Вопреки. Хроники Империи. Мир. (часть 1)

Фолле не успел даже опомниться, как его довольно ловко схватили за плечо.

— Спокойно. Идем за мной, — не назвавшийся никак молодой человек ловко пресек все попытки вырваться.

Альбин тут же узнал голос подручного принца и покорно пошел, куда ему указывали. Ждать пришлось долго, но такая же молчаливая фрейлена с ошеломляющими загадочными глазами резким жестом пригласила его пройти за плотную портьеру.

— Поди сюда! — Королева небрежно махнула ему рукой, оглядела подошедшего шута и скривилась, — Какая мерзость!

От обиды Фолле, не понявший что она имеет ввиду, едва не выпалил очередную дерзость, но Альберта продолжила:

— Вернемся завтра в Коруну, найдешь метра Фонтеро. А пока хоть бы холодное что к лицу приложил. Издалека еще ничего, а так — смотреть невозможно! Ты сильно пострадал?

— Нет.

Даже ребра не сломаны, считай — легко отделался на этот раз.

— Хорошо. Ну, со Стишефом я разберусь...

— Из-за меня? — вытаращился на невозмутимую повелительницу шут.

— Вот еще! — дернула плечом Альберта, — Он нарушил мой эдикт. Так что ему будет не до тебя. А вот Тальба по случаю припомнит твои шуточки, если конечно добраться сможет.

Фолле и сам понимал, что выставил на посмешище одного из знатнейших людей Империи, и с рук ему это не сойдет, так что скорее всего — попади он на глаза графу Тальбе — окажется опять на виселице. Или просто забьют. Он сам не мог понять, зачем ему понадобилось подставляться.

— Зато теперь граф Ранульф будет сильно не любить своего возможного настойчивого тестя. А если эту тему при дворе помусолят еще чуть-чуть, подозреваю, он вообще откажется от брака, — произнес вошедший принц Ренцио, — И все вместе они будут вынуждены задуматься о нашей осведомленности об их делах, если даже маленький шут позволяет себе такие остроты.

Вот оно! Фолле с болезненной тоской, отозвавшейся в самой глубине его существа, понял, что ему просто до безумия хотелось снова увидеть одобрение в жестоких глазах принца.

— Любишь опасные игры, дружок?

— Нет, но так не скучно! — радостно ответил он.

— В следующий раз, снесу тебе голову, а не то, что на ней, — что б уж ты совсем не скучал, — хмуро пообещал принц.

— Сначала попадите! — и, хотя качественно, — по заключению принца, — избитое позавчера тело, едва не в голос протестовало против такого обращения, Фолле прошелся колесом.

— Хватит, — Королева и не пыталась притвориться, что рассержена, — Ступай. Найдешь фру Рейвендорф, скажешь, что бы тебя накормили, вымыли и показали, где спать.

* * *

(ОТЕЦ НОЭЛЬ)

Весенний сад казался трогательно хрупким в своей наготе, застывшей в ожидании пробуждения первой нежной зелени.

— Вы знаете, кто я, — женщина в темном закрытом платье с тоненькой белоснежной фрезой убрала с лица вуаль.

— Да, — улыбнулся священник. Вся его одежда: сутана с веревочным поясом, узкий скапулир с капюшоном, две части которого были соединены полосой — были девственного цвета некрашеной грубой шерсти. Босые ноги в плетеных сандалиях утопали в подталом снегу, — Но ничего чудесного в этом нет. Вас выдает осанка и тон. И глаза. Вы из тех, кто не склоняет голову даже в храме Божием!

Королева сдержано улыбнулась, внимательно рассматривая тонкое гладко выбритое лицо с приятными классическими чертами в обрамлении густых волн темно русых волос.

— Я не таким вас себе представляла, отец Ноэль.

— Догадываюсь. Скорее всего, вы ожидали увидеть блаженного экзальтированного юношу. Немного... нездорового.

— Признаю, так!

— Тогда зачем вы посетили обитель? Не думаю, что вас привело сюда лишь любопытство.

— По-вашему я не могу иметь никаких человеческих слабостей?

