— А не жалко отдавать? Себе, небось, еду-то приготовил? Теперь будешь на голодный желудок по грядкам скакать да трудиться?
— Не, я работать не собирался. Просто... ну... школу мотаю, на дачу пришел. Кушайте на здоровье.
Луку очень хотелось, причем одновременно, совершить два не связанных между собою поступка: свалить отсюда как можно быстрее, туда, где люди, где безопасно... и перейти с незнакомцем на ты... с одностороннего выкания... Но он не сделал ни того, ни другого.
— Кушайте. А я пока вон там, на кирпичах, попробую воду в кастрюле вскипятить. Заварки, правда, нет. И сахара нет.
— Ну, вскипяти, коли не трудно. Я пока там побуду, внутри, от двери подальше. День разгорается — мало ли, засвечусь? Ныне ищут меня широким охватом.
— Ладно. Я постараюсь быстро.
В то утро, на диво дивное, все у Лука спорилось: кастрюля была чистая, на кирпичи удачно встала, дрова сухие и мелкие, огонь сразу занялся. Не хотелось Луку внутрь заходить на "чаепитие", ох, не хотелось!.. Но он вошел, рискнул.
К тому времени пришелец благодарно и стремительно разделался с двумя бутербродами, и теперь они оба, сидя задницами прямо на половицах, друг напротив друга, пили пустой кипяток из кружек, вели какой-то пустячный разговор... Наконец, Лук решился и спросил:
— Хочу спросить. Гм... А вы по масти — кто? Ну... какой вы масти?
Собеседник словно бы и не заметил странности вопроса.
— А ты какие масти знаешь?
— Да... разные. Воры, медвежатники, бандиты, фраера, ссученные, обиженка, мастёвые...
Беглый зек опять фыркнул и опять коротко закашлялся, отведя кружку от лица.
— Сразу видно, Лук, что в голове у тебя полная каша. Но парень ты явно башковитый. Пытливый у тебя ум, и это нечасто, ни у нас, ни на воле. Так вот. Шнифферы, медвежатники, и по сто сорок четвертой, и разгонщики, и домушники, и скокари — это не масть, это как бы профессия, специализация того, кто... гм... ведет на воле преступный образ жизни. Почему на воле? — Потому что, видишь ли, в лагерях не часто предоставляется случай взламывать сейфы и совершать квартирные кражи.
— Ну, это понятно!
— Вот, а ты дальше слушай, коли спросил. Мастевые и обиженка — это да¸ это масть, они все примерно одно и то же — парафины, опущенные, в том смысле что. Люди так их обозначили с древних еще времен. Мастёвые — с недавних пор так стали говорить. Самая низшая в мире масть. А на одном почти уровне с ними — для нас, для правильной братвы — суки, ссученные. Это те, кто раньше бродягами с понятиями были, честными ворами, а потом ссучились, идею предали, с властями стакнулись — за жирный приварок, за срок-половинку, за придурочью полочку-ступеньку, за чаек-сахарок... Почему я говорю почти? Тут тонко: мне бы, скажем, в падлу в великую — со ссученным ручкаться, за одним столом гужеваться... А фраерам, мужикам сие... тоже как бы не бонтон, однако и не западло по тюремным понятиям... Грубо говоря, такой контакт их, мужиков, не законтачивает, не превращает ни в сук, ни в обиженку, в отличие бы от ихнего же контакта с опущенными, что недопустимо для мужицкой масти, как и для всякой иной. Кстати говоря, мужицкая масть на зонах — становая масть, самая распространенная и далеко не низкая, и на мужике лагерь держится, если, конечно, мужик правильный, а не борзеет, не пытается не в свои сани влезть, в беспредельщики, там, или еще куда. Понятно, или для тебя все это скучный темный лес?
Лук негодующе затряс ушами:
— Нет, этот лес для меня совсем не скучный! То есть, если я все правильно понимаю, ваша масть — вор в законе? И если да — то жиган, нэпманский, или из новых? Я так понимаю, что...
Беглый зек Владимир Петрович поморщился на Луковы слова, тряхнул пальцами, как бы призывая умолкнуть, и вкруговую растер небритое лицо ладонью, а рука-то вся в наколках... Вздохнул глубоко и тяжко.
