С Романом они тогда долго и плодотворно пообщались под сладкие наливки. Одоевский поделился планами на лихвинские залежи, а Андрей согласился с тем, что с тех-то домниц доход уже только им и пойдёт. Пусть, ему не жалко. Хотя, нет — жалко. Но пусть уж лучше они втянуться, а там, глядишь, сыновья да внуки уже по-другому думать начнут. А ему и учеников хватит, что такие печи у него в землях поставят. Железный рынок огромен и конкурентами они с Одоевскими ещё не скоро станут. Русь жадно поглощала всё, что создавали стихийно сложившиеся центры металлургии, и ещё завозила из-за границы. Так что, брысь, зелёное земноводное! Всё одно не потянет один Барбашин всю Русь, да и господь завещал делиться.
Третьим делом стала проверка пороховых производств, обустроенных на новый лад. Пообещал государю, теперь вот мучайся. Тут на своих-то семь потов сошло, прежде чем более-менее хороший порох получаться стал, а уж на государевых и вовсе проклял себя за инициативу. Хорошо хоть мастеров за прошедшие годы подготовить успел, а не то в этом году не до морских бы приключений было.
Вообще, порох ныне производили в небольших частных лавочках с коллективом в 5-15 человек, отчего производительность такого, с позволения сказать "производства", была очень не велика, а цена на порох весьма высока. Да и система ямчужных мастеров ещё только зарождалась и специальные амбары для производства селитры не охватили ещё всю страну. Хотя попытки укрупнения уже были, но до уровня настоящей мануфактуры они ещё не доросли, да к тому же, осуществляли эти попытки только иностранцы и на основе уже освоенного промысла. В общем, князю поневоле вновь пришлось вписать своё имя в историю.
Первым делом определились с поставками ямчуги-селитры к новообразованному Пороховому двору. Селитру ведь ныне производили в градах и весях по всей стране, однако единой системы как таковой ещё не сформировалось. Она находилась в стадии становления, и лишь Иван Грозный подведёт итог, обложив города и монастыри селитряной повинностью.
А потому, для избегания волокиты государь выдал Андрею грамоту, по которой тот мог сам выбрать тех ямчужных мастеров, что будут поставлять селитру ему напрямую. Пересмотрев множество вариантов, князь с удивлением понял, что, как ни странно, но наиболее качественная ямчуга поступала в Москву из района Белоозера. Поспорить с ним могла ещё селитра Новоникольского монастыря, чьи ямчужные ямы в своё время строились под его приглядом. Разумеется, не помочь родному монастырю Андрей просто не мог и потому закупать селитру на казённые средства стали и на Белоозере, и на Оке.
Потом пришло время искать место под сам завод. И если тот же мастер Алевиз свою не малую (аж под двести человек) мастерскую поставил на Успенском враге, то Андрей сразу предложил вынести опасное производство подальше от городских стен. Ведь сколь ни береглись в своё время в его вотчинах, а всё одно взлетали мужички на воздух. Да и по истории он помнил, как полыхали такие производства во времена частых московских пожаров. Да и место он уже присмотрел. Тоже историей подсказанное.
Существовал когда-то в верховьях речки Чечёры Великий пруд. А на северных его берегах был в своё время устроен царями Пушечный двор, просуществовавший аж до нашествия Наполеона. Ну и почему бы ради дела не объединить в одно события разных эпох? Тем более земли те принадлежали лично государю и проблем с постройкой возникнуть не могло.
Нет, он вовсе не собирался строиться рядом с Красным селом, хотя и на его жителей у князя свои планы имелись. Уж коли они могли позволить себе стеклить свои избы слюдой, то почему бы не предложить им и стекла оконного? И ему прибыль и слухи по земле расползутся. А слухи ныне не стой рекламы работают.
Государь на предложение уйти от столицы если и подивился, то виду не подал и добро своё дал. После чего и развернулась на берегах Чечёры большая стройка. Эпоха эпохой, а секретность секретностью. Потому как его пороховой заводик больше напоминал век девятнадцатый, а не шестнадцатый. Ведь то, что местным ещё только предстояло изучить, вычислить или определить опытным путём, для него уже было историей. А потому место под будущую мануфактуру для начала обнесли бревенчатой стеной, сквозь которую были прорезаны лишь двое ворот, и возле каждого поставлено по паре стражников. И уже внутри охраняемого периметра принялись ставить всё остальное.
Главным секретом и основой всего двора стали пороховые мельницы, в которых и происходил главный процесс производства. Работали они от энергии воды, но был предусмотрен и вариант с впряжёнными лошадьми. Впрочем, это было скорее лишним, ведь ещё целые века пороховые заводы будут действовать лишь в "талое время" — весной, летом и осенью, так как зимой увлажненная пороховая смесь замерзала и при кручении рассыпалась непригодную мякоть. Да и работа шла только в светлое время суток, потому что об освещении лучиной или свечами в пороховом деле не могло быть и речи, а про лампы Андрей как-то не подумал.
В основе самой мельницы были "новоизобретённые" бегуны, что сработали лучшие московские каменотёсы, потому как отливать их из металла Андрей пока не рисковал. С ними в своё время тоже пришлось изрядно повозиться. Ведь даже в Европе подобный способ ещё только начинал появляться, и повсеместно основу порохового действа составлял так называемый "толчейный способ", который вовсе не обеспечивал нужной однородности и плотности состава. Торжественное шествие по миру бегунной системы начнётся лишь с конца 16 столетия, а на Руси и вовсе появится лишь при Петре, но ведь Андрей недаром был попаданцем. А потому ещё в своей вотчине, задумавшись о своём порохе, начал конструировать нормальную пороховую мельницу.
Конструктивно его бегуны были сработаны с неподвижной чашей и вращающимися жерновами, а сами жернова были сработаны подвесными, дабы не касаться чаши-лежня. С такой конструкцией мучились потому, как она была более безопасна, ведь взрывы в неподвесных бегунах чаще всего происходили тогда, когда бегун тёрся об обнажённый от пороха лежень, а в подвесном варианте подобного быть не могло, что существенно повышало безопасность.
Сам процесс создания пороха занимал много времени, но конечный результат того стоил!
Для начала на бегунах по отдельности измельчались и перетирались селитра, уголь и сера. После этого, составные части смешивались и перетирались уже готовой смесью. Кстати, саму пропорцию смешивания мастера, приведённые Андреем, тоже держали в тайне. А то по нынешним то временам выходило, что в новый порох селитры куда больше шло, чем обычно, зато и нагара в стволе меньше будет и выстрел мощнее станет. А чтобы во время процесса зелье не взрывалось и не пылило, приготовленную смесь изначально увлажняли. Насколько увлажнять надо, то те же мастера определили опытным путём, ведь никаких приборов для измерения влажности у князя под рукой не было. И судя по получавшемуся результату, в промежуток 2-5% они уложиться смогли.
Со стороны последующая работа выглядела примерно так: на лежень ровным слоем загружали просеянную смесь и примачивали её водой из обыкновенной лейки. Потом пускали бегуны на тихий ход и через несколько оборотов переводили на ход быстрый, после чего и шла основная работа по смешиванию и уплотнению. Время её было определено всё тем же вечным "методом тыка", и растягивалось от трёх до пяти часов. И всё это время мастер не сидел без дела, а следил за сухостью массы, подливая воду по мере надобности, и чтобы сама масса не была просто передвигаема по лежню вперёд, иначе часть состава, зажатая между отшибом и бегуном, может вследствие трения нагреться до температуры воспламенения. Во что это может вылиться, думаю, пояснять не надо.
Затем, всё ещё сырое зелье отправляли на дальнейшее прессование, для чего пороховую массу раскатывали в лепёшку и зажимали в винтовальный пресс, чего европейские, да и азиатские изготовители в эти времена ещё не делали. А ведь прессовка была нужна для получения пороха более высокой и однородной плотности. Это повышало его мощность и сроки хранения.
После прессования порох подвергался процедуре зернения. Сначала спрессованную лепёшку доставали из-под пресса и разламывали на куски при помощи молотков и инструментов, напоминающих стамески и небольшие кирки. Потом эти куски загружали в кожаные мешки и разбивали на более мелкие несколькими ударами молота на наковальне, потому как до дробильной машины мысли и руки у князя так и не дошли.
Получившиеся в результате кусочки клали на решета из свиной кожи, в которые помещались свинцовые шары. При трясении решета куски пороховой смеси истирались шарами, и измельченный порох проваливался сквозь решётку. Вообще сит было несколько, и все с разными размерами решета. Те комки, что не прошли ни через одно сито, отправляли на повторное измельчение, а мелочь, прошедшую даже сквозь самое мелкое — на повторное уплотнение с новой партией пороха.
Таким образом, на выходе получали пороховые зёрна разных сортов: средний (на глаз где-то 2-3,5 мм) для мушкетов и аркебуз, большой (около 4-5 мм) — для артиллерии, и очень большой (на 5-8 мм). Это был так называемый минный порох, хороший при проведении объёмных минно-взрывных работ. Мелкий сорт, предназначенный для пистолетов делать пока не стали, в виду отсутствия этих самых пистолетов.
Зернение — операция очень важная, потому что хороший порох должен состоять из твёрдых прочных зёрен. Применяемая ныне повсеместно пороховая пыль так называемая "мякоть" — сгорает слишком быстро, что может привести к разрыву ствола. И ещё — пороховую мякоть перед выстрелом нужно хорошо утрамбовать шомполом, поэтому заряжание ею ружья или пушки занимает куда больше времени, чем заряжание зернёным порохом, который не лип к стенкам, а свободно ссыпался вниз. Кроме того, мякоть легко отсыревает. Зерна же менее гигроскопичны, чем мякоть, и обеспечивают пороху большую метательную силу, что уже хорошо почувствовали на своей шкуре гданьские каперы.
После зернения полученный порох загружали в дубовые барабаны и вращали их несколько часов. Вследствие трения зёрен друг о друга и о стенки барабана у них сглаживались неровности и острые углы, а сами зерна приобретали округлую форму. Кроме того полировка ещё больше уменьшала гигроскопичность такого пороха.
Ну и под конец полученные гранулы отправляли в сушильни, потому как прошедший все предыдущие этапы порох всё ещё содержал в себе излишне много влаги. Ну а дабы не засорять его посторонней пылью, сушку проводили не как обычно, на солнце, а в специально сооружённом амбаре. И длился этот процесс тоже не один час.
Зато на выходе получался порох по своим качествам куда более близкий ко временам Бородина, чем к нынешним. Что и продемонстрировали великому князю, когда он прибыл оценить полученные результаты.
Причём демонстрация была очень наглядной. Из одной и той же пушки дважды выстрелили полным зарядом старого пороха, заодно замерив время, потребное на её заряжание, после чего дважды бабахнули новым порохом, чья навеска была меньше, чем у старого, а вот ядра всё одно полетели дальше. Ну и заряжалась пушка тоже быстрее, а ведь пушкари работали по старинке, без картузов и прочих ухищрений.
После чего устроили государю экскурсию по мануфактуре, с подробным объяснением, что к чему и зачем.
— А и хитро всё устроил, князь, — восхитился Василий по окончанию мероприятия, когда его и всю блестящую во всех смыслах комиссию повели к накрытым столам. — Я такого даже у иноземцев не видал, хотя пороходельных мастерских насмотрелся изрядно. Или хранят они от меня свои секреты?
— Ну, государь, секреты иные они утаивают, чего греха таить, но в данном случае они не виноваты. Такого ведь и в закатных странах ныне не узришь, что свои православные розмыслы удумали.
— Это что же за хитрые розмыслы у тебя, а князь? И почто у меня таких вот нет.
— Каюсь, государь, хотя и нет в том моей вины.
