Вопреки. Хроники Империи. Мир. (часть 1)

Если вы хотите, чтобы что-то было сделано — доверьте это молодым.

Джеймс Уотсон.

* * *

В 1321 году умирает король Артании Лоренцо Справедливый из рода Ренцио. Если бы не он, Империи никогда не было бы, хотя он об этом не знал. На трон Артании немедленно начинает претендовать король Биона Эдгар Флейтист, муж его старшей дочери Марии, поскольку ни для кого не было секретом, что сын Лоренцо Карл слаб умом. Карла поспешно коронуют и женят на одной из многочисленных Родевийских княжон. Король Эдгар настаивает на своем праве и разражается война.

Спустя двадцать лет Карла уже нет, его жена проводит время в молитвах, а от имени малолетнего племянника действует Филипп Бастард, незаконнорожденный сын Лоренцо Справедливого.

Племянник короля Эдгара по матери и шурин покойного Карла Безумного молодой Великий герцог Теравии Фредерик исполняет между ними роль маятника и посредника. Дело осложняется тем, что его жена герцогиня Изабелла и ее тетка вдовствующая королева Артании Констанция — последние из княжеского рода Родевии и имеют практически равные права на престол. Филипп Бастард и Фредерик Теравийский заняты выяснением отношений.

Бион так же вынужден ослабить натиск, так как юный король Генрих, сын Марии Ренцио, оспаривает престол у мачехи — еще одной Родевийской княжны Елены, кузины герцогини Изабеллы. Он не стесняется казнить свою мачеху и отдать приказ удавить двоих малолетних братьев.

Фредерик немедленно объединяется с Филиппом, оставив погрязшую в междоусобице Родевию до лучших времен.

Никто из сторон, с увлечением деливших короны, не ожидал, что планы Великого герцога Фредерика Теравийского, идут гораздо дальше, нежели присоединение нескольких пограничных провинций. И тем более никто не ожидал, что герцогиня Изабелла выступит в такой неожиданной для женщины роли.

В тот момент, когда все умы и войска были прикованы к Триффенту, на границе спорных территорий, она подняла Родевию на дыбы, короновала себя, быстрым маршем прошла по опустевшей Артании и почти без сопротивления заняла Коруну.

В свою очередь, Великий Герцог, без сожалений предал своих ослабевших союзников в решающем сражении у крепости Эльберг под Триффентом, но не присоединился к не менее слабому Биону, и, отведя войска, спокойно наблюдал, как две армии уничтожают друг друга и в ужасной бойне гибнет цвет дворянства Артании и Биона.

И неожиданно оказалось, что среди обескровленных бесконечными стычками армий, Теравия, на территории которой сражений не велось, обладает поистине огромным нерастраченным преимуществом. Во многом благодаря 'нерешительной' позиции Герцога на протяжении последних лет.

Так родилась Империя!

Истощенная войной и уставшая от выходок и просчетов вырождающейся династии Ренцио, страна покорно приняла победителей. Архипрелат Иоанн, который снова переехал со своим двором в Коруну, благословил предприимчивых венценосных супругов. Возможно потому, что в отличие от Ренцио, Фредерик и Изабелла опирались не на сомнительную магию, а на церковь и веру, жестоко преследуя всякие чары, и низведя волшебство до уровня увеселения и забавы.

Новая династия Аверно огнем и мечом подкрепляла свои права. Филипп Бастард погиб под Триффентом. Его сын Лоренцо не мог претендовать на престол в силу рождения, и ему было позволено вместе с матерью остаться в стране, отбыв в предписанный замок Регенгаас.

Королева Констанция умерла в монастыре. Юный принц Карл бежал в Бион, где провел несколько лет в заточении. Потом король Генрих женил его на своей младшей дочери Иоланте. Сыновья его умирали во младенчестве и престол достался старшей дочери Марии, прозванной Кровавой. Некоторое время ей удавалось сдерживать натиск короля Генриха, сына Фредерика и Изабеллы. Но вскоре ее морганатический муж, герцог Чедворт, погиб, королева не надолго пережила любовника, и король Генрих, в конце концов, присоединил к себе рассыпающийся Бион, охваченный Войной трех герцогов. Принц Ренцио и его жена покинули страну, обосновавшись на Олдлеских островах между Нарантием и Бионом, всегда бывших оплотом пиратов, контрабандистов и работорговцев.

Однако уже внуку Фредерика, королю Августу пришлось столкнуться с остатками почти угасшего рода, который все еще претендовал на корону.

Даниэль фон Цеппельхоф. Краткая история в лицах.

ПРОЛОГ (весна 1418 г.)

Маленькая тихая долина в старых горах... Маленький, как игрушечный, замок, прилепившийся к скалам. Размеренная жизнь с розами под окном. Немногочисленные обитатели замка занимаются привычными изо дня в день обязанностями.

Маленький мир — для маленькой принцессы...

Принцесса редко покидает замок, принцесса занимается с учителями.

Но сегодня иной день... Занятия окончились рано. Не будет ни ежедневной прогулки в горы, ни посиделок с очередной книгой, которые с высочайшего произволения заменили часы благородных дамских ремесел под руководством камерстатсдамы Катарины Хортгаард.

Принцесса едет в столицу. Сборы так же неторопливы, как и вся здешняя жизнь...

Принцесса едет одна — у принцессы нет друзей и двора...

Маленький кортеж едет довольно долго, но взгляд принцессы ни на миг не становится скучающим: за окном — большой мир!

Принцесса смотрит без зависти и любопытства, принцесса смотрит — оценивая...

Принцесса видит красоту.

Принцесса — обязана это видеть... Она хотела бы кое-что сохранить для себя — но принцесса плохо рисует.

Ночь в дороге среди подушек. Фру Хортгаард будит ее рано... Принцесса въезжает в столицу тихо и незаметно. Во дворе суматоха — ее старший брат и наследник престола явился с охоты. Фру Хортгаард проводит ее знакомой дорогой в левое крыло — в Покои Принцессы.

Именно так — Покои Принцессы.

Не меньше...

В них — спальня с огромной кроватью под балдахином, комната для немногочисленных дам Принцессы, устланных от двора в такую же ссылку, приемная, множество закоулков вплоть до альковной ниши — все слишком большое, слишком пышное для нее...

Как и ее имя — Альберта — Вильгельмина — Августа — Фредерика — Виктория Аверно.

Принцесса отдыхает не долго. На постели густо расшитой Королевскими грифонами. Ей душно. Не смотря на то, что их ждали, — в воздухе стоит пыль. Тяжелые гобелены, плотный балдахин и гардины должно быть, уже не поддавались чистке.

К выходу Принцессу облачают в новое платье, сшитое по ее мерке, но — без нее. Оно ждало ее здесь, и было таким же тяжелым и громоздким...

Долгий коридор. За спиной Принцессы — двое пажей, впереди — жесткий корсет Катарины Хортгаард.

Зал приемов пуст. С высоты тронного возвышения на нее взирает человек в короне. Если бы не власть, смотрящая на нее из-под тяжелых набрякших век, и оживляющая резкие черты, — он для нее остался бы еще одним портретом фамильной галереи.

Король Август — Фредерик Аверно 1.

Железный Август.

30 лет назад он взошел на трон после смерти своего отца, утопив в крови бунтующую страну. Царственные предки оставили в шкафу много скелетов. Например, так и не изведенное семейство Ренцио, до сих пор претендующее на трон Артании...

Железный Август смотрел, как к нему приближается его единственная дочь.

Принцесса отвесила церемонный и сдержанный поклон, и застыла, потупив взгляд.

— Каковы ее успехи? — спросил Король у фру Хортгаард поверх головы Принцессы.

— Ее Высочество преуспевает в арифметике, истории, Слове Божием. Преподаватели довольны ее прилежанием.

Железный Август дернул щекой. Катарина Хортгаард умолкла.

Он оглядел дочь. Она не слишком вытянулась за последний год и оставалась не более чем подростком. Пышное парадное платье не скрывало угловатости фигуры. Завитые локоны смотрелись насмешкой над худым большеглазым лицом.

— Поздравляю, дитя мое. Ваш подарок ждет вас. Надеюсь, он вам понравится.

— Благодарю вас, Государь. Он, несомненно, понравится мне. Вы всегда выбираете лучшее.

— Вы хорошо поработали, фру Хортгаард. Принцесса прекрасно себя держит.

Еще поклон. Аудиенция окончена.

Обед за беседой о погоде. Принцесса очень молчалива.

Несколько часов на стуле, пока делают прическу. Потом стояние в неподвижности, пока одевают платье и символическую мантию, драгоценности. Искусственная улыбка в ответ на приторную — дам.

Все это — на один день. Один, всего один... Слава Богу, один!

...Вычурное блестящее золотое платье ей откровенно не шло, и от этого настроение портилось еще больше...

Бал. Долгий путь сквозь строй придворных и их безразличных взглядов. Глубокий реверанс перед троном. Король открывает танцы под руку с дочерью, как и положено. Следующий танец — молодой мужественный красавец предлагает ей руку. Фредерик. Принцесса вежливо улыбается и с удовольствием ловит ответное подмигивание. После танца, брат отводит ее к установленному под балдахином на тронном возвышении месту, что бы тут же попасть в окружение молодых дам. Альберта покорно садится, улыбаясь фальшивой заученной улыбкой. На сегодня танцы для нее окончены. Не то что бы она любила танцевать и обожала балы. Возможно даже, что это не слишком ее интересовало, — но было обидно почти до слез.

Обидно — что от нее ничего не зависит...

Что она ничего не значит!

Еще до полуночи принцесса покидает бал, мило попрощавшись и пожелав не прекращать веселье.

Лежа без сна в огромной, сырой даже сейчас, кровати, Альберта думает о прошедшем дне...

'Не плакать! Вот еще... Ты Аверно! Не плакать! Это они должны плакать, а не ты... Господи, если бы в моих силах было что-нибудь изменить...'

Утром принцесса отправляется обратно. Ей исполнилось пятнадцать лет...

Будьте осторожны в своих желаниях!!!

1. ПРИНЦЕССА (июнь 1418 г.)

Начало и середина 15 века большинством исследователей описывается в крайне мрачных тонах с акцентом на постоянных волнениях, терроре Тайной стражи, разрастающейся бюрократии, и тотальном контроле государственного аппарата. Однако необходимо признать, что именно в это время были заложены основы последовавшего Золотого века, как уже сейчас именуется правление короля Эмиля-Августа...'

Иеремия Фолль. Развитие государства и права Священной Империи.

Вам, моя королева, я отдаю свой последний долг — так, как умею.

Ивейн Лейденвер фон Рейвендорф. Мемуары.

День выдался особенно жарким: тяжелый душный воздух предсказывал грозу. Ее Высочество, поджав ноги, сидела в кресле под самым окном, вчитываясь в желтые пергаментные страницы. От столь занимательного занятия ее отвлек стук копыт, — такой неожиданный и неуместный в этой полуденной тягучей тишине. Альберта не подняла головы, но к шуму добавились взбудораженные голоса во дворе. Она не успела отложить книгу, как дверь распахнулась, и в комнату ввалился запыленный гонец. Изможденный человек рухнул перед принцессой на колени, протягивая дрожащей рукой пакет с печатью канцлера.

Рядом возникла фру Хортгаард, но принцесса опередила ее.

— Вы свободны, — произнесла удивленная Альберта, принимая пакет и ломая печать.

Гонца увели под руки. Девушка пробежала глазами витиеватые строчки и только тогда передала письмо камерстатсдаме.

— Готовьте экипаж, — немедленно распорядилась фру Хортгаард.

Альберту передернуло. Но выезжать действительно надо немедленно! Она поднялась, не замечая, что дорогое 'Жизнеописание Святого Ансельма-воина' упало на пол, и по привычке отвернулась к окну, что бы никто не мог увидеть выражение ее лица.

'Король мертв... Да здравствует... Королева?..'

Столица встретила ее молчанием, запертыми лавками и закрытыми ставнями. Город словно накрыло тяжелое покрывало. Запыхавшийся Канцлер Отто фон Эренвер встретил их на дворцовой площади.

— Вы даже раньше, чем мы предполагали, — обратился он к фру Хортгаард.

Альберта до боли стиснула пальцы.

— Добрый день, канцлер, — отчетливо произнесла она.

— Приветствую вас, Ваше Высочество, — Эренвер поклонился, но в его глазах ей почудилась усмешка.

Кратко описывая произошедшие события и обсуждая, что следует предпринять, канцлер вольно или не вольно обращался преимущественно к камерстатсдаме. Альберта прислушивалась, не поднимая глаз, ощущая, как поднимается внутри знакомое холодное бешенство. Она для них всего лишь кукла, которую следует нарядить и поставить на нужное место! Что было бы, если бы кто-нибудь посмел так игнорировать принца Фредерика!

— Быть может Ваше Высочество желает отдохнуть с дороги?

На невинный вопрос канцлера принцесса ответила гораздо резче, чем следовало бы:

— Благодарю, но разве у нас мало дел?

— Более, чем достаточно! Но эту ночь Вам предстоит провести в бдении и молитвах.

— Я справлюсь, — отрезала принцесса.

Канцлер и камерстатсдама понимающе улыбнулись друг другу.

Уже ночью, в часовне стоя на коленях на вышитой подушечке, Альберта смотрела на холодное мертвое лицо Короля.

Как ни странно, не было даже страха.

Возможно потому, что он никогда не был для нее полностью живым. Может по этому, оплакивать его не получалось. Король Август всегда был слишком далек от нее — и как король, и как отец.

Альберта повторила молитву и перевела взгляд на красивое, — даже сейчас — застывшее, такое спокойное лицо брата... В жизни он спокойным никогда не был... Как будто чувствовал, как мало ему отпущено судьбой...

'Богом...' — поправила себя Альберта. Ведь эту ночь ей полагалось провести в молитвах об их душах.

Но молиться тоже не получалось! Всплывали полустертые воспоминания: мальчик-подросток упоенно демонстрирует ей только что выученный фехтовальный прием... Они вместе поедают тайком стащенное пирожное, и мальчик жутким шепотом рассказывает ей на ухо страшную историю о привидении во дворце... Вооружившись добытыми ножницами, Фредерик срезает ее кучеряшки перед запланированным ими побегом в дальние загадочные восточные страны... Несмотря на разницу в возрасте, он всегда оставался ее единственным верным другом, пусть и далеким.

Альберта едва не заплакала, но сумела справиться с собой.

Фредерик!!!

Генрих — Вильгельм — Фредерик — Август Аверно...

Фредерик... Властный и неистовый, он должен был занять достойное место среди королей Аверно!

Альберта повторила молитву.

Тогда еще была жива мать... 'Когда Королева еще не была арестована' — снова поправила себя Альберта.

Королева Вильгельмина была такой же надменной, как и ее муж. И кто бы мог подумать, что эта женщина решится на измену...

Принцесса подошла к гробу брата, без трепета, лаская, погладила высокий лоб и светлые, вьющиеся волосы... Он мог сломать непокорившейся лошади шею, но никак не упустить поводья, — об этом надо подумать...

Альберта немного дрожала, — сказывалась бессонная ночь. Она снова опустилась на скамейку, бессознательно перебирая четки. Они мертвы... ушли безвозвратно... Она снова одна, но теперь — она не просто человек... Она — Королева! Будущая...

'Господи, вразуми, я ведь не знаю здесь никого и ничего! Господи, не допусти...' — перед глазами проносились картины возможного развития событий, которые неизменно заканчивались одним — войной и заговором, либо заговором и войной...

Чья же рука касалась упряжи принца Фредерика?

'Господи, помоги мне выжить, помоги выжить нам всем...'

Альберта встала. Звонят к заутрене. Вот и ночь кончилась...

Пред тем как уйти она пристально вгляделась в их лица.

'Я запомню вас...'

Двери часовни распахнулись прежде, чем она успела их коснуться. Придворный прихлебатель, наверняка лопающийся от гордости из-за своей фамильной привилегии открывать двери перед королем, весь неуместно розовый — опешил, едва не стукнувшись лбом с выходящей принцессой. Толстячок выпучил глаза, и немедленно побледнел, только пухлые щеки в синих и красных прожилках продолжали пылать.

Альберта прошествовала мимо, словно не заметив его. Наследственный открыватель дверей — может ли быть что-то более ничтожное! Всегда радостных, всегда довольных, веселящихся по поводу и без, ярких теравийцев она не переносила даже больше, чем чопорных бионцев или откровенно ненавидевших правящую династию артанийцев, так и не простивших ни поражения под Триффентом, ни карательной войны Железного Августа.

В подтверждение, Альберта услышала шепот с узнаваемым грассированием:

— Не думал, что она просидит там всю ночь! Девчонка ведь...

— Порода такая... Нечеловеческая!

Ноздри принцессы побелели от гнева, глаза сузились. Она не знала их в лицо, но гербы прочла сразу, — принцесса обязана разбираться в геральдике лучше любого эксперта.

Глава Дома Камино, и прямая ветвь Розетти...

Оба артанийца, заметив ее взгляд, тут же раскланялись.

'Вам необходимо научиться владеть собой' — вспомнился Альберте голос фру Хортгаард.

И словно отвечая на ее мысли, рядом возникла длинная фигура камерстатсдамы.

'Ненавижу' — с тоской поняла Альберта, — 'Ненавижу ее, всех их ненавижу... И дворец этот тоже... И гобелены...'

Как ни измучилась принцесса за день, заполненный пустым дворцовым церемониалом, выспаться не получилось и в эту ночь. Альберта, не смотря на усталость, с трудом заставила себя заснуть на неудобной и вечно сырой постели. Но вскоре проснулась от холода.

Альберта села, не совсем понимая, что ее разбудило. Балдахин был отдернут, и около постели она увидела девушку, почти девочку, лишь на год или два старше ее самой...

На ней было старомодное платье, обильно запачканное кровью по подолу, а тонкую фигуру насквозь пробивал лунный луч. Детское личико было суровым и величественно прекрасным...

Альберта не шевелилась, боясь даже неосторожным вздохом потревожить призрак покойной принцессы Маргреты. Она еще никому не причинила вреда за те годы, что бродила по дворцу в поисках своего умершего незаконнорожденного ребенка, но живым — не пристало беспокоить мертвых.

С тихим всхлипом образ принцессы Маргретты начал истончаться и таять, пока окончательно не слился с луной. Только тогда тонкие пальчики принцессы Альберты разжали жесткое от крахмала кружево сорочки. Она не боялась.

По крайней мере, призраков ей точно бояться нечего!

Но и больше уснуть она не смогла, раздумывая над явленным знаком.

* * *

Канцлер Отто фон Эренвер только нахмурился, когда принцесса вышла к нему в малый аудиенц-зал.

Альберта поймала его взгляд и крепче стиснула зубы. Она знала, что выглядит глупо: волосы лезли в глаза, вычурное платье откровенно мешало передвигаться. За всей этой пышностью ее самой видно не было.

— Ваше... наследное высочество.

Пауза была едва заметна, но она еще больше побледнела.

— У меня важный разговор, который не терпит отлагательств.

— Говорите, съер Канцлер, — ровный спокойный тон понравился ей самой. Только внушительности надо побольше.

Несколько секунд барон Эренвер раздумывал, как именно это сказать.

— У меня есть достоверные данные, что Король Август был... убит.

— Отравлен? — девочка даже не дрогнула.

— Магия.

— Порча? — она казалась удивленной, но не испуганной.

Эренвер низко кивнул. Альберта задумалась.

— А наследный принц? — это заинтересовало ее больше.

— Не исключено, но маловероятно. Скорее всего, это действительно был несчастный случай на охоте.

— Принц был прекрасным наездником, — настаивала Альберта.

— Ваше Высочество, я могу предоставить вам все материалы...

— Вы — предоставите — мне — все! — материалы!!! И прошу вас уделить особое внимание смерти принца!

На этот раз усмешка ей не почудилась. Альберта могла с точностью, до последней фразы произнести то, что подумал канцлер. И поняла, что вместо требуемого четкого ответа, получит ворох не нужных подробностей. Как же это было унизительно и несправедливо!

Подготовка к похоронам шла без нее. Вся жизнь во дворце и в принципе в мире — шла без нее...

И это было не правильно. Ведь это она — будущая Королева. Ее страна простирается от скованного льдом 9 месяцев из 12 моря Мрака до вызолоченных солнцем волн Серединного моря, от капризного скалистого побережья пролива Уим — почти до самой лесистой Мореи... Как вышло, что она, которая вскоре должна стать самым могущественным человеком цивилизованного мира, просто лишняя фигура на доске...

Альберта по своему обыкновению стояла у окна, до боли стискивая сцепленные пальцы.

Доколе?

Доколе она будет оставаться куклой, которую одевают фрейлины по своему усмотрению? Доколе она будет оставаться фишкой, которую двигают другие игроки? Хоть кто-нибудь когда-нибудь спросил ее о том, чего хочется ей?! Пусть она безразлична окружающим сама по себе, но она станет королевой через несколько дней...

Или — нет?

Еще одна бесконечная ночь... Сон не шел.

И это было мягко сказано!

О, эти жуткие ночи! Днем хотя бы надо было прикладывать хоть какие-то усилия — душевные и физические, отвлекавшие от невеселых раздумий.

Альберта ворочалась на по-прежнему сырых простынях. Не сказывалось даже предыдущее бессонное бдение... А может быть дело было именно в том, что в часовне, наедине с забальзамированными телами, она чувствовала себя в большей безопасности...

И она снова сошла туда. В одной ночной рубашке. Миновав безмолвную стражу, похоже принявшую ее за привидение.

'Брось. Нужна ли кому-нибудь твоя смерть. Не более ли выгодна сейчас живая Королева?'

Мысли клубились и спорили друг с другом. Альберта металась по часовне.

'Почему ты решила, что есть только одна партия? Разве сейчас не удобный момент покончить с династией...'

Не хватало воздуха.

Альберта вернулась в себе и стала у окна — рассвет уже совсем скоро...

'Какой смысл в том, что бы истязать себя? Ты все равно не найдешь сегодня ответов на все вопросы...'

Будущая Королева усмехнулась своему отражению и пошла спать.

* * *

Отца и сына — последних мужчин из рода Аверно — похоронили в усыпальнице собора Святого Александра. Дряхлый Архиепископ Петр служил заупокойную службу торжественно и печально. На лицах присутствующих застыло напряженное ожидание. Им уже не было дела до мертвого короля. Все взгляды то и дело обращались на принцессу, спокойно стоящую в одиночестве перед алтарем. Через три дня она так же будет стоять перед алтарем в День коронации...

Принцесса Альберта казалась маленькой, юной и хрупкой. Она была бледна, но на лице не было ни скорби, ни печали. Она напряженно прислушивалась к перешептываниям за спиной.

'Зачем убивать старого короля, который вскоре и сам сойдет в могилу? Нагромождение улик, которые предъявил ей канцлер вчера и которых было слишком много, что бы они о чем-то говорили, — могло свидетельствовать только об одном — все было сделано второпях... Значит, могло быть сделано после!

Королей не убивают на скорую руку... А зачем это было сделано? Зачем было изображать естественную смерть плодом чьего-то злого умысла? И зачем подсовывать гору чародейских атрибутов там, где хватило бы пакета из-под яда?

Возможно, Гильдия магов показалась кому-то самым очевидным претендентом... Возможно, что Гильдия не имеет к убийству никакого отношения... Они же не самоубийцы! Да неужели они не сделали бы этого тоньше?! А так — осталось только указатели поставить...

А возможно, эта очевидность и есть лучшее прикрытие...

А зачем убивать принца?... '

Блуждающий взгляд остановился на вытянувшихся в почетном карауле гвардейцах, пробежал по лицам и снова вернулся в самое начало. Словно почувствовав этот взгляд, капитан гвардейцев слегка повернул голову. Какую-то секунду — оба взгляда встретились и застыли, прежде чем капитан снова замер в каменной неподвижности...

Войдя в королевский кабинет, капитан отдал честь, залихватски щелкнув каблуками.

Девочка в чересчур большом кресле внимательно его оглядела.

— Как ваше имя, капитан? — наконец спросила она.

— Матиас Таггерт.

Девочка задумалась, потом придирчиво осмотрела кабинет и встала.

— Проводите меня.

Остановилась она только у небольшого фонтана в саду.

Грамотно выбрано место, — оценил он: широкие дорожки отделяли от декоративных зарослей, плеск воды заглушал голоса.

— Таггерт, мне сообщили, что вы начинали службу отнюдь не во дворце. Сражались под командованием моего отца и последние годы возглавляли личную гвардию принца. Ответьте мне на один вопрос. Мог ли... нет, — она оборвала себя, — Вы — верите, что Фредерик случайно упал с лошади?

Девочка в кукольном платье обернулась и посмотрела на него не по-детски пронзительными глазами.

— Нет.

Она согласно кивнула, словно отвечая своим мыслям, и опять отвернулась.

— Капитан, я извещу Канцлера о том, что с этого дня вы возглавляете мою личную гвардию. Вы свободны.

— Благодарю за честь, Ваше Величество!

— Ваше Высочество, — поправила его Альберта.

— Формальность, — несколько фамилиарно пожал плечами капитан.

— Таггерт, — окликнула она его через цветущую клумбу, — я хочу, что бы с этого момента кто-нибудь из ваших людей постоянно находился в пределах досягаемости.

Таггерт всмотрелся в нее еще более пристально, чем до этого, и коротко кивнул.

Оставшись одна, принцесса улыбалась:

'Формальность... Тем лучше, если для тебя это так! Почему-то я тоже не верю в случайности! Зачем надо было убивать принца? Неужели только для того, что бы раздавленного известием короля хватил удар... Какая глупость!

Значит, нужна она — живая, здравствующая и царствующая!

Это успокаивает...

Не слишком.

* * *

Увы, Альберта не была ни невинной, ни наивной, и знала, сколь уязвимо ее положение: даже те, кто при покойном короле были тише воды, ниже травы — будут пытаться ее использовать. Пробежав глазами предложенный список, она сразу отметила, что в нем не было ни духовника Короля, ни духовника принца.

Интересно, если бы она потребовала кого-то из них, под каким предлогом ей отказали бы? Похоже, Святой престол тоже включился в борьбу за влияние на новую государыню.

Конечно, как же можно было упустить такой момент, когда никому не спускавшего Железного Августа, сменит не его сын, отличавшийся такими же наклонностями, а кроме того, весьма жадный до мирских удовольствий, а тихая принцесса, которой полагается быть набожной и послушной!

Альберта чтила и Бога и Его слуг, но исполнять чью-то волю, кроме своей собственной больше не собиралась. Только кого именно выбрать своим духовником она вообще не представляла. И уж менее всего для этой роли подходил ее прежний исповедник, отец Корнелий, полагавший всякую женщину лишь сосудом греха, лишенным души и разума. Даже Курия сочла его слишком тупым для новой роли.

Принцесса в который раз перечитывала бесполезный список. Первым в нем значился отец Валентин из дворцовой часовни — безобидный рассеянный старикан...

Стоп! Если Курия предложила его в качестве исповедника новой Королевы, то он отнюдь не безобиден.

— Признаюсь, я затрудняюсь выбрать кого-либо... — уже начала было Альберта.

Она и так тянула с этим вопросом до последнего, то есть почти до того самой ночи перед коронацией и промедли еще — ей просто пришлют кого-нибудь. И в этот момент ее внимание привлекло одно имя и некая странность... Как любопытно!

В неверном свете свечей швеи и модистки торопливо метали последние стежки на коронационном наряде юной королевы, сопровождая ловкие движения пальцев короткими замечаниями вроде:

— Ах, какой жемчуг! На свадебное молодой Брантан ушло 200, но не таких крупных.

— Жемчуг — к слезам... Дурная примета.

— Но это же не венчание...

— Коронация — венчание на царство! — поправляла самая суеверная, — Теперь жди беды...

А погруженная в свои мысли, принцесса ожидала избранного исповедника не в кабинете отца, — тот вообще предпочитал малый аудиенц-зал, а в алькове своих обширных покоев.

— Если нет друзей, надо расположить к себе врагов, — раздался мягкий, но сильный голос.

— Что?

— Отец Урбан из Кантарена, приор Братства Спасителя Милосердного благодарит Ваше Высочество за оказанную честь. Хотя, признаться, удивлен вашим решением.

— Я была удивлена не меньше, увидев в списке экзекутора. Смирение вам не очень идет, — Альберта ощущала внутри какую-то пьянящую хмельную силу. Говорить со священником было неожиданно просто, благодаря принятому им тону.

Отец-экзекутор позволил себе улыбнуться и непринужденно повел еще крепкими плечами.

— Положение обязывает.

Альберта молчала. Отец экзекутор оказался не таким, каким она себе представляла: лет сорока, но уже почти седой; высокий и худощавый, но заметно, что обладает он довольно большой физической силой; властный и острый взгляд человека, привыкшего распоряжаться чужими судьбами, контрастировал с простой сутаной грубого сукна.

Святой отец изучал ее с не меньшим вниманием.

— Вы пришли исповедовать меня, святой отец? — серьезно спросила девочка в безвкусном блестящем платье с внимательными глубокими глазами.

— Как будет угодно Вашему будущему Величеству.

— А вы — враг мне? — Альберта сыграла в открытую.

Отец Урбан немного задержался с ответом, все больше осознавая на сколько же ошибочным было сложившееся о принцессе Аверно мнение. Пожалуй, эта малышка обладает не менее стальной волей, чем ее венценосные предшественники. И ее прямой вопрос требовал от него в один момент решить дальнейшую политику Святого престола. Он не был главой конгрегации по внешним связям, но он решился, зная, что приложит все усилия и все свое красноречие, обрисовывая возможные перспективы:

— Ваше Величество может всецело располагать мною по своему усмотрению, — отец Урбан склонил выбритую голову перед девочкой, так и не вставшей со скамьи.

— Это так. Но вы не ответили, — уже с улыбкой заметила Альберта.

— Разве? — тонко улыбнулся священник.

Бог ты мой, что он только сможет сделать теперь!

* * *

Лесион Ренцио никогда не был в Коруне! И сейчас, бродя по переплетению улиц, искал хоть что-то, что могло напомнить о том, что этот город был столицей свободной Артании, что здесь жили и правили его предки.

Но город оставался чужим. Он стоял на мосту королевы Изабеллы, скользя взглядом по выстроенным особнякам аристократов Империи вдоль набережной Единства (неизвестно кому пришло в голову связать присоединение Биона и окончание строительства, обоснованного тем, что бы Марона не подмывала берега, но идея оказалась удачной). По правую руку высилась громада Кросскарцена — главной тюрьмы Империи и гордости нынешнего канцлера. Марона в этом месте делала крутой изгиб, но резиденция Святого Престола на острове Ла Куоре, а ныне Храмовом, из-за обилия церквей и монахов, — была отчетливо видна. И палаццио Дома Ренцио были заняты и переделаны неутомимыми святыми братьями под их нужды. Даже Университетский городок разросся, как и весь город, обзавелся новыми стенами и воротами. Собор Святого Александра по-прежнему носил имя основателя династии Ренцио, но был перестроен еще Фредериком и Изабо и теперь помнили не в честь чьего святого покровителя он назван, а что именно там похоронены победившие Аверно.

Аверно... Грандиозный дворец — крепость с огромной площадью для торжеств и парадов перед ним, был закончен тоже при Генрихе, и Лесион еще помнил злые слова отца, что Аверно всегда стремились не столько к власти, сколько к богатству, которое все равно тратили только лишь что бы увековечить себя.

Лесион шел мимо Жиоль-блошницы (уже по названию, не говоря уж о виде и запахе, было понятно, что это тюрьма для уголовников, в отличие от государственно-важного Кросскарцена), и с грустью понимал, что даже в Нижнем городе не осталось и следа того колорита, который он ожидал найти и романтизировал в своем воображении.

Это была столица. Снизу до верху смешавшая в себе все и вся, вытравившая всякие различия в своих обитателях и заменившая их на безнациональный безликий самоуверенный конгломерат, говорящий на своем жутком языке, который вобрал, пережевал и выплюнул всякую индивидуальность подчиненной ему речи. Здесь жили имперцы.

Это был город триумфа. Триумфа врагов его семьи...

И вот теперь, уже он сам мог наблюдать час возвышения еще одного семени этого проклятого рода!

В его одеянии странствующего монаха Лесиону удалось пробраться почти к самым ступеням собора Святого Александра у заграждения. Он мог лицезреть мельчайшие детали торжественного шествия: священнослужители в парадных одеяниях, представители знатнейших родов, и — юная Королева...

Она — в белоснежном, обильно расшитом жемчугом и бриллиантами платье и длинной — как вся Империя — мантии, с непокрытой головой и скромно собранными в корзину косами — шла пешком.

В окружении гвардии.

Это показалось Лесиону зловещим знаком, не смотря на всю невинность и чистоту, которые воплощал хрупкий и трогательный облик принцессы.

Ласковое летнее солнце сквозь огромные готические витражи собора, расцвечивало радужными бликами скамью, на которой в ожидании начала коронации, причащенная, исповеданная и благословленная, после ночи покаяния и душеспасительных бесед, преклонила колени Альберта Авертно. Только легкие круги под глазами и еще более бледная, чем обычно кожа лица, которые она наотрез отказалась маскировать пудрой, свидетельствовала о том, что и эту ночь Ее будущее Величество не на перине почивала.

Ночка выдалась не в пример предыдущим, но девушка была лишь рада, проведя ее в церкви под проповеди святых отцов. Высокопоставленные священнослужители, чередуясь между собой, воодушевленно проповедовали будущей королеве о необходимости хранить веру, вверенную ей, — олицетворению справедливости отныне; о долге опекать и защищать святые храмы и их служителей; и, наконец, оборонять и защищать королевство, врученное Богом 'по справедливости своих отцов'. Присутствовавший отец Урбан молчал, но его слегка насмешливая улыбка несказанно радовала и успокаивала принцессу.

Сейчас, по обе стороны от нее стояли те же два епископа: настоятель собора и глава конгрегации внутренних дел Курии. Незначительным отступлением от протокола значились двое гвардейцев в нескольких шагах.

По ритуалу, первым следовало посвящение короля в рыцари, и относительно этого вопроса разногласия возникли сразу же. Сидя в Парламенте, Альберта стиснув зубы, слушала споры о том возможно ли посвящать женщину в высокий рыцарский сан, пока наконец не было определено, что поскольку речь идет все-таки о королеве, а рыцарство, если быть откровенным, уже давно всего лишь традиция, то церемониал нарушаться не будет, и высшее дворянство Империи перешло к спорам кому именно следует доверить эту честь. Спорили долго, и взбешенный канцлер настоял на устроившей всех кандидатуре старейшего члена Парламента Эммануэля де Жерналь, пера Теравии, который помнил еще короля Генриха.

Правда старого вояку пришлось вести под руки, и даже с чужой помощью он едва смог удержать меч, произнося дребезжащим голосом ритуальную фразу, довольно плохо соотносившуюся с обликом и полом принцессы.

Как только эта часть обряда была завершена, рев фанфар возвестил о начале собственно коронации. Процессия распевавших гимны епископов, возглавляемая настоятелем собора Жилем де Ридом, пронесла через весь храм сосуд с миррой, что бы передать его Архипрелату, каким-то чудом не сгибающимся под тяжестью златотканого торжественного облачения. Петр обмакнув кисточку, коснулся ею лба, рук и обнаженных плеч принцессы, совершая таинство миропомазания, и Отто фон Эренвер передал в руки епископа де Рида огромную массивную корону, казалось сплошь состоявшую из бриллиантов, нестерпимо засверкавших на солнце. Она была, вне всякого сомнения, велика наследнице трона, а потому епископу надлежало все оставшееся время церемонии символическим жестом придерживать венец над головой монархини, что давалось ему с явным усилием.

Затем последовало кольцо, символизирующее связь монарха и церкви, и меч, напоминая, что оружие дается Господом для справедливой кары и воодушевления правых. Подносивший его маршал Империи граф де Нерин, приходившийся некоторым образом родственником Аверно через незаконнорожденного брата покойного Августа, вдруг замешкался: меч был чуть ли не больше самой Альберты. О такой детали как-то никто не подумал впопыхах.

Нерин растерянно покосился на канцлера, пока священнослужители дружно старались заполнить паузу молитвой, призывающей Господа даровать помазаннице Его славу и справедливость для утверждения правосудия. Позже многие будут вспоминать, жалея, что сразу не обратили внимания на решительный жест, каким новая Королева спокойно и твердо взяла из рук графа меч, поцеловала клинок и рукоять с вложенными в них святыми мощами апостола Симона, и возвратила обратно. Тонкие руки даже не дрогнули под непривычной тяжестью.

Маршал с облегчением встал по левую руку Королевы, по-прежнему держа меч. Следом вступил герцог Чедворт, которому надлежало вручать скипетр, и — великая честь, представитель Домов Артании князь Целестино Романо, держащий на подушечке золотое державное яблоко. В высшей степени символично, что знаки державной королевской власти передают новому монарху представители именно покоренных с помощью оружия стран.

Церемония длилась еще довольно долго, прежде чем все же прозвучали королевские клятвы, и Альберта была способна думать уже только о том, что бы не рухнуть под жутким платьем и не задохнуться под мантией.

Когда наконец священники со всех амвонов возгласили о свершившемся таинстве, она ощутила лишь тупое облегчение: ну вот и все! Все закончилось и ты все-таки королева...

Под крики 'Вива' Лесион Ренцио наблюдал как в восторженную толпу летят монеты и цветы. Как улыбается маленькая королева, и ему было почему-то очень жаль эту девочку.

Подождав немного, пока можно будет пройти без риска для здоровья, он направился наполненными разгулявшимся народом улочками к тем, кто был готов предоставить ему убежище и помощь.

Колокольный звон, соревнуясь с фанфарами, до самого вечера зависал над бурлившим городом, а на дворцовой площади шипел и искрил фейерверк.

2. КОРОЛЕВА

'В год коронации Альберты Великой мне исполнилось 19 лет: до зрелости далеко, но уже не дитя. Особенно если жизнь тебя не баловала, — а жизнь тогда не баловала никого. В то время по объективным причинам я был далек от политики, но зная всех задействованных тогда лиц многие годы, я иногда вижу события так, как если бы сам был их участником. Тем не менее, подобно многим новомодным писакам, я не стану выдавать свои домыслы за непреложную истину, сказав только, что Королева в те дни проявила решительность и волю, которые трудно было ожидать от юной девицы'.

Ивейн Лейденвер фон Рейвендорф. Мемуары.

Кто придумал, что после такого испытания на прочность как коронация, должен быть еще и бал? По сравнению с ним автор внутреннего пособия для экзекуторов о методах пыток Ги Берналь отличался крайне бедной фантазией!

Но придворные это особая разновидность человеческих особей. Куаферы и брадобреи сбивались с ног и предыдущую ночь не спали. Как и их клиенты, хотя некоторые особо стойкие дамы ухитрились вздремнуть сидя, что бы не испортить сложнейшие прически. Помимо постоянных нахлебников, в столицу, разумеется, съехались все, кто имел право на герб и ввиду особого случая обойти кого-либо приглашением было совершенно невозможно. Камеристки и камердинеры пребывали в состоянии близком к истерике. Армия лакеев напоминала войско перед генеральным смотром. Все дни после смерти короля портные, модистки и швеи ценились на вес золота, но новым нарядом успели обзавестись только самые богатые или самые ушлые, и большинству пришлось обходиться более 'скромными'. Да и гербовые цвета шли не всем.

Например, Кларисса Белтон вообще-то миловидна, но в серебристом похожа на селедку, хотя и свежую. Зато графиня Тальба слишком стара для персикового, к тому же у нее такой нездоровый цвет лица и дряблая шея... А д'Арпан с его лицом лошади, которая тянется через забор за яблоком и тощими икрами просто смешон в алом и подвязках с бантами... А вот Ленора Рошаль блистает, хотя говорят, что половина украшений на ней — покойной невестки, но после глубокого траура так хочется побаловать себя... Да, наверняка она опять снова выйдет замуж и наверняка более удачно — такая женщина своего не упустит. Невестка?.. Ах, вы конечно должны помнить скандал, когда Элена Сомоне чуть не сбежала с каким-то капитаном! Да-да, разумеется если бы не приказ короля, Майерлинг никогда не женился бы на ней... Камино и Романо даже не замечают друг друга, все еще делят Таванн... Смешно, вообще этот остров всегда относился к Теравии и еще Лозиньян командовал там гарнизоном...

Альберта сидела под балдахином, тщетно пытаясь отрешиться от разноголосой трескотни, которую не мог заглушить даже шорох юбок и вееров.

Ничего не изменилось за месяцы ее отсутствия.

Как и от ее присутствия.

Стук каблучков гвоздями вколачивался в виски. Она вдруг обнаружила, что танцевать ей совершенно не хочется и отнюдь не по причине усталости. Да и с кем, скажите на милость... И как — в таком атласном гробу.

Бал. Сонм разноцветных свечей: голубых, зеленых, белых и оранжевых — государственные цвета. Окна распахнуты настежь, но они слишком малы, в зале можно задохнуться. Нестерпимое сияние драгоценных камней в ушах, на шеях, пальцах — ими усыпано все: от шпилек до туфель независимо от пола обладателя. Дамы и кавалеры соревнуются роскошью платья: пышностью юбок, воротничков и манжет, глубиной декольте, длинной рукавов.

Бал... кокетливый смех, лицемерное радушие и шипение сквозь зубы. Толкотня, что бы занять место поближе к тронному возвышению и обязательно попасться на глаза монарху. Как же это отвратительно и пошло! Хоть бы что-нибудь произошло...

И 'что-нибудь' произошло. Явились приглашенные для развлечения двора маги: сам глава Гильдии Герхад Стайн в сопровождении двоих лучших учеников: девушки и юноши лет семнадцати. Кто-то тут же узнал, что девушка — незаконнорожденная дочь барона фон Зеен, юношу же по-видимому не отличало даже такое однобокое происхождение, и ничего, кроме того, что в нем ярко проявилась кровь когда-то прошедшихся по Артании и Теравии османцев, выразившаяся в черных как смоль кудрях и жгуче-черных глазах, — сказать было нельзя.

Прежде, чем перейти собственно к представлению, метр Стайн витиевато благодарил юную Королеву за честь. Королева — благосклонно улыбалась, думая о том, что возможно перед ней стоит тот, кто причастен к смерти ее брата. Ну, или тот, кто учил убийцу. Все они одинаковы...

Представление было просто прелестно! Маги заставляли сгорать и возрождаться из пепла фениксов, саламандр — танцевать моднейшие бранли и алеманды, посреди залы плескалось настоящее озеро с кувшинками, лебедями и резвящимися русалками, которые пришлись особенно по вкусу мужской части зрителей, поскольку ничем кроме чешуи и волос, русалки, как положено, прикрыты не были. Де Моньян, с улыбкой отметил, что для столь изумительной иллюзии необходимо быть подробно знакомым не только со строением рыб, но с женским телом... Что вызвало смущенное хихикание окружавших его дам.

Из-под ресниц новая Королева пристально наблюдала отнюдь не за демонстрацией, а за метром Стайном, почти не контролирующим работу своих учеников. И ее все больше обуревало негодование: за кого они ее держат?! Как будто она была деревенской простушкой, впервые выехавшей из родного села!

Когда нет возможности говорить и действовать, когда остается лишь смотреть и — слава Богу, думать, тоже учишься многому. В частности, ловить неприметные знаки, свидетельствующие о том, что человек чувствует на самом деле. Учишься угадывать мотивы...

Герхад Стайн не был доволен учениками — ему было безразлично и представление, и его зрители. Его интересовала королева, но его мнение о ней было не высоким, если не сказать пренебрежительным: худенькая девочка-подросток, на которую от безвыходности напялили все возможные регалии. А вот на счет двора — их мнение примерно сходилось, в виду отсутствия каких-либо добрых и теплых чувств. И их одинаково бесила необходимость быть забавой для этой низменной безликой толпы!

— Благодарю вас, метр Стайн, — раздался, кажется, вполне доброжелательный голос Королевы, когда оба подмастерья отступили и поклонились, — Я надеюсь, что вы и ваши ученики и коллеги еще не раз порадуете нас своим искусством.

Королева протянула для поцелуя руку.

По залу пронесся ропот: такая необыкновенная честь для недворянина! Ну, разумеется, — откуда ей знать все тонкости этикета, сидя в диких горах!

Только сам метр Стайн вовсе не был польщен оказанной ему милостью.

И это Королева тоже прекрасно поняла.

— Итак, вы тоже ее видели, — произнес Лесион в кабинете главы Гильдии магов: спать он не ложился, дожидаясь хозяина за одинокой рюмкой.

— Видел. Королева молода, неопытна и напугана.

Собеседники смерили друг друга внимательными взглядами, пытаясь оценить причастность к происшествию, так внезапно перевернувшему сложившийся порядок вещей.

— Она не отпускает от себя гвардейцев. Очень жаль, что Ваше Высочество прибыли так поздно. Если бы наше соглашение было заключено до коронации, то сейчас мы с вами бы говорили не как с возможным королем независимой Артании, а как с будущим императором.

— И что за чудо помогло бы мне в этом?

— Никаких чудес! Официальное посольство и небольшое ментальное воздействие, пока это было возможно. Поверьте, принцесса вприпрыжку бежала бы к алтарю!

— Я немного знаком с магией нарантийских кланов, и мне кажется, что подобные вещи даже у вас не делаются вот так, — Лесион с усмешкой прищелкнул пальцами, — Кроме того, мне не нужно ничего, сверх того, на что я имею право.

— Достойно, — кивнул метр Стайн.

В отличие от нарантийских ведьм, Гильдия — организация полностью легальная с соответствующей репутацией. И уважаемая в известных пределах: теперь она распространяется на всю Империю, но победа эта была пирровой. Так что будь он проклят, если не вернет ей когда-то утраченное величие, что бы как и прежде маги стояли за спинкой трона и сидели за одним столом с королями, а не уподоблялись фиглярам и комедиантам!

Метр Стайн чересчур сильно сжал ножку бокала, но только на долю мгновения.

Увы, семейство Ренцио — единственные, кто еще помнил, что магия может быть не только набором ловких фокусов.

И недостаток средств не позволяет им особо разбираться в союзниках и их целях. Что бы получить так желаемую власть, Ренцио придется ею делиться... Герхад Стайн слегка улыбнулся.

— Но право это слишком мало, Ваше Высочество, когда оно не подкреплено силой.

— Для этого я здесь.

— Вы можете всецело рассчитывать на нашу поддержку, — заверил его маг.

— Что вам в том? — вдруг протянул принц.

— Мне почему-то кажется, что в вашем лице, как короля, Гильдия найдет более горячего защитника от поползновений церкви.

Такое объяснение вполне удовлетворило Лесиона Ренцио.

* * *

— Съер канцлер.

Сегодня она выглядела по-другому. Волосы убраны, никаких локонов. Темное платье было немного детским, с плоской шемизеткой... Но шло ей, безусловно, больше.

— Порядок надо наводить, начиная с хозяйки. Поэтому, мне надо полностью сменить гардероб, — выпалила Альберта почти с порога.

Сегодняшний утренний туалет, стоил опять невыспавшейся королеве порядочно нервов.

Отто фон Эренвер несколько растерялся:

— В этом вам больше поможет фру Хортгаард...

От этого имени лицо Королевы окаменело.

— Не думаю, — отрезала она, — Я желаю, чтобы графиня Хортгаард немедленно покинула столицу и отбыла в имение, где и оставалась бы до дальнейших распоряжений.

— Ваше Величество, — шокированный вспышкой, Эренвер уже не мог скрыть удивления, — Разумно ли это?!

— Разумно, — в голосе юной Королевы вдруг прорезались железные нотки.

Катарина Хортгаард приходилась Отто Эренверу родственницей через жену. Само собой, что он был бы только рад, если бы она стала не просто воспитательницей принцессы, а уже первой дамой двора. С другой стороны, — они не очень ладили, и если бы Катарина приобрела слишком большое влияние на королеву, могли возникнуть проблемы... Эренвер выбрал самый удобный и компромиссный вариант — пока согласиться. Пусть девочка капризничает.

— Сказанное относится так же к дворцовому управляющему, — не имею чести знать сего господина! — закончила между тем Альберта, — А мы займемся реконструкцией и отделкой здания.

Громоздкое чудовище, больше похожее на крепость, действовало на нее угнетающе. Если ей жить здесь — то терпеть неудобства она не собирается! Королева улыбнулась, задумавшись на немного.

— Отделку основных помещений контролировать буду я сама, только подберите мастеров. А основные конструкции — их тоже нужно пересмотреть... Проведем конкурс! Из наиболее известных архитекторов. Распорядитесь заказать проекты.

Канцлеру оставалось только сказать:

— Да, Ваше Величество.

— Фру Хортгаард назначьте пенсию... — вспомнила Альберта, довольная первой, пусть неуклюжей победой.

Королева погрузилась в чтение представленных на подпись документов.

Со стороны — выглядело так, что она не очень владеет грамотой: так долго и тщательно Альберта вчитывалась в каждый лист.

Дровяной налог... казне прибыль, но не слишком ли крут — этак и умыться себе лишний раз не позволишь! (У жизни в провинции есть свои преимущества: так что, принцесса довольно часто становилась невольной и невидимой слушательницей возмущенных обсуждений цены того или иного товара). С другой стороны — отцу было виднее... но он был уже совсем не молод и тоже мог заблуждаться...

Очередная нота Курии по поводу магов...

Еще одна — про Университет...

Доклад маршала Анкрэ...

В книгах все было совсем по-другому!!! Проще и понятнее.

Собираясь задать какой-то вопрос, Альберта подняла голову.

Спрашивать расхотелось сразу. От злой обиды сперло дыхание. Отто фон Эренвер ни чем не позволил выказать своего нетерпения и недовольства, но оно все же было заметно по несколько плотнее, чем требуется поджатым губам.

Может быть, она теперь и королева, но ей сегодня уже вполне определенно указали ее место: бал в ратуше, устраиваемый в ее честь Корунским парламентом, прием делегаций от гильдий и цехов, должных выказать уважение новой королеве, большая охота... У Альберты от одного перечисления запланированных на ближайшее время мероприятий, на которых она обязана присутствовать, разболелась голова и безвозвратно испортилось настроение. Она сомневалась, что Железный Август проводил время подобным образом!

И вот теперь канцлер — намеренно или нет, но деловой визит превратился в утонченное издевательство.

— Господин канцлер, — голос принцессы, несмотря на унижение, все еще звучал довольно мягко, — впредь я бы хотела, что бы к документам на подписание прилагались и те, на основании которых они составлены. Или хотя бы подробный устный отчет.

— Как будет угодно Вашему Величеству, — с неглубоким поклоном отозвался Эренвер, уверенный, что уже через пару дней королеве прискучит вникать в подобные тонкости.

* * *

Юная Королева действительно с увлечением занялась переделкой дворца.

Первый удар приняли королевские покои. Безжалостно содранные гобелены и тяжелые занавеси были отправлены на перешив. Как видно, Ее Величество предпочитала простор и чистый воздух.

— Разумно, — пробормотал отец Урбан, — по крайней мере, можно не бояться теней за портьерой.

Альберта сделала вид, что не услышала.

Одновременно экстренно переделывался кабинет Короля и приемная. Дворец наводнили художники, плотники, обойщики. И портнихи. Эренвер тихо ухмылялся в бороду, — чем бы дитя не тешилось, лишь бы не мешало.

Однако, оказалось, что Ее Величество не из тех, кто забывает обо всем среди тряпок. Неизменно, каждое утро в семь она вызывала к себе Канцлера, желая услышать полный доклад. И неизменно, каждое утро, она невинно интересовалась:

— Как продвигается расследование смерти Короля?

Увы, расследование продвигалось из рук вон плохо. Точнее не продвигалось никак.

Не выдержав, Альберта решила поделиться своими сомнениями, заранее готовая к насмешливой снисходительности, которую постоянно встречала на любое свое слово.

— Что-то в этом есть, — вместо того, вдруг задумался отец Урбан, — Король Август был не так уж молод и совсем не так крепок, как выглядел.

Альберта изумленно воззрилась на священника, который между тем продолжал рассуждать вслух.

— Все больше обязанностей переходило на Его Высочество. А Фредерик Аверно не отличался ни сдержанностью, ни выдержкой...

— Отец Урбан, если король был так слаб здоровьем, почему же ни у кого не вызвало сомнений, что он убит? — перебила его королева.

— Хотя бы потому, что состояние здоровья короля — государственная тайна, — улыбнулся прелат, — Помимо врача и вашего покойного брата, об этом знали лишь считанные единицы особо доверенных слуг.

— Тогда откуда это известно вам?

Выпад королевы.

— Но ведь это действительно вопрос государственной важности, который не мог не волновать Святой Престол.

Блок.

— Иными словами, что если это и не было секретом полишинеля, то все равно любое заинтересованное лицо могло добыть эти сведения.

Финт.

— Сомневаюсь, что так уж любое, даже если кто-то был достаточно умен и наблюдателен. Не будем излишне усложнять! В большинстве своем, человеческие побуждения невероятно просты, если не примитивны. Исходя из ваших подозрений, смерть короля Августа была лишь досадным стечением обстоятельств, а все остальное — предпринято для прикрытия. В таком случае следует искать среди тех, кто пользовался влиянием при Железном Августе и непременно утратил бы его при его сыне.

Обвод.

— Вы имеете в виду канцлера?

Ремиз.

— Тогда уж Парламент в целом и канцлера в частности. Отто Эренвер не пошел бы на такое никогда: он слишком предан, хотя и самоуверен. А Парламент Империи — красивая игрушка, подачка, дань многонациональности. Я говорил о тех, кто был очень близок самому Августу, а не Августу 1.

Перенос.

— Настолько близок, что решился убить его неудобного сына.

Столкновение.

— Увы, Ваше Величество, когда речь заходит о личной выгоде немногие вспоминают слова Спасителя о любви! Но — ведь предмет нашего обсуждения пока лишь предположения, и ничего больше.

Coupe...

— Пока... — негромко вырвалось у Альберты.

И, — да, туше! Отец Урбан не улыбнулся, как ему ни хотелось. Королева довольно прозорлива и делает успехи. А ее мнение, стоит принять во внимание: вырисовывающаяся картина становится куда более логичной и правдоподобной. Главное, что бы решения принимались ею самостоятельно.

— Я бы хотела чаще исповедоваться у вас, отец Урбан.

— В любое время, Ваше Величество, — седой священник благожелательно склонил голову.

Покидая дворец, на парадной лестнице он столкнулся со своим старым противником — господином канцлером.

— Вас можно поздравить, — ядовито бросил барон Эренвер после приветствия, — маленькая Королева назначила вас своим исповедником!

— Неисповедимы пути Господни, — тонко улыбнулся прелат.

— Вам-то, похоже, они ведомы!

— Барон, позвольте открыть вам один секрет, — отец Урбан доверительно взял его под локоть, — наша Королева плохо поддается влиянию. У нее сильный характер, которому слишком грубо не давали проявить себя. И сейчас она наверстывает упущенное. Это проходит, как всякое заблуждение молодости. Все просто: поддержите ее! Позвольте солировать. Если вы начнете давить — боюсь, однажды, она просто раздавит вас...

— Она еще девочка.

— Вы забываете, она — принцесса! А королевские дети взрослеют либо рано, либо никогда. Тем более дети Аверно...

Трудно было ожидать, что Отто фон Эренвер прислушается к такому совету, тем более полученному от своего врага, противостояние с которым, вызванное стремлением ограничить растущее влияние церкви, длилось едва ли не больше лет, чем исполнилось нынешней королеве. А жаль. Иначе можно было бы избежать многих печальных последствий, коснувшихся как это обычно и случается, людей, не имевших никакого отношения к этой грызне за власть.

Все началось с того, что Ее Величество пребывала в задумчивом и несколько дурном расположении духа. Ночью ей так же не пришлось выспаться, хотя на этот раз причина была в ее собственном решении. Ободренная и воодушевленная беседой с приором братьев-каритатов , Альберта решила предпринять кое-что сама, и все утро обдумывала полученные сведения.

Как только удалось избавиться от настырных дам, пригрозив натравить на них Таггерта, к ней проводили лейб-медика, который оказался немного нервным человеком лет 45, и было очевидно, что свое место он получил не по протекции. Это сразу же расположило к нему королеву, и она поприветствовала его довольно тепло и совсем не надменно или спесиво. Врач не позволил себе удивляться тому факту, что его ночью доставили в смежный с покоями королевы кабинет гвардейцы, и он выдал исчерпывающий доклад о состоянии здоровья короля Августа.

— Метр, Бетти, так значит, если бы вам не указали на колдовскую природу болезни короля, у вас не возникло бы сомнений в естественности его смерти?

Метр Бетти колебался, но все же честно ответил 'да', хотя это и могло стоить ему должности, которой он добился с таким трудом.

И поступил совершенно правильно, вызвав еще большее уважение Альберты.

— А кто сообщил вам о порче? Канцлер?

— Нет, — метр Бетти слегка удивился такому предположению, — барон Альстрен, постельничий короля, который и обнаружил в изголовье булавку.

— Как вы думаете, почему же тогда не были вызваны те, кто мог бы помочь снять чары: маги?

— Вашему Величеству возможно не известно, но целительство — редкая способность и... Нет, мне это не известно и я не могу об этом судить, — одернул себя метр Бетти.

Королева кивнула, принимая ответ.

— А принца Фредерика вы осматривали?

Медик несколько смутился:

— Его Высочество был уже мертв...

— Но вы же видели тело! — продолжала настаивать королева, — Ничего не показалось вам странным?

— У Его Высочества была сломана шея, мгновенная смерть... — сожалеющее ответил метр Бетти, разводя руками.

— Да, да, знаю! — нетерпеливо прервала его Альберта. То, что для него она прежде всего королева, а не пятнадцатилетняя девчонка, тоже вселяло уверенность, — Нервная лошадь понесла, принц упал, нога запуталась в стремени... Значит, ничего.

— Да, Ваше Величество.

Королева попрощалась с ним еще более доброжелательно, извинившись за беспокойство в поздний час. Глубоко удовлетворенная, что ее подозрения находят все большие подтверждения и не являются пустой фантазией.

Надо признать, довольно ловко задумано — как можно найти то, чего нет? Искать будут убийцу короля, новая королева будет нервничать, а настоящее преступление, как и его мотивы, останется незамеченным. Альберта немедленно распорядилась, что бы Таггерт занялся выяснением мельчайших подробностей относительно этой чертовой охоты, стоившей ее брату жизни, — ведь для убийства не обязательно было использовать чары, у лошадников много секретов на все случаи...

Именно ночной разговор и вытекающие из него выводы и занимали королеву настолько, что она не сразу расслышала и вникла во фразу канцлера.

— Ваше Величество, необходимо решить вопрос относительно регентства...

А когда все же услышала, то в груди словно выстрелила до поры сжатая пружина: ну вот мы и добрались до сути!

Зачем могла быть нужна юная неопытная королева, большую часть своей жизни проведшая в глуши, вдали от столицы?

Ответ очевиден — регентство!

Замуж она еще не вышла... Нет ни братьев, ни матери, ни дядьев... зато есть Канцлер...

Неужели?..'

— Регентства? — с холодным удивлением прервала его Альберта, раскатывая 'р' и перекатывая ее в теравийское 'э'.

Нельзя не признать, что груз ответственности, прилагающейся к скипетру и державе ее все же пугал, но мысль о том, что она опять будет принуждена подчиняться чужой воле, как будто у нее нет ее собственной, останется лишь красивой картинкой — вытеснила робкий лепет здравого смысла. Она — Королева и отныне собирается быть не марионеткой, а самим кукольником!

— Какого регентства? — отчеканила Альберта, почти не владея собой.

— Ваше Величество, но... вам всего 15! — Эренвер не ожидал настолько яростного отпора.

— Причем здесь мой возраст?!

— По законам Империи женщина может...

— При чем здесь эта ерунда? Я — Королева, а не женщина! — она вскочила, — Меня короновал Господь! Вы почитаете себя умнее Бога?

— Отсутствие прецедента...

— Прецедент, это то, что можно создать! — обрубила Королева.

— Ваше Величество, закон... — Эренвер отчаянно боролся, но его не слушали.

— Законы принимаю я! — отрезала Королева тоном отнюдь не капризного ребенка, и не зная того, в точности копируя интонации своего отца, — Я не желаю больше слышать о регентстве! Вы можете удалиться, канцлер!

Следом за ним вылетев из кабинета, Альберта немедленно потребовала к себе Таггерта. Гвардейцы, пусть и не многочисленные, но зато весьма решительные тут же заняли все стратегические точки дворца. Полная решимости, юная Королева упивалась слепой преданностью гвардии. Следующим распоряжением она приказала вызвать к себе приора каритатов.

* * *

— Там, где нет возможности опереться на закон, приходится опираться на беззаконие, — задумчиво проговорил отец Урбан.

Это была его слабость: яркие и эффектные фразы, которые составили ему репутацию.

Альберта обернулась от окна, но посмотрела не на священника, а на невозмутимо застывшего Таггерта, всем своим видом показывающего, что его дело исполнять приказы государыни, а не давать советы.

О чем говорил монах, она прекрасно понимала, в противном случае, она не отдала бы гвардейцам приказы, сильно смахивающие на дворцовый переворот. Но это не значит, что такое решение ей нравилось.

— Когда нельзя опереться на закон, следует принять новый, — возразила Альберта, и отец Урбан слегка усмехнулся двойному толкованию ее слов.

Королева читала философов, и была исполнена решимости явить собой пример монарха справедливого, радеющего о благе и процветании государства, а не личных увеселениях. Вот только сначала необходимо было стать реальным правителем, а не по названию...

— Вам не дадут этого сделать.

Альберта снова отвернулась к окну, прикусив губу.

Если юноша на ее месте еще имел бы возможность утвердиться в своих правах, доказав свою дееспособность, то у нее такого шанса не было в принципе. К идее уравнять мужчину и женщину, позволить править пятнадцатилетней девушке, Парламент отнесся бы примерно так же, как к возможности предоставить единоличную власть младенцу или умалишенному.

Однако для замужества и производства на свет детей, она считалась уже достаточно взрослой. Прямой вопрос королевы, велись ли с каким-либо двором переговоры о ее замужестве, застал канцлера Эренвера врасплох, и он не сразу нашелся, что не ускользнуло от внимания Альберты.

'Значит, это действительно так! Значит, добавляется еще и неизвестный супруг. И его недоброжелатели.

Слишком много неизвестных для одной задачи! Если кто-то хотел стать королем, — почему не дождался хотя бы помолвки? Если действовали его недруги, — проще было расстроить брак как-нибудь иначе.

Возможно ли, что кто-то готовил ей другого супруга или опекуна, не одобряемого отцом и братом? Более удобного короля... И кто, кроме канцлера имел такую возможность?..

Какая ирония! Даже супруга она не властна выбирать самостоятельно... О, королевское величие и могущество! Пыль...

Да, у нее нет возможности опереться на закон... Но потерять даже призрачную возможность из-за такой малости?!

По большому счету, ей вообще не на что опереться!

Кроме силы, которую еще надо получить...'

— Мне понадобится ваша помощь, святой отец.

Отец Урбан, терпеливо ожидавший, когда же королева придет ко внутреннему согласию и примет решение, на которое ей намекнули, склонил голову, соглашаясь и за одно скрывая свое торжество.

Королева Альберта спокойно выслушала известие канцлера о том, что Парламент приступил к решению вопроса о регентстве. Вероятнее всего было создание совета, количество членов которого и состав сейчас обсуждается.

— Господин канцлер, по-моему, я ясно дала понять, что не потерплю каких-либо ограничений, — невыразительно произнесла она, глядя в сторону, — Уведомляю вас и прошу известить Парламент, что дальнейшие подобные действия будут расценены как измена.

Впечатление было такое, что за день королеву подменили! Бесстрастный вид, уверенный тон, с каким она ставила свой ультиматум, как видно ничуть не сомневаясь, что у нее хватит сил осуществить все это... И откуда только взялось!

Это было бы смешно, но смеяться почему-то не хотелось. Отто фон Эренвер долго живописал все проблемы Империи...

— Господин канцлер, вы предано служили моему отцу. Я была бы признательна, если бы так же вы служили и мне. А это значит, прежде всего, выполнять приказ. Я не сомневаюсь, что ваш опыт будет незаменимым подспорьем, и совместно мы преодолеем имеющиеся трудности.

Альберта недвусмысленно дала понять какое место она отводит правой руке отца и какое оставляет за собой.

— Ваше Величество! — канцлер уже не смог сдержаться, — Империя — не игра в куклы! И боюсь, вам придется подчиниться требованиям закона, оставив капризы для камеристок!

— Вы забываетесь! — поцедила побледневшая королева, — Я не собираюсь подчиняться никому и ничему, кроме Божьей воли, — а она уже явлена! Я королева и закон — моя воля!

— Ваша воля станет законом только тогда, когда вам будет передана Большая печать, которая находится на хранении. А это случится не раньше, чем вы выйдете замуж или вам исполнится 21 год!

— Барон Эренвер, ваша позиция ошибочна, — Альберта внезапно успокоилась, — и вскоре вы в этом убедитесь.

Тема была исчерпана с точки зрения обоих, но на этот раз дворец покинула королева.

Она явилась на Соборную площадь, облаченная ради такого случая в тоже платье, что и на коронации. Высоко поднятую голову венчала малая корона. На ступенях ее ожидали Жиль де Рид, отец Урбан и служки со святыми дарами. Перед собором — в полном составе была построена гвардия и столичный гарнизон.

Вокруг расположились взволнованные горожане. Никто не знал, что именно должно произойти и потому в воздухе явственно ощущалось беспокойство.

День был пасмурный, и белое платье королевы, мерцающее драгоценной вышивкой, выделялось на сером фоне пронзительным пятном. Альберта медленно обвела глазами площадь и на мгновение испугалась, что не сможет произнести ни слова. Это был первый раз, когда все взгляды и все мысли были сосредоточенны только на ней, в первый раз, когда все зависело главным образом от нее.

