Смерть зверя с тонкой кожей

Смерть зверя с тонкой кожей

Патрик Александер

Перевод Карен Налбандян

Армалайт 15 является, вероятно, наиболее эффективным оружием своего класса, предназначенным для поражения животных с тонкой кожей (например, человека) на расстоянии до 500 ярдов.

Благодаря высокой начальной скорости и углублению в задней части, пуля при попадании деформируется, либо начинает кувыркаться. Это, в сочетании с тем, что кинетическая энергия расходуется на очень небольшом отрезке траектории, приводит к коллоссальному повышению гидростатического давления в органах, содержащих жидкость. Результатом являются образование обширного раневого канала и сопряженный с ним физиологический шок, мгновенно выводящий цель из строя.

Из описания американской штурмовой винтовки Армалайт 15, выпущенного производителем, фирмой Купер-Макдональд.

Одной из величайших проблем, с которыми сталкивается либерализм — безнадёжная нехватка сторонников, знакомых с жестокой реальностью нелиберального мира и знающих, что свободу и всё, с ней связаное, невозможно сохранить без твёрдых, убеждённых защитников, способных, если надо, быть такими же безжалостными, как и наши враги.

Бернард Левин, статья в "Таймс"

Пролог

Вокруг были джунгли.

"Джунгли будут везде, где бы ты ни был", говорила ему в детстве мать. Тогда они жили в Райслипе, и выглядывая в окно, он почти ожидал увидеть тигра, прыгающего из зарослей душистого горошка.

Сейчас ему хотелось вернуться в Райслип. Мечта детская, как и плач по Кироте. Тот был мёртв ещё с утра и уже начинал попахивать.

Одной рукой он машинально сгонял с тела мух, другой вытирал слёзы. Плакал он частью от горя, частью от жалости к себе, но, главным образом — от слабости. Недоедание, работа на износ, издевательства — в течение двух лет. Всё это время его единственным другом был Кироте. Кроме них, в камере сидело ещё шесть африканцев — пять воров и простодушный парень-насильник.

Хотелось похоронить тело, но времени на формальности не было. Оставить — гиенам, стервятникам и прочим падальщикам здешнего леса. Он взял нож, отобранный ими у убитого охранника и, глотая слёзы, двинулся точно на запад через буш, узкими зверинными тропами. Направление он держал по солнцу, проглядывавшему иногда сквозь вечный сумрак джунглей.

Болели ступни, подкашивались ноги , мучила жажда. Но он продолжал двигаться всё тем же размеренным шагом.

Они с Кироте продержались в лесу шесть дней — на диких бананах, улитках и ямсе, украденном с близжайшей плантации.

Сейчас он был одинок и испуган.

1.

Ричард Эбботт стоял на северо-восточном углу Трафальгарской площади. Несмотря на темноту и льющий дождь, он медлил перед тем, как сделать следующий шаг. Всё, что требовалось — просто перейти улицу, зайти на почту и отправить телеграмму.

Но это было как переход Рубикона — casus belli. И он медлил ("Колеблющийся проигрывает", говорила мать). На самом деле это не было колебанием, скорее — последним моментом покоя. Глубоким вдохом перед прыжком.

Мимо прошли двое, обсуждая "Гамлета". Классика колебаний. Впрочем, аналогия неудачная. В конце концов, он не собирается убивать своего отца. Он улыбнулся этой мысли, и проходившая мимо женщина ускорила шаг. Решила, наверное, что не в порядке с головой.

Резкий порыв ветра заставил поёжиться, напомнив о холоде, которого он до сих пор не замечал.

Биг Бен пробил дважды, он снова поёжился и пересёк мокрую улицу. Блестела под дождём статуя Эдит Кэйвелл. Он вспомнил, что уже давно собирался почитать о ней.

На почте работала только одна секция. Четверо клерков (трое из них погружены в чтение), греющийся бомж, и американская матрона в большой шляпе и с металлическим голосом, пытающаяся что-то выяснить.

Он поискал ящичек для телеграфных бланков и не нашёл. Это раздражало. Он всегда был здесь.

— Где у вас тут телегрфные бланки? — спросил он одного из клерков. Тот кивнул на соседа и вернулся к чтению.

Он повторил вопрос. Второй клерк вынул из шкафчика бланк и протянул ему.

— Разве вы не держите их здесь, в ящике?

— Положили. Четыре тысячи. Знаете, что было дальше? Вышли в три дня. Женщины и дети. Уносят пачками. Бог знает, что они с ними делают.

Он написал сверху адрес, набросал коротенькое послание и перечитал.

— А вот это, — сказал рядом металлический голос, — для Гомера. Это мой племянник, в Бетлеме, Пенсильвания. Когда оно дойдёт?

Он ощутил денатуратный перегар, смешанный с потом и застарелой мочей. Бомж нетвёрдо прошаркал к нему и просипел:

— Не найдётся ли у вашей чести монеты-другой на чашку чая? Смерть как пить охота, душа горит.

— Отвали.

Бомж уковылял, не оглядываясь.

Эбботт протянул бланк клерку. Тот взглянул на адрес.

— Это же здесь, за углом, — сказал клерк.

— Я знаю, где это.

— Хочу сказать, что вы могли бы и сами доставить его. Это займёт всего пять минут.

— Я не хочу доставлять его сам.

Клерк сдался и стал считать слова.

— Вы уверены, что здесь всё верно? — попытался он ещё раз.

— Да.

— Это же смешно.

— Да, — сказал Эбботт, — Это шутка. Чтобы смеяться.

Снаружи всё ещё шёл дождь. Он шагал по Черинг-кросс к Кембридж-Сэркес, смотрел на афиши и не замечал их.

Он был голоден. Требовалось побриться. Принять ванну. Ванна! Представив себе тёплую душистую ванну, он глубоко вдохнул, — и немедленно был атакован знакомой вонью и знакомым ирландским акцентом:

— ...несколько пенни для старого больного человека, ваша честь...

Бомж по прежнему не смотрел на него. До него, наверное, и не доходило, что попрошайничает он у того же самого человека.

Эбботт уже собирался послать его снова , когда в голову пришла идея, точнее проблеск идеи. Он обернулся к бродяге, который выглядел не лучше, чем вонял, усилием воли сдержал подступающую тошноту и улыбнулся.

— Естественно, — ответил он на лучшем своём ирландском, — как не найтись шиллингу или двум для хорошего ирландского парня?

— Мужик, ты чё, ирландец?

— Как распоследняя свинья в Дублине.

— Ты говоришь, как человек из Корка.

Эбботт кивнул:

— Скибберин.

— Ты чё! У меня была тётка в Баллидехобе. Славное местечко! Сколько, гришь, у тебя найдётся?

Эбботт извлёк немного мелочи и несколько банкнот.

— Семьдесять восемь пенсов. И чуток бумажками.

— Иисус Мария, это ж сумасшедшие деньги!

— Так есть тут место, где два хороших парня могут промочить горло — в этом часу ночи?

— Мы найдём, ваша честь, найдём, — бормотал бомж, с энтузиазмом рассекая дождь и ветер.

2.

Фрэнк Смит услышал отдалённый колокольный звон. Звон стал громче, настойчивее и превратился в телефонный звонок. Он спал. Я сплю, — сказал он себе , а теперь проснулся.

Он поднял трубку, будучи впрочем не до конца уверен, что это тоже не сон.

— Алло?

— Фрэнк?

Фоли, дежурный офицер в Холландер-парке, где Департамент держал свои секретные офисы.

— У нас тут телекс. Никто не может разобрать ни слова.

— То есть?

— Мы не можем расшифровать его. Джонс точно не может, он сегодня дежурный шифровальщик. Но этого шифра нет в книге.

— Нет в книге? Должен быть.

Какой-то момент Фрэнк Смит решил, что он всё ещё не проснулся.

— Джонс говорит, мы не пользовались этим шифром уже два года.

— Откуда сообщение?

— С круглосуточной почты на Трафальгарской площади, отправлено в два ноль три.

— Ну так всё ясно. Кто у нас там?

— Пардон?

— Шутка, разве непонятно? Юный Ронни Симмонс или какой-нибудь другой идиот. Один в городе. Два часа утра. Одурел от скуки и решил подшутить над стариком Смитти. Что-то типа порохового заговора или падения Трои.

Короткая пауза.

— Странно, что использовали шифр двухлетней давности.

— О'кэй, в чём проблема? Если его нет в теперешней книге, найдём в одной из старых. Или Джонсу лень копаться?

Потом до него дошло. Старые шифровальные книги хранились в Архивах, запертыми в сейфах. А ключи имелись только у начальников отделов.

— Чёрт! — сказал он.

— Что?

— Сейчас буду.

Он положил трубку и откинулся на подушку. Слушал шум дождя за окном, размышлял, как тепло и приятно в кровати, и как не хочется вставать — всё, что угодно, лишь бы не думать ни о чём другом. А больше всего — не вспоминать о Ричарде Эбботте, точно зная, что телеграмму послал именно он. Единственный агент, находящийся в поле с устаревшим шифром. Разве что никакого поля для него не полагалось, а полагалось давно лежать в могиле .

Смит встал и потянулся за одеждой, аккуратно сложенной на стуле у окна. Он был холостяком и аккуратистом — всегда, кроме периодов запоя или депрессии.

Он быстро оделся, посмотрел в окно (ночь и ливень), покачал головой и прищёлкнул языком, чтоб умилостивить неведомых богов.

Машина унесла его в ночь и высадила у Департамента — старого особняка, обнесённого поросшей плющем стеной. Когда-то здесь располагалась страховая фирма. Впрочем, согласно вывеске (если вам удалось бы отыскать её в листве) она находилась здесь и поныне.

Он показал пропуск и прошёл в свой кабинет.

Фоли уже ждал его там с телеграммой. Телеграмма пришла на адрес МИД-а, потом по телексу — в Г-образное здание за станцией Ватерлоо, где Интеллидженс Сервис держала несекретные офисы. Название СИС в своём обычном понимании относилось именно к этому особняку.

Смит с неудовольствием помотрел на телеграмму, не желая знать, что там написано.

— Ничего хорошего там не будет, это уж точно, — мрачно сказал он.

Фрэнк сходил в Архив, разбудил дежурного офицера, открыл один из сейфов, где и нашёл нужную шифровальную книгу. Расписался и забрал к себе. После чего взялся за расшифровку.

Потом переписал набело и прочёл.

— Она от Эбботта, — объявил он так, будто это всё объясняло.

— Эбботт? — переспросил Фоли, — я думал, он погиб.

— Многие так думали.

Какую-то секунду Смиту очень хотелось, чтобы Эбботт, с которым они дружили пятнадцать лет, на самом деле был бы мёртв. Желание это было не совсем эгоистичным.

Он взял трубку и нетерпеливо вызвал оператора.

— Давай, давай, — наконец на том конце возник заспанный голос.

— Чем вы там занимались, трахались?

Оператор начал извиняться.

— Кончайте болтать. Мне нужен министр. Или нет, давайте Контролера.

— Он в постели, спит.

— Так разбудите его, чёрт побери,.

Он положил трубку, выбил пальцами дробь по столу, нервно потёр нос и посмотрел на Фоли. Тот потянулся к телеграмме.

— Можно?

— Пожалуйста.

Послание было коротким: "Задание будет выполнено четырнадцатого или до того".

— Могу я знать, о каком задании идёт речь?

— Почему бы и нет? Завтра это будет знать весь департамент, а если не повезёт, то и вся чёртова страна.

Он тяжело вздохнул.

— Заданием Эбботта было ликвидировать полковника Нджалу.

— О, Господи!

— Молитесь, Фоли, молитесь, теперь нам никакая помощь не будет лишней.

Зазвонил телефон. Это был Контролер, невыспавшийся и злой:

— Ну, если это что-то меньше, чем объявление войны...

Смит ввёл его в курс дела..

— О Боже!

Контролер, до того сидевший в постели, ощутил вдруг настоятельную необходимость прилечь. При этом ненароком разбудив жену. Та неразборчиво что-то буркнула и пихнула его под рёбра.

— Ты что делаешь, жирная корова?

— Э-э? — переспросил Смит на другом конце провода.

— Я хочу сказать, это на самом деле Эбботт? Не розыгрыш?

В голосе Контролера умирала отчаянная надежда.

— Сообщение несло оба его контрольных знака.

— Он сошёл с ума.

— Что не делает его ничуть менее опасным.

Контролер испустил вздох, больше похожий на стон.

— Что за дерьмо. Чёртовы политики. Всё их чёртовы грязные игры, — ещё один полувздох, полустон, — Ладно... Вам лучше оповестить министра. Поднимайте всех — Росса из спецотдела... нет, его нет. Берите Шеппарда, всё равно всю работу делает именно он. Ещё этого, как его звали, из MI5, или как они теперь называются. И того парня из МИДа, ну вы знаете. В моём кабинете, через полчаса. И проследите, чтобы чёртов обогрев включили, хорошо?

Контролер положил трубку и тяжело осел в постели. Жена пихнула его ещё раз, но он был слишком озабочен, чтобы среагировать. Он натянул одеяло на голову и зарылся лицом в подушку. Как в детстве, когда хотел спрятаться от всего мира.

Полежал так несколько минут, потом тихо встал и оделся, не зажигая света. Жена захрапела.

Пока Контролер одевался в потёмках, стараясь не тревожить свою агрессивную супругу, Смит пытался дозвониться до министра. Того не находили ни в его городском доме, ни в доме за городом, ни на квартире официальной любовницы. Его секретарь — сильно возомнивший о себе молодой человек — был чрезвычайно недоволен тем, что его разбудили и не имел ни малейшего представления, где может находиться хозяин.

Смит сдержался и продолжал настаивать.

— Парень, что всё это должно означать, вторжение?

— Тревогу.

— Какой категории тревогу, парень?

Смит услышал сочный зевок.

— Не знаю, — ответил он, — к какой категории вы бы отнесли покушение?

— Покушение? На шефа? — порядок, теперь он проснулся.

— На персону куда важнее твоего грёбаного шефа.

— Боже мой, на кого?

— А вот этого, — Смит воспользовался классической фразой спецслужб всех времён, — тебе знать не требуется... парниша.

Секретарь, теперь куда менее надменный, дал ему номер радиотелефона в машине министра. Шеф, сказал он, уехал где-то в полночь, в сопровождении только одного телохранителя из спецотдела.

Смит позвонил телохранителю. Тот скучал в одиночестве в машине, неподалёку от жилого дома на Фалхэм-роуд и смотрел на дождь.

— Не могу. Он занят. Поняли? Занят. Приём.

— Вас понял. И сопляка-секретаришку тоже. А теперь достаньте мне его — и быстро. Приём.

— Господи, мужик, не могу же я пойти и начать дубасить в эту долбаную дверь.

— Тогда начинай кидаться камнями в его долбаное окно. Конец связи.

Смит дал отбой, начал набирать номер Джоан Эбботт, но с середины повесил трубку. Говорить с нею не хотелось. Она вызывала у него одновременно и жалость, и раздражение. Одно время он увлёкся ею, они даже встречались пару раз после её развода. Но ничего из этого не вышло. Он был слишком холостяком, она — слишком неврастеничкой. По крайней мере, так он оправдывался перед собой. А правда была в том, что он чувствовал себя виноватым. Не столько перед ней, сколько перед Эбботтом. Точнее в том, что, как он подозревал, департамент с Эбботтом сделал.

Он сам верил в это подозрение где-то наполовину, но от того оно никуда не делось и ныло, как старая рана. Так что теперь он старался избегать Джоан. У него и так достаточно ран. Принципы здравых и зрелых отношений. Только что он нарушил их все.

— Чёртова неврастеничка, — пожаловался он, — обдолбанная к тому же.

Фоли уже собирался спросить "Кто?" но вовремя сообразил, что Смит просто думает вслух.

3.

Джоан Эбботт стояла в темноте и смотрела в окно. Подъехала машина, остановилась в свете фонаря. За ней другая. Из первой машины вышли трое, из второй двое. Джоан пересчитала их. Дважды. Она уже выпила и не хотела ошибиться.

Они посмотрели наверх и она инстинктивно подалась назад. Потом сообразила, что снизу её не видно.

Через несколько секунд все растворились в тени. Без сомнения, для того, чтобы продолжать наблюдение, как и предупреждал её Ричард.

Она увидела в темноте огонёк спички: кто-то зажёг сигарету. Это напомнило ей, что неплохо было бы покурить и самой. Она отошла от окна и закурила; рука немного дрожала. Но настроение оставалось приподнятым. Теперь она была при деле. В первый раз Ричард дал ей прикоснуться к чему-то, имеющему отношение к его работе. Может, это значит, что... Мысль оборвалась, но сердце трепыхнулось, как до того рука.

Нужно было принять ещё стаканчик, чтобы успокоиться. Она включила настольную лампу, плеснула виски из почти пустой бутыли, разбавила содовой и выпила. Стало лучше. Намного лучше. Она налила ещё, добавив чуть больше содовой. Она не станет приканчивать его одним глотком, а растянет подольше. Насладится. Как полагается настоящей, чёрт побери, леди.

С Ричардом получилось странно. Она считала, что он мёртв. Так полагал и Департамент. Даже Фрэнк Смит думал так. Что придавало всему этому некоторую оффициальность. А потом, прошлой ночью вот в такие же сумерки он звонит и говорит: "Привет, это Ричард".

Голос с того света. Она стала заикаться, как последняя дура.

Может ли она помочь ему? Он только что высадился в Англии, но не хочет, чтоб кто-нибудь узнал об этом.

Даже Фрэнк Смит и Департамент?

Особенно Фрэнк Смит и Департамент.

Это казалось загадочным, но она уже давно научилась не задавать вопросов. Конечно, она знала, что он — агент (всё, что полагается знать жёнам: политика Департамента). Она даже знала, что он едет в Африку — он сам сказал ей, когда просил присмотреть за некоторыми своими вещами.

Что-то там пошло не так. Пару месяцев спустя она прочитала в газетах, что его арестовали за шпионаж в одной из этих новообразованных туземных республик с непроизносимым туземным названием.

Разумеется, в газетах не говорилось о Ричарде Эбботте — какое-то другое имя. Но там была фотография, а на ней — Ричард, собственной персоной.

А дальше — длинная речь туземного Президента, полковника Мумбо-Юмбо, или что-то в этом духе. Что Господь, в неизъяснимой благодати своей, послал ему видение, требуя изгнать из страны всех обладателей британских паспортов, поскольку они покушались на него и, вообще, являются в глазах Божьих олицетворением мирового зла.

А она переживала за Ричарда, заточённого в дикой стране, где целые племена вырезают по капризу осененного благодатью полковника. Потом зашёл Фрэнк Смит и рассказал, что правительство ведёт закулисные переговоры об освобождении Ричарда. Но что-то опять пошло не так, она ждала месяц за месяцем, а от Ричарда ничего не было. А когда она наконец позвонила Фрэнку Смиту, он сказал, что Господь снова являлся полковнику и наказывал не выпускать шпионов и прочих государственных преступников.

Тогда она сдалась. Погасла последняя надежда, что, несмотря на развод, Ричард однажды вернётся к ней.

А несколько недель назад к ней заглянул Фрэнк Смит и сообщил, что Ричард сбежал из тюрьмы, убил охранника и исчез в джунглях.

Значит, он может вернуться? Фрэнк Смит покачал головой и нервно стряхнул пепел на ковёр.

Если полиция полковника не достанет его, то это уж точно сделают джунгли. У него просто нет шансов.

— Нет шансов, нет шансов...— медленно повторила Джоан (к тому времени она успела уже немного выпить).

Она икнула и захихикала — от того же нервного напряжения, которое заставляло Фрэнка стряхивать пепел на пол.

В траурном молчании они опорожнили бокалы и всё так же молча прошли в спальню.

Проснувшись наутро, Джоан почувствовала себя шлюхой. Когда Фрэнк спросил, когда они могут встретиться в следующий раз, она отказала ему — ей казалось, что он спрашивает из вежливости.

А теперь она снова надирается, а Ричард уже в Англии. Она не должна больше пить. Ей понадобится трезвая голова. От этой мысли настроение упало. Ощущение одиночества "тех, кому за тридцать" коснулось её вроде ледяного ветра. Захотелось ещё рюмку. Как всегда, когда бывало плохо. Или — когда хорошо. Приходилось признаться себе, что последнее время она стала многовато пить.

Набирая номер, Фрэнк Смит сказал Фоли:

— Будем надеяться, что нализаться она ещё не успела.

— В таком-то часу? Спит, наверное.

— Ребята из спецотдела говорят, в квартире горел свет. Значит, не спит. А когда она не спит, то пьёт.

— Видел я её как-то, — сказал Фоли, — симпатичная.

— Симпатичная. Грустная только.

Он узнал её ещё до того, как она заговорила. У неё была привычка подняв трубку делать паузу. Как будто боялась плохих новостей, людей или просто всего, что может причинить боль.

— Алло.

— Джоан? Фрэнк Смит. Разбудил?

— Нет, не могла заснуть, так что встала и решила чего-нибудь выпить, — Она замялась, — я думала, это поможет уснуть.

Она придушенно икнула.

— Джоан, мы думаем, что Ричард в Англии.

— В Англии? — она надеялась, что удивление получилось достаточно правдоподобным.

— Он не связывался с тобой?

— Никто со мной не связывался. Никто. Никому больше не нужна.

Жалость к себе и упрёки были верным признаком, что она уже набралась. Тем не менее он почувствовал себя виноватым.

— Джоан, послушай, я хотел позвонить тебе, но... помнишь, в последний раз... Ну, ты сказала, чтоб я не...

— Я никого не обвиняю, — ответила она с достоинством, чуток подпорченным очередным "Ик!"

Он удалялся от цели разговора, но то же происходило и в любом разговоре с Джоан. Если у этих разговоров вообще была какая-то цель.

— Джоан, если Ричард появится, ты мне скажешь? Это очень важно.

— Ты же говорил, что он не вернётся. Что это невозможно.

— Я ошибался, — терпеливо объяснил Смит.

— Почему важно? Хочу сказать, почему вы его ищете?

— Ну... Я не могу говорить об этом, Джоан. Вопросы безопасности.

Он ждал, что она скажет что-нибудь, но трубка молчала.

— Джоан, ты там?

Опять молчание.

— Джоан? Джоан?

— Фрэнк, кто эти люди внизу? Они одеты, как полицейские.

Смит зажал микрофон рукой.

— Обдолбанная, — заметил она Фоли, — но не дура.

Потом — Джоан:

— А... Я как раз хотел объяснить. Это... э-э... из спецотдела.

— Вы разыскиваете его. Что он натворил?

— Ну... ничего. Это из-за того, что он может натворить.

— Может натворить? Хочешь сказать, что он псих, да?

— Нет, я не говорил, что он сумасшедший. Послушай, Джоан, я не могу объяснять, это... это секретная информация. Но если он свяжется с тобой, дай мне знать. Честно, Джоан, это для его же пользы.

Звучало не особенно убедительно, и он знал это. На том конце опять молчали.

— Ты веришь мне, нет? Джоан?

— Верю.

— Ещё кое-что. Парни из спецотдела... они захотят... ну, посмотреть квартиру. Если ты не против.

— А если против — это что-то значит?

— Это обычная процедура. Ты же знаешь, как это у полицейских.

— Нет, — сказала она, — не знаю.

— Ну...

— Они думают, что Ричард прячется у меня. Так?

— Это просто возможность, которую они хотят исключить.

— И что тогда? Я, как это называется, "выйду из круга подозреваемых"?

— Я могу сказать им, что всё о'кэй?

— Можешь говорить им, чтобы поднимались. Я хочу обратно в постель.

Отбой.

— Начала совершенно окосевшей, — сообщил Смит, — но протрезвела на ходу.

— Думаете, она знает что-то про Эбботта?

— Не знаю. Ничего с ней не разберёшь. Неврастеничка.

Двое из спецотдела обыскали квартиру быстро и профессионально. Они были вежливы и, уходя, извинились за вторжение. У обоих были одинаково блеклое выражение лиц и огромные ступни. Последнее почему-то особенно удивило её.

Она вернулась в гостиную и наполовину задёрнула шторы. Это был сигнал для Ричарда, что квартиру обыскали и ушли. Потом Джоан налила себе ещё рюмку.

Она знала, что заслужила её.

* * *

Они спрятались на обочине дороги, чтобы пропустить пьяных солдат. Тогда-то всё и случилось. Дорога вела в деревню, которую рота только что прочёсывала в поисках двух беглых зэков. Жители молчали — да им и нечего было рассказывать. Но солдат это взбесило. Они закололи старосту штыками, изнасиловали двух женщин, не успевших спрятаться, и прикончили весь запас маисового пива.

Теперь, распевая песни, они маршировали по дороге. Сержант, шедший впереди, заметил в придорожных кустах серого попугая и выпустил по нему очередь. Под аккомпанемент беспорядочной стрельбы попугай испустил прощальный вопль и исчез в кустах — целый и невредимый. Солдаты загоготали, расстреляли по кустам всю обойму, после чего нестройной толпой двинулись дальше, напоминая стадо пьяных клоунов.

Одна из шальных пуль угодила Кироте в живот. Вот так. Они не попали в попугая. Они бы не попали и в лошадь на привязи. Да вообще ни во что бы не попали, как долго бы не целились. А вот Кироте убили. Наповал.

— Не надо было нам прятаться, — пробормотал Эбботт, — Надо было танцевать на виду и изображать живую мишень. Тогда бы точно завалили только попугая.

Он дотащил Кироте до реки, промыл рану и осмотрел её.

— Тебе нужна помощь, — сказал он, — Я схожу в деревню.

— Нет, — Кироте ответил на ломанном английском, которому научил его Эбботт, — Они испугались. Позовут солдат. Двое погибнут. Так — один.

— Ты не умрёшь, — сказал Ричард, пытаясь быть убедительным.

Кироте покачал головой.

— Умирать до восхода солнца, — бесстрастно сообщил он.

Так и вышло. Эбботт держал его за руку всю ночь, стараясь согреть его. Он также пытался не заснуть, но под утро-таки задремал. Разбудил его холод мёртвого тела.

4.

Как и многих других этой ночью, Элис Кэмпбелл разбудил звонок Фрэнка Смита. Он коротко обрисовал ситуацию и спросил, сможет ли она через час быть в офисе Контролера.

Она ответила утверительно, как он и ожидал. Собственно поэтому он и звонил именно ей. Его собственная секретарша была дочкой адмирала, в настоящее время отдыхала где-то с очередным любовником и выразилась бы не хуже портового грузчика, вздумай он позвонить в этом часу. Остальные секретарши были либо замужем, либо не в городе. Так что Элис оказывалась естественным выбором. Он знал, что она одна. Как всегда.

Она была простой, спокойной девушкой, чуть косящей на один глаз. Из-за этого ходила она, всегда опустив голову и избегая смотреть людям в лицо. Это придавало ей застенчивый, чуть кокетливый вид. У неё была неплохая фигура, и Смита, бывало тянуло на неё когда, они встречались в коридоре или в буфете.

Ей было под тридцать, но Смит привык относиться к ней, как к девчонке. Было в ней что-то неисправимо девчоночье.

Она регулярно влюблялась в мужчин, с которыми работала, причём они обычно и не догадывались об этом. Оказывала им мелкие услуги, была внимательна и заботлива, а иногда дарила баночку-другую домашнего варенья. Внимание и заботу принимали как должное, варенье кому-нибудь отдавали, а на неё по-прежнему не обращали внимания.

Эбботт был исключением. Эбботт её заметил. Элис прикомандировали к нему (Департамент, как всякая полувоенная организация любил военную терминологию) когда, накануне отъезда в Африку, он занимался офисной работой . Его брак распался, он был свободен и иногда приглашал её (и не только) поужинать с ним. Безо всякого намерения переспать. Их отношения были приятными и лёгкими, и он стремился сохранить их такими. В Департаменте иногда спали с секретаршами — своими или чужими. Эбботт — никогда. Не столько из принципа, сколько от нехватки времени. Как и всякий действующий агент, он в основном находился за границей.

В свою очередь, Элис влюбилась в него, как и в каждого очередного босса, разве что у прошлых её влюблённостей не бывало сексуального оттенка. На сей раз всё было по-другому, может быть оттого, что Эбботт относился к ней как к женщине, а не к детали офисного интерьера. Не то чтобы его поведение переходило границы приличий, как их понимала, например, её мать. Но вот её чувства становились все более бурными. Она разглядывала его руки и жаждала, чтобы они прикоснулись к ней. Были они тёплыми, сухими, с длинными нервными пальцами. Мысль об их прикосновении возбуждала — иногда в совершенно неподходящие моменты. Элис пыталась подавлять эти мысли, но они возвращались: в офисе, в буфете, на лестницах, иногда — когда ей полагалось внимательно слушать.

Потом Ричард исчез на неделю. Ей он сказал, что едет на конференцию. Она ещё обратила внимание, что не видно ни Фрэнка Смита, ни Контролера — скорее всего они были на той же конференции. Вернувшись, он стал замкнут и беспокоен и, похоже, потерял всякий интерес к ней.

Элис была в тихом отчаянии. В кои-то веки человек обратил на неё внимание — а теперь всё идёт не так. Или не идёт, а просто он устал от неё. Только в двух её романах дело доходило до постели. И в обоих случаях, переспав, мужчины бросали её — достигнув, по-видимому своей цели.

Если спишь с мужчинами, то в конце концов надоедаешь им , — говаривала мать. А если не спишь, то надоедаешь уже в начале, — хотелось ответить ей , но она помалкивала. Мать, вдова из Бэккенхэма, была бы в шоке. Она и так не одобряла её решения жить одной в Ноттинг-хилл — месте, немногим лучшем, чем Сохо-Квадратная-Миля-Разврата, — как называлa его любимая газетка матери.

Казалось, всё идёт по наезженому сценарию и Ричард Эбботт должен неизбежно потерять интерес к ней. Как все.

Потом, когда она совсем отчаялась, он как-то остановился на середине очередной кодированной депеши и пригласил её на ужин. И продолжил диктовать только получив согласие.

Они, как обычно, пошли в итальянский ресторан на Кенсингтон Чарч Стрит, как обычно, поздоровались с Витторио и, как обычно, заняли место за своим столиком. Больше ничего обычного этим вечером не происходило. За ужином Эбботт больше помалкивал и налегал на вино. Когда они опорожнили бутылку Кьянти, он заказал следующую.

После ужина он предложил выпить кофе у него дома.

Элис никогда не пила у него. Она даже никогда не бывала у него дома. Они всегда сидели у неё, такая вот традиция. С одной стороны её одолевали тяжёлые предчувствия, с другой — любопытство.

По дороге, в такси, Ричард крепко сжимал её ладонь. Никогда раньше он не делал этого, и по телу её пробежали мурашки.

Эбботт жил в особняке начала века на Бэйсуотэр-роуд. Большая, просторная квартира и полный беспорядок в ней: книги на полу и на столах, одежда — на спинках стульев, и ничего — на своём месте. Окна — высокие, под потолок — выходили с одной стороны на тихую улицу, с другой — на не менее тихую площадь. И улица, и площадь были засажены платанами.

Темнело. Они стояли у окна и смотрели на платаны. В оранжевом свете уличных фонарей они казались Элис старыми и печальными.

Она украдкой покосилась на Эбботта. Он смотрел вниз — неподвижно, даже вроде и не дыша. Было что-то хищное в этой его неподвижности, настолько, что Элис забеспокоилась.

— Так как насчёт кофе? — спросила она, и слова её отозвались эхом в полутёмной комнате.

Он повернулся и обнял её. От неожиданности она на секунду напряглась, потом расслабилась и прижалась к нему.

Потом он провёл её в спальню, выходившую на ту же площадь. Не включая света, они разделись. Элис не поднимала глаз — частью по привычке, частью — от стыдливости, но что он смотрит на неё, она знала и так. Ещё она знала, что у неё — хорошая фигура и с удовольствием краснела .

В постели она поразила его своей страстью и той женской чувственностью, что находится уже за гранью чувственности. Почему-то ему казалось, что она будет скованной и застенчивой.

А Элис была счастлива. От любви она улетела куда-то на небеса, а на небесах не бывает ничего неправильного.

— Разве это не замечательно? — сказала она, растворившись в сплетении тел.

Потом он встал и приготовил чёрный кофе с пенкой, и они пили его при свете ночника.

Потом она прижалась щекой к его груди, лежала и не думала ни о чём, наслаждаясь близостью и теплом его тела, а он молча смотрел в потолок.

Потом они опять занимались любовью, иногда улыбаясь друг другу. Время остановилось и они заснули, не разнимая объятий.

Элис проснулась к пяти утра, оделась в предутренних сумерках, не отрывая от глаз от Эбботта. Потом, не надевая туфель, прошлась на цыпочках по квартире, вбирая атмосферу и рассматривая. Ей хотелось лучше запомнить его, своего мужчину. В эти минуты Элис была счастлива, как никогда в жизни.

Она вернулась в спальню, прикоснулась губами к его лбу. Он пошевелился, промычал что-то неразборчивое и заснул дальше. Она улыбнулась, надела туфли и вышла на улицу, мокрую от утреннего дождя.

На Бэйсуотэр-роуд она села на такси. По дороге она намечала дела на сегодня: покормить канарейку, принять ванну, позавтракать, сделать стирку, сходить по магазинам. Ну и купить красивое платье, чтобы, когда он придёт в офис...

Он не пришёл. Не этим утром, ни следующим. Вначале Элис решила, что он опять на одной из этих таинственных конференций. Тем не менее, она чувствовала себя обманутой, почти преданной — он ведь ни слова не сказал об этом. Если честно, то он вообще мало говорил тем вечером.

Весь день она ждала его звонка — в офисе, потом безвылазно сидя дома, а когда телефон наконец зазвонил — подскочила, как ужаленная. Но это была мать, которой вздумалось поболтать о каких-то пустяках. Элис избавилась от неё под благовидным поводом, клятвенно пообещав перезвонить завтра. А потом села у телефона и стала ждать. И ждала. Он не позвонил.

Так прошло ещё два дня, потом она позвонила сама. У Эбботта не отвечали. К концу недели она сходила к нему и постучалась. Подождала. Постучалась громче. Тот же результат. Дом казался пустым и вымершим. Занавеси были плотно задёрнуты, как будто в доме кто-то умер.

"Умер, — подумала она, — маленькая, бедная я".

Позже она услышала (кажется, от Фрэнка Смита), что Эбботт в Западной Африке. Потом, через два или три месяца, сообщили, что он арестован по обвинению в шпионаже. Ей хотелось знать, чем он там занимался, но о таких вещах в Департаменте не спрашивают. Как бы то ни было, если запастись терпением, можно получить ответ на любые вопросы.

Ей пришлось прождать два года. Два долгих года. Конечно, годы тоже попадаются разные, но эти два оказались особенно долгими. И очень одинокими. Вначале она думала о Ричарде постоянно, но проходило время, и он вспоминался не так часто, и, кажется, даже боль отпускала. Но всё равно — что-то продолжало тупо ныть в сердце . Потом прошло и это, оставив только пепел. И чувство привычного отупения. Не слишком неприятного.

А теперь, всего один звонок, и всё всколыхнулось и ожило. Душили злость и горечь.

"Ненавижу", — думала Элис, торопливо одеваясь в своей крохотной ванной.

Услышав, как подъехало её такси, она спустилась и вышла под холодный ночной дождь.

5.

С полчаса спустя все, кроме министра, собрались в офисе Контролера. Армстронг, постоянный заместитель министра иностранных дел. Блэйк — чуть женственный офицер связи из СИС. Старший суперинтендант Шеппард из спецотдела. Бригадир Бакли из "того, что называется MI5 ". И, разумеется, Элис, Фрэнк Смит и Контролер.

Элис уже приготовила кофе и теперь Контролер отхлёбывал его, плеснув туда дешёвого крепкого бренди. Бутылку ему подарили ещё на Рождество, и с тех пор он безуспешно пытался её добить. Он терпеть не мог выбрасывать что-либо. Фрэнк Смит разносил сахар.

Офис был просторным и удобным, но ещё не прогрелся как следует, так что и кофе и бренди пришлись очень кстати.

— Уже недель десять, как сбежал, — сказал Армстронг, — Чем он занимался всё это время?

— Выживал, полагаю, — ответил Блэйк .

Долбанное тупое остроумие, — подумал Армстронг, — причём типично в стиле СИС. Если бы Эбботт не выжил, он вряд ли занимался бы среди ночи рассылкой идиотских депеш .

Армстронг не доверял всем этим типам из разведки. Только и умеют, что разбазаривать деньги и создавать неприятности. Ничего, теперь неприятности возвращаются в свой родной дом. Он почти улыбнулся. Ему нравилось, когда кто-то оказывался, по его собственному выражению, "по уши в Нижнем Какаду".

— И не давал о себе знать до сих пор? — уточнил бригадир Бакли.

— Потому мы и считали его мёртвым, — ответил Контролер.

— Я немного знаком с теми местами, — сказал Блейк, — ему понадобилась бы минимум неделя, чтобы выбраться из джунглей. Или две, если учесть, что изрядную часть суток приходилось скрываться.

Бакли добавил:

— И вряд ли вам удастся сохранить хорошую форму, два года прокормив клопов в тюрьмах у Нджалы. Я слышал, они там с заключёнными не церемонятся.

Блейк кивнул:

— Не больше русских. Правда, не так изощрённо. Он сбежал в одиночку?

— По нашим данным, с ним был другой заключённый, чернокожий, — сообщил Контролер, — Но чернокожего убили. На тело наткнулись местные, неподалёку от деревни.

— А Эбботт?

Контролер только пожал плечами:

— Второй труп нашли в реке, в миле оттуда. Тело белого мужчины, наполовину объеденное крокодилами и совершенно неопознаваемое. Похоже, молодчики Нджалы нашли на трупе что-то, доказывающее, что это Эбботт.

— Похоже, Эбботт наткнулся на него первым, — прокомментировал Бакли.

— Шутник, — проворчал Блейк.

— Шутник, — неожиданно подтвердил Фрэнк Смит, — Сахару, мистер Блейк?

— Где, к чертям, этот министр? — вопросил Контролер.

— В страданиях. Прощается с тёплым лежбищем, — усмехнулся Армстронг. Понимающие улыбки. Сексуальные пристрастия министра давали обильную пищу для сплетен и анекдотов среди тех, кто относил себя к посвящённым.

— И кто у него последняя?

— По информации моей агентуры, — тонко улыбнулся Армстронг, — длинноногая темнокожая красотка с ритмом швейцарских часов.

— И, — добавил Блейк, ненавидевший, когда его обходили в сплетне, — в совершенстве владеющая языком.

Одобрительный хохот показал, что последнее слово осталось за ним, отчего Блейк почувствовал себя глубоко счастливым.

Элис опустила голову и без особой надобности принялась точить карандаш.

Одним из тех, кто не смеялся, был старший суперинтендант Шеппард, флегматично стоявший у окна, погружённый в собственные мысли.

Шлюхи, думал он, просто аристократические шлюхи. Как болтливые кумушки — тратят время на хихикание и сплетни, а убийца разгуливает на свободе. Весь этот народ из разведки — слишком много получает, слишком много о себе воображает и слишком много трахается. Впрочем, то же самое он думал и о политиках всех уровней. По-настоящему Шеппард уважал только полицейских. Особенными способностями он не блистал нигде — кроме своей профессии, во многом заключавшейся в добывании информации у людей, не желающих с ней расставаться.

— Что вы думаете об Эбботте? — спросил у него Бакли.

— Думаю, что он рехнулся.

— Есть с чего, — снова вмешался Фрэнк Смит.

— Он вполне мог сойти с ума, после всего, что перенёс, — мягко заметил Контролер, делая при этом Смиту знак: "Остынь".

Смит терпеть не мог полицейских любых мастей.

В этот момент появился министр, в таком оффициальном костюме, будто его вызвали прямо из оперы. Как будто это могло ввести в заблуждение кого-то из присутствующих.

— Прошу прощения, — объявил он хорошо поставленным баритоном, — с трудом выбрался с ужина.

"...плавно переходящего в завтрак", — прошептал кто-то тем театральным шепотом, который слышат даже на галёрке.

Министр был коренастым мужчиной средних лет, с фигурой, не самой удачной для этого костюма. Впрочем, ничего более подходящего он с собой не прихватил. У него было лицо профессионального политика, всегда готовое доброжелательно улыбнуться, но не отражающее ни единой мысли. Он родился в семье шахтёра, и любил этим похвастаться, хотя сам спускался в забой всего раз, уже депутатом, в инспекционной поездке. Он много работал над собой и многого добился. Но при этом сумел не потерять и своего йоркширского акцента, это помогало общаться с людьми на равных. Мог он, если надо, прикинуться и этаким простоватым йоркширским мужичком.

Сейчас министр говорил очень гладко, без малейшего намёка на провинциальный акцент или манеры.

— Кофе и бренди министру, Элис, — сказал Контролер.

— Немного бренди, благодарю.

— Боюсь, это не очень удачная мысль. И у меня нет содовой.

— Не нужно содовой.

Министр глотнул бренди и отставил стакан.

— Откуда у вас это?

— Друзья.

— Друзья? — с сомнением переспросил министр, — думаю, под такое можно и кофе .

Когда Элис подала ему кофе, он слил в чашку всё, остававшееся в бутылке и в несколько глотков опорожнил.

— Нет, спасибо, — сказал он, заметив, что Элис собирается налить ещё.

— Мне это было необходимо, — с улыбкой пояснил он.

Элис с интересом смотрела на него . Он был из тех, кого её мать называла барами. Но "барин из рабочего класса" — определение противоречило само себе. Барин, как она себе его представляла, это что-то расслабленно-аристократичное. Грассирующее, лишённое подбородка и с мокрыми губами.

— Теперь, — сказал министр, — что это за история с покушением?

— Ну...— замялся Контролер.

— Скажу честно: всё это звучит дико и неправдоподобно. Не могу поверить, что правительство Великобритании серьёзно рассматривало бы покушение на убийство. Убийство! Да ещё чернокожего.

Похоже, в его глазах убийство было менее гнусным деянием, если бы жертвой оказался белый.

— Как говорится, убийство — не наш метод. Не так ли?

Контролер промолчал, будучи не вполне уверенным, что вопрос не риторическиий, и что министр не собирается разразиться одной из своих коронных тирад.

— Не так? — повторил министр.

Контролер, вообще-то тоже умевший быть красноречивым, сказал:

— Конечно, нет, господин министр. Разумеется, нет. Как правило, нет, но... Элис, этого записывать не надо.

Элис отложила карандаш и блокнот.

— Но изредка, господин министр, очень редко, к счастью... в интересах высокой политики... международных отношений... и даже сохранения мира, бывает необходимым... ну... устранить противника.

— Но этот парень... Он же наш друг. Очень хороший друг.

— А, — протянул Контролер, — друг. Теперь друг. Но два года назад...

Он кивнул Армстронгу, тот пояснил:

— Ожидали войны. Что-то вроде Конго или Биафры — но намного хуже.

— В каком смысле?

— Мы рисковали всеми нашими вложениями там. Очень большие деньги.

— А-а, — министр кивнул. Что такое большие деньги он понимал очень хорошо.

— Кроме того, — продолжал Армстронг, — это открывало дорогу русским. Не говоря о многочисленных жертвах. В основном среди местных, разумеется.

— Да, утешили, — прокомментировал министр, ещё не утративший способности иронизировать, — А при чём тут Нджала?

— Он и угрожал начать всё это.

— Войну? На что он рассчитывал?

— На поддержку русских. А вслед за русскими вмешались бы американцы. И Бог знает, куда бы всё могло зайти.

— Ситуация начинала выходить из-под контроля, — добавил Контролер, — вот почему было решено предпринять такие... такие чрезвычайные меры.

— Решено — кем? — этот вопрос министр почти выплюнул .

— Вашим министерством, господин министр, — ответ был мягче бархата.

— Но я не был министром два года назад!

— А, — пожал плечами Контролер, — это значит ещё до последней перетасовки в кабинете, то есть...

— Ладно, оставьте, — отмахнулся министр, — в любом случае решение утвержалось кабинетом. И вы послали агента?..

— Ричарда Эбботта. Лучшего из наших людей.

— Который провалился.

— Которого провалили, — опять вмешался Смит.

— Кто?

— Предположительно, один из его местных контактов, — пояснил Контролер.

— Я в это не верю, — решительно сказал Смит.

Контролер сдержал раздражение:

— Это очевидное объяснение. Единственно возможное, к тому же.

— У вас есть другое объяснение? — министр обратился непосредственно к Смиту.

— Нет у меня объяснений, — покачал головой тот, — но что-то тут плохо пахнет.

Он замялся. Лицо Контролера было бесстрастным, как табло, но Смит знал, что он в бешенстве.

— Ну, продолжайте, — сказал министр.

— Единственные два контакта Эбботта — это люди, которых я завербовал сам, более десяти лет назад, когда работал там в британском консульстве. Примерно тогда же, когда мы дали им независимость.

— А где был тогда Нджала? — поинтересовался министр.

— В тюрьме, — сказал Смит, -Где ему и следовало оставаться. Как бы то ни было, мы решили, что стоит иметь там кого-нибудь... чтобы присматривать за ситуацией. И я завербовал несколько молодцов, которым не слишком нравился новый режим и которые были бы лояльны по отношению к нам.

— Возможно, в ком-то из них вы ошиблись? — предположил министр.

Смит пожал плечами.

— Они работали на нас десять лет.

— Они могли проговориться кому-то, кому доверяли, — сказал Контролер, — такое случается.

— С ними такого не случалось десять лет.

— У вас есть другое объяснение?

"О, да, разумеется, — подумал Смит, — но не в этой компании".

— Нет, министр, — сказал он вслух, — боюсь, другого объяснения у меня нет.

— Как бы то ни было, никто из местных не был в курсе задания Эбботта, так?

— Нет, — ответил Контролер, — но они знали, что Эбботт — британский агент. Этого достаточно.

— И что с ними стало? Нам известно?

— Полиция Нджалы забила их до смерти, — сказал Смит, — Странная награда тем, кто сдал Эбботта, — он посмотрел на Контролера, — сдаётся мне, от всей этой истории воняет.

— В любом случае, это только догадки, — заметил Контролер, — единственное, что имеет значение теперь — как остановить Эбботта?

— Вы считаете, что он сумасшедший? — спросил министр.

Он посмотрел на Смита, тот пожал плечами.

— Сомневаюсь.

— А я — нет, — вмешался старший суперинтендант Шеппард, — только псих может заранее предупреждать о намерении совершить убийство.

— А если он не рассматривает это, как убийство? — спросил Смит, — Если для него это — только выполнение задания? Данного, между прочим, нами.

— Естественно, — сказал Шеппард, — психи всегда смотрят на вещи иначе, не так ли?

— А почему мы изменили своё отношение к Нджале? — продолжал министр, — да ещё так резко? Я не был в то время...

— Ну, причин много, — начал Контролер.

— Нефть, — пояснил Смит.

— Были и другие причины...

— Уран.

— Конечно, конечно, — сказал министр, — как раз для того он теперь и здесь — для перерассмотрения своей доли.

— Должен всё-таки отметить, что были и другие причины, — настаивал Контролер.

— Оставьте, оставьте, — отмахнулся министр, — как бы то ни было, нам будет не слишком сложно остановить его? Эбботта, я имею в виду.

На несколько секунд повисло тяжёлое молчание. Все посмотрели на министра. Наконец заговорил Смит.

— Он работал на департамент пятнадцать лет. Досконально знает всё, что мы предпримем для защиты Нджалы и как это будет делаться. И ему, похоже, наплевать на собственную жизнь. Да, справиться с ним будет несложно. Не сложнее, чем остановить камикадзе.

— Да ладно вам, — сказал министр, — мы тут говорим о человеке, не об армии.

— С армией было бы проще. По крайней мере, её нельзя не заметить.

— Мне кажется, у нас есть хорошие шансы остановить его, — сказал Шеппард.

— Хорошие шансы? — взвился министр, — Чтоб было понятно. Мне нужна полная определённость. Не может быть и речи о каком-то риске для Нджалы. Он — не какой-нибудь голландский бизнесмен, он действующий глава государства, прибывший с оффициальным визитом.

Опять пауза.

— Тогда отправьте его домой близжайшим же рейсом, — посоветовал Контролер.

— Невозможно. Переговоры продлятся неделю, потом должны быть согласованы и подписаны договора. И Нджала не из тех, кого можно торопить.

Контролер пожал плечами. Он свою точку зрения уже высказал.

— Мы сделаем всё возможное.

— Меня не интересует, что возможно, а что нет. Мне нужно, чтобы Нджала был надёжно защищён — сколько бы людей и денег для этого не понадобилось. Так что действуйте.

Он сделал паузу, чтобы дать присутствующим проникнуться, обвёл их взглядом и добавил:

— Иначе будете уволены. Все. Прослежу лично.

Сказав это, он понял, что зашёл слишком далеко. Он был дилетантом, и профессионалы смотрели на него равнодушно и бесстрастно. Он растерянно вздохнул, убрал из голоса металл и подпустил "йоркширского мужичка":

— Беру свои слова обратно. Я не собирался никого запугивать. Просто вся эта история... Это чёртов кошмар какой-то. Прошу прощения, джентльмены.

Он чуть было не сказал "парни", но вовремя остановился. Переигрывать не следовало. Тем не менее, чистосердечное признание плюс йоркширская простота вызвали одну или две одобрительные улыбки, и министр расслабился.

— На текущий момент Нджала больше всего озабочен состоянием своего счёта в швейцарском банке. Он очень любит делать запасы на чёрный день, и это делает его относительно удобной для нас фигурой. Относительно — потому что никто не может знать , что черномазым обезьянам взбредёт в голову завтра. Особенно этой.

При этих словах он улыбнулся, представив, как дико слышать их в наше время от известного социалиста и министра правительства. Но в компании этих реакционеров такие мысли не смущали. Ему казалось, что присутствующие должны развеселиться. Реакции не последовало, и он подумал, что опять ошибся. Широко улыбнулся, стараясь загладить свой промах.

— Теперь, — быстро проговорил он, — какие непосредственные меры предосторожности мы предпримем для безопасности нашего уважаемого гостя? Учтите, вчера он пил чай с королевой, а ужинал с премьер-министром. Будет большим упущением, если завтра его ухлопают. Не следует полагаться на чудеса.

Это было принято благосклоннее и министр снова расслабился.

— Ну, — сказал Контролер, — я предлагаю объединённую операцию Специального отдела и DII. Целью операции будет , разумеется, остановить Эбботта.

Министр заколебался:

— Остановить? Что это значит?

— Убить, — коротко пояснил Контролер.

Министр зачем-то выглянул из окна, будто не слышал ответа на вопрос, которого не стоило и задавать. Есть вещи, которых министру Её Величества лучше не знать. Своё удивление он будет выражать оффициально и позже, когда всё уже закончится.

Контролер заметил его смущение и быстро перевёл разговор на принятые им меры: усиление охраны у гостиницы Нджалы, наблюдение за квартирами друзей и родных Эбботта, полное описание и фотографии Эбботта, разосланные по всем полицейским участкам Лондона и графств, с указанием задержать и изолировать.

Министр слушал вполуха. Он чувствовал, что всё, от него зависевшее он выполнил: председательствовал на экстренном ночном совещании, воодушевлял, направлял, угрожал. Словом, сделал всё, чего можно ожидать от политика. Теперь ему хотелось только одного — вернуться в ту квартиру на Фалхэм-роуд и зарыться между двух шоколадных ножек.

Элис тоже не слушала. Она думала об Эбботте. Итак, его собираются убить. Что ж, это только его вина, он сам накликал на свою голову. В любом случае, она не станет переживать, — говорила она себе, а на душе было так же больно, как когда ей сказали, что Ричард в Англии. Нет, она не станет переживать. И всё же было что-то странное — сидеть и слушать, как планируют убить человека, которого она любила и с которым спала. Его тепло, его страсть — пуля превратит в ничто. Элис пыталась, как когда-то, вспомнить ту их ночь. Вспоминались какие-то обрывки. Прикосновение его рук, его губы, язык, "жар его чресел". Не вспоминалось главного — того ощущения, когда он заполнял её. Она могла представить, но не вспомнить. А ведь тогда ей казалось, что забыть это невозможно.

Её размышления оборвал голос министра:

— Какой он?

Шеппард взял со стола копию разосланного описания:

— Пять футов, десять дюймов, темноволосый, крепкого сложения...

— Как человек, — устало уточнил министр, — какой он человек?

Пауза. Ответил ему Смит:

— Хороший он человек.

6.

В машине, припаркованной под окнами Джоан Эбботт сидело трое: двое из спецотдела и прикоммандированный местный констебль. Все устали. Двое из спецотдела — на самом деле, а констебль — за компанию. Если выдохлись они — значит выдохся и он, если зевают они — значит можно и ему.

— Не придёт он, — сообщил инспектор из спецотдела, — не идиот же.

Сержант кивнул:

— Он наверняка знает, что дом под наблюдением.

Констебль открыл рот, чтоб высказаться, но вовремя передумал и притворился, что борется с очередным зевком. Когда рядом такие большие парни, благоразумнее помалкивать.

С дальнего конца улицы донеслась какая-то возня и нестройное пение.

— Это ещё что? — спросил инспектор.

Констебль почувствовал, что настал его звёздный час:

— Местные алкоголики, селятся у канала, — сообщил он, — денатурату нажрались. И изрядно, судя по голосам.

К этому моменту уже можно было разглядеть пять неаппетитных фигур, приближающихся шаткой походкой. Пение стало громче.

— Гос-споди, — выдохнул инспектор, — бомжи-алканавты. Только их нам и не хватало.

Под фонарём у подъезда бомжей застопорило. Их качало, как в десятибалльный шторм и, похоже, они к тому же переругались.

— Видели когда-нибудь такую мерзкую компанию?.. — начал инспектор.

В этот момент началась драка. На шум мгновенно примчались двое, наблюдавшие за квартирой со двора. Инспектор с сержантом выскочили из машины.

— Оставайся и продолжай наблюдение, — бросил констеблю инспектор .

Заметив полицейских, трое бомжей бросились удирать. Двое других продолжали дубасить друг друга.

— Какого чёрта вы тут...— проревел инспектор, разнимая их.

Один из бомжей обернулся и инспектора аж отшатнуло волной концентрированной вони.

— Это всё вот этот грёбаный козёл...

— Ты кого козлом назвал?!..

— Заткнитесь оба! — рявкнул инспектор, — и пошли отсюда, пока обоих не замёл! Марш!

Бомжи испарились.

Инспектор с сержантом вернулись к машине, вторая пара — на свой пост во дворе.

— Ну, сынок, — спросил инспектор, водворившись в машину, — есть, что доложить?

— Нет, сэр, — ответил констебль, — только вот, один из этих бомжей забежал во двор дома.

— А как ты думаешь, зачем он это сделал?

— Ну, там есть проход на соседнюю улицу.

— Следовательно, удирать так проще всего?

— Я просто докладываю, — обиделся констебль, — как вы и приказывали.

— Отличный доклад, сынок. Большое тебе спасибо.

У констебля создалось тягостное ощущение, что его считают кретином.

Инспектор передал свои позывные и отрапортовал "Без происшествий".

Но происшествия были. Или, по крайней мере, могли быть, если бы на доклад констебля обратили чуть больше внимания.

Джоан Эбботт проснулась внезапно. Кто-то стучал в заднюю дверь — тихо, но настойчиво. Она встала, накинула халат и вышла на кухню, вовремя вспомнив, что включать свет не нужно. Стук прекратился. Она прислушалась, а сердце билось оглушительно — от страха и радости. Потом постучали снова. Она подошла вплотную к двери пожарного выхода. Через толстое матовое стекло ей удалось разглядеть на фоне ночного неба мужской силуэт.

— Кто это? — тихо спросила она.

— Джоан, это я.

Она открыла дверь и впустила его.

— Ричард...

Она рванулась к нему.

— Осторожно, от меня воняет, как из канализации. И я кошмарно грязный.

— Ванну принять хочешь?

Звучало глупо, но Джоан не знала, о чём говорить.

— Поставлю наполняться, — добавила она.

— Только свет не включай.

— Мне нужно чего-нибудь выпить. Как ты?

— Вполне.

— Виски?

— Отлично.

Вообще-то он бы предпочёл чашку чая, но просить не стал.

...Они сидели в тёмной кухне и пили виски.

— Что всё это значит, Ричард?

— Фрэнк Смит не объяснил тебе?

— Нет. Он сказал, что Департамент ищет тебя, и это срочно. Я спросила, что ты натворил, а он сказал, что это из-за того, что ты можешь натворить.

— Да, м-м... — Он на секунду задумался, — знаешь, тебе лучше не знать.

— Это опасно?

— Со мной всё будет нормально.

— Это не то, что я спрашивала.

— Да, это опасно.

Джоан не стала развивать тему. У неё свои проблемы. Но видеть его было очень приятно. Он обладал замечательным качеством, той самой надёжностью, в которой она так нуждалась.

Она осушила свой бокал. Виски и присутствие Ричарда подняло ей настроение. Особенно виски.

— Ещё по одной?

— Я и эту пока не допил.

Она налила себе ещё бокал, чуть разбавив водой из-под крана.

— Как ты прошёл мимо них, полицейских, то есть?

— Они ловят одиночку. Набрал несколько бродяг, поставил им выпивки, ну они и устроили представление перед домом. А сам прошёл с заднего входа.

— Разумно.

— Нет. Инстинкт, тренировки. Я знаю, как они работают. Все их схемы, все ритуалы, — он скупо улыбнулся, — у любой охоты свои ритуалы. Это как в сексе.

Да, секс, подумала она. Если б нам только удалось возродить этот маленький ритуал... Только вот разлука вышла слишком долгой, и в какой-то момент понимаешь, что ничего исправить нельзя...

— Я застелила тебе постель в той комнате. Там никого не бывает, — сказала она. Ей хотелось прибавить: "...кроме меня", но сил не оставалось.

Они посидели ещё немного молча, потом Джоан наполнила ванну и приготовила пижаму — из тех, что он оставлял ей перед отъездом в Африку.

О, ванна! Первая настоящая ванна за два года. Чувство непривычное, но успокаивающее — лежать в темноте в душистой пене, ощущая её ласковое прикосновение. Он нежился, пока вода не стала остывать.

Потом он вышел на кухню и обнаружил Джоан, спящую прямо за столом.

Он поднял её, перенёс в спальню и мягко уложил в кровать. Она что-то пробормотала.

— Что?

— ...кроме меня.

Спит. Он укрыл её и вышел.

Экстренное совещание в Холландер-парке завершилось. Остались только Контролер, Фрэнк Смит и старший суперинтендант Шеппард — согласовать детали операции. Контролер считал, что проще всего переселить Нджалу в одно из зданий, принадлежащих Департаменту, где всё будет под контролем. Отель слишком открыт, слишком легко вычисляется и его почти невозможно надёжно охранять. Здание же департамента легко превратить в настоящую крепость. "И Эбботту придётся ещё найти его. Что само по себе задача ещё та".

— Ему приходилось решать задачи и посложнее, — сказал Смит, — намного сложнее. Впрочем, эту возможность он предусмотрел наверняка.

— Хочешь сказать, он знает, что мы переведём Нджалу?

— Я говорю, он скорее всего предусмотрел и это.

— Если всё-таки не рехнулся.

Шеппард был человек упрямый. Раз вбив идею себе в голову, он терпеть не мог отказываться от неё.

Смит рассматривал его. Маленькие тёмные глаза, мясистое лицо, стрижка, настолько короткая, что голова казалась вырубленной долотом, да ещё и непропорционально маленькой по отношению к туловищу. Шея отсутствовала, о ней напоминала только мясистая складка пониже затылка. "Мистер Дубовые Мозги, — думал Смит, — тупой и упрямый".

— Есть ещё один аспект, который мы не рассмотрели, — сказал он вслух, — Предположим, Нджала не пожелает переселяться?

— Убедим.

— Судя по тому, что я о нём слышал, заодно придётся переселять и всю труппу Кабаре-Клаб.

— Он что, настолько?.. — сказал Шеппард.

— Да, — подтвердил Контролер, — и даже хуже. Что ж — ему нужны девочки — будут девочки. Лишь бы из отеля выметался.

— А стоит ли вообще затевать переезд? — спросил Смит, — Кто знает, может безопаснее всего там, где он теперь?

— В отеле, где встречается половина Лондона? — хмыкнул Шеппард, — Где фойе набито, как вокзал в час пик, где кто попало может заходить, выходить, пользоваться барами, туалетами, телефонами...

— И, четыре входа, насколько мне помнится, — добавил Контролер, — это кроме служебных. Плюс, наверняка, грузовой въезд.

— Я расставил там своих людей, — сказал Шеппард, — но они могут только наблюдать и надеяться, что ничего не случится. Мы не сумеем контролировать ситуацию там. Мы не можем никого останавливать и допрашивать. Это отель. Никому не запретишь заходить или выходить — все в своём праве. И Эбботт может — и зайти, и выйти. А мы ничего не заметим — пока не будет слишком поздно.

— Подождите, — сказал Смит, — это же не Чёрный Сентябрь, и не японская Красная Армия. Он не станет палить в фойе из автомата, и укладывать народ штабелями, только чтобы добраться до Нджалы.

— Не станет? — уточнил Шеппард.

— Нет.

— Вы можете дать гарантию?

— Могу.

— Чёрта с два. Ничего вы не можете гарантировать.

— Он был моим другом пятнадцать лет. Я его знаю.

— После пары лет в тюряге Нджалы? Сомневаюсь. Боюсь, он теперь и сам себя не узнает.

— Я уверен только в одном: он никогда не делает ничего просто так, без причины.

— Может он сам не знает, что делает, — Шеппарду не хотелось сдаваться.

— Он сбежал из тюрьмы, откуда никто никогда не сбегал, прошёл сквозь джунгли, считавшиеся непроходимыми и добрался до побережья, не имея ни денег, ни друзей, ни иной посторонней помощи. Потом, предположительно, скрывался где-то, пока не смог пробраться на корабль. Скорее всего, вкалывал за проезд на каком-нибудь судне, идущем под панамским или либерийским флагом, там лишних вопросов не задают и документов не требуют . Как бы то ни было, но следующая весточка от него — та жуткая депеша. "Задание будет выполнено".

Смит сделал паузу и посмотрел на Шеппарда.

— Похоже на человека, утратившего рассудок?

— В последнем пункте — очень. До сих пор не понимаю, зачем это ему понадобилось.

— То, что вы не видите причин, ещё не значит, что их нет.

— О'кэй, вы его друг. Для вас он — что-то среднее между капитаном Марвелом и супершпионом. По мне — ещё один сбрендивший убийца. Псих.

— Вы с ним работали?

— Всего раз и давно. Не то, чтобы очень помнил его.

— Он вспомнит о вас каждую мелочь...

— Я польщён.

— ...если её можно будет использовать против вас.

— Думаю, о характере Эбботта у нас информации достаточно, — подытожил Контролер, — поговорим об его проблемах.

Было видно, что Смит несогласен, но сдерживается — он-то считал характер Эбботта ключом к решению.

— Непосредственные проблемы, разумеется, — уточнил Контролер, — деньги, еда, жильё.

— Если у тебя достаточно первого, остальное легко купить, — заметил Смит.

— Следовательно, первым делом необходимо установить наблюдение за его банком, — заключил Шеппард.

— Уже. Если он свяжется с ними, нам дадут знать. Стандартная практика — контроль за счетами исчезнувших агентов.

— Но вы считали, что он мёртв.

— Верно. Но мы ожидали подтверждения. Помните, позитивной идентификации тела не было. Был шанс, что он лёг на дно, скрываясь от полиции Нджалы. Со временем эти надежды таяли...пока не появился он со своей бомбочкой.

— И откуда он может добыть денег?

— Родители умерли, — перечислял Смит, — две сестры, обе замужем, обе живут за границей, одна в Израиле, другая в Канаде. Кроме того, престарелая тётка в Корнуэлле и несколько двоюродных родственников на севере — адреса имеются в списке, который я вам раздавал. Никого из них он не видел годами. Что до друзей, большинство их — из Службы, вроде меня.

Шеппард потёр подбородок, сдерживая зевоту.

— Остаётся жена.

— Бывшая, — уточнил Смит.

— Станет она помогать ему?

Смит поразмыслил и решил, что, да, скорее всего, станет. Следовало защитить Джоан от тяжёлой лапы Шеппарда и заняться ею самому. Он тщательно подбирал слова:

— Думаю, что она слишком неврастенична и ненадёжна, чтобы помочь кому-либо. Сомневаюсь, что он станет рисковать.

— Беспокоиться о риске, готовясь убить Нджалу?

— О ненужном риске.

— А может быть, именно этот риск не совсем ненужный? Может быть у него нет денег? Может быть он в отчаянном положении? Может быть, наконец, ему просто некуда больше пойти?

— Если бы, да кабы... — сказал Смит, — А были бы у моей бабушки яйца, была бы она дедушкой.

— Фрэнк, — неодобрительно проворчал Контролер. Он считал, что все они в Департаменте, в первую очередь джентльмены и обязаны выражаться, как подобает джентльменам. Был он человеком старой закваски и воспитывался в другое время.

— Как бы то ни было, — остыл Смит, — вы взяли квартиру под наблюдение.

Каким-то шестым чувством, Шеппард почувствовал, что попал в точку. Он усмехнулся немного кривоватой усмешкой — сказывалась давняя травма челюсти.

— А может быть этих "может быть" тут слишком много? Миссис Эбботт — наша единственная зацепка. Так может быть я перекинусь парой слов с маленькой леди? Может быть, удастся узнать чего новенького? А? — он ещё раз усмехнулся, — Да, может быть, оно того стоит.

— Не трогайте её, — сказал Смит медленно и раздельно.

Маленькие глазки Шеппарда превратились в щёлочки.

— Если это поможет поймать убийцу — трону.

— Фрэнк, — предостерёг Контролер, — не наше дело — учить суперинтенданта его работе.

— Знаю я его работу. Насмотрелся, — тем же ровным тоном ответил Смит.

— Маленькая леди — тоже из ваших друзей? Как и её муж?

— Да. Если вам, чёрт побери, есть до этого дело.

— Так, джентльмены, — вмешался Контролер, — давайте, как говорится, остынем. И сосредоточимся на наших проблемах. Первым делом требуется убедить полковника Нджалу убраться из чёртового отеля.

Он повернулся к Смиту:

— Не думаю, что вы встречались с ним.

— Нет. Видел на паре приёмов в посольстве и всё.

— Хорошо, — сказал Контролер с плохо спрятанной злобой, — теперь вам придётся много встречаться.

* * *

Он пытался вспомнить медвяный запах цветущей таволги в летнем лесу, лицо девушки, которую любил когда-то, её губы и ещё много других приятных вещей. Всё, чтобы мысленно перенестись отсюда куда-нибудь..

Потом его саданули резиновой дубинкой по почкам. Они были не слишком профессиональны. Их пока не научили бить по седалищному нерву так, чтобы боль отдавалась вспышкой в голове. И всё равно, получить по почкам — удовольствия мало. В последний раз он мочился кровью три дня.

Допрос казался бесконечным.

Он британский агент, так? Они знали этот факт наверняка, так что его можно было и признать. Его задание? Кто давал его? Как осуществлялась связь? Какой шифр?

И каждый раз он просачивался у них между пальцев, куда-то в другую реальность. Весь фокус в том, что выйти из самого себя и не возвращаться. Тогда даже собственный крик кажется чем-то нереальным.

...На сей раз удар пришёлся в лицо.

Одна польская девушка как-то сказала, что у него замечательно белые зубы. Вместе с кровавой слюной, он выплюнул и один из них.

Он чувствовал, что теряет сознание.

— Вспомнил, — проговорил он, еле ворочая языком, — в самом деле вспомнил...

— Что? Что ты вспомнил?

Им пришлось наклониться совсем близко, чтобы расслышать его шепот.

— Запах цветущей таволги, — сказал он, и они набросились на него снова.

7.

Человек, из-за которого поднялась такая суета, спал с очередной любовницей в своём номере, в пентхаузе высоко над Парк-лейн. Впрочем, "спал" тут было, мягко говоря, не совсем точным эвфемизмом.

В Модибо Нджале всё оставляло впечатление чрезмерности: невероятное сластолюбие, интеллект, зверство. Он мог показаться даже карикатурным, но только не тем, кто знал, как мало там было смешного, и как много — смертельно опасного. Здоровенное тело с соответствующими аппетитами плюс энергия и возможности, чтобы их утолять — ему всегда хотелось всего и побольше.

В сексе его пристрастия отличались широтой — оральный, анальный и даже нормальный — по настроению.

Кончив во всех мыслимых вариантах и позициях, он переместился в столовую пентхауза. Перекусить (огромное блюдо Витабикса со сливками), а заодно и просмотреть резюме переговоров, которые он вёл вместе со своими экономическими советниками.

Потом вернулся в постель, разбудил недовольную девицу и продолжил с места, где остановился. Разве что выглядел немного рассеянным.

— Господи, — не выдержала девица, — ты вообще когда-нибудь остановишься?

— Сколько будет двадцать три процента от двух-точка-семи миллионов? — спросил он, раздвигая ей ноги, — Тысяч шестьсот, скажем?

— Ох, больно.

— Витабикса хочешь? Тебе полезно.

— Поспать хочу. Это будет куда полезнее.

— Всю жизнь проспишь, — обещал ей Нджала, снова входя в ритм, — не понимаю, что творится с теперешней молодёжью.

Потом он оставил её в покое и поспал пару часов сам. Встал, опустошил ещё тарелку Витабикса, перечитал резюме, сделал кое-какие расчёты и ещё час надиктовывал на диктофон письма и записки.

К тому времени рассвело и он вышел на крышу, в садик с видом на Гайд-парк. Над травой поднималась перламутровая дымка, а чёрные стволы деревьев влажно блестели после ночного дождя. По Роттен-роу процокал одинокий всадник. Ещё более одинокая фигура в вечернем костюме, спешившая куда-то казалась нелепой в насмешливых лучах рассвета. Прямо под Нджалой по Парк-лейн проезжали машины, казавшиеся отсюда игрушечными. Лондон, ещё не проснувшийся, лежал перед ним в странной, выжидающей тишине.

Нджала глубоко вдохнул утренний воздух. День ожидался удачный, стоило посмотреть гороскоп.

В одном купальном халате его быстро пробрал холод. Он вернулся в номер, принял ванну, горячую настолько чтоб только стерпеть и лениво принялся одеваться.

Нджала любил Англию. В некотором роде он воспринимал её, как свою духовную родину: он заканчивал Итон и Оксфорд, хоть и носил под тщательно выглаженными рубашками бусы вуду.

В Африке он в одну ночь преобразился в революционера, но не оттого что так уж ненавидел британскую колониальную систему (которую полагал весьма сносной, по сравнению с французской) и не потому что жаждал видеть свободной милую родину (чёрных братьев он считал невежественными дикарями, ни к какому самоуправлению неспособными). Просто его широкие ноздри уловили ветер перемен. И уловили вовремя. Если чёрным суждено вернуть себе Африку, он, Модибо Нджала, будет на переднем крае.

В семь тридцать прибыли завтрак и Артур с почтой и утренними газетами. Артур был его личным секретарём и дядей одной из бывших пассий. Женщин у Нджалы было много, и штаты стонали под наплывом некомпетентных дядей. С Артуром дело обстояло иначе. Он был компетентен. И достаточно умён, чтобы этого не показывать. Слишком умных и компетентных в своём окружении Нджала не любил.

— С Вашим Превосходительством хотел бы встретиться мистер Смит, — объявил Артур.

— Смит? Какая редкая фамилия! Особенно в таком отеле. Его что, по-настоящему так зовут?

Артур промолчал.

— Это, Артур, была шутка. Ты учился здесь, я думал, ты поймёшь. Ладно, какого чёрта ему нужно?

— Я так понял, он связан с военным министерством, сэр. Что-то из безопасности.

— Контрразведка. И чего им потребовалось, хотел бы я знать? Ладно, посмотрим после завтрака.

— Сэр, он ждёт уже полтора часа.

— Меня они заставили ждать пятнадцать лет, Артур. В основном, в тюрьме.

Нджала отправил в рот полную ложку Витабикса.

— Я кушаю, — сообщил он.

За едой он просмотрел корреспонденцию, при необходимости надиктовывая ответы на диктофон. Дал указания насчёт приглашений на приёмы и повестки дня. Повестка, как всегда, оставляла пару часов — с шести до восьми — на сон (плюс ещё два-три часа ночью — а больше ему и не требовалось).

Артур передал свежие данные о нефтедобыче, которые привели его в хорошее настроение:

— Семьдесят тысяч баррелей только с нового поля. Это выходит десять тысяч метрических тонн. Отлично. Чем больше мы загоним им до того, как они начнут добывать у себя в Северном море — тем лучше. Помни, они там заложили всю продукцию на годы вперёд.

Нджала стремился вычерпать золотое дно, пока оно не иссякло и коварно перебивал цены арабам. В сочетании с урановыми концессиями это сделало его ценным союзником. И озолотило, к тому же.

Он налил себе ещё кофе и сказал:

— Впрочем да, ты прав. Лучше всего быстро отделаться от этого парня, заказать для Эрминтрюды завтрак в постель и отослать её. Дай ей денег и скажи, что я жду её этой ночью.

— Думаю, ночью будет другая Эрминтрюда.

— Думаешь? — нахмурился Нджала, пытаясь вспомнить.

— Личная рекомендация ночного портье.

— А, эта. Да, да, конечно. Лучшая из всей партии. Мне понравилась.

— Так что, этой я говорю, что мы перезвоним?

— ...и что звонить нам не нужно. Я что-нибудь упустил?

— Смертные приговоры, сэр. Они должны уйти сегодня дипломатической почтой.

— Конечно, конечно, два наших юных революционера.

— Вы читали петицию их родных?

— Нет, Артур. Давать им помилование я не собираюсь, значит и читать не имеет смысла. В отличие от христиан, я не верю в снисхождение. Простишь этих сегодня, кто-нибудь ухлопает тебя завтра. А почему бы и нет? Уже несколько раз пытались. Полагаю, мои шансы быть убитым довольно высоки.

— О, не, Ваше Превосходительство, уверен, что нет. Кроме кучки сумасшеших экстремистов...

— ...народ меня обожает. Знаю. Да, диктаторы умирают в своих постелях. Но нечасто.

Он сухо расхохотался.

— Не знаю почему, но меня это развлекает. Где приговоры?

— В розовой папке, сэр.

— Как неуместно. Чёрной рамочки и той нет.

Он вынул из папки бланки и стал рассматривать их.

— И сколько лет нашим горе-революционерам?

— Одному восемнадцать, другому двадцать.

— Значит им повезло, — усмехнулся Нджала, — они умрут, как говорят испанцы, "при всех своих иллюзиях".

Пока он подписывал приговоры (перо проскрипело громко и злобно), Артур заказал завтрак для спящей Эрминтрюды (Нджала для простоты называл Эрминтрюдами всех своих женщин) и распорядился насчёт Смита.

Нджала помахал бланками, чтобы чернила просохли. Он не использовал промокательной бумаги, потому что чернила марки "перманентно чёрный" должны оставаться настолько "перманентно чёрными", насколько возможно. Это было бы в высшей степени уместно. Получив образование в Англии он научился тонко чувствовать такие нюансы.

Смит появился в сопровождении охранника из спецотдела, дежурившего снаружи.

Нджала поднялся, подарил ему ослепительную улыбку и протянул руку:

— О, мистер...э-э..

— Смит, — подсказал Артур.

— Мистер Смит. Конечно же. Извиняюсь, что заставил вас ждать.

— Ничего страшного, Ваше Превосходительство.

— Однако, подобно англичанам, я не могу работать, не позавтракав. Кофе, мистер Смит?

"Высокомерный сукин сын", — подумал Смит.

— Нет, благодарю вас, — сказал он, вежливо улыбнувшись.

Нджала налил себе ещё чашку.

— Ну, мистер Смит, что мы можем сделать для вас?

Смит замялся, изобразив ещё одну вежливую улыбку .

— Видите ли, сэр, — неуверенно сказал он, — мне неудобно говорить об этом, но у нас есть причины предполагать, что вас собираются убить.

— Убить меня? — в вопросе слышалось только любопытство, — да, это может быть неудобно. Да вы садитесь, мистер Смит.

Сукин сын воспринял новость спокойно, но это было ожидаемо. Покушения для него не новость.

— Ну, так кто собирается меня убивать?

Вопрос нелёгкий. Требовалось быть очень осторожным и преподнести часть правды в качестве всей правды. Это важно. Нджала будет ожидать лжи, и даже примет ложь — если она сойдёт за правду. Главное — правдоподобие. Вот такая игра.

Смит показал фотографию Эбботта.

— Сбежал из одной из ваших тюрем два или три месяца назад.

— Ах да, англичанин.

— К сожалению.

— Кто он? Не помню фамилию в его паспорте, но она, полагаю, фальшивая.

— Авантюрист, известен под разными именами. Тип, который продаёт информацию любому, согласному платить. Берётся за всё: контрабанду, незаконный ввоз оружия...

— ...Шпионаж.

Смит кивнул:

— Он продал нам как-то некую не особо важную информацию.

— Как интересно. Вы знакомы с ним?

— Нет.

Смит знал, что сделал ошибку. Всегда лучше как можно меньше отклоняться от истины, это знает каждый лжец. Но вопрос был с подвохом и небольшая ошибка тут была лучше ощутимого замешательства.

— Знаете, что думаем на этот счёт мы? Нам кажется, что его посылали убить меня.

— Русские? — предположил Смит с удивлением, вызвавшим у Нджалы улыбку, — Вполне возможно.

— И вы считаете, что он снова попытается убить меня?

— Согласно полученной нами информации.

— Источник информации?

— Боюсь, засекречен.

— Я так и думал.

— Нам также известно, что он в Лондоне. Полиция и спецотдел уже разыскивают его.

Нджала поднялся, давая понять, что аудиенция закончена.

— Ну, мистер Смит, благодарю за предостережение. Я уверен, что вам и джентльменам из спецотдела вполне удастся обеспечить мою безопасность.

— Непременно, непременно, — подтвердил Смит, — но, боюсь, не здесь.

— Прошу прощения?

— Это отель. Здесь небезопасно. Слишком много входов, слишком много народу. В плане обеспечения безопасности — место безнадёжное .

— Мистер Смит, если вы считаете, что меня можно запереть в посольстве и обречь на жизнь монаха-отшельника...

— Нет, сэр, никоим образом. У нас есть превосходное место за городом...

— За городом?

Он повернулся к Артуру, который разбудил Эрминтрюду, сонную и недовольную, заказал для неё завтрак и как раз теперь вернулся.

— Он хочет отослать нас из города, Артур, потому что какому-то психу взбрело в голову нас убить. Вот этому. Помнишь его?

Он показал на фотографию Эбботта.

Артур кивнул:

— Тот английский шпион.

Нджала повернулся к Смиту.

— Терпеть не могу все эти загородные особняки, тамошние сквозняки, тамошний невозможный народ. И тамошних женщин тоже, у них рожи лошадинные.

— Но это всего час езды, сэр, — Смит уже начинал отчаиваться, — И вы можете пригласить ваших друзей. Любых.

— Артур, это он про девочек.

— Ну, разве что кроме ночных клубов...

— Нет, мистер Смит. Ещё мне нравился Оксфорд, но тогда я был куда моложе. Итон — дыра, и там полно этих, детей букмекеров. Я люблю Лондон, я счастлив в Лондоне и я остаюсь в Лондоне.

— Но, Ваше Превосходительство...

— И уезжать из-за какого-то ненормального не стану.

— Мы не можем быть уверены, что он ненормальный.

— Не можете? Не сошёл с ума после двух лет в моих тюрьмах? Исключено. Могу гарантировать, что до нормы ему теперь очень и очень далеко.

Смит открыл рот, чтобы возразить и осёкся. Заметив в дверях спальни Эрминтрюду — сонную и абсолютно голую.

Что, чёрт побери, ему сейчас надо делать? Как, согласно протоколу, приветствуют обнажённую любовницу главы государства, пребывающего с оффициальным визитом? Наверняка ведь где-то оговаривается. Игнорировать, притвориться, что не заметил? Или приветствовать, естественно на французском — языке дипломатии ("Enchante, madame, de faire votre connaissance'")? Как бы то ни было, сидеть в присутствии леди — неприлично, обнажена она или нет. Он поднялся. И отвесил лёгкий напряжённый поклон. Это по крайней мере не могло быть ошибкой.

Нджала и Артур, в некотором удивлении наблюдавшие за Смитом , одновременно обернулись и обнаружили Эрминтрюду.

— Эрминтрюда, цветок мой, — сказал Нджала, — что ты здесь делаешь?

— Извини, — промялмила та, безуспешно борясь с зевотой, — не знала, что у тебя компания.

— Забери её отсюда, Артур. И не пускай.

Артур взял её за руку и повёл. Она последовала за ним, как сомнабула.

Смит, мужчина и без того роста немалого, почувствовал себя ещё более длинным и нелепым, стоя перед Нджалой, продолжающим сидеть. Он торопливо сел.

— Как бы то ни было, — продолжал Нджала, как ни в чём не бывало, — отель набит полицейскими, и я не вижу, почему должен чувствовать себя в большей безопасности в каком-нибудь обшарпанном особняке, находящемся непонятно где.

— Во-первых, так мы сможем надёжно изолировать вас.

— Вот как раз этого я и опасаюсь.

— Я имею в виду в плане безопасности. Это просто необходимо...

— Прошу прощения, мистер Смит, но нет, нет и нет. Хотите охранять меня — охраняйте. Здесь, в добром старом Лондоне.

Эбботт тоже встал рано. Выглянул наружу. Наблюдение за квартирой продолжалось. Другими людьми, на другой машине (дневная смена, предположил он).

Он прикинул, что через пару дней наблюдение снимут или изрядно ослабят, так что действовать можно будет без особых проблем.

Он составил небольшой список лучших отелей Лондона, выписал их номера, потом позавтракал с Джоан, вежливо прислушиваясь к её сбивчивой болтовне. Про офисные дела и интрижки (она работала в статистическом отделе страховой компании). Про то, что цены растут, пенни там, пенни здесь, и даже не замечаешь, а потом..

Эбботт отвечал на автомате, большую часть сказанного пропуская мимо ушей. Привычки, выработанные за годы брака, восстанавливались быстро.

Джоан болтала без умолку, скорее от навязчивого страха перед паузами, которых боялась и ненавидела. Молчание казалось ей чёрной пустотой, где чувства задыхаются от недостатка слов. Она знала, что чувства обычно убивает именно избыток слов, но предпочитала комфортабельный самообман.

Он обратил внимание, что она старательно уложила волосы, сделала макияж и надела пеньюар, соблазнительно облегающий её округлости. Это показывало, в каком она отчаянии. К завтраку она всегда выходила в полном беспорядке. Ему вдруг стало жалко её.

— Хорошо выглядишь, — сказал он,— на самом деле.

Ошибка. Жалость — опасное чувство.

Поток жалоб оборвался. Она уставилась на него.

— Господи...Если бы только знал, как мне одиноко в этом проклятом доме!

— Но у тебя...наверное есть друзья.

Неосторожное утверждение, но ему требовалось отвлечь её.

— Друзья? — она издала нечто, очевидно означавшее смешок, — мои подружки, бывшие подружки, все повыскакивали замуж и мне не доверяют. Бог знает почему, они все решили, что я — угроза их чёртовому браку. Какой-то викторианский пережиток. Слышал наверное: разведённым не место в честном доме и в королевской ложе Эскота. Так что теперь всё моё общество — две сумасшедшие старые девы, и от одной из них разит луком. Мы вместе ходим в театр и на выставки, потом пьём чай и говорим об искусстве. Потом я возвращаюсь домой и напиваюсь. Это о подружках. Рассказать о мужчинах? Обрати внимание, я говорю не о друзьях, потому что просто друзьями мужчины быть не умеют, понимаешь? Для них мы всегда что-то временное. Ну да, конечно, они влюбляются и всё такое, но отношение всё равно где-то между пустым местом и мелкой неприятностью. Сегодня есть, завтра нет. Может они и правы. Может быть нас и надо держать где-нибудь в тёмном подвале и извлекать только для размножения?

Она замолчала. Закурила. Повертела в руках погасшую спичку.

— Прости. Ты сам спрашивал.

Её, когда-то ясный ум пребывал теперь в полном раздрае. Эбботту хотелось помочь, но он не мог дать ей единственное, в чём она по-настоящему нуждалась — его любовь.

Джоан сломала наконец спичку:

— Мне надо одеваться и идти на работу. Хочешь что-нибудь?

— Можешь одолжить денег? — вернуться к делам насущным было большим облегчением.

— У меня при себе всего-то фунтов десять.

— Для начала сойдёт.

— А сколько тебе понадобится?

— Не уверен. Но двух сотен хватит за глаза.

— Двести фунтов? Зачем столько?

— В основном, отель.

— А остаться у меня?

Он покачал головой.

— Им может взбрести в голову обыскать квартиру ещё раз. Маловероятно, но возможно.

Она расстроилась.

— Джоан, милая, не собираюсь оставаться я тут больше дня или двух. Забрать только кое-что из одежды и достать денег.

Она протянула ему десять фунтов.

— В перерыве зайду в банк, — тут ей пришло в голову: — А почему ты не сходишь в банк к себе ?

Он объяснил.

— Но я дам тебе письмо к своему агенту. У него моя доверенность.

— Хорошо, — узнав, что он не остаётся, она поскучнела, — я вернусь поздно.

У самой двери она обернулась:

— Со мной теперь куда легче, чем раньше.

Ещё один симптом отчаяния. Что можно было ей сказать? Неправда, что неправда — всегда неправда. Иногда неправда — единственный выход. А иногда — ещё и самый милосердный.

— Когда я разберусь с делами, мы поговорим об этом.

Он ответил на незаданный вопрос, повисший в воздухе. Да и в любом случае, требовалась помощь Джоан, а такая ложь удовлетворила её. Она посветлела лицом, улыбнулась и пошла одеваться.

О'кэй, у неё не слишком много шансов узнать правду. Разве что всё пойдёт не так, как он себе представляет.

8.

К девяти, после отчаянного отчёта Смита, уговаривать Нджалу отправились Контролер и министр.

Контролер повторил доводы Смита, напирая на ненадёжность отеля и необходимость переезда в безопасное место.

— Это на самом деле необходимо, Ваше Превосходительство. Если даже министр Её Величества считает, что ситуация требует его присутствия...

Нджала поднял ладонь:

— Джентльмены, я польщён вашей заботой, — тонкая улыбка, — если конечно это не часть сговора, с целью спустить цены на нефть.

Улыбка Контролера получилась несколько принуждённой:

— Занятно, Ваше Превосходительство, весьма занятно.

— Однако же, мистер Смит не преуспел, не преуспели и вы. Кто будет следующим? Премьер-министр? Или даже сама королева?

— В таком случае, — ответил министр, — я буду вынужден настаивать на необходимости следовать нашим рекоммендациям.

Лёд в его голосе был строго дозирован.

— Наставайте, сколько вашей душе угодно, министр, но я здесь, здесь и останусь.

Льда в тоне Нджалы было не меньше.

— При всём моём уважении, — сказал Контролер, — полагаю, Ваше Превосходительство недооценивает опасность, которую представляет этот человек.

Нджала пожал плечами:

— Отчего же? Вам сообщили, что он намерен убить меня. И что он в Лондоне. Кто-нибудь видел его? Говорил с ним?

— Ну, нет, но...

— Другими словами, уверены ли вы, что вас э-э...не ввели в заблуждение? Слухи. Сплетни.

— Абсолютно уверен, Ваше Превосходительство .

— Вы ведь знаете, как оно бывает, особенно в спецслужбах. Русский траулер пришвартовывается в Гулле, и MI5 посылает пару человек присмотреть за судном. Русские обнаруживают слежку и выставляют контрнаблюдение. Это подтверждает подозрения MI5, и она подтягивает новые силы. В конце концов обе стороны оказываются вовлечены в полномасштабную спецоперацию. Зачем? Что они пытаются доказать? Только собственную необходимость. И необходимость средств, которые они бесконтрольно тратят на свои игры.

— Ваше Превосходительство, — Контролер начинал понимать Смита, — У нас есть все основания полагать...

Его перебил появившийся в дверях Смит:

— Прошу прощения, Ваше Превосходительство, — он тихо сообщил что-то Контролеру. Тот кивнул, мрачно усмехнулся и повернулся к Нджале:

— Этот...парень, о котором мы говорим... Он уже знает что вы в отеле.

Он собирался сказать не "парень", а "убийца", но решил, что это прозвучит мелодраматично и не по-английски.

— Каким образом? — спросил не до конца проснувшийся министр. Появление Смита вырвало его из чрезвычайно приятного сна, главным действующим лицом которого была чернокожая красотка из Фалхэма.

