Судя по тому, что я прочел, гражданская война в рухнувшей Российской Империи здесь отчего-то пошла совсем не так, как у нас и продлилась она на год меньше. Нет, белые не победили, их время прошло. Но и красные на определенном этапе выбыли из игры, как единственная противостоящая белым централизованная сила. Зато анархисты и почвенники, а так же разнообразные стихийные социалисты, опирающиеся на крестьянскую и рабочую массу, неожиданно сумели объединиться, организовать правительство народной диктатуры и взять верх. Получился этакий мир победившего батьки Махно и матроса Железняка, растерявших ради победы почти все свои анархические идеалы. Почему так получилось — сказать сложно, имеющейся у меня информации не хватало, а та, что была, вряд ли могла считаться полностью правдивой. Может быть потому, что Кронштадтское восстание произошло раньше и неожиданно оказалось сверхуспешным — матросики-анархисты не стали отсиживаться на острове, как в нашей истории. Не дожидаясь Тухачевского, и пользуясь отсутствием в Питере сильного гарнизона, под руководством переметнувшихся царских военспецов они в три дня выбили красных из Петрограда и организовали единый городской совет рабочих, солдат и матросов без коммунистов. А может и потому, что волна крестьянских восстаний против продразверсток тут была еще мощнее, чем в нашей истории и они нашли общего лидера — некоего Василия Дубровина, которому удалось войти в альянс с казаками на Дону и Махновцами. Ленин не пережил покушения в восемнадцатом году, Троцкий был кем-то застрелен прямо на митинге перед отправляемым на фронт полком в девятнадцатом. О Сталине я вообще ничего не нашел...

Тем не менее, хотя красные оказались не в числе победителей, жить как раньше никто не хотел. Лозунги: "земля крестьянам, заводы рабочим" и "экспроприация экспроприированного", тоже никто не отменял, наоборот, на них все держалось. И, когда народная армия Дубровина разгромила своих противников, был провозглашен РКНС. Нечто вроде социализма тут все же построили. Но не того идейного социализма, который должен был в перспективе перейти в коммунизм, как у нас, а социализма рабочих и крестьянских общин, над которыми встал Наробком, или народный общинный комитет, а там уж и до поста Главного Общинного или "Мирового" Секретаря дело дошло. Занял его тот самый Василий Дубровин, крестьянин из под Тамбова, который почему-то получил великолепное образование и одно время жил в Штатах, вернувшись в Россию во время революции и возглавив крестьянские мятежи. Странная личность...

А дальше, судя по куцым крохам информации, все пошло примерно по тем же лекалам, что и у нас, но со своей спецификой. Сначала, раздав заводы и землю рабочим и крестьянам, объявили РКНС как государство советов народных общин. Дескать, вот так мы теперь на Руси живем, как исстари дедами завещано — одной общиной или Миром, но теперь без всяких эксплуататоров и аристократов, все люди равны. Ну, понятно, что большая Государственная Община состоит из множества мелких — заводских, крестьянских, или даже мещанских, торговых и научных общин. Однако власти РКНС, как и большевики, вскоре уперлись в кучу проблем, связанных с необходимостью индустриализации, нехваткой продовольствия в городах и преодолением разрухи. Им тоже пришлось вводить НЭП и устраивать политические чистки в тридцатых, под которые попали сначала анархисты, затем некие "левые уклонисты", а затем и прочие, особо упорствующие в непонимании линии партии товарищи. В сельских общинах постепенно ввели круговую поруку и твердые задания по сдаче зерна, заменив ими продналог и понемногу превращая деревенские общины в те же колхозы. Создали рабоче-индустриальные народные общины, занявшиеся строительством флагманов промышленности. Только основных видов общин в РКНС было под сотню — с ходу не разберёшься.

