Звездолет "Иосиф Сталин"

СССР. Москва.

Май 1928 года.

...Солнечный луч, пройдя сквозь хрустальный графин с водой, расплылся на столе Федосеева начальника разноцветной лужицей — желтой, зеленой, синей.

— И цвет тот же?

— И цвет, и звук. Такое ни с чем не спутаешь. А перед этим он что-то с установкой сделал и та развалилась.

— Развалилась?

— Развалилась...

Болеслав Витольдович покачал головой, но в этом движении Федосей уловил не злость, а облегчение.

— Вот, Федосей, это вот и есть потеря бдительности. Одного врага просмотрели — и какую тот беду учинил... Кто это? Выяснили?

— Конечно. Радист с "Троцкого". Как он все проверки проходил сейчас разбираются. Товарищу Демьянову нынче не позавидуешь.

— Как же он на нижнюю палубу пролезть-то смог? Там же, наверное, часовые кругом?

— Это я потом уже догадался. Все просто. Спустился по веревке и аппарат там же спрятал. Тут другое интересно... С таким аппаратом он мог бы уничтожить и саму платформу.

— Мог бы... — согласился шеф.

— Почему ж тогда не уничтожил? Народное добро пожалел? Не верю я этому... Получается, сообщник у него там имелся. Или сообщники.

— Ты с тверскими товарищами этой мыслью поделился?

— Они до этого и без меня дошли.

— Получается, правы мы оказались?

— Получается так. Мне теперь нужно....

Один из телефонов мягко тренькнул. По тому, как Болеслав Витольдович поднялся и одернул гимнастерку, Федосей понял, — не простой телефон звонит и оборвал фразу на середине.

— Слушаю, Артур Христианович.

Быстрый взгляд на Федосея.

— Да тут. Хорошо...

Трубка опустилась на рычаг.

— Ты, я смотрю, у нас нарасхват.

Малюков смотрел непонимающе.

— Полчаса тебе чтоб поесть и бегом на Лубянку, к товарищу Артузову на инструктаж для выполнения специального задания.

Красвоенлет хотел, было спросить зачем, но сдержался. Работа в ЧК отучила задавать праздные вопросы. Все равно, что нужно и так разъяснят, а что не нужно — хоть в ногах валяйся — не скажут. Только и откликнулся:

— Служу трудовому народу....

До Лубянки тут рукой подать.

Справа, с Лубянской площади, сквозь чисто вымытые окна бывшего страхового общества "Россия" в коридор лился весёлый солнечный свет. Стараясь не наступать на крестообразные тени оконных переплетов, Федосей отошел от стола дежурного и двинулся, выглядывая таблички на дверях. В своем реглане он смотрелся тут странновато, и взгляд дежурного чекиста ощутимо царапал авиатору спину. Хотя такое уж это место — Лубянка, что ходило тут множество самых разных людей и авиаторов, и кавалеристов, и даже контрреволюционеров.

Под бдительным взглядом Федосей дошел, наконец, до нужной двери, оглянулся. Чекист кивком подтвердил, правильно, мол, и не опустил глаз, пока незнакомый летун не скрылся за дверью.

За первой оказалась вторая, так же добротно обитая "чертовой кожей", а только за ней — кабинет товарища Артузова.

Почти половину комнаты занимал огромный стол, за которым уже сидели двое.

Федосей не успел оглядеться, как оттуда прозвучал уверенный голос.

— Знакомьтесь, товарищи.

Не вставая из-за стола, а только оторвавшись от бумаг, хозяин кабинета устроившийся за поперечиной Т-образного стола показал рукой на сидящего по левую руку незнакомца. Тот расположился спиной к окну и лица Федосей не разглядел. Темненький какой-то... Кабы не негр...

— Это товарищ Деготь. А это...

Такой же небрежный жест в сторону Федосея.

— ...это товарищ Малюков.

Федосей дернулся, было поинтересоваться что такое "деготь" — кличка или фамилия, но сообразил — раз его назвали по фамилии, то и нового товарища так же.