— Что-то заумно глаголешь, князюшка, — нахмурил брови Василий.
— Да просто всё, государь. Розмыслы мои из тех набраны, кого архиепископ Геннадий ещё при батюшке твоём в университеты заморские учиться отправлял. Они старались, учились, а как вернулись, так никому ненужные стали, потому как архиепископ к тому времени преставился, а новые люди замыслов великих его не поняли, да напротив, тех умельцев чуть ли не в ереси обвинять стали. С той поры мужички практически меж двор скитались, покуда мне на глаза не попались. Теперь вот, ряд заключив, мне служат, да умишко своё, ученьем отточенное, в дело пускают. Один вон стан печатный митрополиту ладил, другой вот мельницу пороховую смастерил. Зато видно теперь, что в университетах они не штаны о лавку протирали, как большинство студиозов, а действительно науки учили. Вот и весь секрет моих розмыслов.
Слушая Андрея, великий князь хмурился всё больше и больше. Но Андрей честно хотел думать, что знает истинную причину недовольства. Ведь упоминание им об университете было вовсе не спонтанным. "По секрету" от отца Иуавелия Андрей знал, что митрополит Варлаам и старец Вассиан недавно вновь подходили к государю с мыслями о возрождении православного Пандидактериона на московской земле. Вот и подсунул он государю для наглядности успехи тех, кто в этих самых университетах обучался. Нет, был, конечно, риск, что Василий Иванович вскипит и наворотит кучу глупостей, однако Андрей изучал государя уже не первый год и если что и понял о нём, так это то, что сгоряча тот рубит редко. Он, как и отец его, был осторожен до, хм, в общем, слишком осторожен, и предпочитал просчитывать свои действия не семь, а семьдесят семь раз, прежде чем принимать решение. Может потому большинство его начинаний и увенчалось успехом? А мысль, что московский князь по крови есть наследник императоров и потому величие павшего Рима православного надобно ныне возрождать в Москве, уже давно витала в потёмках кремлёвских коридоров. Ведь и старец Филофей, с которым Андрей ныне состоял в переписке, неспроста появился со своим "Москва — третий Рим". И ведь не был послан обратно в свои псковские палестины, потому как угадал нарождающийся тренд.
Так что Андрей, заводя этот разговор, потихоньку начинал верить, что Славяно-греко-латинской академии не придётся ждать ещё сотню лет, прежде чем появиться на свет божий.
— Хм, что же не кажешь сего умельца?
— Так, государь, ныне он по просьбе митрополита ладит ямчужные ямы у Свято-Троицкого монастыря. Ведь коль землицу они в скором времени отдадут, то решили иноки дорогую да нужную ямчугу готовить да на пороходельные дворы поставлять.
— Вот..., монашье племя, — усмехнулся в бороду государь. — Всё одно свою выгоду отыщут. Ну, давай, князь, веди к столам, а то, смотрю, бояре мои совсем слюной изошли. — И склонивши голову, тихо добавил: — А розмысла того хочу пред собой видеть в скором времени.
— Сполню, государь. Ныне же гонца пошлю.
— Вот то-то, — вновь улыбнулся Василий Иванович, явно принявший какое-то решение, отчего настроение его вновь улучшилось.
На последующем пиру он много шутил, громко смеялся над шутками хозяина, гостей и скоморохов и прилюдно одарил Андрея "шубой с царского плеча". Долгополая, алой парчи с золотым шитьём, шуба была невероятно тяжела и неудобна. А ещё излишне жаркая, так что с Андрея вскоре пот тёк семью ручьями. Но скинуть такой подарок на виду у свиты было бы большой глупостью, Андрей и так прекрасно видел, какими испепеляющими взглядами кидался в его сторону Ванька Сабуров. Так что пришлось стойко терпеть "шубную пытку", полученную им в награду за работу. И ведь что самое смешное, все, буквально все за столами считали его истинным счастливчиком, по заслугам или без меры (каждый ведь смотрел со своей колокольни) обласканным государем.