— Скорее вы не позволяете их себе иметь! — незамедлительно отозвался отец Ноэль, как будто ждал именно этого вопроса.

— И это вы установили логически или же ваш вывод — проявление божественной благодати? — прищурилась Королева.

— Разум есть тоже проявление божественной благодати. Мы часто сетуем на то, что Всевышний больше не творит чудес, забывая, что сам мир — уже чудо Господне! Вместо того, что бы благодарить Бога, мы навязчиво требуем от него подтверждения его существования, и возмущаемся, когда не получаем их. А ведь сказано: 'Имея веру с малое горчичное зерно...'

— Замечание бесспорно глубокое, но его странно слышать от того, к кому идут за чудом. Как я понимаю, ваша вера всяко больше зернышка, раз перекрывает чужие грехи!

— Я не творю чудес! — отец Ноэль был искренне возмущен циничным замечанием молодой государыни, — Не мне судить и хвастаться, насколько крепка моя вера! Я лишь стараюсь чтить Божье слово и Его дары, а не смеяться над ними! И все, что я делаю — лишь обращаюсь к Нему со смиреной молитвой!

— Похвальная — и по нынешним временам весьма необычная — скромность для священнослужителя! — на Королеву страстная вспышка монаха, казалось, не произвела никакого впечатления, — Говорят, что после бесед с вами люди уходят просветленными, прямо-таки перерожденными!

— Я не говорю людям, которые спрашивают у меня совета, ничего сверх того, что было бы написано в Святой книге! — снова возразил монах.

— Да, мне известно, что Курией проводилось подробное расследование. И вы покинули Ла Мерль, удалившись в дикие пограничные горы... Не странно ли, — ехидно усмехнулась Королева, — что тот, к чьим молитвам прислушивается Господь, преследуем собственными братьями по вере?

— 'Не судите, да не судимы будете!' На все Божья воля! Я не противлюсь ей и перед братьями скрывать мне тоже нечего.

— Вижу, — Королева смотрела на его идеальной формы руки: с мозолями от повседневной работы, и ноги: на посиневшие от холода пальцы, — Вы строго соблюдаете устав. И едва ли не наизусть знаете все писания святых отцов. Насколько мне известно, вы происходите из настолько знатного рода, отец Ноэль, что мы с вами — в дальнем родстве!..

— Это не имеет значения, — священник говорил все тем же мягким тихим голосом, но словно бы отсек все, что могло последовать дальше, — Спаситель учил, что перед его ликом мы все равны. Если вы приехали за тем, что бы предложить мне... что-либо — я вынужден отказаться...

— Даже Божий глас лучше всего слышен в тишине, — улыбнулся монах на вопросительный взгляд Королевы, — Иначе я не уехал бы из Ла Мерль.

— Что ж... Вы правы! Я хотела предложить вам перебраться поближе к столице. Подумайте, ведь там, к вам стало бы приходить гораздо больше людей!

— Те, кто в самом деле ищут духовной помощи — придут и за тысячу лиг! Остальные — не зайдут и в соседнюю дверь...

— И вы готовы отказать им в спасении? — не сдавалась Королева.

— Насильно спасти душу невозможно! Это знают даже братья-экзекуторы. Даже слова Спасителя приняли не все...

На первый взгляд разговор исчерпал себя: предложение было отвергнуто раньше, чем сделано. Но и Королева, и задумчиво смотревший на нее священник — медлили.

— Отец Ноэль, — все так же решительно обратилась, к монаху Альберта, но уже без улыбок и усмешек, отвернувшись в сторону видневшихся вершин перевала Аск, — Что если и я нуждаюсь в утешении и наставлении?

— Скорее в оправдании — ведь так? Вы выбрали и цель и средства — не думаю, что есть нечто способное вас отвернуть от них... Вы уверены в них! Почти, — ведь человеческое сердце склонно сомневаться даже в себе...

Королева не вздрогнула, не осадила его за дерзость — просто слушала...

— Я не могу вам этого дать! Кесарю — кесарево... и власть... и бремя!

— Вы увидели так много, отец Ноэль... Быть может, вы видите что-то еще?

— От чувства вины — вас тоже не избавит ни одна молитва! Это можете сделать только вы сами! И только если будете помнить, что Господь — есть любовь... и прощение! А главный, драгоценнейший дар покаянной души — ибо сказано: 'сердца сокрушенного не отвергай!' — искренность! Во всем. Со всеми.

Королева и монах молча шли рядом до садовой калитки.

— Чувствуете ли вы себя просветленной? — вдруг лукаво спросил отец Ноэль...

...И словно разом скинул десяток лет и вериги подвижника, перевоплотившись в того самого, осененного ангельским огнем отрока, а его серые лучистые глаза и вовсе засияли подобно звездам...

Королева, взглянувшая на него вначале с удивлением, улыбнулась строго и сдержано:

— Вижу, и мне не удалось искусить вас... Мне надо это обдумать, отец Ноэль!

— А вы, Лоренцо, не хотите побеседовать со святым? — поинтересовалась Альберта привычно опираясь на поданную сопровождавшим ее принцем руку.

— Святым? — многозначительно переспросил Лоренцо.

— Будущим! — так же многозначительно усмехнулась Королева.

— Боже упаси!

— Почему же?

— Боюсь, что вразумленный и раскаявшийся в своих грехах — я вам не подойду. А потом, он ведь сказал, что главное — искренность...

— Вы подслушивали! — возмутилась Альберта.

— Разумеется! — принц отозвался едва ли не обиженно, — Это, можно сказать, моя обязанность!

— Иногда мне кажется, что у вас есть досье даже на меня...

Принц Ренцио натянуто улыбнулся.

— Лоренцо?

— Можете не волноваться Ваше Величество, все, что касается вас, я храню в сердце, — отделался он шуткой.

Когда она рассмеялась, Лоренцо продолжил:

— Я уже не помню, что такое искренность. Меня этому не учили!

Королева никак не прокомментировала его слова, думая уже о другом. О неудачной встрече с главой магической Гильдии, — он действительно сопротивлялся ее начинаниям, пытаясь похоронить их под ворохом терминов и заумных запутанных речей.

Решение было, но она и впрямь сомневалась в обоснованности такого способа разрешения ситуации: одно дело эффективно пресечь заговор и покарать злоумышленников, иное дело применить те же методы к несогласным. С Университетом они например до сих пор играли в кошки-мышки, ограничиваясь предупредительным покачиванием пальчика. Студентов трясли, арестовывали, стращали, при этом оставляя самым строгим наказанием лишение либо невыдачу лицензии. Нервный издерганный ректор смирился и даже сам отчислял особо ретивых.

А вот метр Стайн был совсем из другого теста, — этакая змея в шоколаде с приличной кучкой камней за пазухой. У Лоренцо есть доказательства их злонамеренных интриг, их связи с Лесионом Ренцио, но нет конкретных имен. Так же как и Святому Трибуналу не попались самые хитрые и осторожные, — а значит, самые опасные.

Судьба Гильдии была решена, пока карета без герба летела обратно в столицу.

— Я хочу однажды проснуться и никогда больше не слышать о Гильдии! — определила королева, — Вы меня поняли, Лоренцо?

— Вполне. Придется потрудиться. И все же найти какой-нибудь повод...

— Я не сомневаюсь, что вы его изыщете!

* * *

Этим утром у Фолле, только начавшего обустраиваться во дворце, ни с того ни с сего на столько сильно разболелась голова, что он мог только лежать с закрытыми глазами. К вечеру он все-таки попробовал встать, что бы поесть, хотя по опыту знал, что не стоит шевелиться, а при мысли о еде начинало тошнить...

Когда Фолле снова открыл глаза, то обнаружил себя на полу. На губах ощущался соленый вкус крови из разбитого носа. Фолле добрался до кушетки и лег, стискивая руками голову. На виске вспухала шишка, но он не чувствовал иной боли, кроме той, что билась внутри.