Невозможно представить, что бы какая-то досадная случайность, могла испортить план, от которого зависело так много. Альберта выдохнула, подчиняя сведенное от волнения горло, и четкий голос разнесся над площадью:

— Войны Империи! Вы все — верные сыны своего Отечества! Многие из вас не раз проливали кровь по слову Короля, выполняя свой долг! Божьим произволением наша Священная Империя передана в мои руки, и я, ваша законная Королева, говорю вам: возможно, уже завтра вам снова придется сражаться! Возможно, уже сегодня! Я не сомневаюсь в вашей верности мне, чести и доблести! И потому, я — прошу — что бы сейчас, немедленно, перед лицом Господа и Его именем вы подтвердили их!

Она умолкла и повисла мертвенная тишина, пока все пытались осознать сказанное.

Клятва. Клятва верности лично ей...

Публично.

Это было странно, это настораживало.

Но недоумение, удивление вдруг почему-то отступало перед сознанием, что королева обратилась к ним и ждет их решения...

Черт побери, она — вообще первая, кто потребовал такого!

Выпрямившись, и высоко вздернув подбородок, Альберта смотрела, как по строгим рядам пошло движение. Одна за другой — шляпы ложились на локоть. Офицеры вставали на колено с непокрытой головой, — как пред Богом...

Умиление образом королевы, верность — тому причиной?

Большинство из них представляло собой младших или обедневших дворянских сыновей, которым попросту не на что было рассчитывать, кроме скромного жалования. И верноподданнический восторг, самолюбие, обласканное тем, что королева явно ставит их выше тех, кто несправедливо обладал всеми привилегиями лишь в силу рождения, еще больше подпитывалось слухами, что Ее Величество уже подписала распоряжение об увеличении содержания и довольствия. Факт, который радовал не только их подчиненных, не отличавшихся благородным происхождением, — ибо что есть имя, когда нет ничего больше.

Среди солдат уже гуляли слухи, исходившие от капелланов, что отменят телесные наказания, и им наконец могут разрешить жениться. Если бы кто-то вдруг отказался бы сражаться за такую королеву хоть с самим Дьяволом, то страшно представить какой ад могла устроить постоянная подружка. Да и то, что клятвы требовали и от них тоже, льстило...

Некоторым образом, это отсылало к рыцарским временам, когда каждый вассал лично давал присягу сюзерену.

А дальше случилось и вовсе неслыханное: Ее Величество Альберта 1, сопровождаемая священниками со святыми дарами, — сошла с помоста и медленно обошла всю площадь, останавливаясь у знамен. После чего тоже преклонила колени во всеобщей молитве...

Господи! Кто мог научить ее этому?!

А может дело именно в том, что никто не учил специально и ее клятвы были столь же искренны?

Многоголосое 'вива' восторженно взвилось в воздух.

— А теперь, господа, — очаровательно улыбнулась Королева, стараясь не выдать охватившего ее облегчения, и выдержав пока торжественный клич немного умолкнет, — На Парламент! Сборище праздных никчемных ничтожеств, которые хотят отстранить вашу королеву, что бы безнаказанно распоряжаться не принадлежащим им.

— Вива! Вива Альберта!!!

Появление в здании Парламента, учрежденном во времена Фредерика и Изабеллы, гвардейцев и солдат с обнаженным оружием было ошеломляющим.

Еще более ошеломляющим стало появление в зале заседаний самой королевы.

Те, кто успел достать свое оружие, растерянно опустили его. Само заседание еще не началось, так как канцлер запаздывал. Без тени смущения королева Альберта заняла его место председательствующего, а не затканный пурпуром альков.

— Можем ли мы просить Ваше Величество об объяснении? — нашелся Робер Жермонтаз, обычно заменяющий барона Эренвера.

— Да, можете, — ясно и звонко отозвалась Альберта, с удовольствием оглядываясь.

Чувствовать себя полной хозяйкой положения было необычайно приятно.

— Я желаю услышать ответ, к каким выводам на счет регентства пришел Парламент.

— Мы надеемся, что Ваше Величество согласится, что совершенно недопустимо...

— Совершенно недопустимо, — несколько грубо оборвала Альберта Аристида Локуста, пользовавшегося огромным влиянием благодаря своему богатству, основанному на соляных копях и солеварнях.

'Вот что, кстати, должно принадлежать короне в первую очередь...'

-... идти против своего законного государя! Поэтому, как не оправдавший доверия и повинный в измене — Парламент распущен. Немедленно. Все присутствующие арестованы. Советую не сопротивляться и сдать шпаги, господа. Мне бы не хотелось омрачать начало моего правления напрасным кровопролитием.

Так и сказала: напрасным.

Это непринужденно слетевшее с губок, казавшихся такими невинными, слово — окончательно добило слишком потрясенных для сколько-нибудь эффективного противодействия, парламентариев.

На протяжении краткой речи, кому-то уже бесцеремонно заламывали руки, не обращая внимания на крики и возмущенное перечисление всех титулов. Некоторые из чересчур преданных слуг: скорее оруженосцев и телохранителей, чем секретарей — плевались выбитыми зубами. Несколько человек все же было убито, в том числе неудачно попавшийся под руку разносчик, ровесник королевы...

Но это прошло мимо ее сознания. Королева удалилась, никого более не слушая.

Обернувшись на величественное здание, она подавила в себе расточительное и неприличное желание выжечь его и сравнять с землей, определив, что найдет ему более полезное применение.

И теперь можно будет сэкономить не только на излишних празднествах, но и на такой изрядной статье расходов как Имперский парламент.

По крайней мере, на одно обстоятельство из речей канцлера она обратила внимание — на финансовое положение Империи, грозившее перерасти из опасного в угрожающее.

Альберта ехала верхом, притягивая к себе напряженные взгляды напуганных количеством военных на улицах горожан из-за моментально закрываемых ставен. Королева действовала с размахом: церемонии, подобные присяге на Соборной площади, уже проводились по всей Империи в гарнизонах, крепостях, постах — вообще везде, где был хоть один солдат. Гонцами послужили — монахи и их голуби! Решение простое, изящное и верное.

Так что, в это время два полка, расквартированные в Неревере уже вошли в столицу. Маршал Нерин встретился с Королевой на улице Плакальщиков, ступенчато спускающейся к набережной, но высказать свои сомнения не успел. Выслушав доклад офицера, посланного Таггертом, Альберта развернула коня к Кросскарцену, бросив:

— Они не посмеют не открыть ворота перед своей королевой!

Государственная тюрьма с первого же взгляда внушала священный трепет — это была настоящая крепость, в которой имелись даже пушки, и окруженная отведенным от реки каналом. Штурмовать ее было бесполезно, осаждать можно было годами.

Однако, никому и в голову не пришло не пустить туда королеву, хотя ее прибытие, да еще в таком окружении, изумляло.

Господин Шантилен, начальник тюрьмы на своем месте отсутствовал, в связи с чем тут же лишился его. Кроскарцен был передан в полное распоряжение Таггерта. Ему же было доверено подобрать нового начальника.

Связанный клятвой маршал Нерин был не согласен с действиями королевы, но ему оставалось только со стороны смотреть на происходящее. К тому же он подозревал, что выскажись он против королевы, — тоже окажется в тюрьме с обвинением в измене, а на его должность всегда найдется желающий, который уже не будет спорить.

Как ни быстро действовали гвардейцы и солдаты, но непредвиденная ситуация все же возникла. Создавалось впечатление, что молодая королева штурмом взяла свою же столицу. По городу поползла тихая паника, а вот Университет закипел, опасаясь засилья солдат и церковников. Профессора предрекали друг другу трудные времена, ведь университет всегда был оплотом свободомыслия любого рода. Например, метр Карел, декан факультета философии справедливо гордился своим отлучением от церкви, в отличие от метра Никеи, декана факультета астрономии, мудро предпочитавшего этот факт не афишировать.

Королева Альберта довольно ясно дала понять, на кого собирается полагаться, и что предпочитает методы силовые. Сомнений в том, как именно будут расценены университетские вольности, не приходилось.

Студенты из Общества друзей справедливости, организованного не так давно метром Эри, автором скандального труда 'О государях' и метром Штенглером с кафедры юриспруденции, написавшего не менее известную утопию 'Страна Аркадия', решили продемонстрировать свое несогласие со свойственным молодости пылом. Напомнить, что даже королям не должно нарушать законы, человеческие и божеские — а Господь создал людей свободными. Студенческое братство, подогреваемое слухами о том, что участь Парламента имперского, ждет и городской Совет Коруны, разрешивший избирать ректора, а не назначать, их поддержало, передавая друг другу стихи Ромулена Л'Ти, написанные тут же в кабачке неподалеку на салфетке.

Достигла ты вершин пути земного,

Заботами не отягчая дней,

Господней волею взошед до трона

И утверждаясь волею своей.

Тебе обещан путь — блистательной тропою, —

Но разве горностай согреет юность плеч?

Что хочешь делай с миром и со мной, —

Один тебе мы запрещаем грех!

Смири свой нрав, а нам оставь свободу,

Увековечь себя не звоном кандалов.

Дай спрятать когти царскому грифону,

Вернее получив и верность, и любовь.

Там было и еще, но именно строчки о грифоне, изображенном на королевском гербе, вызвали особый восторг. Направлявшиеся к Парламенту студенты столкнулись с отрядами Насонского полка у Рыночной площади и на резонное требование очистить улицу и дать пройти, ответом стал свист и улюлюкание.

Оскорбленный полковник фон Фаольстед приказал разогнать толпу, торопясь предстать перед королевой. В солдат полетели овощи и камни с мостовой.

Маршал Нерин, выехавший навстречу в сопровождении аркебузиров, отдал приказ стрелять.

Это были солдаты, проверенные вояки Августа, и приказ они выполнили не раздумывая, четко и слаженно. Быстро, как на поле боя.

Чем, собственно, и стала площадь.

Последние годы правления короля были спокойными, и как-то успелось подзабыть, насколько жестко обычно пресекались волнения в Империи. Так что, такого не ожидал никто.

Веселье сменилось ужасом, злость — осталась. И вместо того, что бы бежать, студенты бросились в драку, используя все, что попадалось под руку. Последовали новые залпы, и началось побоище.

Студенты дрались за убеждения, за право не быть скотом, который можно откормить, а можно сдать на бойню. Военные — были убеждены, что в столице бунт, чем и вызваны приказы Королевы. Каждый считал, что исполняет свой долг. Итогом стало то, что день, начавшийся с молитвы прославляющей, закончился молитвой заупокойной.

Ромулен упал одним из первых, и шансов уцелеть у него почти не было. Но, видно, его ангел-хранитель в этот день превзошел сам себя: молодого человека не только не затоптали, не добили — и такое случалось, но даже оттащили в безопасный переулок.

Двое студентов-медиков Андрен Матье и Лестер Финч оказывали помощь всем, кому могли, прямо на месте, забыв о себе. Они же и отнесли истекающего кровью собрата в дом своего профессора метра Фонтеро, жившего неподалеку.

Тот узнал раненого: Ромулен был довольно популярен среди студенческого братства, в основном благодаря едким эпиграммам на преподавателей. Без него не обходилась ни одна попойка, что не мешало ему блестяще сдавать экзамены. За короткое время Ромулен стал уже чем-то вроде достопримечательности кафедры риторики и Университета в целом, его неотъемлемой принадлежностью. Поэтому даже когда молодой человек не смог оплатить очередной семестр, ректорат все еще оттягивал его отчисление. На какие средства и где он умудряется существовать — оставалось загадкой, так что было ясно, что профессору придется позаботиться не только о ране, но и о самом студенте, если он не хочет, что бы все старания хирурга оказались напрасными.

Врач лишь головой качал, зашивая развороченное пулей плечо девятнадцатилетнего юноши. Стрелять в безоружных мальчишек... Времена действительно наступают суровые. Точнее возвращаются.

Эти горе-энтузиасты не могли помнить последней войны, затронувшей Артанию и юг Родевии. Для них осторожность тех, кто видел Августа Аверно в гневе, была признаком старческой немощи. Они еще не умели бояться...

— Наивная выходка, — заметил метр Гаспар, когда Ромулен пришел в себя.

По счастью, рана на голове оказалась простым ушибом, а шока от кровопотери, как и болевого удалось избежать, благодаря новаторски примененной анестезии и своевременной помощи товарищей, так что случилось это скоро.

Многим повезло куда меньше.

— Жаль, что за науку пришлось заплатить дорого.

— Как видите, платить приходится даже за такое образование, — съязвил Ромулен, облизнув спекшиеся губы.

— Вы еще не нашутились? Вам чертовски повезло, молодой человек. Пройди пуля чуть левее и выше — вы уже никогда не смогли бы владеть рукой. Чуть ниже — пробила бы легкое.

Ромулен криво усмехнулся.

— Не говоря уж о том, что теперь Ее Величество точно не забудет об Университете! Боюсь, грифона вы только раздразнили!

У Ромулена оборвалось дыхание.

— Не понимаю, почему городок еще не занят войсками...

Нахлынувшее облегчение было настолько сильным, что он чуть опять не потерял сознание, и беседу пришлось окончить.

А метр Гаспар был в чем-то прав, Университет Королева Альберта запомнила надолго.

В этот день юная королева переживала свой первый триумф.

Отто фон Эренвер, действительно намеревавшийся повлиять на Королеву в том числе и жесткими методами, оказался в трудном положении. Если он будет продолжать настаивать на своем, и попробует собрать собственную армию, — то получит вооруженный конфликт и обвинение в мятеже, которое даже не будет нуждаться в доказательствах.

С точки зрения народа где-нибудь в глубинке, правда всегда на стороне короля. В данном случае королевы. Мещанское сословие и прочий люд, образующий широкую прослойку между аристократией и самыми низшими классами тоже еще не успел разочароваться в своей новой правительнице, и расположения к спесивому дворянству они никогда не питали. А уж в способности церковников убедить прихожан в чем угодно, — он вообще не сомневался.

Обласканная армия, список обещаний которой все увеличивался и увеличивался, готова была носить королеву на руках. Причем, вместе с троном. Воздействовать на них, ему просто не чем.

Приходилось удивляться тому, что разошедшаяся гвардия еще не ворвалась в его дом.

Поставленный перед таким выбором, канцлер был вынужден смириться с тем, что к нынешней Королеве правила не применимы.

После долгих тягостных размышлений, Отто фон Эренвер явился к Королеве с изъявлениями покорности. Однако, к его удивлению, несмотря на поздний час, она отсутствовала, и ждать пришлось необыкновенно долго, а когда она все же вернулась, то Альберту сопровождал отец Урбан.

Господин канцлер едва зубами не заскрипел! При жизни Августа, всегда руководствующегося принципом 'разделяй и властвуй', дополненным растущим влиянием наследного принца, — между ними сохранялось примерное равновесие. Теперь же, когда главным союзником его врага, становилась сама королева, бороться против объединенных проводников воли божественной и государственной становилось предельно трудно.

А стоило ли? Каким бы он ни был, но Отто Эренвер, все же искренне любил свою страну и радел о ее благе. И если ради этого придется возиться со строптивой самоуверенной девчонкой — помоги ему Боже!

Канцлер спустился с Галереи и поклонился королеве.

— Вы ждали меня, барон? — Альберта приветствовала его деланно удивленно, умело скрывая торжество.

— Ваше Величество изволили прогуливаться?

— Отнюдь, — на ходу отвечала Королева, — я ездила по делам.

— Ваше Величество?

— Кроскарцен находится в возмутительном беспорядке!

Эренвер застыл, Кроскарцен был его 'вотчиной', и он надеялся, что по крайней мере влезать в эти дела она не станет. Так значит он проиграл и здесь... И кому?! Девице, которая даже младше его дочери!

— Помилуйте, но уместно ли это?! Место ли там Вашему Величеству?! — только и нашелся он сказать сквозь зубы.

— Там никому не место, — отрезала Королева, — Так зачем вы здесь?

Отто фон Эренвер молча протянул ей шкатулку, в которой хранилась Большая печать.

Альберта удовлетворенно кивнула, осмотрев ее.

— Вот видите, а вы говорили... Что ж, господин барон, займемся делами! У меня есть несколько вопросов...

Вот тут их и прервали самым невежливым образом: капитан Д'Арганэ от маршала Нерина с известиями об инциденте в городе.

— ЧТО?!! — Альберта так впилась в шкатулку, которую все еще держала в руках, что на ней хрустнул замок.

Бедный капитан побледнел, и упал на колено.

— Где маршал? — еле смогла произнести она.

— На-направляется сюда, — заикаясь, отозвался незадачливый гонец.

Королева не стала ждать. Она вскочила в седло, не дожидаясь пока ей помогут, и уже не обращая внимание на тяжесть платья. Треснул шлейф, на плиты посыпался жемчуг. Альберта пустила лошадь в галоп. Ее охрана еле успела последовать за ней.

Взглянув ей в лицо — побледнел и Нерин.

Это был даже не гнев, — ярость, бешенство, умопомрачение, в приступе которого Аверно могли сокрушить кого угодно. И он испугался, — испугался невысокой худощавой девушки, годами годившейся ему в дочери.

Они стояли на площади друг против друга. За спиной маршала выстроились по званию офицеры.

— Кто отдал приказ стрелять? — прошипела королева.

Она не оглядывалась вокруг, — хватило и одного первого впечатления.

— Кто отдал приказ стрелять?!!

— Ваше Величество, нельзя было допустить, что бы шайка школяров разнесла отряды имперской армии...

— КТО отдал приказ СТРЕЛЯТЬ!!!

Непослушными пальцами маршал стиснул эфес шпаги, протягивая ее королеве. Когда она не шелохнулась, просто опустил оружие на землю. Еще больше он испугался, увидев, как быстро она овладела собой. Вот так — не только заканчивается блестящая карьера, так — становятся на путь к эшафоту.

— Подымите. Не позорьте клинок еще больше, — после паузы все же холодно отчеканила королева, — он мне еще понадобится.

Да, нельзя было уронить престиж — армия Империи стала бы посмешищем, про которое говорили бы, что горстка юнцов закидала их тухлыми яйцами. Да, Альберта как ничего иного желала признания ее власти... Но ведь можно было найти и другое решение!

Но эти просто не услышат ее, если она начнет объяснять, списав на девичью чувствительность!

И потому она лишь добавила тем же жутким тоном:

— Потрудитесь запомнить, господа: единственный человек, который вправе отдавать подобные приказы — стоит перед вами!

— Так точно, Ваше Величество!

Вожделенная Большая печать валялась на столике в будуаре. Кое-где на ковре еще поблескивали облетевшие жемчужины и бриллианты с испорченного платья.

Было приятно вспоминать лица офицеров, приятно, что сегодня никто из дам ей не докучал.

По правде сказать, они вообще не смели поднять глаз. То еле шевелились, то суетились и кажется, находились на грани обморока. Все они были в той или иной степени родства с арестованными.

Только когда Альберта осталась одна, и напряжение прошедшего дня начало отпускать, она почувствовала насколько же оно было сильным. Она лежала в кресле не способная даже подняться и перейти на постель.

А завтра еще разбираться с Университетом...

Студенты хотели быть услышанными, — это она могла понять. Что ж, она даст им такую возможность.

Завтра отправится в Университетский городок, будет негодовать, соболезновать, заявлять о своем покровительстве наукам... Все, как положено.

Надо будет им что-нибудь построить или подарить... да, какие-нибудь ценные книги...

Хотя они сами виноваты, и стоит отучить от таких демаршей...

Да, ей нужны умные, свободно мыслящие люди, для которых достоинство — не сословный предрассудок... но еще более ей нужны люди верные, готовые служить своей стране и Королеве...

Обрывочные вялые мысли постепенно складывались в тезисы будущей речи. Неплохо было бы записать казавшиеся ей особенно удачными, но звать кого-нибудь было лень, и Альберта несколько раз повторила их вслух и про себя, что бы не забыть.

Вот ты и добилась того, чего хотела. В твоих руках не только скипетр и держава, но и реальная власть. Конечно, ее еще надо удержать, но все же...

Что же теперь с ней делать?

ИВЕЙН (январь 1419 г.)

'Я продолжаю без устали утверждать, что промедление в канонизации Альберты Великой не менее возмутительно, чем в случае со благоверным мучеником Ноэлем. Возможно, Ее Величество и не являет чудес после своей смерти, но она всегда жила по заповедям господним и была верной дочерью Святой матери церкви'.

Ивейн Лейденвер фон Рейвендорф, Мемуары.

Ежедневные встречи с отцом Урбаном становились уже не таинством исповеди, а деловыми совещаниями. Альберта была благодарна ему, хотя даже священнику не могла доверять полностью, будучи уверенной, что и он не постесняется использовать ее в своих интересах.

Собственно он этого и не отрицал, получая огромное удовольствие ненавязчиво наставляя такую способную ученицу. Его влияние росло не только во дворце, но и в Курии. То, чего ему без всяких видимых усилий удалось добиться от Королевы — было просто невероятно.

К этому времени, Альберта, не без помощи святого отца, была уже твердо убеждена, что в убийстве принца все-таки были замешаны маги. Таггерт перетаскал в Кросскарцен всю дворцовую конюшню и вообще всех, кто имел хоть какое-то отношение к злосчастной охоте. Конечно, гвардейцы были не лучшими дознавателями, но все показания сходились безупречно. Лошадь принца и впрямь была нервной и норовистой, но запутаться в поводьях, как новичок, впервые севший в седло, принц Фредерик просто не мог. Воздействие магии могло объяснить печальное происшествие.

Отец Урбан привел к королеве престарелого монаха, и отец Климент разразился целой лекцией. Королева слушала его не прерывая.

— Следует различать магию симпатическую, теургию и психургию, — вещал экзекутор, — Симпатическая магия, основана на существовании связи между всеми предметами мира и формами поведения. Этот вид магии делится на несколько подвидов. При магии контактной магическая сила передается или придается человеку путем непосредственного взаимодействия с носителем магической силы, например, через ношение талисманов, употребление магических снадобий. Магия инициальная заключается в производстве начала желаемого действия, а окончание же его возлагается на магическую силу. Имитативная магия основана на принципе 'подобное производит подобное'. Так, для того, чтобы причинить вред своему врагу, колдун колет острыми предметами рисунок человеческой фигуры или куклу. По принципу подобия вред, приносимый изображению или кукле, должен перенестись на обидчика. Контагиозная магия основана на том, что вещи, раз пришедшие в соприкосновение, сохраняют связь на расстоянии. Примером этой магии может быть использование крови, ногтей, зубов, волос в колдовстве разного рода. На практике обычно используется сочетание нескольких принципов. Теургия, в свою очередь, основана на двух принципах: 'подобное производит подобное' и 'вещи, раз соприкоснувшиеся, связаны'. Маг стремится снискать помощь духов, которые и должны исполнить желаемое. Психургия же подразумевает работу с духовными силами самого человека. Сюда относятся различные техники: медиумизм, магнетизм, гипнотизм, телепатия, телекинез, астральная проекция...

— Эту магию практикуют нарантийские кланы, — пояснил отец Урбан, — и нашему братству достоверно известно, что в Империи длительное время находились Эскель Суарде и Ираэль Дианто из соответствующих кланов. Они обучали некоторых членов Гильдии своим приемам и техникам.

— Но ведь церковь запретила подобные чары.

— Именно, — улыбнулся монах, — Ни для кого не секрет, как именно применяют свои способности нарантийские ведуны и ведьмы. Наша Гильдия наверняка тоже промышляет чем-то подобным, хотя прямых доказательств у нас нет, но отдельные случаи имеют место. Их могли просто нанять. Либо... Вашего покойного брата трудно было назвать верным сыном церкви, а Гильдия стремиться возвысится. Возможно, ему сделали предложение, от которого он отказался, и после этого стал смертельно опасен.

— Возможно, — согласно улыбнулась королева, — Но судя по вашим словам и Святому престолу очень выгодна его смерть.

— Не стану отрицать, — отец Урбан тоже ответил улыбкой, — Лично мне, тоже приятнее видеть на месте монарха вас. Главное же, что наши интересы совпадают.

— А если они перестанут совпадать?

— Не думаю, что это случиться. Вы всегда будете нуждаться в поддержке Курии, а церковь в свою очередь — в сильном государе, готовом защищать и ее интересы.

— Я польщена, что таким государем вы видите меня, — улыбнулась Альберта, — Так значит, вы подозреваете, что здесь могли быть применены запрещенные чары... Но ведь это невозможно доказать!

— Все возможно, — покачал головой отец Урбан, — наше братство занимается этой работой не первый год, и не первый век. Но господа гильдейцы, прошу прошения за вольность, плевали на анафемы и отлучения. Мы не имеем возможности применять к отступникам ничего, кроме слова...

— А если я дам вам такую возможность... — медленно начала королева, — вы найдете для меня убийц Фредерика?

Он даже не имел никакой задней мысли, когда произносил эту фразу, но за предложение королевы ухватился бульдожьей хваткой. Приравнять церковные суды к светским! С теми же полномочиями! Проводить аресты не только книг и артефактов, использовать любые методы допроса, выносить приговора, в том числе смертные — да о таком Курия мечтала со времен своего основания, но еще ни один король не соглашался дать им такую громадную власть!

Архипрелат Петр, говорят, услышав радостное известие, пустился в пляс и покрыл поцелуями эдикт Королевы.

Отто Эренвер едва не получил разрыв сердца.

Однако Альберта, тоже не собиралась упускать из своих рук этот инструмент, и приговор суда церковного подлежал утверждению владыкой светским. Смертный приговор — ею самой.

Но даже это не примирило господина канцлера с решением королевы. Оно шокировало его даже больше, чем варварское распоряжение конфисковать имущество арестованных членов Парламента, и часть взысканных средств потратить на вознаграждение армии. Альберта считала эти действия вполне оправданными и логичными, тем более, что казна даже оказывалась в прибытке.

Их отношения с канцлером можно было охарактеризовать как 'холодная война'. Отто Эренвер и по этому вопросу бился до последнего, обрушивая на королеву сплошной поток аргументов. Запутавшись в юридических хитросплетениях, различных условиях, которые были применимы к одним, но ни в коем случае не могли применяться к другим, законах, которые действовали только в одной из частей Империи и распространялись только на ее жителей, определениях, формулировках, и окончательно отчаявшись хоть что-то в этом понять, — Альберта впала в уже знакомое состояние бешенства. И распорядилась что бы немедленно, срочно — ей представили нормальный свод законов. Единый для всей Империи и пригодный для понимания.

Это была единственная идея королевы, которую канцлер поддержал сразу.

— Ненавижу, — захлебываясь говорила она отцу Урбану.

— Дитя мое, — голос прелата был строг, — ненависть бесплодна. А вы — Королева! Вверенная вам Господом страна — не бремя — ваш долг!

— Королева, — повторила за ним Альберта, вслушиваясь в звучание этого слова.

— Да, — серые глаза полыхнули недобрым огнем, — И забывать об этом я не позволю!

Каждый раз после визита канцлера, у нее начинала болеть голова, но приходилось признавать, что он ей нужен, ведь Отто Эренвер как никто знал Империю. А она хотела знать ее еще лучше.

В это зимнее утро Альберта уныло смотрела на ворох бумаг, полностью скрывающих огромный стол. Разобраться в этом было возможно только одним способом — сжечь.

Рескрипты, реестры, калькуляции, доклады... И все это было срочно!!!

Королева желает вникать во все мелочи — пожалуйста! Вникай!

Она чувствовала себя нерадивым и тугодумным учеником. Однако сдаваться было не в ее характере. А помощи ждать не откуда.

Визит канцлера грозил лишь еще больше испортить настроение, но сегодня ему удалось ее удивить.

— Ваше Величество, рекомендую. Ивейн, — представил он сопровождавшего его молодого человека, — Секретарь и посыльный. Сообразителен и расторопен.

— Благодарю вас, канцлер, — отозвалась Альберта, не мало удивленная этим фактом.

— Вашему Величеству нужен постоянный помощник. Кто-то, кто сможет разложить письма по тематике и датам, грамотно составить ваше расписание, записать распоряжение и выполнить проект документа, — излагал Эренвер.

Королева придирчиво рассматривала предложенного ей секретаря: среднего роста, сухощавого, скромно и строго одетого — застегнутого на все пуговицы — молодого человека с прямыми светлыми волосами и светло-голубыми немного отсутствующими глазами. 'Секретарь' был до неприличия смазлив, с чувственным ртом с вызывающе пухлой губой.

Правда, рот этот сейчас был плотно сжат. Ивейн стоял, потупив взгляд, как и полагается хорошо вышколенному слуге.

'Ненавижу', — думал он, — 'Ненавижу его! Их всех...'

— Вы можете идти, канцлер, — Альберта подождала, пока шаги барона Эренвера затихнут.

Встала, обошла его вокруг.

— Ивейн, — она словно попробовала его имя на вкус.

— Готов служить Вашему Величеству.

— Да уж, — Альберта откровенно смеялась, — И-вей-н-н! И какой же ты фамилии?

У него чуть дрогнули ноздри.

— Господин канцлер не счел нужным сообщить Вашему Величеству, но я... — Ивейн умолк.

Не потому, что это его задевало — он привык! Но потому, что благородное 'бастард' не слишком подходило к нему, а 'ублюдок' прозвучало бы не уместно в присутствии Королевы.

— Да? — протянула она, догадавшись, — а по тебе и не скажешь!

В голосе звучало неприкрытое веселье.

Надо же, оказывается у канцлера есть люди на все случаи жизни! Королеве нужен толковый личный секретарь — с этим не поспоришь. Королева не любит аристократов — есть человек, который не связан вообще ни с одним дворянским родом. Королева молода — секретарь будет близок ей по возрасту, что бы легче было перейти к более доверительным отношениям...

Ха! Отношения... Его внешность — это же просто... не-при-ли-чно!

— Ивейн, значит!

Ивейн поднял глаза. Было абсолютно ясно, что ей хорошо известно для чего на самом деле прислал его канцлер. Что ж, ему по силам сыграть с ними в эту игру

Если конечно, ему дадут такую возможность...

— Ну что ж, приступай, — королева, так и не переставая улыбаться, повела рукой в сторону стола.

'Надеюсь, что ставки тоже будут соответствующими...'

Под пристальным оценивающим взглядом Ивейн погрузился в надежный мир цифр и формулировок.

* * *

Альберта не сомневалась, что протеже канцлера приставлен к ней, что бы шпионить. А может быть и для чего похлеще!

Но приходилось признать, что с его появлением дышать в кабинете стало как-то легче. Свое дело молодой секретарь знал, а держался — безукоризненно: вежливо, незаметно, приложением к чернильнице и письменным принадлежностям.

Альберта незаметно для себя начала расслабляться в его присутствующем отсутствии.

Это было странное чувство. Ведь даже при верном служаке Таггерте, приходилось держать марку, а при ее главном союзнике и учителе — приоре экзекуторов, — и вовсе приходилось быть всегда начеку.

Особенно — в его присутствии!

— Сообщение маршала Верлена о новых назначениях среди старших офицеров, — Ивейн опускал бумаги на стол перед государыней.

— Не интересно, — отмела королева, — все равно, все они сыновья его старых товарищей...

— Доклад метра Регрена о беспорядках в Университетском городке.

— Опять Университет... — поморщилась Альберта, — Ну что им всем надо?

— Нота Курии, — продолжал Ивейн.

— Чего им еще?

— Они сообщают, что группа злоумышленников во главе с метром Фонтеро оскверняла могилы и останки, — безэмоционально дополнил Ивейн.

Королева выпрямилась в кресле.

— Что за бред?!!

Оказалось, что ноту составляли не экзекуторы, а другая конгрегация, поскольку речь шла не о черной магии. В послании указывалось, что профессор Корунского Университета Гаспар Фонтеро и часть его студентов, организованные в так называемый кружок естествоиспытателей, были неоднократно замечены в разрывании могил на кладбище Невинных мучеников, и кроме того — за мзду могильщики регулярно поставляют им невостребованные тела из покойницких.

Продолжение Альберта читала уже при канцлере, и Отто фон Эренвер с некоторым злорадством наблюдал, как меняется ее лицо по мере описания того, что происходило с телами 'невинных мучеников'. Странно, что ее еще не стошнило, но королева дослушала до конца, проявив незаурядную выдержку.

Ни при канцлере, ни при его ставленнике — она ничего отвечать не стала, ограничившись общими фразами.

Зато ректор Ренсар, декан факультета медицины метр Крести, и сам профессор Фонтеро, доставленные ночью гвардейцами неизвестно куда и увидев перед собой хрупкую светловолосую девушку в темном платье — были сокрушены.

Сразу.

Все они впервые видели королеву вблизи, после прискорбного инцидента на Рыночной площади. Никто из них троих, увещевая школяров и коллег — ни на грош не верили своим словам. Эдикт королевы 'О Святом Трибунале' и унисоном последовавшая булла Архипрелата 'О магии, ересях и ересиархах', — были у всех на слуху.

Ночь, подъем, конвой... 'Потрудитесь объяснить...' — и тонкая ручка, швыряющая впечатляющий каллиграфией лист.

Метр Крести неподражаем, он даже не врет — он ничего не знал. Он — этого не одобряет!

Метр Ренсар молчит — метр Гаспар его друг! Но между ними вдруг оказывается пропасть: интересы науки и интересы Университета.

Метр Фонтеро — крепкий, плотный, но не грузный мужчина, слегка за сорок, с аккуратной бородкой, и блестящими, глубокими глазами, — берет все на себя. Его студенты не виноваты: авторитет, экзамены сдавать опять же надо... ни ректорат, ни кафедра, хотя и знали о его взглядах, извещены не были, и кружок действовал на свой страх и риск.

А дальше, отчаявшись и не видя в том никакого смысла, — он пускается в объяснения. Медицина и хирургия — что это такое. Не псевдо научный бред про флегестоны, четыре стихии и прочее, а настоящая, которую он изучал полевым хирургом в армейских обозах. Насколько важно знать строение и развитие человеческого тела, возможные отклонения...

Метр Фонтеро тоже говорит воодушевленно и искренне, глядя королеве прямо в глаза. Ясно, как на лекциях.

И королева слушает: внимательно, не прерывая. Она — готова это понять: тем, кто умерли все равно, а тем, кто живы, понадобится знающий медик, а не шарлатан. А метра Фонтеро — и канцлер, и ректор характеризовали как настоящее светило, творящее едва ли не чудеса.

— Я подумаю, метр, о том как можно будет развивать вашу науку. Пока же воздержитесь от действий, оскорбляющих мораль и веру. В противном случае, я буду вынуждена уступить Священному трибуналу.

На этом очередной инцидент был закрыт, но не забыт всеми участвующими сторонами.

Последняя фраза была взята из составленного Ивейном проекта и звучала весомо и солидно.

Надо сказать, что королева была впечатлена пылкой речью профессора и им самим не меньше, чем студенты. Ей понравилось то, что она получила объяснения четкие, полные и обоснованные логически. С практической точки зрения: не дай Бог случись что, она предпочла бы видеть подле себя его, а не какого-нибудь карьериста... Впрочем, метр Бетти тоже не плох.

Однако если уж даже канцлер с приором братьев-каритатов пришли по этому вопросу к полному согласию, то больше надеяться на понимание было не у кого.

Правда, опять-таки с точки зрения пользы, отдавать несчастных естествоиспытателей на растерзание монахам — было жаль.

И Эренвер прав — нельзя же исполнять каждое желание Курии! Она дала им возможность всерьез заняться ересью и магами, вот пускай и занимаются — именно ересью и магами. Единственное же что можно было счесть ересью в рассуждениях метра Фонтеро, это то, что он не желал полностью полагаться на Божью волю, считая, что Господь помогает прежде всего тем, кто помогает себе сам.

Были оба советника правы и в другом: всякая тайная деятельность, даже самая благая, имеет опасные тенденции, а потому подлежит пресечению...

В общем, королева запуталась: официально разрешить исследования она не могла, хотя они и импонировали ей своей смелостью. Запретить и наказать, как того требовала церковь — было бы слишком сурово и не выгодно. Следовало найти пограничное решение, при котором и волки сыты, и овцы остались бы целы.

Решение следовало найти побыстрее, поскольку Альберта не сомневалась, что медики не угомонятся и продолжат свои сомнительные занятия.

Решение — не находилось.

Следовало выбирать, и это был второй урок, после первого: право на стороне того, кто может подкрепить его силой.

Священнослужители устали ждать и предали богомерзкие опыты анафеме со всех амвонов. Их речи были страстными и горячими, и как и следовало ожидать на любого, кто мало мальски походил на школяра стали смотреть косо. Метр Фонтеро лишился половины своей практики.

Скандал был предсказуемым. Но сколько еще можно мириться с узколобыми крайностями!

По Университету гуляли шаржи на монахов, пугливых мещан, и непристойные песенки, авторство которых приписывалось Ромулену и его приятелям из кружка 'вольнодумцев'.

Господин ректор просил их утихнуть, не дергать лишний раз тигра за усы. Обещанию королевы не то, что бы не поверили, но звучало оно несколько двусмысленно. Возмущал и способ приглашения на конфиденциальную беседу: ночью со стражей. Это можно было расценить как символический знак, ведь недавно на Судебной площади загорелся первый костер.

Сумасшедший философ был казнен за то, что посмел изложить 6 доказательств отсутствия Бога. Братья-каритаты молились на эдикт 'О Святом Трибунале' и радостно шуршали списками отлученных и прочих неблагонадежных.

А в эти списки Университет можно было записывать весь разом, поголовно — воздух там, что ли, был такой...

Истинное же возмущение вызвало ошеломляющее нововведение — лицензии.

Они предусматривались на занятие юридической практикой — частной: к полиции, стряпчим, господам королевским судьям сие не относилось.

А так же на занятие медициной и — да, преподаванием!

Господа адвокаты, натасканные на то, что бы во всем видеть двойное и тройное дно чрезвычайно обеспокоились. Поскольку, как и их еще не доучившиеся, но не менее сообразительные коллеги первыми усмотрели в устанавливаемой системе безотказный рычаг давления.

Ведь лицензии можно было запросто лишится, в том числе — именно!

За 'деяния, словесно либо действием, оскорбляющие мораль и веру'. Понятие чересчур широкое и размытое. Выражаясь языком юридическим под этот состав можно было подогнать все, что душеньке пожелается. И слишком вызывающее декольте некоторых дам высшего— и полусвета, не говоря уж о самом Дне. И любое противодействие, как действием, так и бездействием, монаршей воле, ибо она идет от Бога, и власть его священна.

Когда ей объяснили суть, Королева была изумлена, потрясена и даже немного горда: собой — что придумала нечто, настолько изощренное, и своим секретарем, чье перо и оформило ее путанную мысль.

Собственно, Альберта выдвинула эту идею, что-то вроде офицерского патента для гражданских, из озорства. Она занималась государственными делами совсем недолго, но уже достаточно, что бы нетерпимо относится к некомпетентности, халтурщине и попустительству. Отличаясь природной старательностью, и все более усугублявшимся, просто фанатичным чувством долга, Альберта не понимала и не желала понимать разного рода небрежения.

Она желала видеть во всех сферах, таких людей как Отто Эренвер, отец Урбан, метр Фонтеро, и даже Ивейн, — который великолепно разбирается в своем деле, хотя никаких университетов не заканчивал...

Каждый из них идеально вписывался на свое место: место ли меняло их, либо они достигли именно его благодаря изначально присущим качествам, но каждый, руководствуясь своими индивидуальными целями и побуждениями, действовал максимально эффективно.

Наверняка в Империи найдется больше, чем четверо подобных людей, и она ломала голову над тем, как их выявить и привлечь на свою сторону.

Как уже было сказано, предложение лицензий было почти шуткой, но Ивейн подошел к ней со всей скрупулезностью. Лицензии должен кто-то выдавать: пожалуйте, квалификационные комиссии и основания выдачи. Лицензии это право, а право может быть прекращено — основания... Всякое право и обязанность, должны подкрепляться аппаратом принуждения, который обеспечивает сохранность одних и исполнение других — значит, нарушение лицензионного режима должно предусматривать соответствующие наказание.

Представленная секретарем схема была настолько удачна, что господин канцлер пришел в полный восторг и впервые признал, что из маленькой королевы выйдет толк. Введение лицензий, которые к налогам не относились и основной массе населения были по боку, означало громадную единовременную прибыль казне при минимальных затратах. И это цунами обещало обернуться полноводной речкой — лицензии касались самых востребованных сфер, их выдача, их восстановление давало уже постоянную статью доходов, а возможные штрафы!..

Господин канцлер смотрел на свою королеву с умилением, на время забыв о всех конфликтах.

Отец Урбан, в свою очередь не стал давить, добиваясь невозможного. Лишь обратил внимание на безусловно необходимый высокий моральный облик всех лиц указанных профессий. Он действовал умело, заронив в уме королевы зерно сомнений, обещавшее дать богатые всходы.

Итак, лицензии были введены в экстремально краткие сроки.

...Стоя рядом с креслом, Ивейн краем глаза видел, как она наблюдает за спором отца-экзекутора и канцлера Эренвера о лицензиях.

'Да она забавляется!', — подумал он и в тот же момент поймал пристальный взгляд Королевы.

Четкая бровь медленно поползла вверх.

Ивейн почтительно, — но не слишком низко — склонил голову, продолжая смотреть ей в глаза. Королева слегка улыбнулась и отвела взгляд.

Впервые пойманный прямой взгляд секретаря, Альберту заинтересовал и заинтриговал. Было в нем что-то такое, чего быть вроде бы не должно.

Этот человек был слишком близок к ней, а потому в нем следовало разобраться. И Альберта решила застать его врасплох, явившись туда, куда никогда не заходила.

Дав знак, что бы о ее приходе не предупреждали, она тихонько проскользнула в дверь, отведенного секретарю помещения, и увидела, что оно разительно переменилось.

Самого хозяина кабинета, являвшего собой пример образцового, сражающего наповал порядка и стерильной чистоты, Альберта обнаружила не сразу. Только заметив приоткрытую маленькую боковую дверцу, которая вела в небольшое, вытребованное у нового управляющего де Ливена помещение.

— Ивейн?

Стоя на самом верху лестницы, Ивейн едва не уронил подшивку.

Королева медленно огляделась. Ряды высящихся до потолка полок, заставленных гроссбухами, журналами, больше напоминавшими фолианты трехсотлетней давности, папки, педантично подписанные ящички...

— Архив, — констатировала она.

Ежедневно через его руки проходили сотни жалоб, прошений, кляуз, отчетов и многого другого. Все, на что самой Альберте порой не хватало терпения. В этих бумагах хранились имена, титулы, звания, сведения об имуществе, сделках, спорах, сведения о состоянии провинций...

Тем более, что велось это явно не несколько месяцев и началось еще во время его работы у канцлера.

Альберта снова взглянула на него:

— А ты честолюбив!

Ивейн спустился вниз и застыл, спокойно без дерзости глядя Королеве в глаза.

— Разве это дурно?

— Отчего же! Если ты не вздумаешь предать меня!

— Что мне это даст? — внешне безразлично возразил он.

— Кто знает, — пожала плечами Королева.

Ивейн ощутил уже знакомую лихорадочную решимость. Все звуки вокруг умерли. Реальность составляли он сам и серый испытующий взгляд напротив.

— Это было бы глупо с моей стороны. Я потерял бы все, чего достиг. Не выгодный расчет!

'Не выгодный', — согласились серые холодные глаза, — 'Чего ты хочешь, Ивейн?'

'Чего?... Забыть! Забыть навсегда. Комнатушку прачки, в которой он родился... Вонь и духоту дворцовой кухни... Гудящие от усталости ноги и сводящий от голода желудок... Грубый выговор людской... Все то, что он постепенно и старательно изживал в себе. И это право — забыть, оставить в прошлом навсегда, — он выгрызет зубами...'

'Я подумаю о тебе!'

— Что ж, тогда найди мне... — начала Королева.

Ивейн родился во дворце, но только в той его части, в которой короли никогда не бывают. И службу свою начал во дворце — на кухне. Ему повезло только в том, что он всегда был ярким, красивым ребенком, видимо взяв лучшее и от матери и от неизвестного отца. В остальном — своему возвышению он был обязан только себе самому.

Помаячив несколько раз на глазах эксцентричной дамочки, одно время бывшей в фаворе, он поднялся до передних и коридоров — хорошенькие мордашки единственное, что требовалось от пажей. Это был первый урок, и в дальнейшем Ивейн уже не стеснялся ею пользоваться для достижения целей.

Но быть частью украшенного убранства — слишком малое и слишком шаткое достижение. Ивейн к тому же был достаточно разумным и достаточно способным.

Читать и писать он выучился сам между шлейфом и болонкой на любовных записочках, и останавливаться на этом не собирался.

Прислуга, особенно дворцовая, которую рассматривают обычно как часть роскошной обстановки, всегда лучше любого предсказателя знает, кто поднимается вверх, а кто скоро утратит влияние. Ивейн тоже постарался заранее. Падение фаворитки, война — Ивейн носился мальчиком на побегушках среди секретарей и помощников господина канцлера, охотно берясь за любое поручение. Чаще всего, за переписку бумаг, — это позволяло заработать лишнюю монету, и учиться делопроизводству.

Способного юношу, который к тому же не испытывал угрызений совести, выполняя щекотливые поручения и держал язык за зубами, заметили и не брезговали использовать. Он был на примете у самого канцлера, а вот теперь вернулся во дворец уже в совершенно ином статусе — секретаря самой королевы.

Королева была его шансом!

Ей, как никому, были нужны люди, обязанные и преданные лично ей и никому больше. А ему нужно было... О, он хотел многого! Так почему бы не стать тем, кем она хочет?! Стать для нее незаменимым...

Кажется, Ее величество тоже была не против перспективы держать у себя в помощниках безродного, но исключительно честолюбивого и целеустремленного выскочку.

* * *

Формально членами Имперского Парламента являлись старшие отпрыски знатных родов, всех четырех провинций, имевшие титул не ниже графа. Он вырос из старинной теравийской хартии, вынужденно подписанной одним из предков нынешней династии, и порой доставлял герцогам порядочную головную боль.

Включение в Парламент всего высшего дворянства объединенной Империи при Фредерике и Изабелле декларировало принципы единства и равноправия независимо от национальной принадлежности, как бы ретушировало поражение и скрашивало утрату территориальной самостоятельности.

На деле в Парламенте редко когда набиралось больше трети всех членов, и лишь единицы всерьез занимались этой деятельностью, стремясь обеспечить свои интересы, и продвинуть выгодные для них идеи.

Практически все арестованные в знаменательный день, кроме претендовавших на регентство и самых активных, уже были выпущены на свободу с чем-то вроде напутствия 'не шалить больше'. Господа аристократы в большинстве своем затаились, но не смирились с таким возмутительным произволом.

К тому же, только Парламенту были подсудны дворяне. Только Парламент мог разбирать их споры и тяжбы, а его решения впоследствии утверждались королем. Страшным унижением стало то, что отныне будь ты хоть граф, хоть князь, хоть герцог, — те, кто привыкли сами вершить суд и в Парламенте, и на своих землях, — в этом важном вопросе имеют привилегий не больше, чем какой-нибудь сапожник или торговка зеленью. Что они обязаны подчиняться не монаршей воле, пусть даже ее проводником является молоденькая девушка, а вердикту презренного крючкотвора, вся заслуга которого только в том, что он чувствует себя в нагромождении норм, как рыба в воде.

Судебных приставов вышвыривали из замков, спускали собак. Граф Арунген прилюдно огрел судью арапником, а на севере Теравии были забиты двое членов магистрата, явившиеся наблюдать за определением границ между двумя имениями, при чем оба спорщика участвовали в процессе с полным согласием и равным энтузиазмом.

Однако Ее Величество упорно не желала вникать ни в какие тонкости, и в этом вопросе не собиралась слушать ничьих советов.

Настойчивость канцлера привела только к тому, что провинившиеся лишились своих титулов персонально, без всякого суда. А заодно и спорных имений.

За неимением закона, который ее устраивал, королева полностью игнорировала тот, что ей не нравился.

Королева ненавидела аристократов, когда-то третировавших ее, те — потихоньку стали отвечать ей тем же.

Они имели наглость протестовать, они имели наглость не соглашаться: для Альберты это было как красный плащ матадора для быка.

Она ответила разрешением производить в офицерское звание простолюдинов и сделала патент бесплатным.

Не то что бы у нее имелся продуманный систематический план реформ. Все они носили спонтанный характер и были направлены только на одно — стереть всякое воспоминание о дворянских привилегиях.

При любом намеке на неподчинение, королева впадала в наследственное состояние экстатической ярости. Старый маршал Рерси дрожал наверное впервые со времени своего первого боя, пытаясь объяснить каким образом у него полковником является вот уже три года 14 мальчик, ни разу не появлявшийся в гарнизоне.

Справедливо полагая, что большинство младших офицеров и офицеров среднего звена на ее стороне, она не особо церемонилась с протестующим командным составом.

Объяснения Эренвера к чему это может привести, только вскрыли целый пласт процветавших злоупотреблений, отдуваться за которые приходилось именно тем, кто искренне ей присягал и, как она себя убедила, видели в королеве свою опору. Поручив Ивейну затребовать послужные списки и проштудировав их, Альберта пришла к неутешительному выводу.

В общем, Ее Величество вела ежедневную войну, вместо балов и празднеств. Настроения это не улучшало.

С тоской глядя как ловкие руки секретаря с виртуозной сноровкой раскладывают перед ней очередную порцию мигрени, Альберта вдруг испытала к нему приступ ничем не замутненной признательности.

Да, он хотел получить свою выгоду, но разве он не заслужил награды?

Она уже вполне созрела для того, что бы осознать третий урок: длань карающая, должна подкрепляться дланью награждающей.

И потом — это тоже был вызов, способ продемонстрировать свою безграничную волю.

— Ивейн, готовьте постановление, — Королева даже не взглянула на лежащие перед ней приговора Святого Трибунала, подписывая их одним махом.

Секретарь молчал, убирая ненужные ей бумаги. В записях он не нуждался, — тренированная память сохраняла все необходимое, и еще ни разу Королева не выразила своего недовольства его работой.

— Реквизированное именье Лейденвер следует передать во владение и наследуемое пользование... ну и дальше сам знаешь...

— Кому? — был вынужден спросить Ивейн, так как Королева не назвала имени.

— Оставь место. Я сама впишу. Сделай побыстрее.

Ивейн ответил деловитой улыбке Альберты таким же строгим кивком.

— Будет исполнено.

Когда Королева отложила в сторону заготовленный лист эдикта, Ивейн не то что бы удивился, но был заинтригован. Однако, когда через некоторое время она сама вышла из кабинета возвращая ему уже подписанное распоряжение, его ожидал настоящий сюрприз.

Только занося данные в свою картотеку, он спохватился, что вписывает свое собственное имя.

Лейденвер!

Одно из самых богатых имений рядом со столицей...

Ивейн снова и снова перечитывал постановление, как будто не сам он его составлял. Имение Лейденвер...

Более чем он мог ожидать! И так скоро! Года не прошло...

Он был больше испуган, чем обрадован, — легкостью с которой королева его разгадала и превратила из человека, вынужденного денно и нощно заботится о хлебе насущном, в того, кто мог позволить себе располагать собой по своей прихоти.

Как же! Прихоть! Все твои прихоти по-прежнему у нее в кулаке!

И все же — еще один шаг к мечте... и какой шаг! В двадцать лет стать одним из богатейших людей Империи!

Третий урок дополнился четвертым: власть суть милость при возможности ее отнять.

'Теперь, ты — мой!' — говорили глаза Королевы.

'Разумеется!' — отвечало его честолюбие.

Меньше чем через пол года Королева жаловала ему баронский титул с правом наследования. Имение Лейденвер отныне обременялось майоратом, как и всякое дворянское гнездо.

Альберта, хотя и имела склонность к самоанализу, пропустила момент, когда желание не только выжить, но и приобрести самостоятельность, переросло в нечто иное. Просто 'Я желаю' звучало теперь как само собой разумеющееся и так, что в его немедленном исполнении сомневаться не приходилось. Доносы о заседаниях 'Друзей справедливости' вызывали уже только досаду. Она без тени волнения читала протоколы допросов, спокойно беседовала с отцом Урбаном о расследовании, недрогнувшей рукой утверждая вердикты Священного Трибунала.

Альберта сочла нужным лично побеседовать с метром Стайном относительно возможного применения чар. Разговор, полный намеков и недомолвок привел бы в восторг любого софиста, оба расстались, улыбаясь друг другу с твердой уверенностью, что они смертельные враги.

Королева пришла к выводу, что магия вещь сомнительная, ненадежная. Магов единицы, и сферы практического применения их способностей не слишком-то ясны. Зато священники есть в каждой деревне, и если господа школяры еще изволят сомневаться в силе Господней, как и вообще в Его существовании, то простой народ нуждается в пастырях. Разбрасываться таким союзником ради призрачной выгоды — крайне неразумно!

И под эти настроения попало пылкое послание герцога Эдуарда Геллера, правителя граничившего с Империей княжества Биргит. Именно с ним шли переговоры о замужестве тогда еще принцессы, и сейчас он намекал, что неплохо бы выполнить договор.

— Каков наглец! — засмеялась королева, даже не дочитав письмо и отбрасывая его.

Ивейн сразу же поднял ни в чем не повинный листок с пола.

— Я не собираюсь выходить замуж ни за него, ни за кого бы то ни было другого!

Господин канцлер как всегда подробно объяснял ситуацию, пока Альберта скучающе водила пальцем по стеклу. Биргит — большое и процветающее княжество, невероятно удачно расположенное: им достается янтарь с единственного пригодного участка побережья. У них есть лес: как промышленный, читай доски, пенька, мед, промысловый — мех, так и корабельный. Они как раз напротив Оркнейских островов, поэтому даже не держат собственный флот, обходясь услугами корсаров. И потом, откусить такой кусок от Нарантия, доминионом которого они все еще считаются...

Пустяк — ради всего этого изобилия нужно было пожертвовать личной свободой. И снова стать приложением. Она даже не обдумывала свой ответ, пренебрежительно фыркнув.

— Геллер будет настаивать на своем праве.

— Брачный договор не был подписан, — Ее Величество становилась все менее терпимой, когда ей перечили.

Эренвер уже почти примирился с мыслью, что им и Империей распоряжается молоденькая девчонка. Геллеру было 25, и судя по нахальству, он тоже обещал быть крепким орешком. Но все-таки это был бы король.

Шесть лет ловко лавирующий между Империей и Нарантием, умудряющийся еще и Морею дергать за хвост, — о, это был бы достойный король!

Это был бы — Император!

Император, которого он сумел бы создать...

Он сумел бы!

Но вместо блестящего будущего, его ждал резкий голос:

— Господин канцлер, я не вышла бы за герцога даже если бы он оставался единственным мужчиной, а ваши доводы меня не интересуют. В первую очередь вас должна волновать честь вашей королевы!

— Ваше Величество, возможно законный новый король избавит нас от угрозы бунта.

— Бунта? И кто же пойдет воевать?

— Те, кому платят.

— Господин Эренвер, от угрозы бунта, — я избавлю себя сама! — Королева приблизилась к нему вплотную и почувствовала досаду, что не могла подавить его еще и ростом.

— Вашему Величеству должно быть известно, что в Империи действуют эмиссары Ренцио. И сам принц Лесион.

Альберта нахмурилась — не боле.

— Разве это не ваша обязанность, канцлер?! Что касается принца Лесиона... Объявите награду. Солидную награду, так что даже мне — или вам — захотелось бы его выдать!

— Будет исполнено.

И сохрани нас Пресвятая матерь!

Господин канцлер не лукавил. Он действительно считал замужество Королевы, если не необходимостью, то изумительной возможностью. Он не настаивал именно на Геллере, и по чести сказать — согласился бы даже на Лесиона Ренцио, если бы все делалось, как положено.

Кто знает, возможно королева Альберта, и ее супруг подобно Фредерику и Изабелле, явили бы собой пример согласия, обеспечившего благоденствие и процветание.

Конечно, брак герцога не выгоден Нарантию, но врядли бы дело дошло до войны, а партия с Лесионом Ренцио устранила бы проблему Артании, находящейся в перманентном состоянии тихого мятежа. Говорят, принц прекрасно образован, не любит кровопролитие, но пользуется уважением у обосновавшихся Оркнейских головорезов. Именно такой рассудительный и выдержанный человек смог бы компенсировать необузданный характер королевы.

Появлялась возможность решить вопрос с пиратами и контрабандистами. Флот Империи и без того сильно устарел, и они получили бы верфи, а кто-то их корсаров наверняка не отказался бы от каперского патента.

С другой стороны ко всем этим выгодам, прилагалась матушка принца Лесиона, принцесса Эрмелина, которую иначе чем Черной вдовой никто не называл. Связываться с нею было так же приятно и опасно, как с настоящей черной вдовой или лобзаться с гадюкой.

Если бы не ее вмешательство — выступление графа Мельгеля, было бы раздавлено простым щелчком, а так переросло в полноценную гражданскую войну на несколько лет. Странно, что тогда Бион остался в стороне: возможно, им было просто нечем воевать — еще король Генрих постарался на славу, а возможно дело было в том, что Железный Август возил за собой юных наследников особо ретивых герцогов.

Предусмотрительность — одна из добродетелей монархов.

Хорошо бы как-то объяснить это королеве.

Да, Лесиона Ренцио лишаться было жалко. Не стоило отметать и другие возможности.

Надежда, что под давлением обстоятельств глас рассудка все же возьмет верх над тщеславием, помноженным на юношеский максимализм и самоуверенность, не оставляла.

Поэтому, господин канцлер, который не мог напрямую связаться с герцогом Геллером, вступил в являвшуюся верхом дипломатического искусства переписку с его доверенными лицами.

Указ о награде за голову Лесиона Ренцио был подписан быстро, но все равно попал от Ивейна к барону Эренверу, где и затерялся. Принца-лазутчика продолжали искать обычными способами, обложив как лису в курятнике.

А тот не бездействовал. Он говорил о независимости, о свободе, о возмутительном произволе церковников. О том, во что верил сам.

Надо признать, что слушали его многие, и не только дворяне, сердцу которых были милы уважение и почет, оказываемые старой аристократии. Смутно похожие прогрессивные идеи не раз звучали на обсуждениях в Университете. Кроме того, королеве донесли, что Ренцио пользуется поддержкой Гильдии магов, а вот это снести уже было нельзя.

Альберта поздравила себя с тем, что даровала Святому Трибуналу обширные полномочия. Те гордо предоставляли королеве отчеты, уверяя, что не допустят зловредных чар и вплотную подобрались к убийцам принца.

В общем, как-то незаметно, погрязнув в рутине, Ее Величество добралась до своего очередного Дня Рожденья и с удивлением поняла, что этот — уже семнадцатый. Полтора года пролетели как один день, и празднество для нее обернулось таким же унылым, как и предыдущие.

Единственной радостью, приуроченной к знаменательной дате стало торжественное открытие учрежденного кадетского корпуса с вручением патентов новоиспеченным лейтенантам, которые поедали государыню влюбленными глазами.

Через несколько дней Альберта отбыла на инспекцию судоверфей и флота, — к рассуждению канцлера о его вопиющем состоянии она отнеслась со всем вниманием, хотя и в несколько ином ключе. Не связанном с браком.

* * *

В первой поездке с королевой Альбертой случилось неожиданное — она влюбилась.

Влюбилась в свою страну и ее людей. Впервые Империя для нее стала чем-то большим, нежели ворох бумаг на столе.

Ее приезд становился событием. Ее встречали с радостью и воодушевлением, и дети бросали цветы, зеленые ветки и ленты под копыта ее лошади или карету. К ней спешили, торопясь воспользоваться оказией и поделиться каким-нибудь проектом. На нее надеялись, добиваясь хотя бы толики внимания, уповая как на последнюю надежду.

— Ивейн, — мечтательно обратилась как-то Альберта к неизменно сопровождавшему ее секретарю, который чувствовал себя не очень уверенно в отсутствии своего архива, и тоже выносил из путешествия соответствующие уроки на будущее, — когда вернемся, надо в Коруне придумать нечто такое же. Что бы каждый день любой мог подать королеве письменное обращение или жалобу. Конечно, мы получим сонм кляуз, но ведь должно же встретится и что-то важное.

— В какое время было бы удобнее Вашему Величеству?

— С утра разумеется. С утра у меня всегда скверное настроение и я не буду чересчур милостива. А то мне и так сегодня хочется взять и отменить все налоги! — она в первый раз пошутила на памяти своего секретаря

— Вы могли бы выходить на Галерею, между Восточным и Западным крылом, — предложил Ивейн.

— Да, наверное. Напомни мне, когда будем в столице.

Улыбающаяся королева отбыла осматривать строящийся собор.

Впервые она почувствовала себя не просто значимой — необходимой. Впервые поняла сердцем смысл слов о долге и бремени: она желала ответить. Она желала, что бы ее страна была самой лучшей, — везде, во всем.

Ее возмущала худая крыша в каком-нибудь деревенском домишке, отсутствие мостовой или вонь нечистот. В ее Империи этого быть не должно!

В глазах Королевы появился одухотворенный блеск. Исчезли вспышки гнева, и даже если что-то ее не устраивало, то дело разбиралось вполне спокойно. Отмечалось, как просто она себя держит, часто пренебрегая церемониалом, лично беседуя с тем, кто ее заинтересовал, не взирая на звания и чины.

Впереди нее неслась молва, и принимающие уже знали, что для того что бы угодить Ее Величеству, следует устраивать не бал, а скажем экскурсию на строительство ирригационного канала.

Альберта говорила с мастерами: архитекторами, корабелами, стекольщиками и оружейниками, и каждый, кто удостоился такой чести — был покорен тем, что Ее Величество совсем не боится признать, что чего-то не знает, искренне желает это исправить, пытливо выслушивая ответы на свои вопросы, и всегда находит краткое, но теплое слово в похвалу искусной работе.

Королева в первый раз ступила на палубу корабля и ради ее прибытия были устроены маневры и учения, после чего капитаны долго на перебой жаловались восхищенной государыне на свое положение, радуясь, что их вообще слушают и держат за людей. Король Август не считал флот первой необходимостью, старался на нем экономить, и все лучшие шкиперы, навигаторы — да вплоть до боцманов! — доставались торговцам для барж и конвоя, а матросов приходится набирать обманом и силой.

Королеве понравились эти обветренные, просоленные забияки, не стесняющиеся признаться в том, что порой приходится промышлять пиратством, чтобы свести концы с концами. Она обещала им лучшие корабли, и она поклялась себе, что даст им корабли, пушки и все, что необходимо, даже если придется снять с придворных жеманниц вплоть до обручальных колец или заложить бриллианты из короны.

Экономить можно и на чем-нибудь другом, а не на когтях своего грифона.

Потом был долгий разговор с адмиралом Стенсоном, о том, как можно переманить к себе нужных людей. Суровый старик, всю жизнь проведший в море, не дрожал перед разгулом стихий, и тем более, не дрожал перед юной девушкой, кем бы она не была. Он говорил резко и даже гневно, а в ответ услышал:

— Я даю вам карт-бланш. Действуйте, как сочтете нужным.

За здоровье королевы пили еще неделю после ее отъезда, и каждый, кто не отзывался о ее персоне иначе, чем в превосходной степени рисковал нарваться на дуэль или банально лишиться зубов.

Впервые Альберта была счастлива и раздумала возвращаться: кто сказал, что королева должна безвылазно сидеть во дворце, отлучаясь лишь на охоты?!

Она осматривала пограничные бастионы, и пробовала знаменитое Норфестское пиво. Она распорядилась восстановить несколько разрушенных Железным Августом замков в Артании, смеялась на празднике виноградных лоз в Теравии...

Все это принадлежало ей!

А значит, она должна об этом позаботится.

Затянувшаяся поездка, не принесла оставшемуся 'на хозяйстве' Отто Эренверу облегчения, а наоборот беспокоила все сильнее. Королева была себе на уме, но она великолепно научилась быть последовательной. Достойная ученица братьев-каритатов, она исключительно вежливо принимала знаки внимания и подарки, но это ровным счетом ничего не значило. На следующий день городское начальство могло быть отправлено в отставку или тюрьму, а довольный собой дворянчик — лишиться половины земли или приличного дохода от какого-нибудь производства.

Копи, прииски, рудники — повсеместно изымались в государственную собственность, и отныне право на разработку любого содержимого недр принадлежало только государству. В целом, канцлер одобрял решительные меры, обещавшие обернуться немалым доходом, с лихвой покрывающим расходы на прочие нововведения королевы, например общественные школы. Тем более, что и на приобретенных выработках вместо наемных чернорабочих можно было использовать заключенных, по примеру казенных шахт и галерных гребцов. Это сразу сокращало возможные затраты, даже учитывая строительство новых бараков и пересылочных пунктов, а сброда на Дне всегда хватает. Однако, понятно, что подобные действия не вызывали энтузиазма у бывших владельцев.

Королева одинаково ровно обращалась и с друзьями, и с врагами, хотя причислить себя к первым еще никто не имел чести. А вот вторых приобрела уже достаточно. Чего стоил только запрет на совмещение светских и церковных званий, занятие духовных должностей светскими вельможами, и назначения аббатов и приоров местными сюзеренами. Не один аристократ разом лишился хороших земель и зависящих от них союзников. По монастырям и приходам прокатилась незаметная волна новых назначений менее покладистыми и уступчивыми священнослужителями. Поговаривали, что вся Курия поголовно начинает и заканчивает день молитвами за здравие Ее Величества, прося Господа о долгих летах ее правления.

Владыки светские, привыкшие считать себя полновластными хозяевами в своих вотчинах, отреагировали тихой истерикой. Кто-то покорно смирялся с трудными временами, но канцлер фон Эренвер подозревал, что ко всем это не относится. Такие настроения не принято предавать огласке, да и опасно.

Они затаились, но не смирились. Да право, затаились ли!

У господина канцлера были все основания предполагать нечто иное.

И снова он стоял перед выбором: либо смириться с королевой Альбертой, приняв ее как неизбежную данность и продолжать действовать, как он уже наметил, либо — пустить все на самотек и получить в скором времени еще одни королевские похороны.

Что лучше: взбалмошная неуправляемая девица или полный хаос?

Наверное, ответ очевиден.

В конце концов, королева тоже вроде бы вспоминает о благе Империи.

Первым и предсказуемым ходом — было бы устранение возможного претендента, обреченного на то, что бы быть пешкой в больших играх. Это было бы совсем просто, и ради спокойствия своей страны Отто Эренвер пошел бы и на такое, взяв на себя гибель невинной души, но...

Для закулисных теней, претендующих на официальную роль — это ничего не поменяло бы. Лишь еще больше усугубило бы последовавшую анархию.

