Линия шторма

Глава 1. Один шаг в пропасть

Глава 2. Песочные замки. Праздник

Глава 2. Песочные замки. Похороны

Глава 2. Песочные замки, мирные дни

Глава 3. Падение

Глава 4. Инаугурация

Глава 5. Мэйшем

Глава 6. Дальняя связь

Глава 7. Шестой день

Глава 8. Лучший из миров

Глава 9. Пропавшие звезды

Глава 10. Светлый маг в стране теней

Глава 11. Никогда не возвращайся

— Так значит, вы взяли посох.

(молчание)

— Так значит, вы хотите стать магистром?

(молчание)

— Прекрасно. Вы определенно обдумали все последствия. Если вы хотите стать магистром — будьте им! Добро пожаловать.

Первая казнь завтра.

Глава 1. Один шаг в пропасть

В небольшой комнате было светло и пусто. Стол, два стула; окно, закрытое тканью, из-под которой пробиваются солнечные лучи. Полнейшая тишина снаружи.

Я мог бы отодвинуть ткань, но и так знал, что там увижу. Ровные ряды людей, что окружали дом, с пустыми лицами и пустыми эмоциями. Кто-то стоит, кто-то сидит прямо на земле. Как механизмы, ожидающие, когда им дадут приказ.

Мой собеседник говорил не медленно, но и не суетливо; плавно и спокойно, и человеческого в этом не было ни капли.

— Нас сто четырнадцать человек, — говорил он. — Девять несовершеннолетних. Никого младше двенадцати лет...

Ровные, доска к доске, половицы. Связанный из сухой травы, ниточка к ниточке, коврик. Как по линейке стоящие стулья. Мне было страшно пошевелиться и нарушить симметрию. Дома, которые я успел увидеть в поселении, были совершенно одинаковы, и мучили предчувствия, что если я зайду внутрь, увижу одно и то же.

После встречи предчувствия были уже не предчувствиями.

— Встать, — я обвел взглядом коленопреклоненных людей, тщательно следя, чтобы каждый выполнил приказ. — Кто из вас главный?

Светлый синдром последней стадии — это не страшно. Кроме смерти, все условно лечится.

— Вы, — непоколебимо прозвучало в ответ.

Хорошо. Нет, все плохо. Где мои настоящие светлые маги, которые снимут с меня бремя ответственности? Это... вот они?

— Кто управляет общиной?

— Общиной управляете вы.

Еле уловимый оттенок гордости в эмпатическом поле подсказывал, что, по их мнению, ответы должны меня немерено радовать.

И вот тогда я окончательно понял, что замысел пошел не так.

...— Вам нравится, мой магистр? Мы старались сделать так, чтобы в какой бы дом вы ни захотели войти, везде увидели бы порядок.

Спасибо.

— ...самый младший ребенок родился еще на материке. Мы знали, что не успеем вырастить бойцов, а маленькие дети будут уязвимым звеном. Вдобавок, рождение детей на далеких землях, в отсутствие хорошей медицинской помощи, небезопасно...

А теперь спасибо по-настоящему. Магический фон земли сильно влияет на людей. Еще одна причина, почему люди так не любят путешествовать — никому не интересно быть первым адаптационным поколением.

— По дороге сюда я видел кладбище...

— Древесина ценна. Мы не могли сжечь тела, и пришлось поступить с ними так, — с легкой улыбкой ответил мой светлый маг Кайя.

Как и предполагалось, власть в общине взяли светлые, обучавшиеся в гильдии. Кайя был одним из подмастерьев, чью жизнь удалось выцарапать у темных во время переговоров. Он прошел полное гашение дара, повторное инфицирование от кого-то, в ком дар сохранился, и его искра сияла неровно, и, как мне казалось, в ней был какой-то изъян.

Либо я был несправедлив. Меня этот человек пугал.

Мне нужно было приехать раньше.

— Ссыльных было триста шестьдесят четыре человека.

Кайя c готовностью достал из ящика большой потрепанный журнал, раньше, наверное, служащий для отметок о результатах исследований, и второй такой же.

— Это подневные записи и записи учета. Мы вели учет всех смертей. Самые слабые погибли в первые недели.

Я перелистнул несколько страниц. Пожелтевшие, пострадавшие от воды и плесени, но старательно разглаженные. Записи шли по порядку — имя, дата, причина. Сначала — неровные, написанные разными почерками. Наверное, самовнушение — я не мог видеть сквозящее через буквы отчаяние, но казалось, что слышу его эхо. Постепенно почерк выравнивался, становясь красивым и аккуратным, в ровных разлинованных колонках.

Сто четырнадцать человек из трехсот шестидесяти четырех. Умерло больше, чем две трети. Я даже не мог толком осознать эти цифры.

— А что случилось шесть лет назад?

Эмоциональное поле Кайи не изменилось, и только темп речи стал медленнее:

— Запасов, которые нам оставили, и тех, которые оставались на базе, едва хватило до первого урожая. Лекарств нам не оставили вовсе. Ограничивающие печати почти не пропускали на остров рыбу. Из-за купола солнце греет плохо, урожаи были небольшими без магии, мы собирали водоросли... Мы учились и обучали других, но первые печати пришлось ставить на Кималеа... многие люди так и не сумели смириться с потерей близких. Из них не вышли маги. Мы говорили им, но они не могли. Потом начали голодать и слабеть те, кто поддерживал печати, урожаи стали еще меньше... мы высчитали, сколько человек может прокормить остров.

— Вы бросали жребий?

В его эмоциях наконец-то мелькнуло нечто, темное и тяжелое, но сразу затерлось волной спокойствия:

— Не на волю случая. Мы высчитали силу дара каждого, и то, насколько каждый будет полезен в грядущей борьбе. Это было общее решение.

За все время, пока он говорил, он так и не отвел взгляда.

— Вы можете меня осудить, но с того дня мы не потеряли ни одного человека.

Осудить? Нет. Но к Шеннейру у меня появилось много вопросов.

Я встал; Кайя встал следом за мной. Мне все время хотелось прикоснуться к нему, потрогать, чтобы убедиться, что передо мной живой человек, не мертвец и не тень.

— Почему я вас не слышу?

— Мы вас тоже слышим с трудом. Но я понимаю, что вам пришлось нарастить прочные ментальные щиты, чтобы справиться с тем, что вам пришлось пережить, — серьезно ответил Кайя, — наш магистр.

Я поймал в отражении стекла свое перекошенное лицо и постарался принять более пристойный вид.

— ...а связь легко исправить.

И снова по невидимой команде люди встали, обступая нас. Вовсе не бессистемно; на определенном расстоянии от меня и друг от друга. Кайя провел рукой по воздуху, то ли пересчитывая, то ли проверяя, все ли находятся там, где нужно — некоторые и правда сдвинулись, совсем чуть-чуть — и мгновенно соединивший их золотой росчерк ударил меня в грудь.

С головы как будто сорвали плотную ткань. С неба лился чистый солнечный свет — и в нем нереальной зеленью сияли луга и сады. Даже белые стены бывшей научной базы как будто светились изнутри. Светлая магия разливалась вокруг, пропитывая остров как губку, устремляясь по четкой схеме линий, и ей подчинялось здесь все, и мысли чуть размывались...

Я поднял ментальные щиты, отсекая лишнее. Кималеа практически не изменился, но все стало гораздо яснее.

— Теперь вы видите, — сказал Кайя.

Я кивнул, внезапно поняв, что слова не нужны.

Теперь я видел все искры, они сверкали ясно и сильно, полностью одинаковые, и люди совершенно одинаково улыбались, смотря на меня. Я вернулся за ними. Они существуют, чтобы следовать за мной. До моего появления остров был пуст, но сейчас все встало на места.

Светлые печати окружали ровные прямоугольники полей, висели над деревьями, на которых вызревали плоды. Подозреваю, что без магии здесь заведомо ничего не росло. На тропинках, на вершинах холмов виднелись выкрашенные яркой краской камни, к ним вели траншеи — схематичный набросок печатей, которые должна строить община во время общих ритуалов.

Большинство печатей были достаточно просты, и я их даже узнавал. Достаточно просты для того, чтобы их спокойно могли создать ученики, подмастерья и люди, не проходившие обучение в гильдии. Если мощности не хватало, то печати повторялись много раз. Цепи из сотен, тысяч печатей, полностью идентичных. Потому что согласованность действий при наличии светлого синдрома не составляет ни малейшей проблемы.

— Мы знали, что вы прибудете, когда солнце станет оборотным, — спокойно пояснил проводник, не требуя вопросов. — Но старались содержать все в таком порядке, как будто вы ступите на остров сегодня.

Верхушку Кималеа так же окружали сотни печатей, насколько я различал — самых обычных, усыпляющих и успокаивающих. Я не видел их, когда поднимался. Эмпатическое поле накрывало весь остров, и теперь меня пропустили внутрь; а прибывшие на остров чужаки видели лишь то, что им хотели показать.

— Вас беспокоит Кималеа, мой магистр? — Кайя безжизненно улыбнулся и показал мне открытую ладонь, затем сжав пальцы. Я в который раз безуспешно попробовал определить, к какому народу он принадлежит: настоящее дитя Аринди, в котором смешалась кровь всех известных наций и еще парочки неизвестных. — Кималеа не посмеет вас беспокоить. Я, можно сказать, держу его в кулаке.

Выжженные линии на его ладони до мельчайших деталей повторяли лик горы.

Мы прошли сквозь толпу — от каждого человека тянулась ниточка связи, и я ощущал себя ступицей гигантского колеса. Люди оживали, когда я приближался, и я боялся оборачиваться, представляя, как они вновь замирают за спиной.

На пригорке, рядом с ульями пасеки стоял невысокий человек — ребенок? При моем приближении он размотал скрывающий лицо шарф и снял капюшон; я остановился рядом, внимательно разглядывая его лицо, и кивнул:

— Приветствую тебя.

"Младшему — чуть больше двенадцати", как сказал Кайя? Вот я и встретил самого юного светлого изгнанника. Ей чуть больше двенадцати лет, она выглядит старше, у нее четкая оформленная магическая искра, и она светлый маг — насколько может быть светлым человек, перед которым даже не ставился выбор. Внешне не было заметно никаких уродств, но я не надеялся, что ранняя инициация обошлась так легко.

Девочка поспешно поклонилась в ответ и, глотая слова, немного невнятно, но торжественно произнесла:

— Я приветствую своего магистра.

— Как тебя зовут?

Она промолчала. Я подождал немного, решив, что вопрос был неверен или слишком груб, и слишком поздно заметил, что губы маленькой волшебницы дрожат.

— Я приветствую... — тихо прошептала она, — своего магистра...

— Это наша дочь, Юна, — двое, мужчина и женщина, подошли быстро, и встали по обе стороны, приобняв ребенка за плечи. Успокаивающе? С предостережением? — Она не хотела вас расстроить, магистр. Она мечтала увидеть вас всю жизнь.

Всю свою жизнь с рождения, проведенную на крошечном пустынном островке среди умирающих людей.

— Она очень рада, — добавила женщина, наблюдая за суматошно мечущимися пчелами.

Рои то сходились, то расходились, танцуя в воздухе. Но чувства я слышал и так — через эмпатию, через ярче солнца горящую искру.

— Она умеет говорить? — спросил я только тогда, когда отошел достаточно далеко. Девочка, оставшаяся за спиной, вновь заматывала шарф, пряча лицо.

— Умеет, — поспешно ответил мужчина, и пояснил, словно оправдываясь: — Но не понимает, зачем нужны слова. Ведь все и так понятно. Юна очень долго учила приветствие...

...И это единственная фраза, что она сказала с рождения.

Светлый синдром. Неудивительно, что страшнее всех он сказался на слишком рано инициированном ребенке. Под светлым синдромом в крайней форме не нужны слова — люди и так понимают друг друга, словно единый организм.

Проклятый светлый синдром. Я учитывал этот риск, когда ожидал, что на острове образуется светлая община. Но была надежда, что на одиноком острове изгнанникам будет не от кого прятаться и не от кого отгораживать себя. Я даже опасался, что раздоры начнутся между ними... Но я недооценил необходимость людей защищаться от того, что вовне.

— Собирайте вещи, — приказал я, и люди начали расходиться. Сосредоточенно, без суеты. Не удивлюсь, если вещи у них сложены заранее.

— Мы можем взять с собой улей? — окликнул меня отец Юны. Насекомые суматошно роились в воздухе и липли к хозяйке, и та гладила их, осторожно собирая с рук. Бедный ребенок, выращенный пчелами.

— Можете.

Будет в Аринди новая порода — островная ссыльная.

Пока я осматривался, в поселении появились новые лица. Группа магов — именно подготовленных обученных магов, я читал это в эмпатическом поле как в открытой книге — дисциплинированно стояла в стороне, дожидаясь, когда магистр обратит на них внимание. Волшебница, которая держала на плече острогу, выдвинулась вперед и отчеканила:

— Простите меня, мой магистр. Люди, которые были мне вверены — я не смогла сохранить всех.

Даже несмотря на светлую магию, мне все время казалось, что вокруг очень холодно. Почему так холодно?

— Вы сделали все, что могли, и никто не мог бы сделать больше, — я смотрел на медные, уходящие в красноту волосы, заплетенные в длинную косу, и быстро перебирал в памяти список имен. — Старшая подмастерье Бринвен.

— Вы помните меня!.. — радостно выдохнула она. Я не стал говорить, что второго рыжеволосого человека в Аринди из двух сложно с кем-то перепутать. Но Бринвен быстро справилась с собой, перейдя на деловой тон: — У пристани стоит корабль. Нам убить всех, кто внутри?

Эмоции не отразили ничего.

Эмпатическое поле стало таким тяжелым, что, казалось, способно расколоть голову любому человеку, против которого обратится. Эмпаты умеют сопереживать; но под светлым синдромом никто, оказавшийся вовне, не является достаточно существующим для сопереживания.

— Нет.

Это их удивило.

Нет, это их не удивило. Фишки не умеют удивляться. Я обвел глазами каждого из собравшихся, и сказал то, что уже должен был сказать.

— Светлая гильдия получила помилование и прощение. Темные маги сожалеют и раскаиваются в совершенной ошибке.

Фишки не удивлялись. Фишки были созданы не для этого, и им было неважно, что сделали темные, что делают темные. Они ничего не простили.

— Сложно поверить, — медленно произнес Кайя. — Темные отняли у нас столько...

Люди качнулись вперед — словно тени сомкнули круг и обрели дар речи.

Наши дети...

Наши родители...

Наши братья и сестры...

Наши друзья...

Те, кто был так близко; те, кто был важнее собственной жизни. Те, кого так любили — но этого было мало.

— Вы прибыли сюда вместе с темными.

Я выпрямился, ожидая приговора.

— Вы заставили их вернуться за нами, — сказал Кайя.

— Мы не представляем, через что вам пришлось пройти ради нас, — тихо добавил кто-то.

Их искры сияли рядом, такие близкие и теплые, их эмоции окутывали плотным коконом, полные поддержки, благодарности и жалости, и я постарался не выдать ни боль, ни жгучую горечь, когда сказал:

— Мы возвращаемся домой.

Бринвен вызвалась проводить до пристани. Большую часть пути мы проделали в молчании; но о том, что произошло за двенадцать лет, я рассказал в самых общих чертах, и у спутницы было полно вопросов. Я торопился вернуться обратно — темные не станут ждать долго, чтобы выслать за мной поисковый отряд.

— Мэвер?

— Мертв.

— Жаль, — без эмоций сказала она. — Я хотела убить его сама. Алин?

— Тоже.

— Шеннейр?

— Он умрет.

Волшебница кивнула, словно ни капли не сомневалась в моих словах.

Я сделал знак сопровождающим оставаться на месте и двинулся дальше. Ну что же, я веду себя странно, моя гильдия ведет себя странно, мы отлично подходим друг другу. Правда, понятия не имею, как мы будем вместе работать, но может темные что подскажут.

Пока меня не было, темные зачем-то разнесли пирс, пристань и попытались протаранить кораблем берег. Я могу ошибаться, я, наверное, пристрастен, но вот есть у меня подозрение, что от этих людей хорошего совета ждать не стоит.

Возле корабля толпились люди, и мне пришлось преодолеть сопротивление, прежде чем вспомнить, кто они и почему я должен испытывать к ним что-то кроме отторжения. Темный магистр тоже был там.

...— Еще не поздно повернуть и оставить их здесь!

На палубе виднелись отчетливые подпалины. Двое здоровых боевиков держали за руки высокого заклинателя, лицо которого пачкали красные полосы.

— У меня есть идея, — сказала Шеннейру волшебница с синими кругами под глазами от усталости. — Магистр, давайте оставим на острове Миля.

По-моему, идея понравилась всем, кто ее услышал.

Трава рядом зашелестела, и подобравшийся вплотную заарн тихо прошептал, смотря на меня снизу вверх:

— Этот низкий человечишка. Пробился в командную рубку и попытался что-то сделать с управлением. Но мы отобрали у него штурвал...

Я посмотрел на корабль, крепко встрявший носом в берег, молча отодвинул иномирца в сторону и шагнул к волшебнице. Серая форма, внутренняя служба?

— И что теперь вы будете делать?

Она с легким расстройством оглянулась на корабль и пожала плечами:

— Теперь у нас есть светлые.

На лицах стоящих рядом ясно зажглось: "Вы улавливаете, улавливаете, что это значит?!"

— У вас есть светлые, — согласился я. — У вас есть светлые, и вы сейчас стаскиваете корабль обратно в воду.

Маги потянулись за поддержкой к своему магистру, но темный магистр Шеннейр не обращал на них ни малейшего внимания, развивая в подчиненных самостоятельность, сообразительность, инициативность. Надо брать пример с темного магистра Шеннейра.

Он повернулся ко мне, оживленно, словно собираясь что-то спросить... Я остановился на предписанном расстоянии и склонил голову в коротком поклоне:

— Магистр. Община ждет вашего слова.

Его эмоции потухли разом; Шеннейр холодно сощурился и кивнул.

На палубе Миль прекратил вырываться и уставился на меня, на Шеннейра — я приготовился к гневной речи о подлых светлых, подло усыпляющих темных магов, о мучивших заклинателя жутких кошмарах про говорящих акул и детей акул — ухмыльнулся так широко, что, казалось, лицо его сейчас треснет, стряхнул чужие руки, медленно сделал несколько шагов назад и скрылся внутри корабля.

"Мы не хотим, чтобы темные входили в поселение и смотрели на наши дома. Они и так испортили все, до чего дотянулись, " — сказали мне изгнанники, и потому последнюю, завершающую встречу мы проводили на высоком берегу. Матиас зачем-то увязался следом; стоящая рядом Бринвен вздрогнула, между рядами пронесся короткий вздох, и я испытал мгновенное раздражение.

Я же просил оставаться на корабле. Мог бы не являться так, сразу, и не пугать моих людей. Зачем он вообще напросился в путешествие? Мороки от него больше, чем пользы.

При виде Шеннейра ментальные щиты сомкнулись так плотно, что стали похожи на броню.

— ...Властями Аринди, властью объединенной гильдии Аннер-Шэн, словом темного магистра Шеннейра, словом светлого магистра Тсо Кэрэа Рейни наказание с изгнанников снимается. Изгнанникам дозволено вернуться на материк.

И все же это была победа. Малая, невеликая, но победа. Вряд ли двенадцать лет назад темный магистр Шеннейр хотя бы мог представить, что будет произносить подобные слова.

Замотивированные пренебрежением донельзя, самостоятельность и инициативность темные развили в себе во мгновение ока. Когда мы вернулись, корабль уже спокойно качался на волнах, к берегу были перекинуты спешно выращенные сходни, каменная пристань расплавлена и снова разглажена, а маги серьезны и собраны.

Я поднялся по сходням; даже касаться поручней было неприятно — словно живущие здесь темные оставили отпечаток на всем корабле. Надо взять у Миля перчатки.

От Миля я ждал оглушительного скандала, но Миль молчал.

Возвращались мы стремительно. Даже не стали заезжать в Токитири, на ходу приняв информационное сообщение от маяка. То ли Шеннейр опасался, что светлым понравились острова и они сбегут, то ли что островитяне возьмут корабль штурмом и похитят светлых, то ли что темный островной отдел будет умолять забрать их на родину. В сообщении с материка был призыв немедленно возвращаться.

Обстановка на борту царила тяжелая. Светлые почти не выходили из кают, и я старался проводить с собратьями как можно больше времени, поддерживая словами и через эмпатическую связь. Их жизнь, трудная, но размеренная и привычная, поменялась во мгновение ока, и кто-то переносил это так плохо, что даже пугало. После каждой встречи я чувствовал себя выжатым физически и морально.

Настроение Шеннейра портилось день ото дня, и такого дурного расположения духа я у него не видел еще ни разу. Проблему с конфликтами магистр решил просто: запретил темным заговаривать со светлыми и даже подходить близко. Я посмотрел на все это и строго запретил светлым подходить и даже заговаривать с Шеннейром. В результате путешествие проходило тихо, но невероятно скучно.

Темные, разом эволюционировавшие из беспечных разгильдяев в ответственных подчиненных, учились быть невидимками. Корабль вымыли в третий раз и вычистили до блеска почти на следующий день после отплытия с острова — просто на всякий случай. А потом опасно стало даже громко дышать. Не скажу, чтобы я пытался выяснить причины; точнее, пытался, один раз. Видеть Шеннейра было выше моих сил, но от его расположения зависела жизнь моих людей.

— Боитесь за своих светленьких? — с порога разгадал мои мысли темный магистр. — Идите отсюда, Кэрэа Рейни, я не настолько ненормальный, чтобы впустую таскаться в такую даль. Идите к светлым, они вас двенадцать лет ждали.

И я пошел. Меня еще ни разу не отсылали так грубо.

— До чего же, все-таки, магистр вас ценит как ученика, — сказал мне боевой маг, что пытался не пропустить меня к Шеннейру, а потом дожидался результатов беседы у двери. — Даже отослал вас, чтобы вы не попали под горячую руку.

И эти люди что-то говорят про светлых. Порой мне казалось, что даже убивай Шеннейр своих магов — те будут рады и благодарны, что он делает это так просто и быстро, а мог бы долго и сложно.

И только Миль расцветал с каждым днем. Казалось, чем хуже становилось окружающим, тем лучше чувствовал себя он, чем мрачнее атмосфера — тем легче у него на душе. И Миль тоже молчал, иногда зловещей тенью появляясь на палубах и поражая в самое сердце зловещей широкой улыбкой. Теперь никто бы не протестовал, если бы он обрушил всю охладительную систему вновь. Хоть десять систем. Маги подозревали, что ариндийский мастер проклятий окончательно сошел с ума.

Матиаса я вообще не видел. Сначала это радовало — не путается под ногами, и отлично — потом я начал беспокоиться и, не выдержав угрызений совести, нашел его в том же закутке с механизмами. Заарн забился в самый дальний угол и лежал там, спрятав лицо в большое покрывало.

Признаться, я не ощутил ничего, кроме раздражения, когда потянул покрывало за уголок; заарн его отдавать не хотел и тянул на себя. Похоже, островитяне из Токитири все же запихнули тайком подарки: по ткани шла красивая, но характерная островная вышивка: солнце, закрытое тенью, оборотное солнце — фиолетовый круг с золотыми лучами. Солнце Заарнея.

Вряд ли я хотел приносить страдания намеренно. Но, если быть честным перед собой, чужие мучения были в чем-то приятны. Мне было плохо, и я бы не выдержал чужое счастье.

Не так легко в итоге понять, что ты светлый магистр светлым магистром, а как человек сволочь.

— Здесь много кто ходит?

— Никого, — глухо ответил заарн, не поднимая головы.

— Очень хорошо, — я отпустил покрывало и сел рядом, прислонившись к гудящим коробам.

Если я осознаю свою истинную суть разумом, то могу тем же разумом корректировать свои действия так, чтобы не причинять никому вред. Если бы в мире было место, где я мог бы спрятаться, то я остался бы там навсегда.

Матиас выпутался из-под покрывала, недоверчиво поглядывая на меня; несмотря ни на что, его искра горела так ярко, что пламя отражалось в глазах.

— Что случилось... человек? Что мне нужно сделать?

Ничего, забавная зверюшка, ничего. Если только ты не можешь залезть мне в голову и все исправить.

Прибывали мы на рассвете.

Солнце еще не разогнало дымку, и там, откуда мы плыли, вода смешивалась с небом в аморфном туманном хаосе. Все поверхности на корабле покрывала влага.

Побережье находилось на месте, волновые башни проводили нас затухающим светом маяков. Задержались мы только для отправки короткого сообщения с верным позывным и паролем — чтобы береговая охрана Аринди не сожгла стремительно мчащийся к берегу корабль вражеской страны. В темной гладкой воде бухты отражались размытые утренние огни Кипариса: город Кипарис тоже оказался в целости и сохранности, как и главная пристань, а на пристани стояли Нэттэйдж и Гвендолин.

Я уезжал, было трое высших, вернулся, осталось двое. Бедняга Олвиш, его сожрали. Светлые пока вели себя тихо и не выкидывали ничего непредусмотренного, и сплошь незнакомые лица среди темных их не вдохновляли. Обидно, когда возвращаешься мстить, а предметы мести поменялись тридцать три раза. Судя по пристальным взглядам, которыми прошивали Шеннейра Кайя, Бринвен и еще человек десять, им очень хотелось уколоть темного магистра на тему быстрого оборота темных магов, но запрет общения еще действовал.

Шеннейр молчал тоже, и Миль хранил свой странный обет. Я дождаться не мог, когда мы наконец доедем.

На сей раз корабль встречали. Несмотря на раннее утро, практически ночь, обзорные площадки на скалах усеивали люди. Я понимал, зачем это сделано — возвращение светлых требовалось обозначить официально. Толпа вела себя спокойно, темные ее не шугали, пусть среди обычных защитных печатей я чуял спрятанные шоковые.

Порой мне казалось, что темные относятся к жителям своей страны как к неизбежному злу. Должен же кто-то пахать землю, делать на заводах полезные вещи, строить города и обслуживать гильдию. А вот поднимать голову гражданским не следует. Но обычные граждане Аринди были вовсе не глупы и прекрасно понимали, что перед ними происходит нечто значимое.

Когда мы ступили на землю, верхушки гор как раз порозовели от солнца. Прибытие на рассвете однозначно толковалось как добрый знак. Возрождение, начало новой эры. Светлые вели себя спокойно и уверенно, даже величественно — как люди, и вправду возвращающиеся в родной дом. Достойно своей гильдии. Через эмпатию я ощущал, чего это им стоило.

— Мы приветствуем вас в Аринди, светлая гильдия Аннер-Иншель, — с холодной торжественностью произнесла Гвендолин, и Нэттэйдж повторил вслед за ней, так же торжественно, но чуть более сердечно:

— Добро пожаловать на родину, светлые.

— Ну что же, — вежливо ответил им Кайя. — Вы долго продержались без нас.

Высшие посмотрели на него так по-домашнему, так по-доброму, что я мысленно прикрепил на подмастерье значок первой жертвы. Бринвен на удивление смолчала, а потом я справился с собственными ментальными щитами и перехватил управление над общиной.

— Шеннейр!.. — радостно начал Нэттэйдж, внимательно пригляделся к темному магистру, но со внезапным проблеском самосохранения умолк. Может быть, я слишком копался в мелочах, но Нэттэйдж выглядел нездорово оживленным; Гвендолин — необычно печальной.

— Нэттэйдж! — подхватил я.

— Кэрэа Рейни!

Миль пробормотал ругательство и отошел. Первый выбывший.

— Нэттэйдж, а зачем вы убили и закопали Олвиша? Но это неважно, где мои фейерверки?

— Какие?.. — сбился с мысли темный.

— Провожать нас хотели всем берегом. То есть если два ваших магистра возвращаются, встречать их не надо?

Нэттэйдж возвел очи к небу и смущенно протянул:

— У нас военное положение... Олвиш проводит время на западной границе... почему сразу убил, светлый магистр? Фейерверков нет, так что, сразу убийца?..

— То самое военное положение, которое не отменили? — я навострил уши, но вмешалась дотоле снисходительно слушавшая Гвендолин:

— Мне кажется, нашим светлым собратьям прежде всего с дороги нужен отдых. Все готово, Иллерни проводит вас в замок.

С чего и надо было начинать.

Я с досадой заметил, как высшие обменялись с Шеннейром короткими взглядами. Не сопроводить сородичей я не мог, и чувствовать, что тебя задвигают в сторону, пока серьезные люди будут обсуждать серьезные дела, было неприятно.

