Ермак 2. Главы 1-7

Забелин сделал несколько шагов в сторону, открывая нашему взору стол с советом.

— 'Полковник' совета старший портупей-юнкер Баженов Николай Андреевич.

Сидящий в центре президиума, старший портупей-юнкер встал из-за стола, кивнул головой и щелкнул каблуками. После чего сел на место. Дальше прошло представление всего совета: двух 'войсковых старшин' и двух 'есаулов', по окончании которого поднялся старший портупей-юнкер Баженов и произнёс.

— Господа юнкера младшего класса, наш совет по традиции был выбран в день выпуска нашими предшественниками, которые стали хорунжими и подхорунжими казачьих войск. Основной целью цука в нашем взводе является воспитание и поддержание в своих 'молодых' казачьей лихости, любви к боевому прошлому и славе казачьих войск. Но шлюсс, шенкеля и воинский вид, соответствующий выпускнику Иркутского училища мы развивать вам будем жёстко. Теперь по одному подходите к столу, чётко представляетесь и кратко рассказываете о себе для знакомства. Всё ясно?!

* Шенкель — в кавалерийской посадке часть ноги ниже колена (икра), прилегающая к бокам лошади. Служит для управления лошадью ногами (дать шенкеля).

* Шлюсс — сжимание седла коленями и ляжками как условие прочной посадки.

Дождавшись нашего нестройного ответа 'полковник' сел на место. После этого, по его указанию юнкера стали выходить к столу и кратко докладывать о себе: откуда родом, из какого полка прибыл, сроки службы. Скоро подошла моя очередь. Подходя к столу, я отметил, что 'полковник' и 'войсковые старшины' переглянулись между собой.

— Казачий сын Аленин Тимофей Васильевич, уроженец станицы Черняева Амурского казачьего войска. Семнадцать лет. Сирота. Поступил по образовательному цензу. До этого экстерном сдал экзамены за шесть классов Благовещенской мужской гимназии. Здесь сдал экзамены по русскому языку на восемь баллов.

— И всё? — поинтересовался ещё один старший портупей-юнкер, сидящий за столом, который был представлен, как 'войсковой старшина' Пляскин.

— Точно так. А что ещё рассказать? — ответил я.

— Понимаешь, юнкер, мы здесь будем жить одной семьей. Поэтом мы должны быть уверены в каждом. И что-то утаивать от своих братов нельзя. А к тебе есть вопросы! — продолжил Пляскин.

— Какие?! — спросил я, а про себя подумал: 'Вот это разведка у старшекурсников работает. Только прибыли, а уже о каких-то нестыковках моего поступления в училище узнали. Неужели Филинов сдал?! Я же его просил никому не говорить!'.

— Каким образом, тебя допустили до экзаменов, если ты опоздал на неделю к их началу? — поинтересовался Баженов.

— У меня были рекомендательные письма, — ответил я.

— От кого? И отвечай подробнее. Мы что из тебя клещами всё вытаскивать должны? — недовольно произнёс ещё один 'войсковой старшина' младший портупей-юнкер Хорин.

'Ладно, всё равно со временем всё выплывет', — подумал я, а вслух произнёс.

— Рекомендательные письма были от директора Благовещенской женской гимназии надворного советника Бекетова.

Сзади меня раздалось несколько смешков. Не обращая на них внимания, я продолжил:

— Директора Благовещенской мужской гимназии надворного советника Соловьёва, командира Первого Амурского конного полка полковника Винникова, военного губернатора и командующего войсками Амурской области, наказного атамана Беневского, генерал-губернатора Приамурья Корфа, Его Высокопревосходительства князя Барятинского и Государя Наследника Великого князя Николая Александровича.

По мере моего перечисления авторов рекомендательных писем смешки и другой шум в помещении стихал. Когда я закончил, наступила звенящая тишина. На лицах большинства старшекурсников было выражение полного изумления.

