— Не думаю. Вроде он старался заботиться о них как велит долг. Вон недавно позаботился о том, чтобы стиральные машины поставить в каждую часть. Не было ничего такого, за что бы лично его могли ненавидеть.
— Ну как же не было, — сказал Золотое Перо, — а как быть с тем фактом, что мой отец незнатен? Что он сам вышел наверх на войне с каньяри? Ведь не так уж мало командиров, которые бы тоже хотели выдвинуться, но без новой войны это едва ли реально. Думаю, они как раз могли поддержать мятежников.
— Командиры — может быть. Ну а простые воины? У них-то какие мотивы? — спросил Золотой Подсолнух.
— Подойдём к воинским частям, узнаем. Всё-таки не понимаю, куда смотрел Горный Ветер и его люди? Проглядеть такое...
— Горный Ветер понимал, что присутствие англичан в стране само по себе очень опасно. Но у него руки были связаны, — сказал бывший монах, — ведь англичане, если кто-то пытался сунуть нос в их дела, тут же строили из себя оскорблённых, и любую проверку считали стеснением, скандалили, и им шли на уступки. Вот им и уступали. И доуступались.
Шерстяная Накидка добавила:
— Я надеюсь, что наш дом не тронут, конечно, им нужен Славный Поход, но его в столице, по счастью, нет. И они это знают. А тут я да дети малые.
Шерстяная Накидка дала юношам туники простолюдинов, чтобы те могли бегать по городу, не привлекая лишнего внимания. Студенческие туники как-то в один миг стали опасны.
Ближайшая к их дому воинская часть была без людей и без оружия. Были следы мелкого грабежа, но на сильный погром не было похоже. Каких-то следов сопротивления тоже было не видно. Золотой Подсолнух с горечью подумал, что его наихудшие опасения оправдались — воины перешли на сторону мятежников. Золотое Перо предложил также заглянуть в дом к Острому Камню, военачальнику, отвечавшему за часть. Сын Славного Похода знал его лично. Бывший монах, хоть и не без опасений, но согласился.
Острый Камень лежал, развалившись на диване. Он был в гражданской тунике и к тому же изрядно пьян. Впрочем, не настолько пьян, чтобы не узнать сына своего бывшего командира. Увидев того, он тут же начал кричать:
— Ну что стоишь, чего зыришь! Твой отец мне больше не начальник! Но передай своему папаше добрый совет — чтобы уматывал отсюда подобру-поздорову, и семью забирал! Ты знаешь, что все мои воины в ряды мятежников встали и дома инков громить пошли?! Я не мог их удержать. Меня обещали пощадить, правда...
— Но почему... — вымолвил растерянно Золотое Перо.
— Да вот потому! — сказал Острый Камень и сунул под нос газету с карикатурой, где Первый Инка намеревался обесчестить собственную дочь.— Кем оказался Первый Инка? Мерзавцем и подонком. Ну, вот я пьян, да, пьян в хлам, но и то на такое не способен.
— Но ведь громят не только дворец...
— Да, не только. Дома всех инков. Ну, пусть твой папаша в этом не участвовал — но ведь он же знал всё?! И молчал! И кто теперь такого подлеца защищать будет?!
Бывший монах на миг остолбенел. Клевета об Асеро больно резанула его по сердцу, но не сильно удивила. Такого рода сплетен и карикатур он в своё время и в Испании насмотрелся. Ну, тиран непременно должен быть запредельным развратником, без этого публике не интересно. Поразило его другое: неужели одной карикатуры и одной газетной заметки было достаточно, чтобы тавантийсуйцы перечеркнули вообще всю свою прежнюю жизнь? Ведь жизнь без инков точно не будет прежней. Неужели ни у кого не возникло мысли, что всё это ложь? В Европе простого обывателя очень трудно убедить в том, что его привычные представления о мире были ложными, а уж если он печёнкой чует, что правда лично ему не выгодна, то это вообще практически невозможно. Впрочем, ложь почти всегда была выгодна — хотя бы тем, что позволяла вести прежнюю жизнь и не задумываться ни о чём, правда же требовала лишений и жертв.