И канцлер развернул настоящую войну: куда там неопытной девочке, делающей первые шаги на этом скользком поприще.

Результатом стало только то, что после полугодового отсутствия королевы в столице, общественное мнение несколько по иному расставило акценты. Действительно, куда правдоподобнее выглядело, что все перемены исходят не от юной девицы, слывшей затворницей, но от самого канцлера Эренвера, крепко связанного с правящей династией.

Истинное положение дел было известно считанным единицам, подавляющее большинство из которых сопровождало Альберту в ее поездке.

Таггерт никогда не отличался болтливостью и подбирал соответствующих подчиненных.

Ивейн — вообще не был склонен к откровенности, а вдобавок, не имел близких людей и иных связей.

Церковники же в совершенстве познали науку лицемерия и ловили попутные ветра получше любого флюгера.

В свою очередь, канцлер после падения Парламента, казалось, ни на йоту не утратил своего влияния, наоборот всячески его усиливая.

Господин канцлер, не желая того, принял на себя главный удар.

ИВЕЙН И ЭЛИЗА (февраль 1421 г.)

'Без сомнения, барон Лейденвер был одним из выдающихся людей той эпохи: он сам был человеком-эпохой. Человек, сумевший создать саму эпоху чернилами и пером. Известно довольно много его портретов, но наиболее удачным следует признать выполненный кистью Рафаила Элькади. Даже в неоконченном наброске мастеру удалось передать черты, которые определили судьбу: воля, стремление к высокому и беспримерная верность. Согласно бытовавшей шутке — в Империи было четверо, которые никогда не спали: Королева, Королевский убийца, Королевский Дьявол и — Королевский секретарь...'

Даниэль фон Цеппельхоф 'Краткая история в лицах'

Возвращение в столицу было безрадостным, причина — того хуже.

Отто фон Эренвер был убит 25 февраля двумя выстрелами в упор студентом Университета Артуром Лейсом, которому отказали в лицензии.

Следовало бы выяснить, было ли убийство рациональным обдуманным решением, вызовом, спланированной акцией, за которой стоял кто-то еще, или результатом расстроенной психики.

Случай был вопиющим, и этим вопросом занялись настолько рьяно, — или непрофессионально, — что Артур Лейс не дожил до суда.

К несчастью он тоже посещал 'Друзей справедливости', был не разлей вода приятелем Ромулена, которого все-таки вышибли чуть раньше. Вроде бы искали и его, но Ромулен куда-то исчез, и поговаривали, что он принял покровительство какого-то эксцентричного старого аристократа, — а еще вернее его молоденькой женушки, — и наслаждается соком солнечных теравийских лоз и обществом, приятным во всех отношениях.

Ромулен появился в Коруне на следующий день после того, как по улицам вихрем пронесся эскорт королевы. Еще более худой и злой. И сразу же развернул боевые действия по всем фронтам.

Потрясение от смерти Лейса для Университетского братства, было едва ли не большим, чем его поступок. Многие были уверены, что школяр оказался просто козлом отпущения, случайно попавшимся не в то время и не в том месте. Однако на вполне сдержанные протесты, несдержанно отреагировала уже Королева. Ей до смерти надоели вечные полемики, памфлеты и критические дискуссии, и Альберта слету нашла решение, казавшееся самым оптимальным.

Да, те самые лицензии.

Метр Ренсар сохранил свое место, но ректора больше не могли избирать. Почти половина преподавателей лишилась своих должностей, без возможности найти что-либо иное. На этот раз королева была готова к возможным волнениям в Университетском городке, что позволило пресечь их в зародыше.

Оцепление, патрули и построенные перед главным корпусом шеренги солдат, заставили задуматься самые горячие головы о том, стоит ли их сложить. Полковник Рамс имел приказ стрелять только при прямой угрозе жизни, но ведь никто, включая его ближайших офицеров, об этом не знал.

Постепенно обстановка вроде бы нормализовалась: ученой братии позволили шептаться по углам, хотя некоторым и пришлось познакомиться с тюремным бытом уже не в Жиоль-блошнице за мелкое хулиганство. Метр Регрен, новый начальник полиции, оставил только патрули, под предлогом охраны правопорядка.

Ивейн Лейденвер когда требовалось, тоже мог проявить решительность. Но над письмом, найденным при канцлере и попавшем через Таггерта к нему, думал долго и серьезно.

С одной стороны, он был обязан немедленно ознакомить с ним Королеву. И это свидетельствовало о его верности и преданности. С другой стороны — о письме было известно только двум офицерам, которые не имели никакого представления о его важности. Оно бросало тень на имя Отто Эренвера — Ивейн уже достаточно знал королеву Альберту, что бы представить, как она расценит действия канцлера. В этой связи, получалось, что он косвенным образом предает человека, которому обязан своим нынешним положением.

Ивейна — это не волновало. Честь он предполагал не как внутреннюю принадлежность, а как безупречную репутацию.

Но у королевы могут возникнуть сомнения на счет его 'моральной устойчивости', — а это чревато.

— Смерть Канцлера доставит нам много хлопот, — позволил себе заметить Лейденвер, все еще сомневаясь.

— Скорее развязала руки, — заметила Королева, — Хороший предлог, что бы провести большой процесс. И разворошить несколько осиных гнезд. А под шумиху взять, тех, кто уже давно портит нам нервы.

Ивейн сдержанно улыбнулся вольному обороту речи.

— В бумагах Канцлера было найдено кое-что важное.

Он положил на стол нераспечатанный конверт. Альберта бросила на него красноречивый взгляд, но лицо секретаря было непроницаемо.

— Монастырь Святого Гервасия? — Королева распечатала конверт.

В один миг лицо ее побелело.

— Как он посмел! — прошипела она, отшвыривая письмо, — Этого уже слишком! Одной строчки достаточно, что бы обвинить его в измене. Ивейн, вы должны изъять ВСЕ бумаги канцлера! Если понадобится, простучите стены, вскройте полы... Все, до последней записки должно быть здесь! Вы меня поняли?!

Ивейн коротко поклонился. Он был великолепным исполнителем, всегда избирая оптимальный способ решения поставленной задачи.

Менее чем через сутки рассортированные архивы покойного канцлера пополнили его собственный. Отдельно королеве была представлена личная переписка.

— Он все же не удержался от интриг! — констатировала Альберта, грустно перебирая письма в Бригит.

— Не думаю, что бы Отто фон Эренвер замышлял что-либо против вас. Скорее всего, он просто хотел иметь возможность как-то влиять на вас. Только еще не решил как, — невозмутимо заметил Лейденвер.

— Это не первая попытка, — Королева легко рассмеялась, — Чего стоит твое появление. Канцлер Эренвер не был слеп. Не думаю, что он не учитывал возможных... побочных последствий. Молодая Королева... Молодой симпатичный секретарь...

— Я не настолько глуп, — Ивейн умудрился сказать это сухо, но доверительно.

— Я тоже, — Королева кивнула, — пиши Указ, Ивейн... Должность канцлера отменяется. Все равно Парламент я восстанавливать не буду. У меня будет своя канцелярия, в ведение которой переходит архив, гонцы, финансы... Все бумаги, через канцелярию — ко мне. Я больше не позволю делать что-либо в обход меня!

Перо Ивейна порхало по бумаге, помечая основные положения. Королева металась по кабинету.

— Сейчас — Таггерта ко мне. Да, — спохватилась она, — Подготовь указ о своем назначении.

Ивейн выразительно вздернул бровь.

— Канцелярию возглавишь ты, — сообщила как само собой разумеющееся Альберта.

* * *

(Клара)

Траурный венок на двери, окна первого этажа завешены черными полотнищами. Дом Эренверов погружен в скорбное молчание, даже слуги скользят бесшумными тенями, и звяканье ложечки за столом звучит в густом тягостном безмолвии неуместно, как праздничный марш.

— Ты уже слышала? — Луиза фон Эренвер обратилась к дочери, не поднимая головы от шитья.

— О чем? — Клара продолжала смотреть в окно, машинально разглаживая складки траурного платья.

— Тело твоего отца еще не засыпано землей, а Королева уже отменила должность Канцлера, как будто синекуру какую-то!

— Какая нам сейчас разница? — девушка безучастно пожала плечами.

— Она учредила свою канцелярию, — с сарказмом продолжила фру Эренвер, — попомни мои слова, вся власть достанется этому выскочке Ивейну. Он и так прибрал к рукам, все до чего смог дотянуться! Помнишь этого нахального мальчишку, который составлял отцу бумаги и вечно совал нос куда не следует?

Клара моргнула и слегка вздрогнула, но раздраженная фру Эренвер этого не заметила.

— Нет справедливости на свете, — пальцы женщины яростно дергали нить, — Твой отец всю жизнь положил служению Империи! Лишней марки себе не взял! Наоборот, мы до сих пор в долгах — как в шелках!

На последних словах в голосе женщины отчетливо ощущались слезы.

— Ивейн оплатил похороны, — но ее словно не слышали.

— Она уже жаловала ему поместье и дворянство! Сыну прачки! Ублюдку!.. Осталось женить на какой-нибудь наследнице!

Клара вздрогнула снова и зябко поежилась. Вспомнила дерзкие шальные глаза, которые, кажется, смотрели на нее с неподдельным интересом...

— В конце концов, папа тоже бастард, — Клара встала, обрывая неприятный разговор.

Луиза Эренвер несколько минут сидела, словно пораженная молнией, хватая ртом воздух.

— Отто фон Эренвер был Королевским бастардом! А его мать благородной женщиной! — донеслось до Клары уже в коридоре.

Отто фон Эренвер был похоронен в фамильном склепе, рядом со своей матерью, слывшей когда-то первой красавицей. Не одно сердце было брошено к миниатюрным ножкам, но она наметила птицу самого высокого полета. Ко всему прочему, прекрасная Маргарита была умна, и эта война королевы Изабеллы, пожалуй была потруднее, чем те, который ведутся с помощью пушек и солдат.

Королева Альберта не почтила семью усопшего своим присутствием, и столь явный знак монаршего нерасположения, несмотря на предпринятые жесткие меры, стал сигналом для остальных. Господа придворные — суевернее деревенских старух, они боятся даже приближаться к тем, от кого могут заразиться невезением.

Луиза Эренвер была возмущена подобным неуважением, однако для Клары это стало даже облегчением — зачем превращать проводы близкого человека в помпезное мероприятие. Она вообще всегда чувствовала себя неуютно в обществе, стесняясь нескладной фигуры, которую трудно было назвать соблазнительной, тусклых не очень густых волос, кожи, почему-то совсем не желавшей сиять свежестью и молодостью, лица, чьи черты были далеки от классических идеалов...

— Какая наглость! Какая бестактность!

Клара скосила глаза на шепот матери и задохнулась, словно от удара в грудь.

'Как ты изменился... Боже, какой холодный у него взгляд...'

Господин королевский секретарь барон Ивейн Лейденвер отстоял поминальную службу до конца, отдавая дань уважения и памяти своему первому покровителю. Мог ли он думать в этот момент, что шестьдесят с лишним лет спустя потомки Аверно и даже Ренцио так же будут стоять в первом ряду у его гроба рядом с многочисленным семейством — безутешной супругой, тремя сыновьями, двумя дочерьми, невестками, зятьями, внуками и правнуками, отдавая дань своему верному слуге и соратнику...

Нет! Он — думал о другом: о том, что ему еще предстоит сделать! Первым делом — продумать саму систему, что бы ни одной осечки, ни одной лазейки. Потом — люди. Это сложнее! Люди всегда могут испортить самую блестящую схему...

'Боже, сколько работы!.. Боже, правая рука Королевы! ..."

Он осадил себя. Незаменимых — не бывает! Канцлер лучший тому пример. А значит — все должно быть безупречно! Он сам должен быть более, чем безупречным...

Ивейн... он стоял так близко от нее, что если бы Клара посмела протянуть руку, то коснулась бы его узкого рукава... никогда он еще не был так близко.

Право, да ведь теперь пропасть между ними уже не так разительна!

Но стихли последние слова заупокойных молитв, и она физически ощутила пустоту за спиной. Не думая ни о чем, не разбирая пути, она бросилась следом...

— Ивейн...

Клара замерла, не в силах подобрать слов. Теперь, когда разница между их положением если не уничтожена полностью, то по крайней мере сглажена.

...Отстраненный прозрачный взгляд ледяных голубых глаз. А за спиной уже тень матушки.

— Мои соболезнования, демуазель Эренвер, — короткий поклон, — Мои соболезнования фру Эренвер.

Стоя на ступенях часовни, Клара смотрела ему вслед и благословляла дождь, который тек по щекам и прятал ее слезы.

* * *

Королева праздновала очередной, никому — включая ее саму — не нужный День Рожденья.

На этом празднике, чужих, — хоть и не желавших в том признаться, — было двое: она сама и ее секретарь.

Альберта наблюдала за уверенно держащим себя, как всегда более чем сдержанным Ивейном и понемногу проникалась их схожестью.

Им обоим было глубоко противно так называемое 'высшее общество', и в тоже время — они жаждали признания...

Королева!

Уж в этом-то она властна более чем!

Прости, Ивейн, но позже — ты поймешь...

— Барон Лейденвер...

— Ваше Королевское Величество, — поклон.

— У вас усталый вид, вы совсем невеселы. Я понимаю, последние дни вы сбиваетесь с ног... вам следует отдохнуть! К тому же, вы так и не побывали в своем имении, — боюсь, я слишком злоупотребляла вашей помощью.

Кипятком обжигающее непонимание!

Не гнев, досада или обида — именно не понимание: что я сделал не так?!!

Жадные лица вокруг, ловящие каждый жест, каждый знак: отблеск взгляда, отзвук тона — намек...

— Прежде, чем вы покинете нас, — сопроводите меня в танце.

Сейчас очередь павана и они начинают его с середины.

Альберта не танцевала, наверное, век. Ивейн — начал брать уроки не так давно: когда стал в состоянии их оплачивать.

— Вам пора жениться, барон Лейденвер, — замечает Королева межу па, — Я хочу, что бы ваше имя было кому передать.

Он начинает понимать.

— При всем почтении, мое положение...

— Ваше положение — это я! Я желаю, что бы оно было упрочено.

— Я не смею благодарить Ваше Величество.

— Вы отблагодарите меня тем, что как можно быстрее решите этот вопрос. Ваш ум нужен мне ежедневно...

Финальный поклон.

— Я повинуюсь Вашему Величеству. И отбываю немедленно.

Королева Альберта даже не улыбнулась — она была уверена.

Они поняли друг друга, и Ивейн, как всегда, сделает все наилучшим способом.

Уйдя с бала раньше всех, Ивейн почти летел по коридорам. Королева ясно выразила свою волю...

И эта воля была его благословлением!

Он подошел к поставленной задаче со всем пылом: вначале отобрал семейства не слишком знатные, — его никто бы не принял в них, несмотря на всю протекцию Королевы, — но и значительные сточки зрения геральдики и истории.

Затем, следовал отбор тех семейств, в котором были пригодные для брака дочери — девицы от 14 до 25...

Все-таки жена предпочтительно не должна быть старше и — на много младше мужа. И чем больше разница — тем хуже...

Однако выбирать пришлось уже по другому критерию — благосостояние будущих родственников. Только потом Ивейн распорядился своему новому штату собрать информацию о заданных девицах.

Не официальную: какой долей ренты и прочее, — могли располагать его потенциальные невесты он знал и так. Информацию он собирал личную, хотя обошелся и без портретов.

Ивейн Лейденвер — предпочитал изложенные на бумаге факты.

Желательно, чтобы бумага была гербовой.

Окончательно он сделал выбор, просматривая отчеты уже в Лейденвере.

Лейденвер... Это была сказка! Детская мечта... Роскошный особняк с парком, прудами, в окружении холмов... И он — хозяин!

Сумрачная аллея буков, вязов и тополей вела к новомодному трехэтажному строению. Оно несколько пришло в запустение из-за перипетий последних лет, но требовалась только умелая рука.

Впервые никуда не торопясь, гуляя по своему парку, Ивейн понял, что можно наслаждаться тишиной, безлюдием, безмятежностью...

Сидя на скамеечке на берегу своего пруда, барон Лейденвер и определился с возможными супругами.

Конечно, он не рассчитывал на мгновенный успех, но, в конце концов, — он умел добиваться целей!

Сделанное письменное предложение не удивило, а просто потрясло семейство Рейвендорф.

Первым побуждением старого барона было попросту разорвать послание составленное в оскорбительно-казенном тоне. Баронесса подняла письмо, брошенное мужем в приступе праведного гнева, и задумчиво посмотрела на виновницу беспокойства, присутствующую тут же.

Элизе шел уже двадцать первый год — поздновато для невесты. Эпонина Рейвендорф была вынуждена с грустью признать, что хотя внешность ее единственной дочери безупречна с любых позиций, — толку от этого никакого. Предложение барона Лейденвера было единственным, полученным Элизой по той простой причине, что иного приданого, кроме имени у нее не было.

Как средств и возможностей для охоты на мужа при дворе, закрытом для них еще покойным Августом ввиду горячего нрава Манфреда Рейвендорфа.

Однако, похоже, что именно имя и требуется Лейденверу, чье происхождение было известно всем. За новоявленным бароном стоит Королева и не приходилось сомневаться, что он действует с ее ведома, если не по прямому приказу. Стоило ли еще больше сориться с коронованными особами?

Примерно в это же время барон Рейвендорф, уже успокоившись и вернув себе способность рассуждать здраво, с не меньшей грустью, чем его супруга, думал о том, что к тому времени как его долгожданному и обожаемому двенадцатилетнему сыну придет пора вступать в наследство — ему достанется лишь рассыпающаяся груда камня, заполненная закладными. Не первый год ему приходилось ломать голову, на чем можно сэкономить и где достать деньги в принципе...

Элиза же получала шанс не остаться в старых девах и окончить свои дни приживалкой у кого-нибудь из дальней родни.

Но Лейденвер! Это уж ни в какие ворота!

За обеденным столом царило напряженное молчание, но Элизе не надо было слов, что бы знать о чем именно думают родители.

— Папенька, я полагаю, что мне самой следует поговорить с бароном Лейденвером о его лестном, — последнее слово прозвучало несколько ядовито, — предложении. Вы не могли бы послать ему соответствующее (и снова капелька ехидства) приглашение.

Манфред и Эпонина Рейвендорф переглянулись.

— Это ее жизнь, — тихо проговорила баронесса мужу, и больше не подняла глаз от тарелки.

Барон Рейвендорф сжал серебряную вилочку так, что она согнулась на подобии штопора.

Ивейн не заставил себя ждать, выехав как только получил ответ из Рейвендорфа. Следуя за указывающим дорогу слугой, он оценил, что представленные ему сведения были не точны — замок и поместье в целом, как оказалось, были в еще более плачевном состоянии. Его невеста смотрелась здесь неуместно, как чайная роза на деревенской грядке, и судя по взгляду — она сама это великолепно осознает.

Похоже, выбор был сделан правильный...

Элиза Рейвендорф придирчиво осматривала жениха, почти не скрывая своего плохого настроения. Барон Лейденвер, поднятый Королевой на недосягаемую высоту, в руках которого сосредоточились практически все нити, ведущие к Королеве — вызывал у нее болезненное любопытство. Она почти желала, что бы он оказался безобразным пошлым стариком, что бы иметь основание своему отказу или хотя бы венец мученицы, жертвующей собой во имя семьи!

Но к ней приближался худощавый не слишком высокий молодой человек с гладко зачесанными назад светлыми волосами, одетый строго и с некоторым щегольством, которое трудно было ожидать от человека, начавшего карьеру с поваренка.

Его сдержанная и уверенная манера себя вести невольно располагала к себе, и при этом необъяснимым образом раздражала — безродный выскочка не должен быть таким.

Элиза сделала приглашающий жест и отметила, что его холодные голубые глаза смотрят на нее с не меньшим интересом.

— Демуазель Рейвендорф, я догадываюсь, что вы собираетесь ответить мне, — его шокирующе чувственные губы изогнулись в улыбке, — но позвольте мне все же сказать несколько слов.

Элиза чинно сложила руки на коленях и постаралась унять распаленное деревенской глушью воображение.

— Я слушаю вас, барон, — в его присутствии этот титул прозвучал гораздо более естественно, чем раньше.

— Вы производите впечатление девушки умной, поэтому я буду говорить с вами прямо, хотя некоторые вещи могут быть вам неприятны.

Элиза склонила голову, еще больше заинтригованная.

— В нашем случае речь изначально идет о браке по расчету. И я хочу, чтобы расчет был честным. Для вас не секрет, что за моей спиной не стоит 10 поколений благородных предков. В случае нашего брака, я получаю титул и герб, не нуждающиеся в каких-либо дополнениях. Ваша семья в немилости и бедна. Этот брак даст вам место при дворе — не думаю, что такая девушка, как вы с радостью хоронит себя в местной грязи, — достойную старость отцу и матери, образование и карьеру брату. Остальное будет зависеть от вас.

Пауза была необычайно долгой. Потом он продолжил:

— Мы с вами не связаны нежным чувством, поэтому вы будете полностью располагать собой. Единственное, что мне все-таки хотелось бы, так это растить все же своих детей.

Последнее замечание граничило с грубостью и несло людской, но Элиза думала не об этом.

Удивительно, уступая так много, он не выглядел униженным, скорее обсуждающим выгодную сделку.

Если бы он начал говорить с ней о любви, нести слащавые глупости, Элиза с негодованием выставила бы его. О, если бы он был стар или уродлив!.. Но перед ней сидел привлекательный, даже несколько смазливый, полный сил и честолюбия мужчина, который обращался прежде всего к ее уму. Его взгляд был по-деловому оценивающий и — Боже! — ей это нравилось!

Элиза улыбнулась ему.

— Я совершила бы ошибку, о которой жалела всю жизнь, если бы не приняла вашего предложения, барон. Думаю, мы прекрасно подойдем друг другу.

Улыбающийся Лейденвер со тщательно отработанным изяществом склонился к ее руке. Было заметно, что он откровенно доволен.

— Я действительно счастлив, демуазель, что вы приняли мое предложение, — искренность в его голосе была выверена до унции.

Жизнь обещала стать интересной!

Может ли быть что-то менее значительным, чем свадьба простолюдина и провинциалки?

Будем честными, такое событие врядли бы вообще заметили. Если бы заметили то, только как повод указать им их место, — последнее с краю... у двери... А еще лучше — за ней.

Однако ситуация резко меняется, когда становится известно, что мероприятие почтит своим присутствие королева. Свадьба Ивейна Лейденвера приобретает статус из события личного плана — в знаковое: из-за ограниченного числа приглашенных. Кто удостоится чести попасть в четко обозначенный круг особ близких к государыне?

О том, что бы свадьба состоялась в столице, тоже распорядилась королева, хотя родители невесты без сомнения предпочли бы скромную церемонию в фамильной часовне.

Манфред Рейвендорф не находил себе места с тех самых пор как матримониальное предложение королевского секретаря было самым неожиданным образом принято его уверенной в себе дочерью. Фигура будущего зятя его не впечатлила при личном знакомстве, и, определив его для себя как человека расчетливого, беспринципного и циничного, барон все же решился на разговор с дочерью перед самым отъездом.

— Элиза, дорогая, — он нервно расхаживал по кабинету, — Я понимаю, что стесненное положение нашей семьи лишает тебя многих радостей, столь значимых для молодой девушки. Что тебя должно угнетать отсутствие общения с достойными молодыми людьми, среди которых ты могла бы найти более подходящую партию... Я хочу сказать, что тебя никто не заставляет идти под венец, и ты абсолютно свободна в своем решении. Ты не обязана этого делать...

Элиза с удивлением слушала долгую и несколько бессвязную речь отца.

— Папа, но я хочу выйти замуж за Лейденвера!

— Элиза, — барон Манфред стиснул руки дочери, — Подумай! Я не буду спокоен, зная, что моя дочь несчастна.

— Не беспокойся, папа. Я думаю, что буду очень счастлива.

Элиза пресекла дальнейшее обсуждение. Она с трудом могла спать, так ей не терпелось попасть в столицу.

Все ее ожидания и надежды оправдались сверх меры. Ивейн принял их в своем доме на набережной Согласия, не нарушая приличий, ибо он преимущественно жил во дворце, дабы всегда находиться под рукой королевы.

— Как видите, демуазель Рейвендорф, дом в прекрасном состоянии, но отделка оставляет желать лучшего. Я им совсем не занимался, а в скором времени нам предстоит принимать Ее Величество, не считая еще сотни знатнейших семейств. И вам наверняка захочется обустроить дом по собственному вкусу и удобству. Кроме того, понадобится соответствующий штат прислуги.

Элиза рассматривала старомодные обои, желтеющую штукатурку, мебель в чехлах, едва подавляя желание закружится в легкомысленном танце и прикидывая, что времени у нее совсем не много.

Впрочем, когда женщина хочет потратить деньги, ей много времени не требуется.

А скучать уж не придется точно! Она уже послала горничную разузнать, кто считается самым лучшим портным, что бы сегодня же нанести ему визит: не может же она появиться на людях в том убожестве, которое они привезли в сундуках! Это было бы катастрофой и позором, немедленно поставившей на ней несмываемое клеймо парии.

— Мне бы хотелось поговорить с управляющим и узнать какой суммой я могу располагать, — сладко пропела будущая баронесса.

— Свои дела я веду сам. Поэтому могу сейчас же ответить на ваши вопросы.

Услышав, сколько он определил на содержание дома, устроение приема, и какая сумма назначена ей на личное содержание, Элиза почувствовала, что у нее кружится голова, — отец тратил меньше за год!

Ивейн наблюдал за выражением лица своей невесты с улыбкой в вечно холодных глазах: эта женщина создана, что бы блистать, и она это знает. Он не мог бы сделать лучший выбор, что бы засвидетельствовать достигнутое им положение, а главное, — она готова быть его союзницей.

Собственно, именно это он и подразумевал под словом верность.

Время до свадьбы пролетело в сумасшедших хлопотах, среди которых тихая провинциалочка продемонстрировала себя естественно, как рыба в воде.

В последние минуты своего девичества, Элиза фон Рейвендорф придирчиво оглядывала себя в зеркало. Свадебное платье подкупало своей роскошью, но не выглядело кричащим. Изумительный гарнитур из топазов и аметистов превосходно шел к ее глазам. Чувствовалось, что его тщательно подбирали, — и какая разница, почему он это делал. Она решила одеть именно это вместо фамильных драгоценностей матери, — Ивейн поймет знак.

Элизе в высшей степени нравилось виденное отражение: она выглядела именно так, как и должна выглядеть наследница рода Рейвендорф, чья благородная кровь читалась в каждой черточке породистого лица, посадке головы, форме ногтей...

Элиза упивалась моментом, когда отец вел ее к алтарю и все взгляды были обращены на нее. Огромный усыпанный цветами, увитый лентами, весь в разноцветных полотнищах флагов собор. Острый взгляд королевы, от которого слегка покалывает кожу... Знатнейшие вельможи Империи, среди которых ей отныне предстоит вращаться... Шафером у Ивейна настоящий принц, не меньше.

И какой принц! Что-то вроде прирученного тигра.

Из всего этого великолепия немного выбивался только барон Рейвендорф, не пожелавший, быть обязанным зятю еще и нательной рубашкой.

Элиза улыбалась, подавая руку жениху в черном бархате. Она не будет ему изменять — это недостойно и глупо.

Губы уже супруга едва наметили положенный поцелуй, новобрачные склоняются перед королевой... У Элизы сердце стучит в висках.

Альберта с некоторым удивлением рассматривала жену Ивейна. Она ожидала увидеть скромную серенькую особу, скорее всего недавно покинувшую детскую и отлученную от нянек.

Эта женщина была хороша, как породистая скаковая лошадь. Изящна и величава. Выступает так, что королеве есть чему поучиться.

А в глазах — омуты гуляют...

Знает ли Ивейн, с чем играет?

— Вы сделали правильный выбор, — обратилась к ней Альберта.

— Разве я могла поступить иначе, — тонко улыбнулась баронесса Лейденвер.

Королева улыбнулась в ответ недосказанному, оценив собеседника.

— Я буду рада видеть вас среди моих фрейлин.

— Это большая честь, — Элиза присела в реверансе, бросив взгляд на мужа.

У Ивейна дрогнули уголки губ, он тоже оценил короткую беседу.

Шквал поздравлений обласканной своенравной королевой четы постепенно переходит в прием, и новобрачные открывают бал вдвоем.

— Лишний раз убеждаюсь, что не ошибся в выборе, — Ивейн непринужденно вел невесту в танце.

Невеста — цвела!

Он уверенно вел в танце свою невесту.

Жену!

Не кстати перед глазами встало другое девичье лицо. 'Анна?.. нет... Клара. Дочь Эренвера звали Клара'

Когда-то, в другой жизни, — она была недосягаема для него.

А сейчас, он был женат на женщине, которая превосходила ее красотой, умом и обхождением в десятки раз...

В эту ночь он любил ее так, как будто она была его первой женщиной. В каком-то смысле, так оно и было.

После свадьбы молодые супруги виделись не часто. Баронесса Лейденвер не заставила дважды повторять приглашение в штат фрейлин королевы, не собираясь при этом довольствоваться местом какой-нибудь подавальщицы платка, Ивейн же и так работал, похоже не 24, а все 48 часов в сутки и полностью одобрял рвение жены.

При таком образе семейной жизни, встретились они не за общим столом в своем доме, а в дворцовом коридоре.

Ивейн поцеловал протянутую руку, перехватив по удобнее пухлую папку.

— С нашей последней встречи вы стали еще красивее, баронесса.

У Элизы что-то дрогнуло внизу живота.

— Вы заняты сегодня вечером, барон? Возможно, мы могли бы поужинать вместе.

— Для вас, баронесса, у меня всегда есть время.

Поймав любопытный взгляд пробегавшего мимо пажа, Элиза со смешком заметила:

— Мы так и не виделись со свадьбы, барон. Еще немного и нас обвинят в небрежении супружеским долгом.

— Сударыня, я никогда не пренебрегаю своим долгом, — многообещающе подчеркнул барон Лейденвер, прежде чем удалиться.

Для совместного ужина, — и с продолжением — надо было еще изыскать возможность. И как это во дворце кто-то еще умудряется изменять вторым половинкам!? Для этого надо обладать навыками профессионального шпиона или задатками чародея! Но баронесса постаралась на славу, и ужин совсем не понадобился... почти. Кроме десерта.

О эта восхитительная благопристойная распущенность! Назначать свидания собственному мужу, да еще так, как будто они едва знакомы.

А разве знакомы?

Кто этот незнакомец, пьющий ее прерывистое дыхание... Чьи руки сейчас причиняют сладостную боль наслаждения... Кто он, берущий ее так глубоко, мощно и резко, словно ураган пронизывающий тело...

Когда он раздевался, Элиза ухитрилась разглядеть у него на спине слева у лопатки длинный тонкий шрам.

След от хлыста? Кто-то ударил его хлыстом с такой силой, что остался шрам... Почему-то эта мысль привела ее в восторг до сладкой дрожи во всем теле. Широкий замах, свист рассекаемого воздуха и гибкое жало опускается, вырывая полоску кожи, — кровь, судорожная волна боли... С горловым стоном баронесса Лейденвер фон Рейвендорф впивается в губы мужа, что бы потом, позже — оплести его плющом и уснуть, прижимаясь к плечу 'незнакомца'.

Она не хочет его знать, — так интереснее.

Проснувшись утром в одиночестве, Элиза потянулась и снова опрокинулась в надушенные подушки — Ивейн, ты неподражаем! Сбежать, как от надоевшей любовницы!

Она звонко расхохоталась.

В следующий раз приглашение ему что ли послать... на карточке с золотым обрезом!

Деловитый, собранный, как всегда застегнутый на все пуговицы с непроницаемым выражением лица — Ивейн. Однако присутствует в его облике еще какая-то неявная нотка, как будто едва уловимый аромат духов.

— Вы просто светитесь от счастья, — со сдержанной улыбкой заметила Королева.

Счастье?

Удивленный Ивейн недоуменно поднял голову.

Да! Он, барон Ивейн Лейденвер фон Рейвендорф, Глава Ее Величества Канцелярии, был счастлив.

Альберта отвернулась. Пусть... ей было приятно, что хотя бы один человек рядом с ней был уверен в себе и судьбе, доволен и счастлив. Пусть таким своеобразным способом...

А ты?

Они с Ивейном всегда понимали друг друга с полу слова, так может быть и ей нужно именно это...

Принять предложение того же Геллера, который уже надоел ей своими посланиями и намеками. Свалить на его плечи все заботы и наслаждаться, примеривая на себя маски и роли. Любовника завести...

Альберта подумала о том, кого она единственного могла представить в этой роли и сразу же закрыла тему.

К тому же, Геллер будет думать о благе Империи еще меньше, чем ненавидимые ею аристократы. И Нарантий будет не доволен, а противопоставить их флоту, империи пока нечего... Королева вернулась от пустых мечтаний к насущным заботам.

ВРАГ (март 1421 г.)

'Королева проводит дни свои не в праздных увеселениях, но трудах. А за спиною ее — всегда стоят двое. Один — клинок. Говорят, он безумен, и это — правда! Он убивает по собственному удовольствию и развлекается, растлевая и умучивая невинных. Прозывают его Королевским убийцей, ибо королева спускает его на тех, кто неугоден ей, как пса со створки...'

Бен Майналь, Записки скромного путешественника.

Одиночество и безмолвие могут свести человека с ума.

Каменный мешок: хотя камера довольно большая — 8 шагов в длину, 6 в ширину. Дверь всегда заперта, тюремщик сюда не заходит...

В камере нет ничего кроме охапки соломы в углу. На соломе, поджав ноги, сидит узник. Он молод. Его волосы спутаны, он грязен и бос, одежда пришла в негодность, и почти не прикрывает худого тела.

Но цепей на нем нет.

Человек смотрит вверх. На узкую зарешеченную дыру под потолком, сквозь которую не разглядеть даже неба, но проникает скупой чахлый свет. Его глаза прозрачны и пусты. Он вздрагивает, кожей ощущая сгущающуюся в камере темноту... Но от этого никуда не деться, и узник обречено затихает в углу.

Лязг открываемой двери прервал и без того некрепкий тревожный сон. В камеру входят люди с гербами на рукавах. Пламя факелов мечется по лицам. Они протягивают к нему руки, и смертный ужас переполняет его. Из горла вырывается крик...

Его вытаскивают из камеры. Узник тщетно бьется в крепких руках. Внезапно он резко выгибается, пытаясь бежать, но один из них с размаха опускает ему на голову кулак. На половину оглушенный, он продолжает цепляться за них, бессвязно умоляя о чем-то.

Его вталкивают в комнату, поднимают с пола. Какие-то люди тормошат его, они что-то говорят, — он не понимает что... Он почти не осознает, что происходит вокруг: страх наполняет все его существо... Он погружается в оцепенение.

Сильная пощечина приводит его в себя. Человек с лицом хищной птицы держит его за подбородок.

— Как ваше имя? — требовательно бросает он в остекленевшие от ужаса глаза, — Вы помните кто вы?

Его трясут:

— Имя!

— Л-л-Лоренцо Ренцио... — узник корчится на полу, задыхаясь от рыданий.

Отмытый, подстриженный, выбритый, переодетый он идет к карете. Его окружают стражи в форме. От свежего воздуха кружится голова, мир наливается обморочной чернотой, и капитан почти втаскивает его на руках...

Долгий путь — проходит мимо его сознания. Остановка. Узник не может идти сам, и его бесцеремонно тащит стража. Он снова теряет сознание...

— Я хочу знать ваше мнение.

Королева сидела за столом в своем кабинете. Напротив стояли двое — худощавый нервный человек лет 40 и капитан в черном.

— Метр Бетти?

— Пациент сильно истощен, но отдых и хорошее питание это поправят. В остальном, — он пожал плечами, — я, к сожалению, врачую только тело. Пока я даю ему сильное успокоительное, и он почти все время спит...

— Капитан, — Королева быстро развернулась, заметив легкий резкий жест.

— Я могу говорить прямо?

— Разумеется, — кивнула Королева, — одна из причин, по которой я прощаю вам вашу грубость — ваша честность.

— Эту проблему следовало решить еще вашему батюшке.

Она медленно наклонила голову.

— Счастье еще, что он не гадит под себя.

Королева сидела, не отрывая взгляда от стола.

— Господа, вы свободны от своих обязанностей в отношении... данного лица, — Королева по очереди обвела их глазами, — можете идти.

Мир мерцал где-то на грани восприятия...

Первой мыслью той части его существа, которая еще могла мыслить, было, что он окончательно сошел с ума. Однако спустя какое-то время в голове немного проясняется. Он хмурится.

'Где я...'

Следующая мысль наполняет его невыразимым страхом и отчаянием: 'Кто я?...'

— Имя! — звучит в ушах жесткий голос...

Он мечется по постели и вдруг затихает, широко распахнув глаза:

'Лоренцо Эмилио Ренцио...'

Вздох!

Он медленно оглядывается. Из мебели в комнате только стол, стул и простая кровать без полога, на которой он лежит: от такой роскоши его начинает трясти...

И еще — здесь есть окно! Настоящее окно, сквозь которое видно небо и верхушки деревьев.

Лоренцо с трудом встает. От слабости кружится голова, и подкашиваются ноги. Хватаясь дрожащими руками за стену, он доходит до окна. Оно не слишком широкое и забрано двойной ажурной, но, тем не менее, крепкой решеткой, сквозь которую не просунуть руки. Стекло установлено между решетками, так, что его не разбить из комнаты. Но узник об этом не думает. Он просто смотрит, не замечая текущих по щекам слез...

Без сил Лоренцо сползает по стене на пол, чувствуя накатывающую обморочную слабость. Еще чуть-чуть и он снова потеряет сознание...

...Он опять в постели, хотя не знает, как в ней оказался. На столе поднос с едой. Молодой человек просто не помнит, когда он в последний раз видел вино и нормальную пищу, но он почти не может заставить себя есть. Кажется, его чем-то опаивали. Он не может определить чем, но ему все равно.

Вино сильно ударяет в голову, хотя он едва смочил им пересохшие губы, однако организм отвык от подобных излишеств. Не смотря на это, Лоренцо не ложится. Он подставляет стул к окну и тихо смотрит на бегущие облака...

Он пытается думать... Он не знает, сколько провел времени — где? — всплывает слово — Рокуэр... И не знает, почему, — зачем — о нем вспомнили... В чем смысл этой игры... Он никто... сброшенная с доски пешка, он бесполезен игрокам...

Тонкие пальцы беспомощным жестом касаются висков. Голова раскалывается от боли...

...Заполненная народом площадь и глас, — отмеряющий тебе последние минуты жизни: читают приговор.

Руки так стянуты за спиной, что даже при обратном желании — осанка остается царственной...

Какого черта?! Какого черта он ввязался в драку... Какого черта испугался прыгнуть в тягучие волны — минута промедления стоила месяцев мучений!

Что бы окончилось все на эшафоте...

Бездарность!

А ведь сейчас — достаточно одного мига: он думает не о пистолях — ненадежное оружие! Но метнуть нож... или даже умелый стрелок с какой-нибудь крыши и — недотравленный Август Аверно станет историей...

Идиот! Ты бы еще своему палачу советы давал!

Тычок — плечи упираются в плаху: красное сукно... Как же — хоть и разбавленная, а все же королевская кровь...

И мутная сталь королевских глаз равнодушно смотрит, как осужденного ставят на колени, а палач откидывает каштановые пряди с шеи и отдергивает белоснежный (последняя честь — издевкой) воротник сорочки...

Холодное лезвие, намечая удар, касается кожи... Лоренцо не закрывает глаз.

Еще более пронизывающий холод на смену...

Ногти готовы впиться в кожу ладоней — но они давно сломаны...

Рывок! И снова — сталь королевского взгляда:

— Благодари, щенок, за милость...

— Не за что, — отметает Август, обещая, — Ты еще пожалеешь!

Не все короли держат свои обещания...

Август — не из их числа!

Лоренцо в холодном поту садится на кровати, — сон... знакомый сон...

Дверь открывается почти бесшумно. Во всяком случае, не слышно лязга замков.

Лоренцо вздрагивает и резко садится.

Входит высокий сухопарый человек в простой серой рясе. Лоренцо поднимает на него воспаленные после бессонной ночи глаза, обведенные почти черными кругами. Потом отворачивается. У него дрожат губы, но голос тверд. Он произносит только одно слово:

— Когда?

Священник, садящийся на подставленный к кровати стул, удивленно вскидывает брови:

— Что?

— Когда я умру?

Священник быстро отводит глаза, что бы скрыть жалость и в один момент принимает решение как и что ему говорить:

— Этого не дано знать никому, — голос его сильный, но мягкий, — Успокойтесь... Я — отец Урбан, и пришел вовсе не готовить вас к казни. Наоборот.

Лоренцо откидывается к стене. Он ничего не понимает.

— Я имею от Королевы конкретные указания на ваш счет. Вы, скорее гость, чем пленник. Единственное о чем вас просили бы, так это не покидать пока своих покоев, которые сейчас готовятся, без сопровождения.

Лоренцо смотрит на него так, как будто перед ним призрак или сказочное чудовище. Он протягивает дрожащую руку, касается серой сутаны и с облегчением закрывает глаза.

— Господи, значит, я еще не сошел с ума до такой степени! Вы действительно есть и вы действительно это сказали!

Отец Урбан встает, что бы скрыть волнение. Он идет к столу и наливает немного вина.

— Выпейте, — он поддерживает молодого человека за плечи и подносит стакан к его губам.

Зубы стучат по краю.

Священник снова садится рядом.

— Я могу вас заверить, что вашей жизни ничего не угрожает. Я знаю это совершенно точно, поскольку являются исповедником Ее Величества. Пока, вы поручены моим заботам, что бы ваше здоровье полностью восстановилось...

Пока он говорит, Лоренцо понемногу успокаивается, дыхание становится ровнее, с лица сходит бледность.

— Простите...

— Не беспокойтесь, — отец Урбан отвернулся, давая ему время справиться с собой.

— Королева? — Лоренцо после паузы взглянул на него с внезапным интересом.

— Вот уже три года, как на престол взошла Ее Величество Королева Альберта — Вильгельмина — Августа — Фредерика — Виктория 1 Аверно.

— Три... года?!... — его глаза потрясенно расширились, — какое сегодня число?

— 17 марта 1421 года

— Шесть лет... — Лоренцо сжал голову, пытаясь осознать услышанное.

Он провел шесть лет в Рокуэре — в каменном мешке с дырой под потолком в одиночестве и безмолвии...

Одиночество и безмолвие могут свести человека с ума...

Быстро закончив с исповедью, давно ставшей чем-то средним между формальностью и совещанием, Королева обратилась к прелату, и в голосе ее звучало неподдельное любопытство.

— Скажите же мне, наконец, что вы думаете о Ренцио?

— Пока я не могу составить какое-либо определенное мнение о его характере. Ведь наша беседа была непродолжительна, а он не оправился после сурового заключения. Могу сказать лишь, что Лоренцо Ренцио, как ни странно, в здравом уме.

Королева была довольно задумчива.

— Он доверяет нам?

— Не думаю, — улыбнулся отец Урбан.

— А вам? — пустила стрелу Альберта.

— Что говорит о немалой выдержке, мужестве и уме!

Альберта тоже улыбалась.

— А ведь он вам понравился!

— Я отдаю должное человеку, который в столь юном возрасте сумел выдержать выпавшее ему испытание.

Королева и экзекутор смотрели друг другу в глаза так, как будто продолжали беседовать между собой.

— Я правильно понял ход мыслей Вашего Величества?

— Вы сами учили меня этому.

— Как вижу, весьма успешно.

— Время покажет!

Лоренцо был до смерти испуган происходившими переменами. Его перевели... нет, ему предоставили роскошные покои в левом крыле дворца. Насколько он заметил, стражи не было, как не было и решеток. Его посещал врач, к его услугам были любые мелочи вплоть до батистовых платков с личной монограммой, — откуда они только их взяли?.. Но даже радость от возможности привести себя в человеческий вид отступала перед тревогой.

— Не торопитесь. Осмотритесь, — внушал ему монах, наносивший ежедневные визиты.

— Признаться, мне трудно привыкнуть. Перемена слишком разительна. Слишком внезапна.

Он даже на прогулку еще не отваживался.

— Вы не доверяете Ее Величеству. Подозреваете, что ваше освобождение — какая-то комбинация.

— Что, настолько заметно? — в глазах Лоренцо мелькало смущение.

— Не заметно. Но очевидно, — тонко улыбался отец Урбан, — что ж, не буду вас разубеждать. Смотрите сами.

Мучительно ныли виски, Лоренцо не мог сомкнуть глаз. Мысль о том, что здесь замешана его семья, он отбросил сразу. Скорее Королева пытается поиграть с ними в кошки мышки. А возможно, они хотят воспользоваться им по-другому...

Но того, что произойдет, — он не мог предположить в принципе!

Солнце заливало королевский кабинет.

— Садитесь.

Лоренцо удивился.

Девушка у окна сделала неопределенный жест и села напротив. Какое-то время они молча рассматривали друг друга. Пожалуй, она была бы красива, но власть уже отметила ее своей рукой. Королева улыбнулась.

— Разумеется, я пригласила вас не просто так, съер Ренцио. Положение, которое образовалось между нашими родами довольно сложное, и существует достаточно долгое время, что бы мы могли надеяться его разрешить так просто.

Лоренцо внезапно обнаружил, что у него болят пальцы, и заставил себя разжать руки. Королева разглядывала его откровенно и пытливо, нахмурив тонкие четкие брови.

— Мы совершили ошибку, которая дорого вам обошлась. Я не хочу совершить еще одну, которая обойдется вам еще дороже.

Лоренцо с ужасом ощутил признаки возвращающегося безумия. 'Еще немного, и я закричу' — отстранено подумал он. Перед глазами стояла узкая зарешеченная дыра, до которой было невозможно дотянуться...

Королева продолжила:

— Вы дворянин высокого рода и прекрасно понимаете, что значит честь...

...А ведь ей всего 18, он старше ее на 5 лет... Шесть лет в Рокуэре...

— Я предлагаю вам свободу, герб, земли! Я предлагаю вам Королевское покровительство. В обмен — на вашу верность! Вы займете положение, которого достойны. В обмен — я прошу слово чести!

Какое-то время он сидел, уткнувшись взглядом в пол. Потом медленно встал. Голова была как в чаду. С трудом преклонил колено, подумав, что вот-вот упадет в обморок...

— Ваше величество, у меня нет при себе меча...

— Подождите, я не тороплю вас, — Королева вскочила, — я понимаю, что это может для вас значить! Подумайте! Я клянусь, вам не причинят вреда в любом случае...

Глядя ей в глаза, он покачал головой:

— Выбор сделан! Я клянусь быть верным вам и стране. Никогда моя рука и мое слово не обратятся против вас.

— Я верю вам, — голос Королевы дрогнул, — благодарю!

Лоренцо Ренцио без памяти рухнул к ее ногам...

Когда это произошло? Возможно, пока она ошеломленно смотрела на рассыпавшиеся по ковру у самых ее ног каштановые кудри... Возможно, в тот момент, когда он увидел ее рядом с собой на коленях, встретил обеспокоенный взгляд серых глаз, а их пальцы случайно соприкоснулись на протянутом ею бокале...

Как бы то ни было, это ровным счетом не могло ничего значить!

Лоренцо, сидя в кресле, постепенно приходил в себя. Королева стояла, отвернувшись к окну.

— Поезжайте в Регенгаас, — голос ее звучал мягко, — Ивейн передаст вам все бумаги. Сопровождение готово.

У Лоренцо дрогнули ноздри, — все повторяется, как и полсотни лет назад это будет Регенгаас, — но Королева со вздохом продолжила, опережая его мысли.

— Возвращайтесь, когда позволит здоровье. Я буду всегда рада видеть вас в столице.

Принц Ренцио встал и поклонился.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

Неожиданный визит отвлек Лоренцо от размышлений, что бы это могло значить вообще и от королевы в частности. Перед ним возник подтянуто-строгий молодой человек. Четкий строгий поклон. Строгий деловой тон.

— Ваше Высочество.

Лоренцо удалось не выдать себя: он и до заключения не был избалован подобным обращением.

— С кем имею честь?

— Ивейн Лейденвер, Глава Ее Величества канцелярии. Ее Величество уполномочила меня передать вам следующие документы. Ознакомьтесь.

Лоренцо развернул хрустящую бумагу и ощутил, что задыхается. Свидетельство было вполне стандартным, если не считать того, что сим документом подтверждалось владение Лоренцо Эмилио Ренцио и его потомков имением Регенгаас. Лоренцо едва удержался оттого, что бы не перевести дыхание. Документ был подписан не Королевой и ни чем не отличался от сотен земельных свидетельств. Даже если его арестуют и отправят на плаху, Регенгаас, последний из замков Ренцио, будет принадлежать ему и его детям. Одно из двух, — либо Королева действует без каких-либо тайных планов на его счет, либо ее не беспокоит лишняя тягомотина с реквизицией...

Второй документ с чеканным королевским росчерком содержал подтверждение его титула, соответствующих привилегий и разрешение на использование герба рода Ренцио. Ни чего не упустила. Надо отдать должное. Из его фамильного герба была удалена лишь королевская корона и — полоса Филиппа Бастарда.

— Благодарю вас, Лейденвер.

— Все в порядке, Ваше Высочество?

— Да. Более чем.

— Имею честь.

Ивейн откланялся.

Лоренцо проводил его задумчивым взглядом: просто ходячая канцлерская печать — и где она только такого нашла?

* * *

Наткнувшись у своей двери на гвардейца, Лоренцо не удивился. Удивился он, когда гвардеец отдал ему честь.

— Кто вы такой?

— Лейтенант Витольд Греф. Направлен в распоряжение Вашего Высочества.

— Для чего?

— Для сопровождения и охраны Вашего Высочества, — лейтенант тоже выглядел чуть удивленным вопросом.

— Мне нужна охрана?..

Лоренцо тут же оборвал себя. Такие вещи не обсуждают с гвардейскими лейтенантами.

— Чей приказ?

— Капитана Таггерта, Ваше Высочество.

Лоренцо отвернулся. У лейтенанта Грефа было слишком честное лицо для таких поручений. Интересно, что еще содержалось в приказе.

— Ты один?

— Нет, Ваше Высочество. Мой отряд в вашем распоряжении, — кажется, Витт все-таки впрямь удивился.

Ну, конечно...

— Замечательно, — Лоренцо внезапно принял решение, — я уезжаю в Регенгаас. Немедленно. Распорядитесь.

Греф отдал честь и вышел. Лоренцо был почти разочарован.

Проведя сутки в дороге, они почти загнали коней, но к рассвету он увидел то, что хотел. На берегу озера Севен высились обгорелые руины. О том, что во время последнего мятежа Железный Август сжег дотла Регенгаас со всеми его обитателями, было известно каждому.

Разгоряченный бешенной скачкой, опьяненный свободой, ощущением бьющего в лицо ветра, Лоренцо соскочил с седла, путаясь в застежках и рукавах, торопливо сорвал с себя плащ, камзол и с разбегу кинулся в серые воды Севена...

Погода еще не располагала к купанию, но он не ощутил холода. Выбравшись на каменистый берег, Лоренцо огляделся... Он ощутил потребность пройти среди закопченных развалин, которые он помнил совершенно иными, но не хотелось делать это в присутствии гвардейцев, половина которых смотрели на него, как на умалишенного.

Так получилось, что новый хозяин явился в Регенгаас на рассвете и промокший до нитки.

Их приезд поднял настоящий переполох. Лоренцо поймал за шиворот парнишку лет 16.

— Как зовут?

— Айви.

— Отлично! Найди что-нибудь сухое и выпить... Где кастелян?

Новый замок ему понравился, не смотря на то, что сам он предпочел бы что-нибудь поуютнее, а многое еще не было достроено.

— Иоганн Вернер, съер.

— Давно идут работы? — спрашивал принц, обходя свое новое владение.

— Два года, съер.

— Замечательно!

— Ее Величество лично выбрала место и проект.

— Она была здесь? — поинтересовался Лоренцо оглядываясь.

Замок, размером с небольшой город, впечатлял. Не отличаясь архитектурными изысками, он представлял собой неприступную крепость. Он был красив, но, черт побери — это была красота точного удара в сердце нанесенного мастером фехтования, при чем клинком отменного качества!

— Ее Величество довольно много ездит по стране.

— Прекрасно! Всем известно, что земли и замок со всем содержимым принадлежит мне?

— Да, съер.

— Построить прислугу, вплоть до кухонных служек и трубочистов.

Лоренцо переодевается прямо при них. Слуги выстраиваются в ряд. Кто из них еще предан его семье, а кто — тайно служит Королеве?

— Кто из вас служил в старом Регенгаасе?

Несколько робких рук.

— Кто более 5 лет? 10?

Рук, понятное дело, единицы.

— Отлично. Каждому по золотой марке. Коня! К возвращению — приличный завтрак!

Лоренцо сбегает по лестнице. Заметив движение Грефа, бросил:

— Я еду один.

Возражений не последовало, и Лоренцо с места пускает коня в галоп.

Он медленно обходит остатки Регенгааса своей юности. Сидя на ступеньках главного входа, Лоренцо обдумывает и взвешивает события дня, что удалось узнать, чего добиться. Он дал клятву и не собирался ее нарушать, ввязываясь в новую череду интриг. Но глупо ждать, что ему поверили на слово и отпустили на все четыре стороны...

Обнаружив слежку, Лоренцо почувствовал облегчение. Это значило, что он еще в своем уме и не страдает паранойей. И все же, что хочет от него Королева? Она молода, но не глупа. К тому же у нее есть мудрые советники... Даже если предположить в ней необыкновенную сентиментальность, то он, как единственный прямой потомок Филиппа Бастарда, и сын Витторио Ренцио не в праве был на нее рассчитывать.

Скорее уж на скорую и милосердную смерть...

А что, это идея! Проявить показное милосердие к несчастному узнику, что бы потом лицемерно сожалеть о его внезапной кончине, например по причине подорванного заключением здоровья...

Лоренцо с подозрением и отвращением посмотрел на бокал в руке.

Слишком просто!

Он сделал большой глоток...

Итак, попробуем от противного... Что мы имеем? — Ничего. На настоящий момент у него нет ни друзей, ни преданных слуг, связи с родными утеряны. Возможно, по примеру своего батюшки, который использовал его как приманку, Ее Величество решила посмотреть, кто кинется к нему с выражениями сочувствия. Или к кому кинется он. Просто ловушка теперь более просторна и приманка может свободно по ней разгуливать. Не исключено, что с его помощью она желает выйти на Лесиона и Эрмелину.

Придется ее разочаровать!

И дело не в том, что он не хочет ставить кузена под удар... Сейчас он даже не знает как их найти! А по правде — и не хочет искать!

За шесть бесконечных лет не было ни одной попытки его освободить.

Ни одной!

Конечно, это была ловушка, но менее больно от этого не становилось! Любую ловушку можно обойти. Никто, за исключением молодых офицеров, в которых долг еще не заменил окончательно совесть, не пытался облегчить его одиночное заточение. На нем проверяли их верноподданнические чувства и твердость духа... И они расплачивались за жалость своей карьерой. И вскоре желающих не осталось.

А он готов был отдать оставшиеся ему дни за одно лишь слово, обращенное к нему, за человеческое присутствие...

Лоренцо зябко передернул плечами и в ярости запустил бокалом в стену. Брызнули осколки, по гобелену расползлось темное пятно.

Он тут же устыдился своей вспышки, — страх безумия въелся слишком глубоко...

Вернемся к началу! Королева...

* * *

Третий день Лоренцо не вылезал из постели.

Во-первых, он до сих пор наслаждался самим фактом ее наличия! Во-вторых, он так и смог придумать, что ему делать... Поэтому он валялся на незастеленых простынях и с удовольствием прислушивался к голосам и шуму во внутреннем дворе.

После долгого осторожного поскребывания, в двери просунулась вихрастая голова. Наткнувшись на выжидающий и крайне недоброжелательный взгляд нового господина, парнишка пролепетал:

— Простите, съер...

— Стоять! Весь зайди!

Парень бочком прошел в комнату и замер, касаясь сложенными за спиной руками двери. Лоренцо заинтересовано наблюдал за слугой:

'Айви, кажется. А ведь он и впрямь боится гнева хозяина... Моего?'

— Разве я звонил? — лениво поинтересовался Лоренцо.

'Он не знает, что от меня ждать... А что, это мысль!

Интересно, укажут ли мне место, если я вздумаю поиздеваться над прислугой? Или в пределах замка мне все позволено? Посмотрим, кто здесь хозяин...'

— Нет, съер.

— Что-то случилось, что ты позволил себе нарушить мой отдых?

— Нет, съер. Но вы так долго не выходили, мы подумали вам плохо...

— Разве я задал еще вопрос?

Парнишка осекся.

Лоренцо неторопливо догрыз все цукаты из вазочки — никогда не любил сладкое, а тут не удержался, — сполоснул пальцы и закончил:

— Думаю, десятка плетей тебе на первый раз хватит.

Он бесстрастно наблюдал, как испуг на лице парнишки сменяется искренним возмущением и обратно.

— Вон поди! И без меня что б не начинали! — крикнул он уже вдогонку.

Выпученные в шоке глаза молодого слуги его даже позабавили.

В Вернон Лоренцо собрался по нескольким причинам — он хотел проверить на сколько распространяется его нынешняя свобода, и может ли он распоряжаться имением и всем, что в нем есть, — а в первую очередь казной, — по своему усмотрению... и наконец, ему действительно нужно было приобрести множество необходимых вещей, вот только Лоренцо собирался устроить из этого роскошный спектакль.

Он нетерпеливо звонил в колокольчик.

— Какого дьявола я должен трезвонить как сумасшедший?! — в сантиметре от головы нерасторопного слуги пролетела розетка, — Вы что там, заснули? Так я вас разбужу плетьми! И ты собственно кто такой?

— Карл, съер.

— Где Айви, что б его черти взяли?

— В камере, съер.

— Какого черта он там делает, когда я звоню?! — взбеленился принц.

— Ждет наказания, съер.

Только сейчас Лоренцо вспомнил о своих словах и нахмурился. Он совсем забыл о наказании для слуги, а между тем мальчишка провел неприятные сутки в ожидании порки.

— Тупое животное! Порка — не препятствие для выполнения обязанностей. Если я захочу его сгноить в камере, я так и скажу!

— Я немедленно позову его, съер, — слуга бросил на него такой взгляд, как будто решил, что принц желает лично выпороть несчастного.

— Стоять! Тебя кто отпускал!

— Простите, съер.

— Лети к лейтенанту Грефу! Пусть организует мне достойное сопровождение до Вернона...

— Будет исполнено, съер, — слуга просто испарился.

Через короткое мгновение перед принцем возник Айви. По его насупленному виду становилось ясно, что парень готов ко всему.

Сейчас проверим.

— А ты ничего, смелый, — подойдя и поморщившись от знакомого запаха, сказал Лоренцо ему на ухо, — Я думал, сразу сбежишь. Считай, что получаешь уже вдвое. Сколько лет?

— Семнадцать, съер, — похоже, Айви уже не раз проклял тот миг, когда попался под руку принцу.

— Семья у тебя есть?

— Мать и сестры.

— Сколько лет сестрам?

— Пятнадцать и двенадцать.

— Хм! И ты о них заботишься. Это хорошо, — Лоренцо нашел еще один способ испытать всеобщее терпение, — Твои сестры еще такие юные... Самое милое время. Они хороши собой?

У Айви медленно округлялись глаза.

— Пусть явятся. Я сам посмотрю, — небрежно бросил принц.

Айви смотрел на него с отвисшей челюстью.

— Чего стоишь? — рассердился Лоренцо, — Давай, найди мне что-нибудь для дороги. И умойся! Воняет!!

В Верноне Лоренцо начал с того, что купил себе дом, попросту зайдя в приглянувшийся и назвав цену обедающему семейству. Потом обошел все возможные лавки и мастерские, постоянно меняя свои намерения. Он долго и придирчиво выбирал каждую мелочь: от полотна на сорочки, узора вышивки, оттенка пера на шляпу, длины плаща, до балансировки клинка и формы гарды. Ни одна столичная модница не могла быть более дотошной! Лоренцо развлекался как мог. Он остановил на улице какого-то дворянина, под которым был великолепный конь и предложил за него баснословную цену. Он приобрел неплохую рапиру, парочку кинжалов, стилет, засапожные и метательные ножи, вооружившись до зубов. Не говоря уж о том, что заказал себе обширный экстравагантный гардероб, потрясший воображение местных портных. И это не считая посещения ювелира, которому в числе прочего заказал роскошные массивные серьги.

Прикидывая сумму, которую он потратил за эти дни, и еще потратит, Лоренцо чувствовал приятный холодок вдоль спины: Регенгаас богатое имение, но он практически опустошил казну, не рассчитанную на появление привередливого принца.

Вымотался он изрядно, но с удовольствием видел, что его сопровождение, включая Айви и соглядатая, находится в совсем уж плачевном состоянии.

Завершающим аккордом стал визит к аптекарю, с которым Лоренцо долго и тихо обсуждал свой заказ.

Угадайте, какие визиты были самыми главными? Правильно — ювелир, оружейник, аптекарь.

Толи еще будет!

Следующим номером стал загул — полноценный многодневный загул. Лоренцо послал подальше свою природную брезгливость и постарался проявить всю фантазию, на которую был способен. В конце концов, когда хозяйки борделей стали поглядывать на него с суеверным ужасом, разгул закончился так же внезапно, как и начался.

Помятое и недовольное сопровождение, проклиная взбалмошного принца обнаружило, что он исчез. Пока они сбивались с ног разыскивая принца Ренцио, Лоренцо, ни много ни мало, отправился к епископу. Устроил скандал, когда его не пожелали принимать немедленно. После чего долго и нудно исповедовался вытащенному из постели с утра пораньше старику в своих грехах, — настоящих и мнимых.

Где он был позже не известно. Вызванный из Регенгааса Греф с облегчением увидел возвращающегося на рассвете прогулочным шагом, с невинной улыбкой на красиво очерченных губах, Его Высочество Лоренцо Ренцио...

За это время он много чего передумал, но сейчас, глядя на ледяное выражение бесстрастного лица, с тоской понял — принц сумасшедший!

И Королева тоже, раз она его выпустила...

* * *

Прищурившись, Лоренцо через край бокала наблюдал, как Айви собирает разбросанные по всем покоям одежду и другие вещи.

— Эй, как тебя... Айви... я, кажется, тебе кое-что приказывал...

Юноша замер и поднял на него цепенеющий взгляд

— Чего встал?! Рысью! — еще один бокал окончил свои дни.

Мало зрителей — внезапно решил Лоренцо, и направился следом за Айви. Как был — в домашних туфлях и халате на голое тело. Его появление произвело не настолько сильное впечатление, как он ожидал, — видимо к чудачествам молодого принца начали привыкать. Ну да ничего.

Обе девочки были на месте.

Лоренцо не глядя протянул руку, и слуга тут же вложил в нее новый бокал. Никогда не приходилось столько пить! Хорошо еще, что у него есть свои маленькие секреты!

Лоренцо медленно обошел застывших в глубоком реверансе девочек. Со стороны казалось, что принц подробно их разглядывает...

На самом деле, его интересуют лица по сторонам.

...Это только кажется, что вокруг никого нет. На самом деле это обманчивое впечатление...

Лоренцо замечает, как кто-то отворачивается, кто-то отводит глаза...

Правильно!

Вы все правильно поняли. Сейчас мы это покажем...

Лоренцо отступает на шаг и окидывает девочек демонстративным раздевающим взглядом. Краем глаза видит, что Айви маячит рядом...

— Свободна, — Лоренцо делает в сторону младшей пренебрежительный жест и слышит, как Айви облегченно вздыхает.

Рано. Еще ничего не кончено.

— Встань, — командует принц второй девочке.

Она действительно хороша — юной едва распустившейся свежестью.

— Какая ты миленькая, — холодная ладонь отводит тугой локон со щеки девушки, горящей смущенным румянцем, — Как тебя зовут, моя хорошая?

— Мария, съер.

Девочка явно испуганна... И не зря! — Будь он на самом деле эротоманом, предпочитающим юных нимф, — ей сегодня уже не уйти домой...

Боковым зрением Лоренцо ловит, как двое слуг изо всех сил удерживают бьющегося Айви. Слышится возня и сдавленное:

— Пусти... Пустите, сволочи...

И это все?!

Властная рука принца уже лежит на шее девушки и неумолимо ползет вниз, к прикрытому косынкой скромному декольте.

— Нишкни! Дурак! На серебре есть будешь...

Звук удара. Айви падает...

Да что же это такое?! Неужели его так никто и не остановит?! Лоренцо немедленно становится невыносимо противно.

Он подходит к двоим не в меру ретивым слугам. Айви поднимает на него переполненные бессильной ненавистью глаза, в которых стоят злые слезы.

— Пошли вон! — ласково говорит Лоренцо двоим не в меру ретивым лакеям, — Завтра в замке увижу — собственными руками повешу. Все вон!!!

Он обводит залу бешенным взглядом.

— И ты, дитя мое! — уже мягко он обращается к перепуганной девушке.

Лоренцо возвращается к ее брату. Айви сидит на полу, даже не пытаясь подняться или утереть кровь.

А ведь он готов принять любое, во что может вылиться гнев нового хозяина... ради чего?.. Кого?..

— Расслабься. Если это будет зависеть от меня, твоя сестра получит хорошее приданое.

Айви дернулся. Эти слова только подлили масла в огонь. Лоренцо смотрел на него едва ли не с умилением: что, такие еще остались? Неужели для него позор сестры не смыть золотыми имперскими марками?

— Ты меня не понял. Я не собираюсь тащить ее в постель. А вот ты мне очень даже нравишься...

Еще минута и губы принца коснутся дрожащих губ слуги... Айви в панике отшатывается, кажется уже вообще переставая соображать что к чему.

— Не бойся! Это была проверка, — Лоренцо едва слышно смеется.

На разбитом лице юного слуги он читает все, что тот не смеет сказать хозяину. Лоренцо наклоняется над ним:

— Ты считаешь меня сумасшедшим? — он легко поднимает юношу на ноги.

— Так нельзя! — убежденно произносит Айви в шальные карие глаза принца.