Тем не менее, они там как-то потихоньку справились, страна пришла в себя... Тем более, что о мировой революции вожди в РКНС не грезили, диалектический материализм не особенно уважали, а строили некий "рай для трудового народа", где человек человеку друг и брат, орудия производства общие, все трудятся на благо общества, сообща повышая его благосостояние и становясь при этом богаче и счастливее сами. Церковь здесь так жестко как у нас не разгоняли, бывших из "эксплуататорских классов" при условии "общественного покаяния" и конфискации почти всего имущества переписывали в общинники, выделяя им пай и долю. Также разрешили небольшие артели и кооперативы, с условием, что их все их члены являются добровольными пайщиками и не эксплуатируют наемный труд. В РКНС, как и у нас, пережили вторую мировую войну, запустили в середине шестидесятых первый в мире спутник и первого в мире космонавта...

Понятно, что подобная конструкция должна была как-то идеологически обслуживаться и направляться, поэтому уже в середине двадцатых годов была создана Партия Народного Счастья, ставшая кузницей управляющих кадров в РКНС. Кандидат в ее члены должен был заявить, что он готов отринуть частнособственнические инстинкты и отныне всецело служить трудовому народу. Далее его кандидатура выносилась на обсуждение и, в случае положительного решения, он навсегда терял свой пай и место в общине, что для этого мира было, видимо, очень серьезно. Зато отныне он мог сделать карьеру на руководящих постах в армии и правительстве. Или не сделать, тут уж без гарантий... Вообще Партия Народного Счастья, напоминала мне монашеский орден — к ее членам выдвигались особые требования, вроде личного нестяжания, кристально честного морального облика и незапятнанной репутации. С другой стороны, борцы за народное счастье были неподсудны обычным судам, а их проступки разбирали их собственные "братские комиссии" и "старшие учителя". Но точной информации, как водится, не хватало. Странное по ту сторону перехода Полессы было общество — вроде и социалистическое, а вроде и нет — не поймешь. Честно говоря, после всего прочитанного и увиденного мне захотелось на него посмотреть хоть глазком...

Уходили мы наутро, по холодку. Прошерстив склады, Мотя нашел нам комплекты условно гражданской одежды. Петрович оставил себе гимнастерку в условно-гражданском варианте, с карманами, я остановил свой выбор на белой нательной рубахе-косоворотке, коричневой шинели из дешевого сукна и хромовых сапогах... Различались мы с майором и цветом штанов: он в серых, а я в синих. Нашлись для нас также и рюкзаки типа "Сидор". Вид у нас был вроде как ничем не примечательный — простенько, но чистенько. Но это лишь на мой взгляд, а там — кто его знает... По ID пока ничего не пробить, подробную информацию можно будет получить лишь на той стороне. Ладно — программа минимум — перенестись и осмотреться, ЛКР, если что выручат, а прыгнуть в РФ или в мир Хей я смогу вообще из любой точки, если рядом хватает открытого пространства.

Шагая по тропинке на железнодорожной насыпи, мы углубились в сосновый лес, чистый и светлый. Но уже через пару минут и какую-то сотню метров все неуловимо изменилось. Сосны неожиданно встали вдоль насыпи стеной, гуще, чем в самом густом ельнике. Ветви и кроны деревьев закрыли от нас небо, сзади во мраке заклубился туман, а впереди замаячило что-то светлое... Мы внезапно оказались в сомкнувшемся лесном тоннеле, из которого нельзя сделать ни шага влево или вправо, настолько густыми были деревья и кусты. Можно было лишь идти вперед, по пропадавшей на глазах тропинке к манящему таинственному зеленоватому свету.

— Это и есть твой переход? — удивленно спросил я Петровича.

— Ага, — озираясь с интересом вокруг, ответил он. — Переход между мирами модернизированный, Кощейской конструкции. Шагай вперед, студент. Кому положено, тот пройдет по нему в другой мир, а кому не положено...тот из него никогда не выйдет или его просто не найдет.

— Ясно, — кивнул я головой и зашагал вперед, к свету. Еще десяток шагов, затем еще десяток и...