Перед самым выходом с пристани меня перехватил Лоэрин. Лоэрина попыталась перехватить охрана, но порыв артефактора было не остановить.

— Кэрэа Рейни. Я ведь сделал вам корабль. Хороший корабль, — он смотрел на железного монстра Ньен, и трагические нотки в голосе звучали неподдельно: — А вы оставили его на Островах и взяли другой?!

Откуда взял — его ничуть не интересовало. Я подхватил обиженного мастера под локоть и отвел в сторону, сделав светлым знак немного подождать, и доверительно признался:

— Вот этот корабль я привез для вас — чтобы вы с ним работали.

Лоэрин умолк на середине трагедии. Задевать творческую личность я считал излишним — ее творчество служило моим целям.

На пристани к беседующим высшим и магистру подошел Эршенгаль и склонился в глубоком поклоне. Потом что-то сказал. Я мрачно поморщился: ну что же, свое место я понимал прекрасно.

— Тсо Кэрэа, а вы снова светлый синдром не поймали? — заговорщическим шепотом осведомился Лоэрин. — А ведь у вас уже случилось качественное улучшение, и тут опять вам светлых добавили. Слушайте, я перевез некоторое оборудование из Лонгарда, так что подходите, и мы с вами это проверим...

— Короче, Лоэрин. Что вам от меня надо?

— Повторные замеры биоэлектрической активности мозга, — не моргнув глазом признался он. — Ее надо отслеживать на временной шкале. А то знаете эти графики, раз — и упадут куда-нибудь! Кстати, о светлом синдроме, а если промерить светлых для полноты выборки...

Я демонстративно оглянулся на пристально наблюдающих за нами светлых и с любопытством спросил:

— Если мои светлые маги отчего-то услышат, Лоэрин, что вы планируете ставить над нами опыты, то вас порвут на тряпочки. Вы понимаете?

Похоже, настрой компании артефактор чуял безо всякой эмпатии.

— Вы, светлые, тормозите науку, — упрямо объявил он, но рисковать ради движения вперед и прогресса не стал.

Остальных темных близко не подпускали, вероятно, чтобы не пугали только что вернувшихся изгнанников. Поэтому темные сгрудились дальше, выглядывая нас с не меньшим интересом, чем толпа на скалах. В первых рядах стояли Наро. Я отвернулся; говорить с ними не хотелось.

Новое здание гильдии было там, где вода вплотную подходила к скалам. Ступенями карабкалось вверх — ряды светящихся окон, симметричный узор стен — огибало небольшую галечную бухту, уходило дальше в холмы. На террасах были разбиты сады; коридоры и внутренние помещения пронизывали камень, вели в подземные пещеры, под морское дно. Новое здание гильдии, легкое и светлое, мало напоминало мрачную Шэн, и теперь уже не походило на Иншель — хотя я все равно улавливал в линиях нечто знакомое.

Прикосновение его разума было пустым и бесплотным. Может быть, оттого, что людские радость и горе еще не успели пропитать стены.

— Нам нужно ее назвать, — сказал Иллерни. — Что-то вроде Кэрредвин, Кэренуин...

Я отрицательно покачал головой:

— Не звучит.

После избрания нового магистра здание придется переименовывать снова, и потому не стоит устраивать лишнюю путаницу.

Светлым отдали целый этаж с панорамным видом на море. Большое пространство было разделено на ряд комнат, полностью одинаковых и почти пустых. Светлые молча разошлись по жилым помещениям, по-моему, выбирая их совершенно случайно. Пока я проверял, всем ли хватило места, Иллерни вышел из зоны видимости и исчез. Матиас только с досадой щелкнул языком — он что, подхватил этот жест от Шеннейра? — и завертел головой. Заарн все время пытался поймать момент, когда Иллерни появляется или исчезает, но тот либо существовал здесь, либо нет, и пограничных состояний у него не было.

Мне выделили отдельные покои — из нескольких комнат, бассейна и маленького сада. Я прошел по ним, поражаясь, как Гвендолин сумела угадать со вкусами, и еще больше удивился, когда увидел покои Матиаса — темный мозаичный зал без окон, с изогнутыми стенами и глубокими нишами. Матиас сразу схватил стопку одеял и улез в самую дальнюю нишу под потолком, и затих. Я коснулся стены, передавая благодарность, и получил слабый отклик — как будто нечто огромное меня заметило.

Перед тем, как отправиться на совет, я еще раз заглянул к сородичам — поспрашивать, все ли в порядке. Кажется, они бы ответили, что все хорошо, даже если бы на них падал потолок. Большинство так и сидело в своих комнатах, как брошенные без дела игрушки, оживляясь только при моем появлении.

Бринвен вместе с отобранным отрядом изучала территорию, особое внимание уделяя защитным печатям. На выходе из светлого блока я чуть не столкнулся с Михаэлем Наро, пробившимся прямо к светлому блоку.

— А где?.. — кажется, маг даже вытягивал шею, чтобы рассмотреть что-то за моим плечом. Я не видел, но знал, что светлые сейчас открыли двери из комнат и все, одновременно, выглянули наружу, чтобы проверить, не грозит ли их магистру опасность.

— Они остались там.

— Как остались? — ошалело переспросил темный. — Зачем вы их оставили?..

В глубине души он уже начал понимать. Но понимание разбивалось о барьер, поставленный разумом. Я обошел препятствие и приказал подошедшему Кайе:

— Расскажи ему. Мы вернем вам потраченные на корабль средства в полном объеме, Михаэль Наро.

Совет проходил в Нэтаре.

Минует время, высшие вновь вернутся в залы собраний к официальным речам под протокол, но сейчас они вновь собрались в кабинете Нэттэйджа.

Нэттэйдж уже заменил аквариум на новый, больше и красивее прежнего. Сам хозяин развалился на диване, Гвен и Шеннейр сидели в креслах, Миль бессистемно кружил по комнате. Даже Олвиш присутствовал — правда, в виде прозрачной тени над руническим кругом. Судя по недовольной мине, тень считала, что мы тратим ее время.

— На нас напала Ньен, — с порога предположил я.

— Не угадали! — радостно отозвался Нэттэйдж. — Ньен натравила на нас Северную коалицию.

Когда-то давно я говорил, что ни одна нормальная вменяемая страна никогда не позволит назвать себя темной. Потому что другие нормальные вменяемые страны соберутся, запинают темную страну ногами и поделят ее имущество между собой. И нет, это не имеет отношения ни к борьбе Света против Тьмы, ни к борьбе Тьмы против Света, ни вообще к возвышенным вещам. Так работают примитивный инстинкт выживания и чистка общества от дезадаптантов, неспособных к социальной мимикрии. Действуй по правилам, а думай как хочешь.

И сейчас у меня появилось дурное предчувствие, что бить собираются Аринди. Впрочем, не сказать, чтобы этому не было причин.

— Ньен открыла границы и пропустила через свою территорию боевой отряд Северной коалиции. И теперь гильдия Джезгелен стоит у наших западных рубежей и требует ее впустить, — с легким недоумением чужой борзостью произнесла Гвендолин. — Джезгелен. Но все называют их Геллен.

Потому что нельзя в нашем мире безнаказанно выбирать такие имена и считать, что все должны их выучить.

— Дочка гильдии Дженеро, — пояснил Нэттэйдж. — Дженеро под сотню лет, это домашняя гильдия нескольких северных стран. Они считали себя светлыми, больше ничего плохого о них я не слышал... Миль, будьте великодушны, не приближайтесь к аквариуму. Вы пугаете моих рыб.

Заклинатель злобно зыркнул на собрата, но поменял траекторию.

— Я еще помню те времена, когда Дженеро состояла из сотни человек, которые строили поселки на северном берегу, и наши светлые переправляли им оборудование. Потом они попросили оружие против моховых холмов и горючих болотных огней... — глаза Гвендолин затянула легкая дымка воспоминаний. — А потом поставки оружия выросли до такого объема, словно мы снабжали небольшую армию. Дженеро стала первой линией обороны против Нэртэс.

— А потом Дженеро разорвали договор, потому что неприлично сражающимся против темных торговать с темными, — подхватил Нэттэйдж. — И мы перезаключили договор через нейтрального посредника, потому что мы клиентоориентированная компания и заботимся о чувствах наших покупателей!

— Я вам говорил, что это плохо закончится! — вызверился на него Миль. — Вот оно где, ваше оружие!

— Так что с Геллен? — прервал я намечающуюся свару.

— Геллен — ударный кулак коалиции на юге. Это те, кто контролирует новоприсоединенные страны. И сейчас маги Геллен стоят у наших границ и требуют, чтобы мы пропустили их на нашу территорию, — вернулась к теме Гвен. — Они подозревают, представьте себе, светлый магистр — какая наглость! — что мы ведем дело с объявленной вне закона темной гильдией Нэртэс.

Да неужто. Да как мы можем?

— А Ньен требует компенсации за уничтоженные корабли, которые штормом прибило к нашим островным берегам, но вместо того, чтобы получить помощь, они нашли смерть... — казалось, на глазах волшебницы вот-вот заблестят наигранные слезы. — Ах да, еще требуют выдать Нэттэйджа. Как обычно.

Нэттэйдж развел руками.

— А я предупреждал, что корабли они не простят, — мрачно пробормотал Миль.

— А еще они что-то мямлили о корабле, полном мертвецов, который пристал к берегу...

— Так что мне, не убивать их теперь было?

Я вспомнил заклинание, что Миль отправил вслед сбежавшему кораблю. Судя по тому, что о произошедшем Ньен все-таки узнала, цель Миля была запугать свидетелей — но он немного увлекся.

Шеннейр не вмешивался в беседу, через переговорные браслеты согласовывая планы обороны с Олвишем. Пока высшие развлекались, объясняя ситуацию забредшему на огонёк светлому. Флажки на карте материка, что висела на стене, отмечали границы зон влияния, и мне становилось страшно, что они в любой момент могут обозначить линии фронта.

Пока мы ездили по островам, гильдия Нэртэс успела подмять под себя еще одну страну. А Северная коалиция раздулась вовсе до неприличных размеров, шапкой нависая над материком. Мне все время казалось, что их дела далеко от нас, но вот, беда подошла вплотную. Северяне вышли к рубежам Ньен, и Ньен, Ньен их впустила...

Я схватился за голову и простонал:

— Ой дуракиии...

— Он понял, — прокомментировал Нэттэйдж своим.

Что тут не понять. Как Ньен потом собирается выгонять Северных со своей территории? Да ладно это, в своей борьбе Ньен позабыла, что у нее не только маги темные, у нее военная диктатура и трудовые лагеря. Не могу сказать, что я точно представляю себе, что это такое, но светлый невинный образ оно точно портит.

Хотя, вероятно, Ньен рассчитывала немало поживиться, когда коалиция станет нас добивать. А там — посмотрим.

Я едва не заходил по комнате как Миль. Подчиняться Геллен нельзя — потому что мы, какое удивление, сотрудничаем с беззаконной гильдией Нэртэс. А если отказать Геллен, то почему-то мне не кажется, что они развернутся и уйдут. Если мы не будем сопротивляться — нас назначат темными, будем сопротивляться — нас точно назначат темными. Тупик.

— И что вы делаете?

— Пока, — плавно взмахнула рукой Гвендолин. — Мы тянем время.

— С той стороны действуют какие-нибудь вменяемые светлые?

— Да, — вновь ответила Гвен.

— Откуда вы это знаете? — вновь включился задумавшийся о чем-то своем Нэттэйдж.— А мы такого не знаем. У инфоотдела свои источники?

— Геллен все еще стоят у границы и пытаются изображать законность, — пожала плечами волшебница.

Ну что же, если они хотят нас увидеть — пусть видят. Никаких открытых границ — пусть посылают согласованную инспекцию, а мы попробуем провести встречу на своих условиях. Мы будем светлее ясного солнца и чище совести загорского фанатика, так, что они ослепнут от нашего сияния и на коленях уползут в свои мерзкие темные логовища, до конца дней раскаиваясь в низких помыслах, очернивших Истинный Свет...

— У нас есть возможность до них дозваться и начать переговоры от имени светлой гильдии Аринди? — скромно спросил я.

Лучшая война та, которая не началась. Высшие смотрели странно, но я был уверен, что ничего не выболтал вслух.

— А я вас предупреждал, — мрачно предрек Миль, но никто, как и обычно, не раскаялся.

Нэттэйдж подпер голову рукой и согласно заметил:

— А что бы мы и не светлые? Наша гильдия по факту уже немного светлая, идеологически наполовину светлая, и глубоко в душе, мне кажется, у всех, и у меня есть нечто такое, хорошее... а вот коллеги подкачали.

На лице Олвиша, на мгновение отвлекшегося от общения с Шеннейром, явственно прочиталось "чего?!".

— Магистр? — тревожно окликнула Шеннейра Гвен.

Олвиш попытался что-то высказать, но Шеннейр взмахом руки заставил его замолчать:

— Пусть. Может, и выгорит. Я даю разрешение.

И кратко кивнул, покидая собрание.

После ухода Шеннейра высшие заметно расслабились. Нэттэйдж так и вовсе растекся по дивану, кажется, решив, что его тяжелый труд по заботе о любимой стране закончен, закинул на диван ноги и помахал в воздухе телеграммой с официальной печатью:

— Вильям передает вам поздравления в честь возвращения светлой гильдии, Кэрэа Рейни, и просит прощения за то, что не может прибыть. У него сегодня родился ребенок.

— У Вильяма жена из обычных людей и маленький ребенок, — нежно пояснила Гвендолин. — Он думает, что мы о них не знаем.

Главы внутренней службы и инфоотдела переглянулись с понимающей иронией. Не стоило гадать, кто станет предметом торга и пойдет в расход сразу после Вильяма, буде тому сделать нечто против воли высших. Трогать семьи противников запрещено, но, начав раз, сложно остановиться.

Олвиш так и остался в рунном круге, копаясь в настройках браслета. Проверял, правильно ли дошли все переданные Шеннейром указания; связь в Аринди, как и всегда, работала с неизвестной долей условности. Мне говорили, что дело в древних печатях, что создавали помехи и заглушали все сигналы, идущие через искажение, не позволяя Заарнею их почуять. По крайней мере, помехи они создавали до сих пор.

— Олвиш следит за тем, чтобы Северные не нанесли внезапный удар? — мне не было интересно слушать про личную жизнь темных и про то, что люди продолжают жить как обычно. Отваживаются заводить семьи. Жизнь шла своим чередом. Кто-то двигался вместе с ней. — Эвакуация западных поселений началась? Чем светлые могут помочь?

Организовать людей?

— Своих светленьких, светленький, оставь себе как утешение, — не поднимая головы процедил высший. Олвиш, старый добрый Олвиш. Я даже по нему соскучился — нет, на самом деле, но он вносил в мои отношения с моей жуткой гильдией нотку успокоения. — Тебе же без них жизнь была не мила. Уноешься ведь, если с ними что-то случится. Сопливые моралисты там не нужны...

— Олвиш, вы про себя не говорите, — разом ожил Нэттэйдж. — Вы уже там, работайте, морализм вам справку не дает. Эх, светлым хотя бы повезло со своими Элкайт. То ли дело Юлия. Вот это была волшебница. Настоящий боец. А Олвиш...

Глаза его засветились. Сдержаться и не упомянуть мертвую сестру при живом брате Нэттэйдж не мог. Олвиш вспыхнул так быстро, что я даже испугался.

— Не смей даже произносить это имя!

Вся мечтательность из взгляда Нэттэйджа исчезла вмиг, сменившись вызовом:

— А что? Не я же ее убил.

Замечание было не лишено логики — но Олвиша уже несло:

— Думаешь, никто не замечал, как ты на нее смотришь?!

Рыбы в аквариуме прыснули в сторону, пытаясь забиться в самый дальний угол. Миль замер на полушаге, я позабыл и о призыве сплотиться, и о том, что хотел всех помирить, и только душевное спокойствие Нэттэйджа осталось непоколебимым:

— Замечайте. Только не завидуйте. Достойный выбор, и скрывать мне нечего. Единственный крошечный недостаток... нет, единственная неприятная мелочь, что была связана с Юлией — это ее братья.

— Она же светлая! — в последней отчаянной попытке воззвал Олвиш.

Нэттэйдж сощурился и ровно спросил:

— И что?

Я почувствовал себя абсолютно лишним. Узнать, что Нэттэйдж подбивал клинья к сестре Олвиша, было последним, что я вообще хотел узнать. Хотя темному ничего не светило изначально. Элкайт — совсем не его уровень. Юлия бы раздавила Нэттэйджа мизинцем — но она даже не знала, что такой человек существует.

— Хотя бы при светлом про свои извращения молчали бы, — с отвращением скривился Миль. — Больные. Идемте, Рейни.

У входа была непонятная сутолока. Я замедлил шаг, наблюдая, как охрана в остроконечных колпаках преграждает путь семье Наро. Как слабые маги, вряд ли Наро могли долго противостоять, но их печати соединялись, образуя черную вязь классом гораздо выше. Но нападения не произошло; Михаэль заметил нас:

— Как вы посмели?!

Миль приостановился на лестнице и провел пальцем по губам, словно застегивая молнию; Михаэль замолчал, прошивая его каким-то диким взглядом. Миль повторил движение в обратную сторону, и Наро вновь заговорил, но уже чуть тише:

— Почему вы убили людей, уже приговоренных к изгнанию? Почему вы послали проклятие им вслед?!

Миль ухмыльнулся — уже открыто мерзко:

— Ваша южная ветвь была светлой.

— Ну и что?!. — попробовал возмутиться Михаэль, и Миль вновь коснулся губ, заставляя того умолкнуть.

— Высшие светлые выкупили жизни друзей и родных своей жертвой. Эти жизни были оплачены. Но вы отреклись от своей родни. Вы не стали их защищать. Никто не хотел жертвовать собой... но мир так не работает, Михаэль. Или вы считали, что вы, Наро, особенные?

Наро смотрели на него с ужасом.

— Это неправильно... — слабо произнес кто-то.

— Что неправильно? Что вы выехали на связях, подкупе и родстве с Алином? К вам уже проявили милость, когда оставили в живых и позволили сохранить статус. Ваша светлая родня пошла в уплату, и нет, не благодарите, вам даже не потребовалось ничего делать, — Миль прошел мимо, чуть замедлившись, и доверительно прошептал: — Зато теперь их имущество полностью ваше. Вы вашей семейственностью достали, достали, всех бесконечно достали.

Михаэль с бессильной яростью смотрел ему вслед. Что он мог сделать? Когда корабль с изгнанниками достиг места ссылки, светлые Наро были уже мертвы.

* * *

— Среди изгнанников была очень высокая смертность в первые недели. Я бы сказал, даже невероятно высокая. Старики, дети.

— Старики, маленькие дети, те, в ком светлая искра зажигалась слишком долго и медленно, — поправил Шеннейр. Я молчал, и он продолжил — не оправдываясь, а объясняя, словно несмышленому ученику: — Те, кто умер бы все равно, но до последнего тянул бы силы из остальных.

— Вы клялись, что оставите им жизнь.

— Я сохранил жизнь вашим светлым. Я защитил общину от раннего голода, от внутренних противоречий, от тех, в ком не прижился светлый дар. От слабых. Вы хотели светлую общину — вот ваша светлая община. Вам нужны были светлые — и я их спас.

И все остальное было неважно. Неважно.

— Но зачем вы убили светлых Наро?

— За них, — ответил он не сразу, — можете требовать отступные. Семейка Наро мне просто надоела.

Глава 2. Песочные замки. Праздник

Михаэль Наро выглядел совершенно как живой. Кровь, залившая доски пола, уже успела засохнуть, и свечи, стоящие на углах семилучевой звезды, погасли. Михаэль лежал прямо в ее центре; стазисная печать полностью окутывала его тело, легким, едва заметным переливающимся саваном. Смотреть на застывшее лицо было странно; что остается, когда тело покидает жизнь?

В комнате было очень тихо.

— Ненавижу самоубийц, — от души высказал Шеннейр, резко развернулся и вышел. Эта фраза сломала молчание, и помещение сразу наполнилось шепотом и шорохами.

Маленький особняк рода Наро стоял на окраине Кипариса. Два этажа, несколько комнат и большая гостиная, закрытая и запечатанная. Последнее, что осталось от владений светлой ветви — темные Наро сохранили дом, не став продавать, и подготовили к прибытию родни.

Сейчас мы были в гостиной.

— Может быть, это все-таки убийство? — я с надеждой посмотрел на высших.

Тогда можно найти и покарать преступников. И все будет не так бессмысленно как... это.

— А, что? — Нэттэйдж на мгновение отвлекся от прослушивания донесений и приподнял наушники. — Нет, светлый магистр, мы совершенно уверены.

Семью Наро допрашивали в соседней комнате. Я не думал, что они замешаны — и по их словам, они ничего не видели, не слышали, крепко спали — но вряд ли они могли ничего не предполагать.

— Смотрите, магистр, — Гвендолин прекратила постукивать пальцем по губам и провела ногтем по стазисному полю, указывая на тело и на вырезанные на руках знаки. — Это известная форма ритуала. Посмертное проклятие, которое кормится кровью, плотью и, в заключение, жизнью. А вот это схема, "пустынная звезда", не самое распространенное пожелание...

— "Пустынная звезда"?

— Одиночество и несчастье во всем.

— Для кого?

Гвендолин плавно повела рукой, указывая на закрывшуюся за темным магистром дверь, а потом, так же молча — на Миля.

Что происходит с телом, когда человек умирает? Тело — это всего лишь вещь. Обертка, в которую попытались завернуть оружие. Тетива, которая спущена с момента смерти — единственный шанс на удар, который есть у обычного мага. Михаэль Наро мог бы сражаться, пока оставался жив, мог бы мстить или даже вызвать Шеннейра или Миля на дуэль — но не надо пустых фантазий. Такой маг, как он, для высших был всего лишь смешной помехой.

— Глупые полукровки считают, что это страшно, — саркастически хмыкнул Миль. — Какие первостатейные сентиментальные сопли.

— Вам не страшно?

Заклинатель едва не расхохотался в голос:

— Вы знаете, сколько раз меня проклинали? А не проклянешь темного магистра Шеннейра — считай, умер зря. Шеннейру только от одних светлых обещаны страдания на сотни жизней, а он, как видите, жив и не страдает... — он внезапно умолк, и продолжил уже без веселья: — Если не считать, что светлые обратили свои мольбы к светлому Источнику, а светлый Источник создал вас.

Смерть рядового темного мага не привлекла бы внимание высших — просто она была первым событием, произошедшим после переезда. И первая такая смерть — в гильдии под моим началом.

Случившееся не воспринималось серьезно; даже когда я смотрел на звезду, на кровь и на тело, на стазисное поле. Гибель Михаэля была слишком внезапной, бесполезной, и предотвратить ее было так легко. Я должен был предугадать, что для ашео с их клановостью весть о гибели родственников — весть, что они так и не выполнили свой родственный долг до конца — должна послужить сильным ударом. Ашео импульсивны, установить за Наро слежку, предполагая, что они могут вытворить нечто глупое — дело минуты. Но Наро волновали меня в последнюю очередь, а высших не волновали совсем. Они были слабыми рядовыми магами, а значит, не имело большой выгоды их беречь. Я мог бы помешать, но я ничего не сделал.

— Что теперь будет?

— Мы отнесем тело к корням волшебного замка, и тот его поглотит, — Гвен плавно пожала плечами. — Маги принадлежат гильдии даже после смерти. Не печальтесь, наш магистр. Никто не может знать, что у человека на сердце.

— Естественный отбор, — вставил Миль. — Если такие нежные, шли бы к светленьким. Кстати, Рейни, сходите к остальным и намекните, что если они продолжат в том же духе, то семья Наро закончится быстро. А то обиделись они... смертельно.

И фыркнул, вновь едва сдержав смех.

Гвендолин излучала только холодное любопытство; Нэттэйджу происходящее быстро наскучило, и высший полностью ушел в то, что передавали ему по наушникам, продолжая удерживать на лице вежливую печаль.

— Что случилось? — Матиас прекратил пялиться на тело и беспомощно уставился на меня. — Почему он умер? Кто его убил? Мы будем мстить?

Весь его крошечный опыт не позволял понять. И я не знал, что ответить.

— Короче, у меня полно дел, — Миль нетерпеливо посмотрел на часы, и с раздражением кивнул на труп: — У него-то, в отличие от нас, проблем уж точно нет.

В комнате, где вели допросы, на краю стола лежал рисунок. Гравюра: огромное черное колесо, окруженное пламенем, мчится по городу, руша дома и давя маленьких человечков. На заднем плане — пылающие развалины.

— Это они так изображают Шеннейра, — пояснил мне помощник следователя. — Еще с островных пошло.

Держу пари, что это даже не посчитали нарушением закона. Темных трактовка устроила.

Из Нэтара меня все же выселили.

За время плавания вещи аккуратно перенесли из особняка в личные покои, и создавалось впечатление, что даже разложить попытались в том же беспорядке. То, что в них копались посторонние, не то чтобы оставляло равнодушным — я прекрасно понимал, что в темной гильдии у меня нет ничего своего, точнее, нет ничего, что темные не могли коснуться или забрать.

Зато теперь у меня есть светлые. Полностью мои. И темным не стоит пытаться отобрать их.

Гора документов на столе осталась в целости и сохранности, и увеличилась в размерах. Я поочередно открыл ящики, проверяя содержимое, дошел до последнего и захлопнул, покачав головой. Папка с надписью "Эршенгаль" пылилась у меня в самом низу, а теперь ее положили в самый верхний ящик, тщательно протерев корку. Настойчивость внутренней службы умиляла, но причины, по которым я делал те или иные вещи, не менялись.

Сортировка бумаг успокаивала. Переговоры шли ни шатко ни валко: перебрасываться посланиями через границу было не столь уж удобно, и теперь время тянули Северные, требуя то светлого магистра, который пришел бы к ним в одиночку, то пропуск на нашу территорию для посольства, почему-то сплошь состоящего из боевых магов. Темные, в свою очередь, предлагали доказать коалиции, а светлые ли они — приличные светлые, как известно, по чужим странам с оружием не шастают. То, что Джезгелен не брались утверждать так сразу, яснее прочего показывало, что там еще не все конченые.

А у обычных людей были свои дела и заботы. Города Аринди спорили за статус столицы.

Столица Полынь пала; за высокое звание теперь боролись Кипарис, ведущий город Побережья, и Шафран, промышленный гигант севера и востока. Безопасный восточный предел сильно поднялся в последнее время. Шафран, Шалфей, Таволга, бывший режимный поселок Семицветье, вопреки милой каждому ариндийцу традиции названный не растительным именем, а в честь иногда выпадающего там снега и дыма из труб обогатительного комбината. Очищающие фильтры, поставленные еще светлыми, никто не менял.

Про Кипарис говорили, что там одна рыба, скалы и серпантины и расширяться ему некуда — на что побережные жители ехидно отвечали, что статус культурной столицы уж точно за ними, у них из окна волшебная гильдия видна, а у Шафрана — только прекрасные трубы Звезды Повилики. За каждым городом стояли разные земли, разные народы и разные традиции. Неприятно осознавать, что мою страну разрывало надвое. Но мы справимся, мы светлые, мы справимся...

Нэттэйдж прислал регламенты по убежищам. Я прочитал их раз, я прочитал их два, открыл дверь, перечитывая на ходу, и едва не попал дверью по Матиасу.

Матиас сидел под дверью, вытянув руки, сплошь покрытые лентами ожогов. Следы от ядовитой медузы были знакомы; обычный человек сейчас бы орал от боли. Обычный человек пошел бы в медблок, а не сидел у меня под дверью.

— Она л'жала в луже, — Матиас глотал звуки, и взгляд его выглядел расфокусированным. — Такая цв'тная. Я взял ее... чтоб выкинуть... кинуть... В море обратно...

— Бедняга, — я взял его за руки, формируя целительные печати и стараясь не думать, что яд медуз может выжигать нервную систему и останавливать сердце. — Со мной тоже такое было. Но зачем?

Кто же из детей островитян не хватал ярких медуз. Родители тогда звали лекаря с другого склона Маро.

— Светлые маги, — неожиданно четко ответил Матиас. — Должны иметь дело с медузами.

Приехали. Если я говорю с медузами и прочими тварями с щупальцами, это вовсе не значит, что так должны поступать остальные. Мне не больно и мне все равно, с кем говорить.

Привлеченные отпечатком боли, к нам подошли светлые, поддерживая мое лечебное заклинание. Это получилось у них просто, естественно...

Матиас подобрался, оскалившись, будто перед броском. Это произошло очень быстро; я едва успел увидеть и осознать, и еле остановился, чтобы не врезать ему по зубам. Какое право эта бешеная тварь имеет щериться на моих людей...