Лоренцо разражается неудержимым смехом и немедленно обрывает себя, как только тот начинает отдавать истерикой.

— Счастливчик, — мрачно бросает он скорее себе, чем слуге, — Ты еще не знаешь, как нельзя...

Айви делает вид, что не слышит его.

Его энтузиазма хватило до тех пор, пока не начали поступать первые заказы...

За это время Лоренцо умудрился извести всех, в том числе и себя самого, бесконечными капризами и придирками. То и дело гнев нового господина обрушивался на чью-нибудь голову, при чем чаше всего в буквальном смысле... Лоренцо ограничивался швырянием в провинившихся подручных предметов, за одно тренируя меткость...

Тоска! Лоренцо отдыхал душой только фехтуя, оттачивая каждое движение до немыслимого совершенства.

Тоска...

Все это глупость, детские игры. Хотя ему так и не щелкнули по носу за все его выходки.

Пора придумать что-то посерьезнее, решил он, но развернуться ему не дали. Он успел нанести лишь парочку другую добрососедских визитов, во время которых нес такую заумь или откровенную чушь, полную намеков и недомолвок, что у самого вяли уши. Он как раз запланировал что-то вроде загула, только уже для избранного общества и у него в замке, когда получил...

Нет, не постановление об аресте. И не предписание явиться пред сиятельные очи.

Приглашение на свадьбу! Читая которое, Лоренцо едва подавлял желание глупо захихикать. Значит ли оно, что его все же решили держать при себе на коротком поводке, демонстрируя в качестве достижения Ее Величества на ниве дипломатии, как внешней, так и внутренней?

Ты хотел большую игру — получи!

Обратный путь в столицу он проделал в таком же бешенном темпе, однако его окружение кажется начало уже ко всему относиться философски. Самым нахальным образом Его Высочество — именно, как Его Высочество, — обосновался в своих прежних покоях прямиком во дворце, не пожелав открывать свой и без того истощенный кошелек для приобретения отдельного жилища.

Вот только такой прыти от Королевы он не ожидал: ему и переодеться с дороги не дали.

— Да, невежливо заставлять ждать хорошенькую женщину, вдобавок еще и королеву, — довольно громко заметил принц Ренцио в пространство, следуя за лакеем.

...А еще он не мог отрицать тот факт, что ему просто хочется снова ее увидеть... Глупо птичке чирикать кошке, точащей когти о ее клетку.

В том же кабинете, в котором состоялась их первая встреча, на этот раз присутствовали трое: королева, начальник ее гвардии, при виде которого Лоренцо едва удержался, что бы не передернуть плечами — знакомство в Рокуэре и их совместное путешествие было не самым приятным воспоминанием, и 'жених' Лейденвер, должный зафиксировать волю Ее Величества.

Приветствие королевы было нейтральным и выражалось в вежливом интересе о его здоровье и просьбе о небольшой услуге.

Услышав в чем услуга будет выражаться, Лоренцо весело отметил, что чувство юмора у них кажется схожее. Он бросил неуловимо быстрый взгляд на невозмутимого секретаря: ха, ему не жалко побыть шафером у королевского любимчика!

А если любовника? Экземпляр-то хорош собой...

Мысль отравила дальнейшую беседу, в течение которой королева Альберта вкратце и не особо выбирая обтекаемые формулировки описывала сложившееся положение и свое желание иметь, так сказать, 'людей по особым поручениям'.

Желание было вполне объяснимое, не из ряда вон выходящее. Лоренцо слушал, вникая, вставляя по ходу краткие общие замечания. Какого рожна это живописуется ему, он предположить затруднялся — тонкий намек на толстые обстоятельства?

— До сих пор многие из поручений такого рода выполнял капитан Таггерт и его доверенные лица, — задумчиво закончила королева.

Мужчины смерили друг друга глазами. О взаимной симпатии речь вести не приходилось.

— Таггерт, оставьте нас на некоторое время.

Капитан коротко поклонился и вышел. Было видно, что он не разделяет мнения своей Королевы и не одобряет ее замыслы, какими бы они не были.

— Проводите меня.

Лоренцо молча шел за Королевой и невольно любовался линией ее шеи. Альберта свернула к аллее фонтанов...

...Говорят — ее излюбленное место...

— Таггерт бывает излишне настойчив. Не смотря на мой прямой приказ, он предложил мне ознакомиться с информацией о вашем пребывании в Регенгаасе.

Лоренцо не дрогнул ни единым мускулом, слежка не только не была для него секретом, он на то и рассчитывал.

— Наигрались? — неожиданно спросила она.

Он ощутил стыд, и ответил с вызывающей улыбкой.

— Да!

— Тем лучше, — спокойно заметила Королева, — Таггерт полагает, что мои решения относительно вас безрассудны... Что я напрасно вам доверяю...

Если она и ждала ответа, то не дождалась.

— Вы должны понимать, — Королева Альберта смотрела ему в глаза, — Я не доверяю никому!.. Короли лишены подобной роскоши. Но мне не из кого выбирать... Я предпочитаю честного врага, сомнительному другу... Вы — дали слово! Полагаю, вы его сдержите...

— Надеюсь, моя честь не требует доказательств, — он произнес это так холодно, как только можно.

— Не воспринимайте мои слова, как оскорбление, — вздохнула Королева, — Я далека от подобных мыслей. Я хочу, что бы созданием и руководством такой службы занялись вы!

Конечно, к кому еще могли обратиться с подобным поручением как не к нему!

Обман чувств или во рту стало горько?

— В свою очередь, я никогда не потребую от вас предательства своей семьи.

— Жизнь на лезвии, — Лоренцо усмехнулся.

— Да! А если понадобится — на самом острие! Вы дали клятву, принц!

— Да... Я дал клятву...

Королевой нельзя было не восхищаться: как изящно это было сработано! Его подняли из ада, в котором были лишь 'плачь и зубовный скрежет', поманили свободой, дали ощутить ее, — приправленную дополнительными прелестями виде богатства и титула... А потом поставили перед выбором: соблюсти данное слово и играть по ее правилам, либо — нарушить клятву и снова лишиться всего...

Между собой спорили родовая кровь и его честь. На стороне первой были былые привязанности детства и доброе имя, — на сколько оно может быть добрым у семейного убийцы...

На стороне второй — обида, жажда мести и здоровый эгоизм...

Он хотел жить и жить не оглядываясь! Быть свободным не только телом, но и самому определять свою судьбу, самостоятельно принимая решения, от которых зависит его жизнь...

— Имею ли я право отказаться? — бесстрастно спросил Лоренцо.

— Да, — незамедлительно ответила Королева, хотя в глазах промелькнуло сожаление.

— И какая кара за это последует?

— Кара? — понимающе усмехнулась Альберта, — Да, пожалуй, что никакой... за что же карать? Человек не хочет работать и это его право...

— Я принимаю предложение! — прервал ее Лоренцо, он отступил и поклонился, — Могу я приступить к своим обязанностям?

— Приступайте. И учтите. Меня не интересуют ваши методы. Главное, что бы они были эффективными.

— Как будет угодно Вашему Величеству.

* * *

Со стороны казалось, что Лоренцо ведет жизнь праздную и пустую. Он устраивал балы, приемы и охоты, живя на широкую ногу. Он роскошно одевался, имел лучший выезд, до безобразия вышколенных слуг, личную охрану под началом лейтенанта Грефа, был обаятелен и мил, производя впечатление изнеженного красавца. А некоторые излишества и злоупотребления — они ведь так объяснимы и простительны для человека, только что вырвавшегося из застенков! От этого несколько портился цвет лица, но интересная бледность ему только шла, придавая очарования...

На самом деле Лоренцо работал до седьмого пота. Он занимался тем, что изучал поле, создавал себе необходимую легенду и искал подходящих людей. К счастью, он довольно скоро обнаружил, что любую официальную информацию можно найти у Ивейна Лейденвера и не мучиться, а когда узнал подробности его биографии, то в отличие от многих других аристократов, видевших в Ивейне лишь наглого безродного выскочку, проникся к секретарю Королевы искренним уважением, которого достоин человек, сделавший себя сам. И от души повеселился у него на свадьбе шафером.

А уж получать полный отчет о дворцовых сплетнях и интрижках, флиртуя за чашечкой кофе с его очаровательной супругой было изысканным удовольствием, в котором он не мог себе отказать!

Не мало помогал отец Урбан, имеющий сведения от своих людей, — разумеется не нарушая тайну исповеди, но великолепно умеющий намекнуть на искомое. Постепенно у него стал образовываться обширный архив, в котором можно было встретить данные, а так же сплетни и слухи, не только о придворных и аристократах, но и людях более низкого происхождения.

К сожалению, сказывалась нехватка людей. Лоренцо шерстил и орлов Таггерта, и сыщиков городской полиции, учрежденной покойным Канцлером, даже попытался найти некоторых из своих неудавшихся тюремщиков...

Спал он всего несколько часов в сутки и где придется. Пользуясь тем, что пока не слишком известен в лицо, не брезговал посещением сомнительных заведений и ночлежек в Нижнем городе. Неудивительно, что при этом внешний вид его невольно наводил на размышления. Правда следы усталости и переутомления в основном объяснялись сторонними наблюдателями тайными пагубными пристрастиями.

Это было даже выгодно Лоренцо на данном этапе. Взвесив 'за' и 'против', он определил не афишировать свое новое положение, а образ эксцентричного взбалмошного испорченного повесы — крайне удачным и полезным. Он вовсе не любил изображать из себя совершенство.

Поэтому позволил Айви, оказавшимся просто незаменимым, когда дело касалось слуг, несколько поболтать о причудах и норове молодого принца. И вскоре о нем стали ходить самые нелепые слухи.

Среди всех этих забот обрушившаяся на его голову весть о внезапной тяжелой болезни Королевы стала для него неприятным сюрпризом. Во-первых, сразу вставал вопрос — чем же таким могла ни с того ни с сего заболеть молодая полная сил девушка, что бы оказаться на пороге смерти. Уж он-то хорошо разбирается в таких 'болезнях'! Во-вторых, Лоренцо был абсолютно уверен, что имеющийся в настоящее время заговор, так неудачно разворошенный покойным канцлером, еще не перешел в свою финальную стадию.

Если только это не какой-нибудь псих-одиночка. Час от часу не легче! А если маг? В пору было хвататься за голову.

Лоренцо с черным отчаянием провожал глазами сухопарую фигуру отца Урбана, в полном облачении шествовавшего к покоям Королевы. Неужели она на столько плоха?!

Дьявольщина! Одно проваленное задание стоило ему шести лет жизни. Второе — будет стоить жизни кому-то другому... Лоренцо поставил на уши всю свою едва формирующуюся агентуру.

Ничего.

Ночью за ним явился капитан Таггерт лично. Лоренцо в тоске шел за ним потайным ходом.

Однако зрелище, представшее ему во внутренних покоях Королевы, разом избавило его от тягостных раздумий.

Юная Королева сидела на оттоманке в халате и домашних туфлях. Обычно тщательно забранные волосы стягивала лишь лента, и оказалось, что они у нее сильно вьются. Удивительно, но даже в таком виде она не производила впечатления трогательной невинности.

— Нет, ну каков мерзавец! — Альберта яростно качала туфлей.

У Лоренцо от облегчения едва не подкосились ноги, — трудно было представить менее больного человека.

— Поздравляю, Лоренцо! Вы оказались правы, когда говорили, что кое-что затевается! — в запале она назвала его по имени, и это ему невероятно понравилось, — Ненавижу!

На месте тех, к кому это относилось, он бы заволновался. А относилось сказанное к резко наводнившим столицу и дворец, едва стало известно о болезни Королевы, аристократам.

— Ну с этими мы справимся!

Лоренцо ощутил двоякое чувство: с одной стороны он едва не растаял весенним ледком от этого 'мы', с другой стороны хотелось ее выпороть за самодеятельность. Он же должен знать о ловушке для заговорщиков: нет ничего хуже действующего вслепую начальника тайной службы.

— Нет, правда, — продолжала королева, — умри я завтра — и они от Империи вообще ничего не оставят, кроме кровавого котла! Интересно, и кого тогда поддержит Курия?

Это уже был выпад в сторону присутствовавшего здесь отца Урбана. Прелат только тонко улыбнулся над дымящейся чашкой кофе.

— Нет, ну какая сволочь герцог Чедворт!

Лоренцо показалось, что он ослышался — такие выражения из уст юной монархини! Хотя они довольно точно передавали характер Бионского герцога, уже обратившегося к Курии с требованием, признать его сюзеренное право на южный Бион и даже некоторые земли Теравии.

— Что вы стали столбом, Лоренцо, — раздражение Королевы обратилось и на него, — Идите! Я хочу знать об этих мерзавцах все! Даже о чем думают слуги самого захудалого барончика, сидя в уборной! По мере надобности — информируйте. Можете обходиться без доклада.

— Благодарю за честь.

— Это не честь. Это необходимость.

Ее решительность и откровенность ему нравилась.

— Да, — это было уже в спину.

Лоренцо обернулся. Серые глаза смотрели остро и мрачно:

— Я их немного опередила, и теперь те, кто планировал мою внезапную кончину, зашевелятся весьма шустро. На случай если кто-нибудь устанет ждать и еще поторопит меня на пути в мир иной, — сказано это было совершенно обыденно, — Вы человек на такое натасканный. Мне было бы спокойнее, если бы о моей безопасности заботились именно вы.

В ее устах даже упоминание о сомнительной роли, отведенной ему семьей, прозвучало, как комплемент.

— А Таггерт? — не удержался Лоренцо.

— Он остается главой моей гвардии. Но вы же понимаете, что я имею в виду.

— Метр Стайн, почему вы не известили меня о том, что Лоренцо Ренцио находится в Коруне?

Принц Лесион, вернувшийся в Коруну едва стало известно о болезни Королевы, метался по кабинету главы магической Гильдии, как по клетке. Излагаемые ему соображения о необходимости воспользоваться ситуацией, пролетели мимо ушей, померкнув перед другой новостью.

— Не известили? Вообще-то, присутствие принца Ренцио не то событие, которое можно скрыть... — усмехнулся метр Стайн.

— И тем не менее, почему я случайно узнаю, что мой брат на свободе?

— Не питайте иллюзий, Ваше Высочество! Вы не виделись с тех пор, как были детьми. И вас врядли обрадует эта встреча! — вмешалась Вивена.

Девушка проявила большие способности в чародействе, отличалась развитым честолюбием, а главное была полезна ввиду родственных связей с дворянским родом и влияния на сводную младшую сестру, и мучимого угрызениями совести отца. Метр Стайн не зря уделял юному таланту такое внимание и почти не имел тайн от нее.

— Что вы имеете в виду?

— Люди меняются.

— Демуазель фон Зеен имеет в виду, что ваш двоюродный брат довольно сильно переменился. Королева освободила его сразу после смерти канцлера. Он даже не пытался бежать, хотя неограничен в средствах, а его охрана не так велика. Вместо этого, он проводит время в... предаваясь увеселениям.

— При чем, как я слышала от моей сестры Катарины, не столько невинными, но исключительно порочными.

— Лоренцо? Порочный?

— Ах, Ваше Высочество! Я понимаю ваше желание встретиться с братом, но примите совет от пожилого человека. Давайте, вы взглянете на него с начала незаметно...

— Следить за собственным братом?..

— А если следят за ним? Что бы выйти на вас...

— Следят. По вашему, Королева глупа, и зря приставила к нему людей из своей гвардии? — снова вмешалась Вивена.

— Будь по-вашему.

— Вот и отлично.

— За слугу вы врядли сойдете. А за телохранителя вполне. Бал по случаю помолвки Азельмы Энченци не отменили. Он состоится послезавтра.

Исключительно талантливая девочка, удовлетворенно отметил метр Стайн. И Ираэль Дианто ее хвалил...

— Он будет там? — похоже, только это и занимало Лесиона.

— Принц не пропустил еще ни одного!

Бал про случаю помолвки младшей дочери князя Энченци отменять не стали. По мнению Лоренцо это было более чем символично.

В доме не куда было упасть не только яблоку, но горчичному семени.

— Пир во время чумы! — пафосно восклицал какой-то дворянчик, напоминавший попугая в обмороке.

— Говорят, Ее Величество уже поправляется, и даже принимала сегодня...

Вот уже несколько дней существовала лишь одна единственная тема, и даже будущая свадьба была лишь поводом для собрания.

Из-за плотной портьеры Лесион имел прекрасную возможность обозревать бальный зал, и все же не сразу заметил того, кого искал. Точнее просто не узнал.

Они росли вместе и были довольно близки. Хотя Лесиона готовили быть королем, а Лоренцо — быть тенью короля. В то время, как с Лесионом беседовали лучшие умы о дипломатии, Лоренцо в компании сомнительных личностей изучал составление ядов. Помниться, Лесиона ужасно злило, что его, хотя он и был старше по возрасту и рождению, не допускали на совещания. А вот Лоренцо там присутствовал в обязательном порядке...

Все это постепенно отдаляло их друг от друга. А потом, в 15 лет Лоренцо и вовсе отправился в бунтующую Империю, тогда как тщательно оберегаемый Лесион получал образование. А через два года...

Лучше не вспоминать! Лесион до сих пор старался не думать о том, что случилось с его братом. Они знали, что Лоренцо жив, что он заточен в Рокуэре... И Лесион раз за разом клялся себе, что став королем он искупит его страдания...

И вот сейчас он видел Лоренцо. Свободного, но совершенно ему не знакомого. Принц стоял по-хозяйски приобнимая двух девушек и что-то шептал им в нежные ушки. Те смущенно хихикали, кокетливо трепыхая ресницами. Лоренцо был разнаряжен с вызывающей роскошью, балансирующей на грани безвкусицы, и выглядел холеным и самодовольным. Глаза его неестественно блестели, а на впалых щеках горел яркий румянец.

Если бы сейчас Его Высочество видело большинство завербованных им агентов — они его бы тоже не узнали.

'Да он же пьян! — понял Лесион, — Или еще того хуже!'

...Что ж, разве он не имеет права, хоть немного повеселиться так, как хочет, — пришло на ум Лесиону Ренцио, и он начал выбираться из захваченного балом дома.

Вынужденный дожидаться во дворе отъезда дам, подавленный Лесион застал внезапный отъезд принца Ренцио.

— Поторопись, тупица, если не хочешь снова получить плетей! — похоже принц не был доволен скоростью, с какой слуга подал ему шляпу и плащ.

Лесион ошарашено наблюдал за безобразной сценой. Лоренцо путался в завязках и только мешал своему молодому слуге, за что тот немедленно схлопотал оплеуху. К счастью, отвешивающая ее рука была не тверда.

— Пошел прочь, холоп! — это уже относилось к конюшему, желавшему поддержать стремя. Тот едва увернулся от копыт и хлыста, — Я спешу!

— Он всегда такой? — удрученно поинтересовался принц Лесион у Катарины фон Зеен.

— Ну, судя по сплетням, которые ходят среди слуг, — жеманно протянула девушка, — Обычно еще хуже. Он крайне несдержан. Правда, в приличном обществе он не проявляет своих дурных наклонностей, предпочитая реализовывать их в других местах. Говорят, ему удалось шокировать даже хозяек борделей! — Катарина прикрылась веером и зарумянилась.

— Что?! — складывающийся образ ни как не хотел связываться с Лоренцо, которого он знал и уважал, как человека, принесшего себя в жертву семье и долгу.

— Вы видели его слугу? — Вивена отодвинулась от окошка, — Нам удалось кое-что узнать. Мальчик люто его ненавидит, и до сих пор не прирезал только из страха. Говорят, принц изнасиловал двух его маленьких сестер...

Лесион потрясенно молчал. Разряженный в шелка и бархат, ценой в провинцию, и пьяный — Лоренцо был смешон. Лоренцо раздающий пощечины слугам — отвратителен и жалок. Но чудовище, о котором говорили Вивена и ее сестра — не имело названия...

— Он... сумасшедший!

— Ах, Ваше Высочество, только вы этого еще и не знаете!

* * *

— Что вы сделали? — опешила Королева, выслушав краткое сообщение начальника своей новой службы спустя несколько часов.

— Только что убил Ваттери на дуэли, — невозмутимо повторил принц Ренцио.

— Почему? — только и смогла спросить ошеломленная Альберта.

— Ему не понравилась моя манера одеваться, — Лоренцо щелчком взбил кружево воротника.

— А если серьезно?

— А если серьезно, он мог спутать мне все карты! Я почти вхожу в круг избранных, которые будут допущены ко всяческим благам после скорой кончины Вашего Величества. Мне необходимо только уточнение нескольких незначительных деталей, а этот осел был слишком упрям и подозрителен.

— Иначе нельзя было?

— Ваше Величество сами оставили мне свободу в выборе методов. Кроме того, теперь возможно устранение Вашего Величества поручат именно мне, — Лоренцо очаровательно улыбнулся, — Поскольку я тоже постоянно живу во дворце и не имею никаких моральных ограничений... Так что я устранил проблему наиболее оптимальным способом. Пригласите вдову ко двору. Под чутким руководством баронессы Рейвендорф она быстро утешится. А его племянник, между прочим известный мот и кутила, будет только счастлив свалившемуся титулу.

— А вы опасный человек, — произнесла Королева, выслушав его.

— Вас это удивляет?

— Меня это радует! Принц, вы... вы — уникальны, — признала она, дослушав его доклад до конца.

Ее по-детски восхищенный взгляд льстил.

— Добыть такие сведения! В такой короткий срок!

Лоренцо был доволен, — приятно, когда твои старания оценены по достоинству.

— Увы, Ваше Величество. Я человек бессовестный и порочный. Не стесняюсь пользоваться доверием и сочувствием людей к своей тяжелой судьбе, — веселые искры в карих глазах противоречили сокрушенному тону, — тут сплетня, тут обмолвка.

— Вот как? — Королева задумчиво барабанила пальцами по столу, — Чедворт?

Принц покачал головой.

— Нет. Этот просто жадный мерзавец, решивший по случаю урвать хороший кусок. Рагли.

— Этот тихоня! Лицемерный ублюдок!

— Этот лицемерный ублюдок неплохо зарабатывает на контрабанде, но не против и более выгодной аферы... Кажется, именно его дед приходился братом мужу младшей сестры Генриха Бионского.

— Избавьте меня от этих подробностей! Они все в родстве с последним королем Биона: и Рагли, и Чедворт, и Белтон. В свое время мой дед Генрих едва принудил их дать присягу. С тех пор они живут припеваючи, и наслаждаются благоденствием вместо того, что бы резать друг друга. И чего им не имеется... Так значит они планировали устроить смену династии под Рождество?

— И среди суматохи, вызванной вашей внезапной болезнью, — Лоренцо позволил себе сдержанно улыбнуться, — В нашей милой компании было произнесено одно имя. Признаться, у меня оно вызвало много вопросов.

Королева смотрит на него ожидающе.

— Христиан — Август.

— Вот как, — Королева устало выдыхает.

Теперь очередь Лоренцо бросать на нее выжидающие взгляды. Альберта пожимает плечами, затянутыми в алый бархат.

— Нет смысла скрывать это от вас. Хотя... эту тайну знает не более десятка человек...

— Десятка? — изумился принц, — Ваше Величество, что знают двое, знает и свинья!

Альберта развела руками и перечислила:

— Я, отец Урбан, Архипрелат, наверняка Ивейн, покойный канцлер — не в счет, настоятель монастыря, и — наши враги.

— Трое промолчат, не смотря ни на что, один — покойник, и один — наместник Бога на земле... не плохая компания. А вот отец-настоятель...

Альберта согласно кивнула.

— Именно.

— Не будем пока его трогать, — задумчиво заметил Лоренцо, — и меня есть небольшой план. Но все же, что такого значимого в этом имени? Почему именно он и почему наши заговорщики так уверены, что смогут им распорядиться?

— Вы должны помнить, в десятом году королева Вильгельмина была арестована по обвинению в измене. Благодаря нарушившему свои обеты священнику стало известно не только о ее супружеской измене с графом Мельгелем, начальником ее охраны, но и о том, что любовники планировали убийство Железного Августа.

— Я припоминаю, — сдержанно отозвался Лоренцо.

Надменная северянка, нарантийская принцесса, было непонятно, что она могла найти в таком солдафоне. Их девиз 'Честь и верность' скорее подходит для рыцарских романов. Королева взошла на плаху год спустя. А обезумевший от страсти граф Мельгель поднял на дыбы половину севера, к которому тут же присоединились восточные провинции. Удивительно, что во все это не вмешался Бион. Возможно потому, что было просто нечем. А может потому, что Железный Август держал при себе юных наследников герцогских титулов. Через год после казни королевы погиб отец Лоренцо, Витторио Ренцио, через два — он впервые пересек границы Империи, через четыре — мятеж был подавлен, а он сам...

— В одиннадцатом году она родила сына.

Брови принца поползли вверх, удивленный взгляд следил за Королевой, но она стояла, отвернувшись к окну.

— Об этом вообще мало кто знает, поскольку мальчик родился в Кросскарцене. Король Август его не признал.

— Он... жив? — Лоренцо искренне удивлен.

— Жив. Хотите его увидеть? — внезапно предлагает Королева, — Я ведь и сама его не видела никогда.

— А! — понимающе произносит принц, замечая с улыбкой, — Но ведь Ваше Величество кажется больны!

— Именно по этому я могу себе позволить небольшую тайную отлучку! И буду рада, если вы меня сопроводите, — Альберта едва не покраснела, поспешно добавив, — Это же ваша прямая обязанность, не так ли?

— Именно, — подтвердил Лоренцо, все же заметив ее волнение, приятно отозвавшееся в глубине души.

МОНАСТЫРЬ (октябрь 1421 г.)

'Печальная, если не сказать трагическая судьба Его Высочества Христиана-Августа Аверно, явилась живым примером того, что рожденные в порфире — порою платят неизмеримо большую цену'.

Мирея Элькади 'Жертвы венца'

Серость каменных стен. Серое, всегда пасмурное небо. Терция миновала, и немногочисленные послушники взялись за работу. День был по осеннему холодным и сырой ветер, которому святые стены не были преградой, пробирал до костей.

Подвижный светловолосый мальчишка лет 9-10 изо всех сил старался сосредоточиться на задании, но было видно, что приглушенный рокот волн и интересует его гораздо больше. Одинокую чайку проводил взгляд, исполненный жгучей зависти и недетской тоски.

Стоявшая рядом с аббатом Вигу дама, лица которой не было видно из-за низко опущенного капюшона плаща, судорожно перевела дух.

— Это он, — сказала она утвердительно.

Настоятель кивнул.

Дама спустилась во внешний двор.

— Этот пастушок и есть сын Королевы Вильгельмины?!

— Он.

— Возмутительно!

— О чем вы...?

— О чем? — дама в ярости чеканила слова, — Я желаю, что бы им немедленно занялись. Не собираюсь нарушать ваш устав, но настаиваю, что бы мальчика обучили всему необходимому, а не только Закону Божиему. Это — приказ! Я знаю, Церковь обладает огромным потенциалом. Так используйте его!

Христиан поднял голову от плит и замер с открытым ртом, ибо в глубине внешнего двора ему явилось волшебное видение. Сердце болезненно дернуло...

Рядом с аббатом стояли благородная дама, закутанная в темный плащ, отороченный роскошным мехом, и блестящий кавалер в черном берете с белоснежным пером и расшитой золотом заморской капитте. Рука его небрежно покоилась на витом эфесе рапиры, которая показалась мальчику просто огромной.

Аббат явно нервничал, а надменный тон дамы был слышен даже Христиану.

Жадный взгляд мальчика поглощал мельчайшие детали их богатых одеяний. А при виде ожидавшей их кареты, пусть и без герба, красавцев — лошадей, слуг, у него и вовсе перехватило дыхание...

Вот кавалер подает руку даме, и та скрывается в карете. А через некоторое время от чудесного зрелища остаются только брызги грязи, пока косу, разделяющую монастырь Св.Гервасия и материк, — еще не поглотил высокий прилив.

Христиан разочарованно вздыхает. Жаль, что лицо дамы скрывал капюшон, ведь она наверняка молода и прекрасна.

Твердая рука скручивает его ухо...

После сексты в келье отца-настоятеля прут брата Деметрия, раз за разом опускается на тощую спину и ягодицы мальчишки.

— Праздность — смертный грех.

— Зависть — смертный грех.

— Легче.

— Верблюду.

— Пройти.

— Сквозь игольное.

— Ухо...

Перечисляет брат Деметрий при каждом ударе.

Вцепившись зубами в запястье, Христиан с тоской вспоминает явленное сегодня волшебство. Вот бы они приехали за ним...

Только став старше, он понял, что кавалер никак не мог быть его отцом. Ведь тогда ему было чуть больше двадцати.

Но расставаться с придуманной сказкой было больно.

Откинувшись на спинку сидения, Лоренцо послал своей спутнице долгий взгляд.

— Почему бы вам самой не заняться мальчиком? Вы получили бы неоспоримое преимущество в будущем.

— О чем вы? — Альберта ответила ему усталой улыбкой, — привезти его в наше змеиное гнездо? Вам ли не знать, какие страсти окружают нас. И вам ли не знать, что вызовет его появление.

— Иногда вкладывая оружие в руки врагу, мы лишаем его силы.

— А что чувствует при этом оружие? Само его существование — джокер в колоде. Сделать его такой же приманкой, какой делал вас мой отец?

Лоренцо поморщился.

— Нет. Это оружие слишком хрупко. И слишком опасно. Пусть уж лучше полежит в сундуке.

— Тоже не самое лучшее решение.

— Почему нет? Духовная карьера не перечеркнет его жизни, но лишит возможности претендовать на престол.

Принц, соглашаясь, склонил голову.

* * *

Выздоровление Ее Величества затянулось почти до Рождества, хотя в приватных разговорах с доверенными лицами выражение 'празднование Рождества' приобретало несколько иное, не свойственное изначально значение. Королеве же становилось то лучше, то хуже...

Ближе к празднику и традиционному балу господин де Ливен пребывал уже в состоянии близком к каталепсии, не представляя, что именно делать и что от него теперь требуется.

Ошарашенный, оглоушенный, обеспамятевший, растерянный, не помнивший себя распорядитель был выцеплен вездесущим принцем Ренцио и получил самые ошеломительные распоряжения.

Вопреки традициям последних лет празднество должно было потрясать воображение. Со времен коронации не было торжества, на которое приглашались бы столько фамилий.

Перед маскарадом столица сходила с ума. Цены на ткани тоньше габардина и бязи подскочили в разы. Кружевницы, включая самых мелких статисток, закрепляющих края, делали себе состояния на ближайшие годы. Гильдия магов была завалена заказами...

Вот именно. Насколько эффектным завершением года явилось бы явление принца Лесиона Ренцио, провозгласившим независимость Артании прямо над трупом королевы!

Лесиону Ренцио был подготовлен и доступ, и безопасный выход из дворца...

В праздничный вечер Ее Величество по обыкновению не танцевало.

Хотя и отстукивала в такт каблучком под плотной юбкой модеста.

А буквально за считанные часы до полуночи, имела место незаметная рокировка с участием новых агентов, и гвардии. Ворвавшиеся в бальную залу личности в черной почти военной форме с грифонами на левых рукавах, хватали из перепуганной толпы целыми семьями...

Паника, крики, слезы... коллективное помешательство, бросающее под ноги невозмутимой королеве...

Королева выпрямляется, подбородок устремлен вверх.

И удаляется без малейшего слова или знака! Однако, распорядившись, что бы танцы продолжались...

Паника усугубляется! Каждый занят тем, что пытается вспомнить о своем родстве, встречах, малейших репликах с арестованными. В прошлый раз, когда имело место нечто подобное, Ее Величество ограничилось просто разгоном Парламента, но гвардейцы на бале!!!

А главное то, что никто не мог сказать, чем именно вызвана эта акция устрашения. Какие-то сплетни все же просачивались, и вывод был сделан быстро: королеву пытались отравить.

Конечно, среди присутствующих были и те, кто независимо от участия в заговорах настоящих и мнимых, были совсем не против торжественных похорон Королевы, уже успевшей лишить их многих привычных привилегий, существовавших веками, либо же значительной статьи дохода. Но по здравому размышлению приходилось признать, что самый своевольный монарх все же лучше, чем анархия и смута.

Счастливчики, отправившиеся домой в своих каретах, а не в эксклюзивном заказе принца в виде мрачных экипажей с замками на дверце и узеньким зарешеченным оконцем, все равно не чувствовали себя в безопасности. А вот для арестованных полным и сокрушающим сюрпризом стало появление Лоренцо Ренцио на допросах в совершенно неожиданном и непривычном амплуа.

Кто-то замыкался в молчании, кто-то выдавал все новые и новые подробности, — какой смысл отпираться, если и так все известно...

Лоренцо был исполнен почти фанатичной решимости, окончить процесс таким образом, что бы ни у кого более не возникло даже тени желания выступить против его драгоценной королевы. И он приступил к осуществлению своего намерения со всем пылом.

Однако и Его Высочество ждал не малый сюрприз, заключающийся в известии о присутствии на карнавале его двоюродного брата. Лесиону удалось ускользнуть, хотя уже под утро были арестованы те, кто помогал именно ему.

Похоже, работа у него не переведется! — принял к сведению Лоренцо, несколько беспокоясь о том, как воспримет королева Альберта его известие. То, о чем они лишь упомянули когда-то, — начинало неотвратимо сбываться: он будет вынужден противостоять Лесиону и Эрмелине, но противостоять так, что бы не повредить брату!

В то время, как Лоренцо был занят дознанием, Альберта исполняла свою партию.

Поскольку вот так запросто извлеченный из кармана наследник вызвал бы законное недоумение и недоверие, планировался целый церемонный спектакль по его установлению и провозглашению на престол. Нужды ставить засаду в монастыре Св. Гервасия не было, но и спускать с рук кому бы то ни было даже малейшее попустительство Альберта была не намерена.

— Наверняка, когда вы известили меня о срочной встрече, вы хотели не только исповедаться, — отец Урбан, вызванный за полночь во дворец, лишь улыбнулся своей обычной многозначительной улыбкой.

— Святой отец, мне нужен человек, священник, который отличатся терпением, преданностью и исполнительностью, — Королева говорила в своей обычной манере, четко разделяя слова.

— Могу я узнать зачем, понадобился вам служитель Божий с такими удивительными качествами?

— Я желаю сменить настоятеля монастыря.

— Какого-то определенного монастыря?

— Святой отец, — нахмурилась Королева, — вы прекрасно понимаете, о каком монастыре я веду речь.

— Могу я узнать, чем вызвана такая необходимость? — несколько прохладно поинтересовался отец-экзекутор.

Он полностью поддерживал Королеву, по мере сил помогая ей решать вопросы с Курией, но прямое вмешательство в дела церкви не могло ему нравиться.

— Аббат Вигу оказался невоздержан в письмах, — отрезала Королева.

— В таком случае у меня только одна кандидатура.

— Как скоро ваш человек сможет занять место?

— В течение декады, я думаю, он сможет приступить к своим обязанностям.

— Я даю вам месяц.

* * *

Из-за своей тучности, круглого розового личика ставленник приора, отец Марк Фарран мог показаться человеком добродушным.

Однако первое впечатление абсолютно не соответствовало истине. Отец-экзекутор, он имел еще большую власть, так как расследовал ересь церковную. Ангельский доктор прославился своим рвением и полной беспристрастностью. Неизвестно, что на самом деле думал он о своем назначении, но воспринял приказ епископа Урбана из Кантарена абсолютно невозмутимо. Их личная беседа длилась не более десяти минут, после чего новый настоятель Св Гервасия отбыл в обитель.

Обличенный доверием владыки светского и духовного отец Марк преисполнился решимости наставить заблудших братьев в вере.

Недопустимые вольности обнаружились сразу же по прибытии. Уличенные в несоблюдении Устава братья были подвергнуты строжайшему наказанию. Почти еретические вольности были выявлены и при матутинуме.

Собрав после сексты всех послушников отец Марк с прискорбием установил, что ни один из 17 отроков не разумеет грамоте. А старшие из них полны неподобающих мыслей и любострастия. Как в прочем и некоторые из братьев.

Сию возмутительную картину отец Фарран незамедлительно изложил в письме епископу, сопроводив искренним советом подвергнуть отца Вигу строжайшему взысканию.

— Праздность — смертный грех. Грамотность есть величайший дар Господа нашего. Сказано в Писании: '...И сотворил Господь человека по образу и подобию своему...'. Наделил нас, ничтожных, разумом — благодатью великой и великой печалью. Ибо разумом мы осознаем греховную нашу сущность. Но так же дал Господь нам разум, что бы им умножали мы славу и превозносили имя Его... Вы же по скудомыслию своему и лени пребываете в праздности, не желая утруждать себя даже малым.

Отец Фарран, прохаживаясь, наблюдал, как толстые пруты мелькают над спинами нерадивых учеников. Около Христиана остановился.

— Государыня наша, — продолжил он, устремив благостный взгляд в окно, — с младых лет имела к наукам рвение. В нежном возрасте пребывая, и в сем особо не нуждаясь. Однако вразумил ее Господь прилежанием и любознательностью. По заслугам и дары. Вы же негодны и пол подметать в Храме Божием...

ГАЛЕН (апрель 1422 г.)

'Трудно переоценить достоинства и заслуги метра Леграна. Это был человек умеющий, а главное решающийся — творить невозможное'.

Ия Неллер

* * *

— Мне пора, Мариэтта, — мужчина не грубо, но решительно высвободился из кольца обнимавших его рук, сел и стал одеваться.

Женщина тоже села, поджав стройные ножки, пышные кудри окутали рыжим облаком поникшие обнаженные плечи изумительно совершенной формы. Ей нравилось смотреть на него, нравилось его сильное поджарое тело фехтовальщика.

— Ты странный человек, Эмиль, — обреченно проговорила она, — Ты знаешь, как я делаю то, что ты от меня хочешь, и не брезгуешь сам со мной спать. Но никогда не остаешься до рассвета...

— У меня еще много дел.

— Иногда я думаю, что ты мне только снишься, и на самом деле тебя просто нет...

— Ты не довольна?

— Нет, Эмиль, я довольна... — Мариэтта не стала добавлять, что счастье и удовлетворение — разные вещи.

— Заведи себе любовника, — так же равнодушно предложил Эмиль.

— Еще одного? — женщина невесело рассмеялась, спросила без перехода, — Она красива?..

— Да, — он не удивился вопросу.

— Красивее меня?

— Нет, — честно признал Эмиль.

— Ты любишь ее, но спишь со мной. Ты очень странный человек, Эмиль.

Он взял плащ, расправил складки:

— Не забудь, Урфино Энченци приезжает завтра.

— Я помню.

— Не скучай, — ночной гость удалился, поцеловав на прощанье ухоженную тонкую ручку.

Какая честь для содержанки — мужчина целует руку. Мариэтта слушала, как затихают его шаги в сонном доме, хлопнула дверь в сад, когда привратник его выпустил. Холодно и тоскливо. Кто же ты такой, Эмиль? Уж точно не учитель фехтования, как пытался уверить в первую встречу...

Агент. Какая разница! Ей так хотелось хоть раз проснуться рядом с ним, слушать сонное дыхание, биение сильного сердца, поймать первый по пробуждении взгляд... У тебя такие глаза, Эмиль, ты сам не знаешь их мощи!.. Такие красивые, бархатные, насыщенного яркого цвета, а ресницы такие длинные, как у девушки... Эмиль...

Мариэтта усмехнулась сквозь слезы: сегодня ей так и не удалось поймать прямой взгляд его бархатных карих глаз.

С его места на галерее был прекрасно виден вход — предосторожность, ставшая за жизнь в изгнании привычкой. Он ждал.... И человек появился минута в минуту. Какое-то время они приглядывались друг к другу. Один — в простой темной рясе нищенствующего монаха с надвинутым на лоб капюшоном. Второй — благоухающий: на напомаженных волосах бархатный берет с пышными перьями, на плечо небрежно наброшен короткий плащ, белая пена кружев закрывает тонкую холеную кисть почти целиком, под черной маской, какие одевают дворцовые гуляки, отправляясь в город, щегольские усики... Типичный изящно-благополучный повеса...

Пришедший сел спиной к залу, щелкнул пальцами, потребовав лучшего вина. Человек в рясе пересел к нему.

— От тебя разит духами... кузен, — не сдержавшись, заметил он.

— А от тебя — кровью, — спокойно парировал тот, и добавил с сарказмом, — кузен.

— Рад видеть тебя...

— Давай обойдемся без пустых любезностей, — изгиб губ под маской стал злым, — Я прекрасно понимаю, зачем ты меня позвал сюда, Алессио.

Человек напротив непроизвольно вздрогнул.

— Хотя не понимаю, на что вы рассчитывали...

— Мы рассчитывали, что ты помнишь, кто ты есть, — Лесион по неволе перешел на такой же резкий тон.

— Можешь поверить, я помню это лучше, чем кто-либо из вас! И, тем не менее, я к вам не присоединюсь. Если ты пришел предложить мне выбор, — ты опоздал. Выбор давно сделан! А слово я держу!

— Слово Аверно?!

— Да хоть дьяволу!

Повисло молчание.

— Ты изменился.

— Мы оба изменились.

— Брат...

— Послушай, Алессио, не стоит пытаться вызвать у меня родственные чувства. Я лишен подобной сентиментальности.

Он поднес руку к лицу, и маска легла на стол, открывая благородно-породистое узкое лицо, усталое и больное. Почти одинаковые темно-карие глаза встретились.

— Ничего личного. Как и у тебя. У меня нет никаких обид, что меня оставили в руках Августа Аверно. Как для него, так и для вас я уже был полностью... хм-м... бесперспективен... В каком-то смысле это спасло мне жизнь, какой бы она не была... — на последних словах голос слегка дрогнул.

— Но ответь мне на один вопрос, кузен, — с легкой усмешкой продолжил гость, — вспомнили бы вы обо мне сейчас, если бы я до сих пор оставался в Рокуэре?

Это было больно. Лесион сжал пальцы:

— Лоренцо, я... мы не могли рисковать...

Лоренцо согласно кивнул.

— Я понимаю. Поэтому, повторяю, у меня нет обид. Но я, так же, не считаю себя чем-либо обязанным вам. Что было, то прошло.

— Но ты пришел сюда.

Лоренцо молчал, потягивая вино. Лесион откинул голову, его взгляд стал таким же холодным.

— Королеве известно о встрече, — он не спрашивал.

— Разумеется. Не волнуйся, я пришел один, и за мной не следят — да будет тебе известно, ее Тайную стражу возглавляю я.

— Почему? — теперь Лоренцо не казался ему ни смешным, ни жалким. Он был смертельно опасен.

— Ты не поймешь, Алессио. И еще. Я прошу тебя, как принца Ренцио — отступи...

— Вот как?

— Да так! Трона и независимости Артании тебе не видать, как своих ушей. Но ты принесешь войну, а это не то, что нужно стране.

— Тебе нравится видеть на троне Аверно?

— Представь себе. Она — настоящая королева! Так что отступи, это в твоих интересах.

— За мою голову назначена награда, — уточнил Лесион.

— Это уладить легче всего, Лес.

— Ты говоришь слишком уверенно. Уж не вздумали ли вы объединить династии, кузен, — съязвил гость.

— Как дворянин — я забуду эти слова. Как придворный, поясню — мое происхождение слишком сомнительно, даже если бы до того дошло, — внук простолюдинки и правнук бастарда не подходящая партия для королевы...

— О принцессе Альберте тоже ходили слухи...

Лоренцо неожиданно рассмеялся:

— Не надейся. Она — дочь Железного Августа на столько, насколько это вообще возможно.... Но она умеет быть милосердной, когда захочет. Прощай, кузен. Не становись у нас на пути! — бросил он напоследок.

Лесион остался один, провожая глазами пышные перья... Маскарад...

Королева слушала его не перебивая, стоя лицом к окну. Лоренцо умолк, она тоже молчала.

Неожиданно мягко ткнулась лбом в стекло.

— Как я устала, Лоренцо, — тихо сказала Альберта, — Мне кажется, что я несу этот груз уже сотни лет!

Скользя головой по стеклу, она обернулась.

— Сотни лет... А дни пролетают так незаметно! Мне страшно...

Лоренцо оказался рядом, но она уже очнулась и отстранилась.

— Простите за лирику.

'Знать — ничего не значит...

Если бы я спросил...

Если бы ты ответила мне...

Ради тебя, я уничтожу твоих врагов, хотя в ушах до сих пор крики боли, а перед глазами — зрелища пыток... ради тебя мои руки в крови тех, кто уже взошел и еще взойдет на эшафот...

Кого это волнует?

Что ты сам знаешь о любви, дитя супружеских измен, семейных заговоров, политических интриг?! тебя учили дарить отравленный букет и убивать с улыбкой... Вот и занимайся, тем что знаешь... королевский убийца!'

Лоренцо собирался сделать королеве подарок, приурочив его ко Дню Рождения. Такой подарок, который она могла бы принять, который она безусловно бы оценила, и который мог сделать только он.

То, что он сотворил со своими подчиненными, — нормальными цензурными словами не описывается, но заключается в придании ускорения, имеющего целью повышение служебного рвения.

Заручившись благословлением отца Урбана, а значит Курии в целом, Глава тайной Стражи быстренько разобрался в том клубке, в котором запутались святые братья, взявшиеся за слишком многое и сразу.

Точнее, Лоренцо разобрался в том смысле, что изучив бумаги, определил список подлежащих аресту. А уж суровость тюремного быта при должной методике дознания — служит великолепным способом освежить память!

Принц Ренцио надеялся подарить королеве на блюдечке убийцу ее брата. Тем более, что при этом он отсекал возможности для планов Лесиона, не трогая его самого.

Однако не все пошло так гладко, как казалось вначале. Докладывать все же пришлось, раз уж смертные приговора утверждаются лично Ее Величеством, и как он и предполагал, Альберта закусила удила, дотошно изучив каждую бумажку в истребованном деле.

— Это не он? — в голосе ее было столько разочарования, что становилось ясно: не смотря на годы ожидания, смерть принца Фредерика она прощать и забывать не собирается.

— Я в этом уверен. Этот парень даже не исполнитель. Однако, — подчеркнул Лоренцо, — он их знает, даже если не сообразил сам... вот только он слишком упрям!

Принц виновато развел руками, как бы говоря: я-то не волшебник! То, что ему не удалось осуществить задуманное, а королеве лишь напомнило о неприятном, — не просто злило, а представляло собой пятно на всей его репутации!

— Наверняка, здесь дело в высоких материях... — как обычно, чем более принц Ренцио был недоволен, тем более спокойно и мягко звучал его голос.

— Женщина? — сходу предположила Альберта.

— Вполне возможно, что и женщина...

Королева барабанила пальцами по стеклу.

— Как вы думаете... неужели этот... чародей — откажет своей королеве, если она его попросит?

— Не думаю, что это удачная идея! — королева Альберта во время процесса над заговорщиками довольно часто наведывалась в государственную тюрьму, но все-таки...

— Но ведь со мной будете вы! — Альберта улыбнулась.

Похоже, она прекрасно знала, какую власть над ним имеет подобный тон.

И получала огромное удовольствие ею пользуясь.

Раз уж она не могла позволить себе нечто большее.

* * *

С лязгом и грохотом дверь начала открываться. Свет факелов ударил по глазам. Гален стиснул зубы.

— Осторожно, Ваше величество.

Услышанное показалось продолжением фантазий измученного больного рассудка. Гален открыл глаза. Первое, что он увидел, было испачканное золотое шитье на алом бархатном подоле...

Как оказывается надо много сил, что бы поднять голову...

Он медленно с усилием скользил взглядом выше. На белой изящной руке — перстень с государственным гербом, золотые кольца... Звякнув цепью, Гален сделал попытку встать. Взгляд уперся в серые холодные глаза...

— Что ж, полагаю, разговор придется перенести, — сказала Королева, глядя на рухнувшего обратно в месиво из гнилой соломы узника.

Последнее, что почувствовал Гален, прежде чем провалиться в круговерть мрака и боли, было то, что его куда-то несут...

Стук в дверь среди ночи и отсвет факелов на стали, — никак не могут добавить вам душевного равновесия. Тем более, лишенному лицензии метру Фонтеро. 'Именем Королевы...' — звучит трубой Страшного суда, но метр старается хотя бы внешне выглядеть спокойно. Он тщательно оделся. По крайней мере, руки не дрожали...

Из окон тюремной кареты ничего не было видно, но когда он вышел, худшие опасения подтвердились. Кроскарцен, королевская тюрьма. В отличие от Жиоль для мелких уголовников, Кроскарцен была уважаема Королевским судом и Святым Трибуналом.

Его провели по коридорам. Одна из дверей открылась, и он оказался в небольшой комнате — решетка, голые стены, стол, два стула. Женщина у окна развернулась. Красивое холодно-решительное лицо. Королева.

— Извините за беспокойство, метр, — голос сух и холоден, — вас позвали по срочному делу. Я желаю знать ваше мнение.

Кивок страже:

— Проводите.

Один из них подал ему сумку с инструментами. Снова коридоры и — вниз, вниз, вниз...

На полу лежит человек, рядом — цепи, видимо только что с него снятые.

— Прошу вас, метр.

Осторожно поворачивает голову узника. В свете факела его взгляду предстает молодое бледное, как воск лицо. С серых губ срывается хрип...

Краткий осмотр. От ярости сводит скулы, но к этому примешивается облегчение — кажется, сегодня он Кроскарцен покинет.

Путь обратно. Королева сидит за столом. Бархат ее платья такой же алый, как и кровь мальчика там, внизу...

— Что вы думаете, метр?

— Я не тюремный врач, Ваше Величество.

— Я знаю, — ее тон не допускает дальнейших пререканий.

— Никогда не видел, что бы человек был так изувечен.

— Он выживет?

— Возможно...

Королева помолчала, потом, наконец, повернулась к собеседнику.

— Метр Фонтеро, наше противостояние длится уже не первый год. Полагаю, самое время его закончить. Вы получите лицензию на врачебную и преподавательскую деятельность. Вы получите Королевское покровительство. Если он выживет.

Они смотрели глаза в глаза. Метр Фонтеро почтительно склонил голову.

— Не здесь.

Королева согласно кивнула:

— Сиреневая Долина к вашим услугам.

Смерть... Да... О, как он звал ее, как молил о ней, не в силах выдержать новых мук... Но она опять ускользала... Боль... Снова боль... Гален застонал... 'Нет... Не могу...'

'Что-то не так...'

Он не успевает додумать эту мысль. Он снова погружается во мрак...

Его разбудил солнечный луч. Гален открыл глаза.

'Я сошел с ума...'

Он лежал на постели в небольшой уютной комнате. Окно было зашторено, но солнце упрямо проникало сквозь щели. Оттуда доносился веселый птичий пересвист... Гален закрыл глаза.

'Это слишком жестоко...'

Рядом кто-то был.

Над ним склонился человек в темном.

— Где я? — собственный голос был едва различим...

— Сиреневая Долина, — ответил метр Фонтеро в полубезумные черные глаза.

— Кто вы?

— Метр Фонтеро, врач Королевы.

Больной пришел в сильное волнение.

— Королева... Значит, это был не бред, — черноволосая голова заметалась по подушке.

— Боюсь, что нет, — тихо сказал метр.

Гален почти не воспринимал ничего вокруг. Единственной реальностью для него была боль. Она была океаном, из которого он никак не мог выплыть, со своими приливами и отливами. Он кричал в голос, когда метр Фонтеро заставлял его двигаться, сгибать и разгибать изувеченные руки и ноги, — выздоровление было мучительнее самих пыток.

В Сиреневой Долине были, похоже, только пятеро — метр Фонтеро, домоправительница Ханна Керстеен, слуги Ланс и Греттель, и сам Гален. Его не трогали. Его ни о чем не спрашивали. А Гален был слишком слаб, чтобы гадать и мучиться вопросами, что будет дальше. Он часами лежал, бездумно глядя на весну за окном...

Иногда его даже выносили в сад.

— Вам надо набираться сил, молодой человек, — говорил врач, — а для этого нет ничего лучше, чем свежий воздух и солнечный свет.

Когда он начал вставать, то стал уже сам спускаться туда и подолгу сидеть так, словно пробуя эту жизнь на ощупь. Заново привыкая ощущать мир, ведь чувствовать биение жизни и жить — не всегда одно и тоже.

Слишком близко он ощутил пламя костра... 'Я сойду с ума, если все начнется с начала',— думал он, вдыхая аромат сирени.

Гален скорее почувствовал, чем услышал движение рядом и, вздрогнув, повернул голову. По дорожке неторопливо шла молодая женщина в строгом темном платье. На руке, вертевшей маленькую веточку, был перстень с государственным гербом...

— Сидите. Вы ведь еще нездоровы, — Королева опустилась на скамью напротив. Гален снова закутался в плед. Его начало трясти, хотя тон Королевы был вполне доброжелательным и теплым.

— Метр Гален, я не люблю долгих вступлений, — начала она, — У Тайной Стражи и Святого Трибунала вы на особом счету.

Гален поежился. Начали ныть переломанные в тисках пальцы.

— Я ни о чем вас не спрашиваю. Не собираюсь ограничивать вашу свободу. Не предлагаю предательство. Я просто предлагаю вам жизнь. Я предлагаю вам Королевское покровительство. И Сиреневую Долину.

Повисло молчание. Гален с трудом разлепил пересохшие губы:

— Почему?..

— Я читала ваши работы. В них много дельных идей. Вы молоды и талантливы. Мне хотелось бы обратить это на пользу стране.

Гален молчал. Недосказанное висело в воздухе.

— Я даю вам время подумать, — Королева поднялась, — Известите меня о своем решении. Вы мне нравитесь. Я надеюсь, вы примете мое предложение.

Гален остался один. Его била неудержимая дрожь. Нечто подобное следовало ожидать, но он не был готов к тому, что это случиться так быстро. Он смотрел в сторону, куда удалилась молодая государыня, лично почтившая его визитом, и чувствовал липкие пальцы страха на своем горле. Что же делать, Боже, что же ему делать?!

* * *

Гален сидел один в темноте.

На костер взойти было бы, наверное, легче: легче, чем вынести это!

В Гильдии на него смотрели как на привидение — с суеверным ужасом. Не все. Не долго. Если смотрели...

Они смотрели — как на предателя. Они не хотели говорить с ним... Они отворачивались от него и уходили, если он шел к ним... Его друзья... Соперники... Вивена...

Не забыть — ее лица, холодных глаз, равнодушного поворота головы...

'Любовь моя, за что?! Я молчал о тебе... Любовь моя, не оставляй меня одного... это слишком... — больно?... Любовь моя...'

Опустошенный, выжженный этими взглядами, слепо глядя, как вползает рассвет, уже в который раз за эту бессонную ночь, — Гален шептал: 'За что?'...

Он молчал, когда ему изувечили руки... Молчал, когда уже не мог даже кричать от невыносимой боли — единственного, что еще был способен ощущать... Молчал, хотя рассказать мог много...

Хотя довольно было и нескольких имен.

А он знал достаточно, несмотря на то, что всегда старался быть в стороне от обожаемых его коллегами интриг.

Знал и видел не раз Лесиона Ренцио...

Но у него была одна страсть — наука магии... И все же он молчал. Молчал и сейчас, здесь.

И под занавес:

— Мы рады, что ты жив, Гален. И ты по-прежнему член Гильдии. Но тебе лучше уйти.

Он только и смог проговорить непослушными губами:

— Я понимаю, метр Герхад. Разумеется.

Уйти... Куда? Ему некуда идти...

Гален встал. Пошатываясь, почти ощупью спустился вниз. Не сознавая, не видя ничего вокруг, но спиной ощущая их взгляды:

'Ты выжил, — значит, ты предал...'

Двери закрылись за ним...

У окна стояли трое, глядя, как по улице бредет человек, сильно хромая и наталкиваясь на прохожих...

— Вы уверены, что он нас предал? — с сомнением спросил один.

— Он может сам не знать об этом, принц. Так это или нет, мы не можем рисковать, — бросила ему девушка с небесно голубыми глазами, — гадая, что он им сказал. Или скажет.

Лесион покачал головой. В глазах человека был пепел...

— Он просто пойдет и повесится!

И все-таки: она — вздрогнула.

Темные карие глаза внимательно следили за хромающим молодым человеком в черном. Уголки красивых губ ползли вниз. Когда тот остановился у канала, наблюдающий указал на него глазами одному из прохожих и сделал едва заметный жест. Молодого мага обошли двое и, подхватив под руки, посадили в проезжающую мимо карету.

Королева молча выслушала доклад. По ее лицу ничего нельзя было понять.

— Жаль, — наконец сказала она, — я надеялась, что он станет нашим посредником в Гильдии. Еще одна ошибка.

Невероятно, но несмотря на прошедшие годы и состояние узника, она его узнала в первый же момент: юного чародея, когда-то творившего иллюзии на бале по случаю ее коронации... И почему-то захотелось его спасти.

К тому же она действительно была потрясена тем, до какой степени его пытали, и не могла не чувствовать своей вины. Особенно после того, как увидела его глаза, — там, во время разговора в беседке... Этот человек действительно не мог иметь отношения к какому-либо преступлению!

— Что вы будете делать теперь?

Королева пожала плечами:

— Королевское покровительство уже предложено. Пусть будет так. Что-либо менять было бы жестоко и бесчестно, — она вздохнула, — К тому же, у меня появилась одна идея относительно Гильдии... Воспитание, Лоренцо... Вот ключ к спокойствию Империи. Верность начинается с колыбели, а измена с сомнений. Я хочу исключить всякую возможность их в зародыше.

— Гильдия будет сопротивляться любому вмешательству в их дела.

— Пусть. Вы с ними справитесь, я знаю. Вы не заменимы, Лоренцо. Мне следовало бы вас опасаться...

Принц Ренцио изумленно вздернул бровь. Королева лукаво улыбнулась, потом снова посерьезнела:

— Вы, с вашим происхождением, и ... Вы должны быть сердиты на меня...

— Мое положение сейчас выше, чем я мог бы когда-либо достичь. К тому же, я не люблю... бездеятельности...

Королева фыркнула. Потом тихо спросила:

— Почему вы держите слово, Лоренцо? Среди принцев это редкость...

— Вы не боитесь поворачиваться ко мне спиной. Это редкость среди королей.

Они смотрели друг другу в глаза. Королева слегка улыбнулась:

— Не думаю, что я при этом рискую.

Он совершенно искренне улыбнулся в ответ.

Гален не помнил, как здесь оказался, но Сиреневая Долина не захлопнула перед ним дверей. Он пришел, в чем был, руки были пусты, — он не знал, куда шел, и ему нечего было брать с собой...

Ланс и фру Керстеен, почти не обратили на него внимания. Как-будто знали, что он вернется, и вернется так скоро.

— Вам лучше отдохнуть, метр, — бросила фру Керстеен, оглядев через плечо бессильно привалившегося плечом к косяку молодого человека.

Гален послушно пошел наверх... Сейчас он хотел спрятаться!

Сколько времени он провалялся, уткнувшись в подушки, он и сам сказать не мог: Галена словно захлестывали черные ледяные волны. Внезапно кто-то отдернул шторы, и солнечный свет ворвался в комнату. Гален со стоном отвернулся и попытался зарыться в измятую постель. Холодное мокрое полотенце опустилось на пылающий лоб.

— Почему вы не послали сказать, что больны?

Гален ошеломленно распахнул глаза.

— Метр Фонтеро был бы уже у вас, — спокойно продолжила Королева, стоя у кровати, в то время как фру Ханна отжимала полотенце...

Часом позже, когда осмотренный, вымытый, переодетый и напичканный последними изобретениями метра Фонтеро, Гален без сил лежал на чистой постели, Королева сидела рядом с охапкой сиреневых веток на коленях и говорила:

— Мне казалось, что мы поняли друг друга и потому вы примете мое предложение, — в ее тоне сквозила горчинка, — Это подарок, а не тюрьма! Что-то вроде королевского 'извините'. Это возможность для вас не только поправить здоровье, но и спокойно работать...

— Ваше величество, я абсолютно искренне принимаю ваше щедрое предложение, — он старался, что бы голос его не дрожал.

Все внезапно показалось невероятно простым. Почему бы и нет?..

— Я просто не хотел докучать вам и отвлекать от более важных дел.

— О! Вот теперь я на самом деле зла на вас, — Королева водрузила сирень на стол и встала, — Я сама определяю степень важности, чего бы то ни было. В наказание, вы действительно побудете здесь по домашним арестом в полном распоряжении метра Фонтеро. Без его слова вам даже не принесут ни одной книги.

У двери она обернулась:

— Поправляетесь. Я пришлю вам цветы...

— Благодарю вас... — Действительно, почему бы и нет?...

ШУТ

'Там, где как в священной Империи единовременно действуют множества различных по своей сути сил, лишь закону, создающему систему сдержек и противовесов, надлежит отдавать верховенство'

Юстин Корф.

'Как государыню справедливую, Ее Величество не могли не тревожить широкие возможности для злоупотреблений. Твердой рукою при помощи верных слуг, Альберта Великая насаждала принципы справедливости и равноправия пред волей закона'.

Ивейн Лейденвер фон Рейвендорф

* * *

Чувствовать биение жизни и ощущать движение времени — не одно и тоже. Можно мучительно ощущать ход времени, до болезненной судороги, словно провожая взглядом каждую секунду. Гален чувствовал время, видел его, его цвет, вкус, запах. Время окружало его словно воды реки. Время было его старым знакомым, улыбалось в лицо и — уходило...

Жить и чувствовать жизнь — не всегда одно и тоже. Жить — значит дышать, ходить. Второе — объяснить труднее. Человек не слышит биения собственного сердца, пока оно не сбивается с ритма... Его жизнь сбилась с ритма, и каждый день Гален искал для себя повод дышать дальше.

Они пришли как всегда ночью. Стандартный набор: трое — двое в форме, один в штатском, при чем было заметно, что себе он ни в чем не отказывает.

— Добрый вечер, метр Гален. Рад, что вы еще не спите, — поприветствовал его щеголь, усаживаясь без приглашения.

— Чем обязан? — еле смог произнести Гален.

— Да вы садитесь! — лучезарно улыбнулся незваный гость, делая приглашающий жест, — В конце концов, это же теперь ваш дом.

'Посмотрим, на долго ли!' — говорил его тон. Гален покорно подошел к стулу напротив, под его взглядом еще острее чувствуя свою хромоту, с которой еще не успел свыкнуться.

— Еще раз извините за вторжение, и позвольте представиться. Лоренцо Эмилио Ренцио, — принц слегка качнул головой.

Гален едва не отшатнулся, но отодвигаться ему было просто некуда.

— Кажется, мое имя вам известно...

Принц и бровью не повел на этот жалкий выпад.

— Вот мы и познакомились, метр! Можете не беспокоится, я к вам строго по делу, — принц Ренцио как будто не замечал двойного смысла своих слов.

— Чем могу быть полезен? — Гален еле-еле мог говорить и избегал смотреть в злые карие глаза.

— Действительно! Час поздний, перейдем прямо к делу. Это ваша монография? — непонятно откуда в холеных руках принца Ренцио оказалась тонкая брошюра с названием 'Возможности универсальной защиты'.

Так вот о каких его работах говорила Королева. Королева обещала ему защиту, но расположение властных особ бывает так непостоянно!

— Да. В этой теме нет ничего, запрещенного церковью! — быстро проговорил Гален и умолк, повинуясь едва заметному выразительному жесту.

Он чувствовал себя перетянутой струной. Помимо воли горло сдавило от ужаса перед человеком, чьи подчиненные его искалечили, и который с легкостью мог отдать приказ арестовать его снова... Человека ли? Судя по глазам — не похоже! Гален был готов поверить, что перед ним одержимый дьяволом.

Да, он боялся и не мог скрыть испуг, и ужаснее всего было то, что он видел — принц знает о его страхе, и его это забавляет.

— Конечно, нет. Меня интересует совсем другое, — поскольку Гален молчал, не в состоянии произнести что-либо еще пересохшим ртом, принц продолжил, — Здесь вы обосновываете невозможность создания универсального барьера, отражающего магическое воздействие, направленное на объект.

Монографию он цитировал дословно.

— Да.

— Но в тоже время вы приводите пример артефакта некоего Балтазара Рея, который поглощал все направленные на него чары, накапливая энергию.

— Это не упоминалось в монографии. Но несколько лет назад я действительно работал в группе, каталогизировавшей для альманаха известные алхимические артефакты.

Гален немного отошел от шока, вызванного появлением принца, и уже был способен рассуждать и удивляться его осведомленности в издаваемых Гильдией работах.

— Что и требовалось, — довольно заметил принц, — Вы занимались вопросами универсальной защиты и знакомы с алхимией. А главное, зависите от воли Ее Величества и не сможете мне отказать.

Не смотря на то, что улыбка принца стала почти милой, Гален не был вполне уверен, что он шутит.

— Ответьте на вопрос, что произойдет, если вблизи такого накопителя произвести заклинание или направить действие ритуала на объект, совмещенный с ним?

— Теоретически, накопитель поглотит затраченную на заклятие энергию. Если, конечно, она не превысит его расчетной мощи, — оказавшись в своей стихии, Гален чувствовал себя уже вполне уверенно.

— А если превысит?

— Вектор воздействия будет отклонен, и по всей вероятности, произойдет беспорядочный выброс энергии вовне.

— Это плохо, — заключил принц Ренцио.

— Да, — выразительно проговорил Гален.

— Вы говорите 'теоретически' и 'вероятно', значит — опытов Гильдией не проводилось?

— Никем не проводилось, на сколько мне известно.

— Почему?

— Сам Рей признал использование своего артефакта нецелесообразным. Накопленную энергию было невозможно извлечь.

Принц Ренцио хмыкнул.

— Вы сможете провести необходимые опыты?

— Нет, — честно ответил Гален, — меня нет нужных книг, таблиц, оборудования... а даже если бы и было бы, я не могу гарантировать результат.

— Можете, метр, вполне можете, — заверил его принц.

— Вы не понимаете, — извиняющиеся проговорил молодой человек, — кристалл, способный поглотить сколько-нибудь серьезное заклинание, должен быть размером не меньше чем с голову ребенка. Если заклинание будет очень мощным — последует взрыв. Не говоря уж о том, что нахождение рядом с ним просто опасно для людей.

— Это еще почему?