Хотя Золотой Подсолнух почти четыре месяца проработал в Оценке, только теперь он понял, почему старые оценщики порой так спорили из-за вещей, которые казались юноше мелочами. Он привык выхватывать в первую очередь главное. Один из оценщиков, Золотистый Орех, совсем недавно объяснил ему: тавантисуец может не поверить устной сплетне, но тому, что выходило в печати, верил почти безоговорочно. Фантазии автора о том или ином историческом персонаже нередко принимали так, как будто автор был свидетелем-очевидцем. Именно поэтому всё это и требовало такого внимания. Не все понимали, что автор мог кое-что и присочинить. Но даже те, кто понимал это насчёт книг, Газете мог поверить безоговорочно.
— Смотри, кто выпустил эту газету, — сказал Золотое Перо, и ткнул пальцем в имя в верхнем правом краю листа. Там было чётко написано "Желтый Лист". — Послушай, Острый Камень. Ведь Жёлтый Лист много лет выпускал Газету и ничего такого не писал. Так получается, что он лгал или тогда, или сейчас. И я думаю, что он лжёт сейчас, потому что не мог мой отец покрывать такое! Не мог!
— Ступай к Супаю, юнец. Как будто ты знаешь, кто чего мог, а кто не мог? Да я сам этого не знаю! Или ты думаешь, что ты умнее меня?!
Золотой Подсолнух жестом показал другу, что лучше убираться подобру-поздорову. Всё равно разговаривать с пьяным было теперь бессмысленно, чего доброго, ещё на драку нарвёшься.
Во второй части их опять ждало фиаско — часть была разоружена полностью и сидела в заложниках. Накануне воины, как обычно, легли спать, отнеся все орудия на склад, который поутру оказался в руках мятежников, среди которых были и предатели из своих. Именно это и подкосило сильнее всего. Обезоруженные воины не могли оказать серьёзного сопротивления людям, пришедшим их арестовывать. Кроме того мятежники поступили хитро — первым же захватили в плен командира и, выведя его с ножом у горла, сказали, что за малейшую попытку сопротивления он будет убит. Обо всём этом стало известно со слов одного юноши, которого отпустили, оставив в заложниках его родственника. Ему разрешили собрать еду и прочее для пленников среди тех, кто сердобольно согласится поделиться. Собственно, с этим он и обратился к двум встреченным юношам, приняв их за жителей ближайших улиц. Также он сообщил про цели мятежников: оказывается, они хотели вычленить родственников инков. В общем-то, захват заложников хорошо подавлял сопротивление в столице: как восставать, если точно знаешь, что твоему беззащитному близкому из-за этого перережут горло точно курице? Но опять же, откуда у мятежников столько сил? Как им удалось в такой короткий срок сделать своими активными сторонниками столько народу?
Но, пожалуй, самое ужасное ждало их в третьей части. Сама часть не пострадала. Было видно, что воины куда-то организованно ушли. А вот на соседней улицы были видны остатки сломанного оружия и клочки обгорелой одежды. Трупов, впрочем, не было видно. Однако это не говорило ни о чём. С утра прошло довольно много времени, и трупы могли убрать даже местные жители — мало кому приятно видеть у себя возле дома разлагающиеся тела. Но что всё-таки здесь произошло?
Золотое Перо решил зайти в один из домов, чтобы разузнать подробности. Юноши зашли в первый попавшийся двор, но там никого не было. Подсолнух уже думал покинуть двор, но Перо решил зайти в дом. Когда он толкнул внутрь дверь, раздался испуганный женский крик и грохот от падающей и разбивающейся посуды. Перо рванул внутрь.
Когда в дом вбежал бывший монах, он увидел следующую картину — насмерть перепуганная ещё не старая женщина дрожит от страха, у её ног разбитая миска с какой-то снедью, по счастью, не горячей, а Перо, по ходу дела извиняясь, пытается ликвидировать учинённый им невольный разгром.
— Вы извините меня, юноши. Я дверь забыла закрыть, вот и перепугалась и уронила всё. Вы с чем пожаловали-то?
— Да хотим понять, что тут случилось, — сказал Перо, — у меня в той части служил родственник... Где его теперь искать?
— Да кто же его знает, где искать. Ладно, мальчики, пошлите с кухни в столовую, там я вам и расскажу всё.
Но когда они вошли в столовую, отдернув занавеску, закрывавшую дверной проём, бывший монах чуть не вскрикнул, увидев перед собой незнакомого юношу, глаза которого были плотно замотаны повязкой. Женщина же совсем не испугалась:
— Ты что, Жук, тебе помочиться нужно?
— Нет, я шум и крики услышал, решил узнать, в чём дело.
— Нельзя тебе выходить. И меня не спасёшь, и себя погубишь.
— Я и так погибну здесь один. Я же теперь беспомощен.
— Не бойся, Жук. Это не враги. Хочешь поесть?
— Не могу. Мне глотку обожгло. Пока только пить могу.
— Садитесь, мальчики. Как вас зовут? Впрочем, лучше не отвечайте. Ещё и вас могу выдать ненароком. Жук, здесь двое юношей. Родственник одного из них служил в твоей части. Ты можешь рассказать ему, что у вас случилось?
— Не имеет смысла скрывать. Утром нас построили. Я сразу понял по виду нашего командира, что случилось что-то... что-то очень плохое. Таким я его ещё никогда не видел.
Золотого Подсолнуха как обожгло слово "видел". Ведь ещё сегодня утром этот юноша был здоров и мог всё видеть так же, как они... А теперь? Как он будет жить теперь?
Юноша продолжал:
— Он рассказал нам, что в столице враги. Они захватили газету и поместили туда пасквиль на нашего государя, мерзко оклеветав его. Он сказал также, что дом Инти сейчас штурмуют. Горный Ветер со своими людьми кое-как держится, но долго они не протянут, нужно прийти им на подмогу. А потом вместе спасать Государя. Кто-то предложил, правда, сначала спасать Государя, а Горного Ветра потом, но наш командир ответил, что без Горного Ветра нам будет трудно проникнуть во дворец, а тот знает потайные ходы. Мы построились и пошли. Но только не дошли. Когда мы проходили по этой улице, на нас вдруг посыпался град горящих стрел. Строй рассыпался. Люди как обезумели, метались... У меня тоже на голове волосы загорелись. Я вбежал в первую попавшуюся калитку, мне волосы затушили, но смотреть теперь больно. Мне повязку на глаза сделали, что боль унять. А как же я... неужели я теперь всегда слепым буду?!
Кажется, эта мысль не приходила юноше в голову. Женщина сказала:
— Кто знает. Может, и обойдётся ещё. Лекарю тебя надо показать. Только где же его найти теперь?
Потом она всхлипнула и продолжила:
— С самого утра всё как обычно было. Детей в школу отправила, муж у меня отсыпался после смены. Он у меня кучером работает, экипажи в область возит. Тут у нас большинство мужчин на этой работе. Я уже тоже с утра в ткацкую мастерскую собиралась, но тут вваливаются какие-то люди. Думаю, что они не из Куско, я тут никого из них раньше не видела. И говор у них не наш. Хотя кечуа у них если не родной, то хорошо знакомый. У всех луки и колчаны со стрелами. А стрелы обёрнуты ватой какой-то. И сразу же потребовали масла. Я сперва давать не хотела, поняла, что оно им для чего-то плохого. Врала, что кончилось, а новое на склад не завозили. Тогда они схватили моего мужа, выдернув из постели, и приставили нож к животу. Сказали, что проткнут, если масла не дам. Когда близкий человек в таком жалком положении, то уж не только масло дашь. Ну, потом они нож от живота отвели, одного поставили нас охранять, а сами на крышу полезли с маслом, и там факел зажгли. А потом стали стрелять по улице. Я не знала, что по ней идут воины, хотя понятно, что раз стреляют, то кто-то там есть. А ведь они от этого всего живьём горели. Этот вбежал во двор, на голове волосы горят, сам ничего не видит. Я скорее ведро с водой ему на голову плеснула. Затушила кое-как, а смотреть он не может, больно ему. А эти его ещё его добить хотели. Ну, я им высказала всё что о них думаю — как это убивать ослепшего и беспомощного. Вроде не стали. Только потом мужа моего забрали.