Его разбудил стук в дверь, — Королева спрашивала своего шута. Когда Фолле кое-как дотащился до аудиенцзала, уже начался прием послов Нарантия, выражавших негодование по поводу действий герцога Геллера и надеявшихся, что Империя не вмешается в политический конфликт.

Фолле осторожно пробрался за спинку трона и тихо опустился у ног Королевы. Все тело было как ватное. Случайно сильная рука Королевы вместо подлокотника легла на его непокрытую голову. Рука была такой прохладной. Фолле закрыл глаза и отрешился от происходящего.

Аудиенция закончилась. Королева, собираясь встать, обнаружила, что шут уснул сидя на ее мантии. Ее Величество хмуро посмотрела на деревянный скипетр с крысиной головой, который тот нежно прижимал к груди и — под удивленными взглядами придворных и иностранцев щелкнула фибулой. Мантия осталась лежать...

Потревоженный шут приоткрыл один глаз и увидел, что все смотрят на него.

— Нахал, — спокойно отметила Королева, оборачиваясь.

— Почему же? — шут завернулся в мантию совсем.

— Это королевская мантия, а не одеяло!

— А я королевский шут. Мы прекрасно подойдем друг другу.

Королева рассмеялась и удалилась.

Добредя до своей комнаты Фолле, распростерся на канапе, отжаленном у господина де Ливена, и с облегчением забылся. Только неожиданное вторжение, вернуло его к действительности.

— Встань, — скомандовал метр Фонтеро.

Фолле встал.

— Следи за моей рукой. Голову не поворачивай.

Вправо, влево, вверх — Фолле поднимает глаза и падает. Его подхватывают Андрен и Ксавьер, укладывают на кушетку бьющееся в судорогах тело.

— Знаете-ка что, ребятки, давайте за метром Галеном! — после тщательного осмотра вынес вердикт метр Фонтеро.

— Это скорее по вашей части, метр, — врач обошелся без излишних приветствий.

— С чего вы взяли, — пробурчал себе под нос Гален, склоняясь над канапе, служившем постелью шуту.

Фолле лежал, иногда вздрагивая и комкая тонкими, как у ребенка пальцами, покрывало. В который раз маг задался вопросом сколько ему может быть лет. Сейчас шут выглядел совсем юным.

— Что с ним?

— Не знаю.

Гален удивленно взглянул на метра Фонтеро, и нахмурившись, стянул перчатки, легко коснулся пальцами висков, век, опустил ладонь на грудь, словно прислушиваясь.

— У вас есть ланцет? — наконец спросил он.

Метр Фонтеро раскрыл сумку. Гален взял худую руку и сделал на запястье аккуратный надрез. Фолле даже не открыл глаз. На фоне бледной кожи выступившая кровь казалась неестественно яркой. Гален осторожно промокнул ее салфеткой, и врач перевязал руку.

Вернулся Гален уже ночью. Ксавьер, оставленный дежурить, молча ему открыл. Фолле даже не заметил его прихода. Гален достал конверт. На ладонь упала тоненькая серебряная пластинка с переплетением знаков, следом стекла цепочка. Маг защелкнул ее на шее шута. Фолле тут же свернулся, потянувшись рукой к амулету, и заснул.

Гален почти не мог спать. Если не случалось мигрени, от которой сводило даже зубы, он все равно часами лежал в темноте, не сомкнув глаз. А засыпая, под утро просыпался от собственного крика, мокрый от холодного пота, дрожащий и задыхающийся. Он вставал и шел в библиотеку, она же лаборатория. Листал страницы, не видя букв, не вникая в смысл: когда-то любимое занятие превратилось в способ убить день и кое-как пережить ночь.

Шут возник в дверях бесшумно, как дух, и Гален не сразу поднял голову от книги. Фолле потрясенно уставился на шрамы мага.

Гален проследил за его взглядом, запахнул ворот рубашки и убрал руки под стол.

— Садись.

В маге не было ничего ужасного. Обычный человек с усталыми глазами, но от чего-то Фолле было очень страшно.

— Похоже, я оказался прав, — задумчиво сказал Гален, вглядываясь в Фолле.