— Жизнь — это тоже магия. Мы, Гильдия, из методов познания предпочитаем анализ и синтез. Логику. В эмирате развито наставничество, огромный пласт эмпирических данных. Нарантийские кланы — отбор, усиленный кровным родством. Морея в своих сектах схизматиков полагается на веру, примерно так же как и наша церковь. Но... магия едина и независима. Она следует естественному закону природы. И мы не можем его отменить только своей волей.

— Жаль! Идея была хорошей.

Галену пришлось сделать значительное усилие над собой, что бы заговорить снова.

— Вы хотели использовать артефакт Рея для защиты Королевы. Напрасно. Ее корона защитит ее лучше всего.

— То есть?! — принц Ренцио резко оборачивается.

— Она помазана на престол. Она отвечает перед небом и землей, но и они ее защищают. Вы из Дома Ренцио, вы должны знать о связи между Главой Дома и его землей. Венчание на престол не просто ритуал — в нем заключена огромная сила! И это не только подобие ритуалов Домов, которые признаны еретическими. Святая сила выше сил природы, поскольку идет от ее создателя, поэтому ни один маг не может воздействовать на короля и королеву. Если бы это было не так — мы бы жили совсем в другом мире. Именно поэтому церковь пользуется поддержкой короны везде — они не выживут друг без друга!

— Браво, метр! А вы оказывается способны меня удивить!

Гален смешался под пронзительным взглядом карих глаз.

— Хотя от вас за лигу несет ересью и костром.

Гален порадовался, что сидит, — по крайней мере, слабость в коленях не так заметна.

— Именно поэтому в Гильдии не слишком распространяются о некоторых вещах, — произнес он, справившись со сведенным горлом.

— Но продолжают учить этому адептов, — весело заметил принц.

От этого тона Галена прошиб холодный пот.

— Убийство преступление, но вас же учили обращаться с оружием, — прошептал он, опуская голову

— Туше! — рассмеялся Лоренцо, — Ах, метр! Меня много чему учили. И не всякое убийство — преступление. Но мы отклонились от темы. Если мне захочется пофилософствовать — я навещу вас в другой раз. Как быть со смертью короля Августа?

Гален потер лицо ладонями, что о нем могут подумать — было уже все равно.

— Я не знаю всех обстоятельств, но уверен, что даже если и было какое-то магическое воздействие, оно было направлено не на него, а на окружающие объекты... иными словами, можно воздействовать на вещь — доску на ступеньке, карету, упряжь...

— Упряжь? — оживился принц, но Гален не заметил, продолжив надтреснутым голосом.

— также как можно отравить, заколоть, застрелить... Но нельзя наложить заклятье, нельзя внушить,.. заставить принять какое-нибудь решение, например...

— А вы весьма сведущи в этих делах, метр, — вкрадчиво сказал принц.

Молодой человек вскинул на него растерянный взгляд. Лоренцо улыбался, не скрывая удовольствия, которое получал, дразня и играя со своей жертвой.

— Благодарю за консультацию, — все еще забавляясь, чопорно кивнул принц.

— К вашим услугам, — выдавил Гален, не способный даже на облегчение.

— Не сомневаюсь, — Лоренцо привык, что последнее слово остается за ним.

Еще долгое время после его ухода Гален не мог опомниться. Его колотила нервная дрожь. Господи, как получилось, что этот жуткий человек имеет такую огромную власть?!

* * *

... Он шел сквозь толпу со связанными руками.

Люди швыряли в него гнильем и камнями, — новая забава с маленьким уродцем. Большинство, конечно, промахивалось, но некоторые попадали весьма метко.

Приговоренный едва волочил ноги, и кто-то из охранявших снова ткнул его в спину. Этого оказалось достаточно, — он упал.

— Пшел, выродок, — последовал очередной пинок.

Петлю накинули быстро и деловито. С такими не церемонятся.

Чурбак из-под ног выбили тоже без предупреждения...

Раздался дружный вздох... Смех...

Повешенный был жив.

Еще...

Он висел, отчаянно напрягая мышцы шеи и пытаясь наполнить горящие легкие воздухом. Зачем? Видимо, как всегда, — из чувства противоречия...

В толпе пошло движение. Под улюлюканье снова полетели камни.

Он медленно задыхался, перед глазами поплыла мерцающая чернота...

Рывок...

Хватая ртом воздух и кашляя, он корчится на земле. Уголком глаза ловит блеск стали, — с шеи падают обрывки веревки... Рук он не чувствует, — но они тоже свободны. Он вскидывает голову, — ему нечего ждать, кроме новых издевательств — и встречает внимательный взгляд бархатных карих глаз. Молодой вельможа, — а этот не может быть никем иным, — усмехается и отворачивается в сторону:

— Прошу извинить, но времени было мало.

Спасенный обнаруживает, что не может подняться. Его трясет от слабости, кружится голова, — толи голод, толи казнь, толи все сразу...

Его держат за плечи. От руки, поднесшей к губам крепкий бионский бренди, исходит тяжелый сладкий запах.

— Не извиняйтесь, Лоренцо. Вы совершенно правы.

Он вздрагивает. Невероятным усилием воли ему удается собрать в кучу свое избитое тело и сесть. Теперь он видит их обоих.

— Хорошо хоть глаза не красные, — Королева улыбается, расправляя бирюзовую амазонку.

На его разбитых губах сама собой появляется привычная злая усмешка. Он знает, что они сейчас видят: невысокий, почти тщедушный человечек, с мелкими подвижными чертами бледного лица, облепленного спутанными бесцветными прядями, на котором горят большие глубоко посаженые глаза какого-то мерзкого грязно-белого оттенка. Однажды кое-кто был так впечатлен их цветом, что попробовал выколоть.

— В отличие от вас, на мне нет столько крови, — он сам ужаснулся тому, что сказал.

Королева вскинула брови.

Ему все-таки удалось встать.

— Острый у тебя язык, висельник, — протянул принц Ренцио.

— Почти как ваш нож, — он хотел отвесить поклон, но пошатнулся, руки беспомощно скользнули по столбу...

Раздались смешки...

Над ним снова стоял принц Ренцио. С каким-то странным выражением лица он протянул упавшему руку.

Обычно за этим следовал мощный пинок под ребра...

Он встал. Внезапно принц развернул его изуродованное побоями лицо к свету:

— Сколько тебе лет? — бросил он резко.

— Столько не живут, — огрызнулся белоголовый, подумав про себя, что это почти правда.

Королева рассмеялась, снова вскакивая в седло:

— Ты, конечно, висельник, но думаю, место шута тебе подойдет.

— Что, место висельника уже занято? — он кивнул головой на принца.

На этот раз расхохотались оба.

— Как тебя зовут, весельчак? — спросил принц.

И тут он, наконец, растерялся. Выражение глаз стало совершенно детским, губы задрожали. Он впервые опустил глаза:

— Ф-ф-фолле...

Королева фыркнула:

— Собачья кличка.

Происходило что-то непонятное, удивительное. И, кажется, почему-то с ним. Фолле почти выкрикнул:

— Альбин! Альбин, — собственное имя прозвучало странно и незнакомо.

— Альбин, — усмехнулась Королева Альберта, — Да ведь это судьба!

— Пора прекращать порочную практику баронских судов. Уж слишком много вольностей! — Королева была несколько раздражена.

— Мы уже ввели окружные суды, но в замках барон — царь и бог, — Лоренцо пожал плечами, — не думаю, что это можно будет легко исправить.

— Ивейн, записывай. Всякий баронский суд приравнивается к самосуду, и соответственно карается, — на ходу бросала Королева.

— Неразумно, может вызвать возмущения среди знати, — возразил принц.

— И благодарность среди народа, — парировала Альберта.

— Где нам взять столько судей? — отозвался практичный секретарь.

— Куда нам деть столько баронов? — рассмеялась Королева.

В замке Линденкарс готовились к королевской охоте. Фолле скатился с лошадиной спины и затесался в общую суету. На кухне ему повезло стянуть кусок хлеба и целую курицу, и Фолле вернулся в конюшню. Курицу он уничтожил в момент и, зарывшись в солому, наконец, уснул.

— Вот ты где. А я уж думал, сбежал.

Фолле открыл глаза и обнаружил в опасной близости от своего лица сапог. Он сел, вытряхивая из волос соломинки. Принц разглядывал его, похлопывая по голенищу хлыстом.

— Что, нравлюсь? — Фолле порывисто вскочил на ноги.

Принц не выказал раздражения за неподобающее обращение.

— Да. Интересная тварь. Повернись-ка! — заметив, что Фолле не торопится исполнить его приказ, принц сделал не терпеливый жест хлыстом.

Светлые глаза Фолле сузились.

— Танцы — за отдельную плату!

Он стоял слегка откинувшись в ожидании удара...

Которого так и не последовало. Принц сам обошел вокруг него, оглядывая с брезгливым недоумением.

— И откуда ты такой... — он поморщился, — взялся?

— Оттуда, откуда и вы. И короли, и простые смертные появляются на свет одним способом!

И снова принц Ренцио отреагировал не так как привык Фолле.

— А ты забавный! Такой... норовистый...

— Я — не лошадь!

— Вижу. До лошади тебе далеко!

Жесткие пальцы вздергивают его за подбородок.

— Н-да! Качественно, — заключает он, тщательно осмотрев распухшее обезображенное синяками лицо.

— Вам лучше знать!

Принц улыбается и вытирает пальцы о край плаща.

— И от тебя воняет.

— От вас тоже. Или столько духов нужно, что бы отбить тюремную вонь?

Принц смеется и приказывает.

— Вымойся.

Он разворачивает исцарапанную ладонь Фолле, и в нее опускается кошелек.

— Купишь себе одежду. Сходи к какому-нибудь врачу. Жду тебя к ужину.

Фолле впервые молчит, не зная как ответить. Кошелек в руке тяжелый, и раскрыв его он с изумлением видит профиль Королевы в золоте.

* * *

Фолле открыл один глаз, огляделся, понял, что так и уснул на коврике перед камином в покоях, где безрезультатно дожидался принца вечером по его же приказу, — и проснулся окончательно. Не самая худшая ночь в его жизни.

— Айви, — раздался совсем рядом голос, и Фолле едва не подскочил.

Обычно он просыпался от малейшего шума. Видно, в тепле у камина его здорово разморило!

— Мне нужно, что бы рядом с Арунгеном всегда были мои глаза и уши. Мне не нравятся его телодвижения... К тому же, фру Элиза сообщила, что он едва не с ножом у горла добивался от Тальба женитьбы на своей дочери. Девчонке и пятнадцати нет! Тальба старше ее лет на тридцать и до сего момента наслаждался положением вдовца. Я хочу знать, для чего они объединяются...

Фолле осторожно огляделся. Полуодетый принц Ренцио лежал в кресле. Фолле видел только утопающую в кружеве расслабленную кисть и покачивающийся сапог. Светало. Похоже, принц не ложился сегодня.

— Понадобится несколько дней.

— Делай!

Фолле услышал, как второй человек ушел.

Принц тихо проговорил:

— Арунген, Арунген... А ты, похоже слишком близко принял к сердцу идею Россенталя о Совете! И почему вам всем лавры освободителей покоя не дают?.. — задал он риторический вопрос.

Принц Ренцио встал, сбрасывая с плеч камзол, и прошел мимо притихшего Фолле, что бы упасть на постель в соседней комнате.

— Можешь не притворяться, — донесся до Фолле его усталый голос, — Я знаю, что ты не спишь...

Фолле сел, обхватив колени руками. Чего теперь ждать от принца он не знал.

— Иди сюда. Иди, не бойся, — Лоренцо смотрел, как Фолле с опаской приближается к нему, не отрывая тяжелой головы от покрывала.

— Надеюсь, Ваше Высочество не станет посягать на мою невинность!

Лоренцо усмехнулся одними губами и вяло махнул рукой, жестом охватывая хрупкую фигурку.

— Так-то лучше, — Фолле, как ему и было сказано, тщательно вымылся и приобрел новую одежду, — Хоть на человека стал похож...

— А что, раньше не был?

— Да и сейчас не слишком, — усмехнулся принц, — Ну и что мне с тобой делать?

Фолле испугался, ведь он нечаянно услышал, не предназначавшееся для чужих ушей.

— Почаще под ноги смотреть! Голова-то больно высоко!

Лоренцо от удивления сел, и Фолле дернулся, как будто собираясь отскочить.

— Дурак, — пожал плечами догадавшийся принц, так, что Фолле действительно почувствовал себя полным идиотом.

— За что тебя хотели повесить? Ты что-нибудь украл?

— Какая разница?

— Я привык получать ответы на свои вопросы, — сильная рука Лоренцо сжимает его пострадавшую шею, заставляя поднять, почти запрокинуть голову, но Фолле дерзко смотрит принцу прямо в глаза. Тем более, что немедленной угрозы он не ощущает.

— Если вам так интересно, что ж вы только сейчас спросили?

— И впрямь, мне это не так уж важно, — Лоренцо отошел к столику, на котором слуги оставили поднос с вином и закуской, — Тем более, что я знаю, ты не вор.

— Откуда? — вырвалось у Фолле.

— Если б ты был вор, то не вернулся бы.

— Может, я наглый вор? — предположил Альбин.

— Что наглый — это точно, — заметив, как Фолле потирает многострадальную шею, Лоренцо спросил, — Болит?

Озадаченный вопросом, тот промолчал.

— Я жду, — напомнил принц.

— Я о бароне Стишефе стишок сложил, — и Фолле с вызовом продекламировал:

Свинья, хотя на морде рыла нет,

Но людям всем ясна картина,

Ни плащ, ни шляпа, ни колет

Не могут скрыть, что Стиш — скотина!

Лоренцо фыркнул:

— Забавно... А главное, верно! И он об этом узнал...

— Конечно! Я рассказал ему в числе первых!

— Зачем?

— Потому что он — скотина! — выпалил Фолле.

— Теперь понимаю. И как ты до таких лет дожить ухитрился! Правдолюбивый ты мой... А обо мне ты тоже скажешь, что я животное?

Принц Ренцио снова подошел вплотную. Альбин невольно покосился на увесистый кубок в его руке.

— Нет, — почти шепотом отвечает он, — Вы — человек... Страшный человек! Убийца...

Фолле стоял зажмурившись, даже перестав дышать от страха. Почти всесильный и прославившийся своей злопамятностью принц мог не просто сгноить его в какой-нибудь тюрьме, или вернуть туда, откуда взял — сиречь, на виселицу, — но убить сейчас же, на месте, совершенно безнаказанно...

Ресницы Лоренцо нервно дрогнули, насмешка в бархатных глазах сменилась смятением, каким-то удивлением, и он встряхнул головой, что бы прогнать наваждение...

Альбин не мог даже вообразить того, что произошло потом. Жесткая рука принца коснулась его волос с непривычной лаской.

— Я же сказал, не бойся, — спокойно произнес Лоренцо, добавив, — Я не убиваю за честность.

Фолле уставился на него, распахнув глаза во всю ширь. Несмотря на то, что принц уже принял свой обычный бесстрастный, слегка высокомерный вид, инстинктивно Фолле понял, что сильно его задел. Но что он сделает с ним — по-прежнему предугадать не мог.

— Иди, — Лоренцо погладил его по изукрашенной синяками щеке.

Фолле скованно поклонился и, шатаясь, двинулся к дверям, все еще ожидая подвоха, удара вдогонку. Лопатками чувствуя тяжелый взгляд.

— Альбин!

Фолле споткнулся.

— Королева уже спрашивала о тебе. Если место королевского шута тебя устраивает, советую явиться к ней сегодня же!

Вывалившись из отведенных принцу покоев, Фолле без сил прижался к стене. Его всего колотило, он взмок от холодного пота — его запоздалые реакции сработали только сейчас, и Фолле просто умирал от ужаса, не веря, что действительно наговорил все это и не кому-нибудь, а самому принцу Ренцио...

Нужно как можно быстрее уносить ноги из Линденкарса, от Королевы и ее страшной тени. Для таких как он, милость владык часто означает куда большие проблемы, чем гнев. Большая часть денег, что ему дали вчера — цела. Можно будет купить новую гитару, взамен разбитой. И по подсчетам у него больше двух недель, что бы найти подходящее убежище. Не хотелось снова оказаться одному в заброшенной хижине, тем более, что сейчас зима... Летом было гораздо проще, а вот прошлая зима его едва не убила!

Жизнь не задалась для Альбина с самого начала. Достаточно посмотреть, каким он родился. Но после того, как у него не стало больше голоса, который валлонские шлюхи называли ангельским, пришлось совсем скверно. За скабрезные куплеты и трюки платили совсем не много. Чаще можно было схлопотать пару затрещин. В иную деревню могли и вовсе не пустить, опасаясь, что оборванный уродец либо наведет порчу либо сворует что-нибудь... А за дерзкий язык, обеспечивший ему кличку, и который срабатывал раньше ученой неоднократно шкуры, тоже часто приходилось страдать.

...Вот только в такой серьезный переплет, — Стишеф с виселицей, принц со своими причудами, Королева, — попадать еще не доводилось!

Но вместо того, что бы прислушаться к голосу рассудка и сбежать, пока еще не поздно, Фолле отправился совсем по другому делу.

Королева не любила праздных увеселений. Редкие минуты отдыха она предпочитала проводить в тишине и уединении с какой-нибудь книгой, но — положение обязывает.

Каждый раз когда она была вынуждена устраивать развлечения, которые считала пустой тратой времени и денег, и присутствовать на них, Альберта приходила в самое скверное расположение духа. Пожалуй, только Лоренцо находил в балах и охотах какую-то пользу, добывая нужные сведения, расставляя ловушки и наблюдая.

Она раздумывала о том, что сообщил ей принц. Если графы Родевии даже после череды казней предыдущих заговорщиков, начали договариваться о возрождении Совета, прекратившего существование еще во времена Фредерика и Изабеллы, — а она никогда такого не допустит, — значит уверены, что скоро ей станет не до них...

...Сколько лет прошло, но ненависть к этим самодовольным заносчивым и лицемерным выродкам, каковыми Королева считала высшую аристократию Империи, не только не стала слабее, но и безмерно усилилась. Альберта невесело размышляла, что именно останавливает ее от приказа Лоренцо тихо устранить некоторых особо ретивых аристократов, — как вдруг дверь распахнулась, и камергер двора объявил:

— Шут Ее Величества, Фолле!

В его сторону немедленно устремились удивленные взгляды гостей. Принц Ренцио едва не поперхнулся, когда увидел шута: Фолле был одет в ярко-желтые рейтузы и камзол, явно наскоро сшитый из двух — одна сторона была зеленая, другая белая. На голове у него было нечто, сделанное из бумаги и сильно смахивающее на геральдическую графскую корону. Шут вышагивал важно, с церемонным и гордым видом, положив руку на выструганное из палки подобие церемониального меча.

За столом послышались смешки, пока негромкие, потому что Королева все еще хранила серьезный вид. Шут отвесил ей низкий почтительный поклон, едва не сломавшись пополам, и застыл в вычурной позе.

— Ваше Величество, я молю вас оказать мне честь и представить вам мою супругу! — он продемонстрировал всем огромное сплетенное из соломы кольцо.

— Вот как?! Позволяю, — Альберта не выказала ни удивления, ни гнева. В конце концов, она сама день назад предложила этому мальчишке место шута, и его выходка внесла разнообразие в скучный обед.

— Дорогая! Выйди, не бойся! — позвал шут.

В залу, робея и одновременно наслаждаясь всеобщим вниманием, вошла девочка лет четырех — пяти, в белом платьице и с бумажными цветами в волосах.

— Какое милое дитя! Не рановато ли ей для брака? — улыбнулась Королева.

— Ваше Величество, она ровно в три раза младше меня! — возмущенно воскликнул Фолле.

Лоренцо нехорошо прищурился, — он только что понял, что шут одет в гербовые цвета графа Тальба... Чертово отродье!

— Если такие браки позволены вашим графам, то почему они не могут быть позволены вашему шуту? — и что бы ни у кого не было сомнений, о ком идет речь, Фолле поклонился и Ранульфу Тальба.

Пересмешки стали очевиднее. Лоренцо прекрасно видел, что пунцовый от клокотавшей в нем ярости, Тальба вот-вот взорвется. Спокойным характером он не отличался, но в этот момент девочка, сама того не зная, подлила масла в огонь. Решив снова привлечь к себе внимание, она привстала на цыпочки и подергала Фолле за полу:

— Ты подаришь мне красивое платье, как обещал? — поинтересовалась она на весь зал.

— Конечно, ангел мой. Ведь пока твоему супругу больше нечем себя развлечь, — шут демонстративно заглянул сверху за лиф ее платьица.

Такого оскорбительного намека на низменные пристрастия, бедный граф уже не выдержал и бросился к шуту.

— Ах ты, наглое ничтожество! Да я...

— Пошел вон, дурак! — его опередили: метко пущенное тренированной рукой принца Ренцио блюдечко снесло с головы шута бумажную корону.

Фолле снова сложился в поклоне, кувырнулся назад и проворно скрылся, послав напоследок ничего не понимающей девочке воздушный поцелуй:

— Я удаляюсь на войну, будь верной мне, любовь моя!

Наконец, хохот стал явным. Королева тоже себя едва сдерживала.

— Кто-нибудь, дайте этой милой девочке конфет и марку, — выдавила она, с трудом сохраняя хоть сколько-нибудь серьезный тон, — А вы, граф, не должны сердиться на моего нового шута. Глупо придавать его дурацким выходкам значение.

— Прошу прощения Ваше Величество, — Ранульф Тальба сел на свое место.

Многозначительные взгляды, которыми обменивались придворные, говорили, что будущий его брак с юной дочерью графа фон Арунгена с легкой руки Фолле надолго станет предметом скабрезных шуток.

Фолле не успел даже опомниться, как его довольно ловко схватили за плечо.

— Спокойно. Идем за мной, — не назвавшийся никак молодой человек ловко пресек все попытки вырваться.

Альбин тут же узнал голос подручного принца и покорно пошел, куда ему указывали. Ждать пришлось долго, но такая же молчаливая фрейлена с ошеломляющими загадочными глазами резким жестом пригласила его пройти за плотную портьеру.

— Поди сюда! — Королева небрежно махнула ему рукой, оглядела подошедшего шута и скривилась, — Какая мерзость!

От обиды Фолле, не понявший что она имеет ввиду, едва не выпалил очередную дерзость, но Альберта продолжила:

— Вернемся завтра в Коруну, найдешь метра Фонтеро. А пока хоть бы холодное что к лицу приложил. Издалека еще ничего, а так — смотреть невозможно! Ты сильно пострадал?

— Нет.

Даже ребра не сломаны, считай — легко отделался на этот раз.

— Хорошо. Ну, со Стишефом я разберусь...

— Из-за меня? — вытаращился на невозмутимую повелительницу шут.

— Вот еще! — дернула плечом Альберта, — Он нарушил мой эдикт. Так что ему будет не до тебя. А вот Тальба по случаю припомнит твои шуточки, если конечно добраться сможет.

Фолле и сам понимал, что выставил на посмешище одного из знатнейших людей Империи, и с рук ему это не сойдет, так что скорее всего — попади он на глаза графу Тальбе — окажется опять на виселице. Или просто забьют. Он сам не мог понять, зачем ему понадобилось подставляться.

— Зато теперь граф Ранульф будет сильно не любить своего возможного настойчивого тестя. А если эту тему при дворе помусолят еще чуть-чуть, подозреваю, он вообще откажется от брака, — произнес вошедший принц Ренцио, — И все вместе они будут вынуждены задуматься о нашей осведомленности об их делах, если даже маленький шут позволяет себе такие остроты.

Вот оно! Фолле с болезненной тоской, отозвавшейся в самой глубине его существа, понял, что ему просто до безумия хотелось снова увидеть одобрение в жестоких глазах принца.

— Любишь опасные игры, дружок?

— Нет, но так не скучно! — радостно ответил он.

— В следующий раз, снесу тебе голову, а не то, что на ней, — что б уж ты совсем не скучал, — хмуро пообещал принц.

— Сначала попадите! — и, хотя качественно, — по заключению принца, — избитое позавчера тело, едва не в голос протестовало против такого обращения, Фолле прошелся колесом.

— Хватит, — Королева и не пыталась притвориться, что рассержена, — Ступай. Найдешь фру Рейвендорф, скажешь, что бы тебя накормили, вымыли и показали, где спать.

* * *

(ОТЕЦ НОЭЛЬ)

Весенний сад казался трогательно хрупким в своей наготе, застывшей в ожидании пробуждения первой нежной зелени.

— Вы знаете, кто я, — женщина в темном закрытом платье с тоненькой белоснежной фрезой убрала с лица вуаль.

— Да, — улыбнулся священник. Вся его одежда: сутана с веревочным поясом, узкий скапулир с капюшоном, две части которого были соединены полосой — были девственного цвета некрашеной грубой шерсти. Босые ноги в плетеных сандалиях утопали в подталом снегу, — Но ничего чудесного в этом нет. Вас выдает осанка и тон. И глаза. Вы из тех, кто не склоняет голову даже в храме Божием!

Королева сдержано улыбнулась, внимательно рассматривая тонкое гладко выбритое лицо с приятными классическими чертами в обрамлении густых волн темно русых волос.

— Я не таким вас себе представляла, отец Ноэль.

— Догадываюсь. Скорее всего, вы ожидали увидеть блаженного экзальтированного юношу. Немного... нездорового.

— Признаю, так!

— Тогда зачем вы посетили обитель? Не думаю, что вас привело сюда лишь любопытство.

— По-вашему я не могу иметь никаких человеческих слабостей?

— Скорее вы не позволяете их себе иметь! — незамедлительно отозвался отец Ноэль, как будто ждал именно этого вопроса.

— И это вы установили логически или же ваш вывод — проявление божественной благодати? — прищурилась Королева.

— Разум есть тоже проявление божественной благодати. Мы часто сетуем на то, что Всевышний больше не творит чудес, забывая, что сам мир — уже чудо Господне! Вместо того, что бы благодарить Бога, мы навязчиво требуем от него подтверждения его существования, и возмущаемся, когда не получаем их. А ведь сказано: 'Имея веру с малое горчичное зерно...'

— Замечание бесспорно глубокое, но его странно слышать от того, к кому идут за чудом. Как я понимаю, ваша вера всяко больше зернышка, раз перекрывает чужие грехи!

— Я не творю чудес! — отец Ноэль был искренне возмущен циничным замечанием молодой государыни, — Не мне судить и хвастаться, насколько крепка моя вера! Я лишь стараюсь чтить Божье слово и Его дары, а не смеяться над ними! И все, что я делаю — лишь обращаюсь к Нему со смиреной молитвой!

— Похвальная — и по нынешним временам весьма необычная — скромность для священнослужителя! — на Королеву страстная вспышка монаха, казалось, не произвела никакого впечатления, — Говорят, что после бесед с вами люди уходят просветленными, прямо-таки перерожденными!

— Я не говорю людям, которые спрашивают у меня совета, ничего сверх того, что было бы написано в Святой книге! — снова возразил монах.

— Да, мне известно, что Курией проводилось подробное расследование. И вы покинули Ла Мерль, удалившись в дикие пограничные горы... Не странно ли, — ехидно усмехнулась Королева, — что тот, к чьим молитвам прислушивается Господь, преследуем собственными братьями по вере?

— 'Не судите, да не судимы будете!' На все Божья воля! Я не противлюсь ей и перед братьями скрывать мне тоже нечего.

— Вижу, — Королева смотрела на его идеальной формы руки: с мозолями от повседневной работы, и ноги: на посиневшие от холода пальцы, — Вы строго соблюдаете устав. И едва ли не наизусть знаете все писания святых отцов. Насколько мне известно, вы происходите из настолько знатного рода, отец Ноэль, что мы с вами — в дальнем родстве!..

— Это не имеет значения, — священник говорил все тем же мягким тихим голосом, но словно бы отсек все, что могло последовать дальше, — Спаситель учил, что перед его ликом мы все равны. Если вы приехали за тем, что бы предложить мне... что-либо — я вынужден отказаться...

— Даже Божий глас лучше всего слышен в тишине, — улыбнулся монах на вопросительный взгляд Королевы, — Иначе я не уехал бы из Ла Мерль.

— Что ж... Вы правы! Я хотела предложить вам перебраться поближе к столице. Подумайте, ведь там, к вам стало бы приходить гораздо больше людей!

— Те, кто в самом деле ищут духовной помощи — придут и за тысячу лиг! Остальные — не зайдут и в соседнюю дверь...

— И вы готовы отказать им в спасении? — не сдавалась Королева.

— Насильно спасти душу невозможно! Это знают даже братья-экзекуторы. Даже слова Спасителя приняли не все...

На первый взгляд разговор исчерпал себя: предложение было отвергнуто раньше, чем сделано. Но и Королева, и задумчиво смотревший на нее священник — медлили.

— Отец Ноэль, — все так же решительно обратилась, к монаху Альберта, но уже без улыбок и усмешек, отвернувшись в сторону видневшихся вершин перевала Аск, — Что если и я нуждаюсь в утешении и наставлении?

— Скорее в оправдании — ведь так? Вы выбрали и цель и средства — не думаю, что есть нечто способное вас отвернуть от них... Вы уверены в них! Почти, — ведь человеческое сердце склонно сомневаться даже в себе...

Королева не вздрогнула, не осадила его за дерзость — просто слушала...

— Я не могу вам этого дать! Кесарю — кесарево... и власть... и бремя!

— Вы увидели так много, отец Ноэль... Быть может, вы видите что-то еще?

— От чувства вины — вас тоже не избавит ни одна молитва! Это можете сделать только вы сами! И только если будете помнить, что Господь — есть любовь... и прощение! А главный, драгоценнейший дар покаянной души — ибо сказано: 'сердца сокрушенного не отвергай!' — искренность! Во всем. Со всеми.

Королева и монах молча шли рядом до садовой калитки.

— Чувствуете ли вы себя просветленной? — вдруг лукаво спросил отец Ноэль...

...И словно разом скинул десяток лет и вериги подвижника, перевоплотившись в того самого, осененного ангельским огнем отрока, а его серые лучистые глаза и вовсе засияли подобно звездам...

Королева, взглянувшая на него вначале с удивлением, улыбнулась строго и сдержано:

— Вижу, и мне не удалось искусить вас... Мне надо это обдумать, отец Ноэль!

— А вы, Лоренцо, не хотите побеседовать со святым? — поинтересовалась Альберта привычно опираясь на поданную сопровождавшим ее принцем руку.

— Святым? — многозначительно переспросил Лоренцо.

— Будущим! — так же многозначительно усмехнулась Королева.

— Боже упаси!

— Почему же?

— Боюсь, что вразумленный и раскаявшийся в своих грехах — я вам не подойду. А потом, он ведь сказал, что главное — искренность...

— Вы подслушивали! — возмутилась Альберта.

— Разумеется! — принц отозвался едва ли не обиженно, — Это, можно сказать, моя обязанность!

— Иногда мне кажется, что у вас есть досье даже на меня...

Принц Ренцио натянуто улыбнулся.

— Лоренцо?

— Можете не волноваться Ваше Величество, все, что касается вас, я храню в сердце, — отделался он шуткой.

Когда она рассмеялась, Лоренцо продолжил:

— Я уже не помню, что такое искренность. Меня этому не учили!

Королева никак не прокомментировала его слова, думая уже о другом. О неудачной встрече с главой магической Гильдии, — он действительно сопротивлялся ее начинаниям, пытаясь похоронить их под ворохом терминов и заумных запутанных речей.

Решение было, но она и впрямь сомневалась в обоснованности такого способа разрешения ситуации: одно дело эффективно пресечь заговор и покарать злоумышленников, иное дело применить те же методы к несогласным. С Университетом они например до сих пор играли в кошки-мышки, ограничиваясь предупредительным покачиванием пальчика. Студентов трясли, арестовывали, стращали, при этом оставляя самым строгим наказанием лишение либо невыдачу лицензии. Нервный издерганный ректор смирился и даже сам отчислял особо ретивых.

А вот метр Стайн был совсем из другого теста, — этакая змея в шоколаде с приличной кучкой камней за пазухой. У Лоренцо есть доказательства их злонамеренных интриг, их связи с Лесионом Ренцио, но нет конкретных имен. Так же как и Святому Трибуналу не попались самые хитрые и осторожные, — а значит, самые опасные.

Судьба Гильдии была решена, пока карета без герба летела обратно в столицу.

— Я хочу однажды проснуться и никогда больше не слышать о Гильдии! — определила королева, — Вы меня поняли, Лоренцо?

— Вполне. Придется потрудиться. И все же найти какой-нибудь повод...

— Я не сомневаюсь, что вы его изыщете!

* * *

Этим утром у Фолле, только начавшего обустраиваться во дворце, ни с того ни с сего на столько сильно разболелась голова, что он мог только лежать с закрытыми глазами. К вечеру он все-таки попробовал встать, что бы поесть, хотя по опыту знал, что не стоит шевелиться, а при мысли о еде начинало тошнить...

Когда Фолле снова открыл глаза, то обнаружил себя на полу. На губах ощущался соленый вкус крови из разбитого носа. Фолле добрался до кушетки и лег, стискивая руками голову. На виске вспухала шишка, но он не чувствовал иной боли, кроме той, что билась внутри.

Его разбудил стук в дверь, — Королева спрашивала своего шута. Когда Фолле кое-как дотащился до аудиенцзала, уже начался прием послов Нарантия, выражавших негодование по поводу действий герцога Геллера и надеявшихся, что Империя не вмешается в политический конфликт.

Фолле осторожно пробрался за спинку трона и тихо опустился у ног Королевы. Все тело было как ватное. Случайно сильная рука Королевы вместо подлокотника легла на его непокрытую голову. Рука была такой прохладной. Фолле закрыл глаза и отрешился от происходящего.

Аудиенция закончилась. Королева, собираясь встать, обнаружила, что шут уснул сидя на ее мантии. Ее Величество хмуро посмотрела на деревянный скипетр с крысиной головой, который тот нежно прижимал к груди и — под удивленными взглядами придворных и иностранцев щелкнула фибулой. Мантия осталась лежать...

Потревоженный шут приоткрыл один глаз и увидел, что все смотрят на него.

— Нахал, — спокойно отметила Королева, оборачиваясь.

— Почему же? — шут завернулся в мантию совсем.

— Это королевская мантия, а не одеяло!

— А я королевский шут. Мы прекрасно подойдем друг другу.

Королева рассмеялась и удалилась.

Добредя до своей комнаты Фолле, распростерся на канапе, отжаленном у господина де Ливена, и с облегчением забылся. Только неожиданное вторжение, вернуло его к действительности.

— Встань, — скомандовал метр Фонтеро.

Фолле встал.

— Следи за моей рукой. Голову не поворачивай.

Вправо, влево, вверх — Фолле поднимает глаза и падает. Его подхватывают Андрен и Ксавьер, укладывают на кушетку бьющееся в судорогах тело.

— Знаете-ка что, ребятки, давайте за метром Галеном! — после тщательного осмотра вынес вердикт метр Фонтеро.

— Это скорее по вашей части, метр, — врач обошелся без излишних приветствий.

— С чего вы взяли, — пробурчал себе под нос Гален, склоняясь над канапе, служившем постелью шуту.

Фолле лежал, иногда вздрагивая и комкая тонкими, как у ребенка пальцами, покрывало. В который раз маг задался вопросом сколько ему может быть лет. Сейчас шут выглядел совсем юным.

— Что с ним?

— Не знаю.

Гален удивленно взглянул на метра Фонтеро, и нахмурившись, стянул перчатки, легко коснулся пальцами висков, век, опустил ладонь на грудь, словно прислушиваясь.

— У вас есть ланцет? — наконец спросил он.

Метр Фонтеро раскрыл сумку. Гален взял худую руку и сделал на запястье аккуратный надрез. Фолле даже не открыл глаз. На фоне бледной кожи выступившая кровь казалась неестественно яркой. Гален осторожно промокнул ее салфеткой, и врач перевязал руку.

Вернулся Гален уже ночью. Ксавьер, оставленный дежурить, молча ему открыл. Фолле даже не заметил его прихода. Гален достал конверт. На ладонь упала тоненькая серебряная пластинка с переплетением знаков, следом стекла цепочка. Маг защелкнул ее на шее шута. Фолле тут же свернулся, потянувшись рукой к амулету, и заснул.

Гален почти не мог спать. Если не случалось мигрени, от которой сводило даже зубы, он все равно часами лежал в темноте, не сомкнув глаз. А засыпая, под утро просыпался от собственного крика, мокрый от холодного пота, дрожащий и задыхающийся. Он вставал и шел в библиотеку, она же лаборатория. Листал страницы, не видя букв, не вникая в смысл: когда-то любимое занятие превратилось в способ убить день и кое-как пережить ночь.

Шут возник в дверях бесшумно, как дух, и Гален не сразу поднял голову от книги. Фолле потрясенно уставился на шрамы мага.

Гален проследил за его взглядом, запахнул ворот рубашки и убрал руки под стол.

— Садись.

В маге не было ничего ужасного. Обычный человек с усталыми глазами, но от чего-то Фолле было очень страшно.

— Похоже, я оказался прав, — задумчиво сказал Гален, вглядываясь в Фолле.

— Ты кое-что обо мне знаешь.

Маг кивнул.

— Что это? Почему?

Гален натянуто улыбнулся и отвел глаза.

— Заклятье. На крови.

— Почему? За что? Кому я понадобился... бродяга... ублюдок шлюхи... били, конечно... но... магия-то откуда? — растерянный Фолле вымучено улыбался, умоляюще глядя на молодого мага.

— Не знаю, — Гален не поднимал глаз.

Забывшись, он запустил пальцы в волосы. Фолле моргнул.

— Ты... можешь его снять?

— Не знаю.

Потом они долго сидели и говорили о магии, о ненависти. Фолле не вздрогнул уже, когда Гален спросил:

— Сколько тебе лет, Альбин?

... и ответил честно.

Фолле покорно сидел в центре вписанного в триннадцатилучевую звезду круга. Его колотила нервная дрожь. Расширенные светлые глаза следили за магом.

Гален не торопился, готовясь с особой тщательностью. Ему никогда не приходилось раньше проводить такие действия.

Гален чувствовал, что внутри у него тоже все дрожит мелкой дрожью, но показать это было нельзя. Он опустился перед шутом за гранью круга.

— Фолле, тебе будет очень больно. Не бойся. Так надо.

Шут неуверенно кивнул. Гален аккуратно надрезал кожу на протянутом запястье Фолле, тоже самое сделал с другой рукой, снял перчатки, и искалеченные пальцы мага накрыли порезы.

Необычно изящные пальцы шута мелко подрагивали — Фолле трясло так, что зуб на зуб не попадал. Гален, закрыв глаза, произносил нараспев формулы изгнания. Какое-то время ничего не происходило, если не считать поднимающейся по телу волны тепла. Жар становился все сильнее, — кровь превратилась в жидкий огонь, кости — в масло, мускулы — в завязанные узлом лезвия. Хрупкое тело билось на полу в жесточайших судорогах, но руки Галена держали его с неожиданной силой. Голос неподвижно застывшего мага, то поднимался до невиданных высот, заглушая жуткие вопли Фолле, то становился неслышим. Свечи вспыхивали и гасли в такт его словам, создавая причудливую игру света. Облепленное мокрыми от пота волосами лицо напоминало костяную маску. Гален был едва ли не бледнее шута.

Голос мага угас, и крик Фолле оборвался на самой высокой мучительной ноте. Гален не глядя протянул руку, аккуратно промокнул белоснежным платком сочившуюся из порезов черную дурную кровь. Тщательно вытер руки — они тоже были в крови. Потом сжег платок над толстой свечой. Вспыхнула заполнившая очертания круга и звезды, кровь, освещая лежащего без памяти Фолле. Пламя с мерзким шипением угасло, не оставив после себя даже пепла. Гален глубоко вздохнул и без сил рухнул рядом на пол.

Фолле очнулся в кресле у огня, обложенный подушками и укрытый пледом до самого подбородка. Не смотря на это, во всем теле царили холод и слабость.

— Очнулся?

Подошедший Гален протянул чашку с питьем. У Фолле так дрожали руки, что он едва не пролил половину.

Гален помог ему напиться. Горечь была страшная, но Фолле даже не заметил.

— Получилось? — он покосился на забинтованные запястья.

— Получилось, — Гален устало улыбнулся, — Больше никаких припадков... Даже голова болеть не будет.

Фолле недоверчиво хихикнул и зарылся в плед. Когда Гален обернулся, отставив чашку, шут уже спал.

Маленький шут давно уже уснул, а Гален еще долго сидел в библиотеке, тупо глядя на ночь за окном. Дело было не в усталости, — неведомое доселе чувство поднималось душе.

То, что он снял с Фолле, несло отпечаток имени. Имени, которое он не мог забыть.

Вивена.

Можно понять разрыв с ним. Логичную, рассудочную расчетливость ради поставленной цели. Но здесь... провести заклятье на крови, бросить его на бездомного мальчишку... За что?.. За острое словцо? Не знал, что ты настолько жестока и мелочна, любовь моя...

* * *

— Подойди.

Фолле покорно уселся на свой любимый коврик у камина, обняв острые коленки руками.

Лоренцо подался вперед, рассматривая его так же подробно, как и в первый раз: даже недолгое пребывание во дворце, особенно после проведенного Галеном ритуала, пошло Фолле на пользу. Он окреп и перестал напоминать призрака. Белая кожа приобрела теплый молочный оттенок. Отмытые волосы сияли снежной белизной. У него округлились щеки, и появился естественный румянец. Оказалось, что внешность Фолле вовсе не отталкивающая, а черты лица даже довольно приятны.

— А у того, кто тебя крестил, есть чувство юмора, Альбин... — сказал принц, — Метр Гален помог тебе. Ты выздоровел?

— Да.

— Полностью?

— Пока не знаю,— осторожно, чтоб не сглазить, ответил Фолле, — Если в следующее новолуние ничего не случиться...

— Он сказал тебе, что это было?

— Заклятье на крови.

— Вот как? А что еще он сказал?

— Больше ничего, — шут не понимал к чему эти расспросы.

— Ай-я-яй! — Лоренцо откинулся в кресле, на губах опять появилась злая улыбка.

Фолле уже знает эту его обычную улыбку, и с вызовом бросает:

— Спросите его сами! Вы же привыкли получать ответы на свои вопросы! Или вдруг спрашивать разучились?! — он не знает, откуда это знает, но зато теперь точно знает — откуда у Галена шрамы.

Лоренцо моргнул, как будто стряхивая с ресниц невидимую паутину. Резким жестом он притягивает к себе Фолле, и тот не сопротивляясь, кладет голову ему на колени.

— Спрошу, — тон принца уже изменился, лишившись интонаций, от которых у более слабонервного человека мороз прошелся бы по коже, — Не бойся за своего мага. У него есть защитница посильнее.

Рука, по одному мановению которой людей тащат в застенки, и которая запросто может свернуть ему шею одним движением сильных пальцев, гладит по волосам едва ли не с нежностью.

— Альбин, ты помнишь, когда у тебя случился первый приступ?

— Нет, — с тревожным удивлением отзывается Фолле.

— Хотя бы какое время назад?

— Три... года, — отвечает шут после долгого молчания.

— Постарайся еще... Зима? Весна? Лето?

— Осень... — неожиданно для себя произносит Фолле.

— Где ты был тогда?

— Не помню... Я не запоминаю дороги... — он тогда уже года два бродил по стране.

— Ты был в дороге? — бархатные глаза принца опущены, но даже Фолле, на которого устремлен его взгляд, не может увидеть в них небывалое — жалость...

Потому что не смотрит...

А смотрит он в огонь:

— Да.

— А до того? Ты где-нибудь был? Город? Деревня? Замок?

— Деревня. В южной Родевии где-то... они варили пиво... — голос шута уже еле слышен, всякие живые ноты его покинули.

— Что было в деревне?

— Меня побили... Сильно... Потому что я украл курицу... они сами виноваты! Они мне не заплатили, хотя я играл им и жонглировал, и ...

— А до деревни, Альбин? — оборвал его Лоренцо, — хорошо, что никто не видит его глаз сейчас! — Где ты был до деревни? Рядом с ней есть город или замок?

— Замок, — подтвердил Фолле.

— Чей?

— Не помню...

— Может быть, ты видел герб? Или флаг? — голос принца продолжает его гипнотизировать, а рука все так же успокаивающе поглаживает висок.

— Не помню...

— Ты долго там был?

— Нет... Да! Не помню... — голос Фолле похож на стон.

— Что случилось с тобой в замке, Альбин? — вкрадчиво произносит принц.

Шут отползает от него, начинает раскачиваться, обхватив руками трясущиеся плечи.

— Не помню...

— Альбин!

— Нет!.. — долгое молчание, — Темно... холодно... Я не могу пошевелиться... и закричать тоже... Не надо!!! — всхлипывает Фолле.

— Рядом с тобой люди. Сколько их?

— Не надо!!!

— Сколько! Их!

— Трое... старик с книгой... парень, он все говорит и говорит... и девушка, которая делает... Нет!!! — Фолле дрожит всем телом, уткнувшись головой в колени.

— Что она делает?

— Пожалуйста... — тихо и жалобно.

— Что! Они! Делают! С тобой!

— Она зажигает огонь... везде огонь... — шут умолкает.

— Альбин!

— ...

-Альбин! Что они делают дальше!?

Фолле молчит. Лоренцо наклоняется над ним и переворачивает. Шут в сознании, но остекленевший взгляд необыкновенно светлых глаз неподвижен, только синие губы слегка вздрагивают, указывая, что он еще жив.

— Фолле!!! — резко, требовательно, зло.

— ...

— Альбин!

Принц встряхивает маленького шута с такой силой, что у того лязгают зубы. Головой он ударяется о грудь принца и отстраняется уже сам, утирая хлынувшую носом кровь.

— Все прошло. Все кончилось, — Лоренцо отдает ему свой платок и поднимается, — Иди!

Ощупью добравшись до двери, шут оборачивается.

— Что вы будете делать? — спрашивает он в спину принцу.

Лоренцо смотрит в его расширенные от боли и страха глаза и жутко улыбается.

— Убивать!

Гален едва не отпрянул назад, обнаружив в кабинете незваного гостя.

— Извините, метр, что я без доклада, — из тени выступил принц Ренцио.

— Ну что вы, Ваше Высочество, если даже Королева даровала вам подобную привилегию, то кто я такой, что бы возмущаться?

— Рад видеть вас в хорошем настроении, метр. Однако, мой визит, как вы понимаете, отнюдь не светская любезность.

— Чем обязан? Неужели вы решили-таки побеседовать о философии, — съязвил Гален, пряча за спиной дрожащие руки.

— Вы не перестаете меня удивлять, метр. Вы оказывается еще и шутник! — принц холодно улыбнулся, сдунув пылинку с мамелюка, — Мне стало известно, что вами был выявлен факт зловредного чародейства в отношении шута Королевы.

Гален согласно наклонил голову, он догадывался, что за этим последует.

— Вы же знаете, это не имеет никакого отношения к Ее Величеству. И заклятье довольно старое.

— Не вам судить, метр, о безопасности Ее Величества!!! — отрезал принц, — Имело место незаконное волшебство.

— Ваше Высочество, как всегда великолепно осведомлены, — заметил Гален, пытаясь оттянуть неизбежное.

— Не стоит иронизировать. Да будет вам известно, что об этом счел нужным сообщить мне даже метр Фонтеро.

Принц Ренцио встал.

— Метр, вам известно чье это заклятье?

Гален медлил.

— Не могу сообщить вам ничего конкретного.

— Вот как? А мне почему-то казалось, что подобные заклятья запечатывают личным именем?

В голосе принца было лишь скучающее любопытство, но глаза смотрели остро и холодно.

— Да, но... Я не специалист в этой области...

— А в какой? — лениво поинтересовался принц.

Он подошел вплотную. Их глаза оказались на одном уровне.

— Вы знаете, метр! И я знаю, что вы знаете, — с угрозой сказал принц, — но я не стану пытать вас на этот счет.

Он улыбнулся двусмысленному обороту улыбкой человека, уверенного в своем праве на жестокость, потому что с ним так же поступали жестоко.

— В этом нет никакой пользы. Но мне казалось, что мы на одной стороне — правосудия и закона! А вы почему-то покрываете человека, совершившего преступление, тяжесть которого не мне вам объяснять!

Гален молчал. Принц Ренцио отошел, потянулся за своей шляпой.

— Вы можете мне ничего не говорить, метр, — он даже выглядел довольным, — тем больше оснований для дознания в Гильдии!

Вот тут Галену стало страшно.

Приказ Королевы Гален получил через несколько дней и всю ночь провел над ним без сна.

— Глупец, неужели ты действительно верил, что тебя оставят в покое?

Гален с горечью оглядывал подаренное Королевой убежище, незаметно ставшее таким уютным и родным. Он с удивлением осознал, что тупое безразличие к собственной судьбе куда-то исчезло. Что он действительно глупо и по-детски поверил Королеве. Что ему до ужаса хочется просто жить, и даже имелись какие-то планы на будущее.

Гален не задумывался, что ему делать. Вопрос был только в том, какую форму примет гнев Королевы.

Утром он был во дворце. Его не приняли.

— Ее Величество сожалеет, но она не сможет принять вас сегодня, — сообщила Галену молодая дама с лентой камерстатсдамы, — у нее достаточно плотный график. Приходите завтра к утреннему выходу, и у вас будет шанс обратить на себя внимание.

Гален остался один. Дворец жил своей жизнью. Он подошел к арке Галереи. На одной из дорожек парка мелькнула пестрая курточка — Фолле?..

— Метр Легран, — окликнули его.

Гален обернулся и против воли ощутил дрожь, — к нему приближались трое монахов.

— Хорошо, что мы вас встретили, метр.

— Простите, с кем имею честь?

— Отец Урбан из Кантарена.

Гален выпрямился. Имя отца экзекутора так же значилось в эдикте.

— Нам с вами необходимо многое обсудить относительно следственной комиссии. Насколько мне известно, Лоренцо планирует масштабную операцию в самые ближайшие дни.

Гален побледнел.

— Прошу прощенья, но я сейчас не могу... Быть может немного позже... Простите.

Он поспешил уйти. На какое-то мгновение возникла мысль явиться в Гильдию и все рассказать Герхаду Стайну.

Вивена... Сердце, так неожиданно снова заявившее о себе, отказывалось верить.

В Гильдии его встретил довольно молодой, гораздо младше самого Галена маг. Они не были знакомы.

— Мне необходимо срочно увидеть метра Герхада.

— Метра сейчас нет.

— Когда он будет? У меня очень важные новости.

— Мне неизвестно, — тон юноши был нейтральным, но презрения он не скрывал.

— Где же он? Это срочно, — Гален терял терпение.

— Мне не известно.

— Хорошо, — он взял себя в руки, — а Вивена фон Зеен?

— Минутку.

Когда молодой человек вернулся, он уже не скрывал злорадства.

— Госпожа Зеен просила передать, что не может принять вас.

Гален закрыл глаза, но тут же тряхнул головой.

— Передайте ей, что бы она уезжала. Здесь будут аресты.

— Разумеется.

Не передаст, с тоской понял Гален, а если и передаст, — они не услышат.

— Гален? — метр Фонтеро к счастью был дома, и приход мага его удивил, — вас что-то беспокоит?

— Не то, что вы думаете, доктор, — нервно улыбнулся Гален.

— Проходите, проходите. Я сейчас.

Гален шагнул в кабинет и опустился на стул: бессонная ночь его измотала.

— О чем вы хотели поговорить со мной? — спросил метр Фонтеро, плотно прикрывая дверь.

Гален поднял на него лихорадочные больные глаза.

— Метр, всем известно, что... вы... долгое время... находились в оппозиции к власти. И даже были лишены лицензии, — слова давались ему нелегко, но он все-таки решился задать вопрос, который привел его сюда, — почему вы приняли покровительство Королевы?

Пожилой врач тяжело вздохнул и как будто разом постарел.

— На этот вопрос есть несколько ответов. Один — человеческая слабость. Как бы ни были тверды твои убеждения, очень трудно все время идти против ветра. Я немолод, у меня есть жена и дочь, которых мне бы не хотелось оставлять в нищете... при этом, мне удалось помочь одному молодому человеку.

Метр Фонтеро грустно улыбнулся, и Гален слегка покраснел.

— А может быть и не одному. Ее Величество одобрила мой проект общественных больниц по подобию эмиратских. Первая скоро откроется в Коруне. Главная проблема даже не деньги. Мало квалифицированных врачей... — он оборвал себя, — Почему вы спросили меня об этом?

Гален протянул ему королевский эдикт. Наблюдая за тем, как менялось по мере прочтения и мрачнело лицо Гаспара Фонтеро, он извиняющиеся улыбнулся:

— Наивно, правда? Вы знали, что так будет.

Метр Фонтеро не ответил, но его молчание говорило само за себя.

— Вы пришли ко мне за советом?

— Нет.

— Уезжайте.

— Куда?

— Вы говорили с Королевой? Такие поручения имеют обычно дополнительный подтекст.

— Нет. Меня не приняли.

— Значит, она вам не доверяет. А может быть наоборот, прекрасно вас знает.

Гален грустно улыбнулся.

— Папа, — раздался робкий стук, — к тебе Андрен.

Гален дернулся и поспешно поднялся:

— Не буду вас отвлекать.

Метр Фонтеро проводил его внимательным сожалеющим взглядом.

На галерее царило столпотворение, неожиданное в столь ранний час: просители и просительницы, жалобщики, монахи, офицеры, корсары, юристы. Королева появилась ровно в семь в сопровождении барона Лейденвера и нескольких секретарей. Она прошествовала довольно быстрым шагом, на ходу приняв несколько прошений и переговорив с ожидающими. Галена она даже не заметила.

Он выбрался из толпы и опустился на скамейку, ослабляя нетвердой рукой воротник: две ночи без сна, постоянное напряжение...

— Следуйте за мной, метр, — тихо сказал подошедший паж.

Он провел его через пустынную залу по узенькой винтовой лесенке прямо в Хрустальный кабинет. Дверца тут же скрылась за инструктированной перламутром панелью.

— Я вас слушаю, — Королева даже не подняла голову от прошений.

Гален молчал.

— Говорите же!

Королева явно была не в духе, в прочем, как всегда по утрам.

— Ваше Величество, — начал Гален, — я благодарен за оказанную мне честь, но не считаю для себя возможным принимать участие в деятельности следственной комиссии. Я понимаю, что вами движут интересы государства, но я всего лишь человек. И я обязан Гильдии всем, что я есть. Я готов к вашему гневу, и не буду участвовать в дознании...

— Прекратите истерику, — резко оборвала его Королева.

К концу речи она уже внимательно его слушала.

— Разумеется, не будете. Вас посылают совсем для другого. Садитесь. Мне только обмороков здесь не хватало!

Она поднялась и принялась расхаживать по кабинету.

— Да сядьте же, — прикрикнула Альберта, когда увидела, что Гален остался стоять, — Неужели вы думаете, что мне неизвестны подробности вашей биографии? Или что вчера вы посещали дом Гильдии. Я понимаю ваши чувства. Это мило. Но Гильдия уже давно является рассадником заговоров и злоупотреблений. А то и преступлений, как в случае с Фолле.

Королева была в ярости, и Гален подумал, что выйдет он отсюда, похоже, прямиком в Кроскарцен и с караулом.

— Но неужели не ясно, что мне больше некого туда послать. Что вы единственный в чьей беспристрастности и честности я уверена. Разумеется, и Лоренцо и отец Урбан располагают людьми, сведущими в делах магии. Но их знания весьма специфичны. И это вы должны знать довольно хорошо.

У Галена стало сухо во рту. Действительно... специфичны...

— И увлекаются!..

Гален был вынужден согласиться и с этим. Подтверждение навсегда останется на его теле.

— Кто кроме вас может сделать вывод вредоносно ли зелье, артефакт, заклятье, и на что они направлены. Неужели не ясно, что мне не нужна поголовная зачистка. Мне нужен — порядок!

Альберта остановилась. Гален молчал.

— Вы меня разочаровали, — заключила она, — Инквизиция и Тайная Стража смесь гремучая. Прочтите повнимательнее эдикт. И ступайте в Кроскарцен. Вас давно ждут.

Гален поднялся.

— Метр, — голос Королевы заставил его обернуться, — Запомните. Я не требую от вас больше, чем от других. И от себя. А теперь — вон!

* * *

С принцем Ренцио они столкнулись во внутреннем дворе. Он молча сделал Галену знак следовать за ним.

Мага ощутимо трясло, пока он шел за Его высочеством коридорами Кроскарцена.

Принц сам отпер дверь, очевидно не доверяя ключ кому-то еще, и пропустил Галена вперед.

Толстая беспородная черная мурка тяжело вспрыгнула на стол, уверенно прошлась по бумагам, потерлась мордочкой о берет принца и попробовала на вкус перо.

— Здравствуй, моя красавица, — принц ласково почесал ее за ухом.

Кошка ответила ленивым ударом лапы, куснула, но явно для вида, и, зевнув во всю розовую пасть, улеглась на берет. Принц и не подумал ее стряхнуть.

В другое время Гален обратил бы внимание на такую фамильярность, но сейчас ему было не до того. Стены тюрьмы подействовали, как удавка. Гален чувствовал, что может самым постыдным образом упасть в обморок.

— Осторожнее, метр, — его поддержал за локоть принц Ренцио, — выпейте.

Гален с благодарностью принял из рук принца стакан, не задумываясь о странности такого поступка.

— Спасибо...

Тот понимающе усмехнулся.

— Не думали, что снова вернетесь сюда? Да еще в таком качестве?

Гален повел головой.

— Приятного мало.

— Ничего. Главное это переступить. Иначе всю жизнь будешь оглядываться.

Гален удивленно поднял взгляд. Принц был серьезен и смотрел вполне доброжелательно.

— Дайте мне не много времени.

— Идемте. Устрою вам небольшую экскурсию.

Принц провел его по административной части тюрьмы. В допросной при виде пыточных инструментов Галену все-таки стало дурно. Принц терпеливо ждал:

— Вот видите. Вы спустились туда и вернулись, — его тон был по-прежнему прохладным, но без пренебрежения, — В следующий раз будет легче. Острота впечатлений притупляется. Вы справитесь. Вы сильный человек.

— Почему вы в этом так уверены? — Гален уже почти пришел в себя.

— Иначе бы вас здесь не было.

Вечером в Сиреневую долину явился гонец.

— Метр Легран, вас срочно требует Его Высочество.

Гален пожал плечами.

— Что ж, идемте.

Тюремная карета и темнота не позволяли разглядеть, куда они направляются. Гален был уверен, что они направляются в Кроскарцен, и когда вышел, почувствовал, что сердце у него обрывается — они стояли перед Красным домом, Домом Гильдии, который он сам не так давно покинул.

Гонец сделал нетерпеливый жест, и Гален шагнул внутрь — как в пропасть.

В большой зале было полно народа и света. У окон и выходов стояли люди принца. Сам он довольно вальяжно расположился в кресле у огромного камина.

— А вот и вы, метр, — при виде Галена Лоренцо поднялся с очаровательной улыбкой, — Что ж, можно начинать!

У Галена был вид смертельно больного человека, когда он шел к принцу под взглядами своих былых наставников, коллег и приятелей, как сквозь строй. Теперь они окончательно убеждены в его предательстве, и разве это не так?...

В первый же момент он поискал глазами Вивену, но не нашел. Наверно, только это и придало ему сил.

— Начнем сверху. Не так ли, метр Стайн? — принц улыбался, как кот, сидящий над аквариумом и размышляющий, какую жирную рыбу съесть первой.

Галену приходилось прилагать значительные усилия, что бы только дышать. Как во сне, он двинулся вслед за принцем.

Мальчишка у двери подался вперед и плюнул. Плевок не достиг цели, потому что один из агентов толкнул его в спину. Мальчишка упал на мраморный пол под ноги Галену. Он узнал его — видел, когда приходил предупредить...

Все это Гален воспринимал со стороны, отчужденно.

Это не с ним...

Он не осознавал, куда шел. Его что-то спрашивали — он отвечал. Показывали — он объяснял. Не слыша ни их, ни себя. Он чувствовал странную раздвоенность. С одной стороны, было бы глупо не отвечать — вопросы ему задавали чисто технические. Но с другой стороны, с каждым словом он ощущал себя еще большим предателем. Восемь лет Гильдия была его домом, его жизнью, а сейчас — он не только присутствовал при ее гибели, но и принимал в этом участие... Это было омерзительно, как пляска в обнимку с разлагающимся трупом!

За окнами поднимался новый рассвет. Еще один мучительный рассвет...

Принц Ренцио прошагивался среди своих людей, раздавая указания, придерживая Галена рядом.

— Упаковывайте! — скомандовал он, садясь в карету, и выглядел при этом до нельзя, до неприличия довольным.

Он поманил пальцем Галена и едва ли не насильно усадил рядом. Подождав пока они немного отъедут, Лоренцо сказал уже другим тоном:

— Извините за этот маленький спектакль, метр. Не мог отказать себе в удовольствии.

— Вы получили то, что хотели? — безжизненно произнес Гален.

— Что вы, метр... Это только начало нашей с вами работы!

Гален обреченно закрыл глаза. Тьма под веками была такая же, как и в сердце. Но даже боли уже не было...

— Ну же! Встряхнитесь, метр! Что такого произошло? Неужели вы думаете, что могли бы вернуться в Гильдию? Вас и до этой ночи считали... презренным негодяем, — принц со вкусом просмаковал последнее определение.

— А теперь я им стал...

— Бросьте! Что может значить мнение людей, которые сами погрязли в предательствах и интригах?

— Даже мое собственное?

— Метр, почему вы отказываетесь признать, что Гильдия вас использовала и выбросила?

— А разве вы не используете меня?

— Верно, — согласился принц, — Вопрос как. Ее Величество желает использовать ваши способности и некоторые качества — бескомпромиссность, честность. А метр Стайн, ваш уважаемый учитель, ваша прекрасная возлюбленная...

Упоминание о Вивене пробило окружающий его мрак, но Гален выдал себя только судорожным движением зрачков.

— ... использовали вас, как ширму. Вещь.

— Вы хотите пробудить во мне жажду мести?

— Скорей уж жажду жизни! Чувство самосохранения. Вы живы, слава Богу, вполне здоровы. Так подумайте хоть немного о себе! Вы ведь хотите жить, метр...

Кажется, в этот момент окончательно сломалось то, что некогда было Галеном.

— Да, я хочу жить, — мертвым голосом подтвердил Гален.

— Так живите! И перестаньте чувствовать себя за это виноватым. Ваших терзаний никто не оценит.

— Вы сильно устали? — поинтересовался принц после паузы.

— Смертельно, — честно признался Гален.

— Значит, едем кутить, — постановил Лоренцо, постучав тростью по крыше.

— Ну, как вы себя чувствуете, метр, в качестве человека, продавшего душу дьяволу в моем лице?

— Отвратительно, — откровенно сказал Гален, не открывая глаз. Было не понятно, как принц узнал, что он проснулся, — Экзекуторы по сравнению с вами просто дети.

Его воспоминания обрывались на том, что принц начал учить его бросать ножи. Лоренцо довольно ухмыльнулся.

— Вот видите, вы уже можете шутить, а не только взирать на этот бренный мир с похоронным видом. Держите.

Гален сел, комната еще ощутимо качалась и крутилась. Так напиваться ему не случалось никогда. Он подозрительно принюхался к кружке, которую протягивал ему принц.

— Что это?

— Берите-берите. Мой собственный рецепт специально для таких случаев.

Первый же глоток обжег горло, из глаз хлынули слезы, смывая похмельную муть.

— Подымайтесь, метр. У нас работы, — Лоренцо сделал красноречивый жест.

Сам он уже сидел за столом с бумагами, невозмутимо потягивая из своей кружки.

— Что я должен делать?

— Для начала изучить все это. И установить признаки запрещенной магии...

Разумеется, оба понимали, что для этого вовсе не было необходимости в Галене Легране.

— Вы как-то странно смотрите... Вы меня интригуете, метр!

Гален неожиданно для себя улыбнулся.

— Просто никогда не думал, что мне доведется свести с вами близкое знакомство. Да еще в такой обстановке!

— Что метр, немного иначе обо мне думали? — игриво поддразнил его принц.

— Ну... — смущенно протянул Гален.

— Не надо, — Лоренцо остановил его взмахом руки, — я и так знаю, что обо мне говорят.

— Да, конечно. Вы обязаны знать.

— Разумеется, мои обязанности совсем не в том, что бы собирать о себе слухи! А в том, что бы не допустить беспорядков и выступлений против Королевы.

— Странно слышать это от вас. И видеть вас в таком качестве.

— Не менее, чем вас, — парировал принц, — Ничего странного в этом нет. Те, кто ввязывается в эти игры потому, что хотят изменить общество, как например господа из Университета, не совсем понимают, что от перемены слагаемых ничего не меняется. Если вы хотите менять трон, какая разница кто на нем сидит? А поджигать дом, что бы вывести мышей, довольно глупо. Достаточно завести кота.

— Вас?

Принц пожал плечами.

— И что же вы предлагаете? — поинтересовался Гален, рассматривая свои пальцы.

— Я? — удивился Лоренцо,— Боже упаси! Это не моя прерогатива. Но эти люди искренне переживают о благе государства... Их надо просто вовремя остановить и направить в нужное русло. Что бы их чрезмерная энергия не причинила никому вреда. А вот те, кто все понимает, но продолжает действовать... Значит, они имеют уже личный интерес. И вот таких я буду выводить, как крыс!

— А вы уверены, что те, первые, согласятся?

— Если они знают, что такое долг, то да.

— Будет ли у них выбор? — тихо сказал Гален, но принц его услышал.

— Выбор есть всегда, метр. У вас же был. И может быть, если бы вы приняли другое решение, то хромали бы куда меньше.

— Может быть, — Галена коробило от его манеры так просто говорить о страшных вещах, — но не думаю, что это был выбор!

— Да, — легко согласился принц, — во всяком случае, смотреть на себя в зеркале было бы гораздо противнее.

Окончательно сбитый с толку поворотами беседы, Гален удивленно на него посмотрел и согласно усмехнулся.

— Вы, кстати, стоили мне порядочной нахлобучки от Королевы.

Молодой маг удивленно вскинул брови.

— Извините уж!