Остановить мысль я не успел. Матиас притих, вжавшись в стену, и я понял, что он старается отодвинуться от меня. Светлые не поняли, что произошло; мне хотелось приказать им держаться на расстоянии, но они не были в опасности.

Один из общих залов в светлом блоке находился на нулевом уровне, и прозрачные двери выходили прямо на галечный пляж. Большие коробки с переговорными браслетами уже принесли, и я принялся раскладывать артефакты на столах.

Командир Бринвен занималась множеством дел одновременно: помогала мне, следила за каждым, кто входил, и контролировала все передвижения. Я знал, что в той, прошлой жизни, волшебница работала спасателем, и это накладывало отпечаток. Командир Кайя поправлял браслеты так, чтобы они лежали ровно в ряд. Двигался он замедленно: с момента отплытия с острова неназванный глава общины практически не вставал с постели, крайне тяжело перенося переезд. Подозреваю, дело было в пройденном ритуале гашения дара — гашение дара что-то ломает в структуре человека, обрывает нужные нити. Внешне светлый совсем не обращал внимания на людей, но я не мог отделаться от ощущения, что он расставляет их в правильном, гармоничном порядке.

Наконец собрались все, без суеты и шума, без разговоров и даже случайного обмена фраз, и я провел рукой над артефактами:

— Это переговорные браслеты. Вы всегда можете связаться с вашими кураторами в убежищах или со мной. Пожалуйста, берите каждый для себя.

Они подались вперед, но так и не сдвинулись с места.

— Берите, какие нравятся, — я обернулся и получил прекрасную возможность полюбоваться, как застопорило даже Кайю с Бринвен.

— Берите любые, — я старался не выдать подступившую тоску. Все браслеты были разными. Они не могли выбрать.

Только теперь люди один за другим начали подходить и забирать артефакты — как требовал их магистр, любые, наугад. Я бы мог вручить браслеты каждому в руки, но эксперимент не стал бы так показателен. Переговорные браслеты регулировались по обхвату и были всего лишь инструментами — нет, их внешний вид вовсе не важен — но никому из сотни с лишним человек не захотелось взять себе нечто однотонное или цветастое, с гравировкой или без? Никому даже не интересно подобрать себе вещь, которая отличается?

Я не должен показывать, что недоволен. Они не сделали ничего плохого. Они слышат мои эмоции, и магистр не должен внушать своим людям вину. Магистр не должен...

— Что мы сделали неправильно? — спросил Кайя, когда последний человек покинул зал. — Скажите, магистр. Мы все исправим и переиграем заново.

По дороге в Нэтар ко мне привязался Иллерни. Иллерни тянуло поговорить об Островах. Острова он внезапно хвалил, но лучше бы ругал.

— Печально, что вашу родину на материке считают дальней окраиной, а их жителей — совершенно чуждым народом. Но, скажу я вам, Острова можно не только благополучно интегрировать в общество, с Островов в некоторых вещах можно брать пример! В отличие от социального бардака, что у нас творится на северных территориях, на побережье, только Острова показывают нормальные семейные отношения, искреннюю привязанность и заботу о детях. Смотрите, какая прелесть:

Посмотри на небо, крошка,

Пусть плывет все дальше лодка

И качается немножко,

Унося на край земли.

Звезды яркие такие — только руку протяни... Какой теплотой пронизаны...

— Это погребальный плач.

Иллерни резко замолчал.

— Да? — и зашелестел бумагами. Молчали мы до самого конца пути, пока темный, не поднимая головы, коротко бросил: — Агрессия Ньен на наших границах неоспорима. Аринди бережет своих граждан, и пассажирских рейсов на Острова не будет.

Когда я вошел в кабинет, Нэттэйдж возлежал на кушетке, а у ног его сидела девушка и играла на цитре. Под музыку глава внутренней службы жег гербовые бланки.

Прийти в восторг от столь наглого уничтожения компромата я не успел, вовремя заметив, что гербы на бланках — Ньен. И сжигает темный требование о выдаче.

— Нэттэйдж, а что вы такого сделали своей родине, что она вас забыть не может?

— Родина, светлый магистр, ничего не забывает. Можно сбежать из Ньен, но Ньен побежит за тобой, — Нэттэйдж щелкнул пальцами, развеивая бумагу пеплом. Девушка с цитрой бесшумно встала и покинула комнату. — Всего лишь забрал свой вступительный билет — для Аринди и для темной гильдии.

— Вас бы приняли и без билета. Как беженца.

— Кем? — с долей презрения откликнулся он. — Обычным человеком? Мелким темным магом, которому так никто и не стал бы доверять до конца? Я не обманываю себя, Кэрэа Рейни, я никогда не был слишком талантлив. А обучение Ньен необратимо портит искру.

— Обучение не может...

Начальник внутренней службы негромко рассмеялся, откидываясь на подголовник:

— Свободная наивная Аринди. Если перед человеком постоянно ставить барьеры, то он будет спотыкаться даже тогда, когда барьеры исчезнут. Но я был магом, Кэрэа Рейни, и я не мог и не хотел быть кем-то иным, я сделал то, что заинтересовало высших. Ничего слишком особенного... некоторые документы...

— Государственной секретности?

Он некоторое время смотрел на меня, приподняв брови, а потом пожал плечами:

— Чертежи нового крейсера Ньен.

Порой я ловил себя на том, что начинаю восхищаться Нэттэйджем. Он не был хорошим человеком, но в том, что желал достичь, он был хорош.

— Так какое у вас ко мне дело, светлый магистр? — собеседник перебрался на свое любимое кресло за своим любимым начальственным столом и излучал внимание. Я положил перед ним регламенты по убежищам и мягко попенял:

— Нэттэйдж, мне кажется, здесь небольшое преувеличение. Вы забыли поделить желания на десять.

Очередное творение административной мысли называлось режим труда и отдыха. Подъем во столько-то, отбой во столько-то, личное время — полчаса перед отбоем. А от списка заданий, что темные составили для реабилитированных изгнанников от всей широты души, глаза лезли на лоб. Чтобы все успеть, требовалось работать без перерыва на сон и еду, иметь шесть рук и находиться в нескольких местах одновременно. Я ожидал, что светлых припашут, но то, что их буквально завалят...

— Но разве не лучше, когда все распланировано? — возразил высший. — Светлым мы даже дали немалые послабления!

Дайте угадаю, эти самые полчаса.

— Нэттэйдж, у вас рабочий день на четырнадцать часов.

На бумаге. По факту, похоже, на тридцать.

— Так тяжёлые времена, — не смутился тот. — Работа должна приносить радость, а что бы и не делать то, что приносит радость? Смотрите, мы даже добавили для светлых специальные перерывы, когда они могут общаться друг с другом и с обычными людьми, обычных людей это будет успокаивать.

Я так и не смог понять, то ли он говорит несерьезно, то ли слишком заигрался в цифры на бумаге.

— У нас уже был эпизод, когда несколько магов погибли от истощения и переработки. Повторим?

Нэттэйдж аккуратно опустил уже налитую чашечку с кофе и уставился на меня с доброжелательным любопытством. Упоминание о расправе над группой Джиллиана вряд ли считалось темой для приличной беседы. Раньше я бы не пошел на конфликт, но теперь на мне висела гильдия, и отступать я был не намерен.

— Это, разумеется, все бездумная инициатива на местах, — не меняя интонации сообщил темный. — Список заданий мы составляли исходя из требований боевых магов, и передали вам прежде, чем они утвердили бы требования у Шеннейра. У нас наверняка будет время обсудить это с темным магистром. Чего вы еще хотите?

Значит, Нэттэйдж прекрасно понимает, что я готов пойти на конфликт, и может мне его обеспечить — но с Шеннейром. С которым сам вовсе не собирается спорить напрямую. В чем-то умно, да.

— Нормальные условия жизни, безопасность и свобода перемещений.

Нэттэйдж как ни в чем не бывало кивал, остановившись только на последнем пункте:

— Свобода перемещений? Ее и безопасность мы одновременно обеспечить не можем. Помилуйте, светлый магистр, полной свободы ни у кого из нас нет! Все же, чрезвычайная ситуация, военное положение.

— То есть светлые окажутся заперты в убежищах, к которым приписаны?

Я начал понимать, к чему все идет. Что под впечатлением от намеренно завышенных требований я соглашусь на любые другие, хотя бы немного лучшие. А чрезвычайная ситуация не позволит требовать большего — нечего думать о комфорте, когда мир в опасности. И это верно. Вот только наш мир постоянно в опасности, у него иных занятий нет, кроме как висеть на краю гибели.

— Мы наладим связь, чтобы они могли общаться друг с другом, — щедро предложил Нэттэйдж. — И ограничим доступ посторонних в светлые жилые блоки. А вы можете выбрать людей, которые останутся с вами для поддержки.

Что же мне делать, как же благодарить за такую милость? Я приготовился возражать, но резко задумался. Разделить светлых — это именно то, что мне нужно. Мне нужно, чтобы они общались с темными, не замыкаясь друг на друге. Пусть Нэттэйдж планирует светлых изолировать — это не беда, общаться они начнут с охраны.

Я опустил плечи, демонстрируя поражение, и под снисходительным взглядом печально признал:

— Хорошо.

В конце концов, я был светлым учеником, который вряд ли мог настоять на своем.

В штаб Шеннейра меня пропустили без вопросов, и тут выяснилось, что Шеннейр уехал в западный город Ирис и дальше к границе с Ньен. В том городе я был, а вот до границы, несмотря на совет Шеннейра, так ни разу не добрался. Но на предложение наконец исправить упущение был получен краткий и весьма определенный приказ — оставаться на месте.

В большом зале темные проводили тренировку. Уже заканчивали; я кивнул наблюдающему за всеми Эршену, немного постоял на галерее и ушел, не став мешать. Меня заметили, не подали виду, но присутствие светлого сражающихся явно напрягло. Встреченный по пути боевой маг не стал скрывать удивление от прямого вопроса, но указал направление.

Я прошел мимо прикованных к стене боевых цепей, стараясь держаться на расстоянии, но последняя все равно извернулась, стараясь сорваться с креплений, и хлестнула по полу. По звеньям гуляла остаточная магия, которая не разрядилась до конца. Боевые цепи были своеобразным оружием, сильным — пущенные по звеньям заклятия многократно повторялись, замыкаясь в кольцо, и приобретали убойную мощность и прочность. Разорвать единичную печать можно, а расплести сцепленный ряд печатей врагу времени просто не хватит. Но цепи своенравны, что есть, то есть.

Дальше начиналось что-то вроде стрельбища. У дальней стены на подставках лежали упрощенные модификации "Зари", насколько я разбирал клеймо, Зет первый. По весу Зет-1 и правда оказался куда легче, чем Зет-2, и держать его было удобнее. Я аккуратно разбудил оружие и надел шлем, по расплывшейся картинке перед глазами и шуму в ушах поняв, что последовательность неправильная, навел оружие на мишень в дальнем конце зала и сформировал боевую печать.

Заклинание не сработало. Из десяти попыток получилась только одна, да и то слабенькая печать улетела далеко в сторону, разбившись о поглощающие магию стены. Оружие, разработанное для новобранцев-неофитов, оказалось мне не по зубам.

Создание Зет казалось прорывом, но я знал, что подобные вещи разрабатывались и ранее — обычные артефакты, помогающие колдовать. Правда, в случае с Зет, мозг бойца по большей мере не у бойца. Но у разработки были свои минусы — артефакт подчинялся человеку, и разорвать эту связь было легко — достаточно даже сработавшего рядом сильного заклятия. А так как артефакт за человека еще и думал и создавал печати, то без него человек оставался беспомощным будущим трупом. Связь можно закрепить, но это трепанация, управляющие контроллеры в мозг, восстановительный период, побочные эффекты... и штука выходит уже не массовой и далеко не простой. Потом, опять же из-за связи, оружие реагирует на приказы человека не сразу. Быстро, но обычное мысленное проклятие быстрее. А еще Зет способно создавать только стандартный ряд печатей — одну, две-три — ограниченной мощности. Усложнить схему — и опять получится артефакт не для всех, а для опытных магов. Разработка "Заря" давала преимущество, но далеко не превосходство.

Вошедшего Эршенгаля я почуял сразу. Наверное, тренировка уже закончилась.

— Я думал, вы сопровождаете магистра.

— Уверяю вас, Кэрэа Рейни, темный магистр не нуждается в моем постоянном сопровождении, — боевик подошел ближе и провел по корпусу Зет, вытягивая странную конструкцию. — Ваше любопытство похвально, но для начала все же лучше использовать прицел. Для пристрелки Зет должно видеть мишень и согласовать ее с вами.

В полупрозрачной пластинке действительно оказался выгравирован глаз. Я навел его на мишень, замечая, как расширяется зрачок, но неоформленная пустая печать лопнула как мыльный пузырь, едва коснувшись цели. От заклинания проявился лишь контур без смыслового содержания.

— Концентрация, — Эршен достал второй шлем и показал, как правильно его надевать. — Вы совсем не думаете о том, что делаете. Оружие не будет желать за вас.

Изнутри шлема к вискам прижималась мягкая, немного липкая живая ткань с серой звездочкой нервных нитей. Для лучшего контакта кожу рекомендовалось смазывать специальным гелем. Шлемы были именно тренировочными — темные планировали оставить от них ободки или наушники.

— Принцип, похожий на управление посохом?

— Посох проводит энергию. В Зет перенесена часть вычислительных мощностей, — Эршен показал мне, как правильно держать оружие и правильно целиться. — Магистр как-то оговаривался, что желает научить вас обращаться с нормальным оружием...

Эмоции боевика внезапно отразили глубокий протест.

— Давайте вместе притворимся, что ничего не было, и не будем ему напоминать.

— Боевые заклинания требуют адекватной физической подготовки. Скорость реакции. Выносливость. Способность очень быстро формировать мощные заклинания и не уставать. Хорошее знание своих возможностей и своего предела. Этому учатся, но учатся не мгновенно.

— Разве Шеннейр этого не понимает?

— Магистр верит в силу человеческого духа.

Эршен, очевидно, разбирался в людях чуть лучше.

Дело пошло на лад. Эршенгаль не был таким ярким, как высшие или многие другие маги, но в его присутствии все словно само собой успокаивалось и приходило в порядок. В этом содержалось настоящее волшебство. Я старался не думать о папке, что лежала в верхнем ящике стола, но не мог избавиться от мыслей.

— Подождите, — я забрал стоящую у стены картонку, нарисовал на ней схематичного человечка, подписал "Нэттэйдж" и повесил на мишень.

Через некоторое время мне даже полегчало.

— Я рад, что мотивирую вас достигать целей, — с легкой растерянностью сказал Нэттэйдж, рассматривая мишень. Глава внутренней службы примчался в штаб быстро; как только заподозрил, что я побежал жаловаться Шеннейру. Но насчет вклада в мое обучение преувеличивать не стоило: у меня в мыслях были заготовки мишеней с именем "Шеннейр" и "Миль".

Миль бесшумно выскользнул из тени за спиной высшего, пинком отправив дернувшуюся к нему цепь обратно к стене, и сбежал вниз по лестнице, глухо рассмеявшись:

— Нечего скромничать, Нэттэйдж. Гильдия застала время, когда вы проводили черную мессу над портретом Алина.

— У меня ничего не получилось. Потому что вы крутились рядом и давали советы.

— У вас не получилось, потому что вы им не следовали!

Я снял растерзанный практически в клочья портрет и начал мягкой тряпочкой протирать оружие, проверяя стыки.

— ...я просто жег свечи перед портретом своего начальника. Может быть, мне хотелось рассмотреть его в деталях. Может, вы опять преувеличиваете. Я такими вещами не занимаюсь. Вот, к примеру, личное дело Гвендолин у меня вовсе без фотографии. Она с каждого снимка прямо в душу смотрит, мне неуютно. Да, Миль, да, я ваши личные дела перечитываю порой, настроение поднимает.

"Заря" все еще была испытательным образцом. В руках она не разваливалась, но забота об оружии была приятна. Оружию.

— ...прижизненных изображений Ишенги вообще не обнаружено, поэтому в его дело я вклеил фото Шеннейра. Надеюсь, никто не обидится...

Запертое в металлической оболочке, оружие состояло из плоти, крови и нервов, и потому возиться с ним требовала эмпатия. Внутри корпуса прокатывалась дрожь, и порой мне казалось, что оно мурлыкает.

— ...я уверен, что у Шеннейра есть книжечка со всеми нашими портретами, и он смотрит ее перед сном и нас проклинает!

— Ничего подобного, — вежливо, но твердо произнес Эршенгаль, — у магистра нет.

— Да? — Нэттэйдж и, о, Свет, и Миль, казались задетыми. — Ему что, все равно? Какой же он магистр после этого?

Я вернул оружие к собратьям и попытался пройти мимо. Не сумел — Миль поймал меня из теней и свистящим шепотом сказал:

— Вы думали, я плохо обращаюсь с вашим заарном? Я ведь предупреждал вас про хищные вещи...

Я остановился, решив, что иначе от Миля не отвязаться.

Я остановился, потому что Миль начал говорить, а я был светлым, и у меня не было ни малейших причин не слушать. Мы, светлые, обязаны слушать, мы получаем информацию, мы получаем эмоции, люди создают связь, мост из слов...

— Охотники убивают хищного зверя и приносят из дикого-дикого темного леса его детеныша. Пока детеныш мелкий, он забавный, но потом в нем просыпаются инстинкты, и он начинает скалиться на хозяев. И недалек час, когда вцепится им в горло. А хищные инстинкты у вашего заарна уже включились, когда он растерзал магов Рийшена. Или вы уже это забыли? Ваш звереныш хочет жрать людей, и не один раз в жизни, и не один раз в месяц, и пока вы кормите его с рук, но это ненадолго. Маленький монстр всегда останется монстром.

Прислушивающийся к нам Нэттэйдж восхищенно покачал головой:

— Миль, вы живете в мире больших страстей, — и насвистывая непонятную песенку удалился. На мгновение мне стало жалко Миля; это его мир, где он человек, который видит истину, а все остальные — нет.

— А почему у светлого магистра Ишенги нет портретов? — на самом деле мне хотелось уйти как Нэттэйдж или сбежать очень далеко. Но меня переломали и запихнули в клетку, которая не позволяла двигаться; оставалось только внушать себе, что тут свободно, что тут уютно, и вообще, могло быть хуже.

— У вашего Ишенги даже документов нет, — боевая цепь вновь потянулась к Милю, и на этот раз заклинатель наступил на кончик и злорадно наблюдал, как та дергается, не в силах освободиться. Мне поневоле стало ее жаль. — Ваш Ишенга как из воздуха взялся. Ходят слухи, что он вообще из Загорья...

— Что плохого в том, чтобы быть родом из Загорья? — спросил подошедший Эршенгаль. Миль брезгливо покосился на боевика, присмотрелся внимательнее, изменившись в лице, и быстро отошел в сторону.

В замок гильдии я вернулся под вечер. Матиаса уже успели перевязать и закормить таблетками: светлые его не боялись. Светлым не приходило в голову, что другой светлый может быть угрозой. Матиас был в своих покоях, и я постучался, прежде чем войти.

Сидящий на полу иномирец подпрыгнул, пытаясь стереть начерченные на полу знаки.

— Строишь портал до дома?

— А я тут взываю к Хаосу, — в эмоциях Матиаса мелькнул страх; потом заарн выпрямился, вновь демонстрируя уверенность, и посмотрел в сторону, пытаясь незаметно перечеркнуть ногой мелованную линию: — Обращаю к нему призывы, приветствия, мольбы, прошения, ради... нашего успеха и триумфа.

Окружности со вписанными в них знаками и другими окружностями покрывали весь пол. Искажением от них сквозило так, что болела голова, и я даже не рисковал переступать порог.

— Передавай привет, — я коснулся ошейника, проверяя, крепко ли держится застежка, и сообщил: — Я желаю, чтобы ты принял участие в Весеннем празднике Аринди как представитель светлой гильдии и мой ближайший помощник. Церемониальное облачение готово. Если ты хорошо себя чувствуешь, то собирайся.

Похороны Михаэля Наро должны были быть на днях, но пока нам было некогда: мы проводили праздник.

На лице Матиаса еще оставалась маска недоверия, но искра его во мгновение ока полыхнула так ярко, что заарн стал похож на зажженный бумажный фонарик. Про самочувствие можно было не спрашивать: я понял, что он пойдет на праздник, даже если на пути у него встанут все островные медузы с силами Хаоса под мышкой.

Но так и должно было случиться. Я повернулся, чтобы уйти, и спросил:

— Они помогают?

— Что? — недоуменно переспросил заарн.

— Твои силы Хаоса. Они отвечают? Помогают? Дают силы? Хорошие советы?

— Нет, — слегка ошарашенно ответил он. — Но они прекрасно слушают.

* * *

Весенний праздник Аринди иначе назывался Цветением, Белым цветением или Праздником весенних огней. Как и многие иные праздники, он был официально связан с колонизацией южного берега, а на самом деле происходил из времен туманных и темных.

Колонисты высадились на берег в самую неласковую зимнюю пору — а южный берег был тогда куда более суровым, чем теперь. И только когда среди скал расцвело дикое миндальное дерево, люди поняли, что в этом мире еще осталась надежда и красота. И что они, колонисты, такие же, как это одинокое деревце — прекрасные и вынужденные прозябать на мерзких голых скалах.

На самом деле цветение миндаля знаменовало окончание зимних штормов, и колонисты надеялись залатать корабль и уплыть ко всей Тьме отсюда. Корабль они не починили и никуда не уплыли, а через месяц южный берег из расцветшего оазиса превратился в пекло, но это уже другая история и другие праздники.

Яркие точки факелов рассыпались по холмам; цепи огоньков поднимались на вершины, где люди будут встречать рассвет. Порывы ветра доносили звон бубнов и мелодичный, но монотонный напев. Темных тянуло следом за ними, в холмы и на свободу, но тут всегда приходится выбирать: либо ты такой же человек, как и все, и участвуешь в празднике вместе со всеми, либо величественный темный маг, на голову превосходящий обычных людишек. И ты останешься в одиночестве в пустом круге, и никто не пригласит тебя танцевать, и никто даже не подойдет близко.

Внизу, в закрытых бухтах, побережные общины проводили тайные ритуалы лова. Ритуалы пришли еще от старого населения материка — но вместо потомков-ашео их подхватили островные полукровки. Весенний ритуал лова также запускал инициации для подростков — они длились весь сезон, заканчиваясь поздней осенью, и после Осеннего праздника маленькие ниэтте получали именную татуировку и навсегда покидали родной дом.

Насколько я знал, еще инициации были в ходу у клановых ашео. Клановые ашео вышивали родовой гобелен и сражались в поединках. Если поединки запрещали, их проводили подпольно. Традиции — это всегда непросто. И вот так все ниэтте умели ловить рыбу, а все ашео — вышивать и сражаться, а больше они не очень что-то умели.

Людям предстояла бессонная ночь, а еще бессонная тяжелая ночь предстояла городским службам, поддерживающим порядок — кто-то обязательно забредет далеко в холмы и заблудится, кто-то уснет под кустом и весь город собьется с ног в поисках, кто-то куда-то свалится, и хорошо, если не в трещину. Высшие тоже не отдыхали, и меня занимало то, есть ли у них свои, высшие праздники. Или пережили день — уже рады?

— Ритуалы нам важны, ритуалы нам нужны, — мурлыкал Нэттэйдж, смотря на переливающиеся огнями склоны. — Традиции упорядочивают мир и не дают ему раствориться в хаосе. Традиции защищают нас от разложения, идущего из Заарнея. Конечно, лучше помогла бы ментальная дисциплина и осознанность, но для широких масс сойдет и так.

Над клумбами бестолково метались желтые и зеленые фосфористые пятнышки — слишком рано проснувшиеся светлячки. По дорожкам Нэтара скользили люди с факелами. Колышущийся свет пробивался сквозь листву.

— Нэтар тоже празднует?

Позади нас хлопнула дверь, и вышедшая на крыльцо волшебница едва уловимо кивнула:

— Вы же понимаете, светлый магистр, сети, лов... это тоже наше, — и, надев серый колпак, влилась в безмолвную процессию.

— А еще, если праздник пройдет гладко, возвращение светлых будет ассоциироваться с чем-то хорошим, — довольно потер руки Нэттэйдж.

— Нэттэйдж, а вы вообще за кого играете — за светлых или за темных?

— Я, наш дорогой магистр, не играю. Я работаю, — с достоинством ответил он. — На благо нашей общей объединенной гильдии.

И в глазах его явно читалось ироническое: "Кого вы здесь пытаетесь подловить?"

Гвендолин шла по главной аллее, похожая на призрак и полностью погруженная в свои мысли, и только когда она повернулась к нам, в ее глазах отразился далекий холодный отблеск. Одета она была празднично; и золотое украшение в волосах, с которого спускались подвески в форме ажурных листочков, было, должно быть, тяжелым. Но традиции есть традиции, а Гвендолин следовала им строго.

— Кстати, Гвендолин, — сходу переключился Нэттэйдж, как обычно, погруженный в любимое дело — работу. — Ведь теперь в вашем замке живут светлые маги и сам светлый магистр. Мы должны обеспечить им должную безопасность. Вы представьте, несчастные, беззащитные, ранимые светлые, магистр, на которого мы возлагаем такие надежды... и Джиллиан.

— Ужасно, — тихо подтвердил я. — Совсем о нем забыл.

Главное, Джиллиану в этом не признаваться, иначе он совсем разочаруется в своих стараниях.

Нэттэйдж глянул подозрительно, но продолжил:

— Я не хочу сказать ничего плохого об инфоотделе, но ваши маги все же не подготовлены к тому, чтобы охранять опасного преступника, и вряд ли учились верным методам допросов, раз вы до сих пор ничего не добились...

— Ох, Нэттэйдж, — ласково ответила Гвендолин, и всем стало ясно, что потерянного пленника Нэттэйджу не видать никогда. Мне грели душу мысли о том, как все время, пока мы плыли на острова и обратно, глава внутренней службы пытался выцарапать упущенную добычу из владений Гвендолин. Упорно и безуспешно.

Матиас появился точно вовремя. Почему-то светлая форма, черное с серебром, даже не очень напоминающая военную, выглядела на нем угрожающе, и белая семилучевая звезда выглядела угрожающе, а сосредоточенное лицо вовсе излучало зверскую серьезность. Стремительное целеустремленное движение оборвал только рой мотыльков, зависший посреди дорожки; заарн остановился, словно влепившись в стену, обошел их на цыпочках по кругу, собрав все силы, чтобы держаться в руках, и быстрым шагом двинулся к нам, отчеканив:

— Ваш хилый защитный контур, человечинки, совсем сломался. Над страшными зелеными штуками летают светящийся мухх... мухи. Что им здесь нужно?

И голос его даже почти не сорвался. Пришла весна, природа просыпалась, и Матиаса ждали тяжелые времена.

Гвендолин едва ли обратила на него внимание, а Нэттэйджу явно грезилось нечто приятное — надеюсь, не то, как легко и без затрат пугать заарна — когда он отвлеченно поправил:

— Мы люди.

— А мы не заарны.

Теперь заинтересовались все.

— Мы тхие'рейши'нэаа.

Высшие призадумались.

— Человечинки так человечинки, — глубокомысленно изрек Нэттэйдж.

Где-то к северу беззвучно ударила молния; выглядело это не как зарница, а как изломанная полоса света, соединившая небо и землю. Сияние прокатилось по земле, накрыло город и все вокруг стало неразличимым, тихим и белым. Длилось это долго, по внутренним ощущениям, не меньше минуты, и я даже успел ощупать пальцами лицо, опасаясь, не ослеп ли. И все пропало.

На аллее, моргая и потрескивая, вновь разгорались фонари. Тусклые пятнышки светлячков лежали разбросанные в траве и на дорожках.

Нэттэйдж выдохнул и натянуто рассмеялся:

— Этот Заарней со своими запусками, перезапусками и испытаниями уже надоел. Может быть, они сломают свои врата и к нам не полезут? Как вы думаете?

— Они запустили инкубатор Тогтогшохх, — Матиас вытянулся в струнку, запрокинув голову к небу и словно прислушиваясь. — Один из инкубаторов, которые готовят прорыв. Он просыпается только перед открытием врат и поет победную песнь.

Я смотрел в темноту и, казалось, видел, что среди фиолетовых теней появилось нечто новое, огромное, пульсирующее как вызревающий нарыв, что растит в своем чреве множество икринок — оно тяжело ворочалось и мерно рокотало. Но, наверное, это мне лишь казалось.

