Матиас так и не пришел в себя после ритуала, и даже не пошевелился, когда его заключили в сияющий непроницаемый кокон. Весь путь обратно я волок иномирца на себе, и в голове мелькнула глупая неуместная мысль, что Шеннейру не стоит об этом знать. Если я способен вытащить своего сторонника из эпицентра бедствий, это вовсе не значит, что я могу и желаю делать это каждый день.
Но Матиас обречен вместе со мной. Высшие не упустят случая выместить на нем злость. Я должен был позаботиться о нем, защитить, спрятать — но в стране не было места, куда Матиас мог бы спрятаться, и не было укрытия, где он мог бы выжить в одиночку. Моя фишка разделяет мою судьбу.
Поместили меня в те самые камеры, над которыми извращался Лоэрин, и я был там первым посетителем. Весь блок в три ряда покрывали блокирующие барьеры, не позволяя уйти через искажение. Но, словно этого было мало, поверх моего ошейника темные застегнули другой, металлический и цельный, а на руки надели тяжелые кандалы. Возможно, в металл были вплетены особые заклинания, потому что я постоянно чувствовал слабость, а голова немного кружилась.
На груди, куда пришелся удар крюка, остался тонкий разрез; его залили регенерирующим гелем, не приняв за серьезную рану, а поверх налепили медицинский пластырь. Я ощущал себя вполне терпимо, хотя знал, что потерял достаточно крови: она залила всю одежду и уже подсохла. Я то и дело ощупывал куртку, внушая себе, что рассеченные ребра мне померещились, пусть и отчетливо помнил белые осколки кости. Искажение творит странные вещи, и я все еще был творением Заарнея, пусть и не в такой мере, как Матиас.
Нежно-голубые и зеленоватые ромашки на стенах камеры выглядели весьма мило. Через несколько минут у меня заломило виски, принося тошноту. Мерзкие синие и зеленые цветы на ядовито-розовом фоне словно двигались, изгибаясь; я закрыл глаза и прислонился затылком к стене. Оставалось только ждать.
Пришли за мной нескоро — время тянулось медленно, но высшие вряд ли могли ждать долго.
Конвоиры вели себя сдержанно: ни одной попытки зацепить словесно или физически, словно темные знали, что стоит проявить эмоции — эмпат ухватится за предоставленную нить и раскрутит ее как клубочек шерсти. Они мыслили правильнее, чем все, кто был до них.
Зал, куда меня привели, был темен, и от темноты еще более тесен и душен. Я знал, что его как капсулу окружает толща камня и плотные покровы печатей, чья тяжесть давила и пережимала горло. Прошлое вновь попыталось напомнить о себе, но я заставил его замолчать.
Площадка, на которой я стоял, была ярко освещена; места высших тонули в тени. Передо мной висел пустой белый контур — личная печать, которой я пользовался на собраниях и которая сейчас должна была усиливать мой голос.
Высшие молчали, и я молчал тоже. Играть в кто кого переупрямит я мог долго. А высшим хотелось высказаться — например, "что вы на нас так смотрите, Кэрэа Рейни? Вы не понимаете, зачем вас сюда привели?"
Наверное, они хотели меня подавить. Может быть. Рано или поздно все эмоции выгорают.
Вильяма не было — как не было его на суде над Олвишем. Зато Олвиш присутствовал в своем реальном обличье, сумрачный и неподвижный. Если северные прекратили наступление, столкнувшись с заарнами, то на границе наступила передышка, и он мог приехать на побережье, понимая важность экстренного собрания — а собрание было экстренным. Нэттэйдж нервничал до прозрачной бледности, но старался держаться; Миль стискивал пальцы в черных перчатках и безумно ухмылялся, напоминая сбежавшего из дома умалишенных. Гвендолин была величественна и холодна, как и всегда. Шеннейр...
Темный магистр подпер голову рукой и рассматривал меня с легкой задумчивой улыбкой. Мне представилось, что с точно такой же улыбкой он мог смотреть на Алина — в ту последнюю для Алина встречу. Я не слышал эмоции высших, но представить, что они чувствуют, было несложно: они бы хотели меня уничтожить. Разорвать на части того, кто разрушил их уютный пришедший в равновесие мирок. Но им все еще было любопытно.
— Кэрэа Рейни, — Гвендолин тронула палочкой металлический треугольник, и серебряный звон растекся по залу, нарушая неподвижность темноты. Я поднял голову к ней, и Верховный судья терпеливо продолжила: — Что вы сделали?
Я приветственно поклонился, пододвинулся к печати, и честно признался:
— Я воспользовался особым даром Лоэрина, который заставлял его делать ключи к вратам, и открыл врата в Заарней.
Нэттэйдж не выдержал и прыснул, восхищенно объявив:
— Это великолепно! Давайте отдадим его Норману.
Вопреки ожиданиям, Олвиш молчал, то и дело бросая взгляды на Шеннейра. Но его магистр не спешил вмешиваться, задумчиво рассматривая арену и постукивая пальцами по ограждению. Я в который раз отметил, что все эти жесты сторонники Шеннейра подхватывали от самого Шеннейра. Миль тоже не торопился высказаться, торжествуя, что предупреждал, и выглядел мрачнее грозовой тучи. Итог: я довел высших в самой невообразимой степени.
Вколотый блокиратор сладким дурманом разбегался по венам. Находясь в темной гильдии, совершенно невозможно избавиться от вредных привычек. Что я сделал? Я предал свою страну, свой мир и человечество. Светлым магистрам присущ размах. Мои сторонники умрут, но мои враги переживут их ненадолго.
— Позвольте мне объяснить свои действия, — я щелкнул по печати, заставив ее засветиться ярче, и пристально обвел взглядом собравшихся. Я не видел их, ослепленный печатью — но я не жалкий преступник, который оправдывается на допросе под лучом лампы в лицо. Для них я стоял словно в луче прожектора, и все внимание было приковано ко мне. К моим словам. Теперь они вынуждены меня слушать и слушать внимательно, и я возвысил голос, ощущая, как почти заглушенная светлая искра разгорается в груди: — Заарней один за другим будит инкубаторы прорыва. В каждом инкубаторе тысячи и десятки тысяч икринок. Через два-три года зародыши заарнов превращаются во взрослых смертельно опасных тварей. Через два-три года маги-неофиты только разучивают базовые печати. Мы не успеваем подготовиться к прорыву, — я сделал паузу, жалея, что подсудимым не положено воды, и жестко продолжил: — И северные. Даже если мы чудом отобьемся от коалиции, у нас останется разрушенная страна, недород, голодающие люди и погибшие маги. Аринди уже не поднимется.
Темные молчали. Они прекрасно понимали, что я прав.
— Но. Мы можем их опередить. Мы можем столкнуть наших врагов друг с другом. Первый удар Заарнея придется — уже пришелся — на передовые отряды Северной коалиции. Гильдия Джезгелен захлебнется в крови. И мы сорвем планы Заарнея. Икринки в инкубаторах прорыва еще не успели вызреть. Заарней тоже не готов к войне.
— Заарней страшен не своими армиями, — мягко возразила Гвендолин. — Одно прикосновение к его силе разрушительно. Вопрос в том, сможем ли мы разорвать мост, или Заарней нас поглотит.
Я кивнул и спокойно сказал:
— Наше поколение было обречено столкнуться с Заарнеем. Время вышло: гибель мира увидим уже мы, а не наши далекие потомки, о которых можно не думать. Либо мы увидим победу. Мы больше не имеем права покорно ждать. Мы ударим первыми, и война пойдет на наших условиях, — я позволил себе едва заметную улыбку, прекрасно зная, что хотя бы один человек в этом зале ловит каждое слово: — У меня есть план.
Перед тем, как покинуть гильдию, я отправил три письма — одно Шеннейру, одно высшим и одно Норману. Они различались в деталях — перед Шеннейром я бесконечно извинялся, что порчу его планы. Отправил достаточно поздно, чтобы никто не успел вмешаться, и то, что произошло, не стало для высших сюрпризом. Вряд ли письма их утешили. Но я не рассказал все до конца и я буду жить до того момента, пока они не получат ответы. Пока хотя бы один человек из них не получит ответы.
— Ваши аргументы понятны, — наконец сказала Гвен. — Но почему вы не уведомили нас?
Самый тяжелый вопрос. Как будто мне бы позволили делать то, что нужно. Я — светлый магистр, и я исполняю замысел.
Я тяжело вздохнул и ответил:
— Мы — одна команда. Я не мог перекладывать на вас такую ответственность. Я — светлый магистр, и я делаю то, что должен делать.
— Вы понимаете, что вашим светлым после этого конец? — грубо влез Олвиш, смотря на меня без капли симпатии.
— И вы останетесь без светлых, без заводов, без еды и без городов, — я позволил высшим полностью насладиться перспективой. — Мои маги не пойдут безропотно на убой. При любой угрозе им отдан приказ обрушить все светлые магические печати. На всех предприятиях, инженерных системах, полях.
Мои светлые прекрасно понимают, что они — среди врагов. Среди тех врагов, что убивали их товарищей, что заставили умирать на бесплодном острове, что вытащили оттуда себе на потеху. Или темные и правда верили, что светлые давно все простили и, сбиваясь с ног, бросятся старательно исполнять любой каприз? Трудиться верно, усердно, без отдыха, закрывая собой все прорехи и критические точки системы? Им были отданы весьма конкретные приказы. А темные... темные сами отдали светлым рычаги влияния.
— Вы этого не сделаете, — огрызнулся Олвиш, и я смерил его удивленным взглядом:
— Я однажды сдал темной гильдии Аннер-Шэн остатки светлой гильдии. Я открыл врата в Заарней. Вы думаете, я этого не сделаю?
— Но тогда пострадают обычные люди. Вам совсем не жалко обычных людей? — вкрадчиво осведомился Нэттэйдж.
— Мне будет их жаль. Но почему обычные люди должны заботить меня больше, чем мои светлые маги?
— Ну надо же, — с восхищением выдал тот. — Казалось бы, милый добрый хороший светлый маг, а такая тварь выросла!
— Вашими стараниями, Нэттэйдж, исключительно вашими стараниями.
— Да, это я могу, — довольно кивнул он.
— Куда вы вылезли с вашей рожей, Нэттэйдж, — хрипло, с надрывной саркастичностью перебил его Миль. — Кто-то берет пример с нашего дорогого магистра Шеннейра. Вы, Шеннейр, пригласили к нам одного Лорда, а Рейни — всех остальных. Преемственность налицо.
— Традиции и преемственность, — основа гильдии! — радостно подхватила Гвендолин.
Высшие переглянулись и поняли, что заболтались.
Только что основавший новую традицию темный магистр Шеннейр молчал, дожидаясь, когда его высший темный совет прекратит хвалиться друг перед другом, что вот, попал им в руки светлый магистр, и так они замечательно его испортили. Шеннейр бы предпочел разобраться со мной единолично, без чужого присутствия, и я был благодарен высшим за то, что они вставали преградой между мной и ним.
Я поднял руки, досадуя на натирающие кандалы, и коснулся своей личной печати. Она не была ни теплой, ни холодной, ни мягкой, ни колючей — пустой — и устало сказал:
— Если вы меня убьете, страна взбунтуется. А если вы сумеете убедить народ, что я предатель, то это настолько подорвет боевой дух, что бунт будет казаться лучшим исходом. Я хочу спасти Аринди. И я пойду на любые жертвы, чтобы спасти Аринди. Я существую ради этого, и я приложу все силы ради цели.
— Мы? — Нэттэйдж в притворном ужасе прижал ладонь к сердцу. — Убить? Светлого магистра? Кэрэа Рейни, что за злодеями вы нас считаете? Вы просто слишком много думаете.
— И наша медицина позволяет это решить. Вы покинете этот зал, Тсо Кэрэа Рейни, — Гвендолин смотрела на меня с искренней любовью. — Но где в этот миг будет ваш разум — нам неведомо.
— А ваши светлые маги будут нам подчиняться в обмен на то, чтобы мы не причиняли вам вреда, — заключил Олвиш.
По спине прошел холодок. Эта угроза была реальной — это решение было логичным, если уж на то пошло. Окончательно превратить светлого магистра в безмозглую безвольную ширму. Препараты, которые сделают из меня послушный овощ. Но обман не продлится долго, и высшие останутся с бедами, подготовленными в том числе моей рукой, один на один. Остается проверить, насколько я успел понять тех, с кем имею дело. Все, что следовало быть сказано, сказано.
— Ваш выбор, высшее собрание, — громко объявила Гвендолин, и из темноты бесшумно выступили двое магов с медной чашей.
Нэттэйдж начал первым.
— Простите, магистр, — сказал он, выкладывая в чашу черный камень. — Но делать подобные вещи не посоветовавшись — очень плохой поступок.
Шеннейр небрежно кинул в чашу белый камень, с легкой усмешкой полоснув взглядом по залу. Я вздрогнул.
Гвендолин аккуратно положила свою бирку поверх.
— Позвольте я объясню свою позицию, высшие, — мелодично добавила она. — Действия нашего магистра были неожиданными, но логически оправданными. Также очевидно, что мы не должны расплачиваться за его поступки. Тот, кто открыл врата, должен их закрыть.
Белый камень.
— Я не согласен с вами, высший совет! — Миль задержал руку над чашей, с силой стискивая камень, а потом швырнул его вниз с такой силой, что все остальные подпрыгнули. — Он сумасшедший. Давайте его наконец убьем.
Вниз упал камень — черный. Нэттэйдж заерзал, совершенно не ожидая такого развития событий. Двое на двое, остался Олвиш. То, какое решение вынесет Олвиш, известно. Нэттэйдж собирался внешне проявить недовольство, но вовсе не был готов справляться с грядущими бедами самостоятельно.
— Слушайте, я тут подумал...
Олвиш добавил свою бирку. Нэттэйдж умолк.
— Да вы сговорились! — прохрипел явно сорванным голосом Миль.
— Сами выбрали — сами мучайтесь, — высокомерно бросил ему собрат по гильдии.
Бирка была белой.
— Однако, Олвиш, — после долгого молчания сказал Нэттэйдж. — Этот светлый маг открыл врата в Заарней.
— Этот светлый маг, — высокомерно ответил ему Олвиш Элкайт. — Наконец-то поступил как настоящий магистр и сделал то, что вы, трусливые душонки, не сделали бы никогда. Нам нужен бой, а не пустая болтовня.
Выражение полной бессмысленности на лице Нэттэйджа было неповторимым.
Помощники с чашей встали по левую руку от Гвендолин, а потом и вовсе отступили в тень, не став объявлять понятный всем итог. Нас всего пятеро, я шестой. Высшие смотрели на меня с голодным ожиданием, и тьма превращала их лица в оскаленные маски.
Самое страшное еще впереди.
— Вы поставили наш мир под угрозу. Мы долго думали, что с вами сделать, и мы решили, — Гвендолин выдержала томительную паузу, — мы проводим для вас инициацию, и вы сражаетесь с Заарнеем как полноправный светлый магистр!
Я обвел собравшихся взглядом, заглядывая каждому в лицо в поисках осознания произнесенного, потрогал так и не снятые кандалы на руках и печально спросил:
— Светлый магистр?
— Светлый.
— Светлую инициацию?
— Светлую.
— Темный высший совет и темный магистр Шеннейр будут посвящать меня, светлого ученика, в светлые магистры?
— Это лишь мелкие частности пред ликом нашего великого дела, — досадливо отмахнулся Нэттэйдж. — Кэрэа Рейни, что вам все время не нравится, что вас опять не устраивает?!
— А это точно не акт коллективного самоубийства?
— Это мы слишком темны, а он слишком светел, — зло процедил Миль.
— В смысле, за что такие оскорбления, магистр?..
Я наконец обрел дар речи и радостно воскликнул:
