал, что она секретная), когда он приезжал туда на выходных.

— Он свободно мог провезти для них этот чемоданчик. Никто не проверяет багажа действующего главы государства.

— Вы что, — сказал министр, — хотите сказать, что Президент Нджала мог...

— Именно это я и хотел сказать, — отрезал Шеппард.

— Ваши доводы?

Шеппард вздохнул.

— Ну, боюсь их не слишком много. Пара странностей, ничего не значащих сами по себе, но задним числом кое о чём говорщих.

— Впечатляющее начало, — сухо прокомментировал министр, — продолжайте.

— Если вы не возражаете, я предпочёл бы, чтобы продолжал сержант Робертс. Он вчера дежурил в отеле. Смышлённый парнишка. На самом деле смышлённый. Он ждёт снаружи.

Сержанта позвали и Шеппард обратился к нему:

— Некоторых из этих джентльменов ты знаешь, остальных тебе знать ни к чему. Расскажи им то, что ты рассказывал мне.

Робертс был юным и интеллигентным. Вначале он нервничал и покашливал, потом успокоился.

— Ну, значит, вчера днём Президент Нджала и его секретарь спустились в ресторан. Ну, это уже необычно. Я их там видел до того всего раз, но тогда был показ мод и ясно, что они спустились на пташек поглазеть . То есть, хочу сказать...

— Всё в порядке, сержант, — подбодрил его Контролер, — мы поняли, что вы хотели сказать. Продолжайте.

— Я и говорю, он нечасто бывает в отеле днём, а когда и бывает, то чай пьёт у себя в номере.

— Ну и? — сказал Шеппард, — что с того, что ему взбрело в голову для разнообразия выпить чашечку в ресторане?

— Ничего, сэр. Это то, что я сказал себе. Но вот ещё одно — с собой он взял дешёвый чёрный чемоданчик. Знаете, из этих — по дюжине за шиллинг.

Контролер показал на свой стол.

— Похож на этот? Точнее, на то, что от него осталось.

— Трудно сказать, но...думаю, да. И ещё одна непонятная штука: почему Нджала тащил его сам? Хочу сказать, почему не дал секретарю? Конечно, я ничего такого не подумал, просто знаете какие иногда странные глупые мысли лезут в голову с нечего делать.

— Я не считаю ваши мысли ни странными, ни глупыми, — сказал Контролер, — полагаю, они отражают инстинктивное восприятие, которое ещё много раз поможет вам в работе.

— Потом появились эти студенты... ну, я подумал, что они студенты. Были одеты, как студенты, у всех книги. А у одного — чемоданчик — точно такой, как у президента Нджалы. Да, я проверил книги. Вы же знаете, в них легко можно вырезать тайник для оружия.

Он сделал паузу.

— Потом осмотрел чемодан. Там был только конверт с надписью, кажется на арабском. Внутри золотой браслет — большой, тяжёлый, в форме рук, сжатых в рукопожатии. Этот студент — приятный такой молодой парень — улыбнулся и сказал, что это подарок на день рождения его брата. У него была ещё квитанция от какого-то ювелира из Парижа. Потом они стали садиться, а Нджала кажется узнал их, подозвал и они уселись за его стол. Пили чай, шутили, смеялись. Потом ушли. С книгами и чемоданчиком.

Робертс снова помолчал, в голосе его появилась горечь.

— Конечно, будь я умнее, должен был потребовать осмотреть чемодан и на выходе.

— Сержант Робертс, — отчеканил Контролер, — не существовало ни малейшей причины осматривать его снова. И разумность ваших действий не поставит под сомнение никто. Совсем наоборот. Они будут учтены и отмечены. И не только мною, не так ли, суперинтендант Шеппард?

— Совершенно верно, сэр, — откликнулся Шеппард.

— Спасибо, сержант Робертс, — сказал Контролер, — я на самом деле благодарен вам.

Робертс коротко поклонился и вышел.

— Могу добавить лишь, — заговорил Шеппард, — в субботу вечером я заметил на Нджале золотой браслет в форме сжатых в рукопожатии рук. Я обратил внимание, потому что он всё время игрался с ним.

— Итак, — подытожил Контролер, — похоже, наш друг и союзник, ради защиты которого мы прикладываем столько усилий, только что помог "Чёрному сентябрю" убить полдюжины человек на Трафальгарской площади.

— Минутку. Подождите минутку, — вмешался министр, — есть же похожие браслеты.

— И тысячи чемоданчиков, — поддакнул Смит.

— Согласен, это выглядит подозрительно, — продолжал министр, — но это может...это может быть простым совпадением.

— Да, — сказал Контролер, — а я по такому же совпадению мог быть Ширли Темпл.

— Как бы то ни было, доказательств нет. Абсолютно никаких.

— И мы не жалеем об этом, не так ли? — поинтересовался Смит, — иначе мы оказываемся в на редкость дерьмовой ситуации.

— Не стоит даже думать об этом, — сказал министр.

— Знаете, — пробормотал Смит, — а я начинаю думать, что идея ликвидировать Нджалу была совсем недурна.

— Смит, — Контролер впервые за много лет обратился к нему по фамилии, — это уже слишком. Особенно в присутствии министра короны.

Министр посмотрел на них со скрытым, как он надеялся, недовольством. Сукины дети вежливо издевались над ним.

Элис и Эбботт сидели на диване и смотрели телевизор. Потом Элис щёлкнула выключателем.

— Почему герои всегда попадают в негодяев, а те в них — никогда?

— Потому что герои стреляют лучше, любовь моя. Ну и кроме того, что станет с сериалом, если кто-нибудь вдруг завалит главного героя?

— Но ведь по настоящему всё по другому.

— По настоящему жизнь — скучная, серая и короткая штука. Кому интересно смотреть, как будет "по настоящему" — после целого дня в офисе, на заводе или где-то там ещё? Людям нужны мифы. И почему бы и нет?

— А мне нужен кофе. А тебе?

— Не откажусь.

— Давай посидим на кухне. Я люблю кофе на кухне.

Они сидели за крохотным столом в крохотной кухонке и пили кофе.

Элис кивнула в сторону канарейки:

— Помнишь Соломона?

— Встречались.

— Всегда пел, как сумасшедший. Всё время. А теперь молчит.

— Охрип, может?

— Я думала это связано с тобой. Он перестал петь как раз, когда ты уехал в Африку. Мне казалось, что когда ты вернёшься, он может снова запоёт.

— Не уверен, что улавливаю твою логику. Разве что птичка влюбилась в меня без памяти.

— Нет тут логики. Просто у меня было чувство, что если он запоет — это будет хорошим знаком. А теперь, когда ты вернулся — и это хороший знак — я думала и он начнёт петь. Понимаешь?

— Да. Да, конечно, — соврал Эбботт.

Элис посмотрела на птичку.

— Ну спой, Соломон, спой что-нибудь.

Канарейка помахала крыльями, почистила пёрышки и продолжала молчать.

— И не надо шуточек про Песнь Соломона.

— Ты сегодня расстроена.

Элис пригубила кофе, откинула назад волосы.

— Ты ведь не любишь меня, так? Хочу сказать, ты не влюблён в меня. Вот и вся разница.

— Ты мне нравишься. Ты значишь для меня очень много. Но я не думаю о тебе всё время и меня не тянет посвящать тебе сонеты. Но, чёрт побери, что значат слова?

— Для женщины — очень много.

— Слова всегда звучат фальшиво. Послушай, мне нравится быть с тобой, нравится, когда ты рядом, и, — он закончил почти неохотно, — Я не хочу терять тебя.

Она как обычно смотрела вниз. Ей казалось, что сердце не помещается в груди. В первый раз в жизни, она чувствовала себя почти что любимой — и не могла говорить от счастья.

Помолчав, Эбботт сказал:

— Завтра мне понадобится сделать пару звонков, потом я уеду.

Он допил кофе.

— Меня не будет день или два. Потом всё закончится.

— Съезжу к маме, — сказала она.

— Неплохая идея.

Прядь волос упала ей на глаза, она откинула её назад.

— Потом, — сказала Элис, — потом, потом, — она снова распустила свои длинные волосы, — А это "потом" наступит — для тебя, для меня?

Эбботт собирался ответить чем-то вроде: "Надеюсь", "Может быть" или "Если повезёт", но вдруг понял, что она вот-вот расплачется.

— Разумеется наступит, — уверенно сказал он, — но не здесь.

— Ты ведь не про Южную Америку, где все эти военные преступники?

— Нет, — улыбнулся он, — не про Южную Америку. Про другую страну.

— Где мы будем в безопасности?

— ...И заживём долго и счастливо.

— Не шути так. Пожалуйста.

Она опять была на грани срыва. Эбботт наклонился к ней, погладил по щеке.

— Поговорим о шутках потом, когда будем гулять под пальмами Шаар-а-Голан.

Он коснулся губ Элис, потом отпустил её и откинулся назад.

— Но к чему теперь говорить о будущем? Нам и сейчас ведь неплохо, не так ли?

— Замечательно, — ей вдруг показалось, что полночь засияла солнечным светом, — чем займёмся сейчас? Пойдём в постель? Или ты слишком устал?

— Я оскорблён и требую примерно наказать виновную.

— Можете начинать хоть сейчас, — и впервые за день она рассмеялась.

Вертолёт доставил Дорис в Лейфилд-Холл вскоре после заката. На ужин подавали дыню из Израиля (в плане гастрономическом Нджала не имел ничего против сионизма), форель в миндале, жаренную утку. Потом бисквиты и сыр, которые очень неплохо пошли под красное вино. И на десерт — клубника со сливками.

Ужин, вино, обстановка и прислуга, столь же незаметная, как и освещение, потрясли простую душу Дорис.

— Ты потрясающий, — повторяла она, — просто потрясающий.

— Давай ещё кофе, немного Арманьяка и — в постель.

Что они и сделали — к обоюдному удовлетворению. Дорис была проституткой не оттого, что ей не хватало денег или не было дома. Она была проституткой по призванию.

Она давала Нджале всё, чего ему хотелось и даже больше. Они занимались любовью во всех мыслимых позициях и изобретённых ими самими вариациях. Что особенно радовало Нджалу — так это явное наслаждение, которое получала Дорис. Многие женщины выдыхались после первого часа. Но не Дорис. Она получала удовольствие от каждого момента. Нджале приходилось поглощать чудовищные количества "Витабикса", чтобы держаться в этом ритме.

— Мне не нравится только одно, — сообщила она.

— Что именно? — встревожился он.

— Столько чёртова "Витабикса" и ни капли шампанского.

— Нет ничего проще, цветок мой.

Он поднял трубку:

— Артур, полдюжины бутылок Хайдсика, хорошо? И принеси их сам.

— Слушай, подожди минутку, мы же голые совсем.

— Дорогая, не обращай на него внимания. Это же слуга. Орудие. Instrumentum mutum. Расслабься и получай удовольствие.

Артур принёс шампанское, открыл бутылку, наполнил два бокала и исчез.

— Ух ты, он на нас даже глаз не поднял!

— Пей шампанское, цветок мой. "Витабикса" хочешь?

Это была великая ночь Нджалы. Ночи лучше у него не было и не будет.

Элис и Эбботт занимались любовью долго, нежно и страстно, отпуская иногда эротические шутки, смешные только для них двоих.

Потом они лежали рядом в темноте, расчерченной клетками лунного света и затягивались по очереди от одной сигареты.

— Тяжело тебе со мной? — спросил Эбботт.

— В каком смысле?

— Любовь ко мне против лояльности Департаменту, например.

— Я всегда на твоей стороне.

— Не совсем.

— Как бы то ни было, я привыкла жить двойной жизнью — в реальном мире и во сне.

— А где ты сейчас?

— Во сне. Но наяву.

— Тебя это не смущает?

— Меня — нет. Особенно теперь. Ладно, дай затянуться. Половину ведь выкурил.

— Почему особенно теперь?

— Потому что сейчас я живу. Живу, понимаешь?

— А "потом" тебя больше не беспокоит?

— Чёрт с ним. Жить надо сегодняшним днём.

— И ночью.

— "Ночь дана нам для любви" — сказал кто-то из великих.

— "...а не для сна", кажется так. Но есть ещё смерть. "Очень долгий сон", как сказал другой великий.

— Знаю, я учила это. Минутку, как это там..."Nox est perpetua..." что-то там ещё..."dormienda".

Он протянул ей сигарету.

— Нет, я — пас.

Он сделал глубокую затяжку, огонёк выхватил из темноты его лицо.

— Ты не обижаешься на меня? Что я тебя использую и всё такое?

Она улыбнулась в темноту.

— Ты меня не используешь . А если даже и так — это судьба. Или что-то вроде этого "потом".

— А сегодняшняя ночь нам всё-таки дана для любви, — Эбботт погасил сигарету и обнял Элис.

На этот раз он усадил её верхом.

— М-м-м-м, — вырвалось у неё, — Хорошо! М-м-м-м, как хорошо. Всё, что ты делаешь так хорошо.

В темноте, чуть разбавленной лунным светом он видел только её силуэт и длинные волосы, рассыпавшиеся по обнажённым плечам.

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя красивые плечи?

— Никогда не знала, что во мне есть что-то красивое. Это всё от темноты.

— Это не от темноты.