— Не тарахти! Ты, Лук, пытливый малый, но трещишь ровно сорока! Пацан, мужчина, должен всегда и во всем, даже и в досужем трепе, высоко держаться, без понтов, но и не роняя себя, не мельтеша. Короче говоря, вот что. Если я тебе пока еще не слишком надоел, будь так добр — обойди свои владения, позыкай то, да сё... подозрительную, типа, активность мусоров с собаками... Любопытствующих соседей... А я пока приведу в порядок личную гигиену. Одолжишь мне ведро и крышку для целей таких? Чтобы из домика не высовываться по светлому времени суток? Я его туда, за занавеску поставлю. Я потом сам и вылью, и вымою... Что же касаемо твоего вопроса... Это забавно. Ты мне вслепую задал прямой вопрос, и нет у меня возможности на него соврать даже постороннему человеку, даже менту, подобное не положено мне. То есть, конечно, увернуться я могу, имею право, типа, не отвечать прямо ни да, ни нет, затуманить тему встречными вопросами... Но отвечу.
Да, я воровской масти. А слова "вор в законе", "нэпманский вор", да еще и "жиган" — здесь как бы и не совсем при делах... грубо говоря, не к месту, они от людского невежества: "слышал звон, да не знает где он". Главное про себя — я тебе ответил, а далее выполни, как я попросил. Хорошо?
Лук кивнул.
День будничный, ранний, где-то не соседних участках есть уже люди, копошатся чего-то там, но не вплотную на соседних, а как бы через два, через три... Все тихо. Беседовать с этим типом интересно, хотя и страшновато. Вор в побеге — мало ли чего. Да еще и назваться так всякий может, авторитету себе нагнать. А в натуре — самозванец, маньяк!? Луку не хотелось верить, что его обманывают, но и в смертельный риск для себя... тоже верить не хотелось...
— Точно тишина всюду? Внимательно смотрел?..
— Да как умел, так и смог. Все вроде бы тихо.
Назвавшийся Владимиром Петровичем кивнул.
— Твои глаза в любом случае острее моих, слепошарых, против факта не попрешь. Тогда у меня такое предложение. Слышишь, Лук?
— Какое?
— Ишь, сразу напрягся. Мое предложение очень скромное и осторожное. Хочу, чтобы наше сегодняшнее рандеву завершилось. Раз ты говоришь, что твои в отъезде, то сегодня сюда, скорее всего, никто не придет. Так?
— Ну, так. Кто-нибудь из соседей может по участку шнырнуть, просто... ну... бесцельно, между грядок. Но в домик никто не зайдет, это точно.
— Именно про это я и спрашивал. Так вот, я сегодня отлеживаюсь и отсыпаюсь, после сытного грева с твоей стороны... Воды в достатке. Если еще и пару огурцов подбросишь — вообще лафа.
— Это без вопросов, там, на грядках, точно есть, я видел.
— А на завтра было бы очень в жилу, если бы ты заварочки притащил. Попью чайку и дальше свалю, по своему маршруту. Никакого разору — здесь, у тебя на участке — за собою не оставив.
Луку немедленно захотелось спросить — что за маршрут, где проходит?.. Но он удержался. И то уже хорошо, что перспективы обозначились. До завтра недолго и потерпеть. Только вот... Неужто и завтра уроки мотать? Блин!.. Это надо подумать.
— Завтра, вполне возможно, что я только к часу дня, а то и к двум смогу прийти, не раньше.
— Это не принципиально, заранее благодарю. Тогда прощаемся до завтра, а я покемарю вдоволь. Буду спать... и спать... и спать... Моих прежних недосыпов надолго хватит — уж точно, что до завтра. Касаемо же нэпманских, жиганских и разных-протчих словечек, то, строго говоря, это мимо понятий. Тут все очень просто. Если вор на службу пошел, в дворники, там, или в директора — то он уже не вор, потому как не положено вору горбатиться на государство ни в каком виде. Впроголодь — значит, впроголодь, это не позор, позор — куски сшибать и властям пригавкивать. Взял в руки служебную метлу, ружье, авторучку — из воровской масти вон! Вот так вот. В дому у себя подмел, язушок или песню записал, крестиком по тряпке вышил, кабана подстрелил — пусть это всё ты для себя теми же предметами проделал, оно не возбраняется. Но если плац или между колючками подметать — не положено, это даже и не косяк, а во сто крат хуже. Если кто из братвы начинает себе с фарту, с прибытков, дачи ставить, вместо того, чтобы зоны гревом обеспечивать, хоромы затеет строить, да еще "волжанки" покупать, да жениться, да жен брюликами обвешивать — тот уже и не вор вовсе, хоть он себя новым назови, хоть лавровым, да хоть жиганом... Ответил я на твой вопрос?
Лук неуверенно кивнул.
— А в бригадиры на зоне? Ворам, я имею в виду?
— Хм... Помню дискуссии по данному вопросу. Числиться для "трудодней" — братва так решила — не в падлу, по современным понятиям, хотя я лично и от этого против категорически. Но реально быть в сем качестве — вору западло. И хлеборезом западло, и каптерщиком, и в санчасти, и в библиотеке, и любым другим придурком. Понятно излагаю? Тогда адьё и до завтра. Тогда, значит, ты к завтрему готовь свои новости и вопросы, а я над своими покумекаю. Не забудь снаружи на дверь замочек на место привесить. И ты что-то про огурцы говорил?
— Не забуду, уан момент. Так, а замок, а где он, кстати?..
Дома все вышло довольно гладко: бабушка, вся в телевизоре, не заметила, что он школу пропустил; оттуда не звонили, Мика и Борька в телефонных разговорах ничего такого угрожающего со стороны учительского надзора не заметили... Но придется завтра в школу сбегать, получить порцию трендюлей и угроз от педагогического состава школы, а оттуда уже прямиком на дачу... Очки. Там, в комодном ящике целый склад очков... четыре, не считая отдельных стеклышек... Два экземпляра с отломанными дужками, в одном стекла не хватает... А эти вроде бы ничего... Лук попробовал, нацепил на нос — фу! — в глазах все расплывается... Мама в свое время откуда-то от знакомых принесла, но бабушке не подошли (Лук так и не сумел понять из ее объяснений — слабоваты они, или наоборот...) — неудобные и недостаточные для ее домашнего быта. Нитку в иголку для бабушкиного шитья все равно Лук вставляет, и тогда, в первом классе, и ныне в десятом.
Попытка не пытка, даже такие очки — все лучше, чем ничего.
Бабушка редко шмонает его портфель и карманы, мать — та почаще... Один фиг, надо быть осторожнее. Лук, недолго думая, запихнул очки в карман старого отцовского кителя на вешалке в прихожей (туда бабушка точно не полезет), а сам взялся за читанную-перечитанную фантастику. Чтение в голову не шло, уроки делать не хотелось, хотя он и записал у Микулы заданное на завтра...
Хреново на душе. Одновременно тревожно и любопытно... Он бы все Мике рассказал, да по телефону боязно, Мика уверяет, что их телефон точняк на прослушке у КГБ, потому что так у нас положено — шишек, обладающих государственными секретами, прослушивать. Неужели и самого Диденко прослушивают, их первого секретаря обкома партии?.. Может быть, оно и так, но, короче говоря, по телефону боязно, а в личку сегодня им не встретиться, Мика по уши занят по дому, потому что к ним бабушка опять приехала. Надо бы еще по холодильнику пошустрить, чтобы незаметно жратвы подготовить к завтрашнему дню. С чаем проще: отец перед отпуском привез из Кургана пачек, наверное, сорок "индюшки", индийского чая, по тридцать восемь копеек пятидесятиграммовая пачка, пропажу одной пачки никто не заметит, это уж точно. Или, все-таки, двух пачек?.. Нет, одной — здесь Лук решил не наглеть.
-...а может, ты думаешь, что настолько умный, что тебе высокий средний балл в аттестате просто так выпишут, за красивые глаза? Вот тут ты ошибаешься! Когда родители возвращаются?
— Четвертого октября.
— Хорошо. Где дневник? Дай сюда... сейчас все запишем... чтобы порадовались, прочитав... И не делай такие зверские рожи, здесь они мало кого рассмешат или испугают. Всё, звонок, иди в класс, потом, потом запись прочтешь.