— Вот это ничего себе! — озвучил общее состояние окружающих, один из старшекурсников, высокий казачина лет двадцати пяти, очень похожий на актёра, сыгравшего Григория Мелехова в фильме 'Тихий Дон'.

— И ты это можешь доказать? — откашлясь, спросил Пляскин.

— Все письма у начальника училища, — ответил я.

— Снимай мундир и нательную рубаху! — громко скомандовал 'полковник' Баженов.

'Хорошо, — подумал я. — Сниму, и так уже однокурсники косятся на мой шрам на виске слева над бровью. Короткая стрижка, однако. Всё равно скоро в баню. А там и все остальные шрамы увидят'.

Я расстегнул ремень, снял мундир, а потом стащил с себя нательную рубаху, которую до этого не снимал во время сна и умывания. В помещении опять установилась полная тишина, которую прервал 'полковник' Баженов.

— Серьезные отметины. Больно было?

— Не жалуюсь. А отметины хунхузы поставили — ответил я и, подумав, добавил — Они тоже не жаловались.

— В смысле? — влез в разговор Пляскин.

— Покойники не жалуются.

— И много покойных хунхузов было? — поинтересовался Баженов.

Я задумался, подчитывая. До боя с китайскими солдатами было тридцать, потом семь моих китайцев, пятеро под вопросом. Их можно на меня и Ромку записать. При нападении на цесаревича, двое точно моих, и один под вопросом: убитый или раненый. 'Тридцать девять подтверждённых и шестеро под вопросом', — используя терминологию будущего, ответил я.

— В смысле, подтвержденных и под вопросом? — ошалело спросил меня 'полковник'.

— Тридцать девять убитых мною подтверждены свидетелями и участниками тех событий, а по пятерым есть вопрос, кто убил, так как в них кроме меня ещё попали. А один неизвестно, убит был или только ранен.

В спальном помещении после моих слов опять наступила звенящая тишина.

— Охренеть! И не встать! Тридцать девять хунхузов-покойников! Больше взвода! — опять прозвучали слова юнкера, так похожего на актёра, сыгравшего Григорий Мелехова в моём мире.

Портупей-юнкер Баженов вышел из-за стола и подошёл ко мне. Провёл пальцем по свежему шраму на моей левой грудной мышце и утверждающе произнёс: 'Значит Ермак, который спас цесаревича — это ты?!'

Теперь в осадок от удивления пришлось выпадать мне.

'Хорошо. О моём участии в спасении цесаревича можно было догадаться, но откуда мой позывной здесь известен. Две с лишним тысячи вёрст от станицы до Иркутска. Интернет и телефония отсутствует. Особо о нападении не должны были говорить, по указанию генералитета. Опять 'казачий телеграф' сработал'?! — в смятении думал я.

— Чего молчишь? — задал очередной вопрос Баженов.

— В спасении цесаревича от нападения хунхузов я участвовал. А боевое прозвище или, как мы называем между собой, позывной Ермак мне дали ученики казачьей школы станицы Черняева, — подбирая слова, осторожно ответил я.

— Ты Государя Наследника собой от пули закрыл? — Баженов не спрашивал, а утверждал.

— Так получилось, — ответил я, думая про себя, что не рассказывать же всем, что не я это прыгнул, а Тимоха — моя погибшая вторая сущность.

Мой ответ как будто прорвал плотину тишины, и вокруг разом загомонило три десятка человек. Не сразу, но всеобщую говорильню, которая в основном сводилась к возгласам удивления, вопросам и эмоциям, 'совету' удалось остановить. Мне дали команду одеться, и обязали сделать подробный рассказ-доклад о нападении на цесаревича, после окончания процедуры знакомства. Вернувшись в строй-толпу своего отделения, получил несколько восторженных ударов по плечам и изумлённо-восторженный взгляд юнкера Васильева.