— Он обзвонил большие отели с просьбой соединить его с Его Превосходительством.

— Отчего вы уверены, что это он?

— Мы отслеживаем все звонки Его Превосходительству. Его попросили подождать на коммуникаторе, потом трубку взял я и спросил, кого он ищет. Он ответил "Полковника Нджалу", после чего произнёс то же по буквам. Когда попросил его представиться, он положил трубку. Но я совершенно уверен, что узнал его голос. И, я проверил, та же история и в других отелях.

— Какого дьявола нельзя было предупредить их, что в отеле нет никого с таким именем?!

— И блокировать все официальные звонки, министр?

— Не говоря уж о неофициальных, — добавил Нджала.

— Извиняюсь. Не подумал, — министр снова погрузился в дремоту.

— Быть может теперь Его Превосходительству будет легче осознать серьёзность положения. И опасность, — сказал Контролер, — если он смог найти вас, как...

Он пожал плечами.

Нджала внезапно устал спорить:

— Да, да, я понимаю.

— И вы переедете за город?

Нджала, пристально разглядывавший Фрэнка Смита, вдруг заметил:

— Мистер Смит — проницательный человек.

И реплика, и тон были весьма странными.

— Прошу прощения? — уточнил Контролер.

— Очень проницательный. Настолько, что смог узнать голос человека, с которым незнаком.

— Объяснение тут очень простое, — торопливо ответил Смит. Никакого приемлемого объяснения у него не было и расчитывал он на озарение.

— Оставьте, мистер Смит, — Нджала на глазах терял интерес, — расскажете как-нибудь дождливым вечерком, которых так много на этих островах.

На какой-то момент Смит почти возлюбил его.

Министр, по-прежнему сидел, подперев лоб ладонью, и казался погружённым в думы. Впрочем, все знали, что он спит. У него выдалась тяжёлая ночь.

Вернувшись в офис, Элис немедленно прошла в отдел кадров. У неё как раз подходил недельный отпуск и она попросила дать его с завтрашнего дня. Начальника такая поспешность немного удивила, но Элис объяснила, что хочет побыть с матерью, та не очень хорошо себя чувствует.

На самом деле ей не хотелось иметь ничего общего с охотой на Ричарда Эббота. Пусть она теперь и не в ответе за него, всё же они когда-то были близки. Были даже любовниками, пусть и ненадолго. Ей не хотелось ни прошлого, ни воспоминаний, ни страсти.

Зашла в кабинет Смита, машинально перевернула лист календаря, отметив про себя, что это — последний день сумасшедшего месяца.

Напечатала стенограмму ночного совещания и вставила в папку для входящих.

И уже собиралась уходить, когда зазвенел телефон. На столе их было три — две линии, идущие через коммуникатор и одна — внешняя, подключённая к магнитофону. Стандартный набор для начальника отдела.

— Алло? — она услышала писк телефона-автомата, потом:

— Фрэнк Смит у себя?

Она узнала голос мгновенно. И безошибочно.

— Боюсь, он вышел, но скоро вернётся. Передать ему что-нибудь?

Она надеялась, что её голос не дрожит так, как сердце.

На том конце повисло молчание. Потом, очень тихо:

— Элис?

— Ричард, — выдохнула она.

— Как ты, Элис?

— Отлично... Как ты?

Чистое безумие: светская беседа с бывшим любовником — разыскиваемым убийцей. Но она не знала, о чём говорить, и её учили всегда быть вежливой.

— Передай Фрэнку Смиту, я с ним свяжусь . О'кэй?

— Ричард, подожди минутку... Не вешай трубку! Пожалуйста...

— Элис, если вы пытаетесь отследить звонок — пустая трата времени. Процесс занимает больше времени, чем ты полагаешь. И уж во всяком случае, дольше,чем я собираюсь говорить.

— Ричард, клянусь, я не пытаюсь ничего отследить. Я не смогла бы, даже если б захотела. Я одна в офисе.

— О'кэй, у тебя двадцать секунд.

— Ричард, я не обманываю... На самом деле...

— Что ты хочешь сказать?

— Я...я...я хочу поговорить с тобой.

— О чём?

— Я...пожалуйста, дай секунду. Пожалуйста, не торопи меня... Я не могу думать...

Молчание. Потом:

— Ну?

— Не знаю! Мне просто нужно поговорить. Разве ты не понимаешь?

— Элис, — его голосе прозвучал почти мягко, — я не могу рисковать.

Отбой. Она сидела, тупо смотрела на телефон и пыталась успокоить бешенно бьющееся сердце. Глубокий вдох — сосчитать до четырёх — выдох. То ли йога, то ли Ритмичное Дыхание, то ли что-то ещё. Читала где-то, что это должно помочь. Нельзя сказать, чтобы наступило облегчение.

Потом вспомнила про магнитофон. Все внешние звонки записывались автоматически.

Прослушала запись. Лучше не стало.

Потом вернулись Фрэнк Смит с Контролером. С ними министр — теперь бодрый и радостный после встречи с Нджалой, удаче которой он способствовал хотя бы (и исключительно) своим присутствием.

Элис рассказала им о звонке Эббота.

— Чего ему нужно? — спросил Смит.

— Поговорить с вами.

— О чём?

— Он не сказал. Передавал, что свяжется.

— Звучит странно, — сказал Контролер, — мы ожидали чего-то такого?

— Нет, — ответил Смит, — впрочем от него вы всегда можете ожидать неожиданностей.

— Какой он был? — спросил министр , — странный? Неуравновешенный?

— Совершенно нормальный. Можете прослушать и сами, вот запись.

Она прокрутила ленту.

— У вас там взволнованный голос, — заметил министр.

— Я очень волновалась. Я надеялась, продержать его, пока не войдёт кто-нибудь и не сумеет отследить звонок.

Она повернулась к Контролеру:

— Очень сожалею. Я просто не смогла ничего придумать, ничего не приходило в голову.

— И вы были слишком дружелюбны, — настаивал министр.

— Я пыталась растянуть разговор.

— И называли его "Ричард".

Она посмотрела на Смита.

— А к нему я обращаюсь "Фрэнк".

— А-а, — протянул министр.

— Дело в том, господин министр, — пояснил Контролер хорошо поставленным голосом оратора старой школы, — что отношения у нас тут довольно неформальные, а она была его секретаршей полгода или больше.

— И, — добавила Элис, — он мне нравился. Очень приятный человек.

Смит сдержал улыбку.

— Он нравился всем нам, — заметил он.

— А-а, — министр уже не выглядел таким лучезарным.

— Учтите, — сказал Контролер, — мне не верится, что он остался прежним. Сумасшедший — вряд ли, а вот психически неуравновешенный — вполне может быть.

— Вполне, — согласился Смит.

Элис извинилась и вернулась к себе в офис. Она была счастлива избавиться от них, и, особенно, от всей этой истории с Ричардом Эбботтом. Или так она наивно полагала.

После её ухода, запись прослушали ещё раз, сделали несколько предоположений насчёт Эбботта и его мотивов, но ни к каким выводам не пришли.

Министр, все мысли которого вертелись где-то вокруг Фалхэм-роуд, вдруг вспомнил про "одно срочное совещание" и убыл, не забыв ещё раз поздравить всех, и себя в том числе.

Фрэнк Смит был менее оптимистичен. Нджала согласился переехать, но не раньше завтрашнего дня и не дальше сорока миль от Лондона. Дабы оставаться в пределах досягаемости посетителей, а особенно посетительниц.

Так что на повестке дня оставались проблемы охраны Нджалы этой ночью и поиска подходящего особняка со срочным превращением оного в крепость. Всё это надлежало обсудить с Шеппардом.

Закончив звонить (с автомата в вестибюле, на случай, если телефон Джоан прослушивают), Эбботт вернулся в квартиру и понаблюдал за наблюдателями. Он обратил внимание, что те пристально рассматривают каждого входящего в дом, но при этом почти не не замечают выходящих из него. Как и ожидалось. Двое, облокотившись на машину болтали с третьим, сидевшим на водительском кресле. Похоже, они расслабились и, судя по прорывавшимся зевкам, основательно устали. Расслабились и двое во дворе. Тоже разговаривали и курили. На глазах у Эбботта один из них выпустил серию затейливых колечек дыма. Похоже, средь бела дня его появления не ждали.

Так что, если сейчас он выйдет из дому, беседуя, скажем, с молочником или с соседкой, то вполне может пройти незамеченным. Впрочем, непохоже, чтобы наблюдение продержали до завтра. Ещё одна ночь и его снимут. А если и нет — найдётся способ обойти его. Здесь Эбботта удерживала только необходимость получить от Джоан деньги . Требовалось переговорить с Фрэнком Смитом, притом желательно не по телефону. Проблема. Впрочем, он привык находить простые решения сложных проблем.

У Фрэнка Смита, Контролера и Шеппарда, собравшихся в особняке у Холландер-парка, тоже были проблемы. Даже несколько.

Смит и Контролер остановились на особняке близ Питерсфилда. Департамент приобрёл его совсем недавно, следовательно Эбботт о нём не знает. Особняк располагался несколько дальше сорока миль, но Нджала вряд ли станет привередничать.

Лейфилд-холл был большим мрачным зданием в викторианском стиле, окружённым сорока акрами полу-парка, полу-леса. Парк был обнесён стеной, высотой в семь футов и длиной в милю. Поверх стены шли провода сигнальной системы, немедленно включавшей сирену в особняке и на проходной.

В некоторых местах, особенно по периметру, кроны деревьев снаружи и изнутри смыкались поверх стены, и теперь целая команда рабочих пилила и подстригала их. Вдобавок, участок пересекал ручей, шириной футов десять и глубиной два-три фута, втекавший через низкую арку в северной стене и покидавший его через точно такую же арку в южной стене.

Эти две уязвимые точки беспокоили Шеппарда. Особняка он пока не видел, но уже изучил план местности.

Смит указал на рощу со внешней стороны северной стены, тоже принадлежавшую особняку. На ночь он предлагал выпускать туда сторожевых собак. Рядом с аркой уже сооружали временный пост, так что ночью всё тут будет залито светом, а на самом посту будет дежурить вооружённая охрана.

— А вторая арка? — спросил Шеппард.

— Как видите, она находится неподалёку от главных ворот, так что её нетрудно держать под наблюдением с проходной. Разумеется, она также будет освещена. Кроме того, я попросил одного из наших электронщиков установить у обеих арк сигнализацию.

Шеппард кивнул:

— Отлично. А сама территория?

— Полагаю, это мы предоставим вам, — сказал Контролер.

Шеппард снова кивнул:

— Вооружённые патрули с собаками.

— Здесь выпускать собак не будем, — добавил Контролер, — Нджале и его гостям может вздуматься прогуляться. Если позволит погода, что, впрочем, сомнительно. Как бы то ни было, мы не хотим, чтобы он чувствовал себя запертым в клетке. Так что, быть может, стоит передать патрульным быть...гм..незаметнее.

— Он их и не увидит. А они всё время будут рядом. И вооружённая охрана на проходной, — Контролер вопросительно посмотрел на него, — Не волнуйтесь, они будут вести себя незаметно. Как там с прислугой?

— Вся из наших людей. Но это — именно прислуга, не охрана.

— Нормально. Лучше так, чем совсем никого. Где располагается Нджала?

— Вот, — Смит указал на западное крыло. Весь верхний этаж с этой стороны. Тыльная сторона: спальня, гардеробная, ванная и так далее. А тут — гостинная, окна выходят на фасад и боковую сторону. Обедать он, вероятно, будет здесь, впрочем на случай, если ему захочется соблюсти формальности, внизу есть столовая.

— Где будут проходить встречи?

— В зале для балов. Первый этаж, тыльная сторона.

— А экономические советники и прочие? Те, кто участвуют в переговорах? Где разместятся они? В доме?

— Не думаю, — ответил Контролер, — Места там столько нет. Да и Нджала не захочет. Разместим их в какой-нибудь гостинице неподалёку.

— Так, чтоб им не пришлось много ездить.

— Не придётся. Их будут привозить из гостиницы в Лейфилд-Холл утром и забирать обратно к четырём. Остаются ещё подружки, — Контролер усмехнулся, — Неплохо было бы уговорить его трахать каждую хотя бы по три-четыре дня. Очень сократило бы разъезды.

— А что это? — Шеппард показал на маленький прямоугольник на плане.

— Летний домик, — пояснил Смит.

— Выходит на ту же сторону, что и комнаты Нджалы. Размещу там сержанта Клиффорда.

— Любит пострелять, скор на курок, не так ли? — уточнил Смит.

— А мы хотим, чтобы он был медлительным? Да и вообще, это наш лучший стрелок. Собьёт пулей и блоху с уха у слона.

— Где будете вы сами? — спросил Контролер, — в доме или на проходной? Проблем с размещением нет.

— Думаю, в доме, — ответил Шеппард, — Хочу быть рядом с Нджалой, если начнётся заварушка.

Зазвонил телефон, трубку поднял Контролер.

— Да, я. Спасибо, — и положил трубку.

— Только что получен доклад полиции Саутгемптона: человек, соответствующий описанию Эбботта, исчез с панамского грузового судна позапрошлой ночью. Судно прибыло из Западной Африки.

— Это он, — сказал Смит.

— Позже, той же ночью в городе был взломан винный склад. Из кассы пропало четырнадцать фунтов.

— Так где, чёрт побери, он может быть? — спросил Шеппард, — В любом случае, пока Нджала здесь, попрошу полицию Питерсфилда докладывать мне о любых преступлениях и происшествиях, даже о самых мелких.

— Хорошая идея, — отозвался Контролер.

— И ещё, — добавил Шеппард, — Я снял наблюдение за квартирой его жены.

— Не слишком ли быстро? — удивился Смит.

Шеппард ухмыльнулся.

— Если он вполовину так крут, как вы рассказывали, то мог засечь наших людей. Так что я отозвал их. Пусть осмелеет, раслабится — ухмылка стала шире, — И тогда его ждёт небольшой сюрприз.

Эбботт увидел, как они уходят — ещё до полудня — и удивился. Нелогично: снимать наблюдение средь бела дня. Впрочем, в этой игре, как в шахматах, кажущийся нелогичным ход не всегда является таковым. Как бы то ни было, одна проблема разрешалась: теперь он мог выйти. А это, в свою очередь, решало прочие проблемы.

Бармены непрочь поболтать с щедрым посетителем, особенно к полудню, когда единственным занятием остаётся чтение газет. Так что после быстрого обхода пабов в лабиринте улочек за Парк-лейн оказалось совсем нетрудно найти тот, где расслаблялся ночной портье из гостиницы Нджалы.

Ночные портье и любовь, как всем известно, это такая же пара, как лошадь с телегой.

Если в любом отеле любой столицы мира вам понадобилась женщина — смело обращайтесь к ночному портье (кроме Москвы, где по уверениям Интуриста проституток не существует. Там просто встаньте неподалёку от гостиницы "Москва" и остановите такси. Проститутка обнаружится внутри. Если требуется только такси, попросите её выйти. Это не будет стоить вам ни копейки).

Эбботт, как и всякий бывалый путешественник, знал цену и ночным портье, и проституткам. А портье отеля Нджалы трудно было бы не заметить даже без помощи дружелюбного бармена. Круглый живот, тяжёлая челюсть, блестящее лицо, сверкающие лаком волосы и брюки с галунами под плащом. И, в довершение всего, неуловимая аура избранности и самодовольства, украшавшая его, как шёлковая шляпа от Элиота украшает миллионера.

Ночной портье, которого, кстати, звали Осборн, заказал водку и тоник.

— Большую порцию, — добавил Эбботт, — за мой счёт, мистер Осборн.

Ночной портье обернулся и бросил холодный оценивающий взгляд. Голос у него оказался ничуть не сердечнее:

— Не думаю, что имею честь...

— Джордж Уилсон, — сказал Эбботт, добавив акценту, — и переходя сразу к делу. Я ищу место в ночной смене отеля и слышал...

— Поберегите время и деньги, мистер Уилсон. На сегодняшний день у нас в штате свободных мест нет.

Он достал фунтовую банкноту, чтобы расплатиться.

— Нет, нет, я настаиваю. Видите ли, вы не так меня поняли. Я не ищу работы непосредственно сейчас. Оно у меня уже есть.

Он назвал один из больших парижских отелей.

— Устроился год назад — чтобы выучить язык. А ещё годом раньше — Германия.

— Неплохая идея, мистер Уилсон, очень неплохая. Особенно в преддверии Общего рынка.

— И в довершение всего, я выучил ещё и американский.

Это вызвало у Осборна некое подобие улыбки.

— За вас.

— За вас.

— Присядем?

Они устроились за угловым столиком и Эбботт плавно перевёл разговор на Нджалу.

— Видел в газетах, что он у вас. В последний раз в Париже он останавливался у нас. Такая головная боль!

— В самом деле? — сказал Осборн без выражения. Эбботт кивнул.

— Бабы с утра до вечера. Ни малейшего шанса встретиться с койкой, пока Его Милость в городе, а? Примерно шесть ночей из семи.

Осборн улыбнулся уже довольно натуральной тонкой улыбкой и промолчал.

Вошёл смуглый худой молодой человек. Заказал полпинты биттера и улыбнулся Осборну.

— Привет, мистер Осборн.

Осборн ответил почти незаметным, чисто королевским кивком.

— Можно присоединиться к вам, мистер Осборн?

По-английский он говорил бегло, хоть и с легким акцентом.

— Нет, Котиадис, нельзя.

Молодой человек улыбнулся ещё раз, чтобы скрыть смущение, на сей раз довольно натянуто.

— Извините, мистер Осборн. Не заметил, что у вас личный разговор.

— Некоторые из этих иностранцев, — если Осборн и понизил голос, то ненамного, — воображают о себе слишком много.

— Не могу не согласиться, — кивнул Эбботт, — Евреи и иностранцы. А платим за всех мы. Можете ещё добавить черных. Кстати, о чёрных, много у вас проблем с Его Милостью?

— У меня никогда и ни с кем не бывает проблем, — с достоинством ответствовал Осборн.

Эбботт заказал ему ещё водки и тоника и попытался вернуть разговор в нужное русло, но не преуспел.

Осборн оказался столь же замкнутым и молчаливым, каким и выглядел. Потом он сказал, что должен возвращаться, ещё раз улыбнулся Эбботту и вышел, вчистую игнорируя Котиадиса, к которому Эбботт и подсел.

— Это не был личный разговор, — объяснил он, — Никогда не встречал его прежде. Просто застольная беседа.

— Держу пари, что платили вы, — сказал Котиадис, — он скуп, как дерьмо кошачье.

— Позвольте угостить вас, — предложил Эбботт.

Котиадис предпочитал биттер. Эбботт рассказал ему ту же историю, что и Осборну. Котиадис предложил попробовать в "Савойе", где, как он слышал, как раз набирают ночную смену. Это был сердечный дружелюбный паренёк и он без утайки рассказывал о своём доме на Кипре, о работе под чёртовым Осборном, об отеле и его знаменитых посетителях, включая, конечно, Нджалу и табуны его девиц.

Больше всего нравилась Нджале Дорис, высокая улыбчивая брюнетка, проводившая большую часть времени в барах на Брюэр-стрит.

— И что он в ней нашёл?

Котиадис пожал плечами.

— Может, что она готова в любое время суток — в два, три, четыре утра. Учтите, он мот. А Дорис никогда не откажется подзаработать.

— А кто откажется?

Рано утром министр покинул свой офис и поехал в больницу Ройял-Мэрсден, где, в палате, полной цветов, умирала от рака его жена. Следующим пунктом назначения намечалась квартира на Фалхэм-роуд.

Он присел у кровати, стараясь подыскать слова и не смотреть на умирающую. Истощённая, оглушённая наркотиками, свинцово-серое лицо. Глаза — запавшие, потянутые поволокой смерти. Волосы — когда-то сияющие, чёрные, её краса и гордость — поседели и спутались.

Её звали Роза. (Щёки, как розы, губы — цветок. Да, так оно и было. Давным-давно). Ему внезапно стали вспоминаться эпизоды их прошлого, накатило острое щемящее сожаление. Он всхлипнул, высморкался и попытался вести себя по-мужски. Когда-то он любил её, пусть любовь эта в изрядной степени и объяснялась деньгами её отца (она была единственным ребёнком). Честно говоря, в то время он даже не отдавал себе отчёта, как тесно связаны его любовь и её деньги. Обычный человеческий самообман.

В постели она была не очень, и он развлекался с другими женщинами. Всегда, впрочем, заботясь, чтобы она не узнала( и не только из-за денег). Иногда (взгляд, оброненное слово) он спрашивал себя, знает ли она? Догадывается? Ответа он не знал, да и не хотел знать. И увиливал от него со всей гибкостью, доведённой до совершенства годами в Палате Общин.

Теперь он сидел у неё в палате, полной цветов и было ему не по себе. От воспоминаний и от тяжёлого разговора.

Он спросил, как она себя чувствует, она ответила, что всё ещё страдает от несварения. Разумеется, несварение было не при чём, но перед лицом смерти люди предпочитают ничего не значащие эвфемизмы. Из страха, или чтобы сохранить лицо.

— Как был день?

— Обычно. Загружен очень. Встречи, собрания...ну ты знаешь.

Сказав это, он вспомнил, что у него ожидается другая встреча. Посмотрел на часы. Пора было уходить. Встал, коснулся губами её влажного лба и вышел.

В коридоре он встретил её доктора. Задал обычный вопрос и получил ответ: "Теперь — в любой момент. Несколько дней. Неделя. Возможно даже завтра".

Он торопливо покинул больницу, а спустя ещё несколько минут уже взбегал по лестницам дома на Фалхэм-роуд и нетерпеливо звонил в дверь.

— Кто там?

— Я. Кто, чёрт побери, это ещё может быть?

— Мне нужно знать точно, — ответила она, открывая, — Я в ванну собиралась.

Изо всей одежды на имелась была только пара чулков.

— Бог ты мой, — выдохнул он, поспешно захлопывая за собой дверь.

— Как был день?

— Не спрашивай.

Она замерла, удивлённо глядя на него. Она была обнажённой, здоровой, красивой и юной. Этот аромат юности особенно возбуждал его.

— С тобой всё нормально?

— Давай, — он уже завладел её рукой и теперь тащил в спальню.

— Торопишься, да?

— Ты тоже поторопишься, поживи с моё.

— С твоё? В смысле? Я знала парней и младше, которые...

— Помолчи, хорошо? Речи — не твоё сильное место.

* * *

Одиночка — последнее убежище негодяя. Или нет, это про патриотизм.

Он хихикнул. Его мысли блуждали, выделывая причудливые виражи и пируэты. Время от времени начинались галлюцинации, перемежавшиеся с кошмарами. От жажды отёк язык. Быть может, ему суждено сойти с ума здесь, в душном сумраке кирпичного карцера-духовки — с земляным полом, деревянной скамейкой и крошечным зарешеченным окошком под потолком.

В сумраке возникали лица. Первая девушка, которую он поцеловал. Кельтская бледность, серьёзные глаза. И поцелуй — романтичный, страстный — в вечерней тишине, нарушаемой только шумом реки. Ему было двеннадцать и он думал, что умрёт от любви.

Круглое лицо учителя латинского, тихий голос... Эбботт помнил, он хотел рассказать им нечто, пронесённое через две тысячи лет. Слова другие, чувства те же... Odi et amo (голос его собственный — чистый, мальчишеский). Я люблю её и я её ненавижу. Quare id faciam fortasse requiris? Почему, спросите вы? Nescio. Не знаю. Sed fieri sentio. Но я чувствую, что это так. Et excrucior. И страдаю.

Больно. Больно. Господи, больно-то как ... Слёзы, горячие слёзы прожигали себе путь по мокрому от пота лицу. Слёзы гнева. Не против Нджалы. Против Департамента и всей системы, которая использовала его, выбросила и оставила гнить на обочине мира. Потому что индивидуум — ничто.

В душном сумраке карцера этот гнев питал сам себя, разгорался, превращаясь в тёмное пламя.

И поддерживал его.

И ещё одно знание давало силы, подобно источнику живой воды. Знание, что, в конечном счёте, его провал не имеет значения. Департамент не отступает. Пошлют других. Если понадобится — третьих. Четвёртых. Пятых. Пока кто-то не достигнет цели. Нджала должен умереть. Это приказ. Он помечен для смерти.

Приятная мысль, прекрасная мысль, волшебный талисман, дававший силы переносить пытки, унижения, накатывавшую слабость, когда он просил пощады и рыдал, как ребёнок. Даже в самые тяжёлые часы, в тёмном пекле кирпичной душегубки, сплёвывая кровь потрескавшимися разбитыми губами, он находил в ней силы. Она была — как музыка. Как победный марш, поднимающий в безнадёжную атаку.

А потом, на самом обычном допросе, после обычных избиений, следователь предъявил Эбботту британскую газету (с эффектностью фокусника-дилетанта). Первую полосу занимала фотография Нджалы и королевы. Королева пожимала сукину сыну руку. Улыбаясь ему.

Вот так. Нджала теперь наш друг. Наш маленький дружок. Как вам это нравится?

А следователь улыбался и говорил, что, быть может, бить его больше не будут. И тогда Эбботт захохотал, закинув назад голову.

И хохот этот был страшнее его гнева.

9.

Джоан Эбботт вышла из офиса в пять часов и немедленно обратила внимание на припаркованную рядом машину. Собственно, привлекает внимание всякий, паркующийся в Верхнем Холборне в час пик.

А ещё у этого всякого бывают персональные позывные, подумала она. А занимается он тем, что служит и защищает. Джоан разглядывала большого, тяжеловесного мужчину, облокотившегося на машину. Он выпрямился, подошёл и она обнаружила прямо перед собой пару глаз, выразительностью смахивающих на оцинкованное кровельное железо. В какой-то момент ей показалось, что они читают её невысказанные мысли.

— Миссис Эбботт?

— Да?

— Старший суперинтендант Шеппард, спецотдел, — он показал удостоверение, но она была слишком взволнована, чтобы присматриваться.

— Можно вас на два слова?

— О чём?

— О вашем муже.

— Бывшем муже. Мы в разводе.

Мало-помалу она приходила в себя.

— Я мог бы подвезти вас до дому. Поговорим по дороге.

— С удовольствием.

Она знала, что Ричарда там не будет. После обеда он позвонил ей из паба "Мэйфер" и сообщил, что с квартиры сняли наблюдение и он выходит. Кроме того, сказал, что перезвонит вечером, на случай, если снова придут из спецотдела и дал ей подробные инструкции.

От случайного прикосновения Шеппарда Джоан снова занервничала — такая в нём чувствовалась сила. Это была хватка хищника.

Шеппард усмехнулся. "Расколем голубушку на раз" прикинул он.

Он почти мурлыкал от удовольствия, открывая ей дверцу. Джоан села в машину и обнаружила у противоположной двери женщину в чёрном костюме-двойке. Следом влез Шеппард, разом сдавив Джоан между собой и женщиной.

— Сержант Беттс, детектив, — представил он. Женщина улыбнулась продемонстрировав много больших зубов и глаза-щёлочки. Под этим вглядом Джоан Эбботт вновь занервничала. Ей не нравилось прижиматься к этой женщине — крупной и ширококостной. Между этими двумя она чувствовала себя маленькой, хрупкой и беспомощной.

Водителя не представляли. Она могла видеть только его затылок.

— Теперь, — сказал Шеппард, — известно ли вам, что Ричард Эбботт в Англии?

— Да. От Фрэнка Смита.

— Он пытался связаться с вами каким-либо образом?

— Может быть и пытался. Во всяком случае, у него не получилось.

— Известно ли вам, что его разыскивают?

— За что?

— Вопрос государственной безопасности.

Разговор плавно переходил в допрос, к тому же глупый и бесцельный. Она начала закипать.

— Мог бы я задать вам вопрос личного плана?

— Сколько угодно. Не стала бы, правда, слишком расчитывать на ответы.

"Нахалка", — подумал Шеппард, а вслух спросил:

— Вы всё ещё любите его?

— Любовь, суперинтендант...или мне следует называть вас старшим суперинтендантом? — это слово, в которое каждый вкладывает иной смысл. Что подразумеваете вы?

— Говорю, предоставили бы вы ему убежище?

— А разве он преступник? Стала бы я укрывать преступника?

Машина резко повернула, сержанта Беттс кинуло на Джоан. Острый локоть сержанта глубоко вонзился ей в правую грудь.

— Ох, извините, — сказала Беттс, — я вас не ушибла?

Джоан была уверена, что это — случайность, но извинения и настойчивые расспросы начинали беспокоить её. Она почти убедила себя, что это не случайность, потом отмела — как полный бред.

Остановились под окнами её дома.

— Спасибо, что подвезли, суперинтендант, — сказала она, выбираясь из машины.

— Не стоит благодарности, — ответил Шеппард, — Зайдём, не возражаете?

— Это зачем?

— Ещё несколько вопросов, — он осклабился, — ну и осмотримся чуток.

— Вы же уже обыскивали дом.

— Повторить никогда не вредно.

— А ордер?

— Ну, если вам угодно...

Он предъявил требуемую бумагу и дал прочитать. По спине пробежал холодок, буквы расплывались... Нервы. Надо держать себя в руках. Ордер она вернула непрочитанным. Ей вспомнилась его железная хватка и ощущение беспомощности накатило с новой силой.

Выбравшись наружу, она заметила ещё одну машину позади ихней. Из неё вылезли четверо в штатском.

— Ещё несколько моих людей, — представил Шеппард, — осмотрят квартиру. Не волнуйтесь, они очень воспитанные ребята.

Они осмотрели. Очень профессионально. Уже через пару минут один из них вернулся с охапкой грязных лохмотьев.

— Обнаружили за бойлером, на кухне.

Шеппард покрутил носом.

— Их и отсюда можно было унюхать, — он принюхался ещё раз, — Денатурат. И не только.

Он повернулся к Джоан:

— Странные вещи держит в доме наша прекрасная леди.

Подождал ответа, но Джоан просто не могла говорить. Все мышцы напряглись, закаменело лицо, перехватило горло, сердце гулко стучало в груди. Она не могла заставить себя поднять глаза.

— Мусорщика ждали, полагаю? Чтоб — концы на свалку?

Она всё ещё молчала, не в силах оторвать глаз от кучи лохмотьев — старых, рваных, дурнопахнущих, вопиюще неуместных здесь и даже чем-то жалких. Они символизировали собой накатившую на неё безнадёжность. "Вот он, удел, человеческий".

— Разучились говорить, да? — участливо поинтересовался Шеппард. Чем мягче становился его голос, тем страшнее становилось ей. И ещё улыбалась эта женщина, Беттс. Большие зубы, глаза-щёлочки и рот — как порез от бритвы.

— Теперь. Эти тряпки — одежда бомжа, — он повернулся к одному из штатских, — Кроссли, вы дежурили в ту ночь. У вас были проблемы с бомжами?

Кроссли рассказал о драке бомжей, и как разбежались остальные. Шеппард слушал молча, иногда кивая.

— А тот, который забежал во двор, вы заметили — куда именно?

— Ну, там есть проход на соседнюю улицу, он должно быть ушёл по нему.

— Вы видели его?

— Нет, но...

— А кто-нибудь видел?

— Нет, но он ведь удирал. Бежал, как будто за ним черти гнались.

— А знаете куда? Мимо вашего прохода, наверх по пожарной леснице и прямиком в эту квартиру. И никакой это был не бомж, а Ричард, чёрт бы его побрал, Эбботт.

— Нет, — сказала Джоан и сама удивилась, как громко прозвучал её голос.

— Нет?

— Нет.

— Значит, я ошибаюсь, — легко согласился Шеппард, — тогда вы конечно объясните, как эти тряпки очутились здесь.

— Ну, просто у нас тут была вечеринка с переодеванием, — неуверенно начала она, — и один из гостей...

Она запнулась.

— Пришёл, переодевшись бомжом?

— Да, именно так.

— И ушёл потом в чём мать родила, затолкав одежду за бойлер?

— Нет...ну, понимаете...

Опять запнулась. Паника поднималась в ней, как живое существо, сдавливая горло.

Шеппард встал и посмотрел на Джоан сверху вниз. Внезапно он сгрёб её в охапку и рывком вздёрнул на ноги.

— Лживая сучка! — грянул он.

— Эбботт был здесь, да? — Шеппард резко встряхнул её.

— Был? — ещё встряска.

— БЫЛ?! — ей показалось, что сейчас отлетит голова. Он швырнул её обратно на стул.

— Отвечай мне тут, ты, сучка, не то займусь тобой всерьёз!

Ей не хватало воздуха — настолько, что не могла произнести ни слова. А Беттс улыбалась ей.

— Нет, — выдохнула она, когда наконец удалось отдышаться, — Его здесь не было.

Она ещё не закончила говорить, как он снова встряхнул её и толкнул обратно на стул.

— Поедешь с нами в Ярд.

— На каком основании? — её голос дрожал, но она нашла силы произнести это.

— Укрывательство беглого преступника.

— Откуда мне знать, что его разыскивают?

— Не говоря уж об участии в заговоре, препятствовании полиции и прочих статьях Закона о государственной тайне.

— Я вам не верю.

Сержант Беттс сжала её плечо с такой неженской силой, что она едва не вскрикнула.

— Не надо спорить с суперинтендантом, дорогая.

Ей нужно время. Нужно дождаться звонка Ричарда, предупредить его. Нужно что-нибудь придумать...

— Послушайте, — сказала она, — Я только что из офиса. Мне нужно принять ванну. И переодеться.

Шеппард уже собрался высказаться — коротко и содержательно — но перехватил невозмутимый взгляд сержанта Беттс и ответил таким же невозмутимым взглядом. Они поняли друг друга без слов — как умеют только люди, проработавшие плечом к плечу уже много лет.

Шеппард улыбнулся:

— Разумеется, разумеется. Куда спешить?

Джоан этот обмен взглядами заметила , но не поняла. Она чувствовала огромное облегчение, почти ликование. Ей казалось, она победила.

— Пойду переоденусь.

— Одно "но", — уточнил Шеппард, — Сержант Беттс пройдёт с вами.

И уже обращаясь к Беттс:

-К окнам её не подпускайте. Не хочу, чтобы она подала сигнал или ещё чего-нибудь отколола.

Джоан хотела возразить, но передумала. Какое это имеет значение? Она всё равно победила.

В сопровождении сержанта она прошла в спальню и разделась, оставшись только в трусиках и бра. Она бы разделась и совсем, но что-то во взгляде Беттс смутило её.

Она зашла в ванную и начала купаться. Беттс стояла, прислонившись к дверному косяку — высокая, угловатая — и посматривала на неё своими маленькими глазками, ничего не упускающими из виду.

— А у тебя ладная фигурка, дорогая. Чуток пухленькая, ну да там, где надо.

Джоан, собиравшаяся тянуть время, вдруг обнаружила, что начинает торопиться. Хотелось выбраться из этой тесной комнаты и отделаться от давящего присутствия другой женщины.

Она быстро вытерлась, припудрила плечи. Потом вдруг почувствовала, что женщина стоит позади неё, почти вплотную. Оглянулась. Сержант возвышалась над ней, и была ненамного ниже Шеппарда.

Не паниковать, сказала Джоан сама себе. Спокойно. В конце концов, мы в Англии.

— Вы могли бы чуть подвинуться? — спросить получилось почти спокойно, вот только голос подрагивает и грозит сорваться.

Беттс наклонилась к её обнажённому плечу и осторожно обнюхала его.

— Очень сексуально, дорогая, — промурлыкала она, принюхиваясь ещё раз, — М-м, очень сексуально...

— Вы не могли отодвинуться?...пожалуйста, — голос дрожал уже вполне ощутимо.

Женщина не сдвинулась с места. Точнее сдвинулась — прижавшись ещё теснее. Джоан чувствовала на себе её горячее дыхание, её ладони. Она закричала. Прикосновение было — как шок. Женщина уже откровенно положила руки ей на плечи.

— Нехорошо кричать, дорогая. Никто не придёт. И уж точно не ОН.

Её хватка усилилась. Сила этой женщины была чудовищной. Джоан пыталась сопротивляться, но чувствовала, что сопротивление слабеет. И снова парализующее чувство своей беспомощности. Наверное, так чувствуют себя в шоке. Реальность уплывала.

— Ему нужно, чтобы ты заговорила. А как я этого добьюсь — безразлично. И если это поможет поймать Ричарда Эбботта, он не станет возражать, даже если я, дорогая, изнасилую тебя бутылкой.

Женщина крутанула её к себе, как волчок. Длинное лицо, большие зубы, крохотные глазки — она надвигалась всё ближе. Джоан могла видеть волоски на её тонкой верхней губе, угри на носу, вдыхать горячее прокуренное дыхание, ощущать хватку больших рук.

Внезапно она ощутила острую боль в левой груди — будто её сжали тисками.

Старший суперинтендант Шеппард услышал её крик из гостиной. Она пулей выскочила из спальни и кинулась прямо к нему. Непонятно только, отчего она кричала — от страха или истерического хохота.

Шеппард усадил её и влепил пощёчину. Старое доброе средство. Сработало. Ну, более или менее.

Беттс вошла следом и встала над ней. Когда Джоан увидела её, губы у неё затряслись, и всю её затрясло мелкой дрожью.

— Отведите её обратно в спальню, — сказал Шеппард , — и дайте одеться.

— Нет, — выдохнула Джоан, — нет! Не хочу оставаться с ней! Это садистка, лесбиянка...

— Лесбиянка? Сержант Беттс — лесбиянка? Она замужняя женщина, жена и мать.

— Женщина? — Джоан снова скрутил приступ хохота, — если она женщина, то я... О, Боже!

— Истерика, — пожала плечами Беттс, — давайте отведём её в ванную.

— Нет, пожалуйста, нет! — на сей раз в её вопле не было и намёка на смех.

Шеппард крепко взял её под одну руку, Беттс — под другую, и они вместе приволокли её в ванную

— Оденьте её, — распорядился Шеппард .

— С удовольствием.

Женщина по-прежнему крепко удерживала её. Шеппард двинулся к выходу.

— Не уходите, пожалуйста, — молила Джоан, пожалуйста.

Она боролась бессильно, неуклюже, как муха в паутине.

— Я не могу допустить, чтобы леди одевалась в моём присутствии.

— Не беспокойтесь об этом, я оденусь при вас, не беспокойтесь, пожалуйста.

— Миссисс Эбботт, — Шеппард выглядел шокированным, — я нахожу ваше поведение непристойным. Не так ли, сержант?

— В высшей степени, суперинтендант.

— Я запру дверь, хорошо, сержант? На случай, если она попытается сбежать ещё раз.

Джоан пыталась что-то сказать, но получались только рыдания.

— Совсем взмокла. Я искупаю её. Стоит её искупать?

— Неплохая идея, — одобрил Шеппард, поворачиваясь к двери. Беттс улыбнулась.

— Увидишь, дорогая, как я умею обращаться с мылом.

— Я...я расскажу...о Ричарде, — всхлипывая выдавила Джоан.

Она была сломлена. Она сделала всё, что могла, но теперь она сломалась. Вообще-то продержалась она дольше, чем можно было ожидать от любого с её темпераментом. Она ничего не знала о методах допроса и технике сопротивления. Она была просто дилетантом, быстро сломанным двумя профессионалами. Не было у неё никаких шансов. Позже она может придти в себя, пытаться что-нибудь исправить, но теперь она сломлена.

Беттс накинула ей на плечи халат, усадила на кровать и налила крепкого виски. Она была аккуратна и невозмутима, как и подобает почтенной женщине, жене и матери. Трудно было поверить, что это — тот же человек.

От виски Джоан стало лучше. Она уже не дрожала, лишь время от времени вздрагивала.

Под вопросами Шеппарда она признала, что Эбботт оставался тут прошлой ночью. Рассказала про бомжей, как Ричард подпоил их, поменялся одеждой, привёл под окна и затеял драку.

— Умно, — сказал Шеппард, — очень умно. Подождать, пока мы обыщем квартиру и установим наблюдение, потом проскользнуть у нас под носом, — он обернулся к Беттс, — Предполагая, что обыскивать по второму разу мы не станем. Мне это нравится. Ох, как же мне это нравится.

— Вас он в расчёт не принял, не так ли?

Беттс улыбалась ему. Ресницы подрагивали. Пытается казаться скромницей. Пытается даже сделать невозможное: прикрыть прокуренные рояльные клавиши, по недоразумению названные зубами, продолжая при этом улыбаться. Флиртовать пытается, Боже мой. Может быть, лесбиянка — это тоже только роль? Мысль успокоительная, но вот вопрос — насколько достоверно она собиралась играть?

"Чересчур", — подумала Джоан, "Для меня — чересчур". Или может это только способ оправдаться?

— Он рассказывал вам о своих планах?

— Нет.

Она говорила правду, и Шеппард это понял .

— Когда он вышел?

— Не знаю. Он позвонил после обеда из какого-то паба и сказал, что за квартирой больше не следят.

— Ему это показалось подозрительным?

— Немного. Он говорил, что сегодня — слишком рано.

— Когда он возвращается?

— Вечером. Он сказал, что позвонит и предупредит.

— На этот телефон?

— На автомат внизу.

— Всё учёл, а? Конечно, надо же ему проверить, что всё чисто.

Джоан опустила голову.

— Надо?

— Да, — ответила она.

— А ты ему скажешь, что всё чисто. Скажешь?

Они с Беттс нависали над ней, буравя её взглядами.

— Скажешь?

Она беспомощно кивнула, стараясь не смотреть на них. Беттс взяла её за подбородок и повернула лицом к себе.

— Отвечай суперинтенданту, дорогая. Скажи "да".

— Да.

Беттс убрала руку и голова Джоан снова поникла, как у сломаной куклы.

Они вышли в гостинную, чтобы дать ей одеться.

— Он наш, — сказал Шеппард, — теперь он наш.

Лицо его сияло от удовольствия. Как чуть раньше и Джоан, он чувствовал себя победителем.

* * *

Каждый день его выгоняли на прогулку, и солнечный свет был — как удар в лицо. Он зажмуривался заранее, но солнце резало глаза не хуже ножа и сквозь закрытые веки.

Его гоняли по залитому палящим солнце двору минут десять. В сущности — ещё одна форма пытки. Каждый раз он был счастлив вернуться в сумрак своей камеры.

Недели через три (как он предполагал) ему удалось подобрать во дворе гвоздь. Теперь можно было вести счёт дням. Он даже нацарапал на полу шахматную доску и играл сам с собой воображаемыми фигурами.

Надо было занять себя, занять свой разум... Разум... Иногда он казался ему тёмной равниной, уходящей в бесконечность.

10.

У Фрэнка Смита выдался тяжёлый день. После ночи без сна и утра с Нджалой, Фрэнк собирался на пару часов исчезнуть домой , поваляться, послушать музыку.

Но день принёс новые проблемы. Не слишком серьёзные, но неприятные для усталого человека, мечтающего отдохнуть.

Произошла утечка. Скорее всего, через пресс-службу отеля. Стало известно о внезапном усилении охраны Нджалы и его скором отъезде за город. Пресса жаждала информации. Журналисты обратились в Скотленд-Ярд и Министерство обороны, но получили только сухие отговорки. Учуяв сенсацию, они попробовали прозондировать МИД.

Там им вначале скормили официальное заявление (шедевр невнятицы даже по мидовским меркам), потом послали срочную записку Фрэнку Смиту. Тот мог (а вообще-то был и обязан) разобраться с ней сам, но предпочёл переправить министру. Пусть почувствует, как зарабатываются чёртовы деньги.

Мелкая пакость, но и чувствовал себя Фрэнк Смит пакостно. День выдался такой тяжёлый.

Он позвонил всё тому же возомнившему секретаришке и получил раздражённый ответ, что министр занят. Это стало последней каплей.

— Хочешь сказать, — Фрэнк Смит изобразил голосом искреннее изумление, — он ещё не кончил трахать ту чёрную сучку из Фалхэма? Он вообще, как, вылезает из своего гнёздышка?

Это, судя по всему, вышибло из секретаря дух — в трубке слышалось только придушенное клокотание.

Фрэнк положил трубку и от души расхохотался. Настроение поднималось на глазах.

Потом позвонил в МИД и предложил провести пресс-конференцию, где он сделает заявление и ответит на вопросы.

Конференция прошла гладко, да и заявление получилось довольно правдоподобным. Поступила информация, что этими весной-летом ИРА планнирует похищения и убийства высокопоставленных особ, посещающих Великобританию. Информация, конечно, непроверенная, слухи, можно сказать, но... Фрэнк Смит развёл руками. Похищение Хэрремы, помните?

— А почему Нджала уезжает из Лондона?

— Чтобы встретиться с другом.

— Какого рода другом? — поинтересовался кто-то из присутствующих под дружный мужской хохот. Единственная на весь зал журналистка возмущённо фыркнула.

Вечерняя Уайтхолл смывала накопившуюся одурь. Был последний день апреля. За ночь погода сменилась. С подозрительной поспешностью она перешла от холодной и дождливой к солнечной и тёплой. Фрэнк попытался вспомнить ту строчку из Шекспира, об изменчивости апрельского дня. Пахло грозой и это немного беспокоило его.

Машина уже ждала. Он сказал водителю ехать домой. На Мэлл он открыл окно. Влажно блестела зелень, девушки оделись в летние платья. Расцвели в одну ночь, как цветы после дождя. Чудо, которое не устаёшь видеть каждый год. Там бедро, тут грудь или локон — Смит откинулся на сиденье и улыбнулся, вспомнив Джоан Эбботт и её очаровательные округлости. Наверное, не стоило принимать всерьёз её "нет". Женщины всегда говорят одно, а хотят другого. Беда в том (это кроме вины перед Ричардом), что он побаивался женщин. Любил их, хотел, но — побаивался. Разумеется, физиология время от времени брала своё, но отношения выходили недолгими. Как и многие другие, Смит боялся привязанности. Неудивительно, что он до сих пор сидит в холостяках.

Фрэнк всё ещё думал о Джоан, когда машина свернула с Сент-Джеймс-стрит на Пикадилли. Возле отеля "Ритц" он заорал "Тормози!" и выскочил наружу в уверенности, что видел Эбботта. Вернулся красный и запыхавшийся. Господи, да я совсем не в форме — пришло в голову.

Они медленно двигались по Пикадилли. Фрэнк вглядывался в толпы пешеходов, уже не обращая внимания на девушек и всё ещё продолжая разыскивать Эббота. Хоть и понимал, что это нелепо.

Он продолжал думать об Эбботте. Уже у Куинс-Гейт, на самом подъезде к дому, он попросил водителя вернуться в офис. Ему вдруг захотелось ещё раз прослушать ту запись. Быть может, упущена какая-то мелочь, зацепка. Что-нибудь.

...Он прокручивал запись снова и снова. Ничего нового. Голос Эбботта звучал так же, как всегда: спокойный и уравновешенный. Фрэнк позвал Элис, но время шло за пять и она спешила домой — принять душ и заняться домашними делами.

— Извини, что задерживаю.

— Ничего страшного, — ответила она, по обыкновению опустив глаза.

На Элис тоже было летнее платье, и когда она наклонилась к магнитофону (вообще-то мысли её блуждали где-то возле очень недурной пары джинсов в обтяжку), стала видна дорожка между двух холмиков — там, где кончалась шея.

Фрэнка кинуло в жар, он попытался смотреть в сторону.

Она была привлекательна. Это удивило его (он находил её привлекательной каждый год — примерно на полчаса — и каждый раз удивлялся).

Он прислушался к её голосу из магнитофона и удивился ещё раз — силу чувств в нём.

— Он на самом деле тебе нравился? — спросил Фрэнк, выключая запись.

— Да, — ответила она, не поднимая глаз.

Смит хотел спросить ещё что-то, но не решился. Помешала обычная застенчивость.

— Поздно уже. Я подброшу тебя до дому.

В машине его не оставляло ощущение, что стоило бы узнать побольше о ней и Эбботте. Может из-за странного весеннего настроения, может — тёплый весенний вечер, близость женского тела, внезапно прорвавшийся запах женщины.

— Он приглашал тебя с собой?

— Ричард? Несколько раз. Когда у него открывался свободный вечер.

— Он не говорил чего-нибудь...м-м-м...что может помочь нам? Хочу сказать...чего-нибудь...странного?

Честно говоря, он сам не знал, что хочет сказать.

— Мне он всегда казался совершенно нормальным.

— О чём вы говорили?

— Не знаю. Ничего такого. Нет, не помню.

До Холланд-парк-роуд ехали в молчании.

— Ты когда-нибудь...

Он запнулся. Опять чёртова застенчивость.

— У тебя было что-нибудь с ним?

Элис удивлённо посмотрела на него:

— Нет, — она улыбнулась. Ложь далась с легкостью, удивившей её саму. Её с детства учили быть вежливой и правдивой.

— А если и было?..

— Ну, может, ты бы узнала бы что-нибудь, чего мы не знаем.

Элис горько рассмеялась:

— Точно. Узнала бы. Надеюсь, узнала бы.

— Извини. Я имел в виду...я хотел сказать, — Фрэнк почувствовал, что краснеет, — Забудь.

Машина остановилась. Элис поблагодарила его и вышла.

— Никогда в голову не приходило, — обернулась она, перед тем как исчезнуть в подъезде.

Ножки у девочки — это что-то, в который раз подумал Смит.

Если Смит думал о женщинах, то Элис мечтала наконец оказаться дома и пропеть тонким голоском: "Мама дома, Солли. Мама дома".

Соломоном звали канарейку — Элис она напоминала старого, мудрого еврея. И хоть пела канарейка нечасто, но делала это с большим чувством. Песнь Соломонова.

К моменту, когда Фрэнк добрался до дому, беспокойство, мучавшее его весь день, стало ослабевать. Просторные комнаты, изящество тщательно подобранной дорогой мебели, комфорт, тишина, свет, льющийся из высоких окон — всё тут успокаивало и смывало накопившееся за день напряжение.

Он облегчённо вздохнул, положил чемоданчик и прошёл в гостинную. Где пережил сильнейшее потрясение.

В его любимом кресле, лицом к двери удобно расположился Ричард Эбботт — собственной персоной.

— Я же говорил, что свяжусь с тобой.

Фрэнк с трудом верил своим глазам, но ошибиться было невозможно: то же лицо — костистое, с квадратным подбородком — разве что глубже ушли глаза, сильнее впали щёки. И голос — тот же голос — moderato, с лёгкой хрипотцой.

Смит не знал, о чём говорить и что делать. Особенно — что делать. А делать что-то требовалось срочно. Бросил взгляд на телефон — чудесно переместившийся поближе к Эбботту.

— Пожалуйста, Фрэнк, — Эбботт покачал головой, — не надо спешки.

Его пиджак распахнулся, демонстрируя пистолет в подмышечной кобуре.

— Профилактика — не всегда лучшее лекарство.

— Ты убьёшь меня? — Фрэнк Смит наконец обрёл дар речи, — ты в самом деле будешь стрелять в меня?

Эбботт задумался.

— Нет, — наконец объявил он, — если даже дойдёт до этого — не думаю, что смогу.

Его рот искривился в лёгком намёке на улыбку:

— Впрочем, не хотелось бы ошибиться.

— А если я попытаюсь уйти? Или воспользоваться телефоном?

— Придётся воспрепятствовать. В конце концов, я младше и в лучшей форме. Я даже ещё помню кой-какие уроки рукопашного боя сержанта Эванса. А ты?

— Я? Я помню кое-какие твои уроки. Например, что добрый удар по яйцам стоит всего китайского Кунг-Фу.

Мужчины заулыбались, вспомнив прошлое и старую дружбу. Потом они вернулись к реальности — на самую грань войны.

— Чего ты хочешь, Ричард, денег?

— Нет.

— У тебя что, есть деньги? — Смит выглядел удивлённым.

— Пара шиллингов.

— Да...а выпить?

— Может быть позже.

— Кофе?

— Нет, спасибо.

— Перекусить? Есть сэндвичи.

— Кончай ты это, Фрэнк.

— Что?

— Метод исключения. Старо, как мир. У него нет денег — значит исключается гостиница. Значит, живёт он либо на улице, либо у друзей. Он выбрит и не голоден — следовательно живёт не на улице.

— Значит, у друзей?

— Расскажу непременно. Прямо сейчас.

— Но ты уже рассказал. Метод исключения...

— Осталось всего лишь исключить заведомые неточности.

Двое молча смотрели друг на друга. Потом Смит решил, что разговор зашёл в тупик.

— Ричард, так чего ты хочешь?

— Поговорить.

— Такой риск, просто, чтобы поговорить?

Эбботт пожал плечами:

— Хотелось, чтобы ты знал. Мы же были друзьями, в конце концов...

— Мы и сейчас друзья, не так?

— ...Или хотя бы доказать, что я не настолько рехнулся, как, несомненно полагают чёртовы политики и Департамент.

— А это имеет значение?

— Имеет значение то, что думаешь ты.

Смит не видел ни малейшего намёка на безумие или хотя бы неуравновешенность, но внешность может быть обманчива. Он был уверен только в одном: Эбботт пришёл сюда не для того, чтобы доказывать что-либо.

— Значит, ты вернулся, чтобы отомстить?

— Отомстить? — теперь удивлённым выглядел уже Эбботт, — нет, больше. Намного больше, — он помолчал, — Мне дали задание. Я собираюсь выполнить его.

— Ты с ума сошёл.

— Как бы то ни было, но если бы я хотел отомстить, то мстил бы Департаменту, — он опять помолчал, пристально смотря на Смита, — Меня сдали.

Смит порывисто выдохнул. Была его очередь выглядеть удивлённым. Он надеялся, что получится убедительно.

— Тебя сдали? Департамент? О чём ты говоришь? Тебя сдали местные контакты.

Губы Эбботта снова искривились.

— Вот значит какую историю они запустили по Департаменту.

— Историю?

— Местные могли сдать меня только по прямому приказу из Лондона.

— Что ты имеешь в виду?

— Местные и не догадывались о моём существовании. Пока им не сообщил Лондон.

— Хочешь сказать, ты не выходил на связь с ними? Несмотря на приказ?

Эбботт снова скривился:

— Я никогда не выполняю приказов автоматически. Предпочитаю вначале обдумывать. Ещё в самолёте я решил действовать в одиночку. Может и сложнее, зато безопаснее.

— Хорошо. Но зачем Лондону понадобилось сдавать тебя? Да ещё Нджале Всея Народа?

— Потому что за минуту до того, как я собираюсь всадить пулю в этого сукина сына, Лондон заключает с ним сделку. Нефть, уран и Бог знает что ещё. И он моментально превращается в нашего сердечного друга. Так что надо останавливать всё и всех. И разумеется Ричарда Эбботта.

— Это только предположения.

— Но остановить меня Лондон не может, потому как не имеет ни малейшего представления, где я нахожусь. И тогда вы посылаете сообщение местным контактам...

— Я такого не делал.

— Не ты лично, Фрэнк. Контролер. Или кто-то выше.

Фрэнк Смит решительно мотнул головой:

— Я был твоим координатором. Любые сообщения шли через меня.

На сей раз Эбботт улыбнулся по-настоящему. Улыбка вышла бледной и грустной.

— Нет, Фрэнк, таких сообщений через друзей не посылают.

— Каких?

— Сообщений, которые наверняка останавливают кого угодно. Например, меня.

— Ричард, ты говоришь загадками.

— Другими словами, если местные контакты не находят меня к определённому времени — а они естественно не находят — им следует сделать анонимный звонок в полицию Нджалы, — опять бледная печальная улыбка, — сдали меня основательно. Засветили весь маршрут из Лондона.

— Это догадки, Ричард, только твои догадки.

— Но чертовски правдоподобные, согласись?

Даже чересчур, — подумал Фрэнк Смит. Слишком хорошо согласующиеся с его собственными. Он просто не мог принять их — тогда разваливался последний из священных устоев веры: что Государством, при всех его недостатках, управляют Честные Парни, а значит, всё в порядке. Несмотря на весь свой ум и скептицизм, он предпочитал вытеснять такие мысли куда-то на обочину сознания. Как бы то ни было, у Эбботта нет ни единого свидетеля .

— Как бы то ни было, у тебя нет ни единого свидетеля.

— Эти самые местные контакты. Могли быть отличными свидетелями — если бы не были столь убедительно мертвы.

— Послушай, согласен, здесь много случайностей, много совпадений, много загадочного, я бы сказал даже подозрительного , если тебе так нравится...

— Чертовски подозрительного. И мне не нравится.

— И всё-таки — ни единого свидетеля, ни единого факта.

— О, фактов предостаточно — если вспомнить всю историю. Но тебе известна только часть. Которую ты к тому же скорее всего подзабыл.

— Я помню, какая прорва времени понадобилась, чтобы убедить тебя взяться за эту работу.

— А чего вы ждали? Я же не наёмный стрелок — безотказный ствол и полное отсутствие воображения. Таких вы могли спокойно нанимать за пару тысяч фунтов где-нибудь в Каракасе или Маракаибо. С эсэсовской татуировкой на левой руке.

— Департамент не нанимает военных преступников, чтобы...

Смит осёкся.

— ...Чтобы совершать убийства. Только честных парней — так?

Эбботт невесело расхохотался:

— О tempora, о mores! Ты ещё помнишь что-нибудь из оперативного плана?

— Не слишком много. Большинство деталей оставлялись на твоё усмотрение. Помню, что ты планнировал операцию на День Независимости.

Эбботт кивнул.

— Его День. День, когда он принимает парад на площади своего имени. Украшенный, как рождественская ёлка. Потом совершает путешествие по реке, и толпы, не попавшие на площадь могут приветствовать его с берегов и кидать в воду цветы. День королевского величия и народной любви.

Эбботт скупо улыбнулся.

— Хороший день, чтобы убить его, — он встал и подошёл к окну, — впрочем, чтобы убить его, хорош любой день.

Он внимательно осматривал улицу внизу, крыши и дома напротив.

— Думаешь, место под наблюдением? — улыбнулся Смит.

— Привычка. Машинальное. Почти рефлекс.

Эбботт повернулся к нему, но садиться не стал. Было в этой небрежной настороженности что-то зверинное.

— Я прекрасно приготовился. Снял квартиру на третьем этаже, с видом на излучину реки. С какой бы стороны не шло судно, примерно двадцать секунд оно бы представляло отличную фронтальную мишень. Всё, что от меня требовалось — навести Лезервудовский прицел на его большое чёрное сердце и плавно нажать на спусковой крючок. Пустяковое дело.

Фрэнк Смит на секунду задумался:

— Ричард, теперь, постфактум...ты уверен, что всё шло нормально?

Эбботт покачал головой.

— Никаких происшествий. Я поехал туда, чтобы работать — и работал. И никто не докажет обратного.

Эбботт прибыл в страну за два месяца до Дня Независимости. Согласно легенде, он был геологом, ведущим исследования для одной финансовой группы. Это было почти правдой — до поступления в Департамент он работал геологом в Африке. Финансовая группа тоже существовала. Зарегистрированная на Багамах, в качестве прикрытия для операций СИС.

— И проблем со связью тоже быть не могло. Ввиду отсутствия таковой.

После посадки в аэропорту Нджала, Эбботт послал в Департамент (через Багамы) кодированную телеграмму о прибытии . И всё. Если что-то пошло бы не так — отследить связь с Лондоном было бы невозможно. Политическое убийство — метод КГБ, ЦРУ и всяких террористических групп, но никак не правительства Великобритании. Такое непредставимо...и должно оставаться непредставимым.

— А оружие? — спросил Смит, — они не могли отследить его пересылку?

— Только если бы вскрыли дипломатическую почту, — устало сказал Эбботт, — а это повлекло бы международный скандал. Можешь не сомневаться.

Оружие — разборная снайперская винтовка, сконструированная на основе Армалайт 15, была переслана в посольство с дипломатической почтой, там упакована в чемоданчик лично военным атташе и оставлена в ячейке камеры хранения аэропорта. Ключ к ячейке переслали Эбботту. До востребования, под вымышленным именем.

— Так что до сих пор всё шло отлично?

— Лучше не бывает. Катилось, как по маслу — до самого утра Дня Независимости, — голос Эбботта стал сухим и бесстрастным, — тут всё и посыпалось.

Он внезапно уселся и посмотрел на Фрэнка Смита.

— Сразу после восхода я слышу грохот. Полиция Нджалы. Выносят дверь, вламывются, как стадо носорогов, поднимают меня с постели, месят немного, после чего начинают выяснять, где я прячу оружие.

Я естественно интересуюсь, какое оружие. Они месят меня ещё. Потом разносят всё в доме верх дном. Выворачивают наизнанку ящики, шкафы, всё остальное. Включая меня самого. Под конец они уже стены выстукивали. И ничего не нашли.

— Так где, чёрт побери, оно было?

Эбботт слабо улыбнулся.

— На эвкалипте. Завёрнутое в промасленную бумагу. А эвкалипт тот, поверишь ли, растёт в парке имени Нджалы.

— Умно.

— Так как они вышли на меня, Фрэнк?

Смит развёл руками:

— Мы не могли сдать тебя. Мы сами не знали, где ты.

— Достаточно было паспортного имени. Как и все иностранцы, я должен был регистрироваться в полиции. В Лондоне знали об этом.

Смит молчал, пытаясь найти возражение.

— Мне всё ещё кажется, что ты мог где-то ошибиться. Привлечь внимание, например.

— Как? Я проработал там два месяца. Уезжал, приезжал, вёл геологическую разведку в буше — всегда с местными носильщиками и проводниками и с полной экипировкой. Более того, исследования велись всерьёз. И отчёты, которые я посылал в тот липовый офис на Багамах, и их копии для местного Министерства Недр — всё было настоящее. Невозможно работать точнее или открытее.

— Послушай, ты же знаешь, у них же паранойя на иностранцев. Выпил может не с тем человеком не в том баре. Пустяк какой-нибудь. Которого ты и не вспомнишь.

— Я помню всё. Я не пью с незнакомцами. Я с ними даже не заговариваю. И очень не люблю, когда они заговаривают со мной. Я знаю, как избегать неприятностей, Фрэнк. Большой опыт на этот счёт.

— А продажные чиновники? Они там на каждом шагу. Ты мог подмазать не того человека, или не подмазать нужного.

— Западная Африка — это моя территория. Я знаю, кому давать взятки, когда и сколько.

Смит снова развёл руками.

— Ну тогда я просто жду объяснений.

— В отличие от полиции Нджалы ты ищешь в неверном направлении. Они знали, чего ищут. Потому что им сказали, что искать.

— Это твои предположения. Но ты не знаешь наверняка.

Улыбка Эбботта стала бледнее и печальнее.

— Будь ты на моём месте, Фрэнк, и имея на руках все эти обстоятельства — какими были бы твои предположения?

— Без сомнения, теми же, что и твои. Но это само по себе ещё не делает их верными.

— Превосходный ответ, Фрэнк. Тебе стоит идти в политики.

— Ричард, ты должен признать, что существует некоторая, пусть небольшая вероятность, что ты ошибаешься.

— Вероятность есть, но...

Смит поднял руку.

— Давай остановимся на этом. И выпьем. Самое время.

Эбботт пожал плечами. Смит ищет увёртки, ищет оправдания — не имеющие ни малейшего значения. Если б он только знал, насколько. Впрочем, они имеют значение — для него. Старый Смити, со своей верой в непогрешимость Истеблишмента. Или, хотя бы, в непогрешимость своей веры в Истеблишмент.

Смит взял бутылку и два бокала.

— Кто сказал, что вино обязано быть красным? Вот Марсилляк из местечка Конкуез в юго-западной Франции. Однажды я проехал две сотни миль, чтобы...

Он продолжал говорить на автомате. Ему требовалось время, чтобы подумать. Чтобы найти способ вывести ситуацию из-под контроля Эбботта — как психологического, так и физического.

— Единственное французское вино, сделанное из винограда pinot noir за пределами Бургундии. И недорогое. Шесть с половиной франков за бутылку, — он поднял свой бокал, — твоё здоровье!

Они сидели в изящно обставленной комнате, подсвеченной лучами заходящего солнца. Снизу доносился уличный шум вечерней Куинс-Гейт. Мирная, благовоспитанная обстановка, идеально подходящая для неспешного разговора о вине, женщинах, поэзии или упадке современных нравов. Но никак не об убийстве.

— Ричард, все мы знаем, что на грязные трюки способно любое правительство . Но я не могу поверить, что наше правительство могло хладнокровно и преднамеренно выдать тебя на пытки и смерть ради каких-то политических или торговых соображений.

— Это как раз тот пункт, где наши взгляды на Истеблишмент расходятся. В любом случае, ни о каком хладнокровии и преднамеренности не идёт и речи. Напротив, они там, как всегда бывает в комитетах, тянули и обсуждали и чёрт знает что ещё, пока им не навязали это решение.

— Комитетах? Каких комитетах?

— Не знаю. Но такие вещи решаются комитетами. Обороны или разведки, или что-то ещё в том же духе. Все там не блещут умом, но они, по крайней мере — джентльмены. Все, кроме одного. Всегда самого умного, и не всегда джентльмена. И вот этот один говорит: "Единственный выход — сдать беднягу". Джентльмены заламывают в ужасе руки и причитают "Честные парни так не поступают". На это умный отвечает: "Не волнуйтесь, джентльмены, не волнуйтесь. Мы сдадим его, а потом вернём обратно. Мы вставим в договор с Нджалой условие о выдаче нашего агента. Вроде того, как вы забираете свой мяч, закатившийся к соседу". И после того, как эту мысль повторят ещё пару раз, все начинают думать, что идея очень даже неплоха .

Эбботт опорожнил бокал.

— Ты прав, — сказал он, — отличное вино. Можно ещё?

Смит наполнил его бокал.

— Послушай, Ричард...

— Есть только одна проблема. Нджала в такие игры не играет. И с какого испуга? У него все козыри. Он, конечно, старыми английскими джентльменами восхищается (с безопасной дистанции), но не доверяет. А с чего бы? Вначале они гноят его в тюрьме, потом выпускают, улыбаются и называют дорогим другом. Потом пытаются убить. Потом снова улыбаются. Даже такой крутой мужик, как Нджала, ощутит некоторое беспокойство. Так что он использует любую возможность. И любого заложника.

Фрэнк Смит по прежнему стоял с бутылкой в руке. Он налил себе ещё и вернулся в кресло.

— Ричард, но это всё-таки только догадки. Ты сам говоришь, что всегда остаётся вероятность ошибки.

— Что меня сдали из Лондона, так?

— Именно.

Смит наконец ощутил почву под ногами. Он отхлебнул из бокала. Вино приятно прокатилось по нёбу, оставив на языке фруктовый привкус.

— А какая разница?

— То есть как? Огромная...

— Фрэнк, всё это — чистая теория. Кажется, я ясно дал понять, что действую не из соображений мести.

Вино внезапно стало Фрэнку поперёк горла.

— Так ради чего? Приговора?

Эбботт медленно кивнул.

— Ради приговора. Гласящего: Нджала повинен смерти. Ради приговора, в справедливости которого вы с Контролером столько убеждали меня. Да и в конце концов — я только осуществляю политику Департамента.

— Ричард, прошло два с лишним года. Изменилась политика, изменились времена, обстоятельства, отношения. Всё изменилось.

— Кроме Нджалы. Он-то остался тем же. Единственная постоянная в этом уравнении. Тот же убийца, тот же тиран, тот же фашист...

— Ричард, ты играешь с терминологией. Такими словами кидается любой обиженный на общество

хулиган-тинейджер и любой Большой Брат, собирающийся покуситься на слабого соседа.

— Тогда вы относились к ним намного легче. Вы с Контролером, в том уютном особнячке на Темзе. "Он фашист. Абсолютно безжалостный, абсолютно безответственный. Он развяжет войну в Африке, как Гитлер в Польше, Как Муссолини в Абиссинии. Убей одного — и спасёшь тысячи, а может и миллионы, если вмешаются русские с американцами". И так далее, и тому подобное.

— У нас были причины. Угроза войны на самом деле существовала. Страшная угроза.

— Угроза войны существует всегда. Это как оспа.

— Угроза была вполне конкретная. Вследствие конкретного стечения обстоятельств. К счастью, в последний момент он передумал.

— А завтра он передумает ещё раз. Или на следующей неделе. Или в следующем году. И опять кризис, опять угроза. И что тогда?

Смит не пытался возразить.

— Послушай. Если решение убрать его было верным два года назад — значит оно верно и сейчас. Если дело только за целесообразностью.

— Может быть, — нехотя сказал Смит, — убивать его было неверно и тогда.

— Нет? Тогда вы меня убедили. Он заслуживает смерти — говорил ты. И Контролер говорил. Вы все говорили так. И вы были совершенно правы, — тон Эбботта был дружелюбным, почти весёлым, — Он умрёт.

— Ты представляешь, сколько вреда причинишь стране?

— Я знаю, сколько вреда страна причинила мне. А сейчас стране просто приходится иметь дело с последствиями своих действий. Как и всем нам.

— Ричард, ты просто пытаешься найти оправдания убийству.

— Нет, Фрэнк. Оно уже оправдано. Тобой и твоим начальством. Разумеется, вы не называли его убийством.

Фрэнк Смит молча отпил. Возразить тут было нечего.

— Согласен, у тебя есть причина, согласен, Нджала заслуживает смерти, согласен, правительства должны отвечать за свои действия. Согласен, согласен, согласен. Но почему ты, Ричард? Это выше моего понимания — назначить себя Господом Богом, или Немезидой, или Юпитером-громовержцем. Это ведь не твоё, понимаешь? Совсем не твоё.

— Ты усложняешь. Я не собираюсь быть Богом или кем-то там ещё. Я просто собираюсь убить одного человека.

— Великолепно!

— Русские, азиаты или люди вроде того же Нджалы делают это постоянно. Потому как им плевать на христианскую этику Запада. И на святость человеческой жизни тоже.

— Но тебе-то не плевать.

Эбботт усмехнулся.

— Это-то Контролера и беспокоило. Поэтому и понадобились все эти тесты — проверить, не понадобится ли мне стакан воды.

— Стакан воды?

— Человек, которого Сталин послал, чтобы ликвидировать Троцкого, в последний момент перенервничал. Ему пришлось сесть и попросить стакан воды. Ты это знал?

— Ему оно не слишком помешало — ледоруб Троцкому в череп он-таки засадил. Ты в самом деле думаешь, что Контролер сомневался в твоей выдержке?

— Думаю, он сомневался в выдержке любого. Ты же знаешь, он послал на тестировние одновременно нескольких агентов, — сухой тон Эбботта стал ещё суше, — А приз получил я.

Фрэнк Смит закурил сигарету, первую за сегодняшний день. Он как раз пытался бросить, и положил за правило не курить до шести вечера. Но правила созданы для того, чтобы их нарушать, как говорят фрацузы или кто-то ещё.

Он чувствовал, что обязан сделать ещё одну попытку, последнюю. И в сумраке глаз Эбботта видел, что — безнадёжную.

— Ричард, ты не обязан проходить через всё это. Я могу исправить...

Эбботт ответил не сразу:

— Я обязан пройти это, Фрэнк. Это всё, что мне осталось, единственное, что ещё придаёт смысл моей жизни. Остальное неважно.

Ладно, попробовали и это. Он знал: чтобы остановить Эбботта, понадобится больше, чем слова, больше, чем интеллигентный разговор за бокалом вина. Остановит его только пуля. Пепел к пеплу, прах к праху, насилие к насилию. Старое доброе средство, единственное, которое никогда не выйдет из моды. У немцев есть поговорка Ukraut vergeht nicht — сорная трава — не вытравишь со двора. Так и насилие. История человечества — история убийств.

Смит вздохнул и погасил сигарету — вместе с несбывшимися надеждами. Эбботт нравился ему, они были друзьями вот уже пятнадцать лет.

— Ещё вина?

— Нет, спасибо.

— Кофе? Как насчёт кофе?

Эбботт знал, что, как и всякий старый холостяк, Фрэнк Смит невероятно гордится любым своим достижением по хозяйству.

— Всё ещё предпочитаю молотый. Терпеть не могу этого растворимого мусора.

Эбботт улыбнулся:

— Хорошо.

Смит облегчённо вышел на кухню и погрузился в священнодействие, напевая под нос песенки, популярные ещё в войну. Пару раз он окликнул Эбботта, но ответа не получил. Когда кофе поднялся, он разлил его в чашечки тончайшего фаянса и довольно улыбнулся. Аромат получился божественным. Он поставил чашечки и тарелку с печеньем на поднос и осторожно понёс его в гостиную.

— Знаешь, проблема тех, кто хочет приготовить хороший кофе...

Он осёкся. В комнате никого не было.

11.

Такси нашлось почти сразу. К тому времени, когда Фрэнк Смит завершал свой кофейный ритуал, Эбботт был уже на Пикадилли.

В вестибюле своего дома Джоан Эбботт готовилась к звонку Ричарда — под двойным надзором Шеппарда и Беттс.

Шеппард не терял времени. Телефон был поставлен на прослушку. Разговор записывался аппаратурой в припаркованном рядом фургончике. Кроме того, специально для Шеппарда к телефону подключили дополнительную пару наушников.

Не хватало только Ричарда Эбботта.

— И что ты ему скажешь? — спросил Шеппард по надцатому разу.

— Что всё чисто и он может возвращаться прямо сейчас.

Её голос был блеклым и невыразительным.

— И без шуточек!

Беттс улыбнулась ей и сильнее сжала плечо.

— У тебя, наверное, легко появляются синяки? — поинтересовалась она.

Джоан чувствовала, как сжимаются её костистые пальцы. Снова навалилось чувство полной беспомощности. Слёзы опять покатились по её щекам.

— Нет, не надо плакать, — Беттс заботливо вытерла ей глаза уголком носового платка, — мы ведь не хотим, чтобы у нас был заплаканный голос?

Она улыбнулась так, что глазки сошлись в щёлочки:

— Кроме того, у тебя нет ни одной причины для плача. Пока.

Через час такого ожидания, телефон зазвонил.

Джоан взяла трубку:

— Гарфилд-корт.

— Джоан? — это был Ричард.

— Да?

— Всё чисто?

— Всё чисто. Можешь возвращаться прямо сейчас.

— Отлично. Скоро буду.

— Спроси, откуда он звонит, — прошипел Шеппард.

— Откуда ты звонишь?

Секундное замешательство.

— Из "Савойя". Почему ты спрашиваешь?

— Просто.

— Спроси, когда его ждать.

— Когда тебя ждать, милый?

— Не знаю. Скоро. Доделаю пару дел и буду.

Пауза.

— Джоан, ты чудо. Спасибо за всё.

Отбой.

— Вот и всё, — сказал Шеппард, — поднимаемся в квартиру и готовимся к приёму.

Он направился к лифту. Следом шли Беттс с Джоан, за ними трое из спецотдела. Беттс не отпускала Джоан от себя ни на шаг .

Надпись на дверце гласила, что лифт расчитан на четверых. Двое из спецотдела собирались подняться по лестнице, но Беттс остановила их: "Поместимся все". Она вдавила Джоан в угол и всей тяжестью навалилась на неё. Той показалось, что она сейчас задохнётся.

— Ты хорошая девочка, — сказал Шеппард.

— Слышала? — Беттс взяла Джоан за подбородок и задрала ей голову, — ты хорошая девочка.

Шеппард обернулся к Беттс:

— Я чуть не уссался, когда он там говорил "Джоан, ты чудо. Спасибо за всё".

Уже в сумерках Эбботт миновал Пикадилли-отель и повернул к Сёркес. Ещё одна проблема.

Эрос никогда не бывает тем же. То же и относится и к Сёркес. Но грязи вокруг хватает всегда. И девочки — какого чёрта они все натянули эти штуки, вроде больничных бахил? Разумеется, мода меняется каждую пару лет..."Отвлекаешься, — сказал он себе, — сконцентрируйся. Желательно на своих проблемах. Их у тебя предостаточно. Главное сейчас — найти шлюху, которая трахается с Нджалой".

Следуя инструкциям Котиадиса, он без труда нашёл и паб на углу Брюэр-стрит, и большую смуглую Дорис.

Она на самом деле оказалась большой. Точнее сказать — пышной. Её на самом деле было немало, но всё — на своём месте.

— Вы — Дорис?

— А ты? — дружелюбно поинтересовалась она. Судя по голосу — скорее кокни.

— Ну, я не совсем чтобы сказать друг мистера Осборна...

— Милый, друзей у этой старой жабы нет и не предвидится.

— Хотите заработать хороший кусок?

— Как? — она немедленно насторожилась.

Эбботт кивнул в сторону углового столика.

— Давайте сядем, выпьем и я всё объясню.

— Ты кто?

— Агент.

— Агент по чему?

— По всему, с чего можно иметь свои десять процентов.

— Послушай, милый, — сказала она всё тем же дружелюбным голосом, — у меня крутая крыша. Они из тебя дерьмо повыбивают.

— Послушай ты, милая, — Эбботт был не менее дружелюбен, — Мне ещё ни разу не попадалась крыша, в которой нельзя было провертеть пары новых дырок. Так что не надо о крышах, хорошо? Давай лучше о деле.

Дорис молча изучала его. Она разбиралась в мужчинах, должна была разбираться. Человек перед ней круче, чем кажется, заключила она. Намного круче. Дорис улыбнулась.

— О'кэй, — сказала она, — как тебя зовут?

— Джордж Уилсон.

Эбботт заказал выпить и они устроились за угловым столиком. Он объяснил, что работает агентом английских, континентальных и американских секс-журналов. И история с президентом Нджалой будет им чрезвычайно интересна.

— "Ночь Любви с Чёрной Гориллой"? Что-то вроде этого?

— Типа того.

— Слушай, если я начну рассказывать такие истории...

— Всё пойдёт под вымышленным именем. Например, Жозефина Энтеренье...

— Кто?

— Или Джейн Шор, или Фанни Хилл, что вам больше нравится.

— Кто писать будет? Я еле письмо маме написать могу.

— Положитесь на меня.

— И сколько платить будут?

— Полштуки. Может и всю штуку — зависит от того, что удастся вспомнить.

Дорин всё ещё сомневалась.

— Честно говоря, я немного могу вспомнить. Трахается без перерыва...что ещё?

— Не беспокойтесь. Мы начнём в следующий раз. Пострайтесь вспомнить, что сможете. Не только о сексе, людям нравятся разные мелочи — что он ест на завтрак, заморочки с охраной и так далее. Готов например поспорить, что на входе вас там обыскивают.

— Чтоб мне лопнуть! Лезут во все дыры, кроме сами-знаете-чего. Можно ещё стаканчик?

Фрэнк Смит был в затруднении. Ему позарез требовалось связаться с Шеппардом и сообщить о встрече с Эбботтом. Но тот как сквозь землю провалился. В офисе Смиту сказали, что суперинтендант не в городе. Где он и когда вернётся — не знал никто.

Смит предположил, что он в Питерсфилде, наблюдает за подготовкой особняка. Но и там Шеппарда не было и не ожидалось.

Не в привычках Шеппарда было исчезать, не сообщив, как с ним связаться. К таким мелочам он всегда относился очень внимательно.

Потом Смит вспомнил и похолодел. Конечно. Джоан. Вот почему он не желает, чтобы кто-либо знал, где он. А менее всего — Смит.

Он потянулся к телефону, но тот зазвонил сам. Звонил Шеппард:

— Я достал его! — голос был хриплым и торжествующим.

— Эбботта? Вы на самом деле взяли его?

— Дело в шляпе. Он едет сюда.

— Куда?

— К своей бывшей жене. Где провёл эту ночь. И где будет через час или что-то вроде того. И где мы с нетерпением ждём его — целой делегацией.

— Что вы сделали с ней?

— С кем?

— Вы знаете с кем. С Джоан.

— Допросили, только и всего. И она рассказала всё, что знала. Очень помогла нам. И помогает.

— Ты, сукин сын.

— Не понял?

Фрэнк Смит тщательно подобрал слова, не желая сказать чего-нибудь, о чём придётся потом пожалеть:

— Ты. Грёбанный. Сукин. Сын. — отчеканил он, положил трубку, спустился на Куинс-гейт и поймал такси.

После ещё пары бокалов у Дорис случился приступ сентиментальности. Она мечтательно улыбалась, глаза затуманились воспоминаниями.

— И опять-таки про крышу. Самая крутая крыша у меня была, когда мне стукнуло пятнадцать.

Тут в паб вошли двое футбольных фанатов в тартановых штанах и беретах. Дорис сказала:

— О, боже, это Хаки Мак-Такли.

— Кто?

— Шотландцы. Идут с игры.

— Почему ты называешь их Хаки Мак-Такли?

— Это они так разговаривают. Сваливаем, пока они сюда не понабивались. Если ихние выигрывают — они напиваются и начинают буйствовать. Если проигрывают — то напиваются и буйствуют ещё сильнее. Некоторым девочкам без разницы, а я с такими не пойду. Вот когда валлийцы приезжают в Твикенгем — это другое дело. Всё, что им нужно — выпить, спеть и достать женщину. Если они выигрывают (а так обычно и бывает, слава Богу) — праздник у всех проституток к западу от Холборна.

Эбботт уже не слушал, он сконцентрировался на следующей проблеме. Кажущейся неразрешимой.

Фрэнк Смит прижимал её к себе. Она всхлипывала и дрожала. Она кинулась к нему, как только он вошёл. Он крепко обнимал её и только сейчас начинал понимать, как любит эту женщину. И что давно уже любил её. Это не было явленным свыше откровением. Просто чувство, всплывшее откуда-то из сумрака.

— Если б ты только знал, что они делали... Если б ты знал...

Он не нуждался в описаниях. Молчал и утешал, как испуганного ребёнка.

— Не плачь, — мягко сказал он, — Не стоит радовать этого подонка.

К его удивлению всхлипы затихли, потом прекратились совсем.

— Я беру тебя с собой. Иди, собери сумку.

Она вышла в спальню, оставив его с Шеппардом, Беттс и людьми из спецотдела.

Он старался держать себя в руках, но бешенство трясло его, перехватывало горло. Стучало в висках. На тумбочке соблазнительно стояла бронзовая фигура. Фрэнк отстранённо прикидывал, успеет ли он проломить ею череп Шеппарду, до того, как его остановят.

Он наконец справился со спазмом и выдавил:

— Я тебя достану. И тебя, и эту тварь.

Шеппард криво ухмыльнулся:

— Если мы достали Эбботта — кому интересно — как.

— Если вы его достали. Если.

— Это уже формальности, — Шеппард показал на спальню, — И именно она помогла заманить его. Сказала ему, что всё чисто, и что он может возвращаться.

— Сказала — что?

— Что он может возвращаться.

У Смита вырвался внезапный смешок.

— Не верите? Вот, послушайте, потом будете смеяться.

Шеппард включил магнитофон и прокрутил запись разговора между Джоан и Эбботтом.

— Вот. Что скажете?

— Забавно. Весьма забавно. Никогда бы не поверил.

Тут его снова разобрал хохот. Потом он заметил в дверях спальни Джоан.

В такси она опять оцепенела. Фрэнк обнял её за плечи. Постепенно она стала отходить и даже улыбнулась ему.

Потом спросила:

— А что тебя так рассмешило?

— Вспомнил одну забавную историю.

— Забавную историю?

— Очень забавную. Шеппарда она бы просто убила.

Она выпрямилась и посмотрела ему в глаза:

— Ты что-то знаешь, да?

— Знаю. Забавную историю. Про SOE.

— Про что?

— Управление специальных операций. Во время войны я помогал им налаживать эвакуацию лётчиков, сбитых над оккупированной Францией. Их переправляли по цепочке явочных квартир до швейцарской или испанской границы. Иногда гестапо удавалось обнаружить одну из таких квартир. Тогда они просто наблюдали за ней, поджидая следующую партию.

— Не очень похоже на забавную историю.

— Так вот, специально для этого мы изобрели поразительно простой код. Ты просто говорил нечто противоположное тому, что хотел сказать.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

— А по-моему очень даже понимаешь. Но давай приведу пример. Правило было такое: перед визитом на явочную квартиру ты звонил туда, представлялся старым другом и спрашивал, удобно ли будет зайти к ним. Если тебе отвечали, что-то вроде: "Конечно, заходи прямо сейчас" — ты мог быть уверен, что гестапо уже там и держит их за горло.

Долгое молчание.

— Разве не смешно?

— Ричард, — сказала Джоан, — не был на той войне. Он не настолько стар.

— Знаю. На войне был я. А самое смешное, что об этом коде Ричард узнал от меня.

Как всё началось, он не заметил. Скорее всего, кто-то сказал что-то, а кому-то это что-то не понравилось. Оно всегда начинается так.

Дорис уже ушла, да и он сам собирался — когда всё рвануло. В эпицентре оказалась толпа Хаки Мак-Таклей, не хуже смерча затягивающая в орбиту насилия всё и всех.

Эбботт стал пробиваться к выходу. Последнее, чего ему хотелось — участвовать в массовой драке, с последующим разбором в полиции.

Он осторожно обогнул кипящую свалку, игнорируя случайные удары, в том числе и прямой — в зубы. Ему почти удалось добраться до двери, когда на него налетел мужчина с залитым кровью лицом и торчащими из него осколками стекла. Эбботт отодвинул его в сторону, но тот споткнулся и полетел на пол, не отпуская Эбботта.

Потом на него прыгнул здоровенный шотландец, ухватил за волосы и принялся бить головой об пол. Эбботт дотянулся до его мошонки и сжал кулак. Шотландец издал сдавленный стон и отключился.

К тому моменту, когда Эбботт поднялся на ноги, в дверь с гиканием и улюлюканием ломились новые Хаки Мак-Такли, чьи встроенные радары безошибочно вели их к новым неприятностям. По пятам за ними шла полиция.

Дорога наружу была отрезана, так что требовалось быстро найти выход — либо быть арестованным за компанию.

Эбботт поднял стол, отправил его в огромное окно-витрину и выскочил вслед за ним — прямо в лапы полисмену. Тот отработанным движением развернул его и заломал ему руку. Эбботт расслабился, а потом всадил ему каблук под коленную чашечку. Полисмен хрюкнул и осел. Ещё один полисмен предпринял попытку оставновить его, Эбботт сбил его с ног и бросился удирать.

Он оказался на Лексингтон-стрит, пересёк Бродвик-стрит, и на Поланд-стрит перешёл на шаг. На углу Грейт-Марльборо-стрит он взял такси и назвал первый пришедший в голову адрес.

Откинувшись в сидении, он наконец смог оценить потери. Разбитая губа, порез в три-четыре дюйма на левой руке. Должно быть на осколок нарвался , когда прыгал в окно. Распаханный рукав уже пропитался кровью от запястья до локтя. К счастью, артерию не задело .

Он попытался усесться прямо, но от кровопотери кружилась голова. Пришлось снова откинуться и несколько раз глубоко вдохнуть. Головокружение прошло. Ещё бы чёртова рука перестала кровить.

Как там выражаются в Королевских ВВС, когда всё идёт не так? А всё на самом деле пошло не так. Нет дома, нет денег — разве что несколько фунтов. Допустим, может хватить на ночь в дешёвом отеле. Но в отеле не появишься с распаханной рукой, окровавленным лицом и без багажа. Он выглянул в окно. Снова пошёл дождь.

— Ура, блин, — пробормотал он.

— Пардон? — переспросил водитель.

— Просто старая поговорка.

На углу Портобелло-роуд он расплатился. Таксист наконец разглядел пассажира:

— Парень, ты чё, с войны вернулся?

Он спустился по Чепстоу-Виллас, потом увидел идущего навстречу полисмена. Чтобы избежать ещё одного досмотра он начал переходить улицу. Снова закружилась голова. Он покачнулся, споткнулся о край бордюра и упал.

К нему подбежал полисмен и помог подняться. Он был очень молод, не старше двадцати пяти.

— С вами всё в порядке, сэр? — Потом, разглядев получше, — Что с вами случилось?

— Видите, офицер, во-от в том доме?

Когда полисмен обернулся, Эбботт бросился удирать.

Разумеется, можно было и пригрозить пистолетом, но британские полисмены, в особенности молодые, известны полным пренебрежением к оружию. К тому же отстрел мирных полицейских его планами никак не предусматривался.

Оставалось бежать. Он слышал за собой топот и чувствовал, как утекают силы.

Только отчаяние поддерживало его.

* * *

Он ждал, пока их не сковали вместе. И пока надсмотрщик не расположился в тени акации и не принялся за завтрак.

На лесоповале заключённые работали парами. На двадцать человек — один надсмотрщик. Каждую пару сковывали ножными кандалами. Пары надсмотрщик подбирал случайно, стараясь не сковывать вместе одних и тех же людей больше одного раза. Рано или поздно они должны были попасть в пару с Кироте. Дело времени.

Он наблюдал за завтракающим надсмотрщиком с чисто зверинной сосредоточенностью.

Громко застучало сердце, чтобы успокоиться пришлось сделать несколько глубоких вдохов. Потом он обернулся к Кироте и заорал: "Ты, чёрный сукин сын!". Кироте ударил его в лицо, от удара он повалился, как подкошенный.

Лёжа с закрытыми глазами, он слышал, как надсмотрщик поднялся и резко сказал что-то Кироте на местном наречии. Просвистел хлыст, адова боль сотрясла всё тело. Но он продолжал лежать тихо и неподвижно, как и полагается человеку без сознания. Новый взрыв ругательств — он почувствовал, как сжимается всё внутри. Ещё один такой удар — и он может не сдержать стона.

Он медленно разлепил веки, посматривая сквозь ресницы. Надсмотрщик наклонился над ним и отмыкал кандалы.

Когда тот распрямился и повернулся к Кироте, Эбботт молниеносно выбросил вперёд обе ноги, разом подрубив надсмотрщика.

Тот рухнул на спину, Кироте тяжело навалился сверху, ударил в живот. Голова надсмотрщика рефлекторно задралась и тогда Кироте ребром ладони перерубил ему гортань, как учил его Эбботт.

Они забрали оружие, нож, ключи и флягу. Себе Эбботт взял "Магнум", нож отдал Кироте, а ключи кинул близжайшему из заключённых.

— Переведи им, что отвечать придётся всем, — сказал он Кироте.

Когда начнётся охота, лучше если охотиться будут не за двумя, а за двадцатью. Лучше для двоих.

Такие дела.

12.

Элис собиралась побыстрее покончить со стиркой и прочими домашними делами — вечером должна была заглянуть Филиппа, её подружка из Департамента.

После ужина Элис приняла душ и обработала волосы специальным кондиционером ("Придаёт волосам шелковистый блеск и упругость, неотразимые для мужчин").

Повесила бельё. Почистила клетку Соломона, сменила воду в поилке, наполнила кормушку. Она уже брала канарейку к ветеринару, чтобы выяснить, почему она не поёт. Ветеринар не нашёл ничего подозрительного, и предположил, что птичка просто не в настроении и что это пройдёт.

Надела чистые блузку и юбку. Расчесала волосы. Посмотрелась в зеркало и пришла к выводу, что выглядят они прелестно (чистая правда), и что кондиционер сделал их просто великолепными (что истине не соответствовало).

В заключение подмела в доме и навела чистоту. Ей не слишком хотелось, чтобы эта корова Филиппа, с её острым глазом, острым нюхом и острым язычком трепалась потом в офисе ("Девочки, это надо было видеть — настоящий тараканий рай").

Филиппа была девушкой крупной с чуть лошадинным лицом. Постоянно говорила об охоте и стипл-чез (Что такое "стипл-чез" Элис представляла весьма смутно, но не спрашивала, дабы не выдавать дремучего невежества ). Второй её страстью были мужчины, за которыми она охотилась если и с меньшим успехом, чем за лисами, то с той же неутомимостью.

Элис не слишком любила её, но тем не менее пригласила — та как раз страдала от последствий лопнувшего романа. Её молодой человек увлёкся другой (Кобылой, как поговаривали в офисе).

Элис как раз поставила чайник, когда в дверь позвонили. Она тяжело вздохнула, уже начиная сожалеть о приглашении.

Позвонили снова. На этот раз не переставая.

— Иду я, иду, — раздражённо крикнула Элис вбегая в крошечную прихожую.

— Ну в самом деле, — громко сказала она и открыла дверь.

На пороге, всей тяжестью повиснув на дверном звонке, стоял Ричард Эбботт — глаза закрыты, лицо серое, тяжёлое дыхание. С левого рукава на половичок капала кровь. Он почти повалился на неё.

— Ричард, — выдохнула она, — Ричард...

Он открыл глаза.

— Можно...отдохнуть немного?..

Его шатнуло.

— Голова. Кружится.

Она обняла его, и, осторожно поддерживая, провела в гостинную. Он был совершенно мокрым от пота и дождя и тяжело обвис на ней.

"Пропала блузка" — отстранённо подумала Элис. Она была смущена, немного испугана и, казалось, совсем растерялась. Но где-то совсем — счастлива. Единственная ясная мысль в наступившем сумбуре. Она была счастлива и знала об этом. Она чувствовала, как любовь, которую она душила эти два года, поднимаетсятеперь, наполняя её почти нестерпимой нежностью и теплом. От счастья она чуть не расплакалась. "Успеешь ещё поплакать", — сказала она себе.

Она усадила его в кресло, он откинулся назад и снова закрыл глаза. Дыхание стало полегче, на лицо вернулся румянец. Теперь его стало знобить.

Элис принесла пёстрый плед (подарок матери) и накинула ему на плечи. Потом вспомнила про чайник, к тому моменту уже негодующе стучавший крышкой. Сбегала на кухню, быстро приготовила чай с лимоном (много сахара, чуток виски).

— Вот и мы! Чай, лимон, виски.

Он глотнул.

— Как ты?

— Намного лучше.

— Что случилось?

— В драку влип. С футбольными фанатами.

— Когда допьёшь, мы тебя умоем и посмотрим руку.

— Кажется, кровь уже остановилась.

— Как это ты?

— Вышёл сквозь стекло. Не хотелось общаться с полицией.

— Могут понадобиться швы. И ты совсем мокрый.

Она помогла ему снять плащ, потом увидела пистолет в кобуре, выпирающий из подмышки, как опухоль.

Было в этом что-то зловещее и уродливое. Элис вспомнились американские фильмы, все эти детективы и прочие убийцы, разгуливающие с кобурами поверх рубашек.

Она стянула пистолет и повесила на спинку стула. Тяжесть оружия удивила её.

Помогла раздеться. Развесила вещи на радиаторе. Укрыла ещё одним одеялом. Промыла и перевязала рану. Та всё ещё немного кровоточила.

— Тебе надо было работать в больнице.

— Я и работала, два года. Иногда жалею, что не осталась, — потом, подумав, — Нет, не жалею.

— Почему?

— Была бы сейчас медсестрой и никогда не встретила бы тебя.

Он поднял на неё глаза, и Элис , внезапно смутившись, потупилась. А ведь она запросто могла позвонить в полицию, пока он валялся в кресле. Это же её прямой долг, — подумал Эбботт. А ещё подумал, что эта возможность ему в голову даже не приходила .

Он осторожно погладил её по голове.

— Ты хорошая девочка.

— Рану надо зашивать. Иначе так и будешь кровью истекать, — сказала она, не поднимая глаз, — На Ладбрук-Грув есть больница. Когда вещи высохнут, поедем туда.

Она знала, что он всё ещё смотрит на неё. Вышла на кухню и приготовила ещё чаю.

— Когда ты ел?

— Утром. Пара тостов.

— И с тех пор больше ничего?

— Я не голоден.

— Но тебе надо есть...

— Два года на такой диете. Привык.

— Ты не очень похудел.

— Эффективный метаболизм. Малый расход топлива, высокий КПД.

— Пожалуйста, Ричард, ну съешь хоть что-нибудь. Хоть тост один.

— Хорошо, один тост.

Она обжарила большой ломоть хлеба, намазала маслом и удовлетворённо наблюдала, как он ест.

— Вот. Тебе лучше?

— Нет. Мне — так же.

Он улыбнулся и она подумала, насколько светлее его делает улыбка. Насколько она помнила, он всегда был немного мрачным. Или только глаза?

В дверь опять позвонили. Элис подскочила.

— О, господи, чёртова Филиппа!

— Кто?

— Филиппа Пейдж. Лошадь из транспортного отдела.

— Самое время.

— Постараюсь от неё избавиться.

Она торопливо прошла в прихожую и открыла дверь.

— Филиппа, я очень сожалею. Ужасно себя чувствую...

— Это у всех бывает, милочка. Раз в месяц, — Филиппа хохотнула и попыталась войти. Элис преградила ей дорогу.

— Мне не самом деле нехорошо. Голова раскалывает и остальные дела.

— Я сделаю тебе чашечку замечательного чая. Потом две таблеточки аспиринчика...

— Извини, сегодня не получится.

Она не привыкла врать и ужасно волновалась.

Филиппа смотрела на неё с растущей подозрительностью.

— В чём дело, милочка?

— Я же говорю, плохо себя чувствую.

— Ой, ну в самом деле! Ну месячки, чепуха какая. Тут у нас что-то другое, не так ли?

Она попыталась заглянуть в квартиру, но Элис вовремя перекрыла ей обзор.

— И что у нас там?

Элис покраснела и потупилась.

— Ничего.

— У нас там мужчина. Ты принимаешь мужчин.

Сказано было в лучших традициях викторианской эпохи. Элис подняла голову и бросила ответный взгляд.

— А если и так — какое твоё чёртово дело?

Филиппа успела ещё потрясенно охнуть и Элис захлопнула дверь.

— Всё. Любопытная тупая корова, — сказала она, вернувшись в гостинную.

— Переживаешь?

— Нет, не очень.

Эбботт изучал её пунцовое лицо.

— Просто врать не люблю. И грубить.

— Даже любопытным тупым коровам?

Он улыбнулся. Элис стало чуть лучше, она улыбнулась в ответ.

— Завтра весь транспортный отдел будет знать, что у тебя есть любовник.

— Завтра субботта. Поехали в больницу.

Она вызвала такси, помогла одеться.

— Эти шрамы на спине...

— Полиция Нджалы.

В больнице молодой врач-индус наложил швы и на очень чистом английском спросил, что произошло.

— Подрался с пьяными фанатами.

— Не слишком редкий случай, к сожалению. У них был нож?

— Нет. Меня толкнули, ударился об окно и разбил стекло.

— Футбол будит в людях странные инстинкты. Впрочем, племенные обычаи других всегда кажутся странными. Руку постарайтесь несколько дней не напрягать.

Таксист ждал снаружи. Они сидели рядом, его рука обнимала её за плечи. Из темноты впереди возникали фонари и исчезали в темноте позади. Ей хотелось, чтобы эта поездка не кончалась. Чтоб они могли ехать так вечно — до самого края света — в тишине, под куполом звёздного неба.

— У меня иногда бывают странные идеи, — прошептала она.

Он ничего не ответил, но когда они почти доехали, наклонился к водителю и попросил:

— Давайте проедемся ещё немного, хорошо? Вокруг Гайд-парка.

— О, господи, — тихо сказала она, — ты что, мысли читаешь?

Дома она наполнила ванну.

— С такой рукой оно будет непросто.

— Я тебе помогу.

Он нравился ей таким — немного беспомощным и нуждающимся в ней.

Ричард вылез, она стала помогать ему с полотенцем — и тут по-настоящему увидела его тело и остановилась.

Он мягко поднял ей голову и заглянул в глаза.

— Не стесняйся. Не надо.

— Я не стесняюсь, — вздохнула Элис, — просто не привыкла...быть с мужчинами.

И продолжила вытирать его.

Он провёл ладонью по её голове.

— Мне нравятся твои волосы. Ты удивительная девушка. И ты очень помогла мне.

Он начал одеваться.

— Что ты делаешь?

— Одеваюсь.

— Одеваешься? Но ты ведь не уходишь?

— Не ухожу?

— Ты же не можешь уйти сейчас, — торопливо говорила она первое, что приходило в голову, — Там...там дождь.

Он присел на край ванны и захохотал:

— Неужели я настолько хрупкое создание, что меня нельзя выпускать в дождь?

— Но разве ты...разве ты не останешься?

Он встал. Положил руки ей на плечи.

— Мне бы хотелось. Конечно, мне бы хотелось, но... — он вздохнул, — Ты представляешь, во что ввязываешься?

— Нет, — сказала она с горячностью, удивившей её саму, — не представляю. И, чёрт побери, не хочу и представлять.

— Если Департамент обнаружит...

— Как? Разве что расскажу я сама. А я не расскажу, так?

Несколько секунд он молча разглядывал её.

— Не расскажешь? Если честно — у тебя ведь просто не было времени обдумать ситуацию.

— О господи, откуда тебе знать?

— Что?

— Что я чувствую. Всё, как два года назад. Но хуже. Или лучше, — она всхлипнула.

— Не плачь.

— Я не плачу. Я всхлипываю.

Глубина её чувства поразила его — чувства, которое он разбудил и теперь использовал.

— А если я останусь на несколько дней?

— Хоть навсегда, — прядь волос упала ей на лицо и она откинула её назад, — Ты думаешь, что используешь меня — а не использовать не можешь, у тебя просто нет выбора. Но я делаю то, что делаю, потому что хочу этого. Ты не обязан любить меня...или даже притворяться, что любишь. Видишь, ты меня совершенно не используешь.

Она изо всех сил боролась за своё счастье — каким бы кратким оно не было. Да и не в природе счастья быть долгим.

Потом, уже в постели она сказала:

— Давай просто полежим так немного. Хочу запомнить как следует. Я уже пыталась в прошлый раз и ничего не вышло.

Ей хотелось запечатлеть в памяти навсегда: этот миг, это чувство, этот его запах, его самого, мрачной тенью нависающего над ней — а на самом деле тёплого, живого и прекрасного.

— Господи, какой ты красивый, — выдохнула она, прижимаясь к нему.

— Целуй меня, — прошептала она, — целуй меня крепче.

Она знала, что ничего не запомнила, но это больше её не тревожило.

Фрэнк Смит спал. Снилось ему, что Джоан, которую он уложил в соседней комнате, стоит теперь над его кроватью. Сны всегда бывают такими... Потом он окончательно проснулся, и понял, что это не сон.

— Забавно, — сказал он.

— Что ты хочешь на завтрак?

— Я сам готовлю для себя.

— Нет — пока я здесь.

— Забавно, — повторил он, — Ты это всерьёз?

— Да.

Он сказал.

— Спасибо, — она забралась в постель и прижалась к нему.

— Ты чего?

— К чёрту все эти раздельные комнаты. Мне одиноко.

— Хорошо, — сказал он, — Хорошо...

Ему было не по себе, но Джоан быстро исправила положение.

Не по себе было и Контролеру. Он смотрел в темноту и не мог заснуть.

Причины волноваться были. Контролер, единственный кроме Фрэнка Смита, понимал, КТО им противостоит.

Он ворочался с боку на бок, но делал это медленно и острожно — чтобы не разбудить жену. Что за жизнь...

Министр провёл вечер в театре. Показывали эротическую комедию.

Эротики он в ней находил не больше, чем в приступе зубной боли, юмора — и того меньше.

В пьесе играла чёрная красотка из Фалхэма и она уже пару месяцев приглашала его. Все отговорки были исчерпаны, пришлось сходить. Единственное, что немного понравилось — её позы на сцене. Глядя на которые, он вспоминал некоторые из их поз — вне сцены.

— Отличный спектакль, — сказал он после, — Великолепно.

— А как тебе я?

— Потрясающе. Какая игра. Как чёрная Бернар.

— Ты что, издеваешься?

— Нет, конечно. В самом деле. Честное слово.

Потом они вернулись в Фалхэм. На обратном пути он пребывал в благодушной дремоте и даже беззаботно проехал Ройял-Мэрсден, которую обычно старался избегать. Здание больницы — большое и серое — уходило в темноту где-то выше уличных фонарей. На секунду он представил жену — бледную, с каплями пота на лице, медленно умирающую там, в заваленной цветами палате.

Министр потянулся к радио и поднял звук.

Позже, когда Эбботт уже спал, Элис приподнялась на локте и долго рассматривала его лицо — в лунном свете, отражённом от белой стены спальни..

Очень осторожно она откинула одеяла и коснулась его груди. Это было приятнее и чувственнее, чем всё испытанное ею когда-либо. Он дышал ровно и глубоко.

Элис смотрела на него и гладила его грудь — стараясь запомнить в обманчивом свете луны.

13.

Модибо Нджала укладывал вещи. Точнее, укладывал Артур, а Нджала мрачно наблюдал.

У него не было женщины и одно это выводило из себя его и без того непредсказуемую натуру. Умница Артур старался быть ещё незаметнее, чем обычно.

Нджала беспокойно метался между пентхаузом и террасой. Давление ниже живота раздражало, как зуд. Он смотрел на залитый лунным светом Гайд-парк, на крошечные фигурки мужчин и женщин, садящихся в машины и такси на Парк-лейн. Пару раз казалось, что он слышит их смех, это дразнило воображение. Он вооружился полевым биноклем, но расстояние и угол зрения превращали женщин в мельтешение разноцветных пятен, возникающих и исчезающих в свете фонаря.

Он вернулся в помещение.

— Чёртов особняк. Дурацкая идея. Позвони этому Смиту и скажи, что я передумал. Не поеду.

— Да, сэр.

— Нет. Я сам позвоню ему. Который час?

— Полтретьего, сэр.

— Ненавижу женщин. Ты знал, Артур? Не-на-вижу.

— Нет, сэр, — отрапортовал Артур, — Этого я не знал.

Он продолжал укладываться. Нджала ещё пару раз прошёлся туда-обратно, потом остановился над стопкой книг.

— Это те, что мы берём с собой?

— Если вам угодно, сэр.

— Монтень. Да, мне нравится. Очень извращённый ум. Да, и Обломов. Все мы по натуре лентяи.

Он взял другую книгу.

— "Месяц в деревне". Ты ведь не пытаешься так шутить, да, Артур? Как бы то ни было одного русского мы взяли и этого достаточно... Странно, вначале они хотят меня убить, теперь пытаются спасти.

Артур без выражения посмотрел на него.

— Англичане, Артур. Я об англичанах.

— Вы на самом деле верите, что того человека посылали убить вас?

Нджала пожал плечами.

— Доказательств никаких. Но с учётом всех тогдашних обстоятельств — очень даже похоже на то.

— Не знал, что они занимаются такими вещами.

— Разумеется занимаются. Главное, чтобы игра стоила свеч. Они же пираты. И всегда были. Национальная традиция, вроде поэзии. Пиратство и поэзия. Теперь и то, и другое разумеется в упадке — как и всё остальное. Но из того, что они больше не ходят на абордаж с кинжалами в зубах ещё не следует, что они разучились убивать.

Помолчал. Выглянул в окно. Опять стало накрапывать.

— Готов поспорить, что там будет сыро и куча сквозняков. Или выключится отопление, и никто не будет знать, как его включить.

Внезапно, в приступе прорвавшегося бешенства он снёс со стола всю стопку. Артур подскочил.

— Женщину хочу! — заорал Нджала.

Элис проснулась рано. Сон был глубоким, пробуждение — тёплым и счастливым — чувствовать прикосновение спины Эбботта к своей. Он всё ещё спал. Она осторожно встала, стараясь не разбудить его, посмотрела в зеркало на себя, обнажённую, улыбнулась, зевнула, причесалась и наконец накинула халатик.

Спустилась к входной двери, забрала молоко. Похоже, днём опять ожидалась жара. Солнце уже взошло, но высушить улицы ещё не успело и они были мокрыми и свежими. Глубоко вздохнула и улыбнулась молочнику, добравшемуся уже до следующей двери. От счастья ей хотелось улыбаться всему миру. И ещё она чувствовала, что счастье это может кончится в любой момент.

Она взлетела по ступенькам, положила бутылки и заметила Соломона.

— Вот глупая птичка. Ну почему ты не поёшь? Ту, знаменитую: "Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня".

Соломон молчал.

Она приготовила чаю и отнесла в спальню. Положила чашку на тумбочку и только тут заметила, что Эбботт не спит а смотрит на неё.

Он уселся, расстегнул на ней халат и принялся покрывать поцелуями живот и бёдра.

— Ричард, — сказала она срывающимся голосом, — Ричард, если ты не прекратишь, я растаю. Растекусь в тёплую лужу.

Он молча привлёк её к себе.

— Чай, — только и успела сказать она, — чай же остынет.

Когда они сели за стол, уже совсем рассвело. Тёплое утреннее солнце било сквозь окна гостинной, они говорили о чём-то, на столе стояли кофе и тосты — а Элис чувствовала себя, как в счастливом сне.

Она пыталась запомнить какие-то детали: потёртость на белой скатерти, на которой лежала его рука, оторванную пуговицу сорочки, беспечно закатанные рукава, вены на тыльной стороне ладоней, ямочку на подбородке, чуть нависшее веко... Ей казалось, что вспомнив эти детали, она сможет вспомнить и всё остальное, сможет оживить эти чувства и греться в их свете...

— Уютное место. Очень уютное. Помню...

— Что?

— Мы возвращались сюда, после того, как ходили куда-нибудь ужинать и пили здесь кофе.

Она кивнула.

— Кофе у меня. Всегда у меня. До той ночи, когда ты решил пригласить меня к себе.

— Всё ещё готовишь варенье? Твоё? — он показал на баночку на столе.

— Да.

— Как сейчас в офисе?

— Политика и разврат — всё, как обычно.

— Как старина как-его-там? Ну, этот, который заведовал отделом связи.

— Эдвардс? Ушёл в отставку. Теперь там Пилкингтон.

— Знаю, выпивоха. А парень из Финансов? Ещё имя такое забавное — Гимбел? Тот ещё сукин сын. Ни разу не оплачивал всех расходов.

— О, он всё ещё в деле.

Она остановилась, посмотрела на него.

— Зачем это тебе? Они же не были твоими друзьями.

— Имел с ними кое-какие дела, — он пожал плечами, — Да и просто интересно.

Элис оказалась проницательнее, чем он думал. Эбботт решил сменить тему.

— Ты куда-нибудь выходишь? По магазинам и вообще?

— Думаю купить тебе кое-что из одежды. Новый пиджак, для начала. А ещё неплохо было бы пару рубашек, брюк и несколько пар носков. Да, и халат.

Эбботт критически осмотрел свой рваный и залитый кровью пиджак.

— Да, пожалуй. Но всё остальное...не стоит тратить денег.

— Я хочу купить тебе что-нибудь. Мне будет только приятно.

— Хочешь, чтобы я пошёл с тобой?

— Зачем рисковать? У нас там несколько сотен человек, разыскивающих тебя.

— А ты единственная, кто нашёл.

— Я искала дольше всех. Всю жизнь.

— Элис, — сказал он после секундного молчания, — Знаешь, я не смогу быть с тобой долго.

Ему не хотелось вводить её в заблуждение.

— Что такое "долго"?

— Не знаю. Дня два-три.

— Говорят, важно не время, а как ты его проводишь. Но когда всё, что у тебя есть — только время, когда несколько часов — то, что останется с тобой на всю жизнь, может быть... Вообще-то это психологическое, так?

— Что?

— Время. Идёт быстрее, когда ты счастлив, медленнее, когда тебе плохо. Это все знают. Так что — не буду беспокоиться о будущем. Когда мне не хочется думать о чём-то, я...просто не думаю об этом. Есть, знаешь, такая птица — страус.

— Так многие живут.

— Но не ты.

— И я.

— Но это ведь просто способ убежать от реальности, так?

Она привычным движением закинула прядь за ухо — открыв юное лицо и ямочку между грудями — в запахе халата.

— Но что есть тогда реальность? Когда я счастлива, мне хочется знать, что это — не сон.

Он молча положил ладонь чашечкой ей на грудь, чуть касаясь большим пальцем соска.

— Это реальность, — прошептала она, — Господи, это всё на самом деле...

Она не шевелилась — застыв в грациозной неподвижности животного, а он нежно ласкал её. Ей удалось разбудить в нём чувственность, о которой он и не подозревал.

— Мы сошли с ума, — сказал он.

— Нет. Мы совершенно нормальны. Единственные в этом сумасшедшем мире.

Нджала, как обычно, завтракал один. Женщину ему достали в три часа ночи; теперь она спала.

Он чувствовал прилив бодрости и энергии. Поглотил чудовищных размеров завтрак, просмотрел утренние газеты и внимательно ознакомился с докладом шефа своей полиции — о подозреваемых и даже потенциальных политических оппонентах.

Фрэнк Смит завтракал с Джоан. Ощущение было странным: завтрак в компании, приготовленный и поданный кем-то другим.

Требовалось что-то сказать.

— Легко, э-э, разобралась там, на кухне?

— Фрэнк, послушай, я тоже не слишком привыкла разговаривать за завтраком. Так почему бы тебе не вести себя как обычно и не продолжать читать газету?

Наблюдая, как она одевается, Эбботт спросил, известно ли ей что-нибудь об охране Нджалы.

— Нет, — ответила Элис, — И даже если бы знала, ты вряд ли мог рассчитывать, что расскажу.

Она натянула чулки, аккуратно разгладила их обеими руками, так что они гладко облегали ноги.

— Они знают, что отель ты уже нашёл. И собираются переправить Нджалу куда-то ещё. Последнее, что я слышала: он сопротивлялся.

Она критически осмотрела себя в зеркале, убедилась, что с чулками всё в порядке, после чего надела лифчик, блузку и юбку.

— Толстею, — сообщила она в конце концов.

— Неправда.

Она повернулась к зеркалу боком, держа во рту заколку и принялась расчёсывать волосы — длинные, каштановые с медным отблеском.

— Шеппард, — пробурчала она сквозь зубы, — думает, что ты псих. Иногда я с ним согласна.

Шеппард. Вот значит какой сукин сын дышал тогда под ухом у Джоан. Да, он помнил и Шеппарда, и его методы.

Эбботт посмотрел на часы:

— Пройдусь.

Ей хотелось возразить, предостречь, переубедить — но как?

— Тебе понадобится машина?

Она показала на маленький Фиат-500 под окном.

— Флоренс.

— Флоренс?

— Да. Машинка довольно старомодная, но и хозяйка не лучше. Фиат-Флоренс.

— Спасибо, думаю машина не понадобится.

— Ты надолго?

— Не думаю. Час наверное.

— Пожалуйста, Ричард, будь осторожен.

Когда он вышел, Элис села и уставилась на телефонный аппарат. У неё был огромный соблазн позвонить Фрэнку Смиту и рассказать всё. Это определённо спасло бы жизнь Нджале а, вероятно, (что куда важнее) и Ричарду.

Несмотря на субботу и раннее утро, движение на Парк-лейн было уже оживлённым. Эбботт остановился рядом с отелем Нджалы , закурил. Его взляд сканнировал вход и — через стеклянные двери — фойе.

Снаружи: молодой человек с неприметным лицом — высокий, широкоплечий, в тёмно-синем костюме. Беседует с толстым швейцаром в форме. В нескольких ярдах от них — ещё один молодой человек, похожий на первого, как близнец — разве что лицо другое и костюм серый. Спецотдел. Отличаются реакцией и точностью стрельбы при скоротечных огневых контактах (Ему вспомнились слова инструктора: "Просто наводи и стреляй. Ты ведь не ошибаешься, когда наводишь указательный палец? Так представь, что ствол — это твой палец").

Фойе. Ещё двое близнецов, сидят тихо и незаметно в чёрных кожанных креслах, сканнируя каждого входящего.

Потом из отеля вышли. Девушка. Шатает девушку. Пьяная. (В девять утра? Ага, в девять).

Девушка заметила толстого швейцара:

— Друг, вызови такси.

Акцент был безошибочно кокни. Обращение — достаточно вежливым. Но присутствие людей из Спецотдела похоже резко повысило самооценку швейцара. Кроме того, девочкам такого сорта подобает выходить с заднего входа.

— Сама вызовешь, — отрезал он, — Я с другом разговариваю.

Её голос взлетел на целую октаву:

— Не говори со мной так, ты, пидор жирный, я тебе задницу на голову натяну!

Она замахнулась сумочкой. Боец Спецотдела — похоже очень юный и очень смущённый быстро встал между ними и удержал её за руку.

— Теперь будь умницей и иди домой.

— Отвали!

Она рванулась, пытаясь вырваться и увидела Эбботта.

— Джордж, — завопила она, — Джордж!

Это была Дорис, чёртова Дорис. Разумеется. И уже под градусом.

Секунду он пребывал в нерешительности. Притвориться, что не заметил? Ещё подозрительнее. Боец уже смотрит сюда. Описание Эбботта у него точно есть, вблизи он вполне может опознать его.

Эбботт расстегнул пиджак, облегчая доступ к "Магнуму", и, широко улыбаясь, двинулся к ним. В конце концов, безоружный полисмен — одно дело, стрелок из Спецотдела — совсем другое. Дёрнется за оружием — будет трупом.

— Привет, Дорис, любовь моя, что за шум у тебя тут?

— Эти козлы, думают, что могут...

— Забрал бы ты её отсюда, парень, — посоветовал боец, — пока мы сами не забрали.

Он смотрел на Эбботта, но, похоже не видел — и из-за смущения, и потому как буйствующая пьяная шлюха совсем не была тем контекстом, с которым ассоциировался Эбботт.

— Забрали? Меня? — завелась Дорис, — Да кто эти чёртовы козлы, чтобы забирать меня? Я вам не пятишиллинговая потаскуха, я имею дело с самыми крутыми шишками, какие только тут есть, — она махнула в сторону отеля.

— Я тебя забирать не собирался, моя прекрасная шлюха, — сказал Эбботт, — пошли отсюда.

Дорис это почему-то развеселило, она захихикала. Эбботт взял её под руку и повёл. Стоило некоторого усилия повернуться спиной к спецотделовскому стрелку. Он шёл, как по лезвию, каждую секунду ожидая оклика: "Минутку, сэр" и наведённого пистолета. Высвободил правую руку, но чувствовал себя всё равно что голым. Но ничего не случилось. Эбботт перевёл дыхание.

Дорис икнула, пошатнулась и вцепилась ему в левую руку. Он поморщился.

— Ты-это-чего?

Он рассказал про Хаки Мак-Таклей.

— Говорила я тебе? Где драка, там и Хаки Мак-Мать-их-растакли.

— Похоже, они драку нутром чуют.

— Угадал. Чуют. Как мухи — дерьмо. Чинарик будет?

Он дал ей сигарету, она попыталась зажечь её — тряслись руки. Он зажёг её сам.

— Дорис, как ты ухитрилась набраться в таком часу утра?

— Я? Не набиралась я, вымоталась, как собака. Ни минуты не спала. Наш чёрный приятель останавливается только, чтобы подкормиться. Ну да, выпила капельку. Ага, шампанское с утра. Он меня значит спрашивает, чего мне хочется, а я говорю, что всегда хотела шампанского с утра. Ну он хлопает вот так в ладоши и говорит этой второй маккаке, Артуру — шампанского для Эрминтрюды. Он меня всегда называет Эрминтрюдой.

Она зевнула, едва не вывихнув челюсть.

— Как насчёт кофе?

— Мо-о-о-ет, поможет проснуться.

Он привёл её в кафе. Чашки со второй она почти перестала зевать.

Он расспросил её о мерах безопасности в отеле, но не узнал ничего, о чём бы не знал или не догадывался.

Устало (уже порядком вымотался) поинтересовался, что Нджала в ней нашёл. Разве что круглосуточную доступность? Или воспоминание о свалках, откуда произошёл сам? Французы называют это nostalgie de la boue.

Он ошибался. С Дорис ему всё-таки очень повезло.

— Любит он меня, старый ты пошляк.

— Любит?

— Ага. А знаешь, что нравится ему больше всего?

— Умные разговоры.

— Ему нравлюсь я сама. Говорит, у меня натура авантюрная и лёгкая на подъём.

— Не сомневаюсь. Легче пёрышка.

Эбботт терял интерес на глазах. Решив, что он ей не верит, Дорис сказала:

— Думаешь я всё выдумываю? Смотри, он меня даже с собой за город пригласил. Завтра вечером.

Кофе Эбботта остановился на полпути. Очень осторожно он поставил чашку на стол.

— С собой за город?

— Ага. И, представляешь, я туда полечу. На вертолёте, вот.

— Куда?

— Без понятия. Всё шито-крыто. Что-то там с безопасностью, такая он важная шишка.

На такое он даже не надеялся. Ну не мог Нджала быть настолько глуп или беспечен. Как бы то ни было, это уже информация. Теперь он в курсе ожидающихся передвижений Нджалы. И может расчитывать на большее. Намного большее.

— Слушай, — сказал он, — это может быть просто великолепно. Историю о том, как вы провели вместе ночь в его загородном особняке можно продать и на континент, и в Штаты, и куда угодно. Это будет бомба.

— Каких размеров?

— По минимуму, гарантированному минимуму, штук пять.

— Гос-споди, — выдохнула она, мгновенно протрезвев и проснувшись, — Пять штук... О, господи!

— Но понадобится много подробностей: как выглядит дом, сколько там слуг и охранников, меры безопасности и так далее.

Он сделал паузу, чтобы дать ей переварить услышанное.

— Любые детали.

— За пять штук, парниша, — отчеканила Дорис, — ты получишь все детали, какие сможешь представить. Даже длину его большого чёрного друга. В сантиметрах — специально для Общего Рынка.

От её хохота задрожали кофейные чашки.

* * *

Выйдя из джунглей (последние два дня были кромешным кошмаром) — он почувствовал себя слабым и разбитым. Всё, чего хотелось — лечь, как раненому зверю, где-нибудь в кустах и умереть.

Как добрался до побережья — память не сохранила. Просто как-то ночью обнаружил себя на дороге, прорубленной в мангровом лесу. Нужно было двигаться на север, туда, где порт. Его огни он видел с холма в коротких африканских сумерках. А может, это тоже был мираж.

Дорога была асфальтированной, но запущённой и в колдобинах, идти по ней в темноте было нелегко. Время от времени, сверкая фарами, проносилась машина или армейский джип, и он прятался в кустах или в кювете.

Он ориентировался по Полярной звезде и двигался так быстро, как мог. Но самому ему движение казалось нестерпимо медленным, как будто он продирался сквозь вату. Застывшая дорога и лунный свет — так иногда бывает во сне. Потом дорога перепрыгнула мелкую речушку, какие-то болота и он увидел отражение луны в покрытых разводами водах гавани.

Место казалось пустым и безжизненным. Под ноги ложились длинные тени пришвартованных кораблей. Потом на палубе над ним кто-то тихо запел. Скорее всего это был сигнал — из темноты возникли два чёрных амбала. В руке у одного блестнул нож, что в общем-то роли не играло — его пистолет уже смотрел на них.

— Валите, придурки, — местное наречие похоже удивило двоих больше, чем оружие.

Он двинулся навстречу огням города. Город Нджалы. Город располагался выше, чем порт, а на северной окраине вдобавок поднимался небольшим плато. Плато занимал президентский дворец, обдуваемый прохладным бризом . Когда-то тут находилась резиденция британского губернатора. После провозглашения независимости новый президент перестроил его в более роскошном стиле. Второй раз дворец перестроили при Нджале, в ходе короткого и кровавого переворота уничтожившем нового президента вместе с его семьёй, друзьями и сторонниками. Нджала превратил дворец в крепость, днём и ночью охраняемую отборными войсками.

Присутствие его было неотвратимым и вездесущим. Площадь Нджалы, плац Нджалы, улица Нджалы, статуи и портреты Нджалы на каждом шагу. Даже майки — и те с Нджалой.

И город Кироте. Бидонвиль на некотором расстоянии отсюда. Там жили политические ссыльные — из тех, кто не тянул на заключение или расстрел. Пока не становились достаточно известными для первого или второго.

Эбботт искал сестру Кироте. Работала она проституткой и обитала где-то на окраине бидонвиля.

14.

Шеппард и две смены из Спецотдела просидели на квартире Эбботта всю ночь.

К четырём утра Шеппард не выдержал и завалился на пару часов на диване в гостинной. Снилось ему лишённое тела лицо Фрэнка Смита, издевательски хохочущее над ним. Потом оно сменилось лицом Эбботта. Шеппард пытался ударить его, но руки были ватные и бессильные. Проснулся он в холодном поту.

Кто-то принёс кофе. Но от отвратительного привкуса во рту не помогало ничего.

— Он не придёт, — сказал наконец Шеппард, — Сукин сын не придёт.

Он оставил на квартире одного бойца и поехал к себе в Верхний Тутинг. Жил он в доме викторианской эпохи с окнами, выходящими на кладбище. Попытался заснуть, но переутомился настолько, что мог лишь лежать, уперевшись взглядом в потолок. Мерзкий привкус не проходил. К девяти за ним заехала машина и отвезла в Холленд-парк на совещание с Контролером и Фрэнком Смитом.

Он доложил о неудаче с Эбботтом и прокрутил запись ночного разговора с Джоан.

— Не понимаю. Она говорит, что всё о'кэй, он отвечает, что уже идёт. Вы же слышали. Чёрт побери, он же ясно сказал это.

— И вы ждали всю ночь? — спросил Контролер.

— Всю проклятую ночь, — он заметил улыбку Смита, — Что тут смешного, чёрт побери?

Он был вымотан и разражён, глаза опухли и слипались. Поесть он тоже забыл и от голода теперь сводило желудок. И вдобавок этот привкус.

Смит наоборот выглядел бодрым и отдохнувшим — как полагается человеку, у которого есть хорошая женщина, хороший сон и хороший завтрак. Мир немедленно кажется приятным и достойным местом, а самый закоренелый пессимизм берёт отгул.

— Улыбаюсь, потому что счастлив.

Растерянность Шеппарда несомненно добавляла ещё пару градусов к его хорошему настроению. Итак, первая бессонная ночь. И, голову на отруб, не последняя. Так этому борову и надо.

— Так почему он не появился?

— Возможно, — предположил Контролер, — с ним что-то случилось. В аварию попал, например.

— Был бы счастлив, — хмыкнул Шеппард.

— Обзвонить больницы?

— Нет, — вмешался Смит, — не стоит. У меня кажется есть объяснение. Пришло в голову ещё ночью, когда слушал запись.

— И какое же? — нехотя спросил Шеппард.

Смит рассказал о коде SOE, наслаждаясь синюшной багровостью, поднимающейся из-за воротника Шеппарда и разливающейся по всему лицу. Вены на лбу набухли, желваки ходили ходуном, глаза стали совсем мутными — даже и не разобрать, где зрачок, а где радужка.

— Почему вы не сказали мне тогда? — прохрипел Шеппард так, будто на горло ему уже накинули удавку.

Смит улыбнулся своей самой добродушной улыбкой.

— Не был уверен, что это именно тот код. А если он имел в виду то, что говорил? Прелесть метода в том, что вы никогда не можете быть уверенны.

— Вы всё равно могли расскать мне.

— И вы всё равно остались бы там на ночь, не так ли?

— Остался бы, — Шеппард был несколько растерян, — подождал бы пару часов, оставил бы там людей и уехал.

— Что вам мешало поступить так?

— Ничего, но...ну, мне до смерти хотелось взять его.

"Почестей тебе хотелось и чёртовой славы", — подумал Смит, — "Наград и поздравлений. Хотелось быть любимчиком министра, Вундеркиндом-из-Скотленд-Ярда, в одиночку задержавшим опасного преступника (о полудюжине дюжих ребят, стоявших на подхвате, при раздаче наград обычно забывают). "Суперкоп сделал это ещё раз". Но Суперкоп просидел всю ночь, как цуцик в засаде, пока все прочие спали или занимались любовью, как и подобает цивилизованным людям".

— Прошу прощения, что помешал вам выспаться, — сказал он вслух и ещё раз улыбнулся, наблюдая, как лицо Шеппарда опять пошло пятнами.

Это было маленькой местью за Джоан, и Шеппард знал это, и не мог ничего поделать. Ему оставалось только ждать случая сравнять счёт. И он из тех, кто будет ждать годами.

— Если подобная ситуация повторится ещё раз, — сказал Контролер, — мне бы хотелось узнавать об этом немедленно, а не когда всё заканчивается.

Шеппард кивнул, молча принимая выговор. Но теперь ему больше всего хотелось достать Эбботта — живым или мёртвым, не прибегая к чьей-либо помощи. А менее всех — Фрэнка Смита.

— Теперь, — сказал Контролер, — как обстоят дела с переездом?

— Я договорился с ВВС. Вертолёт будет ждать в Лондонском аэропорту с половины девятого, — сообщил Смит.

— Понадобятся посадочные огни в районе особняка.

— Уже налаживают. На одной из тамошних лужаек.

— Переезд в аэропорт. Это — под вашу ответственность, — Шеппард кивнул.

— Мы забираем его из отеля к девяти — если он не заставит нас ждать. Сама дорога займёт не более двадцати минут.

— Эскорт?

— Пара полицейских машин — одна спереди, другая сзади, плюс кортеж мотоциклистов.

— Weissen Mause, — пробормотал Смит.

— Что? — вскинулся Шеппард.

— Белые мыши. Так их называли в Германии.

— Называли кого?

— Полицейских на мотоциклах. С их белыми касками.

"Чёртов дурацкий выпендрёж", — подумал Шеппард.

— В самом деле? — вежливо сказал он вслух.

— Вы сопровождаете его?

Шеппард снова кивнул:

— Мы с сержантом Клиффордом будем с ним в машине. И в вертолёте.

— Забирать из отеля будете от переднего входа или от заднего? — спросил Смит.

— Планнируем от заднего.

— Думаю от переднего будет лучше, — сказал Смит.

Шеппард почувствовал, как поднимается бешенство и взял себя в руки. Сукин сын опять пытается подколоть его.

— Почему?

— Больше народу вокруг.

— Прошу прощения?

— Обзор хуже. Больше шансов зацепить посторонних.

— Вы серьёзно думаете, что такие соображения остановят психопата-убийцу?

— Мы говорим о Ричарде Эбботте, нашем собственном агенте. Человеке, которого мы сами выбрали для устранения Нджалы. И мы не считали его тогда психопатом-убийцей.

— Хорошо. Но теперь он является им.

— Только в ваших тупых маленьких мозгах, которым надо разложить всё по полочкам, потому что по-другому они работать не умеют.

Смит обнаружил, что его трясёт.

— Хватит, Фрэнк, — сказал Контролер.

Шеппард криво ухмыльнулся. Ему наконец удалось нащупать больное место.

— Я всё время забываю, что он ваш друг.

— Вы многое забываете. Например, кто ваш противник.

— Фрэнк, — повторил Контролер, — Я сказал, хватит.

Потом Шеппарду:

— Насколько я знаю Эбботта, мне тоже не кажется, что он станет устраивать пальбу посреди людной улицы.

— О'кэй, — сдался Шеппард, — будем выводить Нджалу через передний вход.

Передний, задний — особого значения это не имело. Чего ему хотелось по-настоящему — отплатить Фрэнку Смиту. И он чувствовал, что преуспел. Слабое утешение, но настроение всё равно поднялось. Он извинился и с той же ухмылкой удалился.

— Фрэнк, ты обязан держать себя в руках.

— Мы не обязаны сотрудничать с дерьмом вроде этого.

— Не обязаны. В совершенном мире — не обязаны. Но в совершенном мире люди вроде нас вообще не будут работать. А со своей работой Шеппард справляется.

— Факт. А как, какими методами — кому, к чертям это интересно?

— Фрэнк, любая страна мира нуждается в таких людях. И у любой страны мира они есть.

— То-то этот мир так благоухает.

Контролер слабо улыбнулся и перешёл к докладу о русской торговой делегации. Делегация прибывала в Лондон сегодня днём. Глава делегации прямо из аэропорта направлялся в отель, на секретную встречу с Нджалой и присоединялся к остальной делегации позже.

— Вот вам и причина, — сказал Контролер, — почему Нджала отказывается выехать немедленно. Ему нужно встретиться с русскими.

— Не думаю. Русских мы могли доставить и за город. Пытается ловить рыбку в мутной воде, вне всякого сомнения.

— Предполагается, что встреча будет секретной.

— Как моя задница. Нджала должен понимать, что мы о ней узнаем. Кстати, откуда информация?

— Через одно из африканских посольств, у нас там контакт.

— А откуда у них?

— От контакта в посольстве Нджалы. Вообще-то нам тоже кажется, что это преднамеренная утечка.

— Точно. Нджала хочет быть уверен, что мы знаем об его играх с русскими. Чтобы потом поднять цены на нефть.

— Согласен.

— Нет, — сказал Смит, — Тут что-то нечисто. Он ждёт чего-то другого. Или кого-то другого. И не хочет, чтобы мы об этом знали.

— Например?

— А кто его знает? Он замазан в куче делишек и куча эта будет побольше, чем у того же полковника Каддафи. И ничуть не чище.

— Можешь выяснить?

Смит пожал плечами:

— Могу попытаться. Но он скользкий сукин сын.

— Ненадёжный, к тому же, — сказал Контролер, нервно ковыряя мизинцем в ухе.

— То же самое говорил и Ричард Эбботт.

— Да, кстати, хотел спросить насчёт Ричарда.

Фрэнку Смиту стало любопытно, неужели вся история с русской делегацией была только преамбулой, перед тем как вернуться к Эбботту? Но зачем такие сложности? У Контролера должны быть причины. У него всегда есть причины, их просто не всегда можно понять.

После встречи с Эбботтом Смит позвонил Контролеру и как можно точнее передал их разговор. Контролер слушал молча, никак не комментируя. Потом поблагодарил и положил трубку. Но у Смита создалось ощущение, что информация будет доложена выше по начальству. Может, министру, может премьеру. От кого получает приказы сам Контролер, не знал никто.

— Из твоего рассказа следует, — продолжил Контролер, — что выглядит Эбботт совершенно нормальным. В дальнейшем будем исходить из этого.

Смит кивнул. Похоже, преамбула продолжалась.

— Поскольку мы не можем выйти с ним на контакт, у нас нет возможности, — неопределённый жест, — переубедить его.

— Его не переубедишь.

— Не переубедишь только сумасшедшего и Господа Бога. И поскольку Эбботт не совсем похож на Бога...

— Он и не сумасшедший. По крайней мере, по-моему. Если вы с ним встретитесь, то вы со мной согласитесь.

— Тогда как ты объяснишь его поведение?

— Заскок у человека. Хочет убить Нджалу. Переживи я то же, что и он — тоже хотел бы. Да и кто угодно на его месте.

Контролер кивнул:

— Полагаю, с этим всё ясно. Но вот эта чушь, насчёт того, что его сдали... Он ведь это не всерьёз? Он хоть сам в это верит?

"Так, уже теплее", — подумал Смит.

— Верит, ещё как верит. И он это вполне всерьёз.

— Но у него никаких доказательств, ты же сам говоришь.

— Для него это не имеет значения.

— Но послушай, как может нормальный человек верить в такую чушь? Ты бы, например, поверил?

"Ага, дошли до дела, — подумал Смит, — Вот что им нужно на самом деле . Потому что если верю я, могут поверить и другие. А если агенты решат, что мы способны их сдать, если цена о'кэй..."

— Тяжело сказать. Будь я на месте Эбботта и знай то, что известно ему — тоже бы наверное решил, что Департамент меня сдал.

— Фрэнк! — Контролер подпустил в голос умеренную скорбь и изумление (главное не переиграть).

— Однако, поскольку я не на его месте, то не могу себе позволить мысли, что мы способны предать нашего человека. Иначе мне бы пришлось выйти в отставку. Уйти. И рассказать всему этому чёртовому миру, что я думаю о таких вонючих дерьмовых трюках.

Смит обнаружил, что его опять потряхивает. Надо успокоиться.

— Говорю вам, это чертовски тяжёлый вопрос. Я себя чувствую тем иезуитом, который должен оправдать то, чему нет оправдания. Не могу я. Всё, что получается — нагромоздить кучу умных слов, напустить туману и не пытаться копать слишком глубоко.

Долгое молчание. Контролер опять поковырял в ухе. Откашлялся, нагнулся вперёд и сложил пальцы домиком.

— Фрэнк, — сказал он с торжественностью, немедленно заставившей Смита насторожиться, — если Ричарда предали отсюда, я бы узнал об этом первым.

— Да, это я более-менее понял.

— И могу поручиться — мы его не предавали.

Он выпрямился, посмотрел Смиту прямо в глаза и сказал даже с ещё большей торжественностью:

— Даю тебе слово.

"Слово доброго английского джентльмена", — сказал Смит. Не вслух, разумеется.

И в самом деле выглядел Контролер истинным английским джентльменом: благородная седина, голубые, чуть навыкате глаза, румянец. Его вполне можно было представить выкупающим у туземцев право первородства — за какую-нибудь пригоршню бусин Нет, неправда, — перебил себя Смит. Он просто зол, оттого и передёргивает. Надо доверять Контролеру — пока жизнь позволяет.

— Я вам верю, — сказал он. Верующий бы при этом перекрестился. Или хотя бы скрестил пальцы.

— В любом случае он был предан. Кем-то.

Смит ждал, но комментариев не последовало. Почему "предан", а не "провален" — как всегда говорят в таких случаях? Отступление от формального языка — само по себе улика.

— Мне не полагается этого говорить, — сказал Контролер, — но я рекомендовал тебя своим заместителем. Кандидатуру разумеется будет рассматривать комитет, но это чистая формальность — заниматься твои назначением буду я сам.

Смит был слишком поражён, чтобы говорить.

Контролер улыбнулся:

— Думаю, это стоит отметить. Предлагаю ужин с шампанским в "Савойе".

"Что будем отмечать? — подумал Смит, — Назначение? Или поминки по моей совести?".

15.

Посадив сонную Дорис в такси, Эбботт позвонил Джоан на домашний телефон.

Ответил мужской голос.

— Миссис Эбботт, пожалуйста.

— Кто её спрашивает?

— Я, разумеется.

— Извините, как вас зовут?

— Микки-Маус, тупая ты горилла.

Эбботт повесил трубку. Интересно, что с ней? Фрэнк Смит будет в курсе. Набрал номер Смита — ответила Джоан.

— Джоан, как ты? Всё нормально?

Она стала было рассказывать про допрос, но почувствовала, что перехватывает горло.

— Понял, дальше можешь не рассказывать. Знаю и Шеппарда, и ту бисексуальную сучку.

— Фрэнк разрешил мне переночевать здесь. Он...заботится обо мне.

— Отлично. Он славный парень. Знаешь, мне всегда казалось, что он к тебе неравнодушен. Стесняется только немного.

— Ричард, этой ночью я...

Она запнулась.

— Джоан, — помолчав сказал он, — ты ничего мне не должна. Меньше всего — оправдываться. Я рад, что Фрэнк заботится о тебе, на самом деле. Передай ему тоже, хорошо?

— А ты? А деньги? Я взяла для тебя..

— Уже не нужно. У меня всё в порядке.

— Ты уверен? У тебя есть, где жить?

— Да, да. Мне повезло. Говорят же, что когда-нибудь обязательно должно повезти.

— У тебя есть женщина.

— Что?

— У тебя есть женщина. По голосу чувствую.

Он расхохотался.

— Ты всегда чувствовала, что у меня есть женщина.

— Постарайся не сделать её несчастной. И, Ричард, будь осторожен.

— Буду, буду. И носки буду менять дважды в неделю.

— Опять ты смеёшься.

— Фрэнку скажи, Шеппарду я припомню. И не в благодарственных молитвах.

Он говорил о пустяках, как всегда с Джоан, но она понимала, о чём он.

— Фрэнк узнал твой код, как только услышал запись.

— Как и предполагалось.

— Но Шеппарду не сказал. Просто посмеялся. И оставил Шеппарда потеть там на всю ночь. Он его терпеть не может.

— Зато любит тебя.

— И тебя.

— У парня безупречный вкус. Следи за собой, Джоан.

— И ты, Ричард. И ты.

Он дал отбой, потом позвонил в отель, представился лондонским корреспондентом "Пари матч" и сказал, что хочет поговорить с пресс-секретарём полковника Нджалы. После некоторого ожидания трубку взял Артур и поинтересовался на французском, чего ему надо.

Эбботт ответил, что журнал заказал фоторепортаж о Нджале и ему хотелось бы взять у полковника интервью, желательно на каком-нибудь интересном фоне. На террасе пентхауза, например, они ведь занимают именно пентхауз?

— Да, мы в пентхаузе. Когда вы хотели бы взять интерью?

— Сегодня, если можно.

— Боюсь, это невозможно. Ночью Его Превосходительство выезжает за город.

— Я мог бы взять интервью прямо там. Если понадобится, могу съездить...

— Боюсь, это невозможно. Его Превосходительство желает полного покоя и не будет давать никаких интервью.

— Надеюсь, он не заболел?

— Нет. Просто желает отдохнуть.

— Ну хорошо, тогда может по возвращении? Куда, говорите, он выезжает?

— Боюсь, этого я вам сообщить не могу .

Эбботт и не расчитывал, но попробовать стоило.

Он пошатался по парку и довольно быстро нашёл скамейку, с которой мог видеть отель — включая террасу пентхауза. Если Нджала выйдет подышать свежим воздухом, то через трёхкратный прицел будет как на ладони. Но сидеть средь бела дня со снайперской винтовкой на коленях...

Другое дело вечером... Вопросы возникали один за другим: на когда назначен отъезд? Стоит ли доставать винтовку? Если Нджала выйдет на террасу — увидит ли его в темноте сам Эбботт? Зависит от фоновой подсветки. Стрелять по тёмному силуэту на светлом фоне будет удобнее. Впрочем, к винтовке прилагается ночной прицел.

В идеале, Нджале полагалось осознать, что его ждёт смерть, но это уже роскошь. Если есть шанс убить его — шанс надо использовать. Но любой шанс необходимо продумать и использовать с осторожностью. В первую очередь осторожность. Вначале надо достать винтовку, что требует ещё большей осторожности.

Он сидел, подперев голову рукой, и напряжённо думал.

Мимо, обнявшись, прошла влюблённая парочка — он их не замечал.

Девушка сказала парню:

— Видишь, человек на скамейке? Смотри, почти слышно, как он думает. Поэт, наверное, или философ.

Парня интересовали более насущные темы: тёплый весенний день, румянец на её щеках, запах её кожи и колыхание груди под тонкой блузкой.

Когда-нибудь обязательно должно повезти, как сказал Эбботт. Даже если потом одни неприятности.

Старшему суперинтенданту Шеппарду повезло как раз пока сам Эбботт размышлял в Гайд-парке.

Удача явилась к суперинтенданту в образе группы Сапёрного подразделения Скотленд-ярда. Подразделение проводило рутинную проверку камер хранения. Использовались металлоискатели и натренированные на поиск взрывчатки собаки: предыдущей ночью было сообщение о бомбе на Юстон-стейшен.

На станции Ватерлоо одна из групп наткнулась на чемоданчик, детектор указывал на большое количество металла внутри. Чемоданчик со всеми предосторожностями вскрыли. Ознакомившись с содержимым, группа немедленно связалась со Скотленд-ярдом.

Когда сержанту Клиффорду позвонили, он игрался с игрушечной железной дорогой.

Клиффорд, холостяк с бледным лицом и выцветшими глазами, жил вместе с матерью и коллекцией игрушечных поездов в безликом спальном пригороде, единственным плюсом которого было бесперебойное железнодорожное сообщение с вокзалом Ватерлоо. Женщины его не интересовали.

— Клиффорд, — это был Шеппард, — помните винтовку, которую заказывали специально для Эбботта?

Обычно мёртвые глаза Клиффорда разом оживились:

— Помню? Да как я могу её забыть? Мы вместе испытывали её на том стрельбище под Солсбери. Изготовлена в единственном экземпляре на базе Армалайт-15, оборудована трёхкратным Лезервудовским прицелом. А начальную скорость знаете? Три тысячи двести пять футов в секунду. На пяти сотнях ярдов каску прошивала навылет, а потом ещё проделывала в голове дыру с кулак. А что до баланса, мне никогда не попадалось оружия, которое бы так ложилось в руки...

Он вздохнул, как иные вздыхают о первой любви.

— Думаю, мы её обнаружили. На станции Ватерлоо. Когда сможете там быть?

Через полчаса сержант Клиффорд уже заканчивал свой осмотр.

— Она. Без сомнения.

Он извлёк из чемоданчика детали, собрал. Произвёл частичную разборку, собрал ещё раз. Все его действия были очень быстрыми, но нежными, почти ласкающими.

Потом он вскинул винтовку и навёл на человека в котелке, пересекавшего вестибюль в направлении выхода на Йорк-роуд.

— Этой штукой вы можете уложить кого угодно, — сказал он с благоговейным придыханием. Потом так же быстро и аккуратно разобрал оружие и уложил обратно в чемоданчик.

— Вам лучше побыть здесь, на случай, если он появится. На глаза ему не попадайтесь. Я пошлю вам несколько человек, которых он никогда не видел. Здоровенные такие ребята.

— Сэр, при всё моём уважении, таких громил он распознает на раз. Лучше послать таких, у кого на лбу не написано, что он коп. Вроде того длинноволосого красавчика...как его там...Питерса. И Франклина.

— Двое? Этого недостаточно.

— Тогда ещё этого дылду, который смахивает на пастора — Эшби. Так нас уже четверо. Больше этого уже рисковано.

Шеппард подумал и медленно кивнул:

— Хорошо.

— Скажите, пусть наденут что-то типа джинсов и вообще выглядят позапущеннее.

— Сказать, чтобы брали с собой оружие?

— Нет. Оружие будет у меня, и этого достаточно.

Шеппард снова кивнул и потёр подбородок. Клиффорд — человек довольно ограниченный, но в рамках этих ограничений — эксперт. Шеппард доверял ему безоговорочно.

— Мы ведь не хотим случайных жертв среди гражданских?

Глаза Клиффорда вспыхнули и снова помертвели. Голос стал блеклым и скучным:

— Использование оружия разумеется будет избегаться... будет сводиться исключительно к самообороне либо защите населения.

Шеппард продолжал кивать и тереть подбородок, едва прислушиваясь, как Клиффорд откашливается:

— С другой стороны, если других способов остановить его не существует...

Шеппард послал Клиффорду особенный острый взгляд .

— Тогда остановите сукина сына.

Клиффорд почти засиял. Он не любил Эбботта и причина была по-детски простой: кто-то когда-то сказал, что как стрелок тот лучше Клиффорда. Это даже не было правдой, но ограниченный умишко сержанта смертельно оскорбился.

На обратном пути Шеппард после долгого спора с самим собой решил, что Контролеру звонить не будет. С какой радости, в конце концов? Оффициально он не подчинён ни Контролеру, ни кому-либо в СИС. И в любом случае, прерогатива ареста принадлежит ему, а не Контролеру. Так что чёрт с Контролером.

...И позвонил Контролеру, как только вернулся в офис.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал Контролер. Его беспокоила перспектива пропустить парусные гонки в Соленте на этих выходных, — Кто на месте отвечает за проведение операции?

— Сержант Клиффорд.

— Ох.

Долгая пауза.

— Я не уверен, что это тот человек, на которого стоило бы оставлять операцию.

— Вы сами говорили, что Эбботта надо остановить...убить, если понадобится.

— Да, но только Эбботта. Помните, это станция Ватерлоо, а не аэропорт в Лоде.

Эбботт вернулся на квартиру, обнаружил там Элис, вернувшуюся с покупками, но был слишком озабочен, чтобы обратить на них внимание.

— Смотри, — она развернула пиджак, — Донегольский твид. Красиво, нет?

— Очень красиво, — отрешенно сказал он.

— Примеришь сейчас?

Он примерил.

— Очень красиво, — повторил Эбботт.

— Ричард, тебя что-то беспокоит?

— М-м-м?

— Говорю...

— Нет, ничего.

Но он беспокоился. Она чувствовала это и хотела понять причину. И в то же время не хотела. Как только она начинала обдумывать ситуацию, та начинала выглядеть безвыходной. И подобно большинству из нас, столкнувшись с безвыходным положением, она пыталась думать о чём-то другом. Отчаянно строить свой маленький воздушный замок, надеясь, что реальность никогда не ворвётся в него.

— Я люблю тебя, — сказала она, — никогда по-настоящему не знала, что это значит. А теперь знаю.

Она посмотрела на него, опустила голову. Прядь волос упала ей на лицо. Элис закинула её за ухо привычным движением, делающим её такой юной, искренней и ранимой.

Эбботт погладил её по шее. Она склонила голову набок, прижавшись к его руке — тёплой, сухой и нежной.

Что хорошо в станции Ватерлоо — она не меняется никогда. Всегда такая же — большая, гулкая и грязная. Даже музыка из динамиков та же — времён войны. Или так казалось Ричарду Эбботту.

Он намеревался оставить чемоданчик в подземке, но обнаружил ячейки закрытыми и без ключей — скорее всего против террористов. Встревожился — а если закрыта и камера хранения? Впрочем, беспокоиться не стоило, с ней всё было нормально. Стояла на том же углу напротив платформ 1 и 2, между шеренгой телефонных будок и мужским туалетом, знаменитым своей коллекцией граффити. Внимательно понаблюдал: содержимым багажа никто не интересовался.

Неподалёку угрюмо опирался на метлу седоусый дворник. Эбботт заговорил с ним и незаметно перевёл разговор на недавние угрозы терактов.

— Никто ничего не проверяет. У них и своих дел по горло. Будут ещё нос совать в каждую сумку — вообще отсюда не вылезут.

Эбботт согласился, что да, точно не вылезут, и встал в очередь. Усталый клерк окинул чемоданчик вялым взглядом и уже через несколько минут Эбботт выходил с квитанцией в руке.

Это было три дня назад. Теперь здесь, за раздвижной дверью поджидал сержант Клиффорд — с чисто кошачьим терпением. Он был надёжно скрыт от посетителей, а сам мог оказаться на перроне в секунды.

При сержанте был его собственный специальный пистолет — Ремингтон XP-100 в собственной специальной кобуре. Пистолет этот больше смахивал на небольшое ружьё — со своим продольно скользящим затвором, центральным боем и десятидюймовым стволом. С такими спецификациями и такой длиной ствола он задумывался, как спортивно-охотничий, но создатели, похоже, подумали и об убийцах (в качестве потенциальных пользователей). Потому как винтовочный патрон Файерболл 0.221, под который он создавался, даёт начальную скорость выше, чем у любого другого пистолета в мире.

Ремингтон был моделью однозарядной, но Клиффорду большего и не требовалось, особенно если цель двигалась. Если его реакция и меткость при стрельбе по движущимся мишеням и отличались от абсолютных, то ненамного.

Снаружи, у входа, подпирали стенку двое юных хиппи. Один в широкополой шляпе, драном свитере и при чётках, на втором — длинноволосом — забитая в потрёпанные джинсы рубашка расцветок флауэр-пауэр.

Вид у обоих был усталый и нерадостный. Каждый мог видеть, что всех перспектив на обозримое будущее для них — покуривать под стенкой. Двое были теми самыми бойцами из Спецотдела, которых просил Клинффорд.

Третий — Эшби, высокий, тощий с чахоточным лицом, восседал на одной из скамеек напротив камеры хранения. Чёрный костюм, чёрный галстук и томик карманной Библии, куда он время от времени косился, делали его похожим на одного из этих проповедников из южных штатов, равно готовых спасать души и совращать женщин.

В конторку клерка встроили кнопку, которую тот мог нажать ногой — сигнал для Клиффорда и остальных.

План был простым и казался вполне дуракоупорным. Всё, что требовалось — подождать, пока рыбка клюнет, потом подсекать.

Клюнуло в тот же день. У конторки как раз образовалась небольшая толпа — человек семь-восемь. В том числе два здоровенных и шумных мужика в изрядном подпитии. Толпа планом предусматривалась, пьяные амбалы — нет.

Квитанции были у всех, но по-настоящему клерк видел только одну — у человека, смахивавшего на бродягу — в своей продранной шляпе, надвинутой на глаза и в длинном ветхом плаще. Этой квитанции клерк ждал весь день. Изо всех сил он нажал на кнопку.

Двое из Спецотдела ввалились в дверь и стали протискиваться к конторке. Один из них попытался оттеснить с дороги большего из амбалов.

— Ты кого толкаешь, хиппи недоделанный? — рявкнул тот и одним ударом послал обидчика в нокаут.

Второй боец добрался до конторки, где надрывался клерк: "Это он, это он!".

Прежде чем боец успел что-то предпринять, бродяга своротил с конторки кассовый аппарат и обрушил на него, сокрушая нос и скулу. Боец осел на пол, в глазах медленно гасло изумление.

Секундами позже подоспели Эшби с Клиффордом и попытались прорваться к бродяге.

Амбал заорал: "Четверо на одного, да?! Мочи козлов!". Клиффорд поймал его на замахе, крепко ухватил за лацканы и ударил головой в лицо. Пьяный рухнул, Клиффорд перешагнул через него как раз в тот момент, когда бродяга вывернулся из рук Эшби и кинулся к выходу.

Эшби бросился было за ним, но Клиффорд закричал:

— Оставь его! Оставь!

Он опустился на колено, выхватил Ремингтон, перехватил для устойчивости второй рукой, выдохнул и выжал спусковой крючок — всё одним слитным движением.

Бродягу, бывшего уже ярдах в десяти от выхода, вдруг подбросило фута на два в воздух, перевернуло и он рухнул навзничь — прямо рядом с плакатом: "Голубей не кормить". Невидящие глаза смотрели куда-то под потолок.

Файерболл 0.221 снёс два шейных позвонка и вышел через горло. К тому моменту, когда до тела добрались, оно уже плавало в луже крови — неожиданно большой и увеличивающейся.

— Гос-споди, — выдохнул Клиффорд, сам не узнавая своего голоса.

Он убил не того.

* * *

Она была полногрудой, худой, с кожей, темнее, чем у Кироте (темнее ночи), с высокими африканскими скулами и профилем Нефертити. Он называл её Дженни. Настоящее её имя больше смахивало на икающее "Йенни", произнесённое пьянным немецким матросом.

Она искупала его, накормила, дала приют и выходила.

Остальной бидонвиль полагал, что он её сутенёр, и это изрядно раздражало тех, кто считал, что сутенёру непременно полагается быть чёрным.

В конце концов какой-то патриот попытался исправить положение при помощи ножа. Но в тот момент, когда он перешагивал порог трактира, ему сделали ему подсечку, а потом уронили на голову тяжёлый глиняный горшок. Посетители затолкали тело под стол и вернулись к прерваным занятиям. Время от времени патриоту лили на голову пиво, пытаясь привести в чувство. Тот не реагировал, и Эбботт решил, что он мёртв. Позже, заглянув под стол, он обнаружил, что тело удалилось.

В меню имелось два напитка: маисовое пиво и мутный бесцветный самогон, с обжигающим вкусом туалетного дезинфектанта и привкусом креозота. От самогона Эбботта тошнило и он перешёл на пиво. Пиво оказалось неожиданно крепким. Эбботт не чувствовал хмеля, пока не попытался привстать. Пришлось долго отсиживаться, ожидая, пока снова начнут слушаться ноги.

Трактир был тесным, жарким и скверно освещался светом коптящей парафиновой лампы.Вонь стояла неописуемая и в какой-то момент он решил, что с него достаточно. Снаружи стояла ночь — тёплая, тёмная и полная звёзд.

— Господи! Ночь тёмная, ты тоже. Не заметил.

Они стояли там, пока глаза не привыкли к темноте. Но даже так разглядеть можно было только горбатые силуэты хижин в бледном свете звёзд. Повсюду лежали длинные тени. На свежем воздухе Эбботта снова развезло, и он опёрся на плечо Дженни.

От неё пахло теплом и мускусом. Интересно, какая она в постели? Интересно ещё, не прячется ли в одной из длинных теней патриот с ножом? Его не в первый раз пытались зарезать в этом бидонвиле — алкоголь здесь был и источником радости, и причиной большинства драк.

Риск получить нож промеж рёбер — за пиво или женщину — конечно существовал, зато выдавать его полиции никто не собирался .

Это радовало. С ножами он мог разобраться и сам.

16.

На Шеппарда Фрэнк Смит наткнулся через час в Скотленд-Ярде. Смит как раз сделал в пресс-центре заявление для вечерних и воскресных газет и заканчивал объясняться с Контролером (тот находился на своей яхте в Соленте и выходил на связь по радиотелефону) и министром (дома, в Белгравии). Оба нервничали.

— Господи всемогущий, — сказал Контролер, — неужто нельзя мне на пять минут отлучиться, чтобы что-то не пошло вразнос?

Смит успокоил его, указав, что вразнос пошло бы по-любому, безотносительно к его участию. Потом зачитал ему заявление для прессы. Там говорилось, что погибший был боевиком ИРА, намеревавшимся забрать оставленное в камере хранения оружие, при попытке задержания оказал сопротивление и был убит. Из соображений безопасности раскрытие подробностей происшествия на этом этапе нежелательно.

Газеты пошумят пару дней и забудут. ИРА разумеется будет всё отрицать, но кто верит ИРА? К тому же он вполне мог быть членом одной из отколовшихся групп.

Контролер хмыкнул. Считает ли Смит, что ему, Контролеру надлежит вернуться и провести расследование? Смит не считал. Он полагал, что Контролер может оставаться на месте и наслаждаться гонками. Он сам расследует происшествие должным образом и доложит в понедельник.

Министра Смит успокоил, сказав примерно то же самое, но без подробностей, добавив в заключение: "Оставьте это профессионалам и не беспокойтесь". Беспокоил министра не сам труп и не то, как он таковым стал, а возможные последствия этой истории для него и его политической карьеры. В конце концов он не был знаком с покойником. Это был всего лишь покойник. Даже не избиратель, притом.

Министр чувствовал, что находится на переломном этапе своей карьеры (Он называл его "водоразделом"). Левое крыло партии было недовольно премьером, и собиралось добиваться его отставки. Министр левым нравился и рассматривался ими, как вероятный преемник. С другой стороны, он пользовался и поддержкой премьера — иначе тот не взял бы его в Кабинет. Рано или поздно придётся слезть с уютного забора и присоединиться к одной из группировок. Министр отчаянно пытался угадать, к какой. Меньше всего ему сейчас нужны были скандалы и провалы — особенно в сфере обеспечения безопасности.

Смит заверил его, что неприятностей не предвидится, а если и предвидятся, то небольшие, и вообще всегда можно найти козла отпущения. Последнего Смит вслух не говорил, упомянув полунамёком. Намёки министр понимал очень хорошо. Настолько, что решил проведать умирающую жену.

Закончив с ним, Смит взялся за расследование.

— Ну хорошо, так как, чёрт побери, Клиффорд мог так напортачить?

— Он не портачил, — за своих людей Шеппард всегда стоял до последнего.

— Застрелить не того человека — как тогда это называется?

— У него не было выбора. Вопрос секунд. В конце концов, если б это оказался Эбботт мы бы только порадовались.

— Предполагалось, что он будет знать, Эбботт это, или не Эбботт. Предполагалось, что перед тем, как начинать пальбу, он его опознает. Для того и посылали Клиффорда, так?

Шеппард объяснил, что Клиффорд видел того человека только со спины, что человек закрывал лицо и переоделся бродягой — маскировка, которой Эбботт пользовался всего пару дней назад.

— Чтобы застрелить человека, этого недостаточно.

— Ещё одно — его реакция. Послушайте, если вы хватаете обычного человека с улицы, он пугается, теряется, начинает протестовать. Но реагировать,как тот парень не станет. Реагировать? Да он просто взорвался. Вроде грёбаного вулкана.

Он тряхнул головой.

— С точки зрения Клиффорда это должен был быть Эбботт.

— Увы, не был, — Смит вздохнул, — Подозреваю, что это — один из драчливых бомжей с которыми мы познакомились той ночью.

— Но почему он послал вместо себя другого? Что его насторожило?

— Сообщение о бомбе на Юстон-стейшен.

— И что?

— Скорее всего, он предположил, что начнутся проверки в камерах хранения других станций. С металлоискателями или что-то в этом духе. Вот так он и работает. А может просто лишняя мера предосторожности... "Избыточная защита", как он выражается. Шахматный термин, кажется.

Шеппард поразмыслил секунду.

— Тогда Эбботт был там и всё видел.

Смит кивнул.

— И удрал, как только всё пошло не так.

— Стрельбы он наверное не предполагал. Думал, того человека просто арестуют и выпустят в участке, как только всё выяснится.

Смит с Шеппардом были правы. Эбботт наблюдал, прислонившись к автомату "Нестле" — наверху лестницы, ведущей на Ватерлоо-роуд.

Увидев пистолет Клиффорда, он выхватил свой и взял его на прицел. Но откуда-то появились девушка со старушкой и перекрыли ему линию огня. А потом Клиффорд выстрелил и бомж полетел на пол.

Эбботт убрал пистолет в кобуру и стал спускаться. Потом заметил мужчину, с открытым ртом уставившегося на него.

— Вы на автобус? — спросил Эбботт.

— Э-э, да, — выдавил тот, — на этот, э-э, как его, шестьдесять восьмой.

Цветом прохожий уже сравнялся с побелкой.

— Пройдусь с вами, — предложил Эбботт.

Прохожий сглотнул и кивнул. Они спустились, повернули направо и вышли со станции. Прохожий не издавал ни звука, он даже не смотрел на него. Его трясло.

— Всё, что от вас требуется, — мягко сказал Эбботт, — это сесть на автобус и уехать.

Шестьдесять восьмой подошёл почти сразу.

— Вот и всё. Вы ведь везунчик? На скачках играть не пробовали?

Прохожий поспешно поднялся на автобус, чуть не споткнувшись. Эбботт проводил его взглядом. Мужчина сидел неподвижно, будто примёрзнув к сиденью.

— Билеты, пожалуйста, — обратился к нему кондуктор.

Мужчина невидящим взглядом смотрел перед собой.

— Билеты, пожалуйста, — кондуктор наклонился поближе.

— Тот человек...у него пистолет, — глаза мужчины наконец сфокусировались, — Говорю вам, у него пистолет. И глаза вот такие.

— Слушай, парень, мне некогда, — кротко сказал кондуктор, — Куда тебе надо?

— Не знаю, — мужчина снова и снова переживал приключение своей жизни. Проза жизни меркла на фоне героических фантазий. Позже он пойдёт в полицию с неточной и искажённой историей.

Эбботт тоже не знал, куда идти. Возвращаться не хотелось, требовалось развеяться. Мозгу, как перегрузившемуся компьютеру, требовалась пустая программа.

Взял такси до Эрлс-Корт. Там всегда бывают какие-нибудь выставки. Подойдёт любая.

...Место казалось неживым, закрытым и перегороженным. Казалось, всё здесь вымерло уже несколько лет назад.

Он не спеша вышёл на Олд-Бромптон-роуд, прошёлся до Лилли-роуд и оказался перед Вест-Сентер-отелем. Там ему удалось найти идеальное развлечение, свою идеальную пустую программу: шахматный конгресс.

В Англии в шахматы играют в условиях, приближённых к спартанским. Тут условия были почти роскошными. Под конгресс отвели три огромных помещения. В одном проходил турнир гроссмейстеров, в другом — открытый турнир. В третьем были установлены демонстрационные доски, где игру гроссмейстеров комментировали мастера и просто сильные игроки. Эбботт направился именно туда. Он устроился в кресле и скоро потерялся среди проходных пешек, слабых клеток, угроз слоном в варианте дракона и прочих тонкостей игры, которую Чандлер называл самым большим пожирателем человеческого интеллекта после рекламного бизнеса.

По странному совпадению на тот же конгресс занесло и министра. Благое намерение навестить жену отправилось обычным путём благих намерений, как только он оказался в палате. Уже через пару минут он пытался найти благовидный повод, чтобы сбежать из этой пропахшей цветами и смертью комнаты с белыми стенами.

У чёрной красотки спектакль в пять, но если зайти к ней в без четверти четыре...или даже к четырём, можно успеть... Даже в полпятого...Её выход во втором акте...может приехать в театр не раньше пяти... Тут до него дошло, что жена обращается к нему.

— Побудь со мной, — попросила она сжимая его руку. Голос её был слабым, ладонь — холодной и влажной, — Не оставляй меня.

— Разумеется, не оставлю. Разумеется. Вот только должен на шахматный конгресс заглянуть. Ну тот, в Фалхэме.

— Не иди.

— Но я дал слово. И это мои избиратели. Давай так — выйду на полчаса — и сразу обратно.

— Останься. Пожалуйста.

Она внезапно ощутила приближение смерти. Смерть была уже здесь, в этой комнате, она знала это. Чувствовала её присутствие, хоть и не могла видеть. И не ветер шевелил занавеску — за нею пряталась смерть. Она не увидит её, смерть не покажется просто так. Смерть будет ждать, пока она не заснёт, потом выйдет и унесёт с собой на крыльях тьмы.

Но пока она не спит, пока держится за руку мужа, пока говорит с ним, смерть не посмеет показаться. Пока она не спит, смерть так и будет сидеть за занавеской. Накатывала сонливость, но она крепче держалась за руку мужа и возвращалась в реальность.

— Я ненадолго, обещаю.

— Она не посмеет вылезти, пока ты со мной.

— Кто не посмеет?

— Она. Видишь, занавески?.. Она не хочет ждать.

Бредит. Он погладил её по руке.

— Скоро буду, — обещал он, осторожно высвобождая руку.

На глаза ей навернулись слёзы. В последнее время она очень ослабела, часто плакала, так что особого внимания он не обратил.

— Не уходи, — прошептала она, — Пожалуйста.

В Фалхэме министр был в полпятого. Позвонил. Постучал в дверь. Никого. Вздохнул. Ладно, положим он и не особо надеялся застать её. И что теперь? Возвращаться не хотелось. В конце концов, можно и вправду сходить на этот конгресс. Шахматы министр не любил, все его познания в этой области сводились к тому, как переставляют фишки, однако ж всё лучше, чем возвращаться в больницу.

Он припарковался в подземном гараже, поднялся на конгресс, где его приветствовали организаторы. Понаблюдав пару минут за игрой гроссмейстеров, он перешёл в демонстрационный зал и сел слушать комментарии экспертов, ни слова из них не понимая.

— Очень хорошо, — похвалил он, — Весьма впечатляет.

Эбботт сидел в том же зале, но не замечал министра, а министр не замечал его. Если б не это, они бы непременно узнали друг друга.

Потом министра пригласили в офис менеджера выпить шампанского. По дороге он доброжелательно улыбался десяткам людей, которых, насколько ему помнилось, видел впервые. Рассеянно погладил по голове попавшегося ему карлика, приняв его за ребёнка.

В офисе он был оживлён, много и убеждённо говорил ни о чём, а два больших бокала в высшей степени сухого и в высшей степени недурного шампанского определённо подняли настроение. После уместного перерыва и уместных протестов, он согласился на третий бокал.

На обратном пути министр чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Если повезёт, и, если жена уже спит — сегодняшний сеанс ужасной палаты можно считать законченным. Не повезло (или всё-таки?). Жена не спала. Она умерла.

Это было шоком. Он ждал её смерти уже несколько недель, и всё равно она оказалась для него шоком. Большим, чем он себе представлял. Он почувствовал себя слабым и разбитым. Доктор предложил ему успокоительное, министр отказался (самое то: смешивать седативные с алкоголем) и поехал домой.

Дом казался опустевшим. Он был таким ещё с тех пор, как жена легла в больницу. Но теперь она уже не вернётся, и это придавало пустоте новое измерение. Квартира была пустой и, удивительное дело, гулкой. Повсюду висели ковры, тяжёлые занавеси — и всё равно казалось, что любой звук отдаётся эхом в углах.

Что ж, теперь он свободный человек — впервые за двадцать лет. Министр посмотрел в зеркало. "Теперь ты свободный человек".

Но чувствовал он себя не свободным — одиноким. Странно, но ему не хватало её. Впрочем, этого следовало ожидать. Проживи двадцать лет с собакой — тебе её тоже будет не хватать. А жену он любил — в той мере, в какой вообще мог любить кого-либо, кроме себя. В какой-то момент сентиментальности он даже пожалел, что так и не смог стать ей хорошим мужем.

В десять надо будет заехать за чёрной красоткой. Придётся, разумеется, соблюдать осторожность. Если пойдут слухи... Люди этого не поймут.

Николая Николаевича Нежметдинова, руководителя русской делегации, Нджала встречал водкой и распростёртыми объятиями. Первые полчаса беседа велась вокруг выпивки и женщин — двух тем, как знал Нджала, особенно близких сердцу Николая Николаевича. Чего он не знал — так это того, что для Николая Николаевича и то, и другое было лишь компенсацией за скорбь нашего всё более скорбного мира — и в то же время частью этой мировой скорби. Это была очень русская мысль, для Нджалы, при всей своей проницательности, непостижимая.

Николай Николаевич улыбался, слушал, издавая время от времени подобающие междометия и терпеливо ждал, когда Нджала перейдёт к делу. Формально являясь руководителем торговой делегации, Николай Николаевич имел весьма скромные познания в торговле и весьма обширные — в области вооружений. А Нджале требовалось оружие — вроде новейших зенитно-ракетных комплексов и тактических ядерных боеприпасов.

Нджала как раз находился в состоянии хорошо продуманного пограничного конфликта с соседом, страну которого собирался завоевать. В дальней перспективе планнировалось завоевание всех сопредельных стран с последующим провозглашением Федеральных Штатов Западной Африки — с собою в роли президента. В свою очередь и это было только частью ещё более амбициозного проекта, имевшего целью покорение Центральной, а впоследствие и Южной Африки — и, в конечном счёте — власть над всем континентом. И если русские будут и дальше снабжать его оружием и инструкторами, то они могут расчитывать не просто на зацепку — на постоянное базирование в Африке. В масштабах, на которые они не надеялись в самых смелых имперских мечтах.

Китайское влияние сократится до клочка земли где-нибудь в Танзании. С находящимися под русским контролем объединённой Чёрной Африкой и Ближним Востоком, и Средиземным морем, превратившимся в что-то вроде русского внутреннего моря, Россия превращается в сильнейшую мировую державу.

Николай Николаевич, слышавший всё это уже не раз, улыбнулся своей грустной русской улыбкой и заметил, что на пути к контролю над Ближним Востоком существует ещё несколько проблем. Одна из которых называется Израиль.

Израиль Нджала отмёл пренебрежительным жестом. Вот так Израиль будет сметён в море совместным ударом Объединённой Африки и Объединённой Арабской республики.

Николай Николаевич обратил внимание на то, что Объединённая Арабская республике ещё очень далека от объединения. А Чёрная Африка — ещё дальше.

— Верно, — ответил Нджала, — но помогите мне сейчас, и я сделаю всё необходимое. И через два или три года переговоры и военная сила сделают меня президентом Западно-Африканской Федерации.

— Либо покойником.

Нджала пожал плечами.

— Профессиональный риск любого африканского лидера. Но кроме необыкновенной живучести мне понадобится ваша помощь.

— Вы будете получать её в ограниченном количестве — пока не докажете, что способны осуществить ваши планы. И выполнять обещания. Последнее особенно важно.

— Разумеется, я буду выполнять. Если нет — вы можете сорвать мои планы. Мы зависим друг от друга, разве вам это не понятно?

— Да, нам это понятно. А вам? — он грустно улыбнулся, — А если в какой-то момент — скажем, оказавшись президентом этой Африканской Федерации, вы вдруг решите, что способны обойтись без нас?

— Вы недооцениваете меня. Это будет глупо и недальновидно. Мои планы накрепко завязаны на Советском Союзе. Я не из тех арабских лидеров, которым кажется, что они могут использовать Советский Союз — ничего не давая взамен.

Он сделал паузу, наклонился вперёд и тяжело посмотрел на Николая Николаевича.

— Я верю, что нас связывают общие интересы. Верю, что вы можете помочь мне обрести власть над Африкой. Верю, что вы поможете удержать эту власть. Я знаю, что не смогу обойтись без вас. И ещё я знаю, что вы не сможете обойтись без меня — если собираетесь включить Африку в сферу ваших интересов.

Николай Николаевич кивнул:

— Я внимательно выслушал вас, и ваши предложения мне нравятся, но я не уверен, что могу безоговорочно доверять вам, — он предстерегающе поднял руку, — Пожалуйста, поймите меня правильно, я не хочу показаться грубым. Сегодня люди говорят одно и они честно верят в это. Потом обстоятельства меняются и люди верят во что-то другое.

— Разумеется, никто не может предвидеть, что ждёт его в будущем. Исходить следует из того, что мы имеем сегодня. А сегодня мы имеем общность интересов. И от союза с вами я только выиграю.

— На сегодняшний день вы в союзе с англичанами.

— Временная мера. Просто продаю им нефть, пока держатся цены.

— И уран.

— К сожалению, это одно из условий сделки. Как бы то ни было, контракт заключён на три года. Как только они начнут добывать нефть в море, им вряд ли понадобится наша. В любом случае, они её не получат . И урана тоже.

Он улыбнулся, продемонстрировав большие белые зубы.

— И тогда мы ваши.

Николай Николаевич видел резон в его доводах, но всё ещё пребывал в сомнениях. Русские всегда пребывают в сомнениях, даже по отношению к самим себе. Национальный недуг — коллективная паранойя — делает их исключительными шахматистами, но в сфере дипломатии ведёт к излишним предосторожностям и обострённым реакциям.

Впрочем, у них были основания не доверять Нджале — скользкому, как свинья из лужи. Они не сомневались, что обретя власть, Нджала первым делом постарается выйти из-под их контроля, при этом не портя отношений. Нджале требовалась власть, не ограниченная чьим-либо влиянием. Это была игра, в которую русские играли и ранее — с неизменным успехом. Правда, противник им на сей раз попался тоже незаурядный, настоящий эксперт в области грязных игр.

Николай Николаевич сказал, что доложит Политбюро. Если всё пройдёт гладко, группа военных советников посетит Нджалу по его возвращении в Африку.

Ещё водка, ещё признания в вечной любви и дружбе, после чего русский убыл и Нджала с Артуром спустились выпить чай в ресторане — второй раз за всё пребывание в отеле. Полдюжины сопровождавших их бойцов Спецотдела расселись за близжайшими столиками. Ещё двое заняли места у дверей.

Нджала имел при себе чёрный чемоданчик, из тех, с которыми ходят бизнесмены.

Оживлённо болтая, вошли трое молодых людей. Оливковый цвет кожи — с равным успехом они могли быть испанцами, кубинцами, арабами и даже итальянцами. Учебники подмышкой делали всех троих похожими на студентов. Один нёс чемоданчик, похожий на тот, что был у Нджалы. Боец на входе попросил их открыть крышку. В чемоданчике оказался конверт с надписью на арабском, в конверте — тяжёлый золотой браслет, искусно выполненный в форме рук, сошедшихся в рукопожатии.

— Это для моего брата, на его совершеннолетие, — с улыбкой объяснил молодой человек.

Они собирались усесться за столик, но Нджала заметил их и предложил присоединиться к себе. Много чая, много разговоров, много смеха и через полчаса все разошлись.

Вернувшись в пентхауз, Нджала открыл чемоданчик и обнаружил браслет.

Он протянул конверт Артуру.

— Ты знаешь арабский. Что они пишут?

— "Возлюбленному брату и благодетелю, сделавшему возможным столь многое, да хранит его Аллах. Да не укоротится его тень".

— Отлично, — Нджала улыбнулся своей белозубой улыбкой, — у меня удачный день.

Работа была красивой, а Нджала любил красивую работу. Он надел браслет на правую руку и любовался им все последующие дни.

17.

Вынырнув из трёхчасового счастливого забытия, Эбботт с сожалением оставил анализ жертвы белой королевской пешки белыми в защите Пирца-Уфимцева, взял такси и вернулся.

Элис обняла его и прижалась к нему. Это не было автоматическим приветствием, скорее желанием быть вместе. Его прикосновение, его тепло успокаивали и согревали, как весеннее солнце.

— Ты так долго, я уже начинала волноваться, — Она посмотрела на него, — с тобой всё в порядке?

— Со мной — вполне.

— Что-то не так?

— Нет. Всё к лучшему в лучшем из миров.

Горечь в его голосе вызывала новые вопросы, но Элис решила не спрашивать. Было в его тоне что-то, не располагающее к расспросам.

— Я уже собиралась ужинать.

— Давай поужинаем где-нибудь.

— Где?

— Где скажешь.

— Давай, где мы ужинали всегда. Тот итальянский ресторанчик на Кенсингтон-Черч-стрит. Помнишь? Возьмём столик наверху, в углу у окна. Как тем вечером...тогда мы были там последний раз.

Он рассеянно кивнул.

— Я закажу столик. На девять?

— На десять.

— Не поздно?

Он не ответил.

— У тебя всё нормально?

— Нормально. Выпить чего-нибудь найдётся?

— Немного портвейна.

— Годится.

Следующий час она болтала без умолку. Поинтересовалась, понравилось ли ему её новое платье. Он сказал "Да" и продолжал смотреть в окно, катая в бокале вино.

К девяти он вдруг вызвал такси.

— Здесь до ресторана всего пара минут.

— Мы не едем в ресторан. Пока не едем.

В сгущающихся сумерках такси покатило вокруг Гайд-парка. Эбботт попросил водителя остановить у Марбл-Арч и подождать. Оставив Элис в машине, он спустился по Парк-лейн, пока не оказался напротив отеля Нджалы. Нашёл свою скамейку и затаился.

Ко входу подкатил чёрный "Даймлер" в сопровождении двух полицейских машин и кортежа мотоциклистов. Нджала и Артур, окружённые охраной из спецотдела (Эбботт заметил Шеппарда и Клиффорда) вышли и сели в машину.

Нджала широко улыбаясь что-то говорил, находясь повидимому в прекрасном расположении духа. Эбботт удостоил его всего лишь беглого взгляда. Даже имей он сейчас ружьё, в таких условиях пуля неминуемо задела бы кого-нибудь из посторонних.

Полиция перекрыла движение и чёрный "Даймлер" с эскортом растворились в темноте.

— Спокойной ночи, — тихо пробормотал Эбботт.

Он вернулся к машине и они двинулись на Кенсингтон-Черч-стрит. Элис всю дорогу держала его за руку.

Они приветствовали Витторио и заняли свой столик у окна. Эбботт казался ещё немного рассеянным, но после пары бокалов расслабился и обратил внимание на Элис.

Она не была красивой, но сегодня чувствовала себя красавицей, или почти красавицей. Она знала, что Эбботт смотрит на неё и она ему нравится. Её длинные волосы поблёскивали в приглушённом свете, новое платье подчёркивало линии шеи, плеч, груди. Даже косоглазие не портило мягкости и чистоты её взгляда. Или так казалось Эбботту. Он не понимал, как мог считать её невзрачной. Конечно, дело было и в свете, и в выпитом вине.

Многим мужчинам женщины нравятся в сексе, для развлечения или для комфорта, но не как женщины. Эбботт любил женщин — при всех неприятностях, которые от них бывают.

За ужином Элис касалась его, когда только могла. Соприкасалась руками, передавая соль или жестикулируя. Дотрагивалась до плеча, желая показать что-либо или смахивая несуществующую соринку. А когда ужин закончился, наклонилась к Эбботту и взяла его за руки.

Ему становилось всё лучше. Вначале он предположил, что это вино, и вначале это на самом деле было так. Но потом именно она, её присутствие, её движения, лёгкое движение, которым она откидывала назад волосы, её искреннесть, её застенчивость и, главное, её женственность — всё это мягко и ненавязчиво пронизывало атмосферу этого вечера, накладывая свой отпечаток на всё.

К этому времени Нджала с Артуром, в тесном сопровождении Шеппарда и скорого на курок Клиффорда безо всяких приключений совершали перелёт из Лондона в Лейфилд-Холл.

Нджала терпеть не мог летать, особенно по ночам. Ещё больше он не любил вертолёты — шумные, легкомысленные и, он был убеждён, небезопасные. Этот перелёт казался ему путешествием сквозь тёмную утробу смерти. Потная ладонь сама тянулась под рубашку, сжимая бусы вуду. Он шутил и смеялся, скрыть свои страхи, но Артур знал о них и улыбался про себя. Картина "Нджала страдающий" ему нравилась, а демонстрировали её нечасто.

Они приземлились на залитой ослепительным светом дуговых ламп задней лужайке Лейфилд-Холла, в кольце вооружённых людей с собаками.

Лейфилд-Холл, выглядевший снаружи мрачным викторианским зданием, внутри оказался чрезвычайно комфортабельным, и, как выражаются торговцы недвижимостью, "хорошо обставленным и содержащимся в полном порядке". К удивлению Нджалы, наличествовало центральное отопление, а сырости не наблюдалось вовсе.

— Поразительно, — сказал он Артуру, — Просто поразительно. Англичане всегда были поразительно примитивны в таких вопросах. Это всё туризм. Взаимопроникновение культур. Рыба и чипсы в Венеции, двойные стёкла в Питерсфилде. Неудивительно, что они покорили три четверти мира. Солнце никогда не заходит над рыбой и чипсами. Замечательно. Улавливаешь мою мысль, Артур?

— Всецело, Ваше Превосходительство.

Нджала прошёл в свой номер, и настроение у него поднялось ещё больше.

Просторная гостинная, огромное окно с видом на западную лужайку и летний домик. Два высоких окна со стороны фасад, выходящих на южную лужайку, ограниченную руслом ручья. На том берегу ручья начинался смешанный лес . Посреди лужайки возвышался старый, раскидистый кедр, создавая атмосферу древности и изысканной меланхолии.

Прямо перед домом располагался гравийный дворик, ограниченный с одной стороны зарослями ярких гортензий, а с другой густыми, в рост человека кустами печальных рододендронов.

Пол покрывал огромный ковёр, поверх которого шли две дорожки персидской работы. Обставлена комната была антикварной мебелью: диван эпохи королевы Анны, пара кресел с витыми ножками и подголовником тех же времён, махагоновый книжный шкаф восемнадцатого века, и, у западного окна, чудовищный чипендейловский письменный стол, моментально покоривший Нджалу.

— Мне он нравится, — сказал он Артуру, — здесь я буду работать.

На самом деле ему понравилась вся комната. Понравились даже акварели Котмена на стенах, хотя к живописи Нджала относился весьма прохладно.

Из гостинной можно было пройти в просторную спальню с огромной кроватью и в небольшую приватную столовую — на случай, если Нджала пожелает пообедать в одиночку или с женщиной. Дальше находились гардеробная, ванная и туалет.

Войти в номер можно было только через массивные дубовые двери, ведущие в коридор. У входа круглосуточно дежурили люди из спецотдела.

Дальше по коридору располагались комнаты для тех из гостей, кто не спал с Нджалой, комната Артура и ещё одна для Шеппарда, назначившего себя последней линией обороны.

Нджала устроился за чипендейловским столом, пригубил бокал розового шерри и принялся наблюдать, как Артур распаковывает привезённые книги и расставляет их в книжном шкафу.

— Знаешь, Артур, думаю сейчас самое время сделать небольшую домашнюю работу. Как звали этого нашего киллера?

— Его настоящее имя? — Артур пожал плечами, — По паспорту он значился, как "Уилсон".

— Передай в посольство, пусть раскопают всё, что на него есть. Пусть затребуют у министра внутренних дел всё его дело. Потом свяжи меня с шефом полиции, поговорю с ним лично. Он будет знать больше, чем любые бумаги, все допросы шли в его присутствии.

— Да, Ваше Превосходительство.

Артур повернулся было к выходу.

— Да, и ещё вот что, Артур. Уверен, что их полицейские хороши и надёжны, но...

Он помахал рукой.

— Сэр?

— Ты не забыл упаковать мой пистолет?

Фрэнк Смит и Джоан Эбботт ужинали на квартире у Смита. Она приготовила бланкетт с рисом и грибами под соусом собственного рецепта. Он открыл бутылку Клико.

— Почему шампанское?

— У нас праздник.

— Праздник? Какой?

— Не знаю. Но, что праздник — точно.

Она улыбнулась.

— Мне это нравится.

За ужином они почти не разговаривали. Он размышлял о событиях прошедшего дня. Она чувствовала себя чуть не в своей тарелке и нервничала.

— Потрясающе вкусно! Ты замечательно готовишь.

— Я люблю готовить.

Он глотнул шампанского, посматривая на неё украдкой: ему всегда казалось, что глазеть на людей невежливо.

— Джоан, что-то не так?

— Нет. Нет, конечно, нет. Ты был...очень добр.

— Хочу сказать, тебе...э-э...плохо...или что-то вроде?

— Боже, нет, конечно. Наоборот.Ты был...очень добр.

— Это ты уже говорила. Но ты не кажешься...ну...спокойной и счастливой.

Она покрутила в руке бокал.

— Не хочу...не хочу навязываться тебе.

— Навязываться? Мне приятно, что ты здесь, со мной. Кроме того, ты не можешь вернуться. На квартире до сих пор сидит кто-то из людей Шеппарда — на случай, если Ричард решит появится там.

— Я могла бы остаться у моей кузины. Уверена, она не станет возражать.

— Разве ты не хорошо здесь?

— Очень.

— Тогда?..

— Послушай. Вот ты. Пожалел меня, пустил к себе, заботишься. А что сделала я? Немедленно забралась в твою постель.

— Какой кошмар! Всё, что мне оставалось делать — закрыть глаза и думать об Англии.

— Фрэнк, пожалуйста! Мне кажется...я могу скомпроментировать тебя. Или ты станешь думать, что компроментируешь меня.

— О, разумеется. Ты определённо компроментируешь меня. А я тебя. И я предлагаю продолжать компроментировать друг друга теми же темпами. Как можно дольше. Я нахожу это занятие одним из самых приятных. Кроме того...

Он запнулся и откашлялся.

— Кроме того...ты нравишься мне.

Она улыбнулась:

— Было бы ужаснее, если бы ещё и не нравилась.

— Господи, я наверное наговорил массу лишенего? Это всё шампанское. Выпьем ещё?

Когда Элис с Эбботтом вернулись, он был основательно пьян. Впрочем, внешне это не сказывалось никак . Чёткая, чуть напряжённая речь, уверенные движения. Разве что недоставало той кошачьей пластики.

Они лежали в темноте, крепко обнявшись.

— Не думаю, что этой ночью у меня что-нибудь получится. Пьянный очень .

— Разве это важно? Мне достаточно лежать рядом с тобой, чувствовать тебя.

Она улыбнулась в темноту. Да, а ещё просыпаться среди ночи, зная, что он рядом, чувствовать его, каждое его движение. Этого было достаточно — и даже больше. Если бы только он остался. Если только... "Не плачь", — сказала она себе, — "Не сейчас".

— Больше всего, — прошептала она, — мне нравится просыпаться по утрам. И ещё не проснувшись, знать, что счастлива, и не помнить — почему. А потом вдруг вспоминать — оттого, рядом ты. Разве не глупо?

Он уже проваливался в сон, улавливая лишь половину её слов, тонул в водовороте бессвязных призрачных воспоминаний. И, перед тем, как водоворот сомкнулся над ним, успел ещё увидеть подброшенного в воздух бродягу, с широко раскинутыми в сторону руками — как у распятого.

* * *

По вечерам на улицы выбирались торговцы фруктами. С веранды Дженни он видел огоньки свечей на их лотках, светлячками уходящие в темноту.

Как-то они с Дженни вышли в ночь. Прошли опустевшим кварталом рынка и попали в торговый центр — в гул голосов, взрывы хохота, толпы людей в дрожащем свете свечей. Мужчины в основном были в футболках с изображением Нджалы, женщины — в дешёвых хлопковых платьях, которые украшал только неторопливый танец покачивающихся бёдер.

Пересекли площадь Нджалы с её современными отелями и кафе, где выходили на вечерний променад (или на охоту) туристы, матросы и дорогие проститутки.

Эбботт отрастил бороду, а Дженни снабдила его одеждой моряка, так что никто не обращал на него внимания. Она даже нашла ему матросскую фуражку, типа той, что носил загадочный персонаж одного немецкого рассказика ("Человек в капитанской фуражке"). Эбботту вспомнилось, что персонаж этот имел обыкновение возникать в критические моменты, наподобие олицетворения нечистой совести.

— Это про меня, — пробормотал он, — я их нечистая совесть.

— Ты — кто?

— Человек в капитанской фуражке.

Они миновали площадь, оставив внизу туристов, проституток и огоньки, и поднялись по лестнице, ведущей в парк Нджалы. Эбботт нашёл нужное дерево и залез на него. Винтовка была на своём месте, завёрнутая в промасленную бумагу.

Вернувшись в бунгало, он извлёк её из чемоданчика, вычистил, осмотрел, собрал. Оружие находилось в превосходном состоянии.

— Зачем тебе ещё одна пушка? — спросила Дженни.

— Не знаю. Может пригодиться. Посмотри, красивая ведь штука?

— Красивая. Но мерзкая.

18.

У Нджалы не было женщины.

Посему до трёх ночи он сидел с Артуром и финансовым советником над данными по добыче нефти и урана. Прорабатывались возможные политические выгоды от снижения цен и возможных политических союзов.

В три сообщили из посольства: получена телеграмма: кузен Нджалы, Джозеф Омату планнирует переворот. Нджала незамедлительно разослал приказы шефу полиции и тем из генералов, которым мог более-менее доверять: Омату с семьёй арестовать и расстрелять на месте. Так же поступить и со всеми известными его сторонниками. В районы, населённые племенем Омату ввести элитные подразделения. Любые волнения и попытки мяжежа пресекать быстро и беспощадно.

Затем Нджала вернулся к теме переговоров. Обсуждение длилось ещё час, потом он заметил, что его советники засыпают на глазах и ничего путного присоветовать не смогут. Нджала всех распустил и пошёл спать. Он устал и сам, но по-прежнему был бодр и немного раздражителен. Хотелось женщину. За какие-то гроши можно купить чёртов вертолёт и слетать в Лондон. Но это будет неблагоразумно. А сейчас от него требуется исключительное благоразумие.

Контролер тоже мысленно находился в Лондоне. Он чувствовал, что физически не может оставаться в Соленте, когда в столице творится чёрт знает что. Кроме того, предполагалось, что времена, когда Британский Истеблишмент мог беззаботно отдыхать за городом в моменты международных кризисов, безвозвратно миновали. Так что вечером субботы он неохотно расстался с приморским пабом, пивом, солёнными морскими шуточками и погнал свой "Бристоль" в Лондон.

Где-то заполночь он позвонил Фрэнку Смиту. Тот был уже в постели.

— Не двигайся, — предложила Джоан, — пусть себе звонит.

— И не собираюсь, — ответил Смит, — ни двигаться, ни давать ему трезвонить.

Он поднял трубку.

— Смит.

— А, Фрэнк, это Контролер. Я беспокоюсь немного . Хотел поговорить.

— Прошу прощения, я занят.

— Занят?

— Занят в постели.

— Пардон? — переспросил Контролер. Тут до него стало доходить, — Ох...Ох, понимаю...

— Как насчёт завтра? В офисе. Скажем, в десять.

— Э-э, прекрасно, — смущённо пробормотал Контролер, — прекрасно. Э-э, Фрэнк, я чрезвычайно сожалею, что, э-э, потревожил тебя.

— Нисколько. Никогда не чувствовал себя настолько хорошо. Спокойной ночи, сэр.

Контролер провёл беспокойную и нервную ночь.

Министр забрал чёрную красотку прямо от театра, и, не упоминая о смерти жены, повёз в Фалхэм. Они сидели в удобных креслах у низкого стеклянного кофейного столика — она обнажённая, он — в полном костюме и, как обычно, пили шампанское. Он чувствовал себя очень смелым и чуточку развратным (дома у него висела репродукция "Завтрака на траве").

Он рассказал ей позже, уже в постели.

— И как ты теперь?

— Ну... Я очень любил её.

— И мы всё равно будем заниматься этим? Сейчас, этой ночью?

— Несомненно.

— Парень, да ты крут!

— Какая разница — этой ночью, следующей, или через год?

— Да, но разве это не будет немножко...ну...неуважением?

— Не большим, чем, когда она была жива.

Воскресное утро выдалось ясным, солнечным и подозрительно тёплым для начала мая. "Мы ещё поплатимся за это" — предскажут старожилы и их предсказание несомненно сбудется. Как и всякое другое относительно английской погоды — главное, подождать достаточно долго.

Фрэнк Смит встретился с Контролером в десять. Контролер был встревожен.

— Мне это не нравится.

— Что в частности?

— В частности — ничего. Всё не нравится. Мне вообще ничего не нравится.

— Но ведь до сих пор всё идёт нормально. В смысле, Эбботт даже не догадывается о местоположении особняка.

Это было не утверждением, а скорее надеждой.

— И сколько ему понадобится, чтоб это выяснить? Это вам не трёхгрошового перебежчика прятать. Это действующий глава государства. И он не совсем похож на Дюймовочку.

— Решение всех проблем — по-быстрому закруглить переговоры и как можно скорее отправить его домой.

— У тебя всё готово?

— Самолёт в Гэтвике, может вылететь в любой момент.

— Следовательно, всё, что от нас требуется — всего лишь поторопить сукина сына.

— Да, сэр, всего лишь.

— Фрэнк, — поморщился Контролер, — сегодня я вполне обошёлся бы без шуточек.

— Я мог бы ещё раз поговорить с ним. Может удастся что-нибудь сделать.

— Думаю, вреда от этого не будет. А министр? Стоит, может, взять его с собой?

— У него жена умерла этой ночью.

— Да, слышал по радио. Думаешь, помешает?

Смит на секунду задумался.

— Нет. А его присутствие добавит внушительности. И выглядеть мы будем куда солиднее, имея с собой министра короны. Разумеется, если он не станет засыпать на ходу.

Контролер кивнул, рассеянно поводил в карандашом, постучал ногтем по зубу.

— Этот кавардак при Ватерлоо... Почему Шеппард не отправил туда человек двадцать?

— Эбботт вычислил бы их. Да они и так путались друг у друга под ногами. Кроме того, это было решением Шеппарда. И, ради разнообразия, я с ним согласен.

— Но это не сработало, не так ли?

— Из-за тех двух пьянчуг. Называйте это как угодно: невезением, совпадением, судьбой или провидением — но эта штука запортачила больше планов, чем любая человеческая глупость.

Контролер кивнул. Опять пощёлкал по зубам.

— Где, чёрт побери, Эбботт? Денег ему достать не удалось, все его друзья под наблюдением. Где он?

— У женщины.

— Женщины?

— Так думает Джоан.

— Она это как-то мотивирует?

— Никак. Инстинкт, интуиция, женское чутьё, или просто гадание на кофейной гуще. Она говорит, что услышала это в его голосе, когда говорила с ним по телефону.

— Услышала — что?

— Что у него есть женщина.

— Она умеет определять такое по голосу?

— Она так говорит.

— Господи.

— Вероятно, она знает его лучше, чем кто-либо.

— Знаю, но...

Контролер молча развёл руками.

— Есть идеи получше?

— Нет, но...— Контролер опять сделал неопределённый жест.

— У него всегда хорошо получалось с женщинами. Не хочу сказать, что он был чем-то вроде Казановы, но женщинам определённо нравился. Так что он вполне мог залечь у какой-нибудь симпатичной девочки.

— Что мы знаем об его девушках?

— Ничего, но может знать Элис. Она была его секретаршей до самого отъезда в Африку. Вполне может припомнить женщин, которые ему звонили или оставляли сообщения.

— Хорошая идея. Свяжись.

— У неё выходной.Попробую позвонить ей домой.

Он поднял трубку.

Эбботт сидел на согретой утренним солнцем скамейке в Гайд-парке, подальше от Угла Ораторов, с его речами и спорами, и беседовал с человеком по имени Чака бен Йегуда. Тот бегло говорил на английском.

— ...Если бы, допустим, вы могли лечь на дно месяца на два или три. Дальше всё будет просто.

— Я могу исчезнуть на два или три месяца, пока шум не уляжется.

— Тогда — ничего сложного. Мы выдадим вам паспорт на чужое имя и вывезем вас. Может понадобиться некоторая маскировка — например, отрастить бороду или выкрасить волосы. Но никаких проблем я не вижу.

— Я хотел бы взять с собой одну девушку.

— Она связана с вами? Я имею в виду, о её связи с вами известно?

— Нет. Пару лет назад месяц или два она была моей секретаршей. И всё.

— Тогда ещё проще. Она вылетит, как туристка тем же рейсом, или следующим.

— Спасибо. Я не могу сказать, что она для меня значит.

— Думаю не больше, чем для нас — жизнь израильского агента.

Чака бен Йегуда встал.

— Ещё одно. Я знаю, вы несколько раз бывали у нас в стране. Но бывать и жить — вещи разные. Вам может не понравиться. Кроме того, всегда существует опасность войны. Это не самое безопасное место в мире.

— За исключением моей собственной страны, у меня нет другого места, где я бы хотел жить больше. А если понадобится — умереть.

Эбботт хотел добавить ещё что-то, но не знал, что. Нужных слов не находилось.

Наверное, Чака бен Йегуда чувствовал что-то похожее. Улыбка на секунду коснулась его лица, бледности которого не помогло бы никакое тропическое солнце. Бледности, заработанной одиннадцатью годами в русском лагере.

— Вы наш друг, — сказал он, — Мы помним это.

Они пожали руки и разошлись.

Да, они помнят своих друзей. Может быть даже крепче, чем своих врагов.

Эбботт вернулся на квартиру и обнаружил её пустой.

Контролер извинился, что вызвал Элис в выходной, особенно в воскресенье (хотя сама Элис не видела в этом ничего экстраординарного). Но это важно, и это связано с Ричардом Эбботтом.

Элис, как обычно, смотрела себе под ноги, на душе лежало что-то холодное и тяжёлое .

— Проблема: где он? Где может быть? Видите ли, нам известно, что денег у него очень немного. Это исключает гостиницы и пансионы. Родных и друзей уже проверили. Что осталось?

Элис молча смотрела в пол.

— По некоторым имеющимся у нас соображениям, он может находится у женщины.

Всё так же потупившись, Элис глухо сказала:

— Да, это возможно.

— Вы были его секретаршей перед тем, как он уехал в Африку, — сказал Контролер, — он тогда как раз разошёлся с женой.

— Может припомнишь, были у него тогда какие-нибудь подружки? — добавил Смит.

— Да, две или три. Значит так, одну звали Барбарой, другую Дженис. Или Джанет? Что-то вроде этого. И была ещё одна, он называл её Польди.

— Сокращённое от Леопольдины, — заметил Смит, — австрийка?

— Акцент был похож на немецкий.

— Вы видели кого-нибудь из них в лицо? — спросил Контролер.

— Нет. Только говорила по телефону.

— Не знаешь, спал он с какой-нибудь из них? — опять вмешался Смит.

Контролер смущённо кашлянул. По его мнению, Смиту стоило использовать более корректное выражение. "Был близок", например.

Не поднимая глаз, Элис ответила:

— Мужчины обычно спят со своими подружками, не так ли?

— Не знаешь, где они жили?

— Нет. Но у меня могли остаться их номера, в старых записных книжках.

— Поищи, может найдёшь их, хорошо?

— Как ты?

— Вполне.

— Они были удовлетворены?

— Контролер сказал: "Умная девочка. Ещё бы немного таких нам совсем не помешало.

Эбботт улыбнулся.

— Но они уже вычислили, что ты живёшь с женщиной.

— Как и ещё двадцать миллионов мужчин в этой стране. Процесс исключения обещает быть долгим. Ладно, куда идём сегодня?

— Ну, в "Керзоне" как раз новый фильм, хотела его посмотреть... — она тряхнула головой, — Нет. Выходить сейчас — безумие. Зачем тебе ненужный риск?

— Но сегодня замечательный день. Может быть лучший — на очень долгое время. Кто знает? Как насчёт съездить за город? Сесть в этот твой, как его?

— "Флоренс".

— "Флоренс". Устроить пикник, поваляться на солнце...в общем, всё, что делают влюблённые.

— Здорово! Как здорово! Нет. Нет, мы не можем. Такой риск.

Он притянул её к себе. Поцеловал глаза, уши, в лоб и, в конце концов, в губы с такой нежностью, что у неё перехватило дыхание.

— Время, — прошептал он между поцелуями, — это всё, что у нас есть. И его не слишком много.

— Но...

— Никаких "но".

— Если ты меня не отпустишь, я вообще думать не смогу. Нет, не отпускай. Что угодно, только не отпускай.

Он отпустил её. Элис вздохнула и вздрогнула, будто просыпаясь ото сна.

— Что возьмём?

— Портвейна бутыль.

— Я насчёт поесть.

— Не знаю. Сэндвичи. Что хочешь.

— Немного паштета, немного сервелада...почему ты улыбаешься?

— Разное. Например, ты.

— Ты считаешь, что я забавная?

— Да. И очень привлекательная.

19.

Смит с министром приехали в Питерсфилд к обеду и застали Нджалу в превосходном настроении. Его ожидал прекрасный день и ещё более прекрасная ночь.

Итак, чем он может быть полезен джентльменам?

— Как вы знаете, — начал министр, — президент торговой палаты с двумя советниками прибудут для продолжения переговоров сегодня после обеда...

— Поразительно, не так ли? Госслужбы работают в воскресенье, звёзды срываются с небес, мир летит кувырком.

— Нам, разумеется, не хотелось бы каким-либо образом торопить или беспокоить вас...

— Я не беспокоюсь, министр, совсем не беспокоюсь.

Нджала подарил их широкой белозубой улыбкой.

— Но мы были бы чрезвычайно признательны, если бы переговоры могли быть завершены как можно быстрее.

— Ввиду опасности сложившейся ситуации, — добавил Смит.

— Знаете, — ещё одна белозубая улыбка, — Я начинаю думать, что на самом деле всё это подстроено с целью получить концессию по низкой цене.

— Ваше Превосходительство, — начал министр, — заверяю вас...

— Мой дорогой министр, я не намерен уступать англичанам. Особенно в бизнесе. Вспомните Биафру. Существуй в мире хоть какое-то подобие социальной справедливости, о которой так любит говорить ваше правительство, — Британия непременно пришла бы на помощь бедной маленькой Биафре. Этого не произошло. Слишком большие затраты.

— Ваше Превосходительство, я вынужден протестовать...

— Или взять Южную Африку. Протестовать против апартеида легко, приятно и не стоит ни цента. Но попытайся кто-то помешать торговле — а ЮАР, кажется, ваш третий по величине покупатель — и у этого кого-то начнутся проблемы.

Резко вмешался Смит:

— Сэр, я не занимаюсь ни финансами, ни политикой. Только вопросами безопасности. А ситуация, как мы пытаемся довести до вашего сведения, складывается угрожающая. И она будет ухудшаться, без преувеличения, с каждым часом вашего пребывания здесь.

Опять широкая улыбка.

— Мой дорогой мистер Смит. Я привык к опасности. Я живу так всю жизнь. Вы не поверите, если я расскажу, сколько раз меня собирались убивать. И здесь я чувствую себя в большей безопасности, чем где бы то ни было за пределами своего укреплённого дворца. Все эти вооружённые люди, и этот, как его, снайпер из летнего домика.

— Сержант Клиффорд.

— Необыкновенный стрелок, я уже слышал. Молниеносная реакция, исключительная меткость.

Он подошёл к западному окну и посмотрел вниз, в сторону летнего домика. Сержант Клиффорд неподвижно сидел у открытого окна. На коленях у него покоился Армалайт, созданный специально для уничтожения Нджалы, а теперь, по иронии судьбы, используемый для его защиты.

— Вот, его милость Большая Шишка, — сказал Клиффорд.

Шеппард, находившийся в том же домике, спросил:

— Обзор как?

— Неплохой.

— Что думаешь об остальных приготовлениях?

— Вполне удовлетворительно. Слабые места прикрыты. Покажется — будет трупом.

Он продолжал поглаживать ружьё, неосознанно, как мужчина, гладит женщину, с которой только что занимался любовью — просто потому что приятно ощущать округлость и мягкость её форм и бархат кожи.

Обед проходил под бормотание радио, включённого на новостях LBC.

— Прошу прощения, — сказал Нджала, — но события мне нужно знать точно, особенно теперь. О заговорах желательно узнавать если не первым, то одним из первых.

Эбботт вёл древний и не слишком хорошо чувствующий себя "Флоренс" (небольшой ремонт, смена цилиндров и распределителей зажигания ему весьма не помешала бы) к местечку неподалёку от Бокс-Хилл. Местечко, как правило пустовало даже в самые тёплые воскресные дни.

— Как она тебе? — счастливо спросила Элис.

— Пардон?

— "Флоренс".

— А, "Флоренс". Неплохо, неплохо. Очень даже.

По правде говоря, он находил машину шумной, тесной и тряской, как впрочем и любые малолитражки.

— И приятно так, с откинутой крышей, скажи ведь? Особенно в жаркие дни.

А ещё уносит выхлопные газы, пробивающиеся сквозь пол.

К двум часам они нашли укромное местечко вдалеке от дороги и припарковали "Флоренс" в тени старых деревьев.

— Разве не замечательно? А как тихо и спокойно! Как будто на необитаемом острове!

Элис сияла от счастья.

Они разбили пикник, пообедали яйцами вкрутую, паштетом и сервеладом, выпили красного вина.

Потом они шли лесом, крепко взявшись за руки.

— Запах цветущей таволги в летнем лесу, — пробормотал он.

— Что?

— Я всегда буду помнить его.

— На что он похож?

— Она очень ароматная, с маленькими белыми цветочками.

— Я не чувствую. Даже не вижу.

Он показал:

— Вот, смотри. Но сейчас ещё рано для цветов. И для ароматов. Это всё в июне.

— Почему ты всегда будешь помнить его?

— Запах детства. Тогда всё было ярче.

Он прошли ещё немного. Солнце стало припекать с неожиданной силой и обоих потянуло в сон. Они улеглись в тени деревьев, обнялись и некоторое время целовались — не из страсти, а просто, чтобы найти поддержку друг у друга. Потом заснули, точнее задремали — просыпались, теснее прижимались друг к другу и засыпали дальше.

К четырём они проснулись окончательно, улыбнулись друг другу, поцеловались и побрели обратно к машине, всё так же держась за руки. Пили горячий кофе из термоса, любовались зеленью весенней листвы, и тем, как ветер колышет травы и не думали ни о чём. Им просто было хорошо друг с другом.

Грелись на солнце, смотрели на природу вокруг, не видя её. И ловили каждый миг этого общения — им не нужно было ни слов, ни прикосновений.

Это был миг спокойствия, последний миг уходящего дня.

В Лондоне происходило нечто ужасное, но они узнают об этом только после.

Переговоры в Лейфилд-холле шли хорошо — хорошо для Нджалы: согласно инструкциям, полученным президентом торговой палаты и его советниками, скорость значила больше выгоды.

Нджала был всё так же ловок и внимателен, но вполуха продолжал слушать радио.

Вскоре после четырёх сообщили: взрыв на Трафальгарской площади, во время встречи ветеранов еврейского происхождения. Погибло шесть человек, имеются раненые. Точное число жертв неизвестно и продолжает расти.

Бомба, небольшой чёрный чемоданчик, была брошена в толпу из автомобиля, на большой скорости появившегося со стороны Стренда, пересекшего площадь и скрывшегося по Пэлл-Мэлл. Автомобиль нашли на Сент-Джеймс. Там преступники, двое мужчин, вероятно пересели на другую машину и исчезли.

Нджала выключил радио и заявил:

— Как вам известно, я — противник сионизма. Однако я категорически осуждаю терроризм и убийства невиновных. Предлагаю почтить память погибших минутой молчания и отложить переговоры до завтра.

Все встали. Печальнее всех выглядел сам Нджала, время от времени невзначай касавшийся своего браслета.

Эбботт привёз Элис в маленький паб у Окли, где им подали простую и вкусную деревенскую пищу — мясной пирог с почками и бутылку бургунского.

— Чем ты думаешь заняться сегодня вечером?

— Вернуться домой. Валяться на диване, смотреть телек. Потом меня потянет ко сну. И я лягу в постель с моим мужчиной, самым красивым в мире. Знаешь, какой ты красивый?

На обратном пути они включили радио и узнали про взрыв. Ответственность за взрыв взял "Чёрный сентябрь".

Оставшуюся дорогу ехали молча. Элис стала мёрзнуть и надела кардиган.

Собранные фрагменты чемоданчика и бомбы были аккуратно разложены на столе у Контролера.

Кроме Контролера присутствовали Смит, два эксперта из сапёрного отдела Скотленд-Ярда, Шеппард и министр.

— Это новый тип бомбы, — объяснял один из экспертов, — либо улучшенная модификация старого. Разлёт осколков происходит на высоте двух-четырёх футов. Что крайне усиливает поражающее действие.

Он погрузился в подробности устройства бомбы, действия механизма, детонатора и прочих подробностей, объясняя ислючительно доступно и понятно — для второго эксперта. Остальные присутствующие понимали слабо.

Контролер тепло поблагодарил обоих экспертов и они удалились.

— Что бы мне хотелось знать, — сказал он, — так как им удалось провезти чёртову бомбу через границу, при всех этих штуковинах в аэропорту .

— Может, им помогла ИРА? — предположил Смит.

— Думал об этом. У ИРА достаточно своих проблем с провозом оружия, чтобы ещё помогать кому-то со стороны.

— Как бы то ни было, — вмешался министр, — о контактах между ИРА и "Чёрным сентябрём" нам неизвестно, не так ли?

— Отсутствие информации о контактах, — сказал Контролер, — не исключает самих контактов.

Повисло молчание. Нарушил его Шеппард.

— Зато нам известно о контактах между "Чёрным сентябрём" и Нджалой.

— Известно, — согласился Контролер, — у них была секретная встреча в Бейруте (то есть это Нджала думал, что она секретная), когда он приезжал туда на выходных.

— Он свободно мог провезти для них этот чемоданчик. Никто не проверяет багажа действующего главы государства.

— Вы что, — сказал министр, — хотите сказать, что Президент Нджала мог...

— Именно это я и хотел сказать, — отрезал Шеппард.

— Ваши доводы?

Шеппард вздохнул.

— Ну, боюсь их не слишком много. Пара странностей, ничего не значащих сами по себе, но задним числом кое о чём говорщих.

— Впечатляющее начало, — сухо прокомментировал министр, — продолжайте.

— Если вы не возражаете, я предпочёл бы, чтобы продолжал сержант Робертс. Он вчера дежурил в отеле. Смышлённый парнишка. На самом деле смышлённый. Он ждёт снаружи.

Сержанта позвали и Шеппард обратился к нему:

— Некоторых из этих джентльменов ты знаешь, остальных тебе знать ни к чему. Расскажи им то, что ты рассказывал мне.

Робертс был юным и интеллигентным. Вначале он нервничал и покашливал, потом успокоился.

— Ну, значит, вчера днём Президент Нджала и его секретарь спустились в ресторан. Ну, это уже необычно. Я их там видел до того всего раз, но тогда был показ мод и ясно, что они спустились на пташек поглазеть . То есть, хочу сказать...

— Всё в порядке, сержант, — подбодрил его Контролер, — мы поняли, что вы хотели сказать. Продолжайте.

— Я и говорю, он нечасто бывает в отеле днём, а когда и бывает, то чай пьёт у себя в номере.

— Ну и? — сказал Шеппард, — что с того, что ему взбрело в голову для разнообразия выпить чашечку в ресторане?

— Ничего, сэр. Это то, что я сказал себе. Но вот ещё одно — с собой он взял дешёвый чёрный чемоданчик. Знаете, из этих — по дюжине за шиллинг.

Контролер показал на свой стол.

— Похож на этот? Точнее, на то, что от него осталось.

— Трудно сказать, но...думаю, да. И ещё одна непонятная штука: почему Нджала тащил его сам? Хочу сказать, почему не дал секретарю? Конечно, я ничего такого не подумал, просто знаете какие иногда странные глупые мысли лезут в голову с нечего делать.

— Я не считаю ваши мысли ни странными, ни глупыми, — сказал Контролер, — полагаю, они отражают инстинктивное восприятие, которое ещё много раз поможет вам в работе.

— Потом появились эти студенты... ну, я подумал, что они студенты. Были одеты, как студенты, у всех книги. А у одного — чемоданчик — точно такой, как у президента Нджалы. Да, я проверил книги. Вы же знаете, в них легко можно вырезать тайник для оружия.

Он сделал паузу.

— Потом осмотрел чемодан. Там был только конверт с надписью, кажется на арабском. Внутри золотой браслет — большой, тяжёлый, в форме рук, сжатых в рукопожатии. Этот студент — приятный такой молодой парень — улыбнулся и сказал, что это подарок на день рождения его брата. У него была ещё квитанция от какого-то ювелира из Парижа. Потом они стали садиться, а Нджала кажется узнал их, подозвал и они уселись за его стол. Пили чай, шутили, смеялись. Потом ушли. С книгами и чемоданчиком.

Робертс снова помолчал, в голосе его появилась горечь.

— Конечно, будь я умнее, должен был потребовать осмотреть чемодан и на выходе.

— Сержант Робертс, — отчеканил Контролер, — не существовало ни малейшей причины осматривать его снова. И разумность ваших действий не поставит под сомнение никто. Совсем наоборот. Они будут учтены и отмечены. И не только мною, не так ли, суперинтендант Шеппард?

— Совершенно верно, сэр, — откликнулся Шеппард.

— Спасибо, сержант Робертс, — сказал Контролер, — я на самом деле благодарен вам.

Робертс коротко поклонился и вышел.

— Могу добавить лишь, — заговорил Шеппард, — в субботу вечером я заметил на Нджале золотой браслет в форме сжатых в рукопожатии рук. Я обратил внимание, потому что он всё время игрался с ним.

— Итак, — подытожил Контролер, — похоже, наш друг и союзник, ради защиты которого мы прикладываем столько усилий, только что помог "Чёрному сентябрю" убить полдюжины человек на Трафальгарской площади.

— Минутку. Подождите минутку, — вмешался министр, — есть же похожие браслеты.

— И тысячи чемоданчиков, — поддакнул Смит.

— Согласен, это выглядит подозрительно, — продолжал министр, — но это может...это может быть простым совпадением.

— Да, — сказал Контролер, — а я по такому же совпадению мог быть Ширли Темпл.

— Как бы то ни было, доказательств нет. Абсолютно никаких.

— И мы не жалеем об этом, не так ли? — поинтересовался Смит, — иначе мы оказываемся в на редкость дерьмовой ситуации.

— Не стоит даже думать об этом, — сказал министр.

— Знаете, — пробормотал Смит, — а я начинаю думать, что идея ликвидировать Нджалу была совсем недурна.

— Смит, — Контролер впервые за много лет обратился к нему по фамилии, — это уже слишком. Особенно в присутствии министра короны.

Министр посмотрел на них со скрытым, как он надеялся, недовольством. Сукины дети вежливо издевались над ним.

Элис и Эбботт сидели на диване и смотрели телевизор. Потом Элис щёлкнула выключателем.

— Почему герои всегда попадают в негодяев, а те в них — никогда?

— Потому что герои стреляют лучше, любовь моя. Ну и кроме того, что станет с сериалом, если кто-нибудь вдруг завалит главного героя?

— Но ведь по настоящему всё по другому.

— По настоящему жизнь — скучная, серая и короткая штука. Кому интересно смотреть, как будет "по настоящему" — после целого дня в офисе, на заводе или где-то там ещё? Людям нужны мифы. И почему бы и нет?

— А мне нужен кофе. А тебе?

— Не откажусь.

— Давай посидим на кухне. Я люблю кофе на кухне.

Они сидели за крохотным столом в крохотной кухонке и пили кофе.

Элис кивнула в сторону канарейки:

— Помнишь Соломона?

— Встречались.

— Всегда пел, как сумасшедший. Всё время. А теперь молчит.

— Охрип, может?

— Я думала это связано с тобой. Он перестал петь как раз, когда ты уехал в Африку. Мне казалось, что когда ты вернёшься, он может снова запоёт.

— Не уверен, что улавливаю твою логику. Разве что птичка влюбилась в меня без памяти.

— Нет тут логики. Просто у меня было чувство, что если он запоет — это будет хорошим знаком. А теперь, когда ты вернулся — и это хороший знак — я думала и он начнёт петь. Понимаешь?

— Да. Да, конечно, — соврал Эбботт.

Элис посмотрела на птичку.

— Ну спой, Соломон, спой что-нибудь.

Канарейка помахала крыльями, почистила пёрышки и продолжала молчать.

— И не надо шуточек про Песнь Соломона.

— Ты сегодня расстроена.

Элис пригубила кофе, откинула назад волосы.

— Ты ведь не любишь меня, так? Хочу сказать, ты не влюблён в меня. Вот и вся разница.

— Ты мне нравишься. Ты значишь для меня очень много. Но я не думаю о тебе всё время и меня не тянет посвящать тебе сонеты. Но, чёрт побери, что значат слова?

— Для женщины — очень много.

— Слова всегда звучат фальшиво. Послушай, мне нравится быть с тобой, нравится, когда ты рядом, и, — он закончил почти неохотно, — Я не хочу терять тебя.

Она как обычно смотрела вниз. Ей казалось, что сердце не помещается в груди. В первый раз в жизни, она чувствовала себя почти что любимой — и не могла говорить от счастья.

Помолчав, Эбботт сказал:

— Завтра мне понадобится сделать пару звонков, потом я уеду.

Он допил кофе.

— Меня не будет день или два. Потом всё закончится.

— Съезжу к маме, — сказала она.

— Неплохая идея.

Прядь волос упала ей на глаза, она откинула её назад.

— Потом, — сказала Элис, — потом, потом, — она снова распустила свои длинные волосы, — А это "потом" наступит — для тебя, для меня?

Эбботт собирался ответить чем-то вроде: "Надеюсь", "Может быть" или "Если повезёт", но вдруг понял, что она вот-вот расплачется.

— Разумеется наступит, — уверенно сказал он, — но не здесь.

— Ты ведь не про Южную Америку, где все эти военные преступники?

— Нет, — улыбнулся он, — не про Южную Америку. Про другую страну.

— Где мы будем в безопасности?

— ...И заживём долго и счастливо.

— Не шути так. Пожалуйста.

Она опять была на грани срыва. Эбботт наклонился к ней, погладил по щеке.

— Поговорим о шутках потом, когда будем гулять под пальмами Шаар-а-Голан.

Он коснулся губ Элис, потом отпустил её и откинулся назад.

— Но к чему теперь говорить о будущем? Нам и сейчас ведь неплохо, не так ли?

— Замечательно, — ей вдруг показалось, что полночь засияла солнечным светом, — чем займёмся сейчас? Пойдём в постель? Или ты слишком устал?

— Я оскорблён и требую примерно наказать виновную.

— Можете начинать хоть сейчас, — и впервые за день она рассмеялась.

Вертолёт доставил Дорис в Лейфилд-Холл вскоре после заката. На ужин подавали дыню из Израиля (в плане гастрономическом Нджала не имел ничего против сионизма), форель в миндале, жаренную утку. Потом бисквиты и сыр, которые очень неплохо пошли под красное вино. И на десерт — клубника со сливками.

Ужин, вино, обстановка и прислуга, столь же незаметная, как и освещение, потрясли простую душу Дорис.

— Ты потрясающий, — повторяла она, — просто потрясающий.

— Давай ещё кофе, немного Арманьяка и — в постель.

Что они и сделали — к обоюдному удовлетворению. Дорис была проституткой не оттого, что ей не хватало денег или не было дома. Она была проституткой по призванию.

Она давала Нджале всё, чего ему хотелось и даже больше. Они занимались любовью во всех мыслимых позициях и изобретённых ими самими вариациях. Что особенно радовало Нджалу — так это явное наслаждение, которое получала Дорис. Многие женщины выдыхались после первого часа. Но не Дорис. Она получала удовольствие от каждого момента. Нджале приходилось поглощать чудовищные количества "Витабикса", чтобы держаться в этом ритме.

— Мне не нравится только одно, — сообщила она.

— Что именно? — встревожился он.

— Столько чёртова "Витабикса" и ни капли шампанского.

— Нет ничего проще, цветок мой.

Он поднял трубку:

— Артур, полдюжины бутылок Хайдсика, хорошо? И принеси их сам.

— Слушай, подожди минутку, мы же голые совсем.

— Дорогая, не обращай на него внимания. Это же слуга. Орудие. Instrumentum mutum. Расслабься и получай удовольствие.

Артур принёс шампанское, открыл бутылку, наполнил два бокала и исчез.

— Ух ты, он на нас даже глаз не поднял!

— Пей шампанское, цветок мой. "Витабикса" хочешь?

Это была великая ночь Нджалы. Ночи лучше у него не было и не будет.

Элис и Эбботт занимались любовью долго, нежно и страстно, отпуская иногда эротические шутки, смешные только для них двоих.

Потом они лежали рядом в темноте, расчерченной клетками лунного света и затягивались по очереди от одной сигареты.

— Тяжело тебе со мной? — спросил Эбботт.

— В каком смысле?

— Любовь ко мне против лояльности Департаменту, например.

— Я всегда на твоей стороне.

— Не совсем.

— Как бы то ни было, я привыкла жить двойной жизнью — в реальном мире и во сне.

— А где ты сейчас?

— Во сне. Но наяву.

— Тебя это не смущает?

— Меня — нет. Особенно теперь. Ладно, дай затянуться. Половину ведь выкурил.

— Почему особенно теперь?

— Потому что сейчас я живу. Живу, понимаешь?

— А "потом" тебя больше не беспокоит?

— Чёрт с ним. Жить надо сегодняшним днём.

— И ночью.

— "Ночь дана нам для любви" — сказал кто-то из великих.

— "...а не для сна", кажется так. Но есть ещё смерть. "Очень долгий сон", как сказал другой великий.

— Знаю, я учила это. Минутку, как это там..."Nox est perpetua..." что-то там ещё..."dormienda".

Он протянул ей сигарету.

— Нет, я — пас.

Он сделал глубокую затяжку, огонёк выхватил из темноты его лицо.

— Ты не обижаешься на меня? Что я тебя использую и всё такое?

Она улыбнулась в темноту.

— Ты меня не используешь . А если даже и так — это судьба. Или что-то вроде этого "потом".

— А сегодняшняя ночь нам всё-таки дана для любви, — Эбботт погасил сигарету и обнял Элис.

На этот раз он усадил её верхом.

— М-м-м-м, — вырвалось у неё, — Хорошо! М-м-м-м, как хорошо. Всё, что ты делаешь так хорошо.

В темноте, чуть разбавленной лунным светом он видел только её силуэт и длинные волосы, рассыпавшиеся по обнажённым плечам.

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя красивые плечи?

— Никогда не знала, что во мне есть что-то красивое. Это всё от темноты.

— Это не от темноты.

Тяжело дыша она выдохнула:

— Господи, я хочу, чтобы так было всегда. Чтобы я тебя видела , а ты меня — нет. Особенно глаз моих косых.

— Я и чёрного муравья замечу на чёрной скале чёрной-чёрной ночью. И мне нравятся твои глаза.

Она прижалась к нему, так что её длинные волосы падали ему на лицо.

— Если я бы жила до ста лет, — прошептала она, — и то не была бы счастливей, чем теперь.

* * *

Ему нравилось сидеть в сумерках на веранде и смотреть, как белая дымка саваном наползает на город со стороны мангровых болот. Потом поднималось солце, выжигало дымку, а на жестяных крышах занимали свои места пыльно-чёрные грифы, похожие на разорившихся стряпчих.

Так он потел день за днём в ожидании судна в Англию.

Если повезёт, он окажется там почти одновременно с Нджалой, в настоящее время находившимся на совещании стран ОПЕК в Женеве. Делегаты собирались ещё раз взвинтить цены на нефть, ну и хорошенько погулять за казённый счёт.

На следующие недели у Нджалы намечался плотный график. После Швейцарии он ехал в Кампалу на встречу стран Организации Африканского единства (ещё одна гулянка), потом на секретную встречу в Бейруте. Официально — неделю отдохнуть перед Лондоном, на самом деле — на встречу с лидерами "Чёрного Сентября", который он поддерживал финансами и не только.

В Англии Нджала ожидался к концу апреля. К тому времени требовалось и судно, но, его-то как назло и не было. Если не повезёт, Нджала может уйти. Впрочем, безразлично. Он последует за Нджалой куда угодно, наподобие Ока Божья.

20.

Понедельник выдался ясным и солнечным. Завтракали опять у окна. Оба молчали. Потом чуть не поссорились — всего из-за одного-то тоста.

Тост съел Эбботт. Выпил три чашки кофе. Элис сказала, что он должен поесть ещё, а Эбботт сказал, что больше не хочет, и получилась вдруг настоящая семейная сцена — из-за полной чепухи.

Потом Элис плакала, а Эбботт прижимал её к себе и они постепенно успокоились.

— Это сегодня, да? — спросила она.

Он кивнул.

— Если всё получится.

— О чём это ты?

— Планы — дело тонкое — их может похоронить что угодно — от проколотой покрышки до громкого чиха.

— И что ты будешь делать?

— Всё, от меня зависящее. А потом — надеяться, что оно не пойдёт кувырком, как в прошлый раз.

Он ещё держал её за руку.

— Дай мне уйти, — попросила она, — или не отпускай вообще.

Он отпустил её. Она поцеловала его в щёку.

— Ненавижу прощаться, — сказала она.

— Ага.

Короткое молчание. У самой двери она обернулась:

— Я еду к маме. Тебе понадобится машина?

Эбботт покачал головой. Элис стояла у самой двери.

— Забавно, — сказал он, — полжизни говоришь "Спасибо" и "Благодарю", а когда благодарен на самом деле — и сказать-то нечего.

— Просто возвращайся, — ответила Элис и вышла.

Некоторое время он прислушивался к затихающим шагам на лестнице, потом подошёл к уличному окну.

Долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду. Элис не оглянулась.

Потом позвонил в Скотленд-Ярд.

— Старшего суперинтенданта Шеппарда, пожалуйста.

Его попросили подождать, потом ответил женский голос:

— Офис старшего суперинтенданта Шеппарда. Чем могу служить?

— Это департамент О-А-6, — Эбботт от души надеялся, что идентификационный код не менялся. Впрочем, с чего бы? — Мог бы я поговорить с ним?

— Он в Питерсфилде.

— А я думал он вернулся после той стрельбы на Ватерлоо.

— Вернулся. А потом опять уехал.

— Хорошо, спасибо.

— Что передавать, кто звонил?

— Из офиса мистера Фрэнка Смита.

Он положил трубку. Итак, Питерсфилд. Оставалось выяснить только адрес.

Перед тем, как посадить Дорис на вертолёт до Лондона, Нджала взял её на прогулку.

Она была поражена мерами безопасности, окружавшими его.

— О Боже! Все эти собаки, люди... Они с тобой носятся, как...

Нджала расхохотался.

— Это всё из-за ИРА или ещё каких-то террористов. Собираются похищать больших шишек. А англичане большие перестраховщики.

Широко распахнув глаза она продолжала расспрашивать его, а он отвечал ей с добрым отеческим юмором.

Перед самым отлётом он сказал:

— Я хочу видеть тебя.

— Когда?

— Не знаю точно. Но я позвоню — завтра, максимум послезавтра. Хочу быть уверен, что у тебя нет других дел.

— Можешь быть уверен.

Теперь Эбботт звонил в отдел, отвечавший за состояние зданий, принадлежавших Департаменту на юго-востоке. Он заговорил с сильным валлийским акцентом:

— Слушай, парень, если вы не делаете там ремонта, откуда, чёрт побери, на меня свалился заказ на починку тридцати футов кровельных желобов и на покраску грёбанного фасада? Объясни, а?.. Нет, чья подпись разобрать не могу. Но завизировал старина Пилкингтона, сечёшь? Ну как, всё в порядке, да?.. Загадка? Никакой загадки, парень. Вот, чёрным по белому: "Для работ, проводимых в Мэнор-хаус, Апден, Питерсфилд". Что значит "неправильный адрес"? Не говори мне, что это не Питерсфилд, потому как я точно знаю... А! А, вот что — Лейфилд-холл. Да, ты того, номер мне их дай, если что — не хочу опять чувствовать себя болваном...Хорошо. Спасибо. Но, чёрт побери, как это у вас в отделе умудрились послать заказ на неправильный адрес, а? Ладно, парень, ладно, не я поднимал эту заваруху, это всё старый хрыч Гимбел из Финансов, ну ты же знаешь, что это за сукин сын...

Телефон звонил, звонил и звонил и Дорис в конце концов не выдержала и встала.

— Господи, — сказала она.

— Нет, только Джордж, — жизнерадостно отозвалась трубка.

— Ты знаешь, который час?

— Час ноль пять. Утро!

— Этим утром раньше десяти я не встану. Вымоталась я, Джордж, вымоталась... Понимаешь, парень, вымоталась.

— А как насчёт денег, детка?

— Не надо денег, Джордж, дай просто поспать, хорошо?

— Не надо десяти штук?

— Десяти — чего?

— Забудь, детка, иди себе спать.

— Слушай, Джордж, не п#%Ђди. Говори прямо.

— Я заключил эксклюзивный контракт с журналами пяти стран. Десять самых крутых журналов — и все ждут твоей истории. А если удастся раздобыть пару фоток — накидывают ещё двадцать пять процентов. Или тебе это не интересно?

На том конце повисло молчание.

— Эй, ну как, идёшь спать?

— Я просыпаюсь. Чего ты хочешь?

— Встречаемся в кафе на углу твоего дома через пару часов, хорошо?

— Чёрт, Джордж, ну дай полежать. Ты же знаешь, где я живу? Вот и приходи прямо сюда через пару часов — и я поговорю с тобой, не вставая. Что угодно — только бы с кровати не вставать.

— О'кэй, о'кэй, — вздохнул Эбботт, — Через пару часов, у тебя дома.

Она жила в самом конце Мейда-вэйл. Эбботт вызвал такси и уже через десять минут стучал в дверь.

Ещё одна мера предосторожности. Она вполне могла рассказать кому-нибудь о друге Джордже. Если появится полиция, Эбботт предпочёл бы наблюдать за ней со стороны.

Дорис открыла дверь, из одежды на ней была только простыня.

— Ты же говорил, через два часа. Я сейчас умру.

— Десять штук воскресят тебя из мёртвых. Я сделаю тебе кофе, а ты можешь пока рассказывать про Нджалу и этот его особняк.

Дорис рассказывала о привычках Нджалы (и не только сексуальных), о мерах безопасности и многом другом.

Она нарисовала план дома, ручей, протекающий по территории, стену по периметру. Рассказала о проводниках с собаками, о системе сигнализации, об охране у ворот и у северной стены, где протекал ручей. Словом, всё, что знала сама. А знала она немало.

— Так что, никаких шансов пробраться туда с фотографом?

— Никаких, братишка. Они даже меня до сих пор на входе обыскивают . Держат специально для этого двух баб-полицейских, рожи как у лесбиянок. Зато ОН любит меня. И я снова поеду к нему.

— Когда?

— Без понятия. Завтра или послезавтра. Он позвонит.

— Сможешь убедить его сфотографироваться с тобой? Это будет сенсация.

— Сделаем. А сейчас, Джордж, пожалуйста, дай поспать.

Он купил лёгкий плащ, карту окрестностей Питерсфилда, несколько пластиковых мешков, компас, отвёртку и водоупорный фонарик. Насчёт фонарика он не был уверен, но штука могла и пригодиться.

На станции Ватерлоо Эбботт приобрёл роман в мягкой обложке и билет на Питерсфилд. Книга настолько увлекла его, что он чуть не пропустил свою станцию.

Первым делом он заглянул в местное агентство по торговле недвижимостью и объяснил, что желает купить загородный особняк примерно с двадцатью акрами земли. Не могут ли они сообщить ему, если подвернётся что-то подходящее? Он дал вымышленное имя и лондонский адрес.

Некоторое время назад друзья говорили ему про недурной особняк, но он никак не вспомнит, как тот назывался. Что-то вроде "Лейстоун-хаус". Есть такое?

— А, это вы про Лейфилд-холл, — сказал агент, — он выставлялся на продажу месяцев семь или восемь назад, но, боюсь, его уже купили.

— Любопытно. Это далеко?

— Нет, всего две или три мили к западу, вдоль шоссе A272. Большое здание по правую руку, не ошибётесь.

Эбботт сверился с картой, потом взял такси и проехался мимо ворот Лейфилд-холла. Он разглядел проходную (несомненно набитую охранниками из Спецотдела) и арку там, где выходил ручей. Заметил прожектора, освещающие тут всё по ночам. Дорис говорила, их не выключают до девяти утра. Ручей пересекал дорогу и уходил в поле. Растущие по берегам деревья могли послужить вполне приемлемым укрытием. Выходя из-под арки, русло сужалось до размеров глубокой короткой канавы, а потом уходило в восемнадцатидюймовую трубу, проходящую под дорогой. Пролезть сквозь трубу было нереально.

Некоторое время они колесили по дорогам в радиусе двадцати миль от Лейфилд-холла. Таксисту Эбботт сказал, что присматривает себе участок. На самом деле ему требовалось большое поле, желательно с прудом или ручьём. Искомое обнаружилось в двадцати милях к северо-северо-востоку. Большой ровный участок с протекающим по нему ручьём — возможно тем же, что пересекал территорию Лейфилд-холла.

В одном месте русло расширялось или было расширенно, чтобы устроить водопой для скота. Отблеск воды будет в темноте прекрасным ориентиром.

Он засёк ещё один ориентир — шпиль церкви в миле оттуда и, почти сразу за ним — развалины замка. Потом взял азимут на них, обозначил на карте расположение Лейфилд-холла, поля и ручья.

Всё, что ему понадобится — лететь на северо-северо-восток от Лейфилд-холла, пока не появится шпиль церкви на фоне разрушенного замка, затем следовать по азимуту до поля. Ориентиром послужит блеск воды.

Оставалось ещё пара приготовлений. Первым делом требовалось угнать почтовый фургон.

Фургон обнаружился на стоянке рядом со станцией Питерсфилда. Дверь была заперта, но немного осторожной работы отвёрткой и она открлась . Эбботт забрался внутрь, зачистил провод зажигания и напрямую соединил медную и свинцовую проволочки. Машина выплюнула чёрный выхлоп и завелась.

Доехав до выбранного поля, Эбботт съехал с дороги и спрятал фургон в кустах.

Разумеется, о краже сообщат Шеппарду в Лейфилд-холл. Как и о любых преступлениях или подозрительных происшествиях в окрестностях. Таков был метод Шеппарда, дотошная скрупулёзность всегда была его сильным местом. Эбботт считал, что, как и в дзюдо, силу противника надо использовать против него самого.

Он двинулся в Питерсфилд пешком. Где-то на второй миле ему удалось остановить попутку. Не то, чтобы он спешил. Собственно до сумерек делать было нечего. Сумерки вообще странное время. Время, когда трудно сказать, подвижен объект или нет, жив или мёртв. Время нереальности. Время влюблённых — для них реальны только моменты, когда они вместе.

Нджала позвонил Дорис ещё до сумерек.

— Посылаю за тобой машину посольства. Тебя заберут в аэропорт и через час ты будешь здесь.

— Ты же говорил завтра или послезавтра. Я только что встала. Совсем никакая.

— Сделаем так: ты быстренько приезжаешь сюда. Тут тебя ждёт копчённая лососина и бутылка шампанского. Потом спишь часа два или три, если захочешь. А когда ты встанешь, вся такая красивая и свежая, примешь ванну и...

— Нет, любимый, не могу я, честно. На кусочки разваливаюсь.

— А ещё тебя тут ждёт маленький подарочек. Пятьсот фунтов.

— О, чёрт!

В это же время Эбботт звонил из гостиницы на телефонную станцию Питерсфилда.

— Хочу сообщить о неполадке на Питерсфилд 8548. Да, верно. Это горячая линия Министерства обороны, пожалуйста, займитесь ею немедленно. Спасибо.

Он взял такси, вышел в поле в полумиле от Лейфилд-холла, и маскируясь среди зарослей, добрался до берега ручья. Там он нашёл место, откуда открывался хороший обзор главных ворот и проходной.

Смеркалось. По рассказам Дорис, прожектора включат только через полчаса.

Эбботт упаковал часы, компас, пистолет, кобуру и запасную обойму в пластиковые мешки, надёжно закрыл их и рассовал по карманам плаща. Он ждал.

Примерно через десять минут к главным воротам подъехал почтовый фургон.

Ворота открылись, оттуда появились трое бойцов спецотдела во главе со смышлённым сержантом Робертсом.

Водитель фургона, молодой детина агрессивного вида, опустил окно.

— Да? — сказал Робертс.

— Телефонная служба. Вы сообщали о неполадках со связью.

— Минутку, пожалуйста.

— Я не собираюсь торчать тут всю чёртову ночь.

— Не могли бы вы подождать, сэр? — он обернулся к одному из своих людей и тихо приказал: "Проверь в доме".

Водитель вылез наружу.

— Послушайте, — сказал он, — это — срочный вызов. Горячая линия Министерства обороны или что-то такое. И я хочу покончить с этим как можно быстрее, понимаете? У меня свидание. С девушкой.

Боец вернулся и что-то прошептал на ухо Робертсу.

— Вы не могли бы ненадолго пройти в проходную, сэр? Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

— Вопросов? Каких вопросов? Вы о чём?

— Фургон, приметы которого соответствуют вашему, был угнан сегодня днём.

— Угнан? Хотите сказать, что я почтовый фургон угнал? Послушай, болван, да ты на номера посмотри.

— Сменить номера несложно. Итак, вас не затруднит пройти сюда?

Робертс уже держал его за руку.

— Да прям щас, — заорал детина, пытаясь вырваться. На него навалились все трое.

Пока отбивающегося детину волокли через ворота, Эбботт, скрытый сгущающимися сумерками, пересёк дорогу и нырнул в канаву, ведущую под арку. Вода оказалась ледяной.

Очень медленно и осторожно он подобрался к арке и осмотрел её. Как и ожидалось, на обеих сторонах обнаружились электронные датчики, вмурованные в стену в дюйме от воды.

Эбботт сделал глубокий вдох, нырнул и плыл почти касаясь илистого дна, пока не миновал арку. Потом всплыл, бесшумно выбрался из ручья и спрятался в кустах. Высушил платком руки, подождал, пока не успокоится дрожь. Вынул компас, пистолет и всё остальное, мешки набил камнями и утопил. Предосторожность может и излишняя, но не помешает. Снял плащ, спрятал под кустами, присыпав сверху листьями.

Надел кобуру, осмотрел пистолет и обоймы. Всё сухо. Как и часы и компас. Положил пистолет в кобуру, компас и обойму — карман. Надел часы.

Потом услышал приближение патрульных с собаками и залёг. Следующий патруль попался ему рядом с зарослями рододендронов. Он пропустил и его. Интервал — пятнадцать минут, как и рассказывала Дорис.

Он прошёл уже четверть мили, когда услышал лай — вначале одной собаки, потом присоединились остальные. Так, нашли плащ.

В летнем домике сержант Клиффорд сказал другому бойцу:

— Творится что-то. И им не нравится.

— Да они по любому пустяку гавкают. А там ещё и драка у ворот.

Короткое затишье, потом опять лай. Одна из собак завыла.

— Мне тоже не нравится, — сказал Клиффорд, — Пойду, посмотрю.

Эбботт наблюдал за ним из зарослей. Клиффорд обошёл здание, поравнялся с патрулём, обменялся парой слов с патрульным и вернулся в домик.

К тому моменту лай и вой прекратились. Но тишина Клиффорда не радовала. Чудилось в ней что-то угрожающее.

— Что-то творится, — повторил он, — не знаю, что, но какого-то чёрта там творится.

Боец что-то буркнул в ответ. Клиффорда он не любил, как, впрочем и все остальные.

Как только Клиффорд и патруль скрылись из виду, Эбботт стремительно пересёк дворик, взбежал по ступенькам и позвонил в массивную дубовую дверь.

Открыл Шеппард.

— Добрый вечер, — вежливо сказал Эбботт.

Прямо перед собой Шеппард обнаружил дуло "Магнума .357", наведённого очень твёрдой рукой. Зрелище могло напугать человека и смелее, чем Шеппард, а он трусом не был.

Эбботт вошёл и закрыл за собой дверь.

— Пистолет, — скомандовал он, — двумя пальчиками, знаешь, как в кино.

Шеппард передал ему пистолет, Эбботт отправил его в карман.

— Теперь навестим Нджалу. Я в двух шагах позади тебя, так что без этих приёмчиков, которым на курсах учат. Без позвоночника останешься.

Наверх по ступенькам Шеппард шагал, как по тонкому льду. Эбботт следовал за ним.

Охранник, сидевший у входа в номер Нджалы, увидел Шеппарда и кого-то с ним. Пистолета он не замечал — пока Эбботт не скомандовал Шеппарду отойти в сторону.

— Не нужно подвигов, сынок, — попросил Эбботт, — просто встань и стой.

Охранник поступил, как ему было сказано.

— Забери оружие и наручники и передай мне, — сказал Эбботт Шеппарду, — И постарайся, чтобы я не нервничал.

Шеппард передал ему и то, и другое.

— Отойдите подальше от двери, джентльмены. Не нужно сцен.

Они отошли. Эбботт подошёл к двери, прислушался. Ему не хотелось тревожить Нджалу. Потом осторожно подошёл к Шеппарду, оценил дистанцию и вдруг будто взорвался. Молниеносный удар пришёлся Шеппарду прямо в солнечное сплетение.

Тот коротко икнул и рухнул, как подрубленный. Слышался только придушенный хрип. Суперинтендант судорожно ловил ртом воздух, а цветом лица быстро начинал смахивать на удавленника.

Эбботт наклонился над ним.

— Жена передать просила, — приветливо сообщил он, — на память.

Он вернулся к двери, снова прислушался, вошёл и бесшумно запер её за собой.

Нджала не поднимая головы работал за своим столом, у западного окна. Он был погружён в работу и не желал отвлекаться на посетителей. Щелчка запираемого замка он то ли не слышал, то ли не придал ему значения.

— Поставь на стол, Артур. Можешь налить чашечку себе.

Он вернулся к работе.

— Это не Артур, — сказал Эбботт.

Нджала наконец поднял голову, увидел его, пистолет.

— Вы Уилсон, — вздохнул Нджала, — то есть тот , которого мы знали, как Уилсона. Человек, который намерен убить меня.

Он помолчал, усмехнулся.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался он, — кроме своего трупа?

При всех недостатках Нджалы, трусость в их число не входила.

— Задёрните шторы.

Снаружи уже стемнело и в комнате горел свет.

Пока Нджала опускал штору на западном окне, Эбботт сделал то же с окнами, выходившими на юг. Он не хотел, чтобы их видели снаружи.

— Сядьте. Обе руки на стол.

Нджала уселся. В среднем ящике находился пистолет. Очень медленно он стал выдвигать ящик — коленями. Поддерживая в то же время беседу, чтобы заглушить шорох.

— Пить будете ? — светски поинтересовался он, — Джин, виски, водка, ещё что-нибудь?

— Ничего, — отрезал Эбботт, — даже воды.

21.

Через несколько минут Шеппард обрёл дыхание и более-менее нормальный цвет лица. На животе расцветал огромный синяк, при каждом вдохе внутри как нож проворачивали.

Он позвонил Контролеру, тот в свою очередь — министру и Смиту. Смиту надлежало как можно быстрее организовать рейс военного вертолёта из Лондона.

Потом Контролер перезвонил Шеппарду.

— Можете связаться с ним?

— Разумеется. Там есть телефон.

— Так начинайте. И тяните время.

— Как?

— Не знаю. Скажите, что я хочу побеседовать с ним. Что я буду через полчаса. И, ради всех святых, постарайтесь обойтись без самодеятельности.

Шеппарду было не до самодеятельности. Он сидел на телефоне, бережно поглаживал живот и старался не делать резких движений. Перспектива отставки, когда-то пугающая, с каждым саднящим вдохом казалась всё более привлекательной.

Он позвонил Эбботту, изо всех сил стараясь сдерживать ярость.

Да, он, Эбботт согласен ждать Контролера, если Шеппард тем временем вызовет сюда вертолёт. Нет, не из тих больших, армейских, а маленький, двухместный. Вертолёту надлежит приземлиться перед домом, как можно ближе ко входу. Место посадки должно быть окружено прожекторами, направленными от вертолёта.

— Я сделаю, что смогу, но вертолёты не растут на деревьях. Откуда мне достать этау двухместную штуковину?

— Ваши проблемы. Доставайте. И начинайте уже переставлять прожектора. Но не выключайте, пока не скажу.

Ждать Контролера Эбботт не собирался. Если они добудут двухместный вертолёт — он захватит его. И Нджалу вдобавок.

Шеппард приказал переставить прожектора во двор, потом побрёл к летнему домику. Он шёл медленно, шаткой походкой беременной женщины.

— Итак, он сделал это, сукин сын сделал это, — горько повторял Клиффорд, — подумать только, вышел бы я чуть позже — и положил бы его.

— Либо, — пожал плечами Шеппард, — он — тебя.

Нджала продолжал свою игру. Ящик стола выдвигался миллиметр за миллиметром.

— Вас ведь уже посылали убить меня, так? Ваше правительство.

— Вы знаете?

— Догадаться несложно. Купить секретную информацию они могли бы и так — наши оффициальные лица, к сожалению коррумпированы поголовно. Так что ещё остаётся? Кроме убийства.

— Тогда они называли это ликвидацией.

— А как это зовется по-вашему? Казнью? Оправданным гомицидом? Или как-то еще?

Эбботт пожал плечами:

— Какая разница?

— Вам ведь просто надо оправдаться. Пусть и передо мной, жертвой, — ящик выдвинулся уже на целый дюйм, — Что, как сказал бы Эвклид, абсурдно.

"Говорите с ними, дайте им расслабиться, войдите им в доверие". Впрочем, о технике общения с террористами Эбботт знает наверняка.

— Не знал, что ваша смерть нуждается в каких-то оправданиях.

— Так было два года назад. Тогда вы могли пристрелить меня издалека, при молчаливом одобрении вашего правительства. Сейчас они этого не одобрят. Никто не одобрит.

Эбботт улыбнулся — самым краем губ:

— Я одобрю.

— Тогда почему вы продолжаете беседу, вместо того, чтобы стрелять? А, конечно, вертолёт.

Эбботт кивнул.

— Верно. Возьму вас с собой и убью там.

— У вас могут возникнуть проблемы.

— Уже решены.

— Ах да, вы же предусмотрительный человек. Можно?

Он кивнул на коробку с сигаретами на столе.

— Если там нет оружия.

Нджала открыл коробку. Там не было ничего, кроме сигарет.

— Столь же смертоносны, я слышал.

— Не беспокойтесь, от них вы не умрёте.

Контролер, министр, помятый Шеппард и Смит, старающийся не улыбаться при взгляде на помятого суперинтенданта, собрались на совещание в летнем домике. Клиффорд, неподвижный, как паук, наблюдал за западным окном.

— Как, чёрт побери, он мог пройти ворота? — в очередной раз вопросил Шеппард.

— Легко. Так же, как проник в дом, — ответил Смит.

— Минутку. Ну скажите, кто мог подумать что он вот так придёт и позвонит в парадную дверь? Она же для официальных посетителей.

— Бедняга очевидно не догадывался об этом. Вам следовало предупредить его. Объявление повесить.

— Слушай ты, умник...

— Вопрос в том, джентльмены, — вмешался Контролер, — что мы собираемся делать?

— А что мы вообще можем сделать? — спросил министр, — все козыри сейчас у него, не так ли? Как у террориста в самолёте.

Контролер показал на телефон.

— С ним можно связаться?

— Вас свяжут, — сказал Шеппард.

Контролер поднял трубку.

— Комнату президента Нджалы, пожалуйста.

Ответил Эбботт:

— Да?

— Это Контролер.

— Что там с вертолётом?

— Мы достали военный.

— Я заказывал двухместный. И не надо рассказывать, что вертолёты не растут на деревьях. Достаньте.

— Мы делаем, что можем.

— Надеюсь, вы не воображаете, что я буду сидеть тут до завтра? Вертолёт должен быть тут ещё ночью. Даю вам полчаса, время пошло. Потом Нджала — покойник.

Эбботт повесил трубку.

— Зачем ему двухместный вертолёт? — спросил Контролер, — Что он собирается делать?

— Думаю, это я могу рассказать, — ответил Смит, — Имея в заложниках Нджалу, он пролетит пару миль, туда, где у него спрятана машина — с водителем или без. Прикончит Нджалу и вернётся в своё укрытие. На машинах, автобусах, поездах и любом другом транспорте, какой окажется под рукой. Это мастер импровизации.

Опять повисло молчание. Заговорил министр:

— Как остановить его? Как не дать убить Нджалу?

— Двухместный вертолёт будет здесь через полчаса, — сообщил Контролер, — Тогда же прибудет мобильная радарная установка. По крайней мере, мы его отследим.

— Он пойдёт под радаром, — возразил Смит.

— А если пустить за ними другой вертолёт? — предложил министр.

— Нельзя, если Нджала нам нужен живым и невредимым. Да и в любом случае он будет идти с выключенными огнями.

— А как он услышит наш вертолёт?

— Услышит, как только приземлится. И тогда — прощай, Нджала.

— Но как он приземлится в темноте? -спросил министр.

— Во время войны я сажал "Лайсандер" на размокшее поле при свете трёх парафиновых ламп. А вертолёт сажать намного проще, чем чёртов "Лайсандер". Кроме того, у вертолёта есть свой прожектор, который можно включить на пару секунд, чтобы оценить высоту. И даже если посадка выйдет жестковатой и вертолёт побьётся — Эбботт, полагаю, плакать не станет.

— Но в полёте Нджала может попытаться...

— Он будет в наручниках, — сказал Шеппард.

— Итак, — задумчиво подытожил министр, — можно сказать, что мы проиграли.

— А с нами и Нджала, — добавил Смит.

— Но не можем мы ничего не предпринимать, — возмутился министр, — Ну помните, как было с Херремой? Или историю со Спагетти-хаусом?

— Нет, — возразил Смит, — мотивы разные. Эбботт не собирается торговаться. Он убьёт его в любом случае. Независимо от того, выживет сам, или нет. Конечно, если будет возможность спастись, он ею воспользуется. Но выживание для него второстепно, приоритет — убийство.

— О, Господи.

— Мы имеем дело с сумасшедшим, а не с преступником, — объявил Шеппард.

— Блестящее объяснение, — восхитился Смит, — Животик как, не побаливает?

Беседу прервал человек, которого Контролер представил, как доктора Ростела, психиатра СИС, осматривавшего в своё время Эбботта. Был он маленьким, круглым, смуглым с типично еврейской внешностью.

— Можете вы что-нибудь сделать? — обратился к нему министр.

— Нет.

— Тогда зачем вы здесь?

— Меня просил Контролер.

— Вы можете нам помочь? — спросил Контролер.

— Не знаю.

— А что вы вообще знаете? — поинтересовался министр.

Ростел некоторое время с интересом разглядывал его, потом повернулся к Контролеру.

— Согласно нашим тестам, Эбботт — человек интеллигентный, энергичный, очень предусмотрительный, очень решительный. Идеальная кандидатура. Или почти идельная.

— Почти? — спросил министр.

— Я указывал, что он — человек высокоморальный. Тот, кто занимается этой работой, должен быть абсолютно аморален.

— Так, — теперь министр жаждал крови, — какого же чёрта вы выбрали именно его? Мы теперь из-за вас по уши в дерьме.

Контролер заговорил, тщательно подбирая слова:

— Мне не хотелось иметь дела с аморальным киллером, палящим без разбора и штабелями укладывающим некстати подвернувшихся прохожих. Даже если прохожие эти — только черномазые обезьяны.

— Послушайте, — министр стремительно заливался краской, — этот была только маленькая неудачная шутка, понимаете?

— В любом случае, Эбботт нбыл на голову выше остальных агентов, которых мы тестировали. Полагаю, он — лучший.

— Согласен, — присоединился Ростел, — я просто указывал, что при некоторых обстоятельствах его моральные качества могут оказаться недостатком.

— Именно поэтому нам пришлось замотивировать необходимость этой операции, — добавил Контролер.

— Я прямо слышу, — заметил Смит, — как Эбботт смеётся над нами.

— Если других вопросов нет, — сказал Ростел, — мне бы хотелось успеть на поезд.

— Скажите, вы можете предложить хоть один способ остановить его? — спросил министр.

— Только пулей. Спокойной ночи, джентльмены.

Когда доктор вышел, Смит вполголоса добавил:

— И спокойной ночи, Нджала.

— Вы хоть представляете, к каких масштабов международному инциденту приведёт это убийство? — осведомился министр, — Какое впечатление оно произведёт в Организации Африканского Единства и у всех этих нефтяных шейхов, какое воздействие окажет на ситуацию в Африке и на Ближнем Востоке?

— Я знаю одну страну Ближнего Востока, где впечатление будет чрезвычайно благоприятным, — заметил Смит, — она называется Израиль.

— Представляете, сколько голов полетит?

Честно говоря, все эти головы его не интересовали. Министра интересовала только одна голова — собственная.

— Всего один человек с пушкой, и мы ничего, совсем ничего не можем сделать!

Очень долгое молчание. Несогласных не было. Потом заговорил молчавший до сих пор Клиффорд:

— Его остановит только пуля. Так и тот человек сказал.

— Да, да, — нетерпеливо сказал министр, — расскажите что-нибудь новенькое.

— Шторы на окнах. Иногда они колеблются от сквозняка. И если я займу нужную точку наблюдения — например с одного из тех деревьев — то смогу на секунду увидеть его. А большего и не нужно.

Ещё более долгая пауза.

Первым заговорил Смит:

— Нам понадобился ещё один инцидент со стрельбой, да?

Бледное лицо Клиффорда было бесстрастно.

— Другие обстоятельства. Всё, что нужно — подождать, пока двинется штора и я смогу увидеть его.

— Это не совсем то же самое. Первое ещё не подразумевает второго.

— Согласен, но всё, что я вижу отсюда — штору, чуть колышущуюся под потолком. Может быть с того дерева удастся разглядеть всю комнату.

— Часть комнаты. Где его может и не быть.

— Согласен. Но так у меня есть хоть какой-то шанс увидеть его. Хоть какой-то.

— У нас осталось двадцать минут, — взял слово министр, — Даже если нам удастся протянуть время... В общем, я считаю, что попытаться стоит. Не стоит упускать ни малейшего шанса.

Он повернулся к Контролеру:

— Ваше мнение?

— Не знаю. Может и сработать.

— Шеппард?

— Это наш единственный шанс.

— Смит?

— Нет.

Ещё одна пауза.

— Ваши возражения?

— Слишком много неизвестных в этой формуле, как сказал когда-то Эбботт.

— Объясните.

— Если Клиффорд найдёт нужную позицию. Если штора двинется в нужный момент — когда Эбботт окажется на линии огня. И, в конце концов, если Клиффорд попадёт в него.

Клиффорд вскочил и впервые за вечер отвернулся от окна.

— Если я попаду? Если я попаду?

— О'кэй, допустим вы попадёте. Допустим. Но удастся ли вам вырубить его сразу? Другими словами, не убьёт ли он Нджалу уже после этого?

— Послушайте. После попадания из этой штуки хоть куда-нибудь — он будет не в том состоянии, чтобы убивать. Эти пули проделывают маленькое входное отверстие, но на выходе дают дыру с кулак. Попадёт даже в руку — всё равно уложит на месте.

— А у меня наготове будут полдюжины вооружённых людей, — добавил Шеппард, — которые ворвутся в комнату, как только услышат выстрел.

Смит кивнул.

— Великолепно. Просто великолепно. Всё превосходно.

— Кроме? — спросил Контролер.

— Не знаю. Кроме того, что ничего никогда не идёт по плану. Как говорится, благими намерениями...

— Фрэнк, — сказал Контролер, — речь теперь не идёт о гарантиях, речь только о шансах. Вот и всё. План Клиффорда даёт хоть какой-то шанс. Может, не очень большой. Но шанс. Есть идеи получше?

Фрэнк Смит вздохнул:

— Нет. Нет у меня идей. Господи, выпить бы.

— Занятно, — заметил Шеппард, — в моменты кризиса невротиков всегда тянет выпить.

— Да. Этим мы и отличаемся от извращенцев и полицейских. Могу я поговорить с ним?

— Эбботтом? — переспросил Контролер, — Конечно.

Смит поднял трубку.

— Комнату Нджалы, пожалуйста.

Через секунду в трубке щёлкнуло.

— Эбботт слушает.

— Ричард, у нас может не быть другого шанса поговорить. Я хочу...пожелать тебе удачи и всё такое.

— Ты не обязан желать удачи стороне противника.

— Ты понимаешь, что у тебя не больше шансов выбраться из этой истории живым, чем у кошки в аду?

— У кошки девять жизней, Фрэнк. Даже в аду.

— Скажи, что мы можем сделать, чтобы ты...передумал?

— Ничего, Фрэнк.

Смит помедлил.

— Наверное тебе стоит знать: Нджала причастен к взрыву на Трафальгарской площади. Бомбу для "Чёрного Сентября" провёз именно он. За это он получил от них золотой браслет и...

Кулак министра обрушился на телефон.

— Какого чёрта вы делаете? Хотите гвоздь забить в гроб Нджалы?

— Какая разница? Его всё равно закопают.

22.

Нджала продолжал выдигать ящик. Пистолет виднелся уже наполовину, но этого было мало. И даже будь он виден целиком, — Нджала совсем не был уверен, что этого достаточно.

Требовалось что-то другое — например, чтобы Эбботта кто-то отвлёк. А для этого, судя по его взгляду — как у змеи перед броском — понадобилось бы минимум землетрясение.

Этот холодный пристальный взгляд вселял холод — а Нджала был не из пугливых.

— Я понимаю ваши чувства, — сказал он, — и ваше желание убить меня. Вы не одиноки в нём. Но только ли оно движет вами? Или есть и политические мотивы?

Эбботт молчал.

— Если тут политика, тогда разумеется надежды нет. Каждый рискующий жизнью по политическим мотивам — дурак по определению. С дураками не поспоришь. Но если причины только личные... тогда ведь всегда можно прийти к взаимопониманию... договориться о компенсации. Любой компенсации. Любой, понимаете.

Эбботт слушал вполуха. Он и без того был занят: не спускал глаз с Нджалы, наблюдал за окном, прислушивался, не появится ли вертолёт, да ещё и обдумывал, зачем Фрэнку Смиту понадобилось говорить про "Чёрный Сентябрь". Чтобы намекнуть на неодобрение политики Истеблишмента? Или просто укрепить Эбботта в его намерении? Он усмехнулся про себя. Как будто он нуждается в этом.

— Чему вы улыбаетесь?

— Размышляю, за какие заслуги вы получили этот замечательный браслет.

Несмотря на пронизывающий его холод, Нджала мгновенно взмок. Но Эбботт не стал развивать тему.

В летнем домике окончательно решили дать сержанту Клиффорду поискать себе подходящий наблюдательный пункт. И он быстро нашёл его — раскидистое дерево прямо напротив западного окна.

В кроне обнаружилась удобная развилка, в которую удобно лёг ствол его прекрасной винтовки. Всё, что от него требовалось — ждать, пока не колыхнётся штора. И молиться. Он был глубоко религиозным человеком.

Пистолет виднелся уже больше, чем наполовину. До него можно было даже дотронуться — если надоела жизнь.

Оставалось толкать ящик и тянуть время.

— Знаете, вы ведь из этих старомодных либералов. Да, все либералы старомодны. Их эксплуатируют левые, их презирают правые.

Подождал комментария. Его не последовало.

— Кто я, спросите вы. Диктатор? Фашист? Коммунист? У вас ведь непременно найдётся ярлык.

Ящик скрипнул.

— Что это?

"Магнум" смотрел Нджале в сердце, неумолимый, как пара глаз за ним.

— Стул, наверное. Скрипит иногда.

Эбботта, кажется, объяснение удовлетворило. Пистолет опустился. Нджала перевёл дух.

— Вашему драгоценному приятелю жить ещё двенадцать минут, если не появится вертолёт, — сообщил Эбботт и положил трубку.

— Двенадцать минут. Не слишком много.

— Назовите хоть одну причину оставить вас в живых.

— Я нужен своей стране.

Эбботт нехорошо улыбнулся. Нджала облизнул пересохшие губы.

— История находит тех людей, в которых она нуждается в конкретный момент. Сейчас моей стране нужен я.

— Чтобы убивать направо и налево?

— Жестокость бывает иногда необходима, особенно на теперешней стадии нашего общественного развития. Я контролирую её. Я ограничиваю её. Попытайся я сейчас обойтись без жестокости — это будет воспринято, как слабость. Меня сметут. Начнётся гражданская война.

— Каждый преступник легко найдёт оправдание своим преступлениям.

— Не могу сказать.

Он провёл ладонью по своим курчавым волосам. Речь шла об его жизни, и он знал об этом. Если удастся протянуть минуту или две после крайнего срока... что ж, никто не знает, что тогда. Это только шанс, пусть и ничтожный, но шанс.

Ящик наконец выдвинулся до конца.

— Знаю одно: вам, британцам, понадобилась добрая тысяча лет более-менее стабильного правления, чтобы построить довольно несовершенную демократию. И вы ждёте, что мы пройдём тот же путь за пять минут? Да, вы помогли нам. Заодно изрядно поэксплуатировав. Потом в один прекрасный день вы уходите, оставив нас с конституцией, которая ещё и не работает.

— В самом деле?

— Не у нас. Слишком всё сложно. Мы не готовы к ней. Нам следует пройти весь наш исторический путь — от феодализма — к капитализму, социализму, коррупции и всему, что полагается.

— Какое отношение это имеет к вашим зверствам?

— Я — продукт своего окружения, как и все мы. И, кстати, чем уровень моего зверства хуже того, что был у вас в правление Елизаветы I — а вы ведь называете её вашим золотым веком. Или возьмём великолепную викторианскую эпоху. Шестьдесят славных лет. Вы когда-нибудь видели статистику по детской проституции за 1875 год?

Долгая пауза. Потом Эбботт улыбнулся. Не одной из тех скупых хмурых улыбок, а по-настоящему, широко и открыто. Улыбка была настолько приятной и дружеской, что Нджала откинулся назад.

— Знаете, — проникновенно сказал Эбботт, — а ведь все эти беседы об этике, морали и сравнительной истории — это ведь полная чушь. Настоящая причина, почему я пришёл сюда, намного проще: вы — сукин сын и я хочу убить вас. И убью.

Нджала впервые почувствовал страх.

23.

Штора приоткрывалась уже дважды. Но всё, что Клиффорду удалось увидеть — часть левой руки Эбботта. Будь это правая, он бы рискнул. Особенно, если через секунды после этого в комнате будут ребята из Спецотдела. Но левая... Он вздохнул. Завалить она его скорее всего и завалит, а ребята скорее всего сделают своё дело аккуратно и быстро. Но если что-то пойдёт не так и если Эбботт успеет нажать на курок... Нет у него права ещё на один провал. Штора качнулась ещё раз, на секунду показав всю левую руку Эбботта. Если б зазор был чуть шире, если бы Клиффорд увидел плечо, он бы выстрелил. Эбботту снесло бы полплеча и лежал бы он тихий и смирный на полу и не отличал бы и Рождество от Пасхи.

Клиффорд прицелился получше и замер. Продолжая молиться.

В это время вызванный Контролером вертолёт шёл на посадку мимо окон спальни, где спала Дорис.

Рёв винта разбудил её.

— Ну ради бога, — пробормотала она. Потом услышала голоса из соседней комнаты и встала.

Зевнула, обернулась полотенцем и и вышла в гостинную. Дверь оказалась наполовину приоткрытой.

Один из этих голосов показался ей смутно знакомым, и это не был рокочущий бас Нджалы.

Дверь находилась точно за спиной Эбботта, так что Дорис он видеть не мог.

— Джордж, — сказала она, — что это...

Эбботт обернулся. Нджала вскочил на ноги, выхватил из ящика пистолет и выстрелил.

Всё, что увидел Клиффорд — возникший на фоне освещённой шторы силуэт человека с пистолетом. Не колебаясь ни секунды, он нажал на курок. Оба выстрела ударили почти одновременно.

Девятимиллиметровая пуля "Вальтера P-38" Нджалы попала Эбботту в грудь, пуля Клиффорда снесла Нджале пол-черепа и разбрызгала мозги по противоположной стене.

В комнату ворвались бойцы Спецотдела, но не обнаружили никого, кто нуждался бы в помощи. Кроме Дорис, бьющейся в истерике. Её отвели вниз и передали заботливой женщине-полицейскому.

Смит, Шеппард и Контролер оказались в комнате секундами позже. Через несколько мгновений к ним присоединился Клиффорд.

Эбботт был ещё жив, но истекал кровью. Пуля прошла сквозь правое лёгкое. Смит наклонился над ним, приподнял.

Эбботт заговорил:

— Девушка...отвлекла меня...он выстрелил... — он показал на Нджалу, — у него был пистолет в столе.

Он помолчал, потом повернулся к Клиффорду.

— А он застрелил Нджалу.

— Я видел только силуэт человека с пистолетом, — начал Клиффорд, — Это должен был быть Эббот.

— Застрелил , — пробормотал Эбботт , — из винтовки, сделанной специально для этой работы... Отлично...

Он попытался рассмеяться, но у него пошла горлом кровь и он потерял сознание. Смиту показалось, что он умер.

Потом он опять открыл глаза и посмотрел вокруг невидящим взглядом.

— Скажите ей... Я поведу её... — его голос слабел, — Мы ещё погуляем под пальмами на Шаар-а-Голан.

— Что?

Смит держал его на руках.

— Что ты сказал, Ричард?

Дыхание раненого стало шумным и неровным. Потом он посмотрел на Клиффорда, снова улыбнулся, поперхнулся своей кровью и умер. Час был — девять тридцать.

24.

Весь день Элис не включала ни радио, ни телевизора.

Она вернулась домой в восемь вечера и не могла заставить себя ни есть, ни заниматься чем-нибудь ещё — выпила только чашечку чая и ходила по дому.

Она ждала чего-то. Телефонного звонка. Звонка в дверь. Знака. Знамения.

И она получила его. В половине десятого. Теперь она знала, что всё будет хорошо.

Соломон запел. Он пел красиво. Светлее, радостнее, ярче, чем когда-либо.

Она сидела на своей крохотной кухонке, утирала слёзы счастья, слушала песню Соломона и ждала Эбботта — когда он вернётся, поцелует её и будет любить любовью, которую не потушат большие воды и не зальют реки.