Мы ехали по всему побережью: с востока на запад, не пропуская даже самого малого поселения, чтобы люди не говорили, что магов интересуют только города. Везде зажигали весенние огни на алтарях — алтари мистического смысла не несли, но входили в ритуал. После двенадцати лет перерыва торжество следовало провести по полной форме.

Возрождение традиций должно поднять боевой дух, а сейчас, перед угрозой войны, это особенно важно. В тяжелые времена человеку необходимо иметь якорь и следовать привычному распорядку — чтобы не потерять себя и не позволить хаосу себя поглотить. Но я не знаю, насколько это верно: я выполнить необходимое не смог.

Праздник Цветения был любимым праздником Побережья; почему его отменил Лорд Норман, было понятно, но почему церемония угасла при Шеннейре, не мог объяснить даже сам Шеннейр. После уничтожения светлой гильдии праздники, в которых участвовали светлые, как-то не праздновались.

Весенняя ночь была черна. В ней пропало все — и море, и холмы, оставив мне только отблеск костров. В руку ткнулся переданный факел — промасленное вручную сотканное полотно, скользкое древко из самшита, — и, по незаметному кивку стоящего напротив Шеннейра мы одновременно подожгли масло в большой чаше.

В огне под радостный гул сгорала ветвь с белыми цветами. Церемония, как и многие церемонии, была строга, сурова и бессмысленна.

На самом деле все это шло с очень давних времен. Огни, которые зажигают на вершинах холмов, повторяют костры, которые жгли на берегу ашери, прошлые жители материка. Жгли и смотрели в холодный темный океан. О чем думали они, уже никто не узнает.

А еще говорят, что именно из-за этих костров, которые перепутали с огнями маяка, корабль колонистов Аннер-Шентагар и налетел на скалы. А этот белый цветок, что распускается в конце зимы, ашери жгли, потому что считали его нечистым прибежищем злых духов.

Делами ашери и старых традиций занималась особая этнографическая группа в Вальтоне, допуск в которую по неизвестным причинам был весьма строг. Потомки ашери, скрытный и нелюдимый народ, все еще погруженный в предрассудки и страх перед духами и призраками, оказавшегося среди них островитянина могли и убить.

Я предпочитал верить, что это преувеличение.

На лице Шеннейра не отражалось ни капли эмоций, и ни капли эмоций не отражал эмпатический фон — как будто темного магистра вовсе не задевало, что его отвлекают на глупые мелочи.

— Вы точно выполняете все детали... — я даже не стал скрывать удивление.

— Участие в гражданских ритуалах — долг магистра, — равнодушно откликнулся он.

В свете костров и дома, и движущиеся вокруг человечки казались игрушечными. Эмоции людей переливались как блестки, и я видел, что отношение к Шеннейру поменялось. Темный магистр в мирной стране был лишней угрозой, но во время войны... зрелище тьмы, готовой обрушиться не на них, а на соседей, грело людям душу.

Смотрите! Смотрите все! Маги едины. Гильдии уверены в будущем. У темных и светлых одна цель...

Смешно.

Шеннейр со внезапным довольством оглянулся на огонь и ухмыльнулся:

— В отличие от совещаний, здесь хотя бы можно что-то сжечь.

Со стороны Шеннейра выступал Эршен. Побережье не слишком любило боевых магов, но Шеннейру было наплевать.

Матиас забрал факел, крепко стиснув древко, и зашагал между двумя шеренгами, уверенно, не слишком быстро, но и не медленно. Встал над чашей; я смотрел на него, словно не узнавая. Смотрел на совершенно чуждое существо, на идеальную сосредоточенную маску, за которой не прочитать мыслей, на серебряные треугольники над правой бровью, и думал о том, зачем вообще ввязался во все это. Обладать мыслящим орудием слишком странно, а соратники были мне не нужны.

Светлая искра сияла так ярко, что подсвечивала его изнутри как стеклянный сосуд и отражалась в глазах. Мне действительно не хотелось, чтобы она угасла.

Матиас ткнул факелом в чашу, так, будто собирался пронзить ее насквозь, и пламя взвилось вверх столбом, чуть не опалив ему лицо. Но заарн не отшатнулся; и лишь когда пламя опало, перевел взгляд на людей. Правда, вместо спокойствия человека, ведущего ритуал, на лице его проступило отчаяние и желание загрызть любого, кто выскажет недовольство. С обоюдной любовью у Матиаса и народа не ладилось. Впрочем, вряд ли люди действительно могли разобрать заарнские эмоции.

Я встал рядом, одобрительно кивнув, и волна обожания от собравшихся накрыла с головой, зацепив заарна краем. За то, что он стоит рядом со светлым магистром — за то, что он подчиняется светлому магистру и светлый магистр благоволит ему — нелюдю прощали то, что он не наш.

В церемонии вместо него должны были участвовать изгнанники, но я не был уверен в их адекватном поведении при таком скоплении народа. Но говорить Матиасу об этом не стоило.

— Это очень жутко, — я остановился рядом с машиной. Вверх по дороге торопливо взбежали три девушки в белых развевающихся нарядах — в таких праздничных нарядах очень хорошо бегать по ночным холмам, пугая и разрывая одиноких путников на куски голыми руками — и протянули мне венок из белых цветов. Я принял его с благодарностью и, немного поколебавшись, надел на голову, повернулся к столпившимся внизу людям и улыбнулся. Толпа взорвалась восторгом. — То, что они настолько... это обожание. До безумия.

— Вы защитили Побережье, — с насмешкой напомнил Шеннейр. Темному магистру венок не полагался; темному магистру традиционно полагалось только то, что он мог забрать сам. — Вы спасли маленькую островную акулу. Какой у них был выбор?

Я мысленно поморщился. Ах да. С волновыми щитами Нэттэйдж и гильдия постарались прогреметь, и мне как главе гильдии тоже перепало славы. Но я не помню, чтобы люди так вились вокруг Ишенги — хотя характер моего магистра был не таков, чтобы позволить подходить так запросто. Ишенга был очень далек. Далекое и величественное требует дистанции.

— Это нездорово.

— Попробовали бы они, — Шеннейр сел в машину и глянул на людей через тонированное стекло — хищно и остро, — эти беспечные мотыльки вести себя иначе. Неблагодарность подлежит наказанию.

Мы ехали вдоль берега, и рассвет следовал за нами.

Утро мы встречали на самой границе с Ньен, прямо над военной базой с причудливым названием Флокс тридцать четыре. Насколько я знал, Флокса первого в природе не существовало, не говоря о тридцать третьем.

С вершины прибрежного холма был виден даже клочок территории Ньен. С нашей стороны — небольшая бирюзовая бухта, несколько маленьких домов и белеющие у пристани лодочки. Потом — скалы, кустарники и камни, прямоугольные здания базы. Полоса траншей и магических заграждений, пустошь, абсолютно ровная выжженная земля и непонятные строения обороны соседей, похожие на квадратные металлические башни. Над башнями воздух дрожал, заволакивая всю западную сторону, и за дальним мысом очень и очень бледно проступал полностью застроенный высокими зданиями берег. С тусклой сине-серой гладью моря почти сливались внушительные силуэты кораблей.

Ночью неизвестные корабли плавали за нашими волновыми башнями, ошибочно решив, что море общее и их никто не видит. Темные приложили гостей заклинаниями вслепую, и с утра все неизвестные мирно стояли на приколе на своей территории, а Ньен притворялась, что так было всегда.

Я вряд ли понимал, что мешает нам с Ньен жить мирно. Даже разница между севером и югом Аринди, и в традициях, и в культуре была гораздо большей, чем между центральной Аринди и Ньен. Может быть, в этом и было дело. Традиции у нас были одинаково злые, и спать спокойно, зная, что соседи живут неправильно, в Ньен не могли.

Солнце еще не взошло, и море под ногами не потеряло туманный белый цвет. На холм мы взобрались как раз потому, что Шеннейр вдруг вспомнил, что я так и не поглядел на границу и соседей; Шеннейр смотрел на кромку неба и на чужой город и усмехался, а я наблюдал за его эмпатическим полем. Оно в самом деле было огромно, и немного вращалось, и, наверное, так выглядел бы тайфун, будь он человеком. Сегодня тайфун был спокоен, но тайфун всегда спокоен, даже когда беспощадной поступью шагает по островам.

Гигантское пылающее черное колесо, которое несется не разбирая дороги и уничтожает все на своем пути. Создатели гравюры уловили суть.

На базе еще горели огни, а на склонах и внизу, в поселении, дотлевали костры и непогашенные факелы. Дым стелился по земле и смешивался с туманом и росой. Мне нравилось глядеть на землю с высоты, но с высоты моя страна выглядела такой маленькой и уязвимой.

— Я люблю Аринди и следую ее традициям, — повторил Шеннейр ответ на уже заданный вопрос и, оставляя церемониальную торжественность, закинул руки за голову и с наслаждением потянулся. — Зачем жить и править в стране, которую не любишь?

Но темный магистр Шеннейр был не стихией, а человеком, а люди отличают зло от блага. То, что темный магистр любил свою страну, принесло ей мало счастья.

Глава 2. Песочные замки. Похороны

Должно быть, Нэттэйджа задело замечание про фейерверки и недостаточно почетную встречу: возвращение светлым гражданства проводили со всей торжественностью. То, что в Нэтаре творилось нечто неладное, было заметно от въездных ворот. Гирлянды, флаги городов и знакомые ледяные щиты, навстречу которым в кабинет Нэттэйджа я вошел с радостью.

Лорд Норман был ниже даже островного полукровки, но, казалось, занимал весь кабинет и выходил за пределы здания. Давление чужой ауры согнало Нэттэйджа с любимого кресла за столом, и теперь глава внутренней службы ютился рядом с аквариумом, и золотые рыбки тоже сбились в углу, словно пытаясь спрятаться у человека за спиной.

А еще внутренняя служба все-таки отказалась от воздушных шариков. Воздушные шарики и правительство Аринди совсем не сочетались.

— Приветствую, светлый магистр, — спокойно сказал мне Норман. — Я не присутствовал при вашем прибытии, чтобы не омрачать момент.

— Мы не говорили про омрачать! — запротестовал Нэттэйдж. — Просто было бы неудобно, если бы от вашего сияющего величия половина зрителей упала бы в обморок...

Он говорил чересчур быстро, жестикулируя, и чувствовать себя не хозяином в собственном доме ему явно не нравилось.

Норман заставил его замолчать одним взглядом, и хоть выражение Лорда не изменилось — оно никогда не менялось — я мог бы поклясться, что в эмпатическом поле промелькнула скука.

Меня сопровождали Кайя и Бринвен; Нэттэйдж сразу засуетился вокруг, но светлые едва ли замечали старания, полностью деморализованные присутствием темного высшего мага и заарнейского Лорда. Первым пришел в себя Кайя, поприветствовав Нормана вежливо и полностью в утвержденной традиции, и Бринвен с запинкой последовала за ним.

Со светлыми Норман знакомился чисто из вежливости — насколько я понимал правила Заарнея, Лорды разговаривали только с Лордами, а подчиненные не считались самостоятельными существами. Встречаясь сейчас с моими светлыми, он шел на уступки.

Один Лорд показывает другому красивые полезные вещи. Норман рассматривал предложенное с привычным холодом, но без враждебности, и ледяные щиты как будто сдвинулись, сканируя прибывших.

Бринвен выглядела очень бледной, и я подступил ближе, начиная волноваться, что поступил необдуманно. Возможно, даже командиров общины следовало знакомить с местным ариндийским злом постепенно. С другой стороны, заметив неладное, к волшебнице подошел Нэттэйдж, и мы вместе упустили момент, когда не Бринвен, а Кайя вдруг пошатнулся, вытирая бегущую из носа кровь.

— Лорд, ваши новые подданные на ногах не стоят от счастья! — Нэттэйдж подхватил подмастерье под локоть, помогая сесть, и подал платок.

Светлость не светлость, но мои подчиненные явно слегка малахольные. Я почти поверил, что от того, что его хватает темный, Кайя вовсе хлопнется в обморок.

Лорд Норман следил за всем с отменным равнодушием. От исследования вещи немного поломались, но с ними такое случается.

Кайю уложили на диван, и вокруг закружили спешно вызванные медики. Перспектива получить кабинет, в котором помер какой-то светлый, Нэттэйджа вовсе не устроила. Аура помнется. Лорд Норман удалился, ничуть не тронутый произведенным эффектом, и глава внутренней службы бросился за ним, уже предчувствуя валящихся штабелями дорогих гостей. Величие истинного правителя действительно выбивало дух.

Темный магистр Шеннейр развернул кресло, в котором сидел спиной к нам, и встал. Я склонил голову в вежливом приветствии, краем глаза замечая, как Бринвен пятится как загнанный зверь, и внезапно понял, что это первый раз после встречи на острове, когда светлые оказываются от темного магистра так близко.

Шеннейр только хмыкнул, скользнув по Кайе равнодушным взглядом, и протянул руку, быстро начертив на его лбу непонятный знак.

Даже врачи всплеснули руками; если до этого подмастерью было нехорошо, то от темной магии его практически вырубило. Со стороны Бринвен сверкнула злость, и я словно наяву увидел, как она бросается к Шеннейру, чтобы помешать, а тот отшвыривает волшебницу в сторону...

Потому что светлые должны знать свое место. Никогда еще я не обращался к эмпатической связи так быстро.

Увести магистра из кабинета получилось легко — он и сам собирался передать что-то мне без чужих ушей. Бринвен застыла прямо на пути, не в силах двинуться дальше — я на мгновение пожалел о силе эмпатического воздействия, но пусть лучше у нее будет болеть голова, чем головы не будет — но не собиралась отступать. Темный магистр смерил ее взглядом с головы до ног, взял за плечо и оттолкнул к стене. Даже не вкладывая в жест эмоции — убрал с дороги как неживой предмет.

Кайя прикидывался мертвым и вел себя умнее всех.

— Наш Лорд попытался ментально считать вашего подчиненного, — без предисловий сообщил Шеннейр сразу за дверью. — Его привлекла эмпатическая связь. Пустили же тварь ко власти, эти...

Определение Алина и компании он все же пропустил.

— Но вы призвали Нормана в наш мир.

Я думал о том, насколько могу просить или требовать у темного магистра не трогать моих светлых. И что он может сделать в ответ. Наше добровольное сотрудничество важно, но не критически важно. Я буду вести переговоры, но как раз Шеннейру переговоры не слишком сдались. Отвратно ощущать, что все, что я получаю, получаю вовсе не по праву силы. Высшим выгодно общаться со мной мирно и не прилагать лишних усилий, но когда понадобится, они достанут другие рычаги влияния.

Изгнанники вернулись слишком рано. У меня слишком мало власти и влияния, а враг силен. Я ничего не боялся до этих пор: но возвращение светлых заставило меня бояться.

— Еще несколько лет и он бы издох сам. Но эта... высшая шайка... дала ему энергию для построения инкубатора. Заарны мрут как осенние мухи, но заарнов у него все еще достаточно, а значит, инкубатор работает.

— Норман протащил с собой инкубатор?

— Чем вы слушаете, Кэрэа? — несмотря на тон, эмоции подсказывали, что Шеннейр скорее занят своими мыслями. Какое счастье, что темные не эмпаты. Какое счастье. — Лорд приказал клеткам своего тела делиться определенным образом и вырастил инкубатор внутри себя. А потом отделил. Насколько я понимаю, у новорожденного инкубатора низкая мощность, может быть, один заарн в месяц, но чем дальше, тем больше. В итоге Норман будет качать энергию из нашего мира и клепать себе последователей как на конвейере. Вы от него млеете, но помните об этом.

Не от Нормана, а от его ментальных щитов. Ментальные щиты Нормана — вот последний оплот покоя и мой свет в окошке. Не думал, что это заметно.

— Вы многое знаете о Лордах.

Шеннейр даже остановился, наконец обернувшись ко мне, и отчетливо выговорил:

— Я спросил у вашего заарна. Вы светлые и вы не разговариваете?

Я скромно промолчал. Эмпатическая сеть неслышно замерцала, нащупывая рядом со мной темного магистра, и обрушила на меня волну беспокойства, сочувствия и поддержки, так, что я едва не врезался в стену, потеряв равновесие. Эти люди умели быть не вовремя.

Когда я вернулся к кабинету, там уже не было никого, кроме светлых. И, судя по голосу Кайи, чтобы ускользнуть от ментальных щупальцев Нормана он прикидывался в гораздо большей степени, чем чувствовал себя плохо. Я не хотел подслушивать и не хотел бы вовсе это слышать, но Бринвен говорила очень громко:

— Это то самое чудовище, что напало на Иншель! Я не стану ему кланяться и благодарить!

— Бринвен. Ты будешь ему улыбаться и будешь благодарна.

— Почему я должна улыбаться, когда я не хочу улыбаться? Суть светлого не в лицемерии!

— Бринвен, — размеренно повторил Кайя. — Делай то, что я тебе говорю. Твой магистр делает все для тебя, а ты обесцениваешь его старания.

Я открыл дверь. Подмастерья разом обернулись, мгновенно принимая радостно-умиротворенный вид: и я боялся, что они проберутся за мои щиты? Стены, которыми изгнанники защищались от мира, были не менее высоки, чем мои.

— Вы услышали, — утвердительно произнес Кайя, меняя эмоциональный фон так же стремительно — теперь на горечь и раскаяние. — Мы плохие светлые. Мы не должны были ссориться.

— Разрешать противоречия в диалоге, а не молчать — именно то, что должны делать светлые, — никогда бы не подумал, что режим мудрого величественного магистра перед своими придется включать в десятки раз чаще, чем перед темными. Я посмотрел на Бринвен и напомнил: — Лорд Норман заключил сделку, чтобы спасти себя и своих последователей, и выполнял свои обязательства.

Я прекрасно понимал, что Бринвен хочется возразить, но она продолжала удерживать ментальное спокойствие, пусть оно и стало насквозь фальшивым. Если бы мне и моей гильдии предложили спасение в обмен на уничтожение колонии заарнов — согласился бы я?

В конце концов, какое мое дело до чудовищ.

— Лорд Норман — официально избранный правитель Аринди, который полностью восстанавливает вас в правах граждан.

— Монстр и тиран, — шепотом повторила она. — Почему вы сотрудничаете с ними, магистр? Неужели вам не противно?

Мне? Мне все равно. У меня нет на то права. Или, может быть, мне дано выбирать?

— Это трудно, — я положил ладони ей на плечи, и негромко произнес: — Но мы должны через это пройти.

Волшебница часто заморгала и кивнула. Я кратко сжал пальцы и добавил:

— Спасибо.

На вручение позвали множество гостей. Представители власти, общин и городов Аринди, крупных производственных концернов и тому подобная публика. Сейчас уже решили, что светлые поедут в пять самых крупных убежищ — Шафран и Таволга на востоке, Астра и Мальва на западе, Бывшая Полынь — и на каждое убежище сообразно потребностям будут выданы квоты. С тех пор города рвали эти квоты друг у друга как акулы свежую добычу, а список потребностей разрастался день ото дня.

По одну руку от Нормана стоял глава Кипариса и всего побережного блока и переглядывался со стоящим по другую руку бывшим главой администрации Полыни и нынешним главой Шафрана. От близкого присутствия Лорда их должно было воротить, но эти высокие бледные мужчины в строгой темной одежде были мирринийке и слишком любили власть.

Некоронованная столица Шафран выставила требование на такую бешеную квоту, что, подумав, я дописал в начале единицу, а в конце зачеркнул ноль. Глава Шафрана Маленре на словах поддерживал темных, но был готов поддерживать и светлых, и вообще ему было без разницы. Он уже успел отловить меня в коридоре и пожаловаться на самоуправство темных, заарнов, погоды и природы и выразить надежду, что человеческие страдания не оставят светлого магистра равнодушным. Глядя на некоторых добрых граждан Аринди, я размышлял о том, чего вообще требую от темных. Они родились в этой системе, а на осинке апельсины не растут.

Норман стоял на возвышении и вручал идентификационные карточки под громкое объявление имен. Процедуру можно было и сократить, но о тех, кто прибыл в Аринди, требовалось заявить во всеуслышание. Именно поэтому я постарался, чтобы на торжестве присутствовало как можно меньше темных и как можно больше обычных людей — чтобы подчеркнуть, что это не внутреннее дело магов, а дело государства. Пусть те, кому нужно, светлых заметят.

— Какие знакомые все рожи, — нараспев отметил Миль, наблюдая за теми, кто забирал карточки. — Через раз знакомые.

И поэтому тоже. Примерно половина изгнанников была связана со светлыми кровным родством, и я не мог поручиться, что глядя на них, темные не будут вспоминать своих заклятых врагов. Глядя на темных, заклятых врагов вспоминали светлые, и этого уже хватало.

— А мне все островные полукровки Нэттэйджа напоминают, — поддакнул Вильям. Вырваться на Побережье он сумел только сегодня. — Такие забавные.

Судя по лицу заклинателя, Вильям оскорблял его одним своим существованием.

Больше инцидентов не происходило — должно быть, потому что светлые подходили к Норману на совсем короткое время или потому что Лорд снизил нажим своих щитов. Или потому что в большой толпе светлых защищало общее эмпатическое поле. Я старался поддерживать его в спокойствии как мог и считал минуты.

Последними идентификационные карточки получали самые младшие. Инициации несовершеннолетних светлой гильдии со скрежетом зубовным простили — как исключение, возникшее из-за отсутствия выбора. Все равно ничего не исправишь. Гасить дар подросткам было опаснее, чем оставлять. На церемонии отсутствовала только Юна — она была слишком мала, и ее метрику отдавали родителям.

Гражданин Аринди Юна. Одиннадцать лет. Место рождения — Острова, остров Кималеа. Я видел эту табличку и сам ее подтверждал.

Шеннейр ушел сразу, но после официальной части все еще постояли с протокольными лицами — пока с тем же леденящим душу холодом не распрощался и не покинул собрание Норман, вместе с Нэттэйджем отправившись дальше обсуждать государственные дела. А после разбрелись по залу, общаясь со знакомыми, неприятелями и деловыми партнерами и пытаясь общаться со светлыми. То, что подружившись со светлыми, они приобретут не только помощь магов, но и связи в гильдии и поддержку простых людей, которые любят светлых, до хозяев городов дошло быстро. В конце концов, это же светлые! Это к темным даже подходить опасно, потому что темные циничные и злые, и это всем известно, и тебя в лучшем случае используют и выкинут. А светлые отзывчивые и добрые. Их самих можно использовать...

Я улыбался в ответ на приветствия и вел себя как правильный Хороший Светлый. Что меня больше всего поражало, что в людях, что в темных — почему они верили, что умеют обманывать эмпатов.

Маленре любезничал с моими мирринийке. Те уже устали среди чужих людей и хотели вернуться в гильдию, но лёгкая холодность для мирринийке только подчеркивала хорошие манеры. Беседу уверенно вела старшая из подмастерий, Илмаре, и я мысленно пожелал ей и остальным стойкости и удачи. Потому что они понравились, и теперь они все едут в новую столицу Шафран. Несмотря на все красивые слова про ассимиляцию, на равных мирринийке общались только с другими мирринийке. Не то чтобы к другим ведущая нация относилась плохо...

— Деточка, — Маленре на мгновение отвлекся от того, чтобы производить впечатление, и небрежно потрепал по голове затесавшуюся в компанию островную полукровку. — Принеси-ка нам, пожалуйста, кофе.

Иллика посмотрела на него с огромным удивлением, автоматически приглаживая волосы, и пошла искать чашки, даже не обидевшись на приказ.

...другие, все эти полукровки, вполне подходили для того, чтобы приносить кофе.

Мне не было большого удовольствия наблюдать за всем этим. В традиции мирринийке ровно три ценности — власть, ум и красивые вещи. А еще мирринийке настолько маленький народ, что каждый сородич ценен, и это следует использовать.

Вильям, что неожиданно, светлым пришелся по душе, и даже собрал небольшой круг слушателей, не подозревая, что первым, что я рассказал о нем, была покупка места в совете. Человек, проявивший падение темных так низко, моих сородичей завораживал. Решено, самые проблемные поедут на восток. На востоке спокойно, и сильного вреда они не причинят.

Иллика так и пропала, и Маленре припряг к делу кого-то другого. Я прошелся по залам, выглянул наружу, в парк, проверяя, все ли тихо, и как раз наткнулся на знакомых из побережных общин, когда одна из искр в эмпатической сети тонко зазвенела страхом. И, пока я поспешно извинялся и прощался, тревога охватила ближние звенья сети и покатилась назад валом ярости.

Ничего не могло пройти хорошо. Ничего не могло пройти по плану.

Ничего.

В узком коридоре несколько десятков человек казались толпой. Они окружали — нет, прижимали к стене — кого-то с отчетливой темной искрой. Двое наблюдателей из внутренней службы мялись на углу, не собираясь лезть в месиво. Я пробился вперед — передо мной освободили дорогу, но не сразу, далеко не сразу...

Бретт стоял у стены, смотря на собравшихся вызывающе и нагло, и удерживая их ровно в двух шагах непроницаемыми щитами. У его ног, закрывая голову руками, съежилась молоденькая девушка — Иллику я узнал через целое мгновение.

Ушла слишком далеко в поисках чашек. Я говорил им не ходить в одиночестве. Я говорил им не отдаляться от своих. Эмпатическое поле искажалось и плыло, подхватывая слитной волной.

Найти брешь в защите. Напасть. Уничтожить...

Агрессия — побочный эффект светлого синдрома.

Разорвать на части.

Темные враги. От темных жди беды. Бретт старался выглядеть вызывающе и нагло, но я прекрасно чуял в его уверенности брешь. Инстинктивный страх одинокого человечка перед ревущим, стоглавым, тысячеруким чудовищем из тьмы и теней; и остальные, единое стоглавое чудовище, чуяли это тоже. Бринвен и ее маги стояли в первых рядах, и вместо того, чтобы сдерживать остальных, готовы были повести их за собой. Убить врага. Все противоречия разрешены и сомнений нет.

— Стоять, — почти беззвучные слова расходящимися кругами прокатились по эмпатическому полю. Я прошел вперед, ничуть не сомневаясь, что щиты меня пропустят, помог Иллике подняться, передал ее светлым, переключая внимание, и спросил, стараясь, чтобы слова звучали ясно и четко: — Что здесь произошло?

Это все еще могло оказаться обычным недоразумением.

Я до сих пор был уверен, что война между светлыми и темными началась из-за куда более ничтожной мелочи.

Бретт пожал плечами:

— Я просто хотел задать вопрос.

— Тупой вопрос, — Амариллис вышла из-за спины и прислонилась к противоположной стене. Печати она зажигать не стала, но появление второго темного уже сместило баланс сил.

— Важный, — ответил ей приятель, и продолжил, теперь обращаясь ко всем. Громко, насмешливо и с тем же вызовом: — Потому что вам, светлые, не стоит настраивать своего магистра против его учителя.

Мне захотелось закрыть глаза и зажать уши.

Кайя подошел бесшумно, и люди расступились перед ним куда быстрее, чем передо мной. И тихо спросил:

— Какого учителя?

— Какого? — Бретт скользнул по людям недоумевающим взглядом, словно не понимая, как такие вопросы вообще возможны. — Темного магистра Шеннейра!

Ярость взметнулась ввысь, как распрямившаяся пружина.

— Как ты смеешь, — Кайя легко заглушил негодующий вскрик Бринвен. Сейчас он говорил не только за себя; в нем резонировала слитая воля остальных, и в его голосе слышались сотни голосов: — Клеветать на нашего магистра, говорить о нем мерзости?

Я все же прикрыл глаза, чувствуя себя в крошечной лодке посреди бушующего моря. Хотя, нет — моя лодка давно перевернулась, и я падаю вниз, а темная вода смыкается над головой.

А море бушует. И пусть. Я сгреб эмпатическую сеть в кулак, ощущая, как болезненно печет искра в груди, и приказал:

— Не вам тратить время на темных. Разойдитесь.

На мгновение мне показалось, что они не подчинятся; но над головой поднялись знакомые ледяные щиты, и магов как будто окатило ледяной водой.

— Ссоры бесплодны. Вы ценный ресурс, и не должны потратиться зря, — сказал Норман, и никто не стал с ним спорить. Кайя оперся о стену и плавно сполз вниз.

Светлых я собирал лично, и лично проследил, чтобы всех разобрали по машинам, чтобы отвезти в замок. Те, кто был в коридоре, вели себя немного заторможенно; по остальным воздействие на сеть не ударило так сильно, но, когда я подошел к мирринийке, одна из чашек кофе была опрокинута, а Маленре многословно извинялся. Может быть, внезапные перепады в настроении собеседников его насторожили, но он был вполне умен, чтобы сделать это предлогом для проявления галантности.