Когда после окончания процедуры знакомства я кратко рассказал о нападении на цесаревича, потом о моей, точнее уже нашей с первым десятком школе в станице, вскользь упомянул о разгроме банды Золотого Лю, как и о схватке с красными волками последовало интересное решение 'совета'. Общим голосованием старшего класса с учётом вынесенного советом предложения, мне впервые в истории взвода было единогласно присвоено звание 'хорунжего' в младшем классе с обязательством сдать экзамены по военным дисциплинам до присяги, чтобы быть официально переведённым в старший класс училища. Так закончилось наше знакомство, и начались обычные учебные будни.

Дни полетели один за другим — подъем, туалет, зарядка, утренние процедуры. Затем молитва, чай, занятия, завтрак, занятия до и после обеда. Ужин. Вечерний цук по тренировке шенкелей и шлюсса со стороны старшекурсников. И только два часа перед сном мы были предоставлены сами себе. Я в это время зубрил учебник по тактике, которой отводилось семь часов в неделю, уставы, учебники по фортификации и военной топографии. Так же мне необходимо было до присяги освоить и сдать за младший класс военные администрацию, гигиену и законодательство, методику обучения низших чинов и иппологию. Присяга в отличие от остальных юнкерских училищ в Иркутском принималась не в октябре, а шестого декабря в день Святого Николая Чудотворца — небесного покровителя училища. Так что у меня было три месяца. А по такой дисциплине как сведения об оружии, я и сам мог рассказать больше, чем было написано в учебнике.

Из всего начального этапа обучения мне больше всего запомнилось наше первое занятие в манеже по верховой езде. Специально для нашего взвода в училище содержалось сорок коней, уход за которыми осуществляли казаки. А старшим над ними был дядька Игнат Филинов.

Когда наше отделение прибыло в манеж, там нас уже дожидался ещё один офицер училища сотник Коршунов Михаил Фёдорович, который перешёл на данную должность из Иркутской конной казачьей сотни. Похожий на Лермонтова и внешностью, и телосложением молодой сотник оказался отличным кавалеристом и педагогом, в чём мы очень быстро убедились.

В небольшой манеж вывели наших коней, породу которых я определить не смог, что-то среднее между башкирской и алтайской. Практически все жеребчики были в холке на ладонь, а некоторые и на две повыше привычных мне амурцев и монголов. Хотя, мой Беркут был такого же роста.

Кони были поседланы только попонами, которые туго обтягивали их спины. Взобравшись на доставшегося мне жеребчика, я с трудом охватил его шенкелями. 'Сейчас увидим, кого охлюпкой гоняли, чтобы научить крепко сидеть на коне', — подумал я.

За почти пять лет пребывания в этом мире, я стал неплохим конником и надеялся не осрамиться на выездке. Тем более, по первому разряду еще два года назад джигитовку на соревнованиях сдал.

Пока первая смена из восьми юнкеров, в которую я вошел, шла шагом по кругу манежа, всё шло благополучно, но едва сотник подал команду 'рысью', как двое из нас почувствовали определённые неудобства. На втором круге один из них слетел с коня.

Дальше началось избиение младенцев. Коршунов, пощипывая краешек уса и злорадно усмехаясь, приказал нам завязать узлом поводья на шее у коней и расставить руки в стороны на уровне плеч. В такой позе и я после команды 'рысью' почувствовал себя не в своей тарелке. Когда перешли на галоп, стало чуть легче держать равновесие, но тут казаки внесли в манеж барьер для прыжков и установили его на нашем пути. Опытные и выдрессированные кони шли как заведённые по кругу, совершенно не обращая внимания на своих беспомощных всадников. На этом упражнении в опилки манежа легла половина смены. Мне данной участи с трудом удалось избежать, так как дед в своё время также заставлял ездить с разведёнными в сторону руками и управлять конём одними шенкелями. Но вот прыгать через барьер в такой позе, да ещё без седла! До такого изуверства даже мой дед не додумался.

Дав нашей смене роздых, сотник принялся за вторую, в которой сразу отличился юнкер Васильев, который только с третьей попытки смог взгромоздиться на коня. Слетел или 'зарыл репу' Васильев уже при попытке его жеребчика по команде перейти на рысь и, как следствие, к последующему упражнению допущен не был, а пересажен на деревянную кобылку-станок. Таких станков рядом с ареной манежа располагалось пять штук. Там за него взялся кто-то из нижних чинов, показывая и объясняя правильную посадку.