— Присаживайтесь. Я сейчас освобожусь.

В два шага Федосей добрался до стола, но гостеприимство хозяина на этом иссякло. Опустив голову, он снова уткнулся в бумаги. Работал...

Бумаг, вперемешку с газетами на французском и немецком, на столе лежало множество. Упершись в них локтями в сатиновых нарукавниках, товарищ Артузов что-то быстро писал железным ученическим пером. Глаз выхватил "с учетом изменившихся обстоятельств работу по индийскому направлению считаю...". Федосей отвел глаза. На всякий случай. Любопытных в ОГПУ не любили. Точнее не любили тех, кто направлял любопытство не в ту сторону, куда нужно.

Выбрав стул, сел на другую сторону стола, напротив разглядывавшего его незнакомца, положил фуражку на соседнее сидение, огляделся. Нет. Не негр. Наш товарищ. Может быть цыган? А вокруг не богато... Стол для совещаний с десятком жестких, под парусиновыми чехлами, стульев вокруг, графин и несколько пепельниц явно оставшихся от прежних хозяев. Сейф в углу и огромные, в гвардейский рост, часы при входе. Гляделись они так неподъемно, что ясно становилось — именно они и являются настоящими хозяевами кабинета. Люди в их окружении менялись, словно в царской свите, а сами они наверняка стояли тут от рождения и простоят до самой смерти... И умрут вместе со зданием..

Через минуту хозяин положил ручку в чернильницу и, сплетя пальцы, посмотрел на гостей.

— Ну, раз уж мы все тут перезнакомились, то давайте займемся делом. Задача перед вами простая. Вам, товарищи, нужно будет поехать в Германию и привезти оттуда одного человека.

Он поддернул нарукавники, став на мгновение похожим на потерявшегося в коридорах страховой компании старорежимного бухгалтера.

— Поручение, простое. Что называется для двоих старичков.

Артузов посмотрел сперва на одного, потом на другого, словно прикидывал, подходят ли гости по возрасту для такого дела.

— Похитить? — после секундного размышления уточнил Деготь.

— Для каких двоих? — поинтересовался Федосей.

Хозяин ответил сразу обоим.

— Для глухого и слепого. Даже такие вдвоем справятся. А похищать никого не нужно. Нужно встретиться и проводить. Товарищ немец хочет приехать к нам в СССР.

— Если все так просто, то вполне можно было бы и одним старичком обойтись,— пошутил "цыган".

— Останься у меня прежние старички, может быть, я и одним обошелся бы, — жестко ответил Артур Христианович. — А так приходится вас вдвоем посылать...

СССР. Ленинград.

Июнь 1928 года.

... Вокзальные фонари, словно устав от бесконечного стояния на одном месте, вздрогнули, качнулись и потихоньку, со скоростью ленивого пешехода двинулись назад, утаскивая с собой пятна желтого электрического света. За темно-красными занавесками в окне мелькнули спины белофартучных носильщиков, отголоском недавних политических потрясений пробежал мимо плакат с карикатурным изображением не то Келлога, не то Бриана, а потом остался только чистый, выметенный ветром и метлами перрон...

А потом и его не стало.

Лязгая буферами, поезд, набирая скорость, катился мимо привокзальных построек — водокачек, бункеров, будок и пакгаузов, покидал колыбель Октябрьского переворота — город Ленинград.

Федосей не отрывая взгляда от окна, уселся. Ехать им предстояло совсем недалеко — к бывшим соотечественникам, ныне же поданным Финской Республики.

Напротив, на плюшевом диване, оставшимся, похоже еще с дореволюционных времен, сидел новый товарищ и напарник.

Его экипировали не хуже. Из мрачноватого мастерового, стараниями интендантов и парикмахеров ОГПУ он превратился в солидного представителя Наркомата путей сообщения, следующего в тот же Стокгольм на переговоры с фирмой Эриксона о покупке шведских паровозов для СССР.

Глядя на окружавшую его роскошь, Федосей размышлял, что может быть это не так здорово как мчаться на аэроплане, но свои плюсы у этой жизни, безусловно, есть.

Чужие документы означали необходимость жить чужой жизнью, и ничуть не кривя душой, Федосей мог признаться, что новая жизнь ему нравится. Документы на имя инженера Швельдовича, солидного человека, посланного в командировку такой солидной организацией как Наркомпрос, диктовали новый образ жизни. С хорошей одеждой, увесистым золотым перстнем на безымянном пальце левой руки, толстым бумажником, в котором вместе с совзнаками лежали английские фунты и швейцарские франки и неподъемным кожаными чемоданом...

— Ну, что, заглянем в ресторан, товарищ инженер?

Коллега и не подумал отказаться, и они просидели в вагоне ресторане до самой Финляндии. Когда за плюшевыми занавесками мелькнула пограничная станция, путешественники вернулись в купе и без помех прошли паспортный контроль.

В Хельсинки маленький, юркий "рено" доставил их на аэровокзал, прямо к причальной башне дирижабля "Хельсинки— Берлин". Федосей мысленно одобрил выбор кураторов, планировавших маршрут. Продукция фирмы "Люфтшифбау Цеппелин" отличались надежностью и комфортом. Причем комфортом в первую очередь.

Простым советским инженерам такой комфорт оказался бы не по карману, потому на борт они поднялись уже в совершенно ином качестве — не как советские инженеры, а под личиной успешных немецких коммерсантов, по делам спешащим в столицу Германии и достаточно обеспеченными, чтоб оплатить скорость и комфорт путешествия.

Мысль о комфорте притащила за собой следующую — насколько же важен, видимо, этот неизвестный немец для Страны Советов, если все это делается ради него. Озвучивать свои мысли Федосей не стал. Возможно товарищ знал больше и выглядеть дураком в его глазах не хотелось.

Но он ошибался.

Мысль о том, что можно бы путешествовать и с меньшим размахом, закралась и голову Дегтя, но, так и не поделившись с товарищем сомнениями, он, как и Федосей решил, что наверху, откуда исходят директивы, виднее.

В Берлине они пересели на аккуратный германский поезд, который привез их в аккуратный городок с университетом.

Германия. Геттинген.

Июнь 1928 года.

Чистый перрон, бдительный шуцман, удаляющийся свисток паровоза. Прибыли.

Глядя на тихий, залитый солнцем Геттинген никому и в голову не могло прийти, что живут в нем в принципе, те же самые люди, что совсем недавно развязали Мировую войну. Чистенькие улицы, спокойные, улыбающиеся горожане, неспешно идущие по своим мирным делам по Вильгельм-Веберштрасе или сидящие в садиках перед аккуратными домиками. Европейские чистота и порядок. Вместо сухой пыли, как это непременно случилось бы в Российской провинции, ветер нёс по городу звуки одинокого колокола с готической башни Якобкирхе и запах чего-то съестного.

Оставив вещи в гостинице, посланцы страны Советов не торопясь прошлись по городу, удивляясь веселым молодым лицам. Жизнь в городе кипела, и они отошли в сторонку, чтоб посмотреть на неё из пивного зала на центральной площади.

Дождавшись, когда кельнер составит с подноса кружки и отойдет, Деготь, обежав взглядом площадь, сообщил.

— Похоже вон тот дом.

Гости Геттингена сидели за столиком уличного кафе, полосатым тентом отгородившего своих посетителей от жаркого июньского солнца. Своей респектабельностью они несколько выделялись из заполнивших кафе студентов из университета Георгии Августы, но заинтересованного взгляда проходившего мимо шуцмана не удостоились. Выглядели они солидно, по-профессорски, а профессура университетского городка пиво уважала еще тех пор, когда сама училась в этих стенах. Традиция...

— Напомни-ка адрес.

— Николаусбюргервег, дом два.

Дёготь прищурился, читая название на эмалевой табличке. Домики вокруг стояли разные, но объединяла их не архитектура, а какая-то заграничная чистота. В России, и теперь похожей со стороны на разворошенный муравейник, такие домики можно встретить теперь разве что на страницах сказок братьев Гримм в исполнении дореволюционных издательств.