Бретт и Амариллис переместились к креслам и весело болтали. Наблюдатели из внутренней службы делали вид, что их караулят. Они должны были вмешаться сразу, еще тогда, когда увидели темного, подходящего к светлому магу — хотя бы проверить, что происходит. Но упустить такой шанс очернить передо мной магов Шеннейра внутренняя служба не смогла.

— Я даже ее не оскорбил! — боевик повернулся к соратнице, словно в поисках поддержки: — "Что такая хорошенькая девушка делает здесь в одиночестве? Что ей поручил ее магистр?" — это ж разве оскорбление?

Амариллис только белозубо скалилась.

Я обошел третье кресло и оперся на спинку. Темные никогда не менялись. Они не испытывали ни малейшего стремления меняться.

Под моим взглядом Бретт посерьезнел, и не торопясь, без спешки, не присущей темным, произнес:

— Наши говорят, что после Кималеа светлого магистра как будто подменили. Что светлые его заколдовали и затуманили разум.

Я посмотрел на него сверху вниз, отмечая спокойный, даже вальяжный вид, слишком хорошее самообладание для типичного боевика, слишком тонкие черты лица для простого парня из приграничья — и кивнул:

— Вы умеете повеселить. Продолжайте.

— Что они провели ритуал и включили светлого магистра в свою сеть, — не моргнув глазом продолжил Бретт. — Потому что светлая община вся в сети, и это очевидно... Никто не желает повторения того, что случилось во время нападения на Шэн.

Амариллис сидела вполоборота, сложив руки на груди и постукивая пальцами по предплечью; на последней фразе она коротко усмехнулась. Я слушал эмпатическое поле шеннейровских магов и думал, что их так изменило.

Власть. Рядовые командиры боевых отрядов получили путь наверх. Мир вокруг них изменился, и они должны были измениться для него.

— И что же там случилось?

— Вам лучше знать, магистр, — вежливо отозвался темный. — Почему вы пошли против собственного учителя и выбрали другую сторону.

Я сел в кресло, устало вздохнув, и велел:

— Не путайте мне светлых.

— А, — внезапно выдала Амариллис, и с начинающим пробиваться пониманием протянула: — А-а-а.

Темные переглянулись, только сейчас осознавая, что раздавать советы ученику своего господина им не по статусу. И не по уму — поэтому в обмене взглядами даже читался страх. Браслет Бретта неярко вспыхнул входящим сообщением; Амариллис перегнулась через плечо товарища и с выражением прочитала:

— Вы дурак, сударь.

Бретт выглядел так, будто его растоптали. Темные одновременно встали, и Амариллис кратко поклонилась:

— Мы едем на север.

— Можно взять вещи? — предположил Бретт, и волшебница отрицательно покачала головой:

— Не думаю. Наши закинут.

Я проводил их до выхода, вживую увидев, как к ограде подъезжает бронированная машина, подбирая темных, и уносит прямо на далекую границу.

На улице зарядил дождь

— Мы просим у вас прощения, магистр, — сказал мне Кайя через переговорный браслет. — Мы были очень глупы. Оказаться учеником темного магистра со всеми сопутствующими привилегиями... никто из нас не сумел бы додуматься до такого. Только вы.

Да я тоже бы не додумался.

По переговорному экрану в Нэтаре шла мешанина из помех и отрывков чьей-то ругани, но несколько магов из внутренней службы слушали и записывали. Очередным выпуском выясняли отношения Загорье и Северная коалиция: не думаю, что они хотели бы посвящать в личные разборки все окрестные страны, но Загорье так и не смогло правильно настроить передатчик, а Северные не упускали возможности посиять на их фоне. Загорье обвиняли в блокировке энергии загорских светлых источников.

Я думал о том, что настоящий светлый магистр прекратил бы свару парой слов. Слов, что оказались бы верными и пришлись бы всем по душе. А я растащил светлых и Бретта силой. Я предпочел ударить. На деле, как оказалось, разницы между мной и Шеннейром немного. Но ведь Ишенга не был таким. Я думаю, что он не был таким. Он бы легко взял ситуацию под контроль. Это торжественное сборище, возвращение изгнанникам гражданства, было для меня слишком важно, оно обязано было пройти гладко, и я просто испугался, что не справлюсь.

Великие загорские светлые источники располагались ближе к северу, и засветка от них должна была идти не только ближним соседям, но и намного дальше. Не отдавать свои источники имеет право любая страна, кто быстрее успел, того и источник. Но блокировать его свет... это все равно, что перегородить реку, оставив соседей страдать от жажды и голода. Бессмысленная жестокость. Да и возможно ли это сделать? Или источники Загорья стали слабее светить? Тогда беда ждет нас всех.

Перед входом в светлый блок я прижался лбом к дверям, собираясь с силами, и решительно шагнул внутрь, навешивая на лицо дружелюбное внимание.

Светлые, как и положено для позднего вечера, спали. Какие молодцы. Держать маску так жестко не было нужды, и я внутренне расслабился. Стоило заглянуть к Иллике и проявить — как там это называется? — заботу. Никогда не поздно начать изображать настоящего магистра.

Бринвен дежурила, прислонившись спиной к двери в комнату Иллики, и это должно было меня насторожить. Не насторожило.

Кайя сидел на одеяле рядом с Илликой, обхватив ее виски ладонями. Мерцающая золотистая паутина коконом опутывала голову девушки, освещая темноту, и отражалась в идеально-пустых глазах без крохи разума. Я присмотрелся внимательно, изучая, что именно происходит, а потом приказал:

— Отпусти ее.

Подмастерье чуть повернулся и качнул головой, возвращаясь к своему занятию.

— Отпусти ее!

Паутина погасла. Кайя опустил руки и отодвинулся на край кровати. Иллика со всхлипом втянула воздух, вздрогнув всем телом, и согнулась в рыданиях, впиваясь ногтями себе в лицо.

Через пять минут беготни вокруг и попыток ее успокоить, я крепко пожалел, что влез. Через полчаса я просто пожалел.

— И давно она так?

Не действовали убеждения, и светлая магия больше не помогала тоже. Чистая нерассуждающая боль расплескивалась по эмпатической сети, ударяя по чужим искрам и конца-края ей было не видно. Бретт сумел найти верную жертву.

— Как только мы ее нашли. Я сразу выстроил ограждающее заклинание, — в голосе Кайи не было осуждения, скорее... удивление? — Она бы уже не помнила ни о чем.

"Если бы мне не помешали".

Магистр всегда прав — так почему он отдает неправильные приказы?

Светлые бы справились — настоящие светлые маги, а не горстка людей, которые силой обстоятельств вынуждены были стать светлыми. Если в сети девять стабильных звеньев и одно сломанное, то его спасут и починят; если в сети девять звеньев сами еле-еле держатся, то одно пошедшее вразнос утянет за собой остальных. Только установившееся ментальное равновесие светлой общины грозила обрушить одна Иллика.

Должны ли мы помнить то, что помнить не хотим? И насколько другие могут решать за нас?

Дверь с грохотом врезалась в стену. Иллика вновь вздрогнула от страха и внезапно умолкла. Остановившаяся в дверном проеме Бринвен устало заявила:

— Где твоя гордость, Иллика? Светлому магу — и лить слезы? Тем более, перед своим магистром...

В заплаканных покрасневших глазах мелькнула искра разума, следом — узнавания, и я с отчаянием увидел, как они вновь наполняются слезами. Неожиданно очутившись пред ликом магистра, Иллика окончательно решила, что гордости у нее нет, светлой магии она недостойна, и жизнь ее кончена. От тихого плача я едва не взвыл сам и взялся за переговорный браслет. Медики общины объявились у дверей во мгновение ока, и я запоздало понял, что никто, по сути, и не спит. Они просто сидят по комнатам — потому что командиры сказали, что они будут мешать, а правильные светлые не мешают своим.

— Бринвен, милая, иди погуляй, — непререкаемо велела мать Юны. Кайю выставили из комнаты так же быстро и столь же вежливо, и я снова схватился за браслет. Транквилизаторы у темных пришлось выцарапывать силой, потому что никаких лечебных бесконтрольных препаратов светлым не полагалось. Темные порывались даже прийти сами, но делали это с такой... неспешной... готовностью, что я всерьез забеспокоился, что дело затянется до утра. Не говоря о том, что встреча с темными — последнее, что сейчас Иллике нужно.

Ночь проходила нескучно. Успокоить волшебницу удалось только после убойной дозы магии и такой же дозы успокоительного. Конечно, вмешательство магистра было необязательно. Конечно, изгнанники бы справились без меня. Вон, Кайя память стирать умеет.

Подмастерья выглядели недовольными. У них был голод, смерть и страх, крошечный остров и горстка людей — и полная власть. Они поступали только так, как находили нужным. А теперь мир расширился, подданные уже не контролируются так хорошо, как прежде, вылезли темные, с которыми приходилось считаться, и этот самозваный магистр, безоглядное подчинение которому оказалось не таким благом...

Я оборвал сам себя. Ни Кайя, ни Бринвен не сделали ничего, что можно было посчитать за намеренный вред. Они действовали так, как умели. Или стоило появиться слабому намеку на угрозу моей власти — и я сразу готов смести соперников с дороги?

Итак, светлая гильдия, ваш нынешний магистр — мелочная властолюбивая дрянь. С чем вас и поздравляем.

Вслед за родителями в коридор прокралась Юна, прижимающая к себе подушку, но совсем не сонная. Плачущего человека Юна видела впервые в осознанной жизни и одобряла зрелище не более чем подмастерья.

Как рассказали ее родители, те игрушки, что были у Юны на острове, она лично похоронила в большой яме лет в семь, решив, что теперь слишком взрослая. Семейный характер уже проявлялся в ней отчетливо; от подаренной светлой формы маленькая волшебница пришла в восторг, но ничего, кроме магии, гильдии и пчел ее не интересовало вовсе.

— Иди спать. Уж ты-то мне нужна здоровой и отдохнувшей, — я дождался серьезного кивка в ответ и вышел на берег, тщательно прикрыв за собой стеклянные двери. Перенес на переговорный браслет полное и безраздельное внимание и с мягким укором сказал: — Шеннейр, темный магистр Шеннейр. Ваш маг серьезно напугал и расстроил моего мага. Если вы не в состоянии обеспечить дисциплину, не стесняйтесь, скажите сразу, чтобы это не выяснилось в самый критический момент.

Совет был на грани оскорбления, но я кипел от ярости. Что в послании "не трогать светлых" боевикам опять непонятно?

— Выслать вам ведро успокоительного? — осведомился темный магистр, и я понял, что никакого наказания для Бретта не последует. Его просто отозвали на место — чтобы не болтался без дела. Если светлые и темные должны сотрудничать, то нельзя запретить темным подходить и задавать вопросы. Даже если это означает хватать за руки, прижимать к стене и выпытывать ответы. В глазах Шеннейра это не имеет ни малейшего значения.

Шеннейр расположен к Бретту. С чего я взял, что темный магистр будет подыгрывать светлым, а не своим, таким же темным, как он, своим сторонникам?

Я смирил злость, отметая язвительные фразы, и ровно ответил:

— Недостойно вашего статуса, Шеннейр, превращать разговор в низкую перебранку. Высылайте все, что есть, нам пригодится. Спасибо.

Я практически видел, как он щурится, перебирая пальцами по браслету; но вместо попыток оставить за собой последнее слово Шеннейр сообщил:

— Северные передают, что вызвали на переговоры сторонних наблюдателей, которые вскроют всю нашу ложь, ежели она есть. Распределяйте ваших впечатлительных светленьких по убежищам. Все излишние эмоции от безделья.

Требование было настолько поспешным, что я даже пропустил все остальное:

— Прошло слишком мало времени...

— Времени прошло достаточно. Выполняйте.

Я отключился, с ненавистью уставившись на браслет. У темного магистра появилась своя собственная карманная светлая гильдия, которой можно помыкать — именно то, что он хотел. Шеннейр — правильный магистр, и он всегда добивается своих целей. А мне даже нельзя с ним ссориться. Победа за победой.

Новый вызов пришел неожиданно.

— Я приношу извинения за поведение Бретта, — сказал Эршен после достаточно неловкого обмена приветствиями, и я прижал холодный браслет к виску, успокаиваясь:

— Вы ни при чем, Эршенгаль. Вы даже ему не начальник.

Эршенгаль молчал долго, а потом честно признался:

— Простите, я в бешенстве. Репутация темных и без того отвратительна. И даже если ты стараешься ее исправить, это совсем ничего не меняет.

Я только усмехнулся. От того, что в темной гильдии есть один Эршенгаль, темная гильдия не станет светлее.

— Шеннейр думает об этом?

— Магистру, — с легкой горечью ответил он. — Все равно.

* * *

Похороны Михаэля Наро проходили тихо — шумных проводов для рядового темного мага не полагалось.

Для нас открыли ритуальный зал на минус восьмом уровне; гроб стоял на полу, на одной из скрытых древних печатей — ромб, разделенный на четыре части. В ритуале помогали маги из инфоотдела, они же обеспечивали всю торжественную часть; я, Гвендолин как Оператор волшебного замка стояли с одной стороны, друзья и сослуживцы — с другой. К семье Наро старались не приближаться. Было заметно, что семья Наро больше не лояльна темному магистру.

Я смотрел на это и вспоминал другие, куда более многолюдные похороны. Тогда большой зал был забит битком: темные теснились на узких галереях, в проходах, и никто не желал упустить ни минуты. Темный магистр Шеннейр окончательно задушил заговор.

Три гроба стояли на полу — Алина и еще двух высших, рыжеволосой Хельги и Эйрена, мага, которого я так и не успел узнать.

Со всеми бы высшими так. А то вечно с ними намучаешься.

Три закрытых гроба. Полностью черных, и только на крышках выбиты личные гербы.

Мне отвели отдельное место на возвышении. Чтобы светлый магистр все видел, все слышал, и не дай Тьма ничего не пропустил. Рядом стояли Миль и Гвендолин. Гвендолин как всегда была спокойна, и в глазах ее вместе с равнодушием стыла, может быть, мудрость. Я вспоминал, что эти люди были старейшими среди высших; они были свидетелями, как к власти приходил Алин, и как к власти приходил Шеннейр, и видели и заговоры, и казни много раз.

Проводя официальную церемонию, Шеннейр отдавал Алину дань уважения — как высшему, как магу, потратившему много лет служению гильдии, как достойному врагу — хотя на самом деле Шеннейр не считал его достойным — и это нравилось темным. Темная гильдия снисходительна к стремлению к власти и к предательству, но чего она не терпит — пренебрежения.

Похороны проводились в Вихре. И это тоже был знак — Шеннейр не посчитал Алина достойным достаточно, чтобы везти тела к источнику Шэн или сжигать их под открытым небом, как делали с товарищами, павшими в бою далеко от дома. Местом последнего упокоения выбран Вихрь, и в этом слышалась насмешка и последнее наказание. Темный магистр был заперт здесь при жизни — Алин останется здесь после смерти. Людям казалось, что это пугающая участь.

Я не думал об этом. Все, что осталось от Алина — пустая оболочка; его здесь больше нет. Ведь если поверить, то и светлые, что умерли в заключении, они навсегда замурованы в этих стенах...

Шеннейр поднял руку — последние слова не сохранились в моей памяти, но темному магистру было что сказать тому, кто его предал и едва не занял его место.

"Желать большего — естественно для человека".

"Но не стоит желать то, чего ты не достоин".

Гробы вспыхнули от одного касания. В прошлом — посоха, сейчас — голой ладони. Шеннейр уничтожал своего врага второй раз — и принимал на себя вину за его смерть. Все погибшие в гильдии на совести магистра. Все смерти — на его руках.

Все эти намеки я понял уже потом, а тогда просто смотрел.

...Я приложил ладонь к крышке гроба, наблюдая, как печать охватывает его целиком, уничтожая. Все умирает. Был человек — и нет его.

— Как похоронили Ишенгу?

Волшебница ответила не сразу, слишком погруженная в свои мысли:

— О, не беспокойтесь. Шеннейр лично собрал тела и сжег. От них не осталось могил, но они не остались лежать под открытым небом.

Отчего-то мне стало легче. Шеннейр не глумился над уже павшим врагом.

Я видел смерть магистра своими глазами. Но я никогда не мог поверить в это до конца; он просто ушел, уехал, исчез, но не умер, истекая кровью от жестоких ран, в долгой агонии, не... Мне было страшно представить, что когда я покинул его, мой магистр мог быть еще жив.

— Я видела, как Шеннейр не верил, что его враг мертв, — Гвендолин игриво прикоснулась пальцем к губам, словно запрещая себе говорить слишком многое или наоборот, давая разрешение. — Потряс его за плечо, как будто хотел разбудить... Это было очень смешно.

Мы еще ни разу не осматривали новые владения вместе. Там, где приложил руку Лоэрин, стены взрывались водоворотом красок, но инфоотдел держал порывы помощника под контролем, и выглядело это вполне неплохо. Стальные ажурные конструкции, поддерживающие высокие потолки, мне даже нравились. Замку гильдии всегда недоставало простора и солнца.

— А вот этот блок мы отдали Лоэрину полностью. Он говорил, что здесь отдыхает от наших диких удушающих требований, — мило пояснила Гвендолин. Абсолютно все поверхности, даже дверные ручки, были насыщенно-розового цвета, и идущие по нему голубые и зеленые ромашки выглядели издевательски. — Здесь мы устроим карцер.

Камеру смертников. Темные будут на коленях умолять, чтобы их так не унижали перед казнью.

Но чем дальше и чем ниже мы спускались, тем строже становилась обстановка: и темнее. Миновали тщательно изолированные лаборатории; мастерские и проектные залы для составления печатей, складов, проехали на монорельсе даже до производственных блоков в холмах, там, где замок еще продолжал расти, и вернулись обратно. Люди встречались нам редко, но каждый приветствовал мою спутницу с почтением. Я проводил взглядом очередного инфора, выскользнувшего из тьмы и призраком растворившегося во мраке, и спросил:

— Вас не беспокоит, что ваш ученик, Иллерни, работает на Нэттэйджа?

Впрочем, я вполне предполагал, что Иллерни тройной агент: Нэттэйджа, Гвендолин и самого себя.

Волшебница чуть пожала плечами:

— Мы не властны над нашими учениками. Все, что мы можем — отдать им все, что в наших силах.

Вблизи эмоции Гвендолин напоминали полноводную реку, спокойную и глубокую. Внимание, окутывающее все и ничего конкретно, прошлое, перетекающее в будущее, сглаженная галька без острых углов. Ни моментов эйфории, ни сильных страстей, ни горечи поражений.

Миль не умел быть счастлив, Шеннейр не умел сожалеть и сострадать, эмоции Нэттэйджа скользили по поверхности, не приобретая вес. Чем высшие платят за свой пост? Или за темную магию?

Я тоже не чувствовал себя счастливым — впрочем, теперь не чувствовал себя и несчастным. Но я еще помнил, каково оно — что будет после того, как забуду?

— Осторожнее, магистр. Цветы цветут под солнцем, корни замка растут во тьме, — Гвендолин подала мне руку, кажется, предлагая ее сопроводить, и мы ступили на узкий стеклянный мост. Здесь, в залах, было совсем мало света: светились поручни, путеводные печати, иногда — свисающие с потолка гроздья шаров, синим, зеленым или лиловым. Моя спутница обвела рукой вокруг, и с легкой иронией поклонилась: — Мои маги называют это подземным царством. А я — его повелительница.

Ее пальцы были чудовищно холодны: настолько, что занемела рука.

— Знаете ли вы, мой магистр, что один магистр всегда видит другого? Но не может узнать.

Мы прошли по узким мосткам над большой оранжереей, напоминающей сад; несмотря на полутьму, зелень разрослась густо, но цветы, лишенные солнца, были тонки и бледны. Над огромным залом с прозрачным полом, под которым клубился туман. Над непроглядным мраком — корни замка достигали подземных пещер, глубоких разломов под береговыми скалами, и сливались с рудными жилами.

— Мой магистр, — нежно произнесла Гвендолин. — Знаете ли вы, что когда приходит новый магистр, старый умирает?

Я знал.

— У тела не может быть две головы, и Источник не принимает два воплощения. Говорят, что каждый магистр приходит, чтобы выполнить особую миссию. И как только миссия исполнена... Бах, — она приложила палец к виску, и неуловимо улыбнулась: — Источник вручает корону другому.

Тьма окружала нас со всех сторон. Пустая одинокая тьма без малейшего источника света и проблеска жизни.

— Это звучит так, как будто Источники управляют нами.

— Управляют... — она вновь коснулась виска и улыбнулась; холодно и отстраненно: — Не более чем нами управляют наши мысли.

Коридор спиралью спускался вниз, будто к центру витой раковины, и я наконец различил тот шорох, к которому прислушивался все время — шум моря. Мы миновали несколько открытых врат — я замечал их вместе с тем, как поднимались все новые уровни защиты. Печати были темными — их ставили темные, и они не могли быть иными — и с каждой новой печатью тело наполняли холод и тяжелая слабость. С последнего уровня мне бы не хватило сил сбежать даже через искажение. Не будь здесь Гвендолин, которую внутренние мембраны замка узнавали как хозяйку, я бы застрял здесь как пчела в янтаре. Пока выросшее чудовище переваривало бы незваного гостя.

Гвендолин одним касанием отворила последние врата, пропуская нас в небольшой круглый зал. Напротив — еще одни врата, почти сливающиеся со стенами, одиннадцать серебряных печатей в ряд по левую руку и одиннадцать по правую. Посередине, под направленным потоком света — возвышение с тремя ступенями и лежанка со шлемом Оператора.

— Управляющий центр? — навскидку предложил я. От концентрации магии... информационного поля раскалывалась голова, а от каждого шага по полу разбегались сверкающие волны. Возможно, это мне казалось: я чувствовал себя так, как будто нахожусь под водой и уже задыхаюсь.

— В некотором роде. Я все еще работаю над ним. Мое любимое число — одиннадцать, — Гвендолин прошла вдоль стены, проводя по серебряным линиям печатей, вплавленных в камень — многослойное платье с воротником под горло было вполне в традиции мирринийке, но перчаток она не носила — и встала напротив врат. Между узкими ажурными створками из перевитых стеблей не было даже зазора; волшебница постояла, прижав к ним ладони, и отступила: — Нет, эти двери открывать еще рано.

Я уловил отзвук подпитывающих замок светлых источников и почувствовал себя немного лучше. Источник башни Шэн был исходно один, потом — два, настолько сильных, что к ним даже не приближались. Двадцать два малых и средних, светлых и темных мерцающих источника под безымянным замком наполняли двадцать два накопителя и разбегались по его венам преобразованной, подчиненной энергией.

— Маги Аринди столетиями ютились в башне Шэн. Шэн построили давным-давно. Вы в одиночку вырастили новый волшебный замок гильдии — то, что не делал еще никто, — я оценил масштаб и сложность задачи, и с уважением признал: — Ваша работа великолепна.

Я даже не рассчитывал на такое. Магам требовалась крыша над головой, и я вполне был готов, что им придется ютиться в новеньких бараках.

Гвендолин подняла с возвышения шлем с тянущимися к нему проводами и рассмеялась, запрокинув голову:

— Ох, Кэрэа Рейни. У меня множество прекрасных выживших учеников, я прожила долгую жизнь и я высший маг из высшего совета, мне подарен величайший проект в истории... Очень странно однажды добиться всего, чего желал.

В ее смехе не было ни искры веселья. Настрой Гвендолин вызывал смутное беспокойство — но у высших свои печали и свои думы. Они действительно живут очень долго.

— Существует мнение, что желания человека беспредельны, — спокойно возразил я, и волшебница вернула шлем на место:

— Пожалуй, вы правы. Моя работа не завершена. В каждом волшебном замке должна быть... душа. Искра. Свое сердце, — тьма была в ее глазах, бездвижная и пустая. Волшебница плавно убрала с бледной щеки выбившуюся из прически прядь и чуть отвела взгляд, позволив сверкнуть в нем глубокому неживому блеску: — Составите мне компанию за ужином, мой магистр?

Глава 2. Песочные замки, мирные дни

Решив, что я слишком мало уделяю времени своим людям, я впервые с утра не уехал в Нэтар, а пришел вместе с ними на завтрак. Позавтракать светлые в этот день так и не смогли: вместо еды люди смотрели на меня, ожидая приказаний. Или знака: ведь всем известно, что каждое слово, каждое движение магистра исполнено скрытого высокого смысла.

"Скажите мне, Шеннейр, это вообще нормально — бояться собственной гильдии?"

Обычно светлые принимали пищу одновременно: приходили в столовую к назначенному времени, занимали распределенные места, не начинали есть, если кто-то мешкал, съедали все, собирали грязные тарелки и расходились. Никто не говорил, что ему не нравится или хотелось бы чего-то другого; мне казалось, они не замечали то, что ели, и вряд ли чувствовали вкус. Колесо вращается, все идет своим чередом, принимать пищу необходимо, потому что необходимо.

Место Кайи пустовало второй день. Еду ему приносили в комнату.

Я знал, что замыкание на себе и потеря интереса к окружающему миру вызваны сильнейшим стрессом; что община считала, что оказалась во враждебной обстановке, и повторение привычных ритуалов помогало успокоиться и подавить тревогу; что психологические барьеры бывают и более причудливы, и что мозг может выкидывать и не такие трюки, чтобы нас защитить, но понимание ничуть не помогало, когда я видел все это.

И тем более странно было видеть в опустевшей столовой яркое пятно. Все уже разошлись, но Бринвен сидела на своем обычном месте и размазывала по тарелке манную кашу. За то время, когда я шел от дверей к столу, она сделала ровно семь оборотов по часовой стрелке.

— Это хорошая легкоусваиваемая пища, — тихо и проникновенно увещевал ее сидящий напротив Иллерни. Эмоции Бринвен напоминали нависшие над ее головой свинцовые тучи, но подмастерье была на удивление терпелива. Мне уже хотелось запихнуть Иллерни ложку в глотку. — Она отлично подходит для детей, больных и людей, перенесших долгое голодание...

Я знал, что если поднять ментальные щиты и подойти очень тихо, то изгнанники, обманутые светлым синдромом, меня не заметят. Иллерни заметил, судя по повороту головы, и решил не подавать вида и проявить себя во всей красе.

— Я хочу мяса, темный, — не поднимая головы процедила волшебница. — Дай мне нормальную еду.

— Это невозможно, — вежливо отозвался маг. — Весь рацион тщательно рассчитан исходя из ваших потребностей и состояния здоровья. Учтена каждая крупинка. Мы начнем добавлять больше белка через пару недель, тщательно растертого, а у вас уже сейчас есть бульоны...

— Я тут сдохну.

— Вовсе нет, — Иллерни аккуратно подвинул тарелку ближе. — Если вы сейчас это съедите, то до обеда точно нет.

По-моему, он всерьез увлекся.

— Я понимаю, что это диета, — я с сомнением наклонился над столом. На завтрак к каше шли сухой хлебец и еле-еле подкрашенный травяной чай. Манка была на воде; достать молоко на острове было неоткуда, и медики здраво предполагали, что с его усвоением возникнут проблемы. — Но вы не могли сделать ее, как бы сказать, вкусной? Ягоды, мед, сыр, масло?

— Аллергенно, аллергенно, аллергенно, слишком рано, — возразил темный.

— А здесь вообще нет витаминов.

— Витаминные добавки отдельно, — Иллерни указал на отсек, в котором горсткой лежали таблетки. — В отличие от непредсказуемого состава продуктов, здесь все вымерено, взвешено и скомпоновано в идеальном соотношении! И их тоже необходимо принимать по часам...

Ложка перестала кружить по тарелке. Бринвен замерла, переведя замерший взгляд на таблетки, и Иллерни, решив, что лед тронулся, воспрянул:

— Даже если это невкусно, однако, есть это необходимо! Иначе как вы будете поддерживать силы, чтобы служить гильдии и своему магистру?

Бринвен молча отодвинула от себя тарелку, встала и вышла.

— ...это оказалось не так легко, — после длинной паузы признал темный.

— Оставьте Бринвен в покое, — я бегло сверился с отчетом, который медики передавали каждое утро. Состояние волшебницы там значилось как "умеренно-хорошее". — Пусть берет то, что хочет.

Главное, что у нее есть желания.

Иллерни перевел на меня холодный взгляд, явно собираясь возражать, и резко оглянулся на окно:

— Мы же запрещали заходить далеко во время отлива!