— Да нет, — Лоренцо поморщился, — она безусловно права. Мои подчиненные переусердствовали. Ну уж, где найти столько ответственных, грамотных, порядочных и прочее и прочее... Да которые еще и согласятся на такую службу?

— Не мне об этом судить...

— От чего же? Мы с вами теперь делаем одно дело. К тому же, если бы у Королевы не было недостатка в преданных людях, мы оба находились бы совсем в другом месте. И я, признаться, об этом не жалею!

Принц упомянул о своем заключении не менее просто, чем обо всем другом.

— Я удивляюсь вашей выдержке, — неожиданно признался Гален.

— Это просто. Во-первых, клин клином вышибают. А во-вторых, я всегда смотрю врагу в глаза! Даже если это я сам.

* * *

— Рассказывайте. Рассказывайте, Лоренцо, — Королева разве что не подскакивала от нетерпения.

Гален видел ее такой впервые и чувствовал себя неловко.

— Операция, в целом, прошла успешно. Удалось ускользнуть лишь единицам, начал докладывать принц Ренцио, привычно не дожидаясь разрешения и садясь напротив Королевы.

— Жертвы были?

— А как же! 21 убитый и 15 ранено. У них. Среди моих агентов потерь нет, но есть раненные.

— Хорошо, — одобрила Королева.

Гален остался стоять, соблюдая этикет, но Альберта этого не заметила. Она слушала принца с азартом охотницы, поймавшей долгожданную крупную дичь.

— Лесиону Ренцио удалось уйти. Я знаю как, но не знаю куда.

— Это даже к лучшему. Нам сейчас не до него, — отмахнулась Королева, похоже, разгром Гильдии привел ее в великолепное расположение духа.

Гален наблюдал за этой сценой с любопытством: не только его одного можно было счесть предателем.

— Итак, Лоренцо, первый этап начат, — Королеву семейство Ренцио ни сколько не беспокоило.

— Второй будет труднее, — заметил принц.

Было ясно, что тему эту они обсуждали не раз. Гален почувствовал себя лишним, но в этот момент Королева лукаво заметила:

— А для этого у нас есть метр Гален.

— Я готов исполнить волю Вашего Величества, но не совсем понимаю, в чем она заключается, — с безграничным удивлением отозвался Гален.

Королева задумчиво кивнула, отвечая скорее своим мыслям, чем магу.

— Видите ли, Гален, моя главная обязанность — что бы в Империи царили порядок и благоденствие. Этому сильно мешает Гильдия. Она словно государство в государстве. Они считают себя выше законов Божеских и человеческих. Как например, в случае с Фолле. Вы ведь знаете, что это была не месть, а удачный опыт. А вы знаете, что ваша очаровательная подруга имеет самое прямое отношение к убийству принца Фредерика?

На мгновение серые глаза полыхнули так, что Галену стало жутко. Лоренцо мило улыбался, расправляя кружево манжета.

Гален молчал. Он был вынужден признать, что во многом Королева права.

— Церковь давно жаждет выжечь эту язву каленым железом. Они уже надоели мне своими требованиями. Я же хочу всего лишь напомнить, что господа маги — не более чем простые смертные... Вы Гален никогда не задумывались, почему подавляющее большинство магов Гильдии из сирот? У наших соседей все наоборот — там властвуют семьи, в которых искусство магии передается из поколения в поколение. Обычному человеку практически не возможно добиться сколько-нибудь заметного успеха. Это тоже не верно: во-первых, главы семей имеют наглость диктовать правителям свою волю, но с этим можно совладать, направив их друг против друга. А во-вторых, это лишает кланы свежей крови, способствуя вырождению. В Империи есть Гильдия. Она одна, и ее глава — единственный, кто распоряжается ее силами. Гильдия богата, жаждет могущества, и господа маги не связывают себя семейными узами, и тем более — долгом перед страной. Гильдия предпочитает брать сирот. И не надо говорить, что это богоугодное дело. Способный ребенок может равно родиться в семье углежога, ткача, купца или от портовой шлюхи. Вот только попасть в Гильдию для сына или дочери купца, плотника, обойщика, — кивок в сторону Галена, — практически не возможно при живых родственниках.

— И чем вы объясните такой отбор? — спросил Гален.

— Значит, вы признаете, что отбор есть, — мимоходом заметил принц Ренцио.

— Вы сами знаете ответ, — продолжала между тем Королева, — Сиротой, который боится оказаться без поддержки, в нужде, один, который обязан Гильдии, как вы говорите, всем, что он есть, слишком легко управлять. Независимо от того, есть ли у этого человека какие-либо принципы или нет. Не обижайтесь, но вы только подтверждение тому. Интересно, что же еще нужно сделать с человеком, что бы он перестал хранить верность тем, кто попросту вытер об него ноги?

Гален молчал, стискивая изувеченные пальцы. Он чувствовал, что следует возразить, но не знал как.

— Мы вычистим эту заразу огнем и мечом, — заключил принц таким тоном, что Галену стало страшно.

— Объявить магию вне закона и строго преследовать всякое ее проявление — было бы проще всего. Курия давно требует этого от меня, — улыбнулась Королева в заледеневшие от ужаса черные глаза, — Но я считаю это не простительным расточительством. Я желаю взять от Гильдии лучшее: методику отбора одаренных, равные условия для всех — знатных и незнатных, мужчин ли, женщин. Но вместо прогнившей Гильдии, мы создадим принципиально новую систему со школами, лицензиями, законами, строгим контролем. Вам не нравится эта идея... но порядок — лучше анархии, даже если анархия называется свободой.

— И где во всем этом место мне?

— Отделить зерно от плевел.

Видя его непонимающее лицо, Лоренцо пояснил:

— Даже для одной школы нужны преподаватели и ученики. Вы должны найти тех, кто станет учить, и тех, кого стоит учить. Кто станет искать дальше. И теоретиков и практиков. Цель поставлена. Вы лучше меня знаете, что именно необходимо. Вы же — маг!

— Почему я? — опешил Гален.

— Потому что других у меня нет, — развела руками Королева, — Но выбор не худший, я думаю.

Гален смутился от ее слов.

— Стать в начале чего-то нового, а не могильщиком старого... — вкрадчиво произнес Лоренцо, — Заманчиво, метр?

Гален кивнул, мысленно уносясь куда-то далеко. Королева и принц Ренцио переглянулись.

— Так что, мы выкорчуем неплодоносящую смоковницу и посадим доброе дерево.

Гален снова помрачнел.

— А что будет с 'засохшими ветвями'?

— Это решит суд сообразно их вине, — отрезала Королева.

— Светский или церковный?

— Единственный. Единый. Суд, в котором вы, Гален, будете одним из судей. Первый подобный суд.

ЭКЗОТИКА

'Главным достоинством монарха следует признать не храбрость, благоразумие или мудрость, и даже не справедливость, а умение окружать себя нужными людьми, определяя им место, наиболее отвечающее интересам, способностям и стремлениям. Ярким примером успешной политики Ее Величества, стал метр Элькади, — самый молодой ректор в истории имперского Университета. Наставник целой плеяды выдающихся личностей, немало потрудившихся на благо своей страны. Его история — самый достойный ответ тем, кто обвиняет королеву Альберту 1 в жестокости и неоправданном протекционизме'.

Ивейн Лейденвер фон Ревендорф. Мемуары.

* * *

— Что это? — спросила Королева, как всегда не отрываясь от бумаг.

Гален присмотрелся.

— Прошение, — кротко ответил он.

— Вижу, что прошение, — рыкнула Королева, — Зачем?

— Ваше Величество сами не так давно разъясняли, в чем заключаются мои обязанности, — все так же кротко ответил Гален.

— Гален, вы действительно считаете, что этот человек может быть полезен нам или просто пытаетесь помочь старому приятелю?

— И то и другое, — признался Гален, справедливо полагая, что честность — лучшая политика.

— Скорее последнее, — хмыкнула Королева вполне доброжелательно.

Гален немного расслабился.

— Герберт Потт исключительно способный маг и порядочный человек. Его можно обвинить лишь в недонесении. Мои обвинения были более тяжкими, но Ваше Величество сочли возможным помиловать меня, — он сам поразился своей наглости.

А вот Королеву это даже позабавило.

— Ваш Потт обучал детей запрещенной магии.

— Да, и он хороший наставник. Вам такие и нужны.

— Гален, я определила вас в следственную комиссию не для того, чтобы вы выгораживали каждого второго. Если не первого.

— Ваше Величество сами определили, что вам не нужна зачистка. Сожалею, если я неправильно понял Ваше Величество.

Какого черта, ему все равно уже нечего терять кроме своей головы!

Альберта окинула упрямого мага внимательным взглядом и вздохнула. О том, насколько непреклонным может быть Гален, ей было хорошо известно. Королева нахмурилась, припомнив обстоятельства их знакомства, и задумалась.

— Хорошо, — согласилась она, — После суда он уедет куда-нибудь на север.

— Почему? — не понял Гален.

— Должна же я убедиться в его лояльности. Что он не побежит при первой же возможности за границу на службу. Пусть пока за приливами следит, например... Кроме того, если он такой же неугомонный, как и вы, может присмотрит пару талантливых детишек на месте.

Гален прилагал огромные усилия, что бы его улыбка не разъехалась до ушей.

— Это все?

— Да.

— Вы свободны, метр.

Через некоторое время после того, как молодой маг ушел, перламутровая панель скользнула в бок. Пользуясь своим правом входить к Королеве без доклада, в кабинет шагнул принц Ренцио. На его появление Альберта никак не отреагировала.

— Как прошла операция в Таренте? — только спросила она.

— Хуже, чем здесь, — отозвался Лоренцо, подходя к окну, — Их успели предупредить, поэтому арестованных очень мало — не больше десятка. Хотя... народ там тоже лояльнее к престолу, чем здесь.

Сквозь стекло он видел уходящего Галена.

'Надо же, — усмехнулся принц, — один короткий разговор с Королевой, и у него даже походка изменилась'.

— Теперь он ваш с потрохами.

— Фи! Как грубо, — Альберта не переспрашивала, кого он имел в виду.

— Признаться, мне начало надоедать утешать его.

— Не все же обладают таким твердым характером, как вы Лоренцо. Надо быть снисходительнее к чужим слабостям. Особенно, если они играют нам на руку.

'Нам? Как великодушно... Ты используешь меня так же, как и этого простофилю-идеалиста, играя на наших чаяниях и слабостях. Пусть... Иногда это даже льстит!

Или я просто мнительный идиот, и ошибаюсь...'

Принц повернулся и наткнулся на оценивающий внимательный взгляд Королевы Альберты. Бесконечно долгую секунду они смотрели друг другу в глаза. Потом, чуть тронутые голубыми тенями веки дрогнули, и королева вернулась к делам.

Гален сам не был уверен, для чего пришел проводить Герберта в ссылку. Странно, но он настолько поверил словам Королевы, что даже не присутствовал на суде и вообще не заинтересовался приговором. Поэтому он не знал, что Королева не отказала себе в удовольствии несколько задержать акт о помиловании, и осужденный провел парочку томительных недель.

Герберт Потт так же был удивлен, увидев стоящего у окна Галена. Он видел его во время одного из заседаний суда. Мельком — Гален забежал на несколько минут, что бы оставить какие-то документы и тут же уйти. До него даже долетели обрывки фраз, которыми маг обменялся с обвинителем:

— ...Завтра?

— Нет, я на пару дней уезжаю в Бион. Так что только через неделю.

При этом Гален не выглядел удрученным или терзаемым сомнениями и угрызениями совести. Увиденное произвело на подследственного тягостное и неприятное впечатление, и Герберт не преминул выплеснуть на былого товарища весь накипевший гнев и негодование, к которому добавлялась и тайная зависть к ходившему в любимчиках сначала у главы Гильдии, а теперь Королевы молодому магу.

— Значит, это тебе я обязан этой ссылкой? Какое великодушие!

Гален вздрогнул от неожиданности, но возмущенный презрительный тон уже не ранил. Только отозвался в груди привычной ноющей болью.

— Спасибо, что не отправил меня на эшафот, как Алисию и метра Стайна!

Упрек был не совсем справедлив: Гален просил и за их наставницу, как не неприятно ему было, но встретился с категоричным отказом принца Ренцио, ввиду доказательств об участии женщины во многих неблаговидных делах.

— Нет, Вивена была права! Я бы на твоем месте, как честный человек, покончил с собой!

Вот это — имя — было уже больно...

— Что ж, значит, я не честный человек! И к счастью, ты не на моем месте!

Праведное негодование сбитого с толку Герберта несколько поутихло.

— Ты всегда был очень горяч. Я здесь, что бы тебе объяснить, — эта ссылка для тебя испытательный срок...

— А если я нарушу предписания, меня что, отшлепают по попке?!

— Прекрати! Я хотел тебе сказать: Королева собирается основать школу магии. Ей нужны преподаватели...

— Я польщен! — сарказм Герберта не знал границ, — С какой стати ты решил, что я соглашусь?

— По крайней мере, у тебя будет выбор, — отрезал Гален. — И время подумать.

Он отвернулся.

— Я знаю, что Королева играет мной. Возможно, мне действительно не может быть оправданий. Но это мой путь!!! Прощай...

Гален вышел, обрывая последнюю нить, которая еще связывала его с прошлым.

* * *

Стояла середина октября, но погода, хотя и ясная и солнечная, уже не радовала теплом. Осень выдалась сухая и холодная, с ранними заморозками. Озабоченные крестьяне торопились закончить последние дела на полях и по хозяйству, прежде чем ударят настоящие морозы.

Однако даже более мягкое бабье лето, показалась бы слишком суровым тому, кто родился и всю жизнь прожил там, где не знают, что такое зима и снег. Пожилой путешественник, в котором яркая пышность и покрой одежд выдавали подданного благословленного пророком эмира, все время мерз. Зарывшись в подушки, он кутал щуплое высохшее тело в морейские меха и не расставался с походными жаровнями, обогревавшими его возок, тоже устланный мехами и коврами.

Тем, кто заботился обо всем этом приходилось гораздо хуже. Яснир, который большую часть времени был занят тем, чтобы не попадаться господину на глаза, теперь был просто счастлив, прислуживая ему — по крайней мере, у него появлялась единственная возможность согреться. В его случае дело было не в старческой крови или скверной погоде — просто октябрь на границе Артании и Родевии не располагает к тому, что бы разгуливать в туфлях без задников на босу ногу, шелковых шароварах и короткой тунике. Господина нужды рабов не волновали, а местные жители, что бы они не думали на этот счет, только подозрительно косились на проезжавших язычников.

Холод был самым страшным испытанием. Яснир даже спать не мог, потому что у него зуб на зуб не попадал. К счастью, он был хорошо обучен и поэтому господин держал его под рукой, дабы раб мог перевести ему, буде он о чем полюбопытствует. Сам он считал ниже своего достоинства обращаться к местным на их языке, хотя и знал его. Яснир не был единственным грамотным рабом, но пока что господин предпочитал его — на беду или к счастью, это как посмотреть...

Яснир и сам с интересом наблюдал за жизнью в чужой далекой стране, которая отличалась от всего, что он знал до сих пор. Люди здесь были иными — иные лица, одежда, нравы. Женщины их не стесняясь выставляли лица, плечи и груди, были дерзки и улыбчивы, а почти каждый встреченный в Артании мужчина имел при себе оружие. Они сошли на берег на исходе лета и не торопились особо, и Яснир мог любоваться цветущим изобильным краем, мог наблюдать как меняется природный ландшафт и уклад жителей по мере продвижения на север. Тем более, что господин его Хайзуф Бен Майналь почитал себя ученым и писателем, и озаботился написанием труда о своем путешествии, а потому так же отдавал себя сосредоточенному созерцанию бытности Империи Аверно.

Ясниру нравились и светлые просторные дома жителей побережья и более низкие, крепкие, основательные жилища северян, завораживала мрачная эстетика храмов их веры, потрясало изобилие вод и деревьев. Более же всего, хотя он и не признавался себе в этом, его трогало то, что ни разу, с тех пор как они покинули портовый город Керсель, — он не видел, ошейников, подобных тому, который охватывал его собственное горло...

Им оставалось до столицы буквально неделя пути. Удобная, гладкая дорога шла мимо небольшого озера. Яснира, которому поручили следить за обогревателем, разморило в тепле. По счастью, задремал он не глубоко — иначе не миновать ему наказания...

Господин Хайзуф приказал остановиться, с любопытством разглядывая толпу смердов на берегу. Повинуясь приказу хозяина, Яснир выпрыгнул из возка и поспешил узнать, в чем дело.

Крайний, парень чуть старшего его самого, глумливо рассматривал склонившегося перед ним в глубоком поклоне раба, но покосившись на кареты, ответил:

— Дык, из ведьмы, знамо дело, дьявола гонють...

Господин Хайзуф пожелал узнать подробнее.

— Ну, в воду сують и ждуть, покудова дьявол изо рта ейного выйдет. Ента, вишь, на скотину порчу наводила... Деревенька у нас, того, маленькая... Покуда святые отцы эйзекуторы пожалуют... Она того, всю животину изведет... Кури и то дохнуть! — закончил парень сплевывая.

Яснир машинально переводил господину, не в силах отвести взгляд от наклоненного над водой дерева, к которому была привязана жертва. Над поверхностью озера, — Яснир собственной кожей ощущал его холод, — виднелась только голова женщины... С берега было отчетливо видно ее лицо — грубое, со скошенным назад лбом и выступающей челюстью, с кривыми крупными зубами. Какое-то время она еще дергалась, дико вращая глазами и вереща, потом ледяная вода сомкнулась над ней...

Юношу, стоявшего рядом с возком, нешуточно трясло, и на этот раз вовсе не от холода... Когда женщина снова показалась над водой, голова ее бессильно свесилась вниз. Спустя короткое мгновение, парень глубокомысленно прокомментировал:

— Стало быть, забрал ее дьявол, не пожелал выходить... Тяперича кол ей вобьем, да похоронить надобыть!

В своей книге, знаменитый маг и лекарь, Хайзуф бен Майналь подробно описал сей варварский обычай, практикующийся в Империи. Помогал ему другой раб, помоложе — Яснир, руки которого слишком дрожали, чтобы строчки были ровными, отходил в повозке после порки...

* * *

Двое непримиримых спорщиков застыли друг напротив друга, уперевшись в разделявший их стол.

— Нет, нет и нет! И не просите, Гален! Никаких послаблений для Этьена Даву!

— Но почему?! Ему всего 18! Это просто замороченный мальчишка!

Судя по всему, препирательства шли давно и давно перешли на повышенные тона.

— Это преступник, практиковавший запрещенную магию!

— Отдайте его под надзор! Он же не сам придумал. Его так учили.

— А вы подробно смотрели бумаги? Это смертный приговор. В лучшем случае — каторга пожизненная.

— У него больные легкие.

— Гален, хватит! Лучше займитесь вот чем. В столицу с неофициальным визитом прибывает маг из Эмирата...

— Шпион?

— Не без этого. Именно поэтому Ее Величество предписала вам с ним встретиться.

— Я выполню распоряжение Ее Величества, как только сопровожу Этьена Даву к месту ссылки, — Гален не позволил себя отвлечь, — Думаю, Валлон вполне подойдет, там море и климат будет ему полезен... Под мою ответственность.

— Гален, ваша ответственность заканчивается одним: они бегут-сс!

— Но ведь не все!!

— Метр, приставучее вас только репей в собачьем хвосте!

— Я могу забрать приказ? — невозмутимо поинтересовался в ответ Гален.

— Нет!! Подчас вы переходите всякие границы! — когда принц говорил таким тоном, лучше было поскорее скрыться куда-нибудь с его глаз во избежание крупных неприятностей.

— Как и вы! — отчеканил Гален.

Лоренцо неожиданно рассмеялся.

— Получается, что мы с вами превосходно друг друга дополняем!

Гален не ответил на улыбку. Голова его была все так же поднята, а плечи напряжены.

— Ну, не стройте из себя мученика, метр! — фыркнул принц, — Я подумаю... Но — ничего не обещаю... Ступайте же, у меня от вас уже голова раскалывается!

Он обреченно махнул рукой, хотя не мог не чувствовать к оппоненту смутного уважения.

Гален лишь сухо поклонился.

'В величии Империи трудно усомниться, — записывал Яснир слова господина, — Но во главе ее стоит женщина, имеющая от роду двадцать лет, и пять из них она правит. Она не имеет и не намерена иметь над собою мужа, с решительностью, достойной лучшего применения. Согласно свидетельствам, Королева любит простоту, но предпочитает изысканность, окружая себя редкими, но тем более драгоценными, изделиями рук человеческих.

Посетив ее утренний выход, я могу свидетельствовать о ее облике: она не высока ростом, имеет, как и все северянки бледную кожу, светлые глаза и волосы, которые она зачесывает волосок к волоску. Платья она, в отличие от других знатных женщин своей страны, носит темных цветов. Она, в целом, красива и стройна, но у нее тяжелый шаг и тяжелый взгляд.

Единственное, что безупречно в облике Королевы — ее руки: ладони их округлы и вытянуты, кожа гладкая и здорового цвета. Пальцы, — соразмерной длинны и ровны, с ногтями среднего размера, и украшены крупными, чрезмерно тяжелыми перстнями.

Говорят, что Королева любит цветы и сладкие духи. Мой подарок — составленный для нее аромат какао, пачули и ванили, пришелся ей по душе, как мне передала распорядительница ее двора, так же довольно молодая и фривольная дама.

Королева проводит дни свои не в праздных увеселениях, но трудах. А за спиною ее — всегда стоят двое. Один — клинок. Говорят, он безумен, и это — правда! Он убивает по собственному удовольствию и развлекается, растлевая и умучивая невинных. Прозывают его королевским убийцей, ибо королева спускает его на тех, кто неугоден ей, как пса со створки.

Второй — маг. Говорят, его душа черна, как его одежды, и это правда! Ибо не смотря на свой юный возраст, он прославился своими деяниями, повлекшими смерть множества ученых магов...'

Рабам не полагается не то что иметь своего мнения, но и вообще мыслить, однако Яснир, не мог сдержать любопытства и прислуживая господину, осторожно разглядывал одного из самых могущественных людей Империи. Единственного, кому было позволено быть магом...

Гость хорошо владел языком Эмирата, хотя и употреблял много книжных оборотов. Королевский Дьявол производил гнетущее и тягостное впечатление с первого взгляда. Возможно потому, что в его облике присутствовало только два цвета: черный и белый, причем первый был в явном избытке. Даже кисти рук скрывали тонкие кожаные перчатки. Единственными пятнами на этом траурном фоне были белоснежные манжеты и высокий воротничок. Никаких кружев, никаких украшений — ничего, за что мог бы зацепиться глаз.

Худощавый, выше среднего роста, он казался еще более высоким из-за цвета, который предпочитал и вызывающе гордо вскинутой головы. Хромоту его, наверно не могли бы скрыть никакие уловки с каблуками, но он подобными ухищрениями вообще пренебрег. Буйно вьющиеся иссиня-черные волосы обрамляли худое лицо с крупными, но не тяжеловесными, резкими и острыми чертами, и оно было слишком бледным для этих волос, а еще больше — для глубоко посаженных больших черных глаз, взгляд которых был пронзительно острым.

Почувствовав на себе этот жуткий пронизывающий взгляд, Яснир невольно затрепетал. Для раба всякое внимание обычно чревато лишь неприятностями, но и скрыться он не мог — господин не отпускал его... Яснир прилагал огромные усилия, что бы не ежиться, физически ощущая тяжесть этого взгляда и недоумевая, чем он мог спровоцировать такое внимание к себе и чем это может ему грозить.

Услышав приказ господина, он едва не сомлел от ужаса!

Галена безмерно раздражала навязанная роль, особенно потому, что ее некому было препоручить. Еще больше его раздражал сам гость с его намеками, вопросами и велеречивыми манерами.

'Я не принц Ренцио — я не гожусь для такого!' — твердил себе Гален.

Он был благодарен уже за то, что от него не требовалось принимать гостя у себя: его жилище едва ли впечатлило бы эмирца, путешествующего в сопровождении двух десятков рабов, с ног сбивающихся, что бы обеспечить ему такие удобства, как если бы он вовсе не выходил из дома. Гален хмуро следил за прислуживающим им молодым рабом: ошейник, украшенный затейливой вязью имени, не вызывал ничего, кроме брезгливости и отвращения.

Маг, кажется, заметил его чересчур пристальный взгляд, но расценил его по-другому, и щелкнул пальцами.

— Мой господин, — юноша одним гибким движением опустился на колени перед Галеном.

— Он давно мне служит, — Бен Майналь подцепил пальцем браслет наручника на тонком запястье, и раб замер, не поднимая глаз, — Хорош?

Гален неопределенно пожал плечами, пытаясь скрыть неприязнь.

— Отойди к свету, — старик махнул рукой.

Юноша послушно встал под падающие из окна солнечные лучи.

— Разденься.

— Уважаемый... — начал Гален и осекся, потому что молодой человек покорно снял с себя тунику.

— Дальше, дальше, — поторопил его хозяин.

Пальцы юноши мелко дрожали, отпуская на пол ткань. Теперь на нем не осталось ничего, кроме ошейника с именем хозяина, и браслетов для оков на запястьях и щиколотках.

Бен Майналь со вздохом откинулся на подушки.

— Он великолепен! Повернись.

— В ваших стараниях нет нужды, — у Галена окончательно испортилось настроение, и он с трудом сохранял вежливость тона.

— Ах, друг мой, нет ничего постыдного в том, что бы ценить красоту, — хозяин встал и приблизился к юноше, — Не смотрите, что он немного строптив! Мне приходилось наказывать его, — зато теперь как шелковый!

Высохшие пальцы проехались по исчерченной шрамами спине и опустились на ягодицы.

— Однажды он оскорбил гостя... Но признайте, он само совершенство! А знаете что, я хочу сделать вам, дорогой друг, подарок! Если вы не возьмете его себе, я обижусь!

Юный раб содрогнулся всем телом. Лицо юноши моментально покрыла могильная бледность.

— Мальчик прекрасно обучен. Умеет читать и писать на пяти языках. Прекрасный подчерк, — Бен Майналь снова опустился на диван, — Оденься и налей гостю вина.

Гален принял из рук раба бокал и почувствовал на мгновение, что руки юноши еще дрожат. Почему-то его это задело, и он ослабил сопротивление доводам гостеприимного хозяина.

— Такая красота встречается редко, — разглагольствовал восточный гость.

Гален откинулся на подушки и внимательно наблюдал за юношей. Он действительно был красив — невысокого роста, стройный и гибкий, он был прекрасно сложен и двигался по толстому ковру с бессознательной грацией. Черты лица были тонкими, даже строгими — четкая линия губ, высокие скулы, нос без намека на горбинку, легкий излом бровей, большие, широко расставленные, слегка раскосые темные глаза в обрамлении длинных стрельчатых ресниц. Дополняли образ густые прямые черные волосы и мягкий приятный голос. Кроме того, он действительно был прекрасно вышколен — великолепно посаженная голова была постоянно опущена, взгляд потуплен, босые ноги ступали бесшумно, движения были быстрыми, ловкими, но не торопливыми.

Юноша, не глядя, наполнял бокал. Клеймо на золотисто-смуглом плече было на уровне глаз Галена.

Железо... Огонь... Интересно, они вызывают у него такую реакцию потому, что он попробовал их на собственной шкуре или из-за исключительной слабонервности? — мрачно усмехнулся маг про себя.

Словно невзначай рука господина коснулась руки раба, — ресницы юноши затрепетали.

Галена передернуло: мысль о том, что делает с этим мальчиком его хозяин на досуге, была отвратительна.

И он сдался, успокаивая себя тем соображением, что у него, по крайней мере, это — юноше не грозит.

Напомнив о делах, Гален церемонно попрощался со старым путешественником и бросил своему приобретению:

— Идем.

Галена колотило от бессильной ярости, и он почти летел по улицам.

Не смотря на его хромоту, Яснир поспевал за ним с трудом, и на улице полуодетый юноша немедленно продрог и закоченел. Он был испуган до самого крайнего предела. Он смирился с тем, что до конца жизни будет носить ошейник, что его жизнью и смертью, его телом — потому что души у раба не может быть по определению, — распоряжаются по своему усмотрению хозяева... Теперь же приходилось смириться с тем, что свои дни он проведет в чужой холодной стране, среди абсолютно чуждых людей...

Он был бессилен что-либо изменить! А то, что он слышал о своем новом хозяине — никак не могло его обнадежить... Ему даже бежать было некуда — на родине его выдало бы клеймо, а здесь...

Здание, к которому они подошли, даже он узнал без труда и не удивился. Не испугался уже: больше некуда.

Королевская тюрьма.

Королевский маг уверенно шел коридорами. Пройдя в полупустую комнату с выбеленными стенами, Гален бросил:

— Останешься здесь, — сам он вошел в соседнее помещение.

До молодого человека донеслись приглушенные приветствия.

— Мы ждем только вас...

— Прошу меня извинить...

— Арестовали новую ведьму, метр...

Яснир подался назад. В дверях показались Гален, священник, молодой вельможа и двое судейских. Естественно, они сразу же заметили юношу в ярких восточных одеждах.

— Какая экзотика, метр!

— Вы теперь рабовладелец, сын мой.

— Ничего смешного, отец Корвин. Я не знаю, что мне с ним делать, — беззлобно огрызнулся Гален.

— Для начала, изгнать из язычника дьявола, метр.

Лоренцо задохнулся, услышав нарочито почтительно-равнодушное замечание Ангеранна:

— Королевский дьявол изгоняет дьявола! Блеск!

Яснир мало что понимал, слишком быстро изменилась его судьба, и он не знал чего ожидать, привыкнув, что всякое изменение происходит лишь к худшему. Он просто не мог оценить весь юмор этого предложения. Хотя на него не обращали больше внимания, его трясло от ужаса.

— Мне подарили его в качестве писца, — между тем, нахмурившись, продолжал Гален.

— Вполне разумно, — принц Ренцио отдышался после приступа смеха, — вы, Гален, подаете Королеве столько прошений, что впору учреждать целую канцелярию! Вот только язык вырезать надо. Болтливый секретарь — сущее наказание.

Он махнул в сторону Ангеранна.

— Ваше Высочество, — укоризненно произнес священник.

— Да, Гален, хорошего палача найти трудно, но теперь таких проблем у вас быть не должно.

Гален наконец рассмеялся, хоть и несколько принужденно:

— Не надейтесь, принц, вам я его не подарю, иначе вы из него на следующий же день подставку для ножей сделаете.

Прислушивавшийся к ним, Яснир почувствовал, как у него подкашиваются ноги... О! это были страшные люди, а он — в полной их власти!

— Мне же надо тренироваться на ком-то, кроме ковра и Фолле!

Голоса затихли в коридоре.

* * *

Члены комиссии один за другим входили в допросную и располагались за длинным грубым столом. Арестованная заговорщица уже стояла у стены.

Женщина подняла голову, резко откидывая волосы с лица, оглядела присутствующих и произнесла с усмешкой, обращаясь к одному из них:

— Здравствуй, любовь моя...

'— Здравствуй, любовь моя... сердце мое, мечта моя недосягаемая... что хотел я сказать тебе там... безнадежно пытаясь стать еще одним камнем в холодных мрачных стенах... потому что невозможно вынести причудливую игру между... — чем?... — кем?... нами?... — собой?... отсвет пламени грубых толстых свечей на бесконечно совершенной линии щеки... и сияние насмешливых глаз... как ты красива! Даже сейчас... особенно сейчас... нет таких сравнений... красота летящей стрелы — неуловимая и смертоносная... красота точного удара в сердце... мое?... слишком большая честь для... так зачем — сейчас?.. зачем?.. там — нет ничего — и болеть не чему... просто темно стало... прощай, любовь моя...'

— Метр, вам плохо?..

— Продолжайте допрос...

— Итак, Вивена Дианто...

Впервые Гален увидел ее пять лет назад. Он совсем недавно перевелся в столицу из родного, но безнадежно провинциального Триффента и для него все было внове: и размах, и новое положение, и то, что его наставником и научным руководителем стал сам метр Стайн. Он с головой окунулся в жизнь Гильдии, занятия, новые лица, новые встречи: в 17 лет и солнце светит ярче.

Вивена Зеен поразила его как удар молнии: избитое сравнение, но оно максимально точно передает его состояние. Юноша так и застыл на главной лестнице в Красном доме не в силах отвести восхищенных глаз от девушки внизу. Не то что бы она отличалась какой-то особой красотой — среднего роста, не пухленькая, не худая, нежно-голубые глаза, русые волосы, — но было в ней что-то такое, что выделяло ее из общего безликого фона. Это была женщина-выстрел.

Быть может, дело заключалось в том, что хотя она и была всего на год старше Галена, но держалась с уверенностью взрослой и опытной дамы. И выходило это у нее совершенно естественно, как само собой разумеющееся, а не комично, как бывает, когда девчонка начинает корчить из себя умудренную жизнью особу.

...До полудня не хватало пятнадцати минут. Гален стоял на ступеньках, не слыша ни единого слова из того, что говорил ему Герберт и смотрел, как только что прибывшая девушка раздраженно поправляет ток, осведомляясь о метре Герхарде. И точно знал, что судьба его решена...

Вот только тогда он и подумать не мог, что судьба заведет их в такой тупик.

Сначала Гален обожал ее издали, не смея навязываться. Она была слишком хороша, слишком умна, слишком успешна, уже два года являясь едва ли не доверенным лицом главы Гильдии... Да к тому же еще и дворянка с обоих сторон, пусть и незаконнорожденная!

Недостижимая мечта для простого провинциала, у которого по сути не было ничего своего, вплоть до одежды.

Однако, Гален считался перспективным и талантливым, они часто пересекались у метра Стайна. Возможно, он не блистал остроумием, но и в щенячьем лепете его обвинить было трудно, да и внешностью природа не обидела. Хорош собой, умен, перспективен, в меру скромен, в меру обходителен: чего еще надо от поклонника? Какая другая — дрогнула бы, не помня себя от счастья!

Вивена не растаяла, но в ближний круг допустила. Ради улыбки в голубых глазах Гален был готов на все. В нем даже проснулось какое-то честолюбие.

Оно-то едва и не довело до плачевного конца.

И вот теперь, она стояла у стены: как должно по 'Уложению о дознании', — в одной рубахе из мертвой шерсти, босая, стриженая... Арестованным магам не полагается ничего иного.

Так, как недавно стоял он.

Странным образом, ухитряясь быть не менее влекущей.

Гален стиснул челюсти, затылком ощущая холод камня.

Голубые глаза смотрели как прежде: таинственно, непримиримо. И снисходительно.

И только на него...

Надо же... а ведь она уже жена другого! И он даже знает кого...

Ираэль Дианто, слащаво-приторный северный красавец, был старше их всего на десяток лет, но казалось что на целую жизнь. Он уже был главой клана. Он тоже сразу же выделил обоих, хотя и по разным причинам. Единственное, что успокаивало Галена, так это то, что его богиня была одинаково холодна со всеми.

Быть может, не всегда!

Галена замутило. Он опять не слышал и не видел ничего вокруг. Кроме нее.

Господи, за что ты лишаешь нас разума?!

* * *

Пол был холодным, но на стул ему сесть никто не позволял, начинать сразу же с наказания — не хотелось, и Яснир решил потерпеть.

Живот снова свело, но он успокоил себя, что это наверное от голода, и постарался не думать.

Вообще. Рабу нет смысла загадывать на будущее — оно в воле хозяина, какой бы она не была...

Не думать не получалось. В голову упорно лезли картины того, что он наверняка уже никогда не увидит: море... дивное бескрайнее море... пальмовые рощи и розы Меккирса... белые стены и тонкие шпили с россыпью тысяч ярчайших звезд в немыслимо высоком небе над ними... здесь — небо иное: низкое, хмурое и холодное...

Яснир сморгнул слезы и усилием воли вернул себе подобие равновесия. Какая разница — здесь или там...

Какая разница, где носить кандалы.

Гален вернулся не скоро. Яснир раздумывал о том, что может его ждать, и трясся от холода в углу. При виде черной фигуры мага, он вскочил, не желая немедленно навлекать на себя его гнев. Яснир бросил быстрый взгляд на своего нового господина и вздрогнул.

Белое лицо словно окаменело, глаза были пусты.

Гален машинально попрощался и вышел на негнущихся ногах. Яснир молча последовал за ним.

Налетел холодный осенний ветер, Яснир снова начал дрожать.

— Найдите ему какой-нибудь плащ и лошадь, — не глядя, Гален кивнул в его сторону. Даже странно было, что он еще что-либо замечал вокруг. Тем более своего раба.

Яснир благодарно завернулся в протянутый плотный солдатский плащ и не слишком ловко вскочил в седло вслед за хозяином.

Если Яснир ожидал увидеть роскошный дворец, или мрачную башню, или мощный замок — ему пришлось разочароваться. Жилище мага представляло собой обычный для здешних мест загородный двухэтажный дом с флигелем и довольно-таки запущенным садом. Он, не без внутреннего трепета, вступил в свое новое обиталище, настороженный и испуганный.

Гален с некоторой досадой и растерянностью наблюдал за своим экзотическим подарком. Юноша озираясь стоял в кухне, все еще кутаясь в плащ, но не решаясь подойти к огню.

'Он боится'.

Гален вздохнул и спросил:

— Как тебя зовут?

Юноша вздрогнул, но глаз не поднял.

— Яснир, мой господин.

Гален снова вздохнул.

— Греттель покормит тебя, пока Ланс подыщет более подходящую одежду. Потом покажет, где ты будешь спать, — после этого молодой человек спасся бегством в лаборатории: в положении рабовладельца он оказался впервые.

Яснир проснулся резко и сразу, как от удара. И долго не мог понять, где он. Оглядевшись, он, наконец, вспомнил и сел на постели. Ошеломленно посмотрев в окно, Яснир заключил, что сейчас никак не меньше полудня, а его еще никто не звал. Юноша торопливо оделся в оставленную вчера с вечера простую, удобную, а главное теплую одежду и спустился.

Его встретил равнодушный взгляд Ланса и довольная улыбка Греттель.

— Отоспался?

Яснир кивнул, не до конца понимая как себя вести: они — слуги, но они — свободные.

— А...

— Метр Гален уехал еще засветло, — пояснил Ланс.

— На-ка, проголодался ведь.

Радующая глаз своей дородностью кухарка поставила перед ним доверху наполненное блюдо. В том числе — с мясом. Юноша неумело улыбнулся ей. Яснир действительно был невероятно голоден, но после нескольких ложек почувствовал подступающую к горлу дурноту. В животе словно свернулся скользкий мерзкий клубок, и юноша отставил тарелку.

Он посидел в просторной кухне, страх понемногу отступал. Обостренным чутьем, поротой спиной, он не чувствовал здесь угрозы. Было тепло и уютно, как в далеком полузабытом детстве. День прошел незаметно, в веселой болтовне Греттель, которую Яснир, помогающий ей по мере сил, понимал лишь на половину. Он даже рассмеялся в ответ, когда женщина потрепала его по волосам со словами:

— Ты такой хорошенький! Я тебе быстро найду подружку...

Все бы ничего, только привычная тупая боль в боку не оставляла, но он старался не замечать ее, как и раньше.

Метра Галена все не было, кухарка накрыла оставленный хозяину ужин салфеткой и пожелала ему спокойной ночи. Оставшись один, Яснир не заметил, как задремал.

Была уже глубокая ночь, когда Гален, почти падая от усталости, наконец, добрался до дома. В кухне слабо теплился огонек. При его появлении, задремавший за столом Яснир встрепенулся и вскочил.

— Ты почему не спишь? — Гален скинул плащ и сел, в изнеможении вытягивая ноги к огню, — Меня ждал?

Яснир не ответил, убирая вещи. Он поежился, ощутив на себе пристальный взгляд хозяина.

— Мой господин желает ужинать?

Гален отрицательно покачал головой, устало смежив веки.

— Называй меня по имени... Если не можешь, тогда — метр. Не надо звать господином.

Он стянул опостылевшие перчатки и расстегнул глухой ворот.

— Да... метр.

Яснир отступил в тень, с любопытством и смущением разглядывая своего нового хозяина. Сейчас он видел и чересчур раннюю седину в крутых кудрях, и старые шрамы. Уж в шрамах-то он знал толк...

— Ты ел? — Гален все-таки потянулся к накрытой белоснежной тряпицей еде.

Яснир неуверенно кивнул. Вопрос хозяина был дик, юноша едва не выпустил из рук плащ, с которого начал счищать грязь.

— Оставь... не надо... — Гален следил за ним глазами.

Яснир послушно отложил вещи, не рискуя предположить, что последует дальше. К тому же, — ему было нехорошо...

— Завтра с утра поедешь со мной? Надо будет много писать...

— Да, го... метр, — Яснир был все больше удивлен: с каких пор рабу задают вопросы, что ему хочется делать.

Королевский маг тяжело поднялся.

— Ты родился рабом, Яснир? — неожиданно спросил он.

— Нет, — едва слышно проговорил юноша, опуская голову.

Гален не мог видеть его лица.

— Давно?..

— Одиннадцать лет, метр...

Яснир едва не подскочил, почувствовав на плече узкую ладонь.

— Иди спать, Яснир. Нам рано вставать, — мягко сказал Гален и добавил, уже выходя и указывая на ошейник с наручниками, — И гадость эту сними.

* * *

Яснир не мог придти в себя — уж слишком отличалась действительность от того, что он мог ожидать... вчера он был еще слишком напуган, что бы понять, а сегодня — просто не верил!

Яснир вскочил с постели — впервые за всю жизнь у него есть постель, а не циновки, тюфяк или солома в загоне для рабов, — и заметался по комнате. Он не понимал происходящее: либо его господин самый странный человек в мире, либо его глаза лгут!

Яснир рванул ошейник, как будто он душил его и вспомнил последний приказ хозяина...

— Ты чего шумишь? — в дверь просунулся заспанный Ланс.

Яснир замер — он был напряжен до такой степени, что казалось, тронь его — тело начнет вибрировать, как струна.

— Господин сказал мне снять, — он продемонстрировал наручник.

Он не знал, как объяснить, что просто не может терпеть их дольше, но слуга Галена и так все понял по его лицу.

— Погоди, сейчас помогу...

Даже вдвоем им пришлось повозиться.

— На совесть делали! — чертыхался Ланс.

Яснир истерически хихикнул. Слуга посмотрел на него спокойным основательным взглядом:

— Эй, ты чего? Не думай... Метр Гален хороший человек, что бы о нем не говорили... Только уж и ты веди себя как следует... — ворчливо добавил он, освобождая вторую руку юноши.

Яснир нервно закивал, — его трясло, как в припадке. О, он будет очень-очень послушным!

— Ну все, давай... — Ланс бросил последний браслет на окно, — а то светает уже...

Яснир спал, завернувшись в одеяло по самый кончик носа. Гален постоял, прислушиваясь к ровному дыханию.

Одиннадцать лет, надо же... Что же пришлось ему вынести за годы рабства?..

Гален покрутил в руках разомкнутый браслет наручника и тихо вышел, так и не решившись разбудить.

Яснир проснулся опять поздно. Господин не взял его с собой в это утро. Ему передали приказ прибрать в кабинете, разобрать беспорядок на полках. Трогать бумаги на столе Яснир не решился, только скользнул взглядом. Прямо сверху лежал недописанный лист:

'Ваше Королевское Величество,

рискую обратиться к Вам с нижайшей просьбой. По подозрению в измене государственной и злоумышлении против Вашего Величества арестованы двое: Анхель Сентано и Мартин Тидель. Однако, вина обоих заключается лишь в сотворении недозволенного волшебства, к которому их принудили обманом наставники. Оба юноши не достигли еще и 20 лет, и подают большие надежды в своем искусстве. И потому прошу Вас быть снисходительной к их проступкам...'

Письмо обрывалось на росчерке пера, как будто автор отвлекся на неотложное дело.

Яснир поспешно отвернулся, начал расставлять книги и увлекся настолько, что потерял счет времени...

Когда Гален вошел в кабинет, то замер в дверях от неожиданности. Яснир сидел на стремянке и был полностью поглощен чтением, что даже его не слышал.

А парень не так прост, как кажется — сосредоточенно сдвинутые брови, довольно бегло скользящий по строчкам вдумчивый взгляд...

Гален негромко кашлянул и едва успел подхватить падающего юношу. Поднимая с пола книгу, он оценил название.

— Серьезно!

Яснир не принял книги из его рук. Сказать, что он был испуган, значит, — ничего не сказать: внезапное появление хозяина обратило его в статую. Судя по побелевшему лицу и остановившемуся взгляду расширенных темных глаз, молодой человек даже не мог представить, какая кара обрушится на его голову за такой проступок.

'Любопытно, — отметил про себя Гален, — знал, что его накажут, если увидят, но удержаться не смог'.

— Ты понял что-нибудь из того, что прочитал?

Яснир беспомощно смотрел на него, не зная, что следует ответить.

— Не все... — все-таки решился признаться он.

Гален взял с полки несколько книг и вложил их в руки Ясниру.

— Вот. Если что не понятно, спрашивай.

— Мой господин! — потрясенный, не верящий своему счастью юноша уже собирался упасть на колени, но Гален вовремя предугадал его движение и остановил.

— Я же просил, называть меня по имени.

— Да, метр...

Было около семи утра. Фру Ханна еще не встала, Греттель лениво разводила огонь, а Ланс, ушедший в ближайшую деревню за свежим молоком, еще не вернулся. Яснир разбирал дремучие завалы на столе Галена — ему нравилась такая работа! К тому же, и дальше просыпаться к полудню не позволяла совесть, да и господин может решить, что он нагло пользуется его мягкостью и исправить свою оплошность.

Яснир аккуратно собрал письменные принадлежности, выбросил негодные перья, заточил новые... "Надо будет рассказать о такой, как у господина Хайзуфа ручке, с резервуаром для чернил и поршнем — она гораздо удобнее!" — подумалось ему, пока он приводил в порядок чернильницу.

Затем Яснир по алфавиту сложил книги, заложив открытые чистыми листами. Улыбнулся, и сложил уже по имперским литерам. "А все же, надо будет попросить ниток и сплести закладки!"

Хозяевам нравилось, когда раб бывал достаточно смышлен, что бы предугадывать их желания, но Яснир старался не только за страх, но и за совесть: ради того, кто позволил — нет, приказал! Раздраженный такой деталью! — снять браслеты и ошейник... Непривычная легкость, где раньше был металл, все еще отзывалась в груди болезненным восторгом. В такие минуты, как сейчас, он мог представить, что и его ничего не связывает, что он такой же как они, обычный человек... свободный.

Дальше воображение отказывало.

Его мечтания прервал цокот подков и нетерпеливый стук. Кроме Яснира, открывать было некому.

— Пакет для метра Леграна от принца, — гонец щелкнул каблуками, — ответ будет?

Яснир растеряно принял послание: Гален в кои-то веки был дома, но еще не спускался, а судя по вопросу, это было нечто срочное.

— Я сейчас узнаю у господина.

Яснир поднялся на второй этаж и осторожно постучал. Не получив ответа, постучал повторно, и только тогда решился войти...

Спальня хозяина дома оказалась не намного больше отведенной ему комнаты, хотя отделка здесь была, конечно, иной... Сам Гален спал — лежа ничком поперек неразобранной постели, даже не сняв башмаков: похоже, вчера он отключился, не успев и раздеться.

Смущенный Яснир, замер с письмом, не зная, что делать дальше, — уж очень этот измотанный человек не походил на героя жутких историй!

— Метр... — негромко позвал молодой человек, — Мой господин...

Гален даже не пошевелился. Яснир приблизился, и нерешительно коснулся откинутой руки.

— Мой господин...

— Что?! — вскинулся Гален.

— Вам письмо от принца, — Яснир знал, что рискует, тревожа господина, и это обычно чревато неприятностями, — Гонец ждет внизу...

— Давай, — Гален сел на кровати: по глазам было видно, что он еще не проснулся.

Это было не письмо, а донесение одного из агентов, сообщающих, что маг Лионель Риттер пересек границу в сторону Нарантия. Ниже, рукой принца была приписка: " Еще один ваш протеже! В следующий раз я велю стрелять на поражение!"

Гален смял лист и отшвырнул:

— Тоже мне новость! Лучше б отдохнуть дали...

Яснир проклял свою безрассудность: он расслабился, осмелился нарушить покой хозяина не просто зря, но разгневав его дурным известием! Нет смысла гадать, как его накажут, — и без ошейника он в воле господина.

Гален плеснул в лицо водой и повернулся, окинув юношу хмурым взглядом.

Яснир немедленно упал на колени, простершись ниц: покорность редко когда могла смягчить злобу хозяина, но зато такая поза была очень удобна, лишая того возможности направить кулак в лицо или на голову... Пинок ногой был не так уж страшен, ведь что бы бить ногами всерьез — требовались определенные сноровка и решимость...

Гален досадливо поморщился, напоминая себе, что следует быть внимательнее... и сдержаннее.

— Встань! Я на тебя не сержусь! Да встань же!!! — он сам поднял Яснира, — Который час?

— Начало восьмого, метр, — потупившись ответил юноша.

— Начало восьмого?! — Гален схватился за голову, — Боже, утренний выход Королевы!!!

Он забыл обо всем, бросившись собираться с лихорадочной поспешностью.

— Лошадь оседлать сможешь? — Гален только переменил мятую сорочку...

— Да... — увидев спину, плечи Королевского мага, Яснир захлебнулся воздухом: кто лучше раба знает, что такое боль... какие следы оставляют плеть, огонь и железо... Впечатлительным он себя не считал, но даже закрыв глаза, продолжал видеть на веках жуткий отпечаток.

А Гален уже сбегал по лестнице: менее чем через четверть часа он уже умчался по делам, только крикнув на замечание фру Ханны о завтраке:

— Опаздываю!!!

Он опередил даже посыльного.

Провожая своего хозяина взглядом, Яснир понимал только одно: он попал в очень необычное место, к необычному человеку.

* * *

Гален часто думал, мог ли он отказаться от королевской службы. Не обращать внимания на цели королевы и методы принца Ренцио, жить, спокойно заниматься наукой, о которой он уже вообще забыл, что это такое.

И чего больше было в его согласии: страха за свою судьбу, или все-таки желания действительно что-то сделать, помочь? Они трое играли в увлекательную игру: манипулируя двумя полюсами так называемой следственной комиссии в лице метра Леграна и принца, королева Альберта получала возможность наглядно демонстрировать и твердую руку, и милосердие.

Разница была только в том, что Лоренцо Ренцио превосходно вписался в отведенную ему роль, с энтузиазмом подыгрывал автору пьесы и удачно импровизировал, казалось, получая искреннее удовольствие.

Гален исполнял свою партию по мере сил. Наверное, претензий к нему не было, так что даже дозволялось немного 'пошаливать' на заднем плане.

Ему позволяется немного своевольничать, пока это отвечает ее интересам. С Гильдией же она все равно добилась своей цели, легко и непринужденно.

Как она поступит, когда в нем отпадет нужда? Скорее всего, практично найдет новое применение.

Чем он был и что от него осталось... И стоила ли эта жизнь, что бы за нее бояться?

Он был опустошен, разочарован, не видел смысла в своем существовании и не верил в то, что делал. Кому нужны были его усилия? Гален чувствовал себя кем-то вроде шута: его бои с Лоренцо и церковниками, стоившие ему издерганных до предела нервов, только забавляли Ее Величество и принца.

Школа? О какой школе может идти речь, если бывшие товарищи, которых он должен был убеждать, плевали ему в лицо, а в приходах — встречали как воплощение Лукавого. Если не дай Бог у какого-нибудь ребенка обнаруживались способности, над ним причитали так, будто должны были отдать на заклание. Да и агитационная машина церкви в свое время постаралась на славу...

Поездка в родной Триффент и вовсе едва не стоила ему жизни.

Какое-то местное общество защитников нравственности умудрилось так взбаламутить народ, что Гален едва продрался сквозь толпу к ратуше. Стоявший над площадью глухой низкий рокот бил в спину. Когда только что прибывший маг ступил на лестницу, почти у самого виска его — пролетел увесистый камень. Еще один упал у ног.

Гален обернулся, — одинокая тонкая черная фигура и волнующееся море напротив...

Гален медленно обвел площадь глазами, спокойно ожидая следующего камня, пока к нему бежали стражники и патрульные, что бы оттеснить толпу. Но под тяжелым взглядом темных глаз толпа затихла и отхлынула от ступеней...

Когда-то они говорили с принцем о выборе, он тоже упоминал выбор, прощаясь с Гербертом...

Этот выбор Гален был вынужден повторять чуть ли не каждый день.

И снова делал его, идя тюремными коридорами.

У дурной репутации могут быть свои преимущества: находившееся явно в скверном расположении духа начальство никто не посмел спрашивать. У нужной камеры Гален остановился, мгновение собирался с духом, и шагнул внутрь, рванув тяжелую дверь, как в омут.

Узница повернулась, вгляделась и усмехнулась.

— Зачем пришел? Позлорадствовать? Вот мол, и она узнает, каково мне было! — процедила она, поскольку Гален так и не нашел, что сказать.

Женщина и не думала подняться, прожигая его взглядом прекрасных голубых глаз.

— Надеюсь, что не узнаешь, — все же проговорил Гален, не глядя на нее, — Одень это.

— О! решил устроить побег?! — Вивена ловко поймала брошенную одежду, — Предатель всегда остается предателем. Или ты еще на что-то надеешься?

— Что ты! Я не настолько глуп, — без усмешки ответил молодой человек, но все же не сдержался, — Можешь мне не верить. Можешь называть, как хочешь. Я не сказал ни слова о ваших тайнах!

— Наших?! Конечно, ты уже не с нами!

— С 'вами' я никогда и не был.

Вивена фыркнула.

— Поторопись, пожалуйста. У нас мало времени.

В голубых глазах вспыхнул вызов, и Гален поспешно развернулся.

— Как любезно с твоей стороны щадить стыдливость заключенной! Ты всегда отличался целомудрием и скромностью, — ядовито бросала она, — А вот женщины предпочитают решительность!

— Было бы лучше, если бы я накинулся на тебя как одержимый?

Вивена расхохоталась.

— Это было бы любопытно! Клянусь, я бы хотела на это посмотреть! — затягивая завязки плаща, она заключила, — Гален, да я не выбрала бы тебя, даже не стань ты калекой!

— Идем, — Гален пропустил ее вперед, не ответив на последнее замечание.

Королевскую тюрьму они покинули беспрепятственно, но Гален проводил ее и до городских ворот. К счастью, погода была холодная и сырая, надвинутый капюшон, скрывавший лицо спутника метра Леграна, никого не удивил.

— У тебя есть деньги?

— Нет, — с улыбкой пожала плечами молодая женщина.

Гален без слов отдал ей свой кошелек со всем его содержимым.

— Ты что же, так и бросишь меня на дороге? Время позднее... — Вивена продолжала язвить, — Пригласил бы к себе, глядишь, я расчувствовалась бы и исполнила твои сокровенные мечты!

— Это врядли, — ровно отозвался Гален, — Ответь мне, пожалуйста.

— Спрашивай.

Он смотрел в такое дорогое когда-то лицо и знал, точно знал, — какого вопроса она ждет, усмехаясь ему в глаза. Но спросил совершенно о другом:

— Ты помнишь Фолле?

— Кого? — вопрос ошеломил женщину.

— Альбинос Фолле. Маленький жонглер, — продолжал настаивать молодой человек.

В красивом лице что-то дрогнуло, но лишь на долю мгновения.

— Гален, я что, запоминаю всех встречных бродяг?!

— Конечно. Конечно, нет, — Гален улыбнулся как-то очень легко. И свободно.

— Думаю, ты понимаешь, что я не считаю себя обязанной тебе чем-то, — деловито сообщила Вивена, перед тем как исчезнуть из его жизни навсегда.

— Понимаю, — Гален улыбнулся еще шире. Только глаза на белом как мел лице не соглашались с этой улыбкой, представляя собой пульсирующие провалы в пустоту.

Настанет ли когда-нибудь такое время, когда он перестанет чувствовать рвущую сердце боль? Есть ли место, где он может укрыться от нее... А если нет — можно ли к ней привыкнуть?

Он подождал, пока силуэт беглянки не раствориться в темноте, и без всякой охоты повернул к дому. Дом? Можно было бы посмеяться, если б не было так горько. Можно подумать, что его там кто-то ждет...

Когда в его кабинет вошли, Гален остался сидеть, как сидел: уронив голову на скрещенные на столе руки, но у него не возникло ни тени сомнений, относительно того, кто мог посетить его в столь поздний час.

— Вы пришли арестовать меня? — спросил он, не поднимаясь.

Принцу Ренцио хватило одного взгляда, что бы мгновенно переменить все, что он собирался сказать.

— За что? — вместо того спросил он, без приглашения усаживаясь напротив, — Вы хоть понимаете, что наделали? Ваша девица даже не ниточка: корабельный канат! А вы ее выпустили!

Принц раздраженно швырнул перчатками о стол. Гален выпрямился и тут же откинулся к стене, словно нуждаясь в надежной опоре.

— Зачем вы здесь, Ваше Высочество?

— Признаться, вы необычайно меня занимаете. Я не могу вас понять до сих пор!

Гален негромко рассмеялся.

— Это наверно даже лестно... Я иногда завидую вам. Есть ли что-то, что может уязвить вас, сломить!

— Первое — разумеется, я же тоже человек, хоть вы в это и не верите. Второе — не думаю! Я живу так, что бы исключить подобные обстоятельства.

— В этом ваше счастье...

— Да, я вполне счастлив, — согласился принц, разглядывая свои сапоги.

— Если вы не будете арестовывать меня...

— А вам бы этого хотелось? — быстро спросил Лоренцо.

Гален рассмеялся снова, прикрыв глаза рукой.

— Пожалуйста, уходите... Я очень устал и хочу остаться один, — тихо проговорил он отсмеявшись.

— Что ж, это ваше право и ваш дом.

Уходя, Лоренцо обернулся:

— Гален, вы ищете ответы, которых не существует.

— А я-то думал, что у вас есть все ответы!

— Как видите, нет! Но я обхожусь и без них...

Яснир отступил, что бы уходящий принц не смог его заметить. Он не собирался подслушивать, только спросить у господина, не нужно ли ему чего-нибудь: тишина в кабинете царила уже несколько часов.

Юноша вздрогнул, когда его схватили за руку, — это оказалась фру Ханна в чепце и ночной рубашке. Она бесцеремонно протащила его к себе и строго указала:

— Сядь!

Яснир послушно опустился на табурет — фру Ханну он не то чтобы боялся, скорее робел по привычке.

Пожилая женщина зажгла лампу, и, подойдя к нему, подняла его голову за подбородок.

Яснир не понимал, что она хочет увидеть в его глазах и лице, но видимо осмотр ее удовлетворил.

— Простите меня, фру... Я хотел спросить, не нужно ли чего-нибудь метру...

— Нужно... — фру Ханна усмехнулась и непонятно сказала, — Очень нужно! Знаешь, сколько их было до тебя?!

Она отошла, опуская лампу.

— Не один и не два... И никто не сказал ему и доброго слова... Ты, по крайней мере, не плюешь в тарелку, из которой ешь!!!

Яснир не сразу понял, что она говорит о Галене.

— Не стоит лезть на рожон принцу. Он суровый человек!

— Я и не... я только... — совершенно растерянный Яснир не знал, что сказать, — Господин Гален... он...

— Да... Ему очень тяжело! — фру Ханна говорила уже больше с собой, — Никогда не забуду, как его привезли сюда впервые... сразу из застенков... всего переломанного... А когда ушел — вернули! Почти безумного...

Яснир только молча впитывал в себя сказанное.

Фру Ханна подошла к нему, материнским жестом обняла плечи:

— Ты добрый мальчик! Будь осторожен! Королева и принц — бывают милостивы, но они способны на жуткие вещи, порой даже не понимая того... Будь осторожен! Будь просто рядом...

Повинуясь ее жесту, растерянный, ошеломленный Яснир, пытающийся осознать все сказанное, вышел.

Впервые в жизни он порадовался тому, что только раб: уж слишком тяжка оказалась ноша его господина! Ему было очень страшно, но впервые этот страх был не только за себя: изо дня в день Гален бился, что бы помочь, защитить под час совершенно незнакомых ему людей. Сам Яснир видел от него только добро — его не запирали, не сажали на цепь и не наказывали... Его господин действительно добр: он не ударит сам, другим не скажет и не позволит... и не унизит! Наоборот... рядом — Яснир чувствовал, что его словно возвышает над отведенной ему участью, и он все меньше ощущал себя рабом.

Его господин был настолько добр, что даже снисходил до разговоров с ним, — как с человеком, а не движущейся вещью.

Молодой человек не решался слишком часто обращаться к магу, — юноше достаточно было книг, хотя Гален не сердился, когда его спрашивали, и старался отвечать по мере сил... Как ни странно, Ясниру пока не приходила в голову мысль, о том, что его господин старше его не более чем лет на пять — шесть. Его господин...

Гален пропадал днями в суде, ночами просиживал в лаборатории, писал прошения Королеве, присутствовал при обысках в Домах Гильдии, разбирал артефакты и объезжал приходские школы и приюты, не получая от этого никакой личной выгоды. Он уставал до того, что иногда засыпал, не доходя до кровати. К этому времени, Яснир уже достаточно видел и слышал в этом доме, что бы понимать: Гален не только не всесилен, но и сам находится в весьма уязвимом положении, фактически — под карающим мечом королевы...

Подобное отношение к жизни Яснир точно встречал впервые. И знал одно, — такой человек не должен страдать от несправедливости!

* * *

Только поджидавший его Фолле мог видеть выражение лица Лоренцо, когда тот вернулся из Сиреневой долины, и почел за благо рассказать услышанное позже.

Принц Ренцио как всегда изволил появиться неожиданно, и был удовлетворен тем, что адъютант на месте. Вот только кое-что его все же обеспокоило.

— Витт, мне показалось, или здесь и в правду была женщина? — холодно поинтересовался Лоренцо.

— Не извольте беспокоиться, Ваше Высочество. Это принцесса Маргрета.

Рука принца со шляпой замерла.

— Кто?!

— Принцесса Маргрета, — простодушно пояснил Греф, — Она часто здесь бывает.

— И давно?! — с непередаваемым выражением вопросил Лоренцо.

— С тех пор, как умерла, — гвардеец упорно не замечал язвительного тона принца.

— Вот как! А почему я об этом не знаю?

Греф как-то странно посмотрел на принца, как будто всерьез ожидал, что ему поручат задержать и допросить бесцеремонный призрак.

— Ваше Высочество, принцесса Маргрета никого никогда не беспокоила. Она просто ищет своего ребенка.

Лоренцо смотрел на Витольда, защищающего от него привидение, с умиленным восхищением и одновременно какой-то тоской. Он понял, что увяз в плену, созданного им самим образа, если уж даже один из самых близких к нему людей так себя ведет. Позже он поинтересовался у Айви:

— Ты знаешь о принцессе Маргрете?

— Конечно.

— Надо же, все все знают! Расскажи мне.

— Принцесса Маргрета — старшая сестра Железного Августа. Была. Когда ей было пятнадцать, она влюбилась в рыцаря Роланда, младшего сына барона фон Зеен.

— Знакомая фамилия, — заметил Лоренцо.

— Потом они тайно венчались, и она забеременела.

— Или наоборот, но это не важно. Кончилось, как я догадываюсь, все равно все плохо.

— Еще хуже. О романе донесли королю Генриху. Возвращаясь из Биона, он приказал схватить зятя и пытать. Как он сказал, что обвенчан с принцессой и у них будет ребенок — ему вырвали язык, а потом Король приказал держать его в самом глубоком подземелье, скованным по рукам и ногам, да еще прикованным к стене.

— Интересно тогда, откуда это все стало известно... — усмехнулся принц.

— Не знаю.

— И вообще, было проще убить, — Лоренцо был абсолютно серьезен.

— Вам виднее, — позволил себе заметить Айви, — А потом король устроил большой праздник по случаю очередной победы и своего возвращения. Музыкантам было приказано играть, несмотря ни на что. И король пошел танцевать со своей дочерью. Говорят, что во время танца он рассказывал ей все, что сделал с ее мужем. А музыка играла быстрее и быстрее. Принцесса просила отпустить ее, говорила, что ей дурно. Но пока она не упала без чувств, король ее не отпустил. А к утру она умерла.

— У девочки случился выкидыш, и она просто истекла кровью. Так?

— Вы почти правы. Одни говорят, что ребенок родился мертвым...

— Что не удивительно.

— Да. Но другие рассказывают, что ребенок был здоров, и акушерка удавила его по приказу короля.

— Ребенок старшей дочери, рожденный в законном браке... Понимаю!

— А труп младенца без должного обряда приказал выбросить в выгребную яму.

— Жестоко.

— Вот с тех пор принцесса Маргрета и бродит по дворцу в поисках новорожденного сына.

— Бедняжка, — искренне заметил принц.

Айви бросил на него быстрый взгляд: странно слышать, как тот, кто не жалеет живых, жалеет мертвых.

ЯСНИР (весна 1424 г.)

'Говорят, что короля делает свита, — и это правда. Империя это вовсе не очерченный границами кусок суши. Империя — это вы! Вы ее будущее: именно от вас, от ваших намерений, от вашего труда, — зависит, каким будет наш завтрашний день'.

Из речи Ее Величества Альберты к юбилею Университета Коруны.

* * *

Сиротский приют находился на окраине Коруны и представлял собой трехэтажное до нельзя обшарпанное здание. Один его вид сразу же нагнал на Галена безысходную тоску, но внутри все оказалось гораздо хуже. Поднимаясь вслед за гренадерского вида теткой в кабинет попечителя сего богоугодного заведения, маг уныло разглядывал подтеки сырости на стенах, местами отсутствующие стекла, и ужасающую грязь. Он сам прошел через подобное заведение, когда эпидемия чумы унесла его отца, мать, сестру и трех братьев, но с такой запущенностью ему еще не приходилось сталкиваться.

Метр Краузе оказался щуплым скрюченным типом с благостным выражением сморщенного личика и обширной лысиной. При взгляде на него хотелось вымыть руки.

— Какая честь для нас, метр Легран! Какая честь принимать лицо, обличенное доверием нашей милостивой Государыни! Присаживайтесь! Сейчас нам принесут вина... а может быть кофе? Я, знаете ли, кофеман... такая маленькая слабость, знаете ли...

'И довольно дорогая', — подумал Гален, осматривая цветущую на обоях плесень. Помимо воли губы у него кривились, как-будто он уже попробовал нечто крайне противное.

— Чем же мы обязаны такой чести? Чем я могу быть вам полезен? — продолжал рассыпаться в любезностях метр Краузе.

— Мне необходимо провести некоторые тесты среди ваших воспитанников, — неохотно сообщил Гален, наблюдая, как вошедшая с подносом совсем молоденькая девушка, скорее всего одна из воспитанниц, расставляла на столе угощение для гостя. Услышав его слова, она вздрогнула.

— Понимаю-понимаю, — господин попечитель ничем не выказал своего неудовольствия, — Хотя господа маги давно не посещали наше заведение.

'И я даже знаю, почему', — говорили его маленькие пронырливые глазки.

— Не знаю даже, стоит ли вам тратить свое время. Право, мы стараемся привить этим детям послушание и благочестие, но может ли что-нибудь толковое получиться из тех, кто рожден в пороке и грехе? Врядли вы найдете здесь хотя бы одного достойного.

— Я попытаюсь, — спокойно ответил маг.

— Да-да, воля Королевы выше нашей! Вы желаете посмотреть всех наших воспитанников?

— Нет, — к своему неудовольствию был вынужден признаться Гален, — Только тех, кто старше шести — семи лет.

К сожалению, маленьких детей смотреть не имело смысла, но он клятвенно пообещал себе, что найдет человека, способного навести здесь порядок.

— Какую помощь мы должны вам оказать?

— У вас должны быть списки воспитанников. Я хотел бы увидеть их немедленно. Мне нужно большое помещение, где дети могли бы выполнять задания, и еще одно, где я мог бы побеседовать с ними по отдельности. И время. У меня его тоже не так уж много, и хотелось бы как можно быстрее со всем этим закончить.

Для удобства маг разделил воспитанников на три группы: младшая — до 10 лет, средняя — до 14 и старшая. Задача усложнялась еще и тем, что многие из них, особенно младшие, плохо знали грамоту. Работа предстояла не малая.

Гален удрученно наблюдал, как дети выполняют простенькие задания на внимание и сообразительность, составленные по методике, разработанной еще специалистами Гильдии. К его приходу воспитанников хотя бы переодели, но это не слишком помогло придать им ухоженный вид.

На следующий день он пообщался со старшими из детей, и понял, что он у них доверия не вызывает, как и мысль стать учеником мага. К счастью, способных на это, — среди них тоже не было. Несколько воспитанников из средней группы его откровенно порадовали. Явными талантами они не блистали, но это довольно трудно, когда речь идет о выживании, а помощи ждать не откуда. С какой стати они должны были довериться ему, если до этого никто и никогда им не помогал?

Но когда дело дошло до самых младших, Гален почувствовал себя совсем скверно. Он хотел, но знал, что не может помочь им всем. И это было тяжелее всего.

Его внимание привлек худенький болезненный темноволосый мальчик лет семи.

— Как тебя зовут? — спросил Гален как можно доброжелательнее, но стараясь, что бы это не прозвучало совсем приторно.

— Леон Жеймо.

— И давно ты здесь, Леон?

— С рожденья, метр.

Галена передернуло.

— Ты хорошо выполнил задания.

— Это было не сложно.

— Правда? — удивился Гален и понял, что ему понравилось в мальчике: он не боялся, — Но многие твои товарищи не сделали и этого. Скажи, Леон, а ты хотел бы уйти отсюда?

— Нет.

— Почему? — теперь Гален по-настоящему удивился.

— Здесь мои друзья, метр. Я не могу их бросить!

— Конечно. Не хорошо оставлять друзей. Но ты хотел бы учиться?

— Не знаю, метр. Смотря чему...

— А ты хотел бы стать магом?

— Не знаю, метр. Я не знаю, что такое магия.

— Ну, давай решим так, — самообладание и ум мальчика произвели на Галена впечатление, — как-нибудь ты придешь ко мне в гости. И я покажу тебе много всего интересного.

— А можно, метр?

— Раз я зову, значит можно, — у Галена сердце щемило от боли, он лаская коснулся худенького плеча ребенка, — Не завтра, конечно, но я обязательно за тобой вернусь!

Чистые удивительно зеленые глаза мальчика смотрели на него доверчиво и серьезно.

Эти глаза будут еще долго укором сниться ему, когда, вернувшись, Гален его уже не застанет...

* * *

— Хорошо. Допустим, я сделаю, как вы просите. А что дальше? — Королева неторопливо шла по дорожке рядом с Галеном.

— Вы же не думаете, что я выброшу его на улицу...

— ВЫ?! — Королева усмехнулась, — Значит, вы собираетесь стать его опекуном?

— Опекуном? — Гален слегка растерялся.

— Гален, — терпеливо объяснила Королева, — этот мальчик был рабом всю сознательную жизнь. Думаете, он сможет жить свободным? Тем более в чужой стране!

— Он — сможет.

Королева кивнула.

— Хорошо. Но... Мы должны определить его статус. Что бы в дальнейшем у него не было проблем.

Яснир метался по постели. Словно раскаленный прут проворачивали внутри. Он уже привык ко все более усиливающейся боли в боку и ставшим постоянными приступам дурноты и тошноте, но несколько раз его рвало кровью. Уткнувшись лицом в подушку, молодой человек с ужасом ждал рассвета. Не в силах больше находиться в замкнутом пространстве, он встал. К горлу снова подступила тошнота.

Яснир набросил на плечи куртку и осторожно спустился в сад. Дом спал. Только в кухне тлели угли, да в библиотеке горела лампа.

Гален...

Яснир зябко поежился: не смотря на то, что уже произошло, что он уже видел здесь, как бы ни был добр его господин — он все равно должен придти в ярость оттого, что его подарок оказался с таким изъяном.

... Ночной воздух немного привел его в себя. Яснир почти сполз на сырую скамейку в саду и прижался разгоряченным лбом к холодному камню: хотя жалеть ему, в сущности, было не о чем, — умирать в 18 лет все равно страшно...

Неожиданно рядом возникла темная фигура.

— Яснир? — раздался голос Галена.

Молодой человек испуганно вздрогнул и вскочил, но пошатнулся. Его поддержали.

— Что с тобой? Идем в дом.

Они вошли через заднюю дверь — в кухню. Гален расшевелил угли. Таким Яснир видел его в первый раз. Теплый внимательный взгляд таких же темных глаз, как и его собственные, обратился на него.

— Тебе плохо?

Яснир покачал головой, — он был почти в обмороке.

— Ты промок весь, — Гален поднялся.

Не смотря на слабые протесты, он стащил с молодого человека сырую одежду, растер закоченевшие руки и ноги, закутал в теплый плед.

— Постарайся уснуть, — сказал он, помогая Ясниру лечь в постель, — Завтра придет метр Фонтеро.

...Жарко. Нечем дышать.

— Пить, — на родном наречии шепчет Яснир спекшимися губами.

...— Давно он так?

— Вчера с вечера, — из темноты всплывает голос Галена.

— Что? — отрывисто и резко.

Ответ заглушил судорожный вздох, переходящий в кровавую рвоту.

— А вот такого быть не должно, — нахмуренно протягивает метр Фонтеро и разворачивает скорчившегося на краю постели молодого человека, заставляя его лечь навзничь.

— Ну-ка, давно это?

Слипшиеся от невольных слез ресницы опускаются.

— Я спрашиваю, давно?

— Три недели, — шепчет Яснир.

— Что три недели — кровью исходишь или болеть начало?

— Кровью...

— Больно? Так? А здесь?

Яснир только кусал губы, вжимаясь в подушки.

— И когда это безобразие началось?..

Молчание. Гален отворачивается к окну, стискивая руки так, что сводит плечи.

— Я сам виноват... Я не говорил никому... Я... — голос юноши пресекся.

Гален в ярости вылетел из комнаты.

Яснир обречено проводил его глазами...

Гален метался по кабинету. Метр Фонтеро сидел в кресле и следил за ним глазами.

— Дурак! Слепой дурак! А если бы мальчишка умер?! Безответственный идиот! Не заметить то, что у тебя под носом... Я ведь отвечаю за него теперь!

— Не казните себя, Гален. Из всех, кого я знаю, вы заслуживаете таких отзывов меньше всего.

— Правильно! Я заслуживаю еще худших, — Гален наконец остановился и обернулся, — Пока я решал свои проблемы, мне надо было только поговорить с ним!

Он поморщился как от зубной боли, сжав ладонями виски...

Пили вино.

— Что с ним?

— Отравление...

Утихомирившийся Гален вопросительно вскинул брови.

— Кто знает, что явилось первой причиной? Я не исключаю, что прежний хозяин проводил на нем какие-нибудь эксперименты. А потом... Тяжелое путешествие, новый климат, неровный режим, непривычная пища. Ослабленный организм не справился.

— Да уж! Покой и отдых!

— Вы, молодой человек, тоже непозволительно себя изматываете. С вашим-то здоровьем.

— Что ж, теперь у нас два калеки, — мрачный Гален отсалютовал бокалом.

— Я пойду к пациенту, — метр Фонтеро вышел.

— Метр...

— Помолчи, — обрывает его метр Фонтеро.

— Метр, метр Гален очень сердится?

— Нет. Он зол на себя, а не на тебя...

Выйдя и наткнувшись на хозяина дома, врач сказал:

— Гален, он спрашивал о вас... Поддержите его!

Гален отвел глаза и вошел в комнату. Яснир беспокойно метался в забытьи, но стоило взять его за руку — затих.

Из невеселого раздумья Галена вывел слабый голос.

— Мой господин, простите меня...

— Гален, — так мягко, как только мог, поправил молодой человек, — Это ты прости меня.

Отвернувшись, Яснир тихо попросил:

— Посидите со мной пока... я боюсь...

У Галена перехватило горло: да, смерть — это страшно!

— Не бойся, я не брошу тебя...

Увидев спящего прямо на стуле Галена, так и не выпустившего его руки, Яснир ощутил чувство вины. Он прекрасно знал, до какой степени выматывается вечно занятой маг. Но было и что-то еще — не бывалое, непривычное ощущение тепла. Никогда раньше, никто, даже мать, не сидела около него...

Яснир уткнулся в подушку, гася подступившие к горлу рыдания. Потревоженный движением, сонный Гален немедленно склонился над юношей.

— Яснир, тебе плохо? Больно?

— Нет-нет, все хорошо, — сдавлено ответил Яснир, поворачиваясь.

Увидев странное выражение его лица, Гален все понял и ободряюще улыбнулся. Теплая ладонь лежала как раз там, где в груди что-то билось и вздрагивало.

— Хочешь пить?

Руки Галена поддержали его, помогая напиться, но сознание все еще отказывалось воспринимать такую вещь, как господин, терпеливо ухаживающий за больным рабом.

— Выздоравливай.

От этого голоса Ясниру стало легко и уютно. Он опустился на подушки со вздохом облегчения и тут же уснул уже спокойным здоровым сном.

Метр Фонтеро как всегда осматривал его долго и тщательно.

— Больно? А здесь? Не тошнит? Точно? Ну что ж, молодой человек, — закончил он, — я скажу, умеренность и строгий режим, особенно в питании — помогут вам дожить до моих лет, а то и больше. Но — никакого тяжкого труда и чрезмерных нагрузок. Особенно сейчас. Однако, думаю, об этом беспокоиться не стоит. Вы в надежных руках метра Галена.

Яснир несмело улыбнулся, застегивая рубашку. В присутствии Галена он чувствовал себя неловко. Он понимал, что теми заботой и вниманием, которыми его окружили, тем добрым отношением, которое он неожиданно встретил к себе, — он обязан именно тому, как с ним держал себя Гален: с рабами так не поступают!

— Метр... — Яснир смущенно умолк, не зная, как ему теперь следует обращаться к магу, снова заглянувшему его проведать. То, что происходило между ними — было слишком необычным для него.

Молодой человек присел рядом на краешек постели:

— Тебе сегодня гораздо лучше.

Улыбка у него была просто замечательная, разом менявшая весь облик. Только чуть отдавала печалью...

— Да, метр Гален, — внезапно Яснир решился, — Спасибо вам, что были со мной и... не оставили...

Заметив, как потемнели после его слов глаза Галена, Яснир осекся, расстроившись, что оскорбил и обидел своего необычайно доброго и снисходительного господина своей неуклюжей благодарностью. Полагается ли рабам испытывать благодарность?

Но тот только мягко пожурил его:

— Что же ты ничего не сказал мне сразу? Ты ведь умирал, дружок! Пожалуйста, если что-то еще будет беспокоить тебя, — расскажи, не бойся!

— Вас — я и не боюсь! — вырвалось у Яснира, и прежде чем он успел спохватиться, увидел, как Гален смеется.

— Ты не представляешь, насколько мне приятно это слышать!

Яснир смотрел на господина во все глаза, — было очевидно, что Гален в веселом расположении духа и подшучивает над ним. Яснир тоже невольно ответил ему улыбкой, совершенно забыв о разнице в положении.

Гален сжал его руку и сказал уже серьезно:

— Не бойся больше ничего и никого, Яснир.

Яснир промолчал, — доверие его к этому человеку было безграничным.

— Да ты совсем засыпаешь! — усмехнулся Гален, поднимаясь.

После его ухода, Яснир еще долго раздумывал, как милостив вдруг стал к нему Аллах, послав одного из своих ангелов.

При виде входящего Галена, Яснир поспешно сел на постели.

— Яснир, — маг казался смущенным, — я ... должен был сразу поговорить с тобой... но ждал... пока Ивейн все устроит, а Королева подпишет бумаги... Она настаивала на окончательном определении твоего положения. Так что... вот...

Гален вложил ему в руки пакет.

— Что это? — Яснир казался скорее испуганным, чем удивленным.

— В Империи нет такого понятия как рабство. Так что фактически, ты стал свободным с того момента, как Хайзуф подарил тебя мне...

— Я свободен? — Яснир все еще не понимал, что это все значит.

— Читай.

Молодой человек развернул пакет дрожащими руками.

Герб, вензель, печать... 'Мы, Божьим произволением... даруем подданство наше и принимаем под покровительство...'

Он поднял растерянный взгляд.

— Это подданство Империи... Еще Королевский Грант в случае поступления в Университет... — добавил Гален.

Не в силах выговорить ни слова, Яснир наклонился и коснулся лбом лежащей на кровати узкой, затянутой в перчатку, ладони Галена...

— Ну что ты, право! — Гален вскочил, отворачиваясь, заговорил сбивчиво, — Как бы я мог владеть тобой?! Ты же не собака и не лошадь! Ошейник этот...

Обернувшись и заметив какими глазами смотрит на него Яснир, — смешался окончательно.

— Ты... ты отдыхай, а я... пойду... Мне надо... — он поспешно вышел, прежде, чем Яснир попытался еще как-нибудь выразить свою признательность.

Яснир сидел, сжимая в руках свою свободу — больше: тот, кто никогда не терял, не может оценить возвращение утраченного в полной мере! Он волен был не просто отправляться на все четыре стороны. Отныне, никто не мог упрекнуть его клеймом, которое он носил на плече, — он был полноправным гражданином Империи со всеми правами и обязанностями! А ведь свободного человека отличает именно наличие обязанностей: у раба нет иной судьбы, чем воля господина, свободный же человек решает сам и сам отвечает за свои решения!

Но и это было не все! Благодаря Галену, он мог получить образование, к которому имел доступ не каждый местный уроженец, и выбрать занятие сообразно своим склонностям. Кто мог подумать, что Гален, позволив ему читать свои книги, придаст интересу Яснира, — своего раба, собственности, которой владел так же как и любым предметом обстановки в доме, — сколько-нибудь большее значение?

Для юноши Гален теперь был сравним разве что со святым пророком... Пожалуй даже более значим, потому что в пророка должно было только верить, а Галена можно было почитать здесь и сейчас! Яснир больше не был рабом, но поступок мага в одно мгновение изменил не только его судьбу, но и перевернул душу, — жизнь его, его сердце отныне принадлежали тому, кто подарил ему достоинство свободного человека, продемонстрировав, насколько верит в него и его волю. И Яснир скорее был готов умереть, чем позволить Галену разочароваться в себе.

* * *

В это утро против обыкновения Гален был дома. Он как раз брал из хлебницы булочку, когда увидел осторожно входящего в кухню Яснира. Черные глаза странно блеснули.

— Не составишь мне компанию? — предложил он.

Яснир растерялся, вытаращившись на невозмутимого мага.

— Ты свободный человек и мой гость. Что в этом такого странного? — безмятежно поинтересовался Гален, потянувшись за масленкой.

— Да нет... Ничего, метр.

— Значит, садись! — хладнокровно распорядился маг.

— Да, метр.

— Я не настолько старше тебя, и я не твой наставник. А теперь и не господин. У тебя больше нет никаких отговорок, что бы не называть меня по имени!

Яснир встретился с ним глазами и увидел, что Гален улыбается.

...Наверное, он вел себя не так, — даже не так, как хотелось ему самому! Точнее, — так же, как раньше... Сможет ли он действительно стать свободным, а не только на бумаге?! — испугался Яснир до такой степени, что в груди вдруг образовался кусок льда.

— Что с тобой? — Гален нахмурился.

"Он просил не скрывать ничего больше..." — вспомнил Яснир, и откровенно признался:

— Я боюсь! Все, что я умею, — быть рабом... Я не знаю, получится ли у меня быть свободным... быть человеком...

Взгляд Галена потеплел.

— Конечно, получится! Быть человеком... — он усмехнулся, мотнув головой, — Это такая задача, которая по силам не каждому! Но мы начнем с самого простого: садись и позавтракаем. И говори мне "ты" наконец! Пусть это будет первым уроком.

— Да... Гален!

По обыкновению, свернувшись в обширном кресле, Яснир сосредоточенно грыз перо, пытаясь уложить в памяти путаные объяснения Хафиза Кадаля. Услышав немного смущенное покашливание, он поднял голову и с удивлением увидел молоденькую девушку лет пятнадцати, внимательно его рассматривающую.

— Метра Галена сейчас нет, — сказал Яснир первое, что пришло в голову.

— Я знаю, — девушка нетерпеливо откинула за спину медовую косу, — я пришла к вам.

— Ко мне? — растерянно заморгал Яснир, забыв даже встать.

— Ну конечно! Я — Мартина Фонтеро. Разве вы не помните?

Юноша смущенно пожал плечами. Врядли они встречались, он бы запомнил. Девочка отличалась не то что бы красотой, но одухотворенной тонкостью черт, отражающих серьезную внутреннюю работу.

— Вы — дочь метра Фонтеро, — все-таки сообразил он, — вы приходили, когда я болел...

Теперь смутилась уже Мартина, хотя не совсем понимала, почему отреагировала так.

— Да. Отец послал меня передать вам это, — она протянула ему пакет с лекарствами, — вы знаете, как это следует принимать?

— Да, спасибо.

— До свиданья.

— До свиданья, демуазель Фонтеро.

Уже уходя, девушка украдкой обернулась на погрузившегося в чтение юношу. 'Бог мой, да он оказывается просто красавчик!' — мелькнула крамольная мысль.

Любимым местом в доме у него оставался флигель Галена. Особенно, когда сам маг работал дома. Яснир забирался в уголок с книгой, однако предавался не пустым мечтаниям, а думал о том, что произошло, о том, что видел и узнал, пытаясь понять и принять, осознать свершившуюся перемену. Стержнем которой, был Гален.

Он по-прежнему не лез с расспросами, но именно ему и можно было рассказать без утайки и стыда то, что не решился бы рассказать наверное никому. Яснир обходился без сильных эмоциональных образов, говоря всегда кратко: он еще не привык к тому, что может вести разговор на равных. Однако Гален, казалось, понимал все и так, и находил нужное слово ободрения и утешения, которые снимали привычную тяжесть с души.

А еще у него из головы не шли слова фру Ханны: 'Будь просто рядом'. Для этого человека Яснир бы сделал все и даже больше, но был бессилен унять тоску, мелькавшую временами в темных глазах молодого мага.

Он так задумался, что едва не вздрогнул, услышав обращающийся к нему голос Галена:

— Ты уже решил, чем будешь заниматься?

— Да, — Яснир поднял голову от книги, — Астрономия или математика привлекают меня, безусловно, больше, чем философия, богословие или юриспруденция. Хотя здесь это одинаково опасно.

— Яснир, — после паузы продолжил Гален, не отрываясь от письма, — с подданством Империи ты можешь беспрепятственно вернуться на родину...

— Мне некуда возвращаться! — Яснир вспыхнул, — Я был рабом. Более того, я был рабом неверного. Мой отец, если он конечно, еще жив, должен будет убить меня, что бы смыть с рода позор.

— Разве это твоя вина? Позор бросить ребенка в руках врага...

— Я же не старший сын и даже не от любимой жены. Отец не мог выкупить всех.

Свернувшись в кресле, Яснир наблюдал, как маг пытается систематизировать свои анализы и заключения для суда. Искривленные, покрытые шрамами пальцы проворно перебирали листы, — Гален был без перчаток.

— Гален, — неожиданно спросил Яснир, — а ты никогда не испытывал к Королеве ненависти за то, что случилось с тобой?

Гален выпрямился и откинулся на стуле. Он задумался, пытаясь найти слова.

— Ты знаешь, я далек от того, чтобы идеализировать ее образ и ее цели. Я прекрасно понимаю, что моя жизнь в ее цепких ручках. И что она вполне способна ею распорядиться... Но ненависть?.. можно ли ненавидеть эпидемию или ураган? Это стихия и твои эмоции ничего не меняют... — молодой человек умолк на мгновенье и твердо закончил, — Ничего уже не изменить... и — я не хотел бы менять! Лучше так, чем обман и лицемерие... Я не знаю, какой бы стала моя жизнь, если бы Священный Трибунал и Тайная стража не проявили ко мне такого интереса, но в ней всяко не было бы места тебе например...

Яснир от удивления приподнялся. Гален улыбался легкой чуть грустной улыбкой.

— Если все время раздумывать, а что бы было, если бы — можно сойти с ума...

Гален оборвал себя и встал, отворачиваясь.

Человек, испытавший сильную боль, легко узнает ее в других.

— Прости, — тихо сказал Яснир.

Гален только пожал плечами и снова сел за бумаги.

* * *

Университетский городок понемногу пустел. Горячка итоговой сессии схлынула, большая часть студентов разъехалась — по домам, по приятелям, или рыскала в поисках приработка. Должники умывали слезами кафедры, умоляя о шансе. Выпускники носились по кабинетам, охотясь на преподавателей, согласных составить им характеристики в Лицензионную палату.

Яснир приходил сюда не впервые, но ему все еще не верилось, что и он сможет стать частью этой манящей кипучей непонятной жизни.

Было заметно, что молодой человек, сидящий напротив декана Найгеля очень нервничает. В немалой степени этому содействовало и присутствие ректора, который с безразличным видом обосновался в некотором отдалении.

— Итак, вы желаете поступить в Университет, — декан безуспешно пытался вызвать в себе неприязнь к юноше.

— Да, таково мое желание, — тот почтительно склонил голову.

— Ну, с королевским грантом проблем с оплатой быть не должно. Вот только подходите ли вы? — обратился к нему ректор.

Он находился в отвратительном настроении: опять агенты нашли на кафедре истории памфлеты Ромулена, а обнаглевшие паршивцы из компании его поклонников еще и распевали его песенки во время своей попойки и на улицах с нее возвращаясь.

— Вы готовились самостоятельно, так я понимаю, — поддержал его метр Найгель.

— Не совсем. Мне помогал метр Легран.

Яснир всю весну провел, обложившись книгами.

— Ну, метр Гален все-таки маг, насколько мне известно. А нумерология и алгебра немного разные вещи, — усмехнулся ректор несколько язвительно, — Астрология и астрономия — не одно и тоже, молодой человек!

Красивые удлиненные глаза юноши совсем потемнели. Очевидно, что критика его покровителя пусть и не явная, пришлась ему не по нраву.

— Метр Гален приносил мне книги и отвечал на мои вопросы. Он помогал мне расширить кругозор и правильно организовать подготовку, — спокойно и твердо произнес Яснир, хотя его волнение стало еще заметнее.

Ректор хмыкнул под нос.

— И что же вы читали последнее?

— 'Гармоники золотого ряда' Дардена.

— О! Вы хотите сказать, что справились с этим трудом самостоятельно?

— Признаться, мне не все было ясно, — откровенно ответил молодой человек, — Его обоснование числовых и двоичных рядов Фибоначчи представляется мне довольно спорным.

Он забыл о волнении и говорил четко и уверенно.

— А вы, Яснир, нахал! И что же показалось вам спорным в инвариантной формуле Дардена? — декан Найгель подался вперед.

Через мгновение они уже оба с увлечением чертили формулы, пересыпая их малопонятными постороннему терминами о золотых пропорциях. Ректор Ренсар взирал на это с немалым изумлением. Внезапно наступила тишина. Метр Найгель сосредоточенно изучал выписанную юношей формулу.

— Положительный корень уравнения золотого S-сечения... ага-ага... Нечто подобное я встречал у Аль-Омарны... Какое интересное решение...

Азарт схлынул, и Яснир, до того смотревший на преподавателя с торжеством, поспешно отстранился.

— Простите, я забылся, — тихо сказал он.

Декан посмотрел на него с удивлением. Такое впечатление, что не этот парень только что с жаром отстаивал свою точку зрения, и вовсе был другим человеком. Метр Найгель прошелся еще по парочке другой тем и заключил:

— Что ж, молодой человек, с учебной программой вы знакомы лучше, чем, кто-либо из студентов...

— Вы принимаете меня? — в темных глазах снова промелькнуло торжество.

— Нет, — решительно ответил декан.

Было видно, что юноша чрезвычайно расстроен, но спорить он не пытался.

— Значит, вы отказываете мне, метр?

— Вы владеете материалом лучше, чем многие из моих оболтусов, и не боитесь искать новые пути. Разумеется, вашим знаниям не хватает систематичности, и имеются обширные пробелы...

Яснир слушал его, опустив глаза. Мысленно он уже попрощался с мечтой, составлявшей его существование последние месяцы, и не сразу понял, что сказал метр Найгель.

— Я предлагаю вам место младшего преподавателя. Если вы твердо решили посвятить себя науке.

Если он ждал изъявлений восторга, то не дождался. Молодой человек, как и ректор, смотрели на него почти с ужасом.

— Преподаватель? Я?! Это... смешно! — выпалил растерянный Яснир.

Такая реакция расположила декана к претенденту еще больше.

— Мой юный друг, никто не будет сразу же перекладывать на вас такую ответственность. Вы пройдете у меня обучение. По индивидуальной программе... А толковый помощник мне давно нужен.

На лице юноши отразилось крайнее облегчение: вспомогательная роль ему была знакома куда ближе.

Когда были обсуждены детали, осчастливленный молодой человек поспешил их покинуть. Безусловно для того, что бы поделиться неожиданным счастьем со своим покровителем.

— Умеет Королева находить людей, — проворчал декан Найгель, устраиваясь в кресле напротив ректора, — В этом ей не откажешь!

— О чем вы, метр?

— Этот юноша обладает несомненными способностями и проявляет обширные знания, метр ректор. Интересно, где она его нашла?

— Его подарили Галену Леграну.

— Подарили? — у метра Найгеля очки поползли на лоб.

— А вы не знали? — усмехнулся ректор Ренсар, — Ваш протеже еще недавно был рабом.

— Скажите пожалуйста, — пробормотал метр Найгель под нос, новым взглядом проводив покидающего Университетский городок Яснира.

Метр Найгель не мог нарадоваться на своего нового помощника и поздравлял себя с тем, что ему хватило ума сделать это предложение юноше. Во-первых, место давно пустовало, потому что о въедливом характере декана по Университету ходили анекдоты, и долго с ним никто работать не мог. Декан знал, что его норов золотым, в отличие от пропорций, не назовешь, но сдерживать его было выше его сил, тем более, когда сталкивался с тупостью и невежеством. Яснир же был избавлен от упомянутых недостатков, и обладал по крайней мере одним достоинством, особо значимым в данной ситуации: феноменальным терпением.

Конечно, с таким-то прошлым у него наверняка было множество возможностей потренировать это в целом похвальное качество, напоминал себе метр Найгель, стараясь все же быть с юношей помягче.

К тому же, в силу своего положения, как прошлого, так и нынешнего, Яснир оставался огражден от излишних вольностей, испокон веку сопровождавших студенческую жизнь, что опять-таки выставляло его в положительном свете: распущенности метр Найгель не терпел совершенно.

Более же всего, декану пришлась по нраву искренняя увлеченность предметом, бывшим когда-то способом ускользнуть от печальной реальности, свободой ума, если не тела, и старательность: Яснир добивался того, чтобы наилучшим образом выполнить все, за что брался.

Мальчик был многообещающим, признал метр Найгель, а любой талант следует развивать, и главное в этом деле не упустить время. Декан с энтузиазмом взялся за негаданно свалившийся на него самородок, получая безмерное удовольствие от того, что кажется кому-то его уроки пойдут в прок. Хоть он и не признавался себе в том, но юноша прочно обосновался в его сердце. Правда, выражалось это несколько странным способом.

— Что же вы, молодой человек, такие элементарные ошибки допускаете? Иеронима Саккери читать надо!.. А за это вам рановато браться! Вы б еще теорему Ферма доказывать взялись...

У Яснира только глаза темнели, как штормовое море, и то, что наставник отвергал он представлял ему позже, когда не оставлял никакой лазейки для ошибок и сомнений, под час мучаясь ночами.

Теперь, если по флигелю не метался Гален, путаясь в заляпанном реактивами балахоне, то Яснир грыз очередное перо, накручивая круги мимо книжных полок. Либо они совместно проводили ночь подчас прямо на полу, роясь в кладезях премудрости в поисках дороги к решению каждый своей задачи. На утро метр Найгель сурово вскидывал очки, и обрушивался на вольнослушателя с новой критикой.

Кого люблю — того и бью! Не надо думать, будто декан шпынял своего помощника исключительно ради садистского удовольствия. Ясниру требовалось препятствие, преодоление — в том числе и себя, требовалось доказать не только теорему... Не зная того, декан Найгель словно принял от Галена эстафету, точнее они удачно дополняли друг друга, каждый по своему оберегая и пестуя те задатки, которые жизнь еще не успела загубить, и награждая каждый по-своему.

— Вы все еще живете у метра Галена? — поинтересовался декан, в очередной раз застав Яснира в подсобке за лекционной, когда он еще только явился в Университет утром.

— Да, — ответил немного удивленный молодой человек.

— Но ведь это безумно неудобно! — воскликнул пожилой профессор, — В какую же рань вы встаете?!

— Мне не привыкать вставать рано, — улыбнулся юноша.

— Нет, и нет! Так не годится! Вы имеете право на комнату в Университете! Возмутительно! Я немедленно поговорю с ректором. Так будет гораздо удобнее! — непререкаемо закончил метр Найгель, удаляясь куда и сказал.

— Я... не могу ответить так сразу... — Яснир не успел его даже задержать, и закончил, провожая глазами исчезающую за поворотом фигуру, — Спасибо, метр...

Дождавшись Галена, Яснир долго не знал, как начать разговор, оказавшись меж двух людей, которые от души желали ему добра.

— Гален, мне предложили комнату в Университете.

— Замечательно, — рассеянно отозвался Гален над томом 'Метаморфоз'

Его прохладная, почти безразличная реакция вдруг больно кольнула Яснира, но маг продолжил:

— Это значит, что тебя уже считают своим. Поздравляю! Университетское братство — это особая каста, в которую принимают не каждого. Это серьезно. Когда ты переезжаешь?

— Не знаю, — Яснир не хотел признаваться, что боится.

И особенно боится утратить чувство близости, которое связало их двоих.

Гален присмотрелся и как всегда понял все сам.

— Ты мне не в тягость, Яснир! Наоборот! Или ты думал, что я обижусь на тебя, сочту неблагодарным? Яснир, — он положил руки на плечи юноше и заглянул в глаза, — у тебя впереди новая жизнь! И я желаю тебе удачи! Я — никуда не денусь. Я всегда буду твоим другом. И буду рад видеть тебя в любое время дня и ночи.

— Гален! — во внезапном порыве Яснир сжал так нежданно обретенного друга в объятьях.

Гален только рассмеялся. Искренняя привязанность юноши, согрела ему сердце. За те месяцы, что Яснир прожил в этом доме, он стал для Галена кем-то вроде младшего брата, и потому, после его отъезда ему ощутимо не хватало присутствия молчаливого юноши. Но у Яснира должна была быть своя жизнь, и Гален был только рад, что у него все складывается хорошо.

ГАЛЕН И АЛЬБЕРТА

'...Говорят, его душа черна, как его одежды, и это правда! Ибо не смотря на свой юный возраст, он прославился своими деяниями, повлекшими смерть множества ученых магов...'

Бен Майналь. Записки скромного путешественника.

* * *

Мрачный до нельзя, принц приблизил горящую свечу вплотную к лицу сидящего на нарах юноши. Когда жар стал нестерпимым, тот все-таки отодвинулся, хотя ни в глазах его, ни в лице — ничего не переменилось. Если бы дерево или камень могли бы двигаться — это бы выглядело так же.

— Любопытно, — проговорил принц, и его губы изогнулись еще более жестко, чем обычно, — А найдите-ка мне метра Галена и отца Урбана.

Вызванные священник и маг появились одновременно. При виде заключенного, глаза прелата нехорошо сузились. Гален же просто шагнул вперед, вглядываясь в юношу, все так же сидящего на нарах в пугающей неподвижности. Во-первых, он сам не так давно добился его освобождения и испытал едва ли не облегчение, когда Паоло Фиори сбежал. Во-вторых, внешний вид его был просто ужасен: в грязи, в пыли, от одежды остались одни лохмотья, босой, изможденный. И в-третьих, было в его облике помимо этого нечто не правильное...

Кажется, он произнес это вслух, потому что отец Урбан спокойно ответил:

— Глаза.

Да, понял Гален, глаза, — они смотрели пусто и холодно. Таких глаз не бывает у живых...

Осененный внезапной догадкой, Гален поднял голову Паоло и впился взглядом в его стеклянные зрачки. Искалеченный пальцы, без уже привычных перчаток неуловимым движением начертали на облепленном спутанными волосами лбу короткий символ.

Ничего не произошло.

— Господь милосердный! — вырвалось у Галена.

Это восклицание, а равно невыразимый ужас, наполнявший его, — были на столько не свойственны молодому магу, что рука принца сама по себе потянулась к оружию.

Отец Урбан лишь помрачнел еще больше.

— Вот оно как, — пробормотал он.

— Метр? — требовательно произнес принц.

— Ваше Высочество уже ни чего не добьется от этого человека, по той простой причине, что он мертв, — отрешенно сказал Гален, все еще держа Паоло за подбородок.

— Что?!

— Вы не так меня поняли, — маг уже справился с потрясением, — Разумеется, он дышит, его сердце бьется. Он ощущает боль, усталость, голод. Даже может выполнять простейшие действия. Например, ложку мимо рта он не пронесет и в таком состоянии. Но это память тела. В остальном... его память, разум... собственно душа...

Гален не договорил.

— Вы можете это исправить? — спросил принц после долгих раздумий.

— Что вы! — маг даже рассмеялся, — Для этого нужно вторгнуться в область, где правит лишь Божий промысел!

— Но кто-то же вмешался, — настаивал Лоренцо.

— Разрушать всегда проще.

Принц опять надолго задумался, брезгливо и зло разглядывая Паоло.

— Вы можете сказать, когда это случилось?

— Точно нет. Но судите сами по его виду, ведь он не может себя обслуживать, поскольку не способен на осмысленные действия.

— Что ж, мы не можем выяснить, когда и кто именно провел запрещенный ритуал, проговорил отец-экзекутор, — зато знаем, почему и зачем.

— Семья Фиори служила роду Ренцио с тех пор, как они стали королями Артании, — нехотя пояснил принц в ответ на непонимающий взгляд мага, — Я отпустил его, надеясь, что он выведет меня к Лесиону... Не обижайтесь, метр! Так что, это не просто тело. Это объявление войны. Мне. Нам. Демонстрация силы и готовности не щадить ни чужих, ни своих.

Гален в который раз поразился феноменальному безразличию, с которым принц и ему подобные относились к судьбам и жизням других людей.

— Отправьте его в дом призрения, — приказал принц, — Но... держите под наблюдением. Вдруг...

— Можете не беспокоиться, Ваше Высочество, — вышедший следом Гален натягивал перчатки, — этот юноша все равно скоро умрет.

— Почему? — и без того раздосадованный принц, нахмурился еще больше.

Гален грустно улыбнулся.

— Душа без тела, как и тело без души, долго существовать не могут.

— А как же призраки? — с любопытством поинтересовался Лоренцо.

— Наука и церковь равно их отрицают, — в тоне мага появилась лукавая нотка.

— Но я сам видел призрак покойной принцессы Маргретты! — продолжал настаивать принц, — Уж меня-то трудно обвинить в фантазиях!

— При жизни их души были подчинены одной всепоглощающей страсти — любви или ненависти. Она заняла место Бога, поэтому и путь к нему им закрыт.

— Ваши слова, метр, ересь! — оборвал его отец Урбан.

— Ну так вынесете мне еще один смертный приговор, — неожиданно резко отозвался Гален.

Принц Ренцио посмотрел на него каким-то новым слегка удивленным взглядом.

— Вам хватит и одного, — не менее жестко ответил прелат, — Ваше счастье, что вы пока нужны Королеве.

— Счастье ли? — заметил Гален так тихо, что его расслышал только принц, и то едва-едва, и послал еще один вдумчивый взгляд.

* * *

Гален мелкими глотками сосредоточенно пил разогретое с травами вино, — не только у принца были свои рецепты, но холод по-прежнему отказывался уходить. Возможно потому, что дело было не только в переутомлении, вызванном запредельным напряжением сил. Лежащий в центре семилучевой неправильной звезды, Паоло, все так же смотрел вверх мертвыми глазами. Странно, но благодаря печати страдания, смазливое, но, в сущности, ни в чем не примечательное лицо, казалось трагически красивым. Только кровь, свернувшаяся в углах губ, говорила, что на этот раз он окончательно мертв.

От созерцания только что убитого им человека Гален испытывал странное, болезненное извращенное наслаждение, которое доставляла ему боль...

Можно сотню раз твердить, что это было лишь тело, и разум его давно мертв, что через несколько месяцев — жизнь в нем угасла бы сама собой. Это не отменяет тот факт, что его сердце перестало биться во время твоего ритуала! А значит, это ты его убил... Нужно быть честным с самим собой — когда пускался в эту авантюру, когда рылся в книгах, по крупицам собирая запретное, когда выстраивал эту проклятую звезду — не желание помочь мальчику двигало тобой, а безграничная жажда знания и могущества, которое это знание дает.

Тебе его жаль. Сейчас жаль. А тогда, когда ты забирал его из приюта для умалишенных, пользуясь своим положением члена следственной комиссии, ты об этом не думал! Ты был во власти азарта и рассматривал его лишь как необходимый артефакт. Вещь.

Гален поймал себя на том, что где-то в глубине души — уже прикидывает, что следует сделать, чтобы избежать допущенной ошибки в следующий раз, и ужаснулся, обнаруженной в себе бездне.

Самое страшное, что его даже никто не станет карать за совершенное убийство. Для принца — Паоло отработанный материал, не более. Королеве он, Гален, нужен, и пока он ей нужен, она будет ему покровительствовать. И покрывать.

Королева ломает чужие жизни ради того, что считает благом Империи, принц — ради того, что полагает своим долгом, святые отцы — ради веры, их оппоненты — ради власти... Теперь, ты знаешь, ради чего ты способен переступить через чужую жизнь...

И чем ты отличаешься от других?!

Он думал, что умер тогда, когда согласился помогать Королеве и принцу, исполнять их волю... признавая их правоту, оправдывая себя высшим благом и искупая грех предательства очередным жалким заступничеством...

Нет!

Только сейчас, убедившись в своей способности отнять чужую жизнь — играючи, ради любопытства — он до конца понял, что он такое...

Королевский Дьявол!

Как устоять от искушения, когда вокруг тебя не осталось ничего незыблемого? Ничего святого...

Как можно верить себе, когда изверился во всех и вся настолько, что кажется уже ничего не способно тронуть... Когда даже картина рая вызывает только усмешку и раз за разом насилуешь себя стремясь к чему-то, во что уже тоже наверное не веришь, и не понимаешь зачем вообще. Когда от себя самого осталась только привычка.

И есть ли предел его падению?

— Я знал, что вы попытаетесь, — между делом заметил Лоренцо.

— Знали?! — Галена перекрутило, как в припадке, — тогда...

Он оборвал себя.

— А зачем? — ответил принц, как если бы вопрос все же прозвучал, — А если бы у вас получилось? Мы обрели бы поистине бесценные знания. Право, мы уже имеем великолепный результат.

Он выглядел весьма довольным.

— Вы ведь знаете теперь как проводить оба ритуала. Исходный и обратный. Пусть полное возвращение и невозможно.

Гален молчал. В черных глазах бились искры безумия.

— На войне невероятно полезно знать, что знает противник. И еще полезнее превосходить его оружием.

— Мы. Не. Оружие, — как гвозди вбил.

В крышку собственного гроба.

— Мы все оружие. Или орудия. Господа ли, судьбы ли, сильных мира сего. Но если вам так больше нравится, — принц говорил совершенно спокойно и уверенно, — считайте себя лекарем, который исследует новые способы лечения. Ланцетом хирурга. Можете спросить у метра Фонтеро: он разъяснит вам суть эмпирического метода.

Реакция королевы была еще более предсказуема.

— Мне стало известно о вашем эксперименте, — она остановила какой-то надломленный жест мага.

Гален оцепенел, не поднимая глаз, — он знал, — знал о чем она его попросит. Нет. Прикажет. И где-то там, — глубоко внутри, среди выжженной пустыни, в которую давно превратилась его душа, ощутил облегчение: это не я, мне приказали...

— Такими знаниями не разбрасываются. Я хочу, что бы вы завершили эксперимент.

О да! Он совершенно согласен, — такими знаниями не разбрасываются!

— Для этого нужны... — собственный голос и тон показались на столько мерзкими, что он не закончил страшной фразы.

Невозмутимые глаза Королевы подернулись легкой дымкой. Альберта была уверена, что ей предстоит жестокий спор, а не такая очевидная готовность. Она не любила ошибаться в людях, особенно, когда полагала, что знает их досконально.

— Вы получите разрешение. Секретное, разумеется. Можете выбрать среди смертников, кто вам подойдет.

Секретное предписание. На благо государства и Короны. Не только. Всего лишь смертники — осужденные преступники, отбросы... А что если то, что сотворили с Паоло, произойдет с теми, кто тебе дорог?..

Ты ведь не хочешь, что бы преступные замыслы осуществились...

Ты ведь хочешь знать...

Прежде чем отпустить его, Королева одарила Галена одним из самых пронизывающих своих взглядов: а арсенал у нее был богатый!

Гален жутко улыбнулся ей в ответ.

Если бы Гален был способен думать о чем-либо ином, он не стал бы посылать за обычными могильщиками. А так — о черном ритуале мага слухи поползли уже на следующий день. Поэтому когда к Ясниру явился Ланс и сообщил, что с метром Галеном совсем скверно, молодой человек поспешил в Сиреневую долину так быстро, как это возможно.

Не смотря на поздний час, поместье было освещено огнями, за исключением одного места — лаборатории. Фру Ханна, вязавшая внизу — врядли ее вязание на что-нибудь могло годиться, не подняла головы при его появлении. Выражение ее лица говорило: ну хоть кто-нибудь — скажите же мне что происходит!

Яснир направился было к лестнице к жилым комнатам, но его остановил голос домоправительницы:

— Метр Гален у себя.

Яснира начал колотить не шуточный озноб. Подойдя к незапертым дверям, он толкнул их, выше поднимая светильник.

Все, что он успел разглядеть — это Галена, сидящего за заваленным открытыми книгами столом. Потом ураганный порыв ветра налетел на него, едва не сбив с ног, и затушил лампу.

— Не надо света, — Яснир мог бы поклясться, что эти слова ему послышались: он не узнал голоса.

— Гален?

— Уходи, — двери захлопнулись перед носом ошеломленного юноши.

— Он уже вторые сутки так сидит, — раздался тихий голос откуда-то снизу, — Он и меня не пускает.

Яснир опустил взгляд и только сейчас заметил сидящего рядом с порогом человека. Кожа и волосы его были настолько белыми, что, казалось, светятся в темноте.

— Что происходит?

— Гален проводил какой-то эксперимент, и тот, над кем он его проводил, умер. Королева требует продолжения, — бесстрастно сообщил Фолле, снова утыкая подбородок в колени, — и он сошел с ума...

— Эксперимент на... человеке? — ужаснулся Яснир, мгновенно вспомнив все черные слухи, ходившие о маге.

Из-за двери раздался тихий смех, и от этого смеха стало худо.

...Это все не-правда! Потому что Гален — не такой! Этого не может быть, просто потому, что не может...

Или его все-таки как-то заставили.

— Гален... открой... — Яснир прижался лицом к двери.

Молчание.

— Пусти меня! Пожалуйста!

Молчание.

— Гален, я все равно войду!

Молчание.

Яснир отстранился, прикидывая, что двери крепкие, придется звать Ланса. От удара створки покосились, замок сорвало. Яснир влетел внутрь.

— Уходи, — все так же из тьмы.

— И как ты меня остановишь? — поинтересовался Яснир, поднимаясь с пола.

— Уходите, — Гален смотрел мимо него, на стоявшего в дверном проеме Фолле.

Яснир... Ты помогал ему ради него или ради себя, что бы доказать что все еще человек? Фолле... Что если бы тогда он тоже ошибся, и шут... Заклятье на крови — не шутки! Ты проводил этот ритуал опять-таки ради него самого, — или потому что тут была замешана Вивена, или для самоутверждения...

— Тебе повезло, что я тебя не убил тогда...

— Ты меня спас, — Фолле садится у ног мага и берет его руку в свои, но Гален отдергивает ледяные пальцы.

— Это ничего не значит.

Зажегший наконец светильники, Яснир видит как беловолосый юноша отшатывается от мага. Удивительно светлые глаза беззащитно распахнуты. Это отзывается в груди болезненным сбоем.

— Не значит?! — не помня себя, он сгребает молодого мага за ворот, — Жизнь?! Ты с ума сошел?!

В глазах Галена бушует темное пламя. Он смеется тихо и жутко.

— Да! Ты думаешь, что дело в том, что Королева предписала мне потренироваться на парочке каторжников?!

Смех. И Яснир разжимает руку, отшатываясь, как и Фолле.

— Нет! Ты же знаешь, что обо мне говорят?

Яснир молчит, за него отвечает Фолле.

— Что ты чудовище. Королевский Дьявол.

Смех.

— Правда... Это — правда! Я такой же, как и те, кого я сужу... судил... А я-то думал, что во мне такого особенного, что мной интересуется и Королева, и Гильдия!

Смех.

— Главное — подобрать оправдание! — издевательски говорит Королевский Дьявол, — Я помогаю добивать Гильдию, потому что счел это благом... Для государства... для магии... Когда убивал Паоло — я ведь тоже хотел блага...

Смех.

— А главное — хотел знать!!! Смогу ли? Смог! Почти! Мелочи не хватило... Но большего не сделает уже никто! Это — тоже лестно! И потом... Разве не благо прочистить мозги вору, убийце. Клейменому каторжному выродку?

Яснир оглядывается, следуя кивку Галена, и видит в центре неправильной звезды нагое тело с клеймом на плече. Молодой человек подходит и наклоняется, что бы проверить, жив ли он.

— Позови Ланса, — говорит он Фолле, — Пусть заберут его.

Когда тело убирали, парень был еще жив. Яснир снова приблизился к Галену.

— Кто он?

— Не знаю, — равнодушно, — Я не запомнил его имя. А теперь он его и сам не вспомнит. Интересно, какое оправдание я придумаю себе, если мне понадобиться поставить под удар вас? Это так льстит — ощущать свою необходимость, важность... Главное, убедить себя, что при этом ты делаешь нужное и доброе дело! Это так льстит, когда с тобой носятся, как с чем-то уникальным! А на самом деле — ты всего лишь орудие, пришедшееся по руке, инструмент, оказавшийся особенно удобным! И вы думаете — это самое страшное?! Не-е-ет! Страшно — что тебя это устраивает!

Смех... Сухой, мертвый — как камешки по дереву... крышке гроба?!

Если он ничего не сделает сейчас — так и будет, отчетливо понимает Яснир. Обожание и преклонение перед магом, переполнявшие Яснира до этого момента, вдруг отступили. Вместо них пришла жалость.

— Я в это не верю! И это говорит человек, выдержавший такое?!! — с силой произносит Яснир, поднеся искалеченную руку Галена к его лицу.

— Откуда ты знаешь, что я выдержал? По-моему, как раз наоборот, — голос Галена стал более человечным, безумие уступало место безграничной усталости.

— Аллах милосердный! — Яснир опустился на колени рядом, дыхание его прерывалось от боли и жалости, — Почему ты не веришь себе...

— Мне нечем и не во что верить, — устало согласился Гален.

Пламя в его глазах утихало, уступая место пеплу.

— Тогда я стану твоей верой!

Долго, чрезвычайно долго Гален смотрел в ясные глаза коленопреклоненного юноши.

— Не тревожься больше, — у Яснира кривились губы, но голос звучал уверенно, — Все будет хорошо! Если рядом есть тот, кто верит в тебя! На кого можно опереться... Ведь именно ты доказал мне это!

Он не замечал, что его ногти оставляют на кисти Галена глубокие, наливающиеся алым следы.

Сломленный маг откинулся в кресле и опустил веки. Напряженное тело расслабилось, и Яснир с облегчением понял, что Гален его услышал.

После тяжелого объяснения, Яснир отвел опустошенного Галена в постель. И откуда только взялась у недавнего раба эта властная уверенность? Он послал Ланса предупредить декана, распоряжался в доме, что бы никто не смел беспокоить Галена даже шорохом, но сам отходил от него, только когда его сменял Фолле, опасаясь, что Гален в таком состоянии может с собой что-нибудь сделать. Он даже не спал, просто лежал или сидел, слепо уставившись в пространство. Было похоже, что и явление всего сонма ангелов Господних не способно его пробудить. Яснир уговаривал его хоть немного поесть, тормошил, не давая полностью соскользнуть сумрачное ничто, раствориться в волнах безвременья.

Внезапное появление высокой гостьи повергло его в шок: его другу и так достаточно плохо.

— Как он? — требовательно спросила Королева, резко откидывая капюшон.

Яснир весь подобрался.

— Все так же?..

Кивок, — молодой человек не был в состоянии сказать что-либо, — и Королева направляется к лестнице. Яснир срывается с места, обгоняет ее и заслоняет собой дверь.

— Простите, Ваше Величество, — непреклонный вид противоречит словам.

Королева останавливается в изумлении.

— Ты — меня — не пускаешь?

— Метру Галену нужен покой, — твердо отвечает Яснир.

Альберта только качает головой в восхищении.

— Он в тебе не ошибся... Тем лучше, — заключает она прежде, чем уйти.

На подоконнике Фолле глотал слезы. Он не обладал способностью Яснира в убеждении, не обладал его непоколебимой верой, — он был не в силах помочь! ...но боль чувствовал, как и всякий человек.

Как ни тихо он сидел, Гален похоже что-то услышал и повернулся.

— Альбин? Ты... плачешь? — негромко спросил он.

Фолле молчит, только худые плечи вздрагивают. Гален садится на измятой постели.

— Альбин? — в его голосе впервые за эти дни появляются действительно живые нотки, — Что с тобой?

Маленький шут обращает к нему заплаканное лицо, — Гален вскакивает.

— Альбин... ты... из-за меня?! — молодой человек потрясен и тронут до глубины души.

Фолле утыкается ему в грудь и плачет, уже не таясь.

— Глупое дитя! Не надо... Все в порядке! Прости меня, Альбин! Я взвалил на вас свою ношу... Это не повториться!

В дверях появляется встревоженный Яснир. Над белой макушкой Фолле Гален улыбается ему виновато и грустно.

— И ты прости, Яснир!

Молодой человек приваливается спиной к двери и пожимает плечами.

— Зачем, по-твоему, нужны друзья?

— Не знаю, — серьезно отвечает Гален, — У меня — их не было.

— У меня тоже. До тебя, — серьезно отвечает Яснир, ловя тоскливый взгляд необыкновенно светлых глаз, и посылая молчаливый ответ: они попробуют стать опорой для этой души, надломившейся под собственной тяжестью.

* * *

Визит Королевы надо было пережить, и Гален стиснул зубы. В руках у нее был отчет, который он послал ей утром.

Альберта положила его на стол и подошла к окну.

— Гален, давайте забудем, что я Королева и поговорим.

Удивленный таким началом, Гален промолчал.

— Сядьте. Я ведь знаю, что вам трудно стоять. Почему вы это сделали?

Он не стал переспрашивать что.

— Потому что я этого хотел! Можно найти много причин и много оправданий, но это — будет самым верным, — не раздумывая ответил маг, — И мои преступные желания нечему было остановить.

— Да... наши желания...

Гален пожалел, что не видит ее лица.

— Признаться, я думала, что вы пошлете меня ко всем чертям! Это было бы более важно, чем добытая информация.

Гален содрогнулся, как будто она его ударила.

— Мне жаль, что я... жаль!

— Действительно, жаль... Ваша проблема в том, что вы считаете себя должным соответствовать тому образу, который, как вы считаете, имеется у тех, кому вы полагаете себя обязанным. Но ведь эти люди, их цели и средства не всегда достойны, а представление о вас и тот образ, что вы предполагаете — различны по определению. И не всегда соответствуют реальности! Ваша истинная сущность противится всей этой надуманной ерунде. Вы ее не слушаете и рискуете потерять себя настоящего! Чего вы боитесь? Смерти, мук — вы доказали, что нет. Бесчестья? Вы и через это прошли. Утраты? Чего? Не понимаю!

— Ваше Величество мудры не по годам, — глухо отозвался Гален.

Он сидел, опустив голову, и Альберта тоже не могла видеть его лица из-за волос.

— Положение обязывает, — вздохнула она, — Вы вините себя в смерти этого мальчика? Но мы все люди. Один Господь всеведущ и никогда не ошибается... Из всех осужденных к смерти вы выбрали юнца, похожего на Паоло. Даже того же возраста. Потому что хотели себя наказать! И у вас это получилось... Пожалуй, это единственное, что у вас получилось!

Наступившего молчания Гален не выдержал.

— Раз уж у нас такой разговор, зачем я вам нужен? На самом деле? Как видите, я мало на что годен! Отпустите меня... Я не могу больше!..

Королева села в его кресло, сложила руки. Она казалась задумчивой и печальной.

— Чего вы больше всего хотели в детстве, Гален?

Он задумался, потом признался:

— Не помню.

— Это потому, что ваше детство было слишком коротким. Как и мое... Лоренцо... Каждого из нас готовили для исполнения своего предназначения. Предназначение, долг — суть моего существования. Долг перед Империей! Я — и есть Империя! Аристократия — анахронизм. Они мне мешают! Они смеют рассуждать о моих поступках. И вмешиваться в мои дела. Я ненавижу их! И я уничтожу их! Я уничтожу всех, кто посмеет идти против меня... Да, и магов. Но магия все же необходима. Только я желаю, что бы ее использование в своих шкурных интересах перестало считаться нормой!

Гален, вы думали о том, что я — тоже человек? Не признавайтесь! Не думали! А ведь невероятно, — но я еще и женщина! И даже довольно молода и не так уж некрасива... И мне тоже хотелось блистать и кружить головы кавалерам... Что бы меня любили и желали как женщину, и просыпаться рядом с любимым человеком!

Шокированный ее откровенностью, Гален смотрел на Королеву во все глаза.

— Вам всего 20... — прошептал он.

— Какое это имеет значение? Короли не вправе распоряжаться собой, что бы какая-нибудь Марта или Берта смогла спокойно произвести на свет своих детей, не опасаясь, что они умрут от голода, когда баронская вольница вытопчет их поле, а ее мужа убьют в одной из бесконечных войн... Мы стражи и пастыри! Во имя большего блага, мы творим меньшее зло... И если я с рождения осуждена на эту жертву, то в праве требовать и от других исполнения долга!

Альберта умолкла, и продолжила, когда Гален уже уверился, что она сказала все.

— Когда ваш приговор лег мне на стол, мне показалось, что я могу переманить вас на свою сторону. Вы молоды, хотите жить, а висящий над головой смертный приговор — весомый аргумент.

Даже сейчас Гален вздрогнул. Наверное, он никогда не сможет забыть, до конца смириться с тем, что с ним произошло.

— Вы бы вернулись в Гильдию, прославляя мою милость... Глубокой благодарностью прониклись бы ваши друзья, возлюбленная и престарелый наставник... А потом мы направляли бы вас в нужную сторону...

По губам мага бродила горькая усмешка.

— Один мудрый человек сказал мне: если нет друзей, надо расположить к себе врагов... Честный враг лучше сомнительного друга! И у меня неплохо получается, раз я смогла дожить до этого дня... А в этот раз не вышло! И не факт, что вышло бы, даже если бы ваше возвращение кого-нибудь обрадовало бы! Люди обычно сильнее всего ненавидят тех, кому они обязаны... Так что расчет на то, что некоторая группа магов проникнется ко мне благодарностью и станет моим плацдармом, — в сущности, был наивен... Со мной так бывает: я иногда думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле, хотя и знаю, что это не так!

— Мне жаль вас, — вырвалось у Галена раньше, чем он успел подумать, как это прозвучит.

Альберта впервые за вечер посмотрела ему в глаза. Впервые за то время, что он знал ее, он видел в них теплоту, — тень человеческого чувства.

— Именно поэтому вы мне и нужны, — она улыбалась, и в этот миг лицо ее, освещенное нежной улыбкой, было по-настоящему красивым, — Есть много причин. Вы единственный маг, который имеет со мной дело, хотя и боитесь того, что я могу сделать. Вы единственный, кто меня ни о чем не просил для себя, хотя я перед вами виновата. Вы любите магию ради магии, а не ради благ, которых можно достичь с ее помощью. А главная причина: вы чувствуете боль... И свою и чужую... А я — почти утратила эту способность! Вы — моя совесть, Гален. Напоминание того, что и я могу ошибаться. А ошибки королей обходятся очень дорого! Вы — мое зеркало, моя мера... Рядом с вами я снова начинаю чувствовать себя человеком. Поэтому я вас не отпущу...

Эхом ее слов Гален услышал: 'Я стану твоей верой...'

— Я никуда не уйду.

— Спасибо.

Неожиданно Королева поднялась, легкомысленно тряхнув головой.

— Еще немного, и Лоренцо начнет меня ревновать. Ночь кончается. А вы и так из-за меня похожи на привидение... Ложитесь спать, метр! А мне пора.

— Доброй ночи, Ваше Величество.

— Да, — согласилась Королева, — Эта ночь будет доброй для нас обоих.

Гален провожал королевскую карету. Она тоже ему нужна. Как и Фолле, как и Яснир. Как подтверждение того, что он не пустая оболочка, что он оказывается что-то значит для кого-то...

Что он не один!

ПОЭТ

Не зарекайся от беды —

Она придет нежданно:

Прозрачной тонкостью руки,

Протянутой за подаяньем.

Костлявой дланью за полу,

Тюрьмы истершейся ступенью,

Пришедшим за тобою наяву

Всевластной воли отраженьем.

Ромулен Л'Ти

* * *

Королева отложила очередной памфлет:

— Остро.

— Вполне, — отозвался принц Ренцио.

— Что ж, если метр Ромулен так настаивает, то я знаю одну увлекательную игру, — она лукаво улыбнулась, — Кажется, он бедствует...

— Поэты никогда не отличались благосостоянием, — пожал плечами Лоренцо.

— Ваше Высочество, — с лукавой укоризной покачала головой Альберта, — Мы должны покровительствовать искусству. Оказывать посильную помощь...

— Мадам Бартень, — он, как и многие в Коруне произносили ее фамилию на искаженный манер, — Мне очень жаль... я... наверное... не смогу заплатить и в этом месяце... но...

— Можешь не волноваться, — матрона пресекла его лепет взмахом руки, — твой долг уже оплачен.

— Оплачен? Кем? — Ромулен остолбенел.

Мадам Бартень с многозначительной миной протянула ему кошелек с монограммой 'АR' — она сознательно выставляла свое имя! Ромулен отшатнулся.

— Если хочешь, можешь переехать со своего чердака. Комнаты внизу как раз освобождаются. Наконец-то ты взялся за ум, мальчик...

Ромулен не слушая, метнулся к себе. Трясущимися руками пересчитал монеты с таким же вензелем 'АR'... Мало... Слишком мало...

— Мадам Бартень, это все, что у меня есть... но... я найду, я верну долг на неделе... завтра же... Верните эти деньги!!! — молодого человека трясло от ярости.

— Вернуть?! Кому? Королеве? Может мне еще и на бал попроситься? Ты в своем уме, мальчик? Таким людям не отказывают!!!

— Тогда отдайте мне. Я верну сам!

— Ну уж нет! — рявкнула матрона, тыкая в него узловатым пальцем, — Ты должен мне почти за пол года. Если тебя опять арестуют, я останусь ни с чем! А Королева платит золотом! Если такой гордый — пошел вон! Мне уже надоели визиты Тайной стражи!

Ромулен съехал в тот же вечер. Последние деньги ушли на оплату угла в мансарде...

Приближалась зима, а его сапогами побрезговал бы даже бродяга, у него не осталось не перештопанных рубашек. Он падал в обморок от голода и все сильнее кашлял. Но перестал появляться в тех лавках, где счета оплатила Королева.

Ромулен Л'Ти был нищим поэтом и гордился этим!

С каким-то остервенением он работал над новыми стихами.

Они удались...

Поэта арестовали...

Через два дня его освободили высочайшим указом...

Стоя перед воротами тюрьмы ему хотелось разрыдаться! Его отодвинули в сторону, как щенка, чье тявканье всего лишь раздражает!

— Именем Королевы!

Ромулен, вот уже второй день почти не встававший с постели, с огромным трудом заставил себя открыть глаза. У двери он отодвинулся в сторону.

Принц Ренцио перешагнул порог, грациозно отставив трость. Повинуясь небрежному жесту, сопровождение осталось за дверью.

— Я вас не побеспокоил?

Непроницаемые темные глаза принца обежали убогую обстановку, листы бумаги прямо на полу, узкую постель с тонким тюфячком и плащом, служившим и одеялом, и самого хозяина в несвежей мятой сорочке.

Ромулен вспыхнул:

— Присаживайтесь, Ваше Высочество, — съязвил он.

Принц тонко улыбнулся:

— Благодарю.

— Чем обязан? — Ромулен отлепился от стены и, чувствуя предательскую слабость, сел на постель.

— Довольно светских любезностей, — отрезал принц.

— Как Вам будет угодно, — не смог удержаться Ромулен.

— Метр Ромулен, вы заинтересовали меня давно. Профессионально... Как впрочем, и я вас, — изящный поклон.

Ромулен молчал.

— Вы поэт, — принц поморщился, — хотя в последнее время больше известны как... э-э... общественный деятель! До сих пор вы не попадали под следствие... Но сколько раз вас арестовывали за оскорбление Королевской особы, я даже перечислять не буду! При всем, вы поэт... И даже весьма талантливый...

В небе черные птицы кружатся,

Льется кровь уходящих снегов,

Нам приходит пора расставаться

С вечной сказкой, чье имя Любовь...— словно с сожалением процитировал он, и закончил совсем другим тоном, брезгливо передернув плечами и обводя тростью нищенское пристанище, — Однако непонятно почему предпочитаете доводить себя до такого состояния! Право, не разумно!

Ромулен резко вскинул голову.

— Разумнее забыть самого себя? Купиться на ваши деньги?

— Вас ведь ни о чем не просят, — по губам принца скользнула усмешка, — не ставят никаких условий... Даже не просят прекратить писать ваши листовки, хотя вы давно заслуживаете за них веревки!

— Ну так повесьте меня... Я предпочту остаться свободным!

— Свободным? Это свобода — умереть с голоду? Венец мученичества привлекателен, но тяжел. Он сломает вас!

— А вы этому поспособствуете, — закончил Ромулен.

Он устал. Ему было дурно, мысли путались, и он отчаянно пытался удержать нить разговора.

Принц Ренцио поглядел на него с откровенным сожалением:

— Вы бредите. Вы больны, и не в состоянии внятно мыслить! Продолжим разговор в следующий раз.

Шаги принца затихли на лестнице, только запах духов витал в воздухе...

Ромулен не успел закрыть дверь, как ворвался хозяин лачуги.

— Ну-ка, съер, собирайте свои вещи да проваливайте! Мне проблемы с королевской стражей не нужны!

— Нет никаких проблем, — Ромулен устало пожал плечами.

— Нет! Господин поэт, если тюрьма тебе дом родной, то ко мне это не относится. Проваливай!

— Я заплатил тебе за месяц, старый пройдоха!

— В эти деньги не входили визиты стражи!

Ромулен собрал с пола листы, накинул плащ. Вслед ему неслось:

— Ты все равно сдохнешь в канаве или тюрьме!

По крайней мере, в одном месте Ромулена принимали всегда. Открывший дверь на настойчивый стук студент словно расцвел при виде неожиданного гостя:

— Ромулен! Как раз. А то я уже ухожу. Пойдешь к Рамону?

— Кретьен, я побуду у тебя? — молодой человек почти упал на стул.

— Это честь, — рассмеялся тот, — Опять отказали от комнаты?

Ромулен только кивнул, задыхаясь от кашля.

Когда вечером в комнату Кретьена ввалилась ватага подвыпивших школяров, хозяин, откупоривая очередную бутылку, похвастался:

— А у меня Ромулен ночует!

Студенты загалдели.

— Ромулен, подъем!

Молодой человек, лежащий на тюфяке в углу, даже не пошевелился.

— Ромулен! Вот черт! Да он же как печка...

— Вот дьявол!

— Что делать будем?

Студенты приглушили голоса. Настроение кутить прошло, как-то перешли на серьезные темы. Внезапно Ромулен резко приподнялся на локте.