Закончив со второй сменой, Коршунов снова принялся за нас. Опять поводья узлом на шее лошади, руки в сторону и галопом по кругу. Только теперь добавили еще один барьер. А потом ещё один. Скорость движения по кругу сотник, благодаря кнуту, который появился в его руке, сильно увеличил. И очень скоро умные кони косили свои выразительные глаза на то и дело, шлепающиеся тела на землю. Не избежал данной участи и я, поняв смысл фразы 'полковника' Баженова, что 'шенкеля и шлюсс нам будут ставить жёстко'. 'При такой учёбе, кентавром очень быстро станешь', — подумалось мне.

Кентаврами — не кентаврами, но через полгода таких занятий все стали очень хорошими наездниками, даже Леша Васильев, которому это стоило огромного количества ушибов при падениях. Парень оказался сильным духом, не смотря на то, что пришёл в училище маменьким сынком. Через месяц учёбы, когда в пехотном взводе освободилось место, он наотрез отказался переводиться, чем значительно повысил свой авторитет среди однокурсников.

Очень хорошие отношения у меня завязались с сотником Головачевым, который оказался фанатом боя холодным оружием. Его владение шашкой, кинжалом и пикой вызывали восторг и восхищение. В училище был отлично оборудованный зал для занятия фехтованием. Где-то через пару недель учёбы, Николай Павлович застал меня в зале поздно вечером, когда я с разрешения портупей-юнкера Сафонова, восстанавливая свою физическую форму после ранения, 'танцевал' свои ката с двумя учебными шашками.

Вместо ожидаемого нагоняя, взводный попросил меня ещё раз показать всю ката, после чего, взяв из стойки две учебные шашки, показал как бы он рубил и колол в трёх связках ката. Потом был учебный бой в защитном снаряжении из пяти схваток. Выиграть мне удалось только одну, и только из-за того, что перешёл на нижний уровень, в перекатах работая шашками по ногам сотника.

Расстались очень довольные друг другом. После этого события часовые занятия с Головачевым по вечерам стали проводиться не реже двух раз в неделю. И если один на один Николай Павлович допускал некоторые вольности в общении, то в официальной обстановке сдирал с меня стружку куда чаще, чем с остальных. Но я был готов терпеть и куда большие придирки, так как обращение сотника с пикой граничило с чудом. Если бы в реальном бою сошлись сэнсэй боя на шестах, у которого я обучался в моём мире, и сотник Головачев, то на мастера Чжао я не поставил бы и копейки. При этом, Николай Павлович с удовольствием передавал мне свои знания.

Кроме того, в личном общении выяснилось, что сотник родом с кубанской станицы из семьи потомственных пластунов. В Забайкальское войско был распределён после окончания Оренбургского казачьего училища. Мои мысли о создании небольших групп охотников для разведки в тылу врага и нанесения этими группами точечных ударов на коммуникациях противника были восприняты Головачевым с горячим одобрением. В связи с этим, взводный оказывал мне посильную помощь в разработке, точнее в привязке применения тактики диверсионно-разведывательных групп будущего в современных реалиях.

Ещё одной фишкой Николая Павловича был трюк с разрубанием глиняной пирамиды. На занятиях по рубке, сотник четырьмя ударами шашки справа налево разрубал пирамиду с такой чистотой, что она не сдвигалась с места ни на миллиметр. Затем Головачев слева направо разрубал её ещё на четыре части, после чего она продолжала по-прежнему стоять. Девятым ударом он заставлял взвиваться в воздух все разрубленные части. Это было настолько эффектно, что курсанты, точнее юнкера каждый раз застывали от такой картины с открытыми от изумления ртами. Мне это напоминало кадры из фильма 'Зорро' с Ален Делоном, где главный герой разрубал свечки.