Берег в этом месте был пологий, с большими валунами, чьи верхушки торчали из воды во время прилива. Сейчас валуны лежали на песке; Бринвен ушла достаточно далеко и сидела на большом камне, но вода уже прибывала.

— Мы же запрещали выходить, когда вода прибывает! Светлый магистр, почему ваша подчиненная не исполняет правила? Она должна понимать, что светлые маги особенно уязвимы и потому должны...

Светлая бухта была действительно приятным местом. Во время большого отлива я бы тоже ушел далеко в море.

Стремление запрещать и не пущать Иллерни точно перенял от начальника. Побудка и отбой по часам, регламент, контроль и распорядок, которому все должны подчиняться ради своего же блага. Поставить кругом заборы и огородить проволокой, чтобы ни шагу в сторону. Мне казалось, что внутренняя служба восприняла светлых как подарок. Материал для реализации желаний: повелевать и управлять человеческой жизнью даже в мелочах. Но светлые — вовсе не игрушки в красивой коробке.

— Надо огородить берег и установить постоянное наблюдение, — подвел итог Иллерни. — Кэрэа Рейни, почему вы отказываете нам в наблюдении над светлым блоком?..

Я закончил сочинять сообщение и отправил его, сообщив:

— Я разрешаю светлым выходить в город.

Иллерни поразился совсем нехорошо и тоже уткнулся в браслет.

Вода поднялась уже достаточно высоко; Бринвен подвернула штаны и спрыгнула в волны, добравшись до нас босиком.

— Все вокруг ненастоящее, — пожаловалась она и поморщилась. — От этих таблеток голова ватная.

Таблетки были прописаны на весь период адаптации. Глушить ими тревогу было неправильно, но это было лучше, чем если изгнанники начнут лезть на стены. Потому что во враждебном окружении светлый синдром разгонит агрессию в считаные дни до безумных пределов, потому что они были светлыми, которые двенадцать лет не видели никого, кроме других светлых, и темная магия должна была причинять им мучительную непрекращающуюся боль. А давать им блокиратор я не хотел.

— Принимать их не обязательно, — только и сказал я.

Препараты будут подмешивать в еду и воду. Это лучше, чем связывать волшебницу и вкалывать их насильно.

— В город вашим светлым рано, — с тщательно отмеренным беспокойством ожил переговорный браслет голосом Нэттэйджа. Нэттэйдж, наш исключительный пример доброго, заботливого и за всем следящего темного мага.

— Темный магистр Шеннейр приказал ускорить адаптацию.

— Шеннейр, — повторил высший, и с пониманием вздохнул: — Вот сволочь.

А теперь поспорьте с ним. Нет? Вот и замечательно.

— К слову, Нэттэйдж, где там лежит мое жалование? Выдайте часть тем, кто пойдет, пусть купят себе что-нибудь.

К его чести, Нэттэйдж даже не стал юлить и убеждать, что впервые о таком слышит и что ничего светлым не требуется, потому что у них все есть.

— Вы думаете, у гильдии настолько нет денег? — слегка обиделся он.

— Они есть? Прекрасно. Выдайте светлым дневную оплату.

— Какая дневная оплата, магистр? Они даже не начинали работать!

Ох уж эти попытки отобрать у темных самое любимое и дорогое. Бодрит и разгоняет кровь.

— Уговорили. Оформим это как начало выплаты подъемных, — я даже не стал обращать внимания на возмущенный вскрик "каких подъемных?!" — высший, кажется, до сих пор пытался уместить в голове мысль, что светлые не собираются работать за еду — поднес переговорный браслет к губам и с нажимом прошептал: — И если в городе светлые случайно повстречаются с недружелюбным темным, это будет недоработка исключительно внутренней службы, Нэттэйдж.

Возмущаться ему стоило не слову "подъемных", а слову "начало". Еще научится.

Побережные города готовили к инспекции Северных: чистили, красили, втыкали цветы и цветные флажки всюду, куда получалось, и убирали любое напоминание о темных, но лучше бы убрали самих темных. Люди после праздника и возвращения светлых ходили радостные, но, по мнению внутренней службы, недостаточно, и потому подопечные Нэттэйджа срочно разрабатывали два варианта действий: либо взять заложников из каждого города и заставить всех испытывать правильное счастье насильно, либо вызвать на места светлого магистра с венцом Та-Рэнэри. В ответ я взял венец и еще раз навестил Нэтар: когда его покидал, там все еще улыбались. Выпускать посланников с Побережья даже не стояло в планах: весеннее Побережье — лазурное море, зеленые холмы и цветущие белоснежные города, лепота и благость, но это если далеко не отъезжать. Аринди страна, несомненно, светлая, но во внутренних областях у нас просто страшно.

Общение с Северными уже выглядело как примечательный обмен угрозами:

"— Мы пригласим сюда светлых магов!

— Пригласите сюда светлых магов!

— Мы пригласим сюда настоящих светлых!

— Да, пригласите сюда настоящих светлых!!"

Кажется, то, что темная без пробелов страна всерьез собралась доказывать, что она не темная, слегка поломало коалиции логику. Либо у Северных были свои причины тянуть время. Но день переговоров был назначен — и когда я встречусь с ними, то пойму больше.

В Кипарисе я заметил группу светлых, что сидела на главной площади под навесом; эмпатическая сеть билась, оставшиеся в гильдии волновались и звали ушедших обратно, а те не торопились возвращаться. Вихрь ощущений, эмоций и красок не отпускал так просто. Это была не победа светлого синдрома и даже не значимый шаг к победе, но частички единого организма начали осознавать себя как нечто отдельное.

Концентрация любопытных и темных-охранников в округе зашкаливала. По-моему, они уже спорили за места. Светлые привычно не отвлекались ни на что, отрешенные и надмирные, а на самом деле просто сбитые с толку суетой и количеством народа.

В безымянной новой гильдии темные открыли новенький торжественный зал, а посередине воткнули алтарь. Алтарь с черепами. Как я понял, пошли в ход бесхозные головы, собранные Шеннейром во время достопамятной жатвы в гильдии. Головы очистили от плоти, отполировали кость, нанесли тонкую гравировку, частью раскрасили, и получилось красиво.

На предложение собрать красоту и переехать в отдельный темный темнейший полный тьмы торжественный зал, где можно будет собирать из костей хоть алтари, хоть канделябры, темные подняли вой, что их задвигают в угол, и это, вообще-то, древние традиции, а древние традиции необходимо почитать и уважать. В наш бездушный век стекла, стали и высоких технологий как никогда требуется нечто домашнее, вечное, приближенное к корням и предкам. А светлым стоило бы вспомнить, что гильдия теперь объединенная и все делит пополам. Вот и зал поделим пополам. В центре — алтарь, а вокруг светлые могут хоть вазы с цветами ставить, не жалко.

— Светлый магистр, вы постоянно ходите с хмурым видом, — перехватил меня чем-то озабоченный Нэттэйдж, уткнувшийся в папку. — Людей это беспокоит. Вам надо чаще улыбаться.

Нэттэйдж теперь жил на два дома: как высший маг, он был обязан частенько навещать гильдию. На одном из уровней руководящая рука всего побережья оборудовал себе кабинет с видом на морские дали, но слишком далеко по уровням нового замка старался не ходить. "Понимаете, Кэрэа, — как-то прошептал он с серьезным видом. — В самых темных извилистых коридорах у наших мирринийке кубло. Я в этот змеюшник не полезу".

В самых темных извилистых коридорах гильдии действительно было жутковато. Мирринийке хвалились своими прекрасными комнатами на подземных уровнях, куда никогда не проникали лучи солнца.

— Чаще — это всегда?

— Еще чаще... — до Нэттэйджа наконец дошло, что он услышал: — Нет, всегда не надо. Постоянно счастливые люди всех раздражают.

Вернувшиеся из города светлые на алтарь смотрели с одобрением: я рассказал, кому принадлежат черепа. Темные почему-то считали, что светлых пугает любая смерть; светлые совершенно неоправданно думали, что темных трогает смерть товарищей. В этом обе стороны серьезно ошибались.

— Казненных Шеннейром и правда было так много? — я приблизился к алтарю, с интересом пересчитывая черепа. — Или здесь еще погибшие в Аллентале?

— А ведь череп Бретта мог быть здесь, — глаза Нэттэйджа были чисты как ясное небо. — Если бы он не встретил так удачно светлого магистра. Также как Эршенгаль...

— Доброго дня, Миль! — радостно поприветствовал я проходящего мимо заклинателя. Тот хмуро отвернулся и запнулся на полушаге.

— Это еще что? — Миль едва не активировал одно из заклятий, но я успел раньше, прикрывая ладонью выползшую из глазницы черепа пчелу. Пчелы в последнее время летали повсюду, выбравшись за пределы светлого блока. Как потеплеет, я планировал отправить рой на загородные пасеки, но пока что выгонять чужих пчел на мороз было слишком жестоко. Но Миль не унимался: — Нет, Рейни, не отворачивайтесь. Это ваши светлые натащили в гильдию летучую дрянь?!

— Миль, вы что, боитесь маленьких пушистых полосатых мух, которые делают мед? — мгновенно переключился на него Нэттэйдж. — Не будьте заарном.

Заклинатель недовольно поморщился, и я поспешно отошел, спрятав пчелу в ковшике из ладоней. Летучая дрянь здесь не просто так. "Летучая дрянь" здесь шпионит.

Юна сидела в беседке вместе с женщиной-воспитателем из побережного детского центра. Раньше центр вела светлая гильдия, теперь его старались поддерживать общины: светлой гильдии больше нет, но заболевших или попавших в беду детей стало только больше. С утра они решали логические задачки: Юна выполняла все, потому что надо так надо, и чтобы не расстраивать гостью, но я прекрасно слышал через эмпатию, что это слишком просто и не интересно. Теперь упражнения сменились на карандаши и краски, и отзвук эмоций поменялся, показывая, что Юне удалось увлечься. Рядом на скамейке стоял сосуд из высушенной тыквы, грубо раскрашенный разноцветными полосами, и жужжал.

— Приветствую вас, мой магистр, — тщательно выделяя каждое слово, произнесла юная волшебница. Сделала паузу, концентрируясь, и с трудом выговорила: — Меня зовут. Юна.

Ну что же, несомненный прогресс. Всего несколько недель, и уже столько слов.

— Приветствую тебя, — я повторил приветствие через эмпатическую связь, и только тогда Юна с чувством выполненного долга вернулась к работе. Юна была способным, но упрямым ребенком, и считала словесную мишуру бесполезной игрушкой взрослых. Я планировал подарить ей пособие по пчеловедению с большими буквами прописью.

— Взгляните, — воспитатель передала мне стопку рисунков. — Это солнце. Пчелы. Островная акула. Мама с папой. Светлый магистр.

Ряд образов умилял. Естественно, кого же еще должен ставить рядом с папой и мамой ребенок со светлым синдромом. Хотя без пояснений я бы никогда не отличил светлого магистра от акулы.

— Соты.

Соты были расчерчены идеально, и ни один угол не скошен, что выдавало не только старание, но и руку, набитую на магических печатях.

Я еще раз перебрал рисунки, стараясь не слишком поражаться, что даже солнце можно нарисовать непохожим на солнце — явные нарушения, снова — повернулся к Юне и с тщательно удерживаемым спокойствием спросил:

— Откуда вы взяли игрушку?

Акулу она рисовала с натуры — с плюшевой черной островной акулы с белыми пятнышками у глаз.

— Она уже была здесь, — воспитатель насторожилась сразу. — Я подумала, что кто-то принес специально для нас...

Может быть. Специально.

У этой игрушки пуговичные глаза были на месте. Юна поднесла к ней новый рисунок, сличая копию и оригинал, нахмурилась, отложила в сторону. Взяла чистый листок, желтый карандаш, быстро сделала набросок, нахмурилась еще сильнее, взялась за следующий. Я положил рядом черный карандаш, но Юна недоуменно покосилась на него, продолжая рисовать желтым.

— Я разберусь, — пообещала Гвендолин по переговорному браслету, и вновь связалась очень быстро. — Акулу принесли ваши светлые.

— Откуда они ее взяли?

Мне отчего-то представился зловещий тип в плаще, который подкарауливал легковерных магов у входа в гильдию, чтобы всучить сомнительный дар.

— Купили на улице. Эти игрушки теперь везде, — кажется, Гвендолин что-то уловила в моем молчании, и в ее голосе послышалась улыбка. — Их шьют в общине Оливы. Олива даже собирается поменять свой герб — добавить туда акулу...

— Как? — только и спросил я.

— Акула с оливковой ветвью в зубах? — предположила Гвен. — Как символ мира, милосердия и процветания?

Ну что же, мои светлые выполнили задание. Они что-то купили. Мой символ, акулу. Еще я на улицах Кипариса свои рисованные портреты видел, надеюсь, их-то не приобрели? Мало ли, мало ли, эти светлые страшные люди.

Распределение по убежищам я решил просто — после долгого чтения отчетов и личных дел изгнанников, сводки инфоотдела и обсуждения с Нэттэйджем. Решил, когда понял, что дело затягивается на ровном месте потому, что я боюсь ошибиться.

Шеннейру я перезванивал примерно раз в полчаса, тревожась о том, не помешают ли мои светлые его темным и не вызовут ли оправданный несомненно справедливый гнев их неправильные любые действия.

— Кэрэа, вы мне надоели, — еле сдерживаясь сказал он раз на десятый. — Ваших светлых не тронут. Больше мне не звоните.

Для истинного темного темному магистру явно не хватало терпения. Или же наоборот, он был слишком терпелив для истинного темного.

При любом намеке на опасность, самом мелком, даже подозрении, светлые обязаны были немедленно связаться со мной. Группа Джиллиана погибала у всех на глазах, и никто не пошевелился.

Иллика сидела на расправленной смятой постели, понурив голову, жалкая и погасшая.

— Я хотела бы остаться на острове, — сказала она то, что я никогда не хотел слышать.

Остров, затерянный в океане. День за днем, ночь за ночью, одни и те же люди, один и тот же порядок вещей. Все так просто, так привычно — пока не появился я. Я вернул их. Но спас ли?

— Я не справляюсь, — тускло сказала волшебница. — Я причиняю столько проблем.

Это было смешно. Действительно смешно. Я второй сезон сходил с ума среди убийц, идейных предателей, больных агрессивных ублюдков и изворотливых лживых тварей не для того, чтобы мотылек-однодневка заявлял мне, что причиняет мне неудобства. Светлым не хватало знания, как я весело проводил время до их появления — и как весело проводили время светлые перед войной, когда стычки с темными шли сплошной чередой. Иногда спасали светлых — иногда спасали темных — иногда кто-то погибал. Я злился не на нее. Это я потерял контроль над ситуацией при самом первом, самом типичном и мелком конфликте.

Но мотыльки слишком хрупкие.

— Бретт задавал тебе вопросы. Но ты не ответила ни на один, — напомнил я то, что она сама упускала. — Опыт дается непросто — второй раз ты не ошибешься. Каждое действие врага идет нам на пользу. Если мы выживаем, конечно. Ты — мой маг, Иллика, и ты нужна мне здесь.

Вы мои игровые фишки, и вы не вольны умирать.

Я помедлил, с усилием ломая себя, а потом ее обнял. Иногда вместо высоких слов требуется простой человеческий жест.

Я не был хорош ни в том, ни в другом. Я верил Ишенге безоговорочно, но я не помню, что он говорил. Я сомневался до последнего, что мой поступок уместен; но сразу понял, что эмпатия подсказала верно.

— Я думала, что вы меня презираете...

— Что за глупости, Иллика!

— Я не хочу видеть темных. Никогда, — призналась она.

А никто не хочет. Особенно те, кто хоть раз их видел.

— Они не темные, они не люди, они кусочки мозаики, из которой мы строим мир. Невозможно бояться строительный материал. Они будут сопротивляться, но на то мы и светлые.

— Вы говорите так...

— Я говорю так.

— Слова магистра священны, — отблеск света остался в ее глазах; он горел ровно и чуть тревожаще. Иллика встала; я подождал, пока она приведет себя в порядок, убедившись, что кризис прошел, и только тогда ушел. Как светлые магистры успокаивают своих подчиненных? Я и один-то нервный срыв еле вынес.

Море сверкало. Мимо волшебного замка плыл паром, который два раза в день возил пассажиров из Ириса в Оливу и обратно, вдоль всего побережья, и люди любопытно высыпали на палубу. На столе вновь стояли цветы, на этот раз — почти расцветший багульник. Я потрогал белые восковые лепестки, отрешенно размышляя, что не заметил, когда они поменялись и кто их меняет.

Мирная жизнь — вот она?

Мирная жизнь, к которой я стремился. Мирная жизнь, в которую я совсем не верил. Я не помнил, как она выглядит. Я многое не помню.

— Я начинаю их забывать.

Мне не снятся мертвецы, и я уже не помню их лица и не помню их голоса. Словно... их никогда не было. Помнить больно, но не помнить неправильно.

— Никто не должен оплакивать мертвых вечно.

Особенно тот, кто виновен в их гибели.

Кайя подошел неслышно. Он выглядел раздосадованным: со слабыми звеньями он уже привык расправляться без жалости, но одно все равно просочилось сквозь отбор.

— Магистр, — позвал он, и я заставил себя слушать. — Я прошу прощения. Я знаю, что должен был отбирать тех, кому следовало остаться, лучше, но... рука не поднялась. Им бы всем жить да жить.

Кайя выглядел расстроенным. Он мечтал показать своему магистру идеальную гильдию, и у него не получилось.

— Что за глупости, Кайя.

Никто не виноват, что среди вас нет никого, кого я ждал.

— Но мы не должны хоронить себя следом за ними.

Предатель, стоящий на могилах и отрицающий их. Не смей закрывать глаза и забывать. Не смей закрывать глаза...

— ...прошу вашего позволения отправиться в Астру, — повторил Кайя. — Я там учился и работал.

Я уставился на море за окном, изо всех сил цепляясь за волны, за скалы и край стола, и с усилием отмел лишние мысли.

В личном деле Кайи было указано, что в Астре он работал помощником следователя. Работа следователя считалась вредной для светлых; казалось бы, что это типичная темная работа. И темные справлялись — под пытками сознавались и виновные, и невиновные. Светлые лучше работали со свидетелями, замечали больше деталей и не давали тащить в застенки всех подряд. Лучший результат давало сотрудничество.

И этого уже не будет. Смотри, как рушится мир — из-за тебя.

Не думать. Не вспоминать.

Смотри, как они умирают — из-за тебя.

— Хорошо.

Я планировал оставить его здесь — но нельзя заставлять людей выбирать, а потом плевать на их выбор. Кайя как-то странно повел головой, смотря сквозь меня своим пустым расплывчатым взглядом:

— Тогда, во время ссылки... я пытался понять, как вытащить этих людей. Тех, кто не сумел вынести то, что с ними произошло. Тех, кто не сумел пережить. Они были еще живы, магистр, и они могли бы жить сейчас, но уже не хотели. Прошлое и чувство вины — бесполезная дрянь, которая тянет людей на дно. Мы знаем, что наш магистр все еще переживает о случившемся, и нам больно, что мы ничем не можем помочь.

— Ты понял? — спросил я, не дослушав. Он зажег на ладони маленькую светлую печать, похожую на золотую паутинку, и повторил:

— Нет, они умерли.

Я не заметил, когда он ушел, не думая теперь ни о чем. Надо бы выпить несколько таблеток и выключиться хотя бы на несколько часов. Но я справлюсь и с этим.

Переговорный браслет нагрелся, сжимая руку. Сначала в еле установившейся связи ничего нельзя было разобрать, но потом, пусть и не сразу, я вычленил слова:

— Приходите... — голос Лоэрина сорвался на всхлип и невнятное бормотание.

Лоэрин находился в одной из лабораторий нижнего уровня. Дверь была заперта; присоединившийся по пути Иллерни приложил к ней универсальный печать-ключ, и первыми внутрь ворвалась охрана.

Тело лежало на верстаке.

При жизни это был один из лаборантов: расчленили его аккуратно, практически отделив каждую косточку, но оставив соединяющие их жилы и сосуды. Ребра были выломаны и выгнуты; кожа была туго натянута между ними, а легкие вынуты и как будто надуты через ведущие к ним трубки. Голова тоже была практически отрезана: но все части скрепляли провода, проволока, нити.

Лоэрин сидел в углу. Белый халат был залит кровью, и руки были заляпаны по локоть. В глазах его плескался чистый ужас:

— Я не помню... ничего не помню... я просто создаю вещи... собираю механизмы... это не я!

Охрана подхватила его под руки. Лоэрин не сопротивлялся, безвольно плетясь за ними. И от верстака, и от тела несло фиолетовой дымкой искажения настолько, что становилось трудно дышать, и сердце тьмы пульсировало здесь, разъедая ткань мира.

И верстак, и пол, и стены были изрисованы знаками, которые я видел только у Матиаса. А во тьме, под чужим фиолетовым солнцем, поднимались все выше межмировые врата.

* * *

Транспортный узел волшебного замка вынесли за береговой хребет. Зимой сюда не доставали шторма, в жару внутренняя равнина превращалась в раскаленную сковородку.

Белое небо. Жаркое марево над плитами, над холмами. Ангары, краны, грузовые платформы и погрузчики, снующие туда-сюда на бешеной скорости. Темные даже протянули сюда узкоколейку. Впервые за долгое время я вновь увидел грузовые фуры, что ходили от нас через Вальтону — башни из железа и живой плоти на гусеничном ходу, все изукрашенные магическими печатями. Не то чтобы в Вальтоне на нас кто-то нападал, но обвешиваться оружием, заступая за границу, было самой древней традицией всех выживших стран. Светлые сидели и стояли поодаль, рядом с жалкой горкой вещей, спокойные и равнодушные, а темные стремительно проносились мимо, иногда останавливаясь, чтобы прицепиться, что те что-то делают не так. Или что-то не делают не так. Существуют и занимают в мире место.

Бринвен стояла рядом, морщилась от пыли и цепко следила за каждым, напоминая мне горную львицу, караулящую, чтобы ни одна овечка не отбилась от жертвенного стада. Кайя сидел вместе с остальными, безучастный ко всему, и порой мне казалось, что я вижу золотистые нити, тесно опутывающие людей. Распределение было объявлено. Мои подчиненные сделали себе разноцветные повязки. Желание магистра — закон.

— Какие говорящие у ваших светленьких лица, — Миль сегодня с утра снова поймал звезду и был готов делиться мудростью со всеми, кто не успел убежать. Песчаные змейки вились у его ног, и даже среди раскаленной площади заклинатель казался зловещей угольной тенью. — Какой чистый, пустой и незапятнанный лишними примесями отпечаток полного отсутствия интеллекта!

Я спохватился и дернул Кайю через эмпатическую сеть, и люди расселись гораздо свободнее, наконец перестав походить на пустотелых болванчиков. Хотя большинство темных не обладало тонкой милевской настройкой и вряд ли заметило разницу.

— Эй, ты! — рявкнул с другой стороны один из техников. — Отошло!

Юна прекратила пихать пальцы в радиатор, отказавшись от намерения покормить ими машину, и недовольно отодвинулась. Темный подозрительно прищурился и, резко изменив направление, двинулся к ней:

— Сними-ка...

И, не дожидаясь реакции, протянул руку к шарфу.

Бринвен дернулась вперед, но родители Юны оказались рядом так быстро, словно освоили телепортацию.

— На нашу маленькую дочь не будут пялиться темные, — высокомерно бросил отец. Юна натянула шарф выше, до самых глаз, удобнее перехватила фанерный ящик, четко кивнула мне и, чеканя шаг, двинулась к своим. В ящике что-то злобно жужжало.

— А вы думаете, под шарфом скрывается шпион? — с интересом спросил я чересчур бдительного мага, и тот раздраженно ушел в другую сторону, продолжая бормотать про оборзевших ненормальных светлых.

— Мы поступаем правильно? — Камилла и Юджин Аджент продолжали стоять напротив, ожидая ответ. Я потер переносицу, запоздало вспомнив, у кого подхватил жест, и отвел руку.

— Вам сообщат, если обстоятельства изменятся. Сама Юна не против?

— Юна понятливый ребенок. Даже слишком.

Я глянул на переданный рисунок и кивнул, складывая его пополам. Говорить здесь было уже не о чем, кроме, может быть, одного:

— Но почему акула желтая?

Я молодец, я уже понимаю, что это акула, а не пчелы. Она подписана.

— Акула — ваш символ. А вы, магистр, наше солнце.

Темные суетились вокруг, как обычно, спорили, как обычно не в силах договориться ни о чем, и были обычно шумными и бессмысленными. Из Вальтоны выехало одно число машин, до нас доехало другое, и то, что темные от мироздания принять не могли — последнее оказалось больше. Подсчеты, пересчеты и сомнения, подкинул лишнее нам неведомый враг, или это то, чего недосчитались в прошлый раз, занимали магов всецело. Или они спешно подбивали ведомости, радостно вписывая на свою смену все находки. Опять же, распределять товары по городам, а не оставлять себе, было морально тяжело. Практически от сердца отрывали. Некоторые светлые подперли головы руками и смотрели на них как на представление.

— Мы должны что-то... — начала было Бринвен.

— Вы ничего не должны помимо своих прямых обязанностей.

Помогать темным в мелочах нельзя ни в коем случае — мало того, что взяв на себя одно дело, ты будешь выполнять все остальные, так еще никогда не сможешь выполнить это так, чтобы темных устроило.

Волшебница закусила губу и кивнула. Не вмешиваться ей было невыносимо.

Зато серьезный маг из группы Эршенгаля неожиданно передал нам индивидуальные аптечки. Шеннейр, со всеми глобальными пороками, все же не зря стал магистром.

Гвендолин, Нэттэйдж и присоединившийся Миль стояли под навесом у охладительной печати — как многие мирринийке, они плохо переносили жару и солнце — и демонстрировали полное погружение в значимость момента. Среди столпившихся поодаль инфоры жаловались Иллерни:

— В Аринди слишком много городов! Они постоянно хотят есть! Мы уже посылали им еду на прошлой неделе, а они просят снова. Надо что-то делать...

Иллерни вежливо улыбался и витал в своих мыслях. Я заметил, что по узкоколейке двигается очередной поезд и сразу включился в рабочий процесс:

— Как вы правильно указали, Нэттэйдж, бездумная инициатива на местах для нас крайне опасна. Я тут подумал и решил, что для контроля убежищ нам нужен независимый наблюдатель.

Темные с иронией переглянулись, явственно сомневаясь, есть ли среди них хоть кто-то независимый.

Двери вагона распахнулись. Попытавшийся наехать на вышедшего человека погрузчик клюнул носом и зарылся в песок. Не успевший сманеврировать второй погрузчик влепился в первый, и человек, гордо вздернув подбородок, прошествовал дальше, не обращая внимания на дружную ругань водителей и механиков. В иных обстоятельствах он бы обязательно добавил что-нибудь вслух, но необходимость передавать данные через табличку смазывала эффект.

Высокомерный взгляд споткнулся об меня, и темный передернулся всем телом, ускорив шаг. Тому, что он работает на светлых, Джиллиан удивлялся каждый раз как в первый. Я его вполне понимал; вряд ли приятно, когда высшие перекидывают тебя друг другу как мячик.

За его спиной в два погрузчика влетел третий.

Нэттэйдж глотал воздух как выброшенная на берег рыба. Гвендолин с щелчком распахнула веер, прикрывая улыбку.

— Назначение подписали Лорд Норман, высший маг Гвендолин, — развел руками я, — и сам Шеннейр.

Мои самовольные действия без его санкции Нэттэйдж воспринимал как личное оскорбление. Это было весьма мило. Я принимал решения через голову темного магистра — неужели Нэттэйдж думал, что я не решусь обойти его?

— Шеннейр поддержит самые самонадеянные ваши планы!

— А мне казалось, мои планы весьма неплохи, — с тщательно отмеренной обидой возразил я.

Миль поперхнулся. Нэттэйдж проглотил готовые вырваться слова и отвернулся, поправляя манжеты на рукавах:

— Для Джиллиана вы, светлые, — не люди, а мишени. Если ему вдруг покажется, что кого-то надо освежевать живьем, он это сделает. Как бы потом не плакать. Ваша воля, светлый магистр...

Машины одна за другой тронулись с места. За ними по иссохшей земле волочились клубы пыли, и я смотрел вслед, пока от солнца не заболели глаза.

— "Стань великим магом", теперь по-светлому? — внезапно отмер Миль. — Магистры, как вы выбираете своих жертв? Почему именно Джиллиан?!