Неожиданно светло стало повсюду, а лесной тоннель исчез как его и небывало. А еще...вокруг было самое настоящее лето. Мы с Мотей неожиданно вышли из небольшого смешанного леска прямо на разогретую ярким солнцем лесную опушку. Сверху простиралось пронзительно — голубое, с редкими облачками на горизонте небо, вокруг буйствовала всеми оттенками зелени молодая листва, пели птицы, а под ногами в траве росли полевые цветы. Впереди виднелась обшарпанная автобусная остановка у порядком побитой асфальтовой дороги, за ней вспаханное поле с какими-то зелеными ростками.

"Переход завершен", — просигнализировал мне спешно открытый ID. "Координаты мира сохранены". Приехали.

Глава 13. Общинный рай.

— Лето... — повертев головой по сторонам, неопределенно сказал Петрович. — Не, ну надо же! Везде зима, а тут у коммунаров теплынь, цветочки-лютики. Точнее не лето, а поздняя весна, — еще раз внимательно осмотревшись, сделал вывод военный. — Зелень слишком свежая и посевам в поле пока до урожая далеко.

— Ага, — согласился с ним я. — Только не у коммунаров, а у общинников, будем точны в терминах, — с некоторым облегчением я стащил с себя свою шинель, и, свернув, спрятал ее под ближайшим кустом. Мотя со своей гимнастеркой выглядел еще туда-сюда, но я в шинели на почти тридцатиградусной жаре смотрелся предельно глупо. — И сдается мне, мы не в Подмосковье. Где ты в Подмосковье видел такие здоровенные пирамидальные тополя? И березок не видно, все больше ясени и акации...

— Скорее тут вообще лесополоса, — хмыкнул бывший майор, осматривая вытянувшийся вдоль асфальтовой дороги лесок. — Местность на юга похожа, может Волгоград, а может Ростовская область или Краснодарский край. Однако...

— Тогда, пойдем к остановке прогуляемся. Раз уж попали, грех не осмотреться, — махнул я рукой в сторону дороги.

Мы не спеша двинулись вперед и вскоре добрались до цели, обойдя остановку сзади. Укрывшись под крышей — козырьком от жаркого солнца, на деревянной скамейке внутри сооружения сидела бабка в бесформенном сером платье с мешком у ног и пожилой мужик в потрепанном пиджачке. Рядом с ним стоял обтянутый отслоившейся местами мешковиной фанерный...чемодан? Сундук с ручкой? На нас парочка покосилась с некоторым интересом, но никто не сказал ни слова. Во всяком случае, на месте от удивления аборигены не подпрыгнули и то хорошо...

Объявление на остановке гласило, что она носит непритязательное название "пятьдесят второй километр" и тут останавливаются маршруты тридцать второй и сорок первый. Бездна информации однако... Пришлось отойти подальше от аборигенов, после чего я тихонько шепнул Петровичу, что займусь сбором информации и открыл ID. Оставалось лишь понять, какие следует задавать вопросы, чтобы получить на них верные ответы. В этом главная проблема — когда не знаешь ничего, то и спрашивать сложно, магия дает лишь конкретные ответы на прямые вопросы, анализировать информацию за тебя никто не будет. Да и ЛКР следовало беречь.

В течение нескольких следующих минут мимо нас по дороге проехало всего десятка два машин. Из них большинство — грузовые, причем вид у них был, скажем так, не ультрасовременный. Линии обводов угловатые, без всякой аэродинамической зализанности очертаний, кабины и кузова небольшие, порою вообще с деревянными бортами. Не древние полуторки, конечно, но и не современные мощные "фуры". До размеров "КАМАЗа" дотягивала лишь одна машина из десятка. Дизайн несколько непривычный, но все равно — стиль ретро, семидесятые. Редкие легковые автомобили ушли от грузовиков недалеко — даже старая "Волга" смотрелась бы среди них иностранной красавицей. Небогато жили общинники, что там говорить. И с личным автотранспортом у них, похоже, негусто.

А затем показался Он! Лязгающий коробкой передач, медленный, с трудом заползающий в небольшую горку автобус, неуловимо напоминавший своими обводами что-то смутно знакомое из глубокого детства. Табличка за треснувшим лобовым стеклом указывала, что движется он по маршруту номер тридцать два, от СКО "Светлый труд", до пригородной станции "Соленовская".

— Да это же практически ЛИАЗ, — тихо удивился рядом со мной Петрович. — Тот самый, с сиденьями из кожи молодых дермантинов. И цвет классический, желтый. Прямо ностальгия...

— Раз такое дело, прокатимся, — решился я. — Может до города доберемся, посмотрим что там и как? ID подсказывает, что от станции до Миродара не так уж далеко. А от Соленовской в город электрички ходят.

Внутри автобуса было жарко, душно, пыльно и тряско, кондиционер в нем, похоже, давно сломался. На заднюю площадку сквозь раскрывшиеся с лязгом двери мы втиснулись не без труда, и нас тут же обступили со всех сторон, прижав мешками и сумками. Я постарался протиснуться к окну, что удалось не сразу — автобус был набит практически битком. Как ни странно, одежкой мы с Петровичем не так уж выделялись — народ по большей части был одет неброско, дачников в шортах и футболках не попадалось, преобладали рубахи, пиджаки и мешковатые штаны, а у женщин — глухие блузки и длинные юбки. Гимнастерки как у Петровича тоже встречались.

Не то, чтобы давка в транспорте была для меня чем-то новым, в метро в час пик и хуже приходилось. Но тут я несколько "поплыл", очень уж обстановочка вокруг была атмосферная... Пока я, прижавшись к поручню у стенки, спрашивал совета у ID, быстро сориентировавшийся в этом бедламе Мотя создал, не иначе как за ЛКР, местные деньги, и сунул пожилой соседке за нас двоих один рубль, передав за проезд до станции. Точнее, "Один Трудовой Рубль", — на коричневой купюре с нарисованной пашней и трактором было написано именно так. К моему удивлению, обратно от кондукторши нам по живой цепочке рук вернулось два билетика и двадцать "трудовых копеек" сдачи одной монеткой — все без обмана.

Во время дороги я пытался внимательно слушать разговаривающих вокруг соседей. Получалось плохо — лязгающий шум мотора заглушал человеческую речь, все сливалось в один гул. Но подслушанные обрывки разговоров были в целом понятны, люди говорили по-русски, какого-то резкого акцента в речи аборигенов не чувствовалось. Попадались, правда, непонятные, смутно ассоциируемые не пойми с чем слова и обороты, вроде: "у Палыча на новпае одни кушери, а Мир постановил брать как с трудовика", или "наши Зинка с Новичихой заскублись, из-за Митяя-шофера со станции, а тот с Катькой гуляет. Так эти дуры на него жалобу в общинный сход подали. Коллективную".

Примерно через полчаса, на конечной остановке, мы наконец покинули наш рыдван, и я не пожалел сорока ЛКР, чтобы стереть память о встрече с нами у встреченной на остановке парочки и у всех соседей по автобусу. Цепочку свидетелей, которая способна привести возможное следствие к точке перехода следовало зачищать наглухо. Но дальше можно было и рискнуть — если чистить так же тщательно следы дальше, можно остаться на мели, никаких ЛКР не хватит. Да вроде мы не так уж и выделялись...

На небольшой площади перед станцией хватало народу. А вот торговля была не развита — ни тебе ларьков с кока-колой в бутылках и сникерсами, ни холодного баночного пива с чипсами, ни мороженого. Лишь бабки торгуют пирожками и молоком у входа на перрон, а метрах в тридцати от них стоит магазин под вывеской "Государственный съестной и бакалейный припас", а поодаль от него "Общинная пивная". А еще тут...нету пластика. Совсем. Ни пластиковых отделочных панелей на домах, ни пластиковых пакетов в руках у граждан, ни каких-нибудь завалящих контейнеров для мусора или синих туалетных кабинок. Почему-то это мне бросалось в глаза еще сильнее, чем ретро-одежда граждан.