— Куда? — спросил Золотое Перо.
— Говорят, что трупы отвозить. Он же подводу возил. И многих мужчин с нашей улицы так. У нас тут трупов вроде немного было, большинство разбежались, но их ещё куда-то отправили, там, наверное, больше народа погубили. Боюсь, как бы после этого их самих как лишних свидетелей не прикончили. Многие не хотели трупы отвозить, но когда тебя убить грозятся, то выбор невелик.
— Мы всё поняли, — сказал бывший монах. — Скажи, можем ли мы чем-нибудь помочь?
— Дойдите до лекаря, он живёт в конце улицы. Сама бы сходила. А я боюсь отлучиться.
В крупных городах Тавантисуйю дома лекарей были помечены особым образом, чтобы даже иногородний знал, куда обратиться в случае внезапной беды. Золотое Перо уже был готов подняться и пойти, но в этот момент в прихожей послышались шаги. Бывший монах мысленно ругнул себя на то, что забыл запереть за собой дверь. За год с небольшим он уже настолько стал тавантисуйцем, что утратил эту нужную во враждебном мире привычку. Теперь опять придётся привыкать... Вошёл мужчина средних лет, и по реакции хозяйки стало понятно, что перед ней её муж. В первый момент он не заметил гостей и заговорил, обращаясь то ли к себе, то ли к жене:
— Уф. Неужели теперь каждый день такие ужасы? Погрузили трупы на подводы, вывезли в лес и бросили там в яму, которую до этого, кажется, местные выкопали. Хотели нас убить как лишних свидетелей, но тот человек, который отговорил убивать Жука, сказал, что мы ещё пригодиться можем. Да и некому нам разбалтывать, законной власти всё равно теперь нет и не будет. Впрочем, и никогда не было...
— Как это — никогда и не было?! — изумлённо спросила хозяйка.
— А так! На обратном пути мне рассказали, что наш государь тоже как-то решил скрыть документы службы безопасности. И людей, которые закопали ящик с документами, он тайно казнил. А потом казнил их убийц. А потом и этих... Короче, и так семь раз. Так сильно ли он лучше этих?
— А если это ложь? — спросил бывший монах.
— А ты, собственно, кто такой? — тут только пришедший заметил его и Перо. Вряд ли это его сильно обрадовало, но идти на прямой конфликт с двумя юношами было явно неуместно.
Ответила хозяйка:
— Да вот, зашли... Они родственника ищут, он в той части служил...
— Не найдёте уже. Даже те, кому здесь повезло, едва ли живым покинул город, таких на выходе отлавливали... и говорят, что многих убивали на месте, — чуть помолчав, извозчик добавил. — А про государя нам не лгали, увы... Про такое не лгут. И теперь я знаю, на что способен человек под угрозой жизни. А потому верю, что слуги Асеро молчали, когда видели, как он бесчестит собственных дочерей или убивает по собственной прихоти.
Бывший монах не нашёлся что ответить. В глубине души он понимал этого человека. Если бы его самого кто выдернул внезапно из постели и приставил нож к голому животу, то уж едва ли он в этих условиях представлял из себя образец мужества. Да он помнил себя в час своего унижения, когда казалось, что после такого жизнь попросту кончилась... Впрочем, он понимал, что тут всё несколько иначе. Над ним было совершено насилие. Это было очень стыдно, но он был ни в чём не виноват. А этого человека под угрозой жизни заставили соучаствовать в преступлении. Ещё с утра этого человека, как и у любого честного тавантисуйца, не было оснований сомневаться в собственной добродетели, и тут вдруг такое... Разуверившись в себе, тот разуверился во всём и вся. И едва ли желает теперь видеть невольных свидетелей своего позора.
