... Пеппи колотит хулигана, приставшего к маленькому Вилли. Плюс сто. Но не отводит Вилли домой, к маме. Минус шестнадцать. Итого минус 5167
... Пеппи дерется со своим будущим мужем. Какое у нее злое лицо. Минус сто. Вот ей подставили подножку и она падает, поднимается. Ну просто обезьяна, оскалившая рот! Минус пятьдесят. Кидается с кулаками, ставит подножку сама, садится верхом на обидчика и лупит Кнута, тот просит пощады, а она жарит и жарит! А потом его долго будут дразнить, за то, что его побила девчонка! Будущего мужа. Минус триста сорок пять. А дальше... Итого минус 9839
... Пеппи защищает Герду от издевательств. Плюс восемьдесят девять. Итого минус 10238.
... Мать плачет. Соседки жалуются на Пеппи, лица у них не такие сердитые, как ей казалось в детстве, а даже сочувствующие. "Мы заботимся о вас и о вашей дочери". Мать плачет. Минус двести девяносто девять. По дороге домой мать выговаривает ей, а у Пеппи мысли только о посте наблюдения за шпионами, который они сделали на чердаке у маленького Вилли. Скорей бы эта зануда отпустила ее. Мать плачет. Минус пятьдесят три. Итого минус 12675.
... Пеппи с родителями идет в церковь в новом платье. Ну что ей стоило потерпеть? Всего один час. Нет, она изнывает. Она злится. Минус двадцать. Ой какие злые мысли! Минус двести тринадцать. А что она делает с платьем! Зачем руку в карман засунула и дырку там пальцем сделала? Умышленно! Минус двадцать! А теперь о столб почесалась украдкой, ну и что, что чесалось, могла ведь и потерпеть! Минус девять. Итого минус 13472.
... Пеппи находит и возвращает кошелек, который потеряла соседка, фру Торнефельт. Плюс сто тридцать баллов. Итого минус 14100.
... Оказывается, ее одноклассница Грета хотела с ней подружиться, но Пеппи было совершенно наплевать на всех девчонок, кроме Анники и Герды. А Анника просто пыталась использовать Пеппи в своих интересах. Дурочка ты, Пеппи. Минус пятьдесят семь. Итого минус 15001.
... Мать узнала, что отец погиб. Пеппи так нужна ей. Но Пеппи ушла куда-то с утра и ничего на сказала матери. И вот теперь мать колотит, как в лихорадке. Ей пришло на ум, что сейчас придут и скажут, что с ее дочерью тоже случилось что-то страшное, что-то непоправимое. Как можно было так поступать? Минус триста. Итого минус 16287.
Да неужели она была таким чудовищем?! Неужели в ней не было ничего хорошего?! Минус триста. Итого минус 16993.
... Мать забилась в уголок дивана. Она укуталась в порванную шаль и плечи ее горестно вздрагивают. Пеппи снова переживает эти тягостные минуты, когда она не знала чем помочь матери. Ну почему она не могла подойти к ней? Лицо Пеппи выглядит тоскливо-надменным. Пеппи медленно рассматривает сама себя. Уголки губ опущены, глаза бегают. Топчется на месте. Ни взад, ни вперед. Тьфу. Минус тысяча. Какое наплевательство на родную мать. Пеппи разворачивается и уходит. Мать рыдает в голос. Полное бесчувствие. Чудовищно. Чудовищно. Минус тысяча. Итого минус 17206.
... И сколько раз еще то же самое. Минус тысяча. Минус тысяча... Итого минус 19206.
... Пеппи кричит на дядю Августа. Она больше не может выносить его присутствия. Но почему, он ведь не сделал ничего плохого. Минус десять. Пеппи видит с близкого расстояния, как она ужасна. Она даже не слышит, что говорит, она видит свой довольно большой широко открытый рот, напрягшиеся, медленно изгибающиеся губы, оскаливающиеся зубы с крупными передними резцами, толстый язык, переваливающийся в зеве. Омерзительно. Так вот какая она была. Минус пятьдесят. Итого минус 19353.
... Пеппи плачет на чердаке, глядя в небо. Какая глупость. С чего она решила, что небеса ее любят? Минусов нет.
... Пеппи звонит подруге, а в это время ее ребенок один в комнате и пытается засунуть игрушку в рот! Какая возмутительная невнимательность к собственному ребенку! Если она болтала еще минуту, сын мог бы и погибнуть! Минус пятьсот! Итого минус 20155.
... Пеппи бежит в аптеку за лекарствами для детей. Плюс двадцать баллов. Итого минус 21483.
... Пеппи ругается с мужем. Ее не остановить. Дети испуганно притихли. Минус сто. Итого минус 23877.
... Пеппи ободряет Герду перед ее отъездом на работу в госпиталь. Герда прожила из-за этого никчемную жизнь и погибла. Минус триста баллов. Итого минус 28552.
... Пеппи кричит на мать. "Ты что, хочешь, чтобы Ингрид походила на тебя, старая курица?!" Итого минус 32869.
... Пеппи звонит подруга. Она делает вид, что не слышит телефона...
* * *
— Стоп, — закричала Пеппи, — Стоп!
— Что, самой противно? — спросил до сей поры молчавший бог справа. На его лице появился легкий интерес. — Особой надобности смотреть не надо, уже набрано минус тридцать девять тысяч семьсот восемьдесят восемь очков. Большая часть жизни просмотрена, есть маленький шанс, что ты исправишь ситуацию несколькими грандиозными поступками. Но ты ведь сама все понимаешь. Ты сама себя судила. Так что, если ты уже сама согласна ...
— Да вы что?!! Я — не согласна!!!!!
— Не согласна? — разочарованно спросил бог справа, — ну и ладно.
И заснул. Двое других переглянулись, и басовитый в центре спросил:
— Ну и с чем ты не согласна?
— Я не согласна ни с чем. Это монтаж! Я поняла, это самый обыкновенный монтаж! Вы выбираете события, в которых я выгляжу злой и глупой дурой! Они выглядят так, как никогда не выглядели в жизни!
— Ты сама выбираешь поступки, ты сама рассматриваешь их, нечестивица, и они не нравятся тебе! Да они со стороны выглядят не так, как казалось тебе в твоей нечестивой жизни. Теперь ты видишь, какой ты была в глазах других, а значит на самом деле.
— Ну нет, я не такая дура, как вы думаете. Я давно догадалась о ваших методах. Монтаж и пиар. Вот чем вы все занимаетесь, чтобы казаться имеющими право судить. Только вот зачем это вам?
— Что за ересь? — бас раздраженно спросил соседа слева. Тот раздраженно пожал плечами и открыл было рот.
— Нет, не ересь. Я поняла. Это всего лишь выглядит, что я выбираю свои, блин, деяния. События несутся одно за другим так шустро, так что большую часть я не успеваю толком оценить. И вдруг, ни с того ни с сего, поток событий начинает замедляться. Я само собой присматриваюсь к этому событию. И вот оно, я снова что-то делаю не так, как полагается. Только на Земле этому всему было объяснение, какие-то взаправдашние предыстории, а тут все оборвано. Отдельные куски из моей жизни, недавние к событию дела, а тем более многолетние разборки — просто не считаются! Я вынужденно оцениваю то, что вы подсовываете! Или вот еще прием: идут, идут события, и вдруг что-то я вижу из какого-то интересного положения, или с крыши дома, или откуда-то совсем снизу, как будто из-под башмаков. Само собой я опять начинаю присматриваться, а что же это такое интересное, и тут — бац! Опять двадцать пять, опять я бесчувственная, грубая, невнимательная, хуже нет! И так почти везде, что-нибудь да придумано! Ловко вы меня заманивали в капканы!
— Ты спасаешь свою жалкую никчемную жизнь, — раздраженно пробасил центральный судья. Он вдохнул:
— Еще, пожалуй, визжать будешь перед смертью.
Левый брезгливо поморщился.
— Все себя защищают, — на секунду проснулся правый судья, — бедолаги. Нашкодят, а умирать не хотят.
И снова погрузился в сон.
— Кто это?! — Пеппи даже подпрыгнула, — Что это?!
— Это председатель суда, — сказал бас.
— Да у вас тут как на Земле, — раздраженно буркнула Пеппи, — у меня и защитник есть?
— Это на Земле как у нас, — поправил ее строго тот, что слева, — Есть у тебя защитники. Целых два
— Хм. И где же? А... догадалась. Это вы, как приятно. А я уже подумала, что вы расстрельная команда.
— Неуважение к суду. Минус ...
— Вот-вот, и вся защита. Какое значение имеет ваш минус, и от кого вы меня защищаете?
— От тебя самой.
— Дайте-ка соображу. Вы защищаете меня от самой себя. Странно даже для этого места. А где прокурор? Или председатель суда по совместительству прокурор?
— Ты что, о состязательности суда никогда не слышала? Какие могут быть совмещения? Ты и есть прокурор.
— То есть я и прокурор сама себе и обвиняемый. А вот так вот совмещать судебные обязанности разрешается. Состязательность! Это вы называете состязательностью! Это обман, все, все обман! Вот и со Змеем сплошной обман! Я уверена, что он попал сюда несправедливо!
— Это еще почему? — спросили хором защитники.
— Да потому что я поняла на своем примере, что вы тут делаете! Вы мне приговор еще до суда вынесли, я это поняла! А о Змее я давно думала, все удивлялась, что же такое нужно сделать, чтобы попасть в такую ужасную кабалу!
— Что же ты поняла, жалкая? — председатель снова проснулся и с интересом посмотрел на Пеппи.
— Я поняла, что вина Змея не в яблоке, которое он подсунул, а в Добре и Зле. В том, что он понял, что они есть. И научил этому других. А вы его так же, как меня заманили в ловушку. Показали ему монтаж его жизни. А если он Добро и Зло придумал, то у него совесть есть, и он, наверное, сам себя и осудил. Только я не Змей! Я себя обмануть не дам! Требую пересмотра! Как прокурор! Я не довольна результатами!
— Н-да, случай небывалый, — председатель посмотрел на защитников, — пересмотр дела не предусмотрен, но прокурор имеет право его требовать. Что делать, высокий суд?
— Чем-то придется заменить приговор, — ответил тот, что справа. Похоже, что он был все-таки побойчее, чем его басовитый сосед.
— То есть отменить решение суда об уничтожении на основе просмотра жизни?
— А оно уже было? — ахнула Пеппи.
— Конечно, — ответил председатель, — а то стали бы мы с тобой разговаривать?
— Ну и правила у вас! — Пеппи сокрушенно покачала головой.
— Хорошие правила, и ты в этом еще убедишься, — председатель кисло улыбнулся. — Осталось решить, что с тобой делать. Через Змея ты, конечно, идти не захочешь?
— Нет, не хочу.
— А чего?
— Но он же страдает. Ему же больно. У него только и есть, что старушка мать. Да и та его утешить не может. Ее к нему не пускают.
— Ох, ну чушь, ну ересь. А чего тебе Змея жалко? Ну, бормотала ты глупости про Добро и Зло, ну и что? Поверь, что так нужно, чтобы он там лежал. Он ужасный человек. Худший во Вселенной. Я-то знаю. Я здесь такого насмотрелся.
— Неправда. Я его видела на Земле. Он хороший. Я сразу это почувствовала. Я не верю, что он худший. Каких извергов только нет, к концу жизни в Швеции столько маньяков развелось, как никогда, все газеты об этом писали! А что страшнее убийцы? Он убийца?
— Он много жизней прожил, и всякое бывало, — уклончиво ответил председатель, — но он не маньяк. Это верно.
— Так что же в нем плохого?
— Ну что же, наверное, предложим ей? — председатель переглянулся с защитниками.
— Что предложим? — насторожилась Пеппи.
— Ты сама сможешь убедиться, что Змей худший человек во Вселенной, если не боишься, конечно.
— А именно?
— Так как через Змея идти ты не захочешь, то тебе нужно снова рождаться. Может следующую жизнь ты проживешь умнее и поймешь, что к чему в этой жизни.
— Согласна.
— Змея жалко?
— Да.
— Ты сможешь ему жизнь облегчить, если родишься его дочерью. Он как раз сейчас живет очередную жизнь.
— Так он будет и здесь и там? А я? Я буду только там?
— Да. И ты забудешь про "тот свет". Для тебя он будет обычным отцом. Согласна ему помогать?
Это судьба, поняла Пеппи. Она вспомнила Змея на Земле, и поняла, что она совсем не прочь стать его дочерью. Давняя картина в залитом солнцем дворе ее детства всплыла в ее памяти вместе с запахами пыльной мяты и шероховатым теплом серых деревянных заборов того времени.
— Согласна.
— Ну вот и ладненько. Обвиняемая приговаривается к рождению! — тоненько взвизгнул председатель, — Удалить осужденную из зала!
Миг, и парочка знакомых ангелов смерти ворвалась в помещение и заторопила Пеппи к двери, ведущей к рождению.
— Давай, давай, — непочтительно подталкивали они ее в спину, — итак много на тебя времени потратили, очередь скопилась.
Дверь отворилась сама собой. Кто-то из ангелов толкнул ее, она упала в отверстие и стремительно заскользила по серебристо-черной трубе навстречу неизвестности.
Жизнь третья
Девочка открыла младенческие голубые глазки. "Значит это и есть мои родители", — подумала она, — "Это мать, а это он". Мать была худой невысокой рыжеватой блондинкой, несколько бесцветной, и к тому же, немного располневшей после родов. Отец был немного повыше. Брюнет с усиками. Тоже ничего особенного. "На том свете он был гораздо красивее", — подумала Пеппи, — "Довольно неожиданно. Что же будет дальше?" Страха она не чувствовала. "Нужно поздороваться", — решила Пеппи.
Младенец долго и серьезно посмотрел на родителей и загугукал. Тело не слушалось. Пеппи забила, забарахтала руками и ногами, закричала и заплакала.
— Проснулась, Владинька, солнышко наше проснулось, — радостно заулыбалась и запела мама, — сейчас мы будем кормить Владиньку, сейчас мы будем кормить нашу сладкую, нашу крохотку, нашу малюточку!
— Не хочу, не буду, не хочу я есть, — кричала Пеппи, но ее никто не понимал, и ей хотелось плакать и капризничать еще и еще, ей почему-то становилось все горше и горше, — Змей, я знаю кто ты, я твоя дочка, я помогу тебе!
— Ох и громкая у нас дочка!— улыбалась мама, — я в детстве тоже, говорят, кричала так, что мама аж плакала! А ты, наверное, тоже крикуном был?
Змей только пожимал плечами.
— Не знаю, не помню. Думаю, что кричал.
— А я знаю, не мог не кричать, ты вон какой противный, — подтрунивала его жена. Она все время пыталась накормить младенца. Наконец сосок попал к младенцу в рот и девочка инстинктивно сжала челюсти. Рот заполнился теплой жидкостью.
Родители продолжали нести полную околесицу. Пеппи слушала их и посасывала молоко из материнской груди. Рассказать родителям правду ей хотелось все меньше и меньше. Больше хотелось спать. Есть и спать. Она смотрела сонными сытыми глазами на мир из какого-то непреодолимо разрастающегося безразличия. Ее прежний мир прорастал новым миром, маленьким миром младенца.
Утро начиналось с кормления. Мягкие, голые по плечи розовые руки качают ее. Потом сон на балконе в коляске, в белоснежных пеленках и распашонках. Розовые банты и погремушки. Потом снова кормление. Мягкое розовое лицо мамы, мягкая розовая грудь или белая бутылочка с соской. Потом коляску спускали в лифте во двор. Опять сон. Возвращение домой. Время тянется долго-долго. Она почти перестала замечать его. Мир поглотил и убаюкал ее.
Она постепенно смирилась с тем, что она Владинька, и уже не протестовала, не кричала, когда ее называли этим именем. Все реже и реже тревожили ее обрывки прошлого. Белый потолок, который она часами рассматривала, белые ласковые пеленки и простынки, шелковые розовые кофточки и распашонки, розовая нарядная коляска развеяли, растопили, растворили прошлое, как белое подогретое молоко кусочек меда, брошенный в стакан.
Вечером приходил отец. Они разговаривали с матерью, и она посапывала под мирное журчание их голосов. Иногда родители ругались. Тогда она тревожилась, серьезно смотрела на них, и из памяти ее выплывали образы Змея, Анники, прежней матери, Страшного Суда. Она захлебывалась в крике, пытаясь рассказать, предупредить, что мир не такой, как они думают, что все опасно и страшно. Но уже не могла понять, что это -бесполезно.