Нужный им дом выходил окнами на площадь. Одноэтажный, с четырьмя окнами под красной черепичной крышей он двумя окнами выходил на площадь, а два других едва проглядывали сквозь заросли цветущего жасмина. Входную дверь с блестящей табличкой ничего не загораживало.

— Точно. Он... Неудачно стоит...

— Для кого не удачно?

— Для тех, кто туда заходит. Все на виду. Не спрячешься.

Он покрутил головой, задумался.

— В таком доме неверную жену поселить хорошо... Все видно. Кто пришел, когда...

— Зачем... — хохотнув, подхватил Федосей и уже серьезно поинтересовался. — А ты от кого собрался прятаться? Мы тут почти официально. Зайдем к человеку для разговора. И выйдем.

— Если дадут...

Деготь и правда так считал. В страну они вошли чисто, нигде не наследив. Постороннего интереса к себе они не чувствовали и каждый раз проверяясь не обнаруживали слежки. Кураторы постарались на совесть, но понимая, что все идет, как и должно идти, не мог избавиться от ставшей чертой характера подозрительности. Да. Все хорошо. Но разве это не подозрительно?

Владимир Иванович положил ногу на ногу и с удовольствием отхлебнул из кружки. Почти настоящие документы давали чувство безопасности, только звоночек, что тренькал где-то внутри, не давал расслабиться. При всей благостности что-то шло не так.

— Да это я так. Умозрительно...— давя в себе паранойю, объяснил он. — У меня, если хочешь, сейчас не мозги работают, а условные рефлексы.

Он еще приложился к кружке и добавил. — А теперь уже, может, и безусловные...

Ополовинив кружку "гёссера" он поставил оседающее белой пеной стекло на стол и сказал по-русски, благо столик стоял с краю, да и студенты шумели так, что ничего слышно не было и в двух шагах.

— Смотрю я вот на этот домик и думаю, как из него можно мышеловку сделать.

— И что, можно?

— Легко... Посадить людей вон там и там.

Рука его дернулась показать, где именно должны сидеть люди, но только дернулась. Секунду спустя он, продолжая задержанное движение, поднял кружку, обмакнул в пиво губы, покачал восторженно головой, словно только-только распробовал пенный напиток и вполне буднично добавил.

— Так они там и так сидят.... Без моей подсказки. Вот так штука...

Один читал газету, небрежно посматривая поверх листа. Второй со скучающим лицом смотрел сквозь струи фонтанчика, украшавшего площадь. На лице — усталость от бестолковой работы. Время от времени он шевелил крыльями большого носа — старался уловить запах жасмина.

Деготь поднял кружку и, словно любуясь напитком на свет, еще раз осмотрел площадь. Брови его сошлись, избороздив лоб морщинами.

— Может быть это и случайность только не верю я в такие вот случайности.

Они допили заказанное пиво и заказали еще по кружке, наблюдая за людьми на площади. Закончив с ними, полчасика погуляли по городу, осмотрев нужный дом с обратной стороны. Вернувшись на площадь, посланцы Москвы не увидели изменений — все оставалось по-прежнему. К этому времени стало окончательно ясно, что личность профессора интересует не только гостей из СССР. Вокруг домика расположились, по крайней мере, три человека. Они сидели так, что видели и дверь и окна, выходящие на боковую улицу.

— Нет, дружок, очертя голову мы в этот пряничный домик не полезем. Тут серьезные люди сидят. Профессионалы. А нахрапом их не взять, — сказал Дёготь.— Придется хитростью...

... Посмотреть со стороны — так ничего интересного. Ну, идут два работника фирмы "Мюр и Делиз", ну несут ковер. Не один, правда, а целых два. Ну и что, событие это какое-нибудь из тех, о которых говорят "из ряда вон"? Да ничего подобного! Всего на всего картина эта означает, что дела в благословенном фатерлянде налаживаются, раз кто-то может позволить заказать себе хороший турецкий ковер. Точнее два турецких ковра.