Чем же плох Джиллиан? Он попался мне под горячую руку. Он поставил пользу выше личных мотивов, и он не пропустит ни единого просчета подопечных Нэттэйджа. А когда Джиллиан мне надоест, я отдам его Нэттэйджу, и со всей накопленной ненавистью глава внутренней службы его растерзает и скажет мне спасибо. Я расправил плечи и с чистой светлой уверенностью ответил:

— Я чую в нем потенциал.

У себя в комнате я разложил по столу план завтрашней встречи и посмотрел на него с радостной улыбкой — план требовалось изучить, а еще лучше выучить наизусть. Северная коалиция назначила дату.

Переговоры. Завтра. Завтра я, светлый магистр, наконец совершу то, что достойно светлого магистра. Я защищу свою страну. Даже если придется лгать так, как никогда до этого.

Я не чувствую печаль; отчего мне печалиться? Все знают, что хандра и неправильные мысли — от скуки и свободного времени. Надо больше работать, чтобы все прошло. Работать больше, больше, чтобы ничего лишнего не приходило в голову. Труд делает человека счастливым. Жизнь делает человека счастливым, и если ты не чувствуешь счастье — это только твоя вина...

Я отдернул руку, поняв, что слишком крепко вцепился в держатель на папке, пропоров ладонь до крови. Ложь, сплошная ложь.

От двери послышались легкие торопливые шаги, и я мысленно заскрипел зубами, растягивая губы в улыбке и поднимая ментальные щиты. Я не закрывал двери в свои покои, чтобы каждый мог прийти в любое время, но это не значило, что кому-то в самом деле стоило приходить.

Целительные печати у Иллики получились как надо.

Иллика молча держала меня за ладонь, не поднимая глаз. Свернуть ей шею сейчас было бы проще простого.

Волшебница замерла и подняла тревожные глаза:

— На кого вы злитесь?

— На врагов отечества, — с тяжелым вздохом ответил я. — Разумеется, на врагов отечества.

Темный магистр Шеннейр приехал не только меня поддержать, но даже вознамерился сопроводить до самой границы с Ньен — но только до нее. Появление темного магистра на мирных переговорах общество не поймет. С темными мирные переговоры не ведут. Мне представлялось, что Шеннейр для Ньен выступал как чистый концентрат зла, и этим его образ от образа в Аринди не особо отличался.

Высшие собрались узким кругом, демонстрируя, что мне стоит пока погулять где-нибудь. От осознания предстоящего внутренности продирала тошнотворная дрожь, но уж если я покажу, что волнуюсь, то каково будет остальным.

Миль даже не появился, и не отвечал на вызов по переговорному браслету, и на пятый раз я решил не доводить его раньше времени. Даже если предчувствия Миля говорили о беде, это уже ничего не изменит. Нэттэйдж тоже нервничал и накинулся сходу, требуя ответить, почему я в перчатках, перчатки протоколом встречи не предусмотрены, но я молча показал залепленную пластырем ладонь.

— Ваши документы поранили магистра! — в первый момент Иллику хотелось просто заткнуть, но я быстро осознал, что после таких объяснений переспрашивать точно никто не будет. Под всеобщим вниманием волшебница разом растеряла уверенность, но все же упрямо прошептала: — А еще он... работает по ночам... все время.

Темные посмотрели на нее как на заговоривший цветочный куст и даже подождали немного, потворствуя столь неординарному событию, и вернулись к беседе. Я ненавязчиво оттеснил Иллику в сторону, шепотом попросив проверить, как идут дела у городской администрации. Тот миг, когда темные высшие увидят в ней не говорящий предмет, а человека, будет последним в ее нормальной человеческой жизни.

Светлых на переговоры я тоже решил не брать. С одной стороны, светлым там быть само мироздание велело; с другой — светлые у меня заметно порченые. И неизвестно, что за светлые будут с той стороны. Возможно, Северные натравят на нас таких чудовищных манипуляторов над разумом, что те моментально возьмут всех в оборот, вытягивая информацию почище палаческих дел мастеров. Выболтает та же Иллика про все кошмары Аринди, даже если не захочет этого делать? Легко. И все они выболтают.

И даже если мне не хотелось об этом думать. Если дело обернется плохо, то я успею исчезнуть, но вытащу не всех.

Шеннейр закончил общаться с высшими и явно устал меня ждать — полминуты уже прошло, к нему так и не бросились за указаниями сбиваясь с ног, и если робкие подчиненные боялись идти к темному магистру, темный магистр не чинясь шел к ним. Я неохотно двинулся навстречу.

— Подойди-ка, — вместо меня поманил темный заарна и, стоило тому сделать несколько шагов, врезал в живот. Матиас отлетел обратно и грянулся наземь, даже не попытавшись закрыться; на его лице вместо злости или обиды читалось глубокое изумление. Шеннейр лениво отряхнул руку и осведомился: — Где ты пропадаешь, пока твой магистр завален работой?

Продолжение "ничтожная заарнская тварь" так и читалось из контекста. Возможно, к пропадающим во время работы подчиненным у бывшего магистра были свои претензии; но то, что он не только услышал Иллику, но и принял к сведению, удивляло. Хотя это дело магистра — ничего не упускать. Если сценку кто-то и видел, то спешно отвернулся. Шеннейр, вроде бы, не применял магию, но рука у него сама по себе была тяжелой.

Темные удивительно просто относились к физическому насилию. Мне говорили, что дело в эмпатии — точнее, в моральной атрофии и эмоциональной тупости, а еще в испытаниях, которые проходят неофиты, истязаниях, которые заставляют темных поневоле становиться более стойкими и жесткими. Обычные наказания на темных почти не действуют: точнее, не причиняют достаточный дискомфорт и уж тем более не принуждают раскаяться и исправиться. Обычного темного грубое слово не обидит, да и кулак в лицо, если уж на то пошло, тоже. Я знал, что в темной гильдии в ходу довольно изуверские пытки.

— Темный магистр Шеннейр, а это правда, что у вас даже для своих принято в качестве наказания выжигать глаза, восстанавливать и снова выжигать? — я наблюдал, как Матиас не сразу, но все же поднимается на ноги, не ожидая ответ. Но до меня снизошли.

— Столь много слов, светлый магистр Кэрэа, спрашивайте проще. Ну куда вам глаза. Глаза инструмент сложный, и по нашим временам затратный. Начните с зубов. Зубов у человека много, их можно вышибать или выдергивать клещами, бурить или прижигать нервы, зубы растут быстро, а реагируют люди на выпавшие зубы, и на физические увечья, и на некоторые другие вещи, достаточно... забавно.

— Да ладно. Неужели, — вяло поддержал я, подал Матиасу руку, не дожидаясь полного списка, и попросил: — Пожалуйста, Шеннейр, не надо мне помогать.

Он только усмехнулся в ответ. Темный магистр был уверен, что знает, как работает этот мир.

— Держите, — в руках Шеннейра покачивалась подвеска с прозрачной сферой. — Защитный амулет.

Внутри сферы виднелось нечто красное, и только присмотревшись, я разобрал, что это похоже на сигил темного магистра.

— Амулет взорвется, если у вас его заберут. Или вы его выкинете, — добавил тот. — Надевайте.

Я буду надеяться, что он не планирует помешать мирным переговорам, которые, в силу своей мирности, всем темным поперек горла. Шеннейр не ушел, пока не убедился, что я нацепил амулет на шею, спрятав под одеждой; отказаться от даров темного магистра было невозможно. Магическая вещица фонила самой мерзейшей тьмой — но над экранирующей сферой тоже постарались. Будем считать, что это не неконвенционное заклинание, которое разнесет меня в пыль вместе с посольством и всей границей Ньен.

Конечно же, это будет красивый финал.

В этот раз южный берег тянулся совершенно непозволительно долго. На этой дороге не должно быть столько поворотов. На Побережье цвели даже голые камни — природа ловила короткий миг перед тем, как солнце сожжет все в бурую пыль.

Темные буквально вчера спохватились, что в городах слишком много черного, и перекрасили все, включая асфальт. Еще многие темные вчера впервые узнали, что море, оказывается, вовсе не черное, и ничего думать по его поводу не надо. Иной раз, когда мы проезжали мимо поселений, я малодушно закрывал глаза. Спасибо, что растяжки с моим изображением убрали.

Джезгелен была первой серьезной гильдией — иной гильдией — которую я встречу на своем пути. Нэртэс со своей плавучей лоханью на первый взгляд казались просто сбродом. О Загорье промолчим.

Иметь домашнюю магическую гильдию для страны престижно. Домашняя магическая гильдия сразу придает вес на политической арене, опять же, от соседей ей отмахиваться сподручнее. Но любая сильная система стоит очень дорого. Не только замки, заводы, мастерские и лаборатории; не только артефакты, заклинания и ритуалы и не только люди; собственная традиция. Традиции — наша основа, без них мир нас не слышит.

Темные гильдии престижны более чем: но дикий зверь в доме с одинаковым успехом сожрет и соседей, и хозяев, и потому большинство стран от темных гильдий скрепя сердце отказалось. Темные маги есть везде — а куда же они денутся? — но обычно в немагических структурах. Светлые в целом гораздо безопасней и адекватнее. Но светлые плохо умеют убивать.

Разделение гильдий Дженеро и Джезгелен меня весьма занимало. Они не выступали как части объединенной гильдии, ни даже как тесно связанные союзные гильдии. С момента сообщения о разделении все информационные передачи вела Джезгелен и говорила только за себя и от себя. Разделение — это всегда потери, потери людей, которые бы служили тебе, имущества, которое должно было принадлежать тебе, сфер влияния. Я уж не говорю о том, что две гильдии обходятся дороже, чем одна. Разделение происходит, когда маги уже не могут идти вместе.

Розовая мечта любой страны — чтобы ее маги были светлые, добрые, сильные, послушные, знали назубок все боевые заклинания и убивали врагов без жалости, а враги те, на кого мы укажем, и не сметь возражать. Образ был гениальным. Всегда меня смешил. Очень интересно, по какой схеме создавали Джезгелен.

Военная база Флокс-34 накрылась маскировочным полотном, притворяясь голой скалой. С последнего посещения двойная граница поднялась еще выше и прочнее, став совсем непрозрачной. Я поправил венец Та-Рэнэри и одним махом опустошил флакон со стимулятором, пережидая миг, когда на обратной стороне век отпечатывается берег, покрытый множеством искр человеческих жизней. Прекрасно. Я не могу проиграть.

На свои земли Ньен даже не пропустила, организовав между двумя заградительными полосами защищенный карман. Нас встречали ровные ряды людей в форме за широкими печатями-щитами, вызывая неисправимый привкус казенщины и строевой подготовки. Со стороны маги-джезгелен выглядели разочаровывающе. То ли дело, загорцы и нэртэс. Одни в ведрах, другие крашеные, сразу видно, маги. Я ожидал, что раз уж Аринди такая страшная и опасная страна, то к нам вышлют элиту элит, монстров под сотню лет, но гелленцы выглядели даже слишком молодо. Точнее, не молодо; неопытно? Возраст для магов не столь важен, монстр под сотню лет внешне мог бы не отличаться от вчерашнего ученика, но восприятие не обманешь. Магический отклик будет звучать иначе — иная укорененность искры, груз прожитых лет. Несмотря на то, что среди северян были и зрелые воины, и юнцы, их магия ощущалась так, как будто инициация прошла лишь несколько лет назад.

Да и каким образом Северные могли выслать столетних великих темных против страны, которую обвиняли в излишнем употреблении темной магии? И со мной тоже не послали никого действительно сильного.

Возможно, для быстрого расширения коалиции потребовалось много новых солдат. Набрали, выявили тех, у кого искра горит ярче, быстро обучили и выпнули на фронт. По нашим меркам они даже не считались бы магами — север держался на артефактах и гражданской ритуалистике. Но традиция Аринди отличается от остальных. Только у нас есть магистры. И все то, что мы недоговариваем.

Этап недружелюбного обмена взглядами затянулся на большее время, чем требовала формальная вежливость; я излучал спокойствие и умиротворение, положившись на судьбу, прекрасный венец Та-Рэнэри и отечественные нейропрепараты, и от товарищей наконец отделился хмурый северянин, на грубоватом диалектном лаэртоне представившись как Керридан с крайне мутной должностью "представитель инспекции от гильдии Севера Джезгелен". Без упоминания, темной или светлой; гильдия Джезгелен была слишком юной и пока не заслужила того или иного. Насколько я понял, по факту Керридан был охранником и надсмотрщиком для светлого посольства.

Они даже поздоровались. Меня не оставляло ощущение, что я оказался среди оцивилизовавшихся загорцев, одетых не по погоде. От загорцев северян отличало разве что то, что темноволосых сероглазых людей среди них было большинство. Храбрые воины Ньен прятались за широкими спинами союзников и давали добрые советы "хватит болтать — стреляйте уже!".

Где-то за укреплениями я чуял нечто темное — должно быть, боевые машины Ньен или Северных, и я не заметил бы их, если бы не стимулятор. От темности прибывшие открещивались всеми силами, и оружие — естественно, оно было темным — напоказ не выставляли.

Появление новых лиц в довольно однородной толпе выглядело как вспышка света. Две волшебницы в церемониальных ярких одеждах, с раскрашенными лицами — наполовину белыми. Одна из них была настоящим светлым магом; ее искра затмевала все остальные, и отблески силы окружали ее как золотые перья.

— София.

София казалась спустившимся на землю сгустком солнца, и люди мгновенно задвигались, повинуясь ее воле. Ее спутница терялась на фоне; бледная, невыразительная, кажется, даже в более скромной одежде, и единственное, что западало в памяти — черные очки:

— Ирина. Светлая гильдия Чианта-Роо.

— Мы слышали, что светлые в Аринди полностью уничтожены, — София была сдержана, как полагается светлой, и вежлива, как полагается светлой, и смотрела на меня с большим интересом, оценивая и взвешивая. Светлый магистр и вправду существует, но это еще ничего не значит. Первоначальное ошеломление уже прошло, и я успел прикинуть, что на самом деле уровень Софии был вполне средним — но я давно не встречал даже такого. Этот светлый маг не был мне другом, но видеть ее было приятно.

— Многие слухи о моей стране далеки от истины, — я вежливо поклонился волшебнице и повернулся, предлагая следовать за собой. Ее спутница, Ирина, продолжала оставаться в тени, прощупывая пространство вокруг сканирующими печатями. Заметив мой взгляд, она понимающе усмехнулась, приветственно коснувшись очков. Инспектор Ирина была темной.

Все иллюзии бесполезны; бесполезно заставлять людей изображать счастье под угрозами казней; бесполезно убирать с улиц виселицы — виселицы останутся в разуме людей. Светлые отлично чуют обман. А темные по умолчанию приучены не доверять никому. То, что пропустит София, выцепит своими аналитическими печатями ее напарница; а если Ирине попробуют помешать темными заклятиями, их снова заметит София. Волшебницы работали в паре и вряд ли делали это первый день.

Мы проехали Ирис; проехали Остролист. Чужаки молча пялились по сторонам, и настороженность на лицах медленно смешивалась с возмущением и детской обидой людей, которым всерьез обещали груды развалин, клубы дыма и тянущих к ним покрытые язвами руки нищих голодных жителей. Что-то подобное я ожидал увидеть по приезду в Аринди.

Жители, которым строго-настрого было запрещено лишний раз высовываться, облепили окна и двери, таращаясь на чужаков буквально из каждой щели. Именно на такой эффект и были рассчитаны запреты — наигранная радость никого не обманет, но здоровое общество вполне выдает нормальное ненаказуемое любопытство.

— Очевидно, очень многие слухи, — с удовольствием повторил я, на миг прервав экскурсию. Взгляды, которые волшебницы из Чианты-Роо кидали на Керридана, становились все более грозными.

Чем больше об Аринди рассказывали ужасов, тем больше сейчас было разочарование. Конечно же, выросла и подозрительность — все слишком хорошо для того, что хорошо быть не может. Ничего. Пусть ищут.

Та Чианта-Роо, о которой я слышал, была не гильдией, а скорее обществом по интересам. Что-то о стихийных бедствиях, миротворчестве и исполнении конвенций. Как и другие магические общества, Чианта защищала прежде всего свои земли и своих людей. Но они согласились дать нам шанс.

— А вы, Чианта-Роо, поддерживаете Северную коалицию? — я махнул рукой прогулочному парому, призывая перестать уже маячить напротив и плыть дальше, и все пассажиры замахали в ответ. — Простите, наши граждане порой слишком... эмоциональны.

Внутренняя служба на этом посольстве обещала сжечь все нервы. Нэттэйдж еще вчера рвал на себе волосы и убеждал загнать народ в убежища, расставив в стратегических местах манекены.

Вместо Софии ответила ее спутница — так, что этого никто не заметил:

— У всех гильдий на севере от долин Лонн ровно два пути.

— Ваша страна продает оружие беззаконной Нэртэс! — четвертый из нашей компании даже не искал повод, чтобы высказаться, нутром чуя, что дело идет наперекосяк. Я кивнул и попросил:

— Достаньте ваш посох.

Охрана напряглась; Керридан замешкался, но послушался, не имея ничего против того, чтобы лишний раз подержаться за оружие.

— Клеймо, — я и так знал, что увижу; знал, потому что видел цифры по объему сбыта. Выбитый на древесине цветок астры в круге, герб гильдии Аннер-Шэн. — Аринди продает оружие всему материку. Как светлого мага, меня это вовсе не радует, но предложение — рождается через спрос.

Намек они поняли. Наверняка в Северной коалиции было свое производство, им требовалось вооружить армию, но массовая штамповка неизбежно теряла в качестве. У нас создавали штучные вещи, как раз подходящие для вооружения командиров среднего звена. А еще я практически уверен, что Аринди сбывает за рубеж запрещенные препараты. Большие обороты, большие деньги — спрос рождает предложение, но что вы, это совсем не так интересно. Нас даже в этом не обвиняют. Какие же вы светлые, люди.

— Вы продаете Нэртэс неконвенционное оружие, — вовсе не думал сбиваться с темы собеседник.

— Вам рассказали об этом сами Нэртэс?

— У вас есть неконвенционка!

— У Северной коалиции она тоже есть.

София снисходительно улыбалась.

Кипарис как и всегда был великолепен. Тщательно выдрессированные гражданские власти были великолепны в первый раз и вопреки ожиданиям. Их даже не особо запугивали — по крайней мере, идею, что если они на что-то пожалуются, то мы все умрем, но они раньше всех, люди хорошо обдумали за ночь.

Мирное посольство пустили даже в гильдию — посмотреть со стороны, пройти по нескольким залам. Темным, как оказалось, проще было открыть новую торжественную анфиладу, чем переносить свой алтарь. От присутствия чужаков на своей территории темных слегка трясло, к росписи торжественной анфилады отчетливо приложил руку Лоэрин, и потому она производила впечатление.

Творчество Лоэрина волшебницам понравилось. Раскрашенный асфальт тоже.

— Красиво как у нас дома, — мечтательно сказала София. — А все говорили, что у нас нет вкуса.

Судя по кислым лицам северян, у них было иное мнение. И отказываться от утвержденного образа врага они не хотели.

— Светлый маг во главе темной гильдии — это необычно, — внимание Софии было тягучим, словно карамель. Легкий взгляд пробежал по берегу — волшебница чуяла, что подземное тело замка пряталось там — и вновь вернулся ко мне. — Темные плохо способны к диалогу.

— Смешанной, — поправил я. — Никто больше не согласился.

Волшебницы вежливо улыбнулись, решив поддержать шутку.

Стимулятор работал немного неправильно, и мир то и дело подергивался туманом, но я старался не выпадать из реальности надолго. Все дрожало в золотистом мареве, сенсорное поле выходило за пределы комнат и даже за пределы города, обволакивая все живые искры, и солнечные перья танцевали в нем, полностью повинуясь мыслям.

— В истории Аринди было немало темных страниц, но мы стараемся все исправить. Еще совсем недавно я боялся, София, что мою родную страну уничтожат, навсегда записав в логово зла и мрака, не дав даже слова сказать в свою защиту.

Рассказывать, как хорошо жить бок о бок с темными, что темные — они почти как мы, было почти не тошно.

— Но темные — может быть, не эти, но другие — убивали ваших товарищей по гильдии...

Я бы отрезал себе язык за то, что должен был произнести:

— Мы светлые. Мы умеем прощать.

На встречу ради представительства всех жителей Побережья позвали и островных, и, по крайней мере, секретарь главы города Тхи Лаэ Ро старался изо всех сил. Дрессировке островитяне типично не поддавались, единственное, на что были годны — в нужный момент исполнить гимн магистру (наш магистр идеален, да, да!), поэтому им было приказано не открывать рот. Вид у сородичей был настолько бестолковый, что гости с севера смотрели с опаской и даже не пытались подойти близко. Я порой замечал такое отношение от ла'эр. Отношение к тому, что выглядит как еда, но совершенно не съедобно.

София, как светлый инспектор, такими заморочками не обладала:

— А что вы можете сказать об этнических чистках?

Лица островных приобрели крайне сложное выражение. Тхи Лаэ Ро с усилием сказал:

— Боевое заклятие зацепило кварталы, где жили наши сородичи. Мы установили стелу в память о них. Простите, это очень тяжелая тема.

Памятная стела? Стоит на самом видном месте. Крайне вовремя. Какой же тиранический строй позволит поминать своих жертв?

— Они, в этой своей стране, даже не следуют закону ассимиляции, — создавалось впечатление, что Керридану было необходимо обнаружить нечто плохое где угодно, и он старался: — Посмотрите, насколько они разные!

— Единство — это хорошо, — голос Софии ничуть не потерял бархатной мягкости. Как и положено светлым, которые не показывают, что их терпение на исходе. — Но ведущей культурой, очевидно, должна быть ваша?

Объявить вслух, что именно так, Керридан не решился.

— Простите меня за интерес, Керридан, — как и любого светлого, враждебное отношение меня не трогало. — Здесь, на южном берегу, мы не так много знаем о Северной коалиции. Знаем, что в нее включают все новые страны...

— Мы объединяемся, чтобы стать сильнее, — сухо ответил он.

— Какая в этом суть?

Судя по взвизгнувшему эмпатическому полю, разом усилившемуся на несколько позиций, я понял, что попал в точку. Собеседник выпрямился, внутренне засияв; кажется, эта точка называлась "кнопкой включения агитпропаганды".

— Оглянитесь вокруг, — он даже повысил голос. Я оглянулся и не заметил ничего необычного. — Что серьезно изменилось за последнюю сотню лет? За время после колонизации?

Ла'эр расползлись по материку и всерьез вознамерились всех ассимилировать и подчинить под благовидным предлогом?

— Добровольная самоизоляция. Отказ от обмена информацией. Отказ от путешествий, исследования нового. Как давно случались научные открытия, которые потрясли бы мир? Сидим, как мыши по норам!

Ну... мы открыли порталы. Потом закрыли.

— В одной стране убивают мирных граждан, убивают светлых — другие притворяются, что ничего не происходит. Человечество стагнирует. А вы, светлые, вечно ищете какой-то компромисс, когда надо действовать.

А темные либо не делают ничего, либо бегут сломя голову сами не зная куда. В том, что говорил Керридан, была доля правды. Но истина в том, что люди не особо любят друг друга. И никогда не будут едины и не станут маршировать в ногу, как их ни заставляй.

Я предпочитал думать, что прогресс идет, пусть медленный, пусть почти незаметный. Нравы становятся мягче, люди добрее. Не без трудностей и откатов назад. Трясти мир — ума много не надо; прежде чем браться за глобальные проекты, человечеству бы навести порядок у себя в голове. Хотя я всего лишь светлый ученик с Островов, что я понимаю.

— ...если бы все объединились, мы бы давно нашли способ, как бороться с Заарнеем! Давно бы нашли лекарство против опухолей...

— Против чего?

— Опухоли, — повторила прислушивающаяся к нашему разговору София. — Отравленная белая кровь. Косит людей как загорская жатва.

— А вы разве...

...не вылечили? Керридан сжал губы и с уверенностью, подстегнутой вниманием, подстегнутой внушением и светлой магией, и самим Источником мира, замершим в ожидании, отчеканил:

— Люди стали мелочными, люди стали малодушными и слабыми. Люди проигрывают и природе, и тварям. Мы хотим сделать человечество сильным и вновь вернуть его гордость. Даже если для этого кому-то придется поступиться своим эгоизмом и своими отжившими принципами!

Я слушал и ощущал, как в голове звучит голос человека, который был давно мертв.

"Философии у Нэртэс нет. Нэртэс — это чистое зло и разрушение. Они бравируют этим и гордятся. Планов на будущее у Нэртэс нет, и будущего у Нэртэс нет тоже, они — одна из многих диких банд, что были, есть и будут. Они опасны, они смертельно опасны, но они — пустышка. Но как только Нэртэс, или любая другая гильдия, любая другая страна, начнут рассказывать, какой прекрасный новый порядок они хотят построить, и как хорошо заживут люди под их началом — бегите от них без оглядки".

Последнюю остановку сделали у самой границы с Ньен. Официально — чтобы еще раз подвести итоги без сотен зрителей, а на самом деле посольство изо всех сил притворялось, что не изучает наши укрепления с этой стороны. На этот раз я оставался, а они возвращались обратно.

— Ваш сосед, страна Ньен, и вправду напала на ваши территории?

Я чуял, что в уме светлый маг София тоже подводит итоги, и мнение о нас в этом уравнении заметно повысилось, в отличие от мнения о коалиции. Если посланников из Чианты не пытались обмануть, то явно вводили в заблуждение. Никто из магов не любит, когда в такие игры играют с ним.

— Да. Погибли наши граждане. Мы готовы представить доказательства, и мы просим вашей помощи в расследовании и наказании виновных.

В ее глазах, за слоем ничего не значащего светлого расположения, впервые проступила теплота:

— Хорошо, что вы сумели до нас дозваться, светлый магистр. Сейчас на севере судят и казнят быстро.

— Мы еще не знаем, что он за магистр, — после нечаянных откровений Керридан вновь замкнулся и явно злился. — Эти две страны-соседушки друг друга стоят.

— Вы указываете светлой гильдии, что ей считать светлым? — голос Софии дрогнул от зарождающейся ярости. — Чианта-Роо не поддерживает вмешательство во внутренние дела стран. Ничего, прямо нарушающего конвенции, я здесь не вижу.

А в Северной коалиции все не так гладко. Коалиция слегка не коалиция.

— Но мы тоже светлые...

— Только через мой труп вас внесут в светлые списки, Керридан. Записывайтесь в темные, с них спрос невелик.

Я мысленно торжествовал. Осталось еще разом бухнуть в темные Загорье, и ситуация на материке будет похожа на правду.

— Мы противостоим Нэртэс...

— Нэртэс — дорвавшиеся до силы хаотики. У них нет четкой системы. В отличие от.

— Пока все выглядит так, будто Северная коалиция решила подмять еще одну страну, — Ирина поправила очки и под негодование всех северян независимо отошла к машине. Кажется, только ей спускали недозволенные речи — что взять с темной. Или волшебница была у северных вместо нашего Миля — как ни затыкай, все равно выскажет всю правду.

Через эмпатическое поле я вполне слышал, что София мысленно поддерживала вывод.

Первый этап инспекции пройден успешно. Второй этап, когда они вызовут подмогу и будут всерьез лезть во все щели, будет выдержать сложнее, но нас признали годными к диалогу. А ведь эти люди из Чианты проявили редкую адекватность. Может быть, это шанс? Может быть, я сумею выйти на другую, все еще существующую настоящую светлую гильдию...

Перед глазами зарябило. Я на мгновение зажмурился, досадуя на не вовремя подкравшееся головокружение; от амулета по телу прокатилась волна жара, мурашками отдаваясь в макушке и пальцах ног, я вновь встряхнулся, пытаясь поймать плывущее сознание...

Тьмой жахнуло так, что почти отключило сознание. Я не чувствовал ничего подобного уже давно; я не хотел чувствовать больше никогда, как темная магия выкручивает тело как железные тиски, пробирается под кожу, буравит кости, разрывая... в грудь словно ударили копьем, пробивая насквозь; на бесконечно долгое мгновение я оказался в полной темноте, а потом темноту разломили ярко-красные трещины, и чувства вернулись.

Люди лежали вокруг, на земле. Все склоны были голые — полосы поваленных деревьев расходились в стороны, как от эпицентра. Воздух тихонько звенел, как будто в нем сталкивались прозрачные льдинки...

Я сделал шаг, не чувствуя ног, не слыша ничего, кроме звона, и чуть не потерял равновесие. Землю густо усеивали переплетенные ало-фиолетовые нити, словно вены, раздавленные там, где остались мои следы. Человеческие тела были разбросаны вокруг как кучи лохмотьев. Керридан пытался прикрыть защитной печатью Софию и Ирину, и потому они сохранились лучше, чем... лучше, чем остальные.