"Пропускает занятия. Ведет себя вызывающе, напоказ... постоянно забывает комсомольский значок..."
Лук прибыл на дачу, как и обещал, почти ровно в половину второго. Предчувствие подсказывало ему, что незваный гость на их даче не задержится... да наверняка уже свалил куда-нибудь в другое место... И точно свалил, замок не так висит, как он его оставлял.
Нет. Увы, предчувствие Лука обмануло: дернулась занавеска, пришелец на миг обозначил физиономию в оконной щели — и отпрянул... И понятно, почему он так делает: у Борисовых на соседнем участке мелкие "садоводные" шумы: кто-то чем-то жестяным гремит...
— Здравствуй, добрый молодец. Как оно ничего?
— Добрый день... э-э-э... Владимир Петрович?
— Добрый. Да, ты правильно запомнил это мое имя, данное при рождении, подтвержденное при крещении... ну, когда я родился. А друзья, бывает, и Васей зовут. И я не против. Ты-то сам крещеный?
— Нет. Я неверующий. А вы?
— А я — да, хоть и давненько в церкви не бывал... много-много лет. Православный, как положено русскому человеку, вот и крест на мне. Все в порядке? Никто ничего нигде?..
Лук хотел было рассказать, что в городе заметно больше стало милиции, почти на каждой автобусной остановке можно мента увидеть при исполнении... Но не счел нужным нагонять страстей. Вместо этого распахнул портфель и стал вынимать оттуда еду.
— О!.. А, да! Сам заворачивал, и сам забыл: это вот чай, хороший, индийский!
— О-о-о! Вот это ништяк! Вот это сюрприз что надо! Благодарность тебе, Лук, от имени всех крещеных, что находятся на данном приусадебном участке!
— Почему приусадебном? Это же садовый?
— Ну, на садовом. Поклон с кисточкой тебе за поправку, признаю свою ошибку! А еды-то сколько! Сам-то будешь?
— Я сыт, — соврал Лук, — дома после школы пожевал малеха. А вот это — можно сказать, бабушки подарок. Бабушкин, вернее. Только не знаю — подой...
Кастрюля, с залитой туда водой, брямс на пол — это незнакомец вскинулся с корточек и развернулся, да настолько резко, что и тумбочку сшиб вместе с кастрюлей. Рожа страшная стала, рот оскален!.. Озирается!
— ЧТО??? ЧТО ТЫ СКАЗАЛ!?
Лук ошалел от этой дикой перемены в незнакомце, ноги едва не подкосились он непонятной тревоги, что передалась ему от Васи — он же Владимир Петрович... Но устоял и даже голосом Лук почти не дрогнул:
— Очки, говорю! Взял без спросу старые бабушкины очки, все равно они ей не подходят.
— Очки?..
— Ага. Вот, только футляра нет. А вам вдруг и подойдут, мало ли?..
— Очки... бабушкины... Ага, да, понял! Извини, Лук, дружище, извини мои "приходы" — просто причудилось мне очень и очень странное из твоих уст. Услышал, типа, одно, а понял иное, вот и погнал гусей. Нервишки шалят, это плохо, старею. Будь добр, поставь бачок на огонь?.. И тряпку подай, воду пока вытру. И примерим.
Лук любил своего отца, гордился тем, что он очень начитан, что его по-настоящему ценят и уважают в депо, и что нрав, характер у него спокойный, не конфликтный, деликатный даже, особенно с бабушкой, которая ему теща... Но, вот, именно характера, силы духа в нем — скопилось маловато, по мнению шестнадцатилетнего Лука, и он даже не был уверен, что отец способен вступить при случае — без особой надобности, просто "на кураже" — в какую-нибудь уличную драку... Дядю Сережу Монахова представить в драке — да, покойного дядю своего, маминого брата — да, а родителя — нет.
А в незнакомце, который возрастом примерно с отца, этой самой силы духа — здесь Лук готов был поклясться чем угодно — ощущалось немеряно! Даром, что речь спокойная и статей он отнюдь не самых богатырских... хотя и крепенький...