— Ты чего? — обернулся Гийоме.

— Вода есть? — прошептал он запекшимися губами.

Рамон протянул ковшик. Ромулен рухнул обратно и тут же снова забылся.

— Его нужно лечить.

— И кто за это заплатит? Ты? Или я?

— Яснир Кади... Он с себя последнюю рубашку снимет. А метр Фонтеро вообще денег не возьмет.

Внизу раздался стук. Кретьен кинулся к окну.

— Дьявольщина, стража!

Школяры заметались, собирая и рассовывая по углам зачитанные бумаги.

Стук становился настойчивее. Гийоме кинулся к двери.

— Именем Королевы откройте!

Громыхнуло. Жильбер кивнул. Гийоме откинул щеколду и едва успел отскочить.

'Шестеро с лейтенантом... и нас шестеро...'. Кретьен покосился в окно. Внизу стояла карета. Рядом проходил ночной патруль. Юстин едва заметно повел головой.

— Господа, — обратился к ним лейтенант с гербом на рукаве, — мне известно, что здесь находится метр Ромулен Л Ти, поэт.

Студенты переглянулись. Человек в штатском кивнул на тюфяк. Рамон шагнул наперерез страже:

— Он болен, съер офицер!

— Господа студенты, у меня приказ принца. Прошу не мешать.

— Какого черта! Он же без памяти! — не выдержал даже молчаливый Юстин.

Помимо воли напряглись плечи, сжались кулаки.

— Господа! Не делайте резких движений! К принцу мне приказано доставить только метра Л Ти.

Шпага лейтенанта уперлась в грудь Жильберу, стоявшему ближе всех. Двое стражников подхватили полубесчувственного Ромулена. Еще один держал Гийоме.

Когда до них донесся стук колес отъезжающей кареты, Кретьен со всех сил саданул кулаком в стену... Рамон грязно выругался.

Всегда есть последняя капля, которая срывает крышку с тихо кипящего котла, и обрушивает ледник. Всегда есть та самая последняя песчинка, после которой обвал неизбежен.

В Университете стерпели увольнения, стерпели отмену вольностей, отчисления. Терпели обыски и патрули в квартале. Но на утро университетский городок и прилежащие кабаки кипели. Весть о том, что их кумира и приятеля, — больного, в горячке, — забрала Тайная стража: взорвала и без того беспокойную жизнь. Толпа студентов орала: 'Свободу поэтам, долой Аверно!' и громила все что попадалось по пути ко Дворцовой площади. Предлагали идти на штурм Кросскарцена.

Начальник полиции метр Регрен пребывал в тщательно скрываемой растерянности: погромы требовалось прекратить немедленно и самыми решительными методами, но если он допустит побоище подобное тому, которое имело место после разгона Парламента, то скорее всего, с плеч полетит уже его голова.

К его счастью, речь шла уже не о поддержании порядка в городе, а о пресечении бунта, а значит, вся полнота власти и ответственности переходила на так любимое Ее Величеством Его грозное Высочество, которое сложа руки не сидело и время попусту не теряло.

Гвардия Таггерта была поднята в полном составе для оцепления дворца. Силами столичного гарнизона организованно были перекрыты даже самые маленькие улочки, а штатные агенты следили за зданиями, дабы отрезать возможность для бегства через дворики, подвалы, окна. Были перекрыты даже два ближайших моста через Марону в Нижний город, и кольцо постепенно сжималось. Ворота Университета были закрыты, а сам Университет занят полицией.

Студентов на площади встретили четкие шеренги, и мышеловка захлопнулась. Вокруг сомкнулось вооруженное кольцо. Отступать было некуда, но они, похоже и не собирались. Принц выпустил вперед метра Ренсара, но несчастный профессор, находящейся на грани инфаркта, не смог произнести ничего, кроме невнятных увещеваний успокоиться и разойтись. Кто-то из первых рядов, кажется Рамон, выкрикнул, что место любого достойного человека по эту сторону заграждений, а не за спинами ищеек и палачей.

Метр Ренсар схватился за сердце. Прекрасно понимая, что с этой минуты ректор более не относится к числу авторитетов для разошедшихся школяров, принц повернулся к смертельно-белому Галену, случайно подвернувшемуся на пути и прихваченному сюда просто чтобы был.

— Метр, я не очень-то верю в магию, — глядя в сторону, почти шепотом сказал Лоренцо, стоя к магу так близко, что они могли слышать дыхание друг друга, — но если вы можете что-то сделать, то сейчас самое время. Вы же понимаете, что в противном случае, я отдам приказ стрелять.

Гален как-то дико на него посмотрел и беспомощно огляделся. Внезапно он резко развернулся от реки:

— Ваше Высочество, у вас найдется человек, способный изобразить вот это, — Гален криво нацарапал на подсунутом адъютантом планшете несколько символов и фигуру, — только в 10 раз больше. И нам нужна 'Слеза Боанд'.

— Что?!! Гален, вы просите меня выковырять из скипетра бриллиант едва ли не величайший в мире?

— Вы хотите, чтобы я что-то сделал? — в вечно пасмурном маге вдруг просыпается какое-то бесшабашное веселье.

— Черт бы вас побрал, Гален! — с чувством произносит Лоренцо.

Маг кивает ему, в следующий момент оказывается в седле и уносится прочь. За то время, что понадобилось ему, что бы преодолеть расстояние до Сиреневой Долины и обратно, в ход уже шли булыжники, ножи. Гален вновь появился на площади под мощный залп, — пока предупредительный.

— Надеюсь, что вы знаете, что делаете, метр, — заявил принц, вручая ему бриллиант.

Гален с дурацкой сумасшедшей улыбкой отрицательно мотнул головой, подправил творение подчиненных Лоренцо и стал в середину. Бриллиант, окропленный в речной воде, он держал в левой руке, в правой — на подобии жезла оказалось то, за чем он ездил: рог нарвала.

Вначале не происходило ничего. Было видно, как шевелятся губы мага, но слов различить было невозможно. Раздался гул...

А потом вдруг темные волны Мароны закрутились спиралью — сначала вглубь, обнажая дно, а затем выворачиваясь вверх и несясь на них...

Рог сдвинулся, указуя направление: на площадь, заполненную бунтующими и войсками...

Все замерли.

За мгновение до того, как водный смерч должен был достигнуть оцепления, Гален со всего маху швырнул 'Слезу Боанд' под ноги о мостовую, — и бриллиант рассыпался блестящей пылью, как будто был пустым стеклом.

Вся масса воды в один миг обрушилась вниз, на заполненную народом площадь.

Конечно, досталось и оцеплению, но принц Ренцио не растерялся, отдав команду не задетой гвардии. Инцидент окончился большой водой, зато малой кровью.

— Мы у вас в долгу, — признал Лоренцо, наклоняясь над опамятовавшим Галеном, которого отнесли во дворец: маг рухнул следом за разбитым камнем.

Гален сел и зашипел, морщась и цепляясь за протянутую руку принца.

— Бриллианта вот только жалко.

— Приходится выбирать что-то одно, Ваше Высочество...

Лоренцо вдруг сел рядом с держащимся за голову магом.

— Метр, а не повторить ли нам наше знакомство?

— Упаси меня Боже! У меня не настолько крепкая голова, чтобы пить с Вашим Высочеством!

Лоренцо от души рассмеялся.

Ее Величество все это время находившаяся на освящении часовни Св. Маргариты, — Лоренцо требовался хоть какой-нибудь предлог для удаления ее из дворца, и в игру включился даже отец Урбан, — была само спокойствие. Ничего хорошего это не сулило.

— Не знала, метр, что вы на такое способны, — любезно обратилась она к присутствующему здесь же Галену.

— Не во мне дело, а без Его Высочества я ничего не смог бы.

— Объяснитесь, — потребовала королева, на мгновение отрываясь от шахматной партии.

— Разве вы не помните, что почти все большие бриллианты, украшающие сейчас королевские регалии, когда-то принадлежали вашей семье? — маг повернулся к принцу.

Лоренцо нахмурился. Альберта помахивала над доской пешкой, ожидая дальнейших объяснений.

— Каждый из так называемых Великих Домов Артаниии обладал своим сокровищем, представляющим собой драгоценные камни. Не обязательно бриллианты... Все они крупного размера, самой чистой воды, могут быть уникального цвета или оттенка, но их главная ценность в другом. Камни — это выражение связи рода с землей. Как видите, они обладают огромной мощью. Я просто использовал ее, причем не слишком удачно.

Гален чувствовал что-то вроде угрызений совести за уничтоженную 'Слезу Боанд', но королева, как видно, была удовлетворена ценой, уплаченной за предотвращение побоища. Гнев ее был обращен совсем на другую персону.

— Так значит, мы сидим, по крайней мере, на пяти бочках с порохом, Лоренцо?

— Ваше Величество, — снова вмешался маг, — Во-первых, их можно использовать только на земле рода и только с помощью крови рода. Я получил бриллиант из рук Его Высочества, и именно его воля и намерения направляли силу, я лишь помог ей выразиться, обрести форму. А во-вторых, любой из домов предпочтет скорее совершить коллективное самоубийство, чем расстаться с сокровищем или использовать его таким варварским путем, как сделал я. Это будет означать упадок, прекращение существования рода и множество других бедствий. Возможно, Его Высочество и не верит, но именно это и имеет место после победы Фредерика и Изабо. Изгнание, постепенное угасание... Вы не верите в эту связь и не можете ее чувствовать, потому что родились уже позже.

Лоренцо слушал его внимательно и с любопытством: было даже интересно увидеть в ведущей роли кого-то другого и тем более — Галена. И уж совсем поразительно — Галена, который защищает его.

— Я еще раз благодарю вас, метр, — чуть более тепло поблагодарила мага Альберта, — Я могу только повторить вслед за принцем: мы все у вас в долгу. И поэтому я не смею вас дольше задерживать: вы наверняка устали.

Едва Гален удалился, королева вернулась к шахматам.

— Как это получилось? — расположения в тоне стало на порядок меньше, голос был сух и холоден.

— Лейтенанта можно понять. Он действовал по приказу, и там были еще шестеро.

— И где же эти шестеро? — усмехнулась Королева.

— В Кросскарцене, — вернул усмешку Лоренцо.

— Я надеюсь, вы не будете слишком строги.

— Ваше Величество, — укоризненно покачал головой принц.

— Лоренцо, о камнях: меня не очень беспокоит магия, но то, что происходит в Артании — возмутительно. Даже ради вас я не намерена больше терпеть похождения вашего брата. Вы меня поняли?

Лоренцо молчал, поигрывая ладьей.

— Не хотелось бы вводить туда войска, но я не допущу восстания в провинции и раскола.

— Не беспокойтесь, я решу эту проблему.

— Решите ее побыстрее! — Альберта раздумала и поставила ферзя на прежнее место, — Нам еще предстоит пережить визит Геллера.

Принц ответил сочувствующим вздохом и съел пожертвованного ферзя.

— Мы не можем его не принять, иначе это будет полный разрыв отношений, но я предпочла бы даже небольшую войну, обязанности выслушивать уже в живую его остроты и намеки!

— И он опять будет домогаться вашей руки, размахивая брачным договором, — Лоренцо смотрел только на доску.

— Договор — подделка! — Альберта тоже, — Даже если договор был, и сам Август подтвердит его подлинность, я не собираюсь его исполнять.

На долю мгновения они встретились взглядами и тут же поспешно снова отвернулись к разделявшей их доске.

— Единственный судья надо мной Господь, а мы знаем, на чьей стороне он будет.

Лоренцо не поддержал легкомысленный тон, сделав вид, что полностью поглощен обдумыванием следующего хода. Он очень хорошо знал, что о незамужней королеве ходило множество слухов, приписывая ей в любовники каждого второго гвардейца или корсара, к которым Альберта питала нескрываемую слабость. Так же в число любовников включались: Ивейн (ха!), Гален (ха-ха!), а уж сам он и вовсе считался кем-то вроде тайного мужа (три раза ха-ха!).

Однако Лоренцо в том числе абсолютно точно знал, что молодая королева спала одна — во всех смыслах слова. И не собиралась ронять себя, воплощая один из слухов. Так какое значение могут иметь его мысли, и даже тот факт, что она не выйдет за муж за Геллера или кого-то еще?

— Вам мат, Лоренцо. Вы сегодня очень рассеяны...

— Слишком много событий, — принц тоже откланялся, стараясь выбросить из головы воспоминание о грусти в ее серых глазах.

* * *

Принц как всегда не ошибался, и вся шестерка была арестована.

Они сидели по двое. Юстин молча метался по камере — он видел, как Санди упал и сходил с ума от тревоги за брата. Жильбер старательно царапал на стене патетический лозунг. Они разом повернулись на звук открываемой двери.

— Жильбер Гартрен.

Кабинет был завален бумагами. Сидевший за огромным столом следователь бросил, не поднимая головы:

— Садитесь.

Дописал, приложил печатку и, откинувшись на спинку стула, сложил пальцы домиком.

— Съер Гартрен, вы уже давно числитесь в списке неблагонадежных. До сих пор к вам относились лояльно: молодость, студенчество... Но ваша последняя выходка... — развел руками метр Ангеранн, — Вы понимаете, что по Уложению об измене государственной это подстрекательство к бунту. 10 лет каторги минимум!

Жильбер вздрогнул, но взял себя в руки:

— А как назвать, когда в каталажку забирают человека, который валяется в горячке, без памяти?

— Метру Ромулену уже оказана врачебная помощь. Позаботьтесь пока о себе, — отрезал метр Ангеранн, — Раскаяния, я вижу, вы не испытываете.

— Нет!

— Что ж, распишитесь здесь. Вы предупреждены об ответственности.

Жильбер только хмыкнул, прочтя следующее:

'Я, Жильбер Арман Гартрен, задержанный сего числа по обвинению в подстрекательстве к бунту, погроме, оскорблении особы королевской, ознакомлен с 'Уложением об измене государственной', и сим подтверждаю, что в вине своей не раскаиваюсь, сообщить ничего не желаю. Строгий допрос не применялся. Ныне предаю себя в руки Королевскому правосудию'.

Старательно вывел свое имя.

Метр Ангеранн расписался ниже, приложил печатку. Закрыл папку, отложил в стопочку.

Жильбер проводил глазами. Его папка легла на надпись 'Александр Корф'.

'Санди...'

— Кретьен Вейгер, распишитесь.

Кретьен пробежал глазами текст. Кинул его обратно.

— А я не признаю свою вину! Я всего лишь хотел помочь другу.

Метр Ангеранн пожал плечами и сделал соответствующую запись. Снова протянул лист.

— Подписывайте.

— Нет.

— Почему?

— Я не желаю предавать себя в руки королевскому правосудию.

Метр Ангеранн молча дописал:

'От подписи отказался'

Росчерк. Печать.

— Следующий.

Если бы Ромулен действительно оказался в сырой камере с крысами, — было бы проще. Это было бы понятно и ожидаемо, и не приходилось бы напрягать помутненный болезнью и усталостью рассудок, чтобы сопротивляться нежной, но от этого не менее удушающей хватке начальника Тайной службы.

Местом заключения ему служил, как видно, загородный дом самого принца. Его окружили таким вниманием, как если бы он сам был королевской особой, однако было несколько 'но'. Под предлогом болезни его никуда не выпускали, так что Ромулен фактически находился все же под арестом, пусть и весьма комфортным.

'Интересно', — с тоской глядя на ужин, дразнящий самыми изысканными ароматами и выглядевший как произведение искусства, — 'А если я откажусь, мне скормят насильно?'

Вторым и самым страшным наказанием было то, что поэту не давали ни бумаги, ни письменных принадлежностей. Ромулен бесился, что не мог ничего записать, на память слова путались, полное безделье угнетало.

— Как ваше здоровье? — Лоренцо был само внимание, навестив наконец больного.

— Вашими заботами, — огрызнулся Ромулен.

— Благодарности от вас никто и не ждал, — улыбнулся принц.

— Тогда зачем вы здесь? Я вообще не понимаю смысла этой игры. Зачем было привозить меня сюда? Что бы я проникся дворцовым духом... душком...

— Хотя бы хорошими манерами, — Лоренцо просто лучился, — Дело в том, что Ее Величество питает к вам прискорбную слабость. Она даже называет вас — 'Мой галантный враг'. До прямых оскорблений вы не дошли, и надо признаться пишете весьма изящно.

Ромулен усмехнулся.

— Она и так была слишком озабочена вашим благосостоянием, — Лоренцо Ренцио поморщился, — А уж когда узнала, что вы больны...

Он развел руками.

— Полагаю, я должен чувствовать себя благодарным!

— Почему же? Можете считать это не более чем королевской прихотью, — не менее резко ответил принц.

— Я вас задел? — Ромулен посмотрел на него с любопытством.

— Я не люблю людей, которые отвечают презрением на протянутую руку. Такие как вы есть всегда. Они даже необходимы. Но вы рискуете перейти от критики, порой справедливой, к откровенному злобствованию.

Лоренцо говорил медленно, слегка растягивая слова. Ромулен поморщился.

— Скажем так, мне неприятно все, что ограничивает свободу. Когда указывают, как жить.

— Если совет добрый, отчего же ему не последовать? — очаровательно улыбнулся принц, — у вас есть прекрасные стихи о любви...

— Умоляю, не надо цитат! — поэта передернуло.

— Скромность украшает талант, — невинно согласился Лоренцо, — Вы не хотели бы издаваться?

— Нет! — отрезал Ромулен, — Значит, мне разрешено только воспевать прекрасных дам и сокрушаться о разбитых сердцах?! Ну и иногда, для разнообразия подавать голос на злобу дня со 'справедливой критикой'... И я буду обласкан, и безмерно любим Ее Величеством! Если я приму то, что вы предлагаете, то моя критика станет просто формальностью. Так, домашняя птичка...

Лоренцо расхохотался.

— Остроумно! Не буду вас утомлять, — поднялся он отсмеявшись.

У дверей обернулся:

— Королева к вам благосклонна. Но... я могу заставить ее передумать! Ваши памфлеты были найдены у арестованных три недели назад зачинщиков бунта.

— Кого же? — Ромулен демонстративно вскинул брови.

— Жильбер Гартрен, Юстин и Александр Корфы, Кретьен Вейгер, Рамон фон Дармфорт, Гийоме Рави, — перечислил принц, полузакрыв глаза.

Ромулен почувствовал, что задыхается.

— Где они?

— В Кроскарцене, конечно, — Ренцио пожал плечами, — Подстрекательство к бунту, организация погрома, не говоря уж об оскорблении Ее Величества — не шутки...

Принц вышел.

Ромулен бессильно сполз на подушках.

Ромулен едва ли не со слезами умолял позволить ему встретится с принцем еще раз, но Его Высочеству было недосуг.

— Что же по-вашему, принцу Ренцио делать нечего, как только со строптивыми гениями возиться? — разъяснили ему вполне определенно.

По большому счету, это можно было понять: в столицу вот-вот должен был прибыть Эдуард Геллер, Великий герцог Биргитский и с ног сбивались все, начиная от какого-нибудь слуги, клерка или смотрителя, заканчивая принцем.

Где уж в этой суматохе упомнить о заключенных студентах: подождут, не рассыплются!

Ромулен был уверен, что дело не в его друзьях, а в нем — принц ясно дал понять чего хочет. Хорошо рассуждать о жертвенности на бумаге. За себя — он решил бы не колеблясь, но... Костры и плахи стали едва ли не повседневной реальностью, каторга считалась королевской милостью... Даже странно, что принц Ренцио еще не опробовал на нем петлю!

Наверное потому, что Железной Берте нравилось играть в милосердие.

А всесильный принц мог развлекаться с ним таким образом бесконечно и развлекать свою любимую королеву! Отыгрываясь на тех, кто для него что-то да значил...

Есть ли еще возможность, что Ромулен исполнив отведенную ему роль, — вытребует обратно 6 жизней...

Упорство принесло плоды. Ромулен все же оказался в государственной тюрьме, и именно в качестве посетителя. В кабинет принца он входил, как на эшафот.

— Ваше Высочество... — учтивый поклон.

— Ну и зачем же вы хотели меня видеть? — Лоренцо крайне недружелюбно глянул на настойчивого просителя.

— Я прошу вас ходатайствовать перед Королевой об аудиенции для меня!

После того как он это сказал, стало легче.

Принц Ренцио изумленно вскинул бровь, оглядел поэта снизу вверх и обратно, сказал:

— Садитесь.

Поднялся сам из-за заваленного бумагами и папками стола, почти насильно усадил его на стул, сбросив хлыст и перчатки. Плеснул вина из стоявшей под столом бутылки, протянул бокал.

— Выпейте.

Ромулен следил за ним глазами.

— Вы бледны, взволнованы... Уж не собираетесь ли вы устроить покушение?!

— Прекратите, — с силой сказал Ромулен.

— Простите, — согласился принц, — Просто... вы поразили меня в самое сердце! Я даже... не могу предположить, что вы задумали...

— Разве вы не этого хотели? Сломить меня, поставить перед троном на колени...

С глубоким вздохом Лоренцо опустился за стол. Устало потер виски. Потом извлек объемный том и зло швырнул его Ромулену.

— Возьмите! Вам будет интересно!

— Что это?

— Ваше дело. Возьмите! Ангеранн очень старался, — подперев лоб рукой, он смотрел на лежащий между ними том.

— Я вам верю, — отозвался Ромулен.

— Бросьте, — Лоренцо пододвинул к себе дело и раскрыл наугад, — Ага! Например, это... Как утонченно вы умудрились облить грязью человека, который пытается один вытянуть на себе всю Гильдию магов, его же предавшую и обрекшую на смерть!

Он вырвал лист и бросил его на стол.

— Или это... отставка группы тупиц и воров из магистратов... Блестяще... — Лоренцо потянулся вырвать еще один лист, но остановил руку, как бы любуясь.

— Довольно, — твердо сказал Ромулен.

Принц поднял на него тяжелый взгляд.

— Что вы хотели предложить Королеве? Дать обет молчания? А потом повеситься...

Ромулен вздрогнул.

— Вон! — тихо сказал принц, его глаза побелели от гнева, — Ну!

— Идите к черту, господин поэт! — рявкнул он.

Влетевший в кабинет адъютант поспешно вытащил ошеломленного Ромулена за дверь. Через пару минут тот же молодой человек сунул ему в руки бумагу.

— Ваш пропуск, съер.

Ромулен остался один в коридоре.

Бредя по грязным улочкам, Ромулен чувствовал себя мышью, которую поймали, посадили в банку, и теперь сытый кот забавляется, стучит лапкой по прозрачным стенкам, довольно наблюдая, как мышка с писком бегает по кругу и подскакивает, пытаясь выбраться.

Куда он шел, он и сам не знал. На душе было муторно и тоскливо.

Что дальше?

Он продолжит писать. Ну арестуют его — раз, два, десять... С принца станется ему персональную камеру со всеми удобствами в государственной тюрьме выделить и посылать изыски от своего повара. А другие?

Они будут падать на площади под выстрелами или плеваться выбитыми зубами, пока заламывают руки. Спать по очереди, отгоняя наглых крыс и умирать на допросах, как Артур Лейс. Или от голода, как уволенный и всеми заброшенный метр Штенглер, мечтатель о стране всеобщего счастья...

Пожалуй, Лоренцо Ренцио все же удалось что-то сломать в нем, вынуть какой-то очень важный кирпичик.

Ромулен обнаружил себя перед распахнутыми воротами Университетского городка и впервые задумался, а стоит ли ему туда идти. Увидев на парадной лестнице главного корпуса ректора, он отступил за массивные перила, и поневоле стал свидетелем его разговора.

— Метр Ренсар, пока метра Найгеля нет, я их куратор, и я решительно возражаю против отчисления Жильбера Гартрена! — негромко, но решительно говорил молодой человек в фиолетовом хопеланде, — у вас нет на то никаких оснований!

— Его очередной арест — достаточное основание!

— С каких пор вы отдаете предпочтение политике перед наукой?! Вы сами не так давно вручали ему медаль за отличие.

— С тех пор, как нами правит ее Королевское Величество!

— Метр ректор, если бы Королева имела серьезные претензии к этому юноше — он давно пошел бы по этапу!

— Мой юный коллега, я понимаю вашу заботу... Уважаю ваши принципы, метр Эль Кади! Но он все равно не получит лицензии!

— Почему?

— Потому что за него никто не поручится! Кто будет подписывать направление в Лицензионную палату и характеристику? Может быть вы?

— Почему бы и нет? Я не вижу к этому препятствий!

— Конечно, имея такого покровителя, как Королевский Дьявол, вам нечего опасаться преследований, но я например не могу себе такого позволить!

Лицо молодого метра Эль Кади закаменело.

— Я горжусь, что метр Гален мой друг! Но к его помощи я прибегать не собираюсь...

Дальше Ромулен слушать не стал. Жильбер, как и он сам, едва сводил концы с концами и надеялся только на то, что в скором времени уже получит лицензию и сможет рассчитывать на место в Университете...

Он развернулся и пошел обратно к воротам. Кажется, его окликнули, но Ромулен не обернулся.

* * *

О том, что метр Ромулен Л Ти покинул столицу в неизвестном направлении, принцу Ренцио доложили как раз тогда, когда он, расправляя раф, раздумывал какого цвета камзол надеть на сегодняшний бал: амарантовый с пышными мамелюками и бранденбурами или бруснично-зеленый по строгой моде Вильи.

Траурный черный был бы в самый раз, — усмехнулся Лоренцо своему отражению.

Выслушав сообщение, он поморщился: чего, спрашивается, пристал к человеку... Не так уж и опасен этот поэт со своими бумажками! Можно было действовать мягче. Аккуратнее, как сначала и собирался...

Иначе, чем расстроенными нервами и не объяснишь!

Тайная поездка в Артанию ничего не дала, Лесиона найти не удалось и именно это беспокоило его больше всего. Лоренцо сомневался его братец или главы Домов, находившиеся практически в одном шаге от мятежа, вдруг отступили. Они мутили с налогами, увиливали от исполнения других обязательств, жаловались на произвол и просили удалить расквартированные гарнизоны, — неужели пойдут на вооруженный конфликт и надеются чего-то добиться?

С другой стороны Геллер.

Лоренцо уже имел сомнительное удовольствие лицезреть герцога и даже быть ему представленным. Подлец оказался к тому же еще и чертовски красив! Особенно с точки зрения тех, кому нравится красота андрогинная, смешивающая в себе черты обоих полов. Рыжие кудри, светло-карие глаза с прозеленью, тонкие губы, тем не менее указывающие на скрытую страстность... очень изящно сложен, но Лоренцо интуитивно почувствовал на своей территории присутствие чужого. Хищника. И реакция была соответствующая, хотя никаких причин для ревности или тревоги вроде бы не было.

Лоренцо впал в тихое бешенство, срывался по пустякам, превосходя сам себя и свою дурную славу. Его подчиненные ходили на цыпочках и в прямом и переносном смысле, давно уже привыкнув, что мысли и намерения принца угадать невозможно, и просто стараясь не угодить в грозу. Прочие и вовсе избегали то необычайно любезного, то бросавшегося в крайности в эти дни принца Ренцио — от греха подальше.

Как они с Альбертой и предполагали, Геллер привез договор, и надо сказать выглядел он вполне правдоподобно. Август и не стал бы спрашивать дочь, поставив перед фактом, — просто не успел. Обвинять герцога в подлоге прямых оснований не было. Так что юридически, этот гаденыш уже муж королевы. Дело только за венчанием и консумацией брака: пока не свершились два сии таинства духа и тела, брак считается не заключенным до конца.

'Консумация', передразнил себя Лоренцо. Ишь куда нацелился, паскудник!

Хотя ему-то какая разница? Королевский брак ни коим образом ничего не изменит.

Только... она будет несчастна...

Четыре года прошло с первой встречи у нее в кабинете. Четыре года он неотступно находится рядом, не позволяя себе ни малейшего намека...

И уж тем более, никогда не задаст прямого вопроса: зачем ставить ее перед выбором, который она не сможет сделать?

Лоренцо запустил руку в шкатулку, выбирая кольца, и распорядился подать себе камзол: черный, с красным отливом — этот цвет благодаря ему уже получил от Фолле название 'адово пламя'.

В самый раз!

И снова бал! От аккордов и переливов музыки дрожат хрустальные подвески люстр. Дворец сияет. Залы убраны лентами и флагами, а лестницы цветут на подобии оранжерей. Жаль, что сейчас не лето — фонтаны выключены, но погода исправилась и подморозила: зимний сад увешан фонариками, и украшенные инеем деревья нежно мерцают декорациями к волшебной сказке. Двор украшают ледяные фигуры, и там же готовится фейерверк.

Такое впечатление, что Рождество в этом году наступило чуть раньше.

Многоцветие нарядов и сияние драгоценностей в пламене многочисленных свечей. Модники щеголяют галантами и подвязками, за ними поверх перьев внимательно следят очаровательные глазки. Тонкие пальчики многообещающими намеками поправляют бертэ и блонды. Веера отсчитывают кому-то последние секунды романических тайн, и оделяют благосклонностью.

Возбужденное оживление, сплетни... Кому-то надо пристроить дочь, кто-то присматривает новую любовницу, у кого-то сын все еще в гвардейских лейтенантах... Как хорош молодой Майерлинг, только что представленный ко двору! А ведь ему всего 18, что же будет когда он в пору войдет! Родевийцы и артанийцы обсуждают дела с пограничными соседями из свиты герцога...

Самая красивая пара, безусловно, чета Лейденвер! Королевский секретарь не часто вылезал из форменного синего сюртука, но уж когда это все же случалось, — мог дать фору любому придворному хлыщу: возраст прибавил ему мужественности и шарма, а вкус был безупречен. Его избалованная вниманием жена может и не идеальная красавица, но что называется, женщина с изюминкой, и эту изюминку она знает как подать... Они так холодны друг с другом, но говорят, что недавно лакей застал их прямо на коврике! Ах, на столе говорите? Стол у Лейденвера большой, конечно... Да-да, среди бела дня... Любовь, в своем хозяйстве! Какой скандал!

Хотя посплетничаешь как же! Когда эта особа прибрала к рукам весь двор и муштрует фрейлин, как полковых лошадей. Королева только ее до себя и допускает...

Принц Ренцио как-то чересчур любезен, наверняка опять стоит ждать какой-нибудь гадости...

Вот и Королева: в наступившей тишине слышен только стук каблуков, пока она идет к трону.

Королева садится, дозволяющий взмах — и музыка заглушает громогласный шорох платья выпрямляющихся и снова оживающих придворных. Она тоже оживлена несколько больше обычного и обращается к сидящему рядом высокому гостю не иначе чем 'любезный брат'.

Вместе они открывают бал, и надо признать герцог смотрится великолепно: само обаяние и очарование... Ее Величество даже несколько раз улыбнулась в ответ.

Его Высочеству Ренцио сегодня приходится довольствоваться только вторым местом и даже не вторым танцем.

Означает ли это недовольство им королевы? Размолвка? Все ведь знают, что герцог приехал не просто свататься, настоять на своем законном праве, так что этот рыжий демон возможно будущий король...

Ха! Король! Если Королева пожелает! Она-то уж, поверьте, себя в сторону отодвинуть не даст, а из Курии веревки вьет: что скажет, то и решат, никуда не денутся...

По залу пролетел едва уловимый шепоток, когда Ее Величество все же приняла приглашение принца... Намеренно или нет, но они поставили себя на грань скандала, едва ли не открыто объявив о своей связи, о чем свидетельствовал наряд в одном стиле — суровой нравственности островной Энсолы, и цветовая гамма. Порфировый отлив камзола принца еще ярче проступил рядом с накаратовой марлотой королевы и перекликался оттенком с червчато-винным фрипоном. Было в этой паре нечто инфернальное.

Сотня глаз безотрывно следила за ними в танце и после, — всем показалось, что Его Высочество задержал руку Ее Величества чуть дольше, чем положено. Против обыкновения принц больше не танцевал в этот вечер и тенью следовал за королевой. От его милой улыбки хотелось самому немедленно отправиться в Кросскарцен и попроситься в самую надежную камеру с самой толстой дверью.

Опять-таки, против обыкновения Ее Величество не торопилась покинуть бал, и кажется, тоже развлекалась как и все, беседуя с герцогом Геллером: наверное все-таки, из него получился бы недурной король...

На короткое время они исчезли из вида, но в скорости появились, и Королева даже весело обсуждала фейерверк.

Бал постепенно угас, и было признанно, что это был лучший праздник едва ли не за все правление королевы Альберты, а уж за последние лет пять точно!

А главное прошел совершенно спокойно и без сюрпризов в стиле Лоренцо Ренцио.

Итоги бала не обернулись таким уж сюрпризом и для Эдуарда Геллера. Подобного развития событий он тоже не исключал, но естественно надеялся на большее.

Когда-то Биргит был свободным и независимым, пусть и очень небольшим княжеством. Им было чем гордиться в своей истории. В процессе тех или иных войн, которые никогда не прекращались надолго, территория княжества то увеличивалась, то уменьшалась, пока во времена Лоренцо Справедливого оно вовсе не утратило самостоятельность отойдя к набиравшему силу Нарантию, правда увеличившись вдвое. Герцог Эверет, его отец положил жизнь на то, чтобы вернуть Биргиту самостоятельность, выведя его из-под влияния Азенгольма, и достиг немалых успехов, главным из которых почитал соглашение с Августом Аверно о его дочери.

Юный Эдуард, среди развлечений, к которым была склонна его живая и любознательная натура экспериментатора, привык к мысли, что у него есть невеста. Такая практика была обычной среди королевских и просто знатных семейств.

Весть о том, что его нареченная отныне королева, а он в придачу к невесте может получить еще и Империю — потрясла его рассудок. С той поры у него не было иной цели.

Семь лет интриг и переписки. Семь лет, потраченных впустую... и он решил пойти ва-банк. Потребовать исполнения брачного договора перед Архипрелатом.

Пышная радушная встреча его несколько обнадежила. Как бы искушен человек не был, — он всегда найдет подтверждение своим чаяниям даже там, где их нет. Даже за официальной строкой светского протокола.

Еще больше он утвердился в своем намерении, когда увидел ее. Пожалуй, она была красива, и даже очень красива... И ровно настолько, что бы не затмить его. И это была Королева... Нет, Императрица!

Достойная своего места.

Ему одновременно захотелось увидеть ее усмиренной, покорной... Что бы эти ледяные серые глаза смотрели на него не сверху вниз, а с почтением, восторгом, страхом и готовностью исполнить его желания. И в тоже время он восхищался свойственным ей отнюдь не показным величием!

Он долго искал причину, по которой она упрямится, пока не увидел ее тень. И сразу узнал за непроницаемым бархатным занавесом карих глаз и кошачьей улыбкой — хищника. Зверя в засаде. Этакого ручного тигра у ног госпожи...

Госпожи? Полно! Так может говорить только тот, кто ничего не понимает в природе: и человеческой, и звериной. Он позволяет ей повелевать собой, пока его это устраивает. Он может позволить водить себя на поводке по улице и прыгать через обруч, забавляясь тем, что зрители и прохожие пугаются его рыка и лениво оскаленной пасти. Он позволяет ей демонстрировать власть, зная что сильнее. Зная, что она тоже безраздельно принадлежит ему. Что он в любой момент может перекусить глотку и тому, кто посягнет на нее и ей самой.

Черт побери, если у Геллера еще оставались сомнения — он видел их на балу, и застывшие маски бесстрастия сказали куда больше, чем самые жаркие взгляды.

Войдя в ее кабинет под приглушенные звуки бала, Эдуард Красивый уже не удивился, увидев в углу фигуру в черном с алым отливом.

Лоренцо, с облегчением сменивший улыбку, от которой уже сводило челюсти, на скопированный с Таггерта образ деревянного идола, — не позволил себе нарушить протокол и по привычке расположиться в удобном кресле. Просто слушал, отдававшийся в каждом уголке сердца, холодный — и такой дорогой голос:

— Любезный брат, я не оскорблю вас подозрением и уверена, что вас ввели в заблуждение. Мой отец не мог заключить подобный договор. Но даже если он имел место... увы. Договор подразумевает доброе волеизъявление обеих сторон. А я не желаю брачных обязательств. Даже если отбросить фактическую эмансипацию в результате принятия и осуществления верховной власти, я уже миновала возраст совершеннолетия, а значит вправе сама принимать решения. И этот договор я желаю расторгнуть!

Королева Альберта наконец отвернулась от окна.

— Я согласна выплатить соответствующую компенсацию.

Геллер молчал. Первым и самым неприятным сюрпризом стало такое же молчаливое присутствие в кабинете приора каритатов, который уже давно ловкими манипуляциями заменял собою дряхлого и больного Архипрелата.

Оставалось лишь отступить.

Эдуард Геллер не привык спускать унижения и отказываться от желаемого. Покидая готовящуюся к Рождеству столицу, он пообещал себе, что вернется.

* * *

Кретьен мял в руках гербовую бумагу. Холодный ветер швырял в лицо хлопья сухого колючего снега.

— Кретьен! — окликнул его знакомый голос.

— Юстин! — друзья обнялись, — Давно на воле?

— Три дня, — рассмеялся Юстин.

— Как?

— Акт королевской милости!

— А Санди? Остальные?

— Все, все! Санди отпустили первым. Под надзор ректору — чепуха, в общем...

— А о Ромулене что-нибудь слышно?

Помрачневший Юстин покачал головой.

— Дьявольщина!

'Это для нас — почти забава... Романтика... А кто-то уже дошутился! Да Ромулена и в живых уже может не быть'.

Кретьен обернулся на дворец в отблесках праздничных огней.

'Хотел бы я встретиться с вами, Ваше Величество...'

МАРТИНА (1426г)

'С прискорбием приходится признать, что благодаря стараниям церкви, в женщине и сейчас, в наш просвещенный век, видят низшее существо, отводя ей лишь три места: кухню, детскую и церковь для молитв о своей безрадостной доле'.

Наталина Элькади 'Письма другу'

Двое молодых людей вышли из боковой дверцы громадного здания Общественной больницы Коруны. Юноша вежливо придержал дверь, пропустил девушку вперед, и они быстрым шагом направились в сторону Рыночной площади, переговариваясь на ходу. Погода стояла солнечная теплая, — такая на которую эта зима была не особенно щедра.

— Мартина, если б я не зашел, ты б тут так и проторчала бы до ночи, — заявил парень, — И то, сколько тебя ждать пришлось... Тетушка нас обоих поубивает!

— Не бойся, Анхель, — рассмеялась девушка, свободно беря его под руку, — Мама не настолько кровожадна! Просто оставит без сладкого.

— У, изверги! — парень сделал совсем, прямо-таки очень несчастное лицо.

— Не расстраивайся, ты ж у нас примерный. Тебе можно будет.

— А ты еще спрашиваешь, почему я в общаге не живу! Там так не кормят... Там вообще не кормят бедных студентов, — на этот раз мордочка вышла до слез жалостливая.

— Тебя сколько не корми: кожа да кости, — Мартина шутливо ткнула его локтем в костлявый бок, и продолжила уже серьезно, — Счастливчик! Ты учишься в Университете. Как бы я хотела учиться!

— Зачем? Ты же женщина. Выйдешь замуж и все... детишки, хозяйство...— удивился Анхель, — А если интересно, так тебе отец и так все объясняет. Университет! Ты еще наших преподов не знаешь! Один Секир Казнимыч чего стоит.

— Секир? — фыркнула Мартина.

— Ну да. Конечно, его на самом деле по-другому зовут, но похоже. Он на экзамене на тебя смотрит так, словно хочет добить из жалости. Чтобы не оскорбляли его любимые формулы своими потугами... Ой! — Анхель аж вздрогнул при виде знакомого лица, — Добрый день, метр Эль Кади.

— Добрый день, Анхель. Добрый день, демуазель Фонтеро.

Мартина машинально кивнула в ответ, ломая голову, откуда он ее может знать, а когда сообразила, — обернулась в след с раскрытым от удивления ртом.

— Это и есть ваш Секир Казним? — выдохнула она.

— Да, а что? — реакция кузины озадачила молодого человека.

— Да нет, ничего.

Потрясенная Мартина все еще смотрела в след уходящему преподавателю. Только темные слегка раскосые глаза на золотисто-смуглом лице да черные как смоль волосы — вот и все, что осталось в его облике от болезненного юноши, затерявшегося в чужой стране.

— А у меня волосы в беспорядке! И шляпка старая... — почему-то расстроилась девушка.

А еще ей очень польстило, что даже через три года он ее узнал и вспомнил ее имя.

В следующий раз они встретились уже в Университете, столкнувшись у ректората нос к носу.

— Метр, добрый день! — выпалила Мартина, ошеломленная появлением того, о ком только что думала.

— Добрый день, демуазель Фонтеро! — тепло поприветствовал Мартину Яснир, — Вы приходили к отцу?

— Да, я довольно часто у него бываю. Даже странно, что мы не встретились раньше.

Они оба направлялись к выходу, и казалось естественным пойти вместе и поддержать разговор.

— Университет довольно велик, а я преподаю на другой кафедре.

— Математика, кажется?

— Да.

— Так это вы тот самый страшный метр Эль Кади, доводящий студентов до дрожи в коленях? — поддразнила его Мартина.

— Вот уж не думал, что произвожу такое грозное впечатление, — немного смутился Яснир, — Я начал преподавать, и счел себя в праве взять такую фамилию. Кади на языке моей родины значит всего лишь учитель.

— Всего лишь? Ничего себе самомнение!

— Вы приписываете мне амбиции, которых у меня нет, — молодой человек улыбнулся еще более смущенно, и Мартина прикусила язычок, отточенный на пикировках со студентами метра Фонтеро.

— Я пошутила. Отец отзывался о вас с большим уважением.

— Ваш отец — великий человек. Я польщен, что он говорил обо мне хорошо.

— Папа? Великий? — Мартина немало удивилась таким словам.

— Если понимать величие, как славу, знатность, богатство, то конечно нет. Но если говорить о преданности своему делу, самоотверженности и верности принципам — я знаю мало людей, которые могли бы сравниться с ним, — спокойно пояснил Яснир.

Наверное, таким тоном он и объясняет какую-нибудь теорему, словно просто проговаривая вслух очевидное, — подумала девушка, искоса поглядывая на спутника. Они уже вышли из здания, но не торопились разойтись, все так же рядом идя к воротам городка.

— Признаться, я никогда не думала об этом с такой точки зрения, — задумчиво отозвалась Мартина, обернулась как всегда и, не сдержавшись, воскликнула, — Как бы я хотела учиться здесь!

— Вы? — прозвучало это задумчиво, а не пренебрежительно, как обычно, — И кем бы вы хотели стать?

— Врачом, конечно! Что может быть достойнее, чем облегчать страдания и исцелять боль?

— Действительно, — согласился Яснир.

Мартина вспыхнула смущенным румянцем, вспомнив в какой ситуации они встретились впервые. Получилось, что она напомнила ему об обстоятельствах, о которых любой человек предпочел бы забыть.

— Никогда не полагала математику увлекательным предметом, — поспешила она перевести разговор на другое.

— От чего же, мир чистого разума и формул имеет свои преимущества.

— Но по-моему, он чересчур далек от реальности, как небесные тела! И разве все эти формулы и доказательства применимы в обычной жизни?

— А разве поэзия применима? Мы же не говорим стихотворными строфами на рынке, — улыбка смягчила резкость фразы, — Но без нее мир лишился бы души. Кто знает, может быть, в будущем люди будут опираться на то, над чем мы работаем сейчас.

Мартина посмотрела на него с новым интересом. Яснир Эль Кади оказался не таким уж простым человеком. Ей не только было приятно идти рядом с ним, но и беседовать оказалось одно удовольствие.

Поэтому она не чувствовала себя виноватой, раз за разом подгадывая свои визиты к моменту, когда у него заканчивались занятия.

Они встречались почти каждый день, и провожая девушку до дома, Яснир все чаще замечал, что Мартина чем-то угнетена. Однажды он увидел ее в слезах и окликнул, но девушка его не заметила, почти бегом направляясь в сторону ворот Университета. Его остановил один из преподавателей, и молодой человек не успел ее догнать.

Не видя ее несколько дней, он уже начал тревожится и раздумывал, уместно ли будет справиться о ней у отца или посетить дома: он старался строго следовать принятым правилам поведения и приличий.

На галерее, частично выходившей на одну из аудиторий, в этот час он оказался случайно, возвращаясь из хранилища, куда относил монументальный и малоизвестный труд 'О движении небесных сфер'. И был не мало удивлен, увидев тонкую фигурку в испачканном пылью платье — что было не удивительно, — старательно записывающей в тетради слова лектора внизу.

— Что вы здесь делаете, демуазель Мартина?

Девушка, — а это была она — дернулась, уронив на пол чернильницу и безнадежно испортив себе платье. Не смотря на это, на молодого человека она взглянула воинственно и непримиримо.

— Я хочу стать врачом! И я им стану! Для этого надо учиться!

— Но почему тайно? — искренне недоумевал Яснир, — И так вы не сможете получить лицензию!

— Ректор просто высмеял меня! И это ученый! Такой же как и попы, считающие 'дочерей Евы' низшими безмозглыми существами! — Мартина едва не плакала, и ему немедленно захотелось ее утешить, вот только ничего не значащие отговорки с ней не пройдут.

Кто он такой, что бы судить? Уж если раб стал преподавателем имперского Университета, почему бы женщине не стать врачом.

— Пусть! — в голосе девушки кроме упрямства было еще и отчаяние.

— Если для вас это так много значит, почему бы вам не обратиться к Королеве?

— Вы с ума сошли? Как вы это себе представляете?

Яснир нашелся быстро:

— Утренний выход Королевы. Любой может подать ей прошение! И ваш отец... разве он не может ходатайствовать о вас?

— Он полагает, что я должна по-другому устроить свою жизнь, — с негодованием и обидой ответила Мартина, — что женщине не место в госпитале, среди болезней и крови!

— Возможно, он прав? Страдания и смерть тягостное зрелище! А груз чужой жизни, зависящей от твоего решения?..

— Женщинам не привыкать нести ответственность за чужие жизни! Еще ни одному мужчине не удалось стать матерью! И вы... вы такой же как все! О чем я?! Ведь у вас на родине женщина не имеет своего голоса, она заперта в доме и обязана носить черное покрывало с головы до пят! Странно, что вы еще разговариваете со мной!! — девушка была исполнена решимости сражаться за себя и свою мечту.

— Покрывало называется хеджаб, — ее горячность забавляла Яснира.

— Все равно! Все мужчины одинаковы! И я никогда не выйду замуж! Я не хочу становиться рабой чужих прихотей и желаний! Я хочу и буду сама определять свою судьбу!

— Достойное желание!

Мартина замолчала, уловив изменения в его тоне, и спохватилась, ругая себя за бестактность. Но кто бы мог подумать, что этот молодой мужчина не так давно носил цепи рабства, — вполне реальные, а не воображаемые узы. Цепи... Воображение сыграло с ней дурную шутку...

Но сам Яснир думал совсем о другом.

— Тогда вы действительно должны обратиться к Королеве. Насколько я знаю о ней, ей должно понравиться ваше стремление к свободе и желание приносить пользу людям.

— Вы действительно так думаете? — робко поинтересовалась Мартина, крайне ободренная его поддержкой.

— Что мы теряем, если попробуем?

Мартина не была согласна ждать и дня. Как только у Яснира закончились занятия, они устроились в уголке большого кабинета метра Найгеля, занявшись прошением.

— Скажите, — вдруг спросила она, — а вы видели когда-нибудь Королеву?

— Да, — немного рассеяно отозвался Яснир.

— А... она красивая? — вопрос прозвучал совсем по-детски.

— Не знаю, — признался Яснир, повертев в пальцах перо, — Она же Королева. Мне не приходило в голову ее оценивать с такой стороны.

— А она, по-вашему, великий человек?

— Безусловно, — Яснир ни на секунду не замешкался с ответом, — Она тоже ставит долг превыше всего. Мы отвечаем только за нас самих. Она же несет ответственность за Империю в целом.

— Как странно! Тогда зачем она окружает себя такими ужасными людьми, как Королевский Дьявол?

И тут же сообразила, что сказала.

— По-вашему, Гален Легран ужасен? — невесело усмехнулся Яснир.

— Согласитесь, его трудно назвать человеком, вызывающим доверие с первого взгляда.

— Мне трудно об этом судить. Я обязан Галену больше, чем жизнью!

— Но разве вы его не боитесь? Я бы боялась...

— Бояться?! Гален мой друг! Единственный... У него тоже есть свои слабости, ведь он тоже человек... И он просто удивительный человек!!! — твердо заключил он.

— Это вы удивительный человек! За время нашего знакомства вы еще ни о ком не отозвались скверно. И за такое короткое время вы заставили меня совершенно по-новому взглянуть на многие вещи...

Серьезные голубовато-серые глаза смотрели с интересом и даже восхищением. Они сидели очень близко, почти соприкасаясь локтями, и Яснир ощущал запах ее волос: она не пользовалась духами, но они пахли какими-то травами, вероятно из тех, что женщины используют для ухода, и немножко медицинскими реактивами, впитав в себя запахи больницы, где она часто помогала... Он поспешил прервать затянувшуюся паузу и вернуть свои мысли к составлению прошения.

Метр Найгель вошел в кабинет, улыбнулся на две склонившиеся над столом головы, даже не повернувшиеся на его появление, и тихо вышел, прикрыв дверь.

Направляясь на следующее утро быстрым шагом ко дворцу, Яснир и Мартина успокаивали друг друга.

— С первого раза почти никому не везет...

— Да, если не удастся сегодня, попробуем еще раз...

Никто из них не ожидал того, что случиться. Прокатившееся по довольно внушительной толпе ожидающих волнение, возвестило, что Королева появилась на галерее. Привстав на цыпочки и вытянув шею, Мартина разглядывала приближающуюся государыню. Она впервые видела королеву так близко и та произвела на нее немного тягостное впечатление. У нее было гордое и холодное лицо, суровый взгляд и не по-женски тяжелый шаг. Впечатление усугублялось тщательно забранными против всякой моды волосами и строгим темно синим модестом с высоким воротником, слегка оттеняемым тончайшей фрезой (королева не признавала декольте, — к счастью, только в своем туалете!), из-под которого виднелся белоснежный фрипон, — оба почти не оживленные ни вышивкой, ни драгоценностями — из-за чего она напоминала монахиню.

— Как она молода! — вырвалось у Мартины.

Разумеется, возраст королевы Альберты не являлся секретом, но только тут до Мартины дошло, что Королева всего лет на пять лет старше нее.

Они стояли далеко не в первом ряду просителей, когда Королева, остановившись, обратилась прямо к нему.

— С чем пожаловали, метр Эль Кади?

Яснир был поражен не меньше Мартины, ведь в последний раз Королева видела его несколько лет назад в доме Галена, при весьма специфических обстоятельствах.

— Ваше Величество, — ответил молодой человек, призвав все свое самообладание, — Я сопровождаю демуазель Фонтеро, которая надеялась передать вам свое прошение.

— Фонтеро? — брови Королевы поползли вверх, хотя глаза оставались такими же холодными. Она перевела оценивающий взгляд на Мартину, — что ж, давайте.

Спохватившаяся Мартина поспешно выпрямилась и передала прямо в протянутую руку Королевы прошение, которое они с Ясниром составляли весь вчерашний день. Оно тут же перекочевало в руки человека по правую сторону от нее, и Королева прошла дальше.

— Желаю успеха, метр.

Когда они выбрались из толпы, Мартину ожидало новое потрясение. Перед дворцом шла обычная суета. Сновали слуги, секретари, адъютанты, фрейлины. Подъехала карета, из которой выпорхнула еще совсем молодая женщина с лентой камерстатсдамы двора. Навстречу ей по ступеням прихрамывая сбежал человек в длинном черном плаще.

— Опять приходили просить за кого-нибудь? — улыбнулась дама. Мужчина рассмеялся, небрежно коснулся губами протянутой руки.

— Увы, баронесса!

— Бегите, бегите, — улыбнулась баронесса, — я ведь знаю — вы всегда спешите!

— Счастлив встречей, — собеседник тряхнул черными кудрями.

— До свидания, метр Легран, — статс-дама двинулась вверх по лестнице, а человек в черном шел от административного крыла в сторону замешкавшихся молодых людей.

— Гален! — радостно окликнул его Яснир.

— Яснир! — маг обернулся на голос и подошел к ним, — А ты что здесь делаешь?

— Да вот... — Яснир смущенно пожал плечами, стискивая руку девушки, — Позволь представить тебе демуазель Фонтеро, она подавала королеве прошение.

— Очень приятно! Я видел вас раньше в доме отца, но врядли вы меня помните, — Гален улыбался.

Мартина сокрушенно покачала головой, она еще не оправилась от потрясения, вызванного видом королевы и знакомством с Королевским Дьяволом.

— О чем же прошение, если это не тайна?

— Мартина хочет поступить в Университет, что бы стать врачом, как и метр Фонтеро.

— Ого! — черные глаза мага смотрели на нее с уважением, и это было приятно, — А почему сразу к Королеве?

— Не сразу. Ректорат меня уже высмеял, — сообщила девушка. Говорить с ним оказалось довольно легко.

— Тогда действительно! Думаю, Королева вас поддержит.

— Спасибо, — слышать это от человека настолько близкого к Ее Величеству было гораздо приятнее, и прибавляло уверенности.

— Заходите ко мне завтра, — предложил Гален, — у меня вроде как выдался свободный денек.

— Мы подумаем.

— Хорошо.

Королевский маг оставил их почти бегом, к нему тут же присоединился какой-то человек из канцелярии. Провожающая его глазами Мартина заметила, что маг довольно сильно хромает.

Сиреневая Долина поразила Мартину своей тишиной и уютом, а Гален открытым и гостеприимным нравом. Он очень обрадовался их появлению, — как будто не ждал, — пусть и немного смутился своему домашнему виду: хотя он был и в своих обычных перчатках, но в одной сорочке, и даже позволил себе расстегнуть ворот. И Мартина наконец поняла, почему он носит одежду такого фасона: шею мага охватывал жуткий глубокий шрам, а слева был виден след ожога... девушка уже подозрительно покосилась на перчатки.

Привыкшая к мрачному образу, сложившемуся на основании слухов и сплетен, и видевшая его излишне строгий облик во дворце, Мартина не была готова к тому человеку, который их встречал. С Ясниром они обнялись, как братья, имеющие очень близкие отношения, но давно не видевшиеся свободно. Ее же он приветствовал, так галантно и вместе с тем просто, как не всякий кавалер!

Флигель, он же кабинет и лаборатория, на первый взгляд представлял собой воплощение хаоса.

— Ты когда-нибудь наведешь здесь порядок? — морщась поинтересовался Яснир, уверенно сдвигая ворох книг и бумаг на угол, и выставляя захваченное с собой вино.

— Как-то не досуг, знаешь, — Гален смущенно запустил руку в волосы, — К тому же, только ты мог здесь справиться и не натворить бед!

— Худший бардак — трудно представить! Как ты здесь что-то находишь!

Под изумленным взглядом Мартины Королевский дьявол виновато пожал плечами.

— Может лучше в кухню или в...

— Нет-нет! — замахал руками Яснир, он тоже как видно чувствовал здесь себя свободнее, — Я не хочу беспокоить фру Ханну... Но тебе явно нужен помощник!

В то время как Мартина, отобрав у него нож, резала мясо, метр эль Кади намазывал сыр на хлеб, — посмотрели бы на него сейчас студенты!

— Знаешь, я уже даже не против, — сообщил Гален, вместо стаканов выставляя какие-то алхимические мензурки, — Но у меня почему-то никто не задерживается!

— Потому что ты всегда стараешься устроить чужую жизнь, а не свою собственную! — Яснир обвиняющее ткнул в него хлебом, — Как твоя школа?

— Кошмар! — признался Гален, и достал припасенный для друга мед, — К счастью, демуазель Эренвер предоставила помещение.

— Эренвер... — Яснир снова разлил вино, — Та, которую ты сделал попечительницей приюта?

— Королева, — Гален подозрительно покосился на Мартину, как будто опасаясь, что она выдаст его.

— Мы оба знаем, чья это была идея! — отмахнулся Яснир.

— Ты не видел, какой ужас там творился! Это будет одним из моих кошмаров до гробовой доски! Демуазель Клара и так все время отдает, помогая обездоленным детям, а теперь она еще и будет получать жалование за это... Кто бы мог подумать, что дочь канцлера может испытывать нужду!

— Я слышал о ней. И знаю тебя. Все свое жалование, она истратит туда же, куда и остатки состояния!

— Если это сделает счастливой ее и детей — почему бы нет? — пожал плечами Гален, и посерьезнел, — Королева платит ей за аренду, но для школы это не выход... Мы же затеваем нечто большее... Больше, чем Гильдия!

— Я хочу построить нечто, вроде вашего университетского городка. С учебными корпусами, библиотекой, полноценными лабораториями... Жильем для учеников и преподавателей..., — говорил он, когда они уже шли через сад, — Я обращался к Лейденверу — земли хватит! Долина это ведь не только дом...

— Королеве наверняка пришелся по вкусу такой размах! Если она не имела это в виду с самого начала... — проворчал Яснир.

— Да! — улыбнулся Гален, — но на все это нужны деньги, — и не малые!

Он с тоской посмотрел на друга.

— Тяжко? — посочувствовал Яснир.

— Не то слово! — Гален проговорил едва ли не жалобно, — Ты представляешь меня — директором?! Ну какой из меня наставник? А тем более руководитель! Все, что мне нужно — у меня уже есть!.. А деньги? Финансовые вопросы для меня вообще — темный лес!

Они присели на скамейку, и Гален заметно поморщился, вытягивая ноги.

— Наставником, как раз таки очень представляю! — решительно отозвался Яснир, обеспокоено косясь в его сторону, — Именно наставником, а не просто учителем, вдалбливающим урок в дубовые головы! А для финансов можешь нанять отдельного человека. Могу подсказать многих надежных и честных молодых людей.

Гален, воодушевившийся было, опять сник.

— Ха! Как ты думаешь, кто из твоих студентов пойдет работать к Королевскому Дьяволу иначе, чем под угрозой виселицы? Но идея все-таки хорошая!

— Брось, любой, кто узнает тебя ближе... — Яснир следил глазами за Мартиной, поднявшейся на холм за оградой сада.

— Сколько их было-то... ближе...

Сидящий рядом Яснир сжал его запястье.

— Тебе повезло... — маг указал глазами на девушку.

— Думаешь? — за вопросом стояло куда больше, чем было произнесено.

— Я бы хотел быть у вас шафером! — улыбнулся Гален.

— До этого еще далеко, — сдержано ответил Яснир.

Мартина, возвращаясь после своей пробежки с букетом, все еще не могла отвести взгляд от Королевского дьявола, не уставая гадать, почему его прозвали так. Ее отец, как она вспомнила, тоже никогда не говорил о Галене Легране дурно, и сейчас она понимала его, тем более, что видела глубокую привязанность к избраннику своей души. Ничего страшного в нем не было, и все жуткие истории казались надуманными и глупыми. Не смотря на его шутливые жалобы, чувствовалось, что он рад своему делу. Он выглядел таким обычным, искренним до уязвимости, — что она стыдилась своих мыслей и слов на его счет, и было неприятно смотреть на его шрамы.

— Мы с тобою два невежи! — весело заметил маг, — демуазель Мартина совсем заскучала!

— Вовсе нет! — запротестовала девушка, — Мне просто не хотелось прерывать вас!

День пролетел незаметно, но видимо метр Фонтеро полностью доверял и дочери и молодому коллеге, так что девушку не искали. Позже, когда уже Яснир прощался с нею на пороге ее дома, он вдруг сказал:

— Спасибо вам, Мартина, за этот день!

— О чем вы? Я...

— Гален — единственный близкий мне человек..., — серьезно объяснил он, — Вы были добры и внимательны к нему.

— Вы испытывали меня? — она не могла понять льстит ей это или стоит обидеться.

— Немного! — с тревогой признал Яснир.

Мартина улыбнулась и скрылась за дверью, бросив на него лукавый взгляд. Она не любила лгать даже себе, и отдавала себе отчет в том, что Яснир Эль Кади произвел на нее неизгладимое впечатление с первой же встречи. Он был действительно невероятно привлекательным мужчиной, к тонкому обаянию которого добавлялся окружающий его ореол экзотики и романтики: подробности его биографии обрастали легендами с каждым новым курсом.

Однако Мартина справедливо полагала свой интерес и посещающие ее мысли не слишком достойными. И потому боролась с ними до тех пор, пока не поняла, что ее интересует не только его внешность и слава, но и нечто большее.

Ей нравилась его спокойная твердость, ненавязчивое умение держать себя, безусловный такт и самообладание. Постоянно сравнивая его с окружающими ее мужчинами, она неизменно находила его более достойным. Переживая и перерабатывая это в себе, Мартина внезапно осознала, что чувство, которое она испытывает, можно назвать любовью, — ибо если это не любовь, тогда что же?

Но метр Яснир Эль Кади не спешил признаваться ей в любви, хотя иной раз ей казалось, что его темные глаза смотрят на нее совершенно особым образом. Бывали моменты, когда ей казалось, что он едва себя сдерживает. Но обычно, время бывало упущено, и ей потом думалось, что она выдает желаемое за действительное.

Мартина не была, да и не считала себя красавицей. Но она привыкла к знакам внимания со стороны студентов и молодых коллег отца. И поведение Яснира ощутимо задевало ее самолюбие. Знала бы она, что уже давно целиком заняла его сердце и помыслы!

Что ж, если гора не идет к Магомету...

Лучшего повода, чем положительный ответ, предписание и последовавший затем эдикт королевы придумать было трудно. Окрыленная успехом, Мартина нашла его в просторном кабинете декана Найгеля, что бы поделиться самой счастливой новостью в ее жизни.

— Яснир, я знаю, что без вас, без вашей помощи я просто не решилась бы на такое, — никогда еще Яснир не видел Мартину такой смущенной, — и... я хочу в знак благодарности и нашей... дружбы... вот... Это вам!

Девушка протянула ему круглую шапочку темно-вишневого цвета, сплошь расшитую прихотливым растительным узором и бисером.

— У вас на родине ведь не принято ходить с непокрытой головой, я читала... и старалась...

— Я вижу, — с чувством сказал Яснир, — Не знал, что вы такая искусница!

Мартина залилась жарким румянцем и в этот момент, была чудо как хороша. Любуясь ею, Яснир поклонился на восточный манер, прижимая к груди подарок.

— Примерьте же!

Яснир протянул ей шапочку обратно и склонил голову, приглашая сделать это саму дарительницу. У нее едва не подкосились ноги от нахлынувших ощущений, когда она коснулась его волос.

— Теперь и я должен сделать вам ответный подарок, — задумчиво проговорил Яснир позже, когда они уже покинули Университет, — Хотя не знаю, уместно ли...

Мартина замялась — по правде сказать, и ее поступок можно было счесть вызывающим, а Яснир был более чем щепетилен в таких вопросах, неуклонно следуя всем принятым нормам. Ее это порой невероятно раздражало, хотя такая педантичная склонность, каким-то образом уживалась в нем со смелостью и настойчивостью, которая проявлялась в отстаивании своих взглядов, чего-то по-настоящему для него важного... Должно быть это было последствием адаптации к непривычным, чужим условиям, — практически к другому миру.

— Зная вас, я могу предложить только одно, — продолжал между тем Яснир и указал в сторону книжной лавки.

— О! принять такой подарок незазорно будет и девице самых строгих правил, а не то, что такой возмутительнице спокойствия!

В лавке, закусив губку, Мартина с вожделением смотрела на массивный том анатомического атласа, но книга стоила слишком дорого, поэтому она ограничилась скромным томиком стихов: девушка она или нет?

Каково же было ее удивление, когда вечером с посыльным она получила вожделенный атлас. Хотелось одновременно петь и плакать: он запомнил, и не пожалел потратить свое жалование почти полностью! Кружась по комнате, счастливая Мартина покрывала поцелуями инкунабулу, как другая осыпала бы поцелуями присланные от удачливого поклонника розы.

Эпилог

Юноша застыл перед отцом-настоятелем.

— Святой отец, я не чувствую себя призванным служить Господу, — упрямо повторил он.

— Сын мой, вы молоды и не знаете мира. Все это тлен и суета сует. Я понимаю, свет манит вас, но это лишь козни Диавола.

— Святой отец, позвольте мне покинуть обитель! — Христиан преклонил колени и произнес с жаром, — Я не смогу стать достойным служителем Господа!

— О том не вам судить. И куда же вы собираетесь идти, сын мой? Позвольте напомнить, что даже исподняя рубаха на вас принадлежит обители. У вас нет ни денег, ни родственников.

— Грядет война. Я буду сражаться!

— Вы никогда не держали в руках оружия. Я понимаю ваше рвение, — отец Фарран неожиданно смягчился, — но братья оказывают не меньшую помощь. Сложить голову не доблесть, а глупость. В вас говорит молодая кровь и горячее сердце. Но Господь уже выразил свою волю, когда привел вас сюда.

Подобный разговор происходил не впервые и Христиан обреченно поник, поняв, что беседа окончена. В безнадежной попытке успокоиться, он вышел на стену, — туда, откуда можно было увидеть предштормовое море...

Христиан с тоской следил за утлым рыбачьим суденышком, которое отважно пробиралось среди волн к берегу Родевии. С каждым днем приближалось время, когда он должен будет принять решение. И с каждым днем его разум и сердце все больше этому противились. Мысль о том, что ему всю жизнь придется провести в монастырских стенах, была невыносима. Но с каждым днем все больше крепла уверенность, что его просто не выпустят отсюда. Все доводы и сомнения, которые он раз за разом излагал на исповеди — словно разбивались о гранитную стену.

О железную волю отца Фаррана.

И того, кто упрятал его сюда...

Кто бы он ни был... Будь он проклят!

'Господи! Неужели так многого я прошу? Только уйти отсюда. Уйти навсегда. И никогда больше не видеть опостылевших монастырских стен...'

Принять постриг — значит похоронить себя в келье. И неважно, где она будет находиться — в Сен-Бенедетто или другой обители.

'Господи! Что угодно! Подаяние просить буду! За кусок хлеба работать! Только не эта тюрьма! Все в Твоей воле, так неужели Тебе нужен такой слуга?! Отпусти меня, Господи!!!'