Я опустился на колени рядом с Софией, перевернув ее на спину. Она не была похожа на человека; какой-то предмет, белая кукла в рост человека, ни следа гаснущей искры, ни отпечатка в эмпатическом поле. Перезвон разносился над берегом — как будто мир раскололся на хрустальные грани, и те вращались, сталкиваясь друг с другом. Ветер трепал золотые волосы, которые таяли от прикосновений, рассыпаясь солнечными нитями. Там, где я держал волшебницу за руку, все еще теплую, кожа слезала, обнажая кость. Глава посольства была мертва, и ни одна печать не помогла бы вернуть ее назад даже на несколько минут.

Это были мои первые переговоры, о, мой Свет, мои первые мирные переговоры, и я их провалил.

* * *

— Удивительное ощущение — держать человеческую судьбу в руках.

Иллерни внимательно разглядывал ковер под ногами, всеми силами излучая старательность и служебное рвение. Ловить каждое слово, интонацию и мельчайшие изменения настроения человека, что сейчас сидел за столом, вся внутренняя служба умела лучше любых эмпатов.

— Держать в руках человеческую жизнь. Навсегда перечеркнуть путь наверх. Втоптать в грязь. Прошлое — куда ты сбежишь от прошлого?

Начальник говорит — подчиненные внимательно слушают. Иллерни любил и ценил свою работу, но еще больше он любил и ценил свою жизнь, которая, увы, была конечной и единственной.

— Удивительно, — информационная табличка вновь мелькнула в пальцах и замерла, сверкнув тонкими линиями проявляющей печати. — Стоит мне обнародовать то, что я держу в руках, один очень хороший человек будет обречен. Тебе его жаль, Иллерни?

— Нет, — спокойно ответил ученик Гвендолин. — Очевидно, он был недостаточно хорошим.

Глава одобрительно кивнул и подбросил табличку на ладони:

— А ведь у Него была возможность получить информацию самому и использовать ее по своему усмотрению. Я был снисходителен, как никто иной! Но что я могу поделать, если мои хорошие намерения все время отвергают?

Кто этот "Он" Иллерни тоже знал без пояснений.

— Нет, меня вовсе не задевает эта история с Джиллианом...

— Разумеется, — поспешно заверил Иллерни. Людям, которых не задевает какая-то вещь, свойственно упоминать ее по десять раз за разговор.

За охотой на Джиллиана внутренняя служба наблюдала затаив дыхание, а некоторые — заклеив рот липкой лентой, фигурально выражаясь, чтобы ни случайно, ни даже во сне не высказать ничего опасного. Кошка, как оказалось, охотилась не на мышку, не на птичку, и даже не на клубок ниток, а на клубок колючей проволоки под покровительством светлого магистра.

Демарш светлого магистра восприняли даже с сочувствием. Бедный светлый магистр! Мы будем тебя помнить.

— Наш магистр, — Нэттэйдж зажал табличку в пальцах, и на грани показалась подписанная серебряной краской отметка. "Эршенгаль". — Начал неправильно ставить приоритеты. И мы должны его остановить, пока он не причинил себе вред — ради его же блага. С людьми, увы, нельзя быть снисходительным слишком долго. Это будет больно, но кто сказал, что учиться на своих ошибках приятно?

Глава 3. Падение

Рядом круто затормозила антигравитационная платформа, зацепив краем землю, и меня втащили наверх.

Над камнями платформу немилосердно трясло. На обочине она совсем сдохла, рухнув в пыль, но на дороге уже ждала машина.

Небо потемнело: по раскрытому защитному куполу ударил град боевых заклятий, выжигая землю вокруг. Дорога рванулась под колеса, а позади, в дыму и пыли вознеслись непроницаемые стены, отсекая нас от разъяренных соседей.

По лазурной глади стремительно удирала к горизонту парусная лодка с гербом Нэртэс.

Боевое заклинание влепилось в нее сияющей кометой — и на волнах вместо лодки остались покачиваться щепки. Шеннейр разочарованно щелкнул языком.

Я пустым взглядом посмотрел сквозь лобовое стекло и мертво произнес:

— Я провалил переговоры.

На мгновение мне показалось, что Шеннейр уже готов оказать совершенно неприличную для темного мага поддержку — то есть ответить "не убивайтесь, это не последнее, что вы провалите".

— Посольство... мы оставили их там.

Послы доброй воли убиты на нашей территории. Никто не станет нас слушать, никто не даст оправдаться, никто не станет разбираться. Отныне и навсегда, Аринди — враг. И теперь нас будут бить. Всем скопом.

— А вы хотели собрать их по кусочкам? Один глаз там, один глаз тут?

Я вспомнил кровеносные сосуды, растянутые по земле как корни, и согнулся, сжимая голову руками. Двое магов светлой гильдии жестоко погибли прямо передо мной, и я снова их не спас.

— Тьма с вами, Кэрэа, не нойте! Вас даже не задело, — потребовал темный, и я наконец обернулся к нему и прошептал:

— Почему вы их не прикрыли? Почему не растянули защиту на всех?

Или даже не пытались? Шеннейр раздраженно побарабанил пальцами по колену и вежливо осведомился:

— По вам вдарили неконвенционкой. Вы не поняли? Неконвенционка не предполагает обычных защит.

— Вы дали мне амулет, — я нащупал на шее шнурок и вытащил подарок. Блокирующая сфера раскололась, стоило только ее коснуться, и испачкала пальцы в красном. Алый сигил; нет, капля крови, застывшая в форме алого сигила. — Если бы я смог завершить переговоры...

Шеннейр расхохотался. Запрокинув голову, громко и искренне, так, что не сразу смог остановиться.

— Кэрэа, — он утер слезы. — Вы правда верили, что вам позволят?

Я молчал. Холод медленно расходился по телу, начиная с той точки, где висел амулет.

— Кэрэа Рейни. Вы правда думаете, что все эти люди, экспедиционный корпус коалиции Всех Северных Стран, или кто там у них, пришли сюда, чтобы вас послушать, развернуться и уйти обратно? Светлые! Вы хотя бы думаете о последствиях, когда высовываетесь в реальный мир со своими пустыми наивными мечтаниями?

Каждое слово было как гвоздь в крышке гроба. Я уже не чувствовал ничего, кроме холода, когда сумел выдавить:

— Если вы не верили — зачем позволили?

— Я еще не сошел с ума, чтобы вставать у светлых на пути их светлости, — темный магистр достал латунную рыбку и крутанул вокруг своей оси. Один из крестов на чешуе поблек и почти исчез. — Все мозги выжрете без ложки. Вы хотели свои переговоры — вы их получили.

Кажется, здесь он окончательно уверился в том, что он гениальный наставник.

— И что теперь? — я вцепился ногтями в руку, не справляясь с крупной дрожью. И Шеннейр с наслаждением произнес:

— А теперь будет война.

Нэтар казался вымершим. В кабинете Нэттэйджа как будто ничего не изменилось, и только через эмпатию я чувствовал отголоски темной магии, гуляющие по комнате. Нэттэйдж сидел за своим огромным столом, закрыв лицо руками; Миль и Гвендолин стояли по обе стороны как безжалостные стражи.

— Нэттэйдж! Вы все-таки решили продать свою страну? — с наигранной радостью поприветствовал я. — А почему вещи вовремя не собрали?

— Я всегда знал, светлый магистр, что вы относитесь ко мне пристрастно, — Нэттэйдж убрал руки, открывая размазанные по лицу кровавые дорожки. Миль стянул одну перчатку, разминая пальцы; Нэттэйдж съежился и вымученно произнес: — Да, я допустил появление у наших берегов нэртэс. Они предлагали помощь в наблюдении за кораблями Ньен и за северянами. И не надо сваливать все на меня! Продажа неконвенционки была санкционирована! Торговля с Нэртэс была санкционирована! Я не могу предусмотреть все! Где вы были, такие умные, все это время — сидели в своих подземельях? Не надо делать меня крайним в общих решениях, как Шеннейра и как Алина!

Ага. Теперь у нас Шеннейр с Алином осуждены зря и невинные жертвы. Правда — она переменчива.

Миль положил руку ему на затылок и с силой врезал лицом об стол.

— Пока мы общались, нэртэс понемногу перенимали наши приемы и способы создания печатей. И скопировали неконвенционное заклятие, которое мы им продали — как сумели, — мелодично проинформировала Гвендолин, как будто не замечая грубое зрелище. Создавалось впечатление, что происходящее ее забавляет.

— Нэртэсы темные, — Миль наконец убрал руку; его жертва выпрямилась и сразу же попыталась отъехать от нас подальше вместе с креслом. — Кто вообще доверяет темной гильдии?!

— То есть союзная гильдия Нэртэс напала на нас на нашей территории, используя практически наше заклинание... — я покачал головой. — Истинно темная наглость. Высший совет, оно же по отпечатку на наше похоже.

— Нэртэс выгодно втянуть нас в войну, — от негромкого и даже задумчивого голоса Шеннейра даже у меня по коже пробежали мурашки. — В компании быть мировым злом веселее. На нас отвлечется часть сил Северных.

Я наткнулся на стол, оперся об него, нависая над хозяином кабинета, и с душевным расположением полюбопытствовал:

— А с чего вы им так доверяете, Нэттэйдж?

Лицо мага панически побледнело.

— Эта информация замкнута ключом, — Миль похлопал его по щеке и приложил голую ладонь ко лбу; Нэттэйдж зажмурился и что-то произнес одними губами, и заклинатель наклонился, с интересом наблюдая, как из носа жертвы тянется новая кровавая струйка. — Это я пока не сломал, но сломаю.

— Нэттэйдж, — позвал я, — если это какая-то невероятная глупость — просто скажите. Не стоит идти на пытки ради глупости. Но если собирались с помощью Нэртэс захватить власть и сдать нас им на опыты, то, конечно же, молчите.

— Мы... заключили сделку, — почти беззвучно прошептал тот. — Ньен, они поклялись, что нападут на Ньен.

Высшие продолжали смотреть на него. Потом переглянулись; Миль поспешно отдернул руку и брезгливо потряс. Откатом, который Нэттэйдж получил от продажи неконвенционки, в самом деле было сложно поделиться; его рискованная сделка одновременно граничила с феерической глупостью, настоящим предательством и строго личной выгодой.

— Вы стали слишком часто ошибаться, Нэттэйдж, — мягко пожурила Гвендолин. Так мягко, как будто ошибкам был начат отсчет.

— Так дешево! — Миль наконец обнаружил, что вместо перчатки пытается снять кожу и застыл в тупике. Нэттэйдж мрачно зыркнул на собратьев и потянулся за салфеткой, вытирая лицо:

— Это вы не знаете, что такое настоящая родина. Можно забыть Ньен, но Ньен никогда не забудет о тебе.

После откровений, лишивших высших удовольствия довести допрос до самой наивысшей степени и развеять досаду, сама собой наступила пауза. Нэттэйдж встал и, пошатываясь, скрылся за небольшой дверкой, собираясь привести себя в порядок и не оскорблять внешним видом благородное собрание. Никто не останавливал: то, что мы проворонили нэртэс — с этим уже ничего не поделать. Заменить Нэттэйджа все равно некем.

Миль и Гвендолин одновременно перешли туда, где обычно находились во время совещаний: Гвендолин опустилась в кресло, Миль встал у окна. Я остался на месте, судорожно соображая, возможно ли что-то исправить.

Мирное посольство уничтожено на территории враждебной страны. И светлые нас не выгородят; доверяя, светлые обжигались слишком часто, и они дают шанс, но лишь один шанс. Гибели своих волшебниц Чианта-Роо не простит. И, скажем честно, кому они поверят больше — союзникам или этой непонятной Аринди, в которой темная гильдия уничтожила светлую и пришла к власти? Мы даже до них докричаться не сможем, чтобы нас выслушали. Хорошо, если Чианта проведет расследование — но кто ее пустит проводить расследование во время боевых действий? Вот когда Северные победят, тогда добро пожаловать. Когда все следы будут стерты, а свидетели замолчат.

Если бы я мог использовать дар, переместиться, забрать с собой хотя бы кого-то из послов. Но я даже не успел потянуться к застежке ошейника. Если бы не амулет, отданный Шеннейром, я был бы мертв.

Шеннейр уверенно занял хозяйское кресло и обратился ко мне:

— Так что вы можете сказать о Джезгелен?

Темному магистру, как и всегда, следовало отдать должное — у него была хватка, и, когда необходимо, он переключался с развлечений на дело. Я оперся о стол, теперь — чтобы тверже стоять на ногах, и опустошенно произнес:

— Помните, как мы говорили о наших неофитах — инициируем их любым способом, а во время войны они пройдут все положенные испытания и станут темными? Вот это — Джезгелен.

Пройдут или умрут. Расходный материал.

— То есть будущая темная гильдия, — уточнил он.

— Которую сольют и уничтожат, как только она станет набирать силу. Потому что так поступают с магами наши несчастные всеми обижаемые обычные люди!.. — отвращение в голосе Миля возвысилось и сорвалось; заклинатель тоже нашел салфетки и принялся усердно тереть ими ладонь. Я дождался, пока он замолчит, и равнодушно продолжил:

— Среди них уже есть темные. Это очень странно.

— Светлые. На войне, — Шеннейр совершенно неподобающе фыркнул, отражая отношение к произнесенному, и внезапно подался ко мне. — Бессмыслица. У Севера есть своя темная традиция. Кэрэа, вы хоть раз задумывались, откуда взялись нэртэс? Отступники — чьи?

Гвендолин, тень с блестящими драгоценными камнями глаз, кивнула, соглашаясь с направлением мысли. Шеннейр ждал; я смотрел сквозь него.

— Темная гильдия Илькен, — раздраженно пояснил он. — Древняя гильдия, которую притащили со старого материка. Крутились в политике. Именно отступники Илькен образовали Нэртэс. Илькен улюлюкая гнали их через весь континент, пока не заперли на полуострове, отрезали от источников магии, еды и воды и стали ждать, пока те загнутся. Потом Илькен ввязались в очередную гражданскую войну, и с тех пор о них никто не слышал.

— Их уничтожили?

Ряды виселиц до горизонта. Я не знал, нравится ли мне эта картина или вызывает отторжение.

Не знаю, почему мне все время представлялись виселицы. В Аринди не использовали повешение. Должно быть, насмотрелся всякого в местах... севернее.

Шеннейр усмехнулся:

— Даже с нашими правилами изоляции — массовые казни сложно скрыть.

Так жаль. Уничтожение светлых все же скрыть не удалось.

— Но что Илькен... Север... кто угодно забыл здесь? Мы далеко от Нэртэс. Мы далеко от всех. Мы...

...мы продаем оружие, артефакты и магию. А зачем платить за то, что можно забрать?

— Забыли не нас.

Шеннейр вытянул руку, указывая мне за спину, и изобразил в воздухе круг. Я обернулся: на карте распухшая на весь материк Северная коалиция практически замыкала в кольцо большое уродливое пятно:

— Загорье.

— Лучшие земли. Семь стабильных светлых источников. Во время вторжения Заарнея долины Лонн продержатся дольше всех. Готовьтесь морально, Кэрэа. Наши гости с северов очень хотят жить. И сейчас Свет, Тьму, долг, честь, верность и спасение мира будут поминать... часто.

— Эта "Империя Зла" была неспроста, — Нэттэйдж вернулся — умытый, в новой, не заляпанной кровью форме, и устроился на диване.

Две могущественные страны, сцепившиеся прямо посреди новостной передачи. Только получившие дар люди, мечтающие о всеобщем объединении и сметающие с дороги всех несогласных. Таинственно исчезнувшая темная гильдия Илькен. Таинственно появившаяся темная гильдия Нэртэс. Нэттэйдж, которого даже не стали всерьез наказывать за провороненные корабли. Нападение, которому никто не удивился. Северные маги, ударившие по нам боевыми заклинаниями из-за границы сразу, даже не став разбираться, нет ли чудом выживших послов. Защитный амулет...

— Вы знали все заранее, — сказал я высшим и одному магистру. — Все всё знали.

— Всегда есть шанс на чудо, — ответил за всех Нэттэйдж.

Шеннейр ушел первым. Я смотрел на кружащих за стеклом золотых рыб; рядом висел парадный портрет, и перед человеком, что смотрел оттуда лучащимся взором, враги пали бы ниц. Но на настоящего меня они предпочли уронить неконвенционное проклятие.

— Светлый магистр, — многозначительно позвал Миль, замерев в тенях от штор. — На вас упало неконвенционное проклятие, а вы целы и невредимы. Вы признаетесь наконец, что вы под покровительством Предвечной Тьмы?

Я молча показал ему сломанный амулет.

— А, "Шанс", — разочаровался заклинатель. — Темный магистр может так разбрасываться.

Капля крови уже полностью потеряла форму. От одного касания сфера хрупнула и окончательно превратилась в горку бурых осколков; Миль быстро оглянулся, выхватил из кармана платок, сгребая стекляшки с ладони, и сунул мне, прошипев:

— Что вы делаете? Уберите это!

...В окружающем мире что-то сдвинулось.

То странное, едва уловимое чувство; все было как обычно, по-прежнему, но незнакомое и чуждое; будто у привычных вещей проступила враждебная изнанка. Я в растерянности вышел из коридора на лестницу и отодвинул портьеру с окна, выходящего на север. День клонился к вечеру, и закатная сторона была выцветшей и желтой; но даже так полоска на горизонте казалась слишком яркой. Пульсирующий ореол вздулся дугой и опал, а потом вновь начал рывками карабкаться вверх, пока не занял треть неба, поглотив жалкое солнце.

В тело впились сотни острых лезвий. Обжигающий воздух застрял в горле; я глубоко вдохнул и выдохнул, с трудом сохраняя спокойствие. По земле прокатилась дрожь. Здание заскрипело, вздрагивая и оседая.

Наружу я вылетел чуть ли не бегом; отчасти по крепко вбитому инстинкту во время землетрясений не оставаться внутри зданий, даже если это красивенькие темные особнячки. По саду бродили боевики Шеннейра и хозяйничали как у себя дома: втыкали мерные флажки, расчерчивали землю под базовую ритуальную печать. Где-то далеко от нас сработало неконвенционное проклятие. Я почуял его, как светлый — но эти люди не были взволнованы. Или они были готовы.

Мимо протащили два раскладных столика. Я замер перед Шеннейром; и поймал себя на мысли, что уже когда-то стоял перед человеком с этим лицом и тоже ждал ответы на все вопросы.

— Ритуалисты Северной коалиции проломили нашу границу. Неконвенционное заклятие. Северо-запад. Локализация рунного круга — Никветиве, — сияющее небо окутывало Шеннейра волшебным ореолом. Его магия полыхала настолько жестко и настолько ярко, что мне было больно смотреть. — Как вы и хотели, светлый магистр. Они напали первыми.

Вышли маги, вышли в круг, в рунный круг, и открыли колдовскую шкатулку. Неконвенционное оружие было выдано им заранее; они распаковали его, активировали, нацелили и подтвердили запуск в приграничном городе Ньен Никветиве, Жимолости.

Совершенное безумие.

— Для всего мира первыми напали — мы.

— Светлый магистр, — Шеннейр не слушая поманил меня ладонью. Я сделал несколько шагов и остановился. — Какое наказание предусмотрено для переступивших границу чужой страны?

— Человек, который ступил на чужую землю со враждой в сердце, должен быть уничтожен. Удар за удар, кровь за кровь, смерть за смерть и месть в утешение...

Шеннейр одобрительно протянул мне руку.

То, что я принял за столики, оказалось переносными алтарями. Первый выглядел гораздо современнее — сталь и стекло, вращающиеся рунные круги и сеть синих огоньков. Второй использовали давно и часто: почерневшее дерево со въевшимися пятнами, глубокими царапинами, прорезанной фигурой и частоколом острых лезвий в центре.

— Прошу, — почти дружелюбно пригласил магистр, и я околдованно сделал еще шаг. — У нас тоже есть оружие. Ньен давно пора поставить на место.

— Мы... мы будем сражаться?

— Мы — будем. А сейчас мы с вами сожжем этот обалдевший городишко.

Над доской вращались два блуждающих светящихся круга: они пересекались, но не совпадали, и одна из синих точек была почти в центре. Россыпь синих огней под стеклом напоминала созвездие. Или схему городов.

— Если мы применим неконвенционку, — я чувствовал себя пустотой; пустой маской, которая должна произносить нужные слова. Это чудовищно. Этого не происходит. — Аринди уже никогда не станут слушать!

— Аринди уже не стали слушать, — расположение мгновенно растворилось в яростной маске; но и та исчезла, оставив после себя насмешку. — Те люди с севера, они тоже шли под знаменем светлых идей? Светлым вредно получать волю и слишком много думать. Рейни, у вас была возможность. Развлеклись и хватит. Олвиш, я на связи, — он поправил наушник и щелкнул переключателем на первом алтаре. Замерцали синие индикаторы; темный магистр перешел ко второму алтарю и с нажимом провел ладонью по лезвиям. Кровь заполнила желоба, очертив уже виденный мною сигил, и полилась на траву. — Санкционировано. Отправляйте подарок получателю. Светлый магистр, с вашего морального одобрения.

И схватил меня за руку, заставляя совместить круги. Далеко на северо-западе, над горизонтом, вспыхнула зеленая искра.

Яркие незримые лучи пронзили воздух и землю, и людей. И все погасло. Все было тихо.

Переговорный браслет тихо звякнул, сообщая, что первые светлые группы благополучно прибыли на место. Шеннейр повернул браслет к себе, с интересом разглядывая смысловые глифы, и жестко посмотрел в упор:

— Я очень рассчитываю. Что возвращенные из изгнания светлые маги окажутся достойными гражданами и не позволят в себе усомниться. Что вы скажете, Кэрэа Рейни — ваши новые подчиненные будут хорошими и будут верно исполнять приказы и хорошо работать на благо своей — нашей общей любимой страны?

За темным взглядом не было ничего — только мрак и ни капли сомнений. Война? Шеннейр даже не хотел ее предотвращать.

Он ни минуты не верил в успех переговоров. Ему не нужен был этот успех. Ведь мир, заключенный светлыми, заставит Аринди измениться во исполнение договора и возвысит светлую гильдию. А война, наоборот, возвысит темных. Война возвысит темного магистра Шеннейра. Темный магистр Шеннейр теперь незаменим; он — лучшее, что у нас есть, он — единственная надежда. Темный магистр Шеннейр расправился бы с посольством сам, если бы этого не сделали маги-нэртэс.

Переговорный браслет хрустнул под его пальцами, впиваясь в руку острыми гранями. Я вздрогнул, приходя в себя, и, с трудом ворочая языком, проговорил:

— Они будут.

— Проводите светлого магистра, — Шеннейр кивнул своим, полностью теряя интерес к происходящему. Окружающие засуетились, сворачивая алтари, и я беспомощно смотрел в спину уходящему магистру. Меня никогда не страшило будущее. Кроме, может быть, того момента в далеком прошлом, когда я понял, что светлая гильдия проиграет.

— Погибнет столько людей...

Он не замедлил шаг и презрительно бросил через плечо:

— В Аринди люди уже гибнут. Или своих вам не жаль?

Путь до замка я не запомнил.

На большом информационном экране ярился представитель Северной коалиции, рассказывая, как темная низкая мразь из Аринди вместе со своими союзниками-нэртэс (в два раза больше красочных прилагательных) загубили несчастных глупых светлых, красу и гордость своей гильдии, которые всего лишь верили в исправление и попытались помочь.

— Тьму нельзя защищать. Протяни тьме руку — и она вцепится в нее и ударит.

Это так.

И теперь пойдут следом они, защитники и воины. Огненным вихрем пройдут по грязной земле, вырежут всех, кто держит оружие, повергнут врага в прах, и земля будет стонать под их поступью. Развлекательная программа восстановления справедливости била в самое сердце.

— Тьму нельзя прощать. К тьме нельзя быть снисходительным.

Это так.

Матиас бросился ко мне, стоило выйти из машины, и теперь стоял рядом, держась за край рукава. Я поморщился, готовясь отвернуться, но северянин резко замолчал, огненно уставившись, казалось, прямо на меня. Это был прекрасный взгляд.

— Мы знаем, что вы слышите нас, Аннер-Шэн. Пролитая кровь вернется вам сторицей. Вы уничтожили своих светлых, но всех не убьешь. Мы не остановимся и не посмотрим на потери. Пора выжечь гнойники с нашей земли. Это только начало. Мы отомстим.

Где вы были двенадцать лет назад, твари?

В своих покоях я сел на кровать, обхватив голову руками. Конечно же, моя страна мне важнее, чем любая другая.

В комнатах было темно и пусто. Матиас устроился прямо на полу, скрестив ноги.

— Хсаа'Р'Нэа запустили инкубатор прорыва Второго Лорда Уллррриш, — с удовольствием проурчал он из темноты. — Улриш и Тогтогшохх нельзя запускать одновременно. Они будут рвать друг у друга энергию и сцепятся.

Когда я закрывал глаза, то видел высотные здания в акварельной утренней дымке, оплывающие и тающие как сахарные фигурки под раскаленным сиянием.

Я видел лес, линии дорог, по которым тянулись колонны машин, беженцев, и вспыхнувшее над ними безжалостное небо. Убежище: темные залы, аварийное освещение, трехэтажные нары и сотни людей, и стальные двери, из-под которых льется зеленый свет...

Все мои старания были бесполезны. Все рушилось.

— Если инкубатор прорыва запущен, — я подгреб к себе одеяло и завернулся в него плотнее. С воздухообменом в волшебном замке творилось неладное: когда я вошел, было жарко, сейчас — слишком холодно. Приходилось долго собираться с мыслями, прежде чем произнести новое слово. — Прорыв уже не остановить?

Глаза заарна светились сами по себе: половинками белого круга.

— А выбора нет, человек. Если пробужденные инкубаторы не получат достаточно энергии, то начнут пожирать все вокруг. Начнут с Лордов, — он шумно втянул слюну. — Откусывать от Лордов по кусочку. От трепещущей мягкой плоти, которая прячется в прочной раковине... Ты думаешь, Лорды вкусные, человек, который рыба?

Может быть. Я закрыл лицо ладонями, но все равно видел зеленые огни, скользящие из окон по стенам. Война — там, где люди бессмысленно испытывают боль и умирают. Нет ничего более глупого. Более бесполезного.

— Первый Лорд спит. Он очень давно спит. Говорят, что Первый Лорд давно не умирал, он сильно разросся, он сильно ветвится и его корни повсюду. На поддержание его... тратится слишком много энергии. Поэтому он лег в спячку и проснется тогда, когда врата откроют настежь. Скоро внешним формам придется признать, как они налажали, и будить его. О, да, — Матиас мерзко захихикал. — Один инкубатор испорчен, Пятый Лорд не сожран, ваш мирок не сожран. Внешним формам придется держать ответ, чем они здесь занимались.

И не говори. Разгильдяйство на всех уровнях. Должно быть, мое плохое самочувствие объяснялось неконвенционным проклятием — должно же сказаться на человеке упавшее на голову неконвенционное проклятие? Или защитным амулетом, который не столь отличался от того, от чего должен был защищать.

Сейчас бы очень пригодился блокиратор. Погрузиться в темное море и отключиться от всего.

— Почему инкубатор Тогтогшох так называют?

— Потому что он делает так: "Тог-тог-тог-шоххх!" — тихонько зашипел заарн из темноты. — "Тог-тог-тог-шоххх!"

— У Заарнея есть особые инкубаторы Прорыва... Есть обычные. Если ты, Матиас, кровь от крови Лорда, то ты, должно быть, вырос в особом инкубаторе?

Его эмпатическое поле раздулось от гордости. Матиас выпрямился, клацнув зубами и, сдерживаясь, чтобы не лопнуть, веско ответил:

— Да.

— Инкубатор больше не работает?

Радость потускнела стремительно, пойдя гнилыми пятнами:

— Как только Лорды меня увидели, они сразу его закрыли.

Я внезапно подумал о том, что у меня еще оставалась таблетка блокиратора? Или нет? Я отчетливо помнил черную большую ампулу, как держал ее в руках, и даже с закрытыми глазами видел маслянистый блеск. Блокиратор мне бы не помешал. Несколько часов в пустоте...

В ящике стола таблеток не оказалось. Я перерыл все покои, и, не найдя ничего, перерыл снова. Неужели я потратил последнюю? Воспоминания полностью пропали из головы. Нет, она должна была остаться. Или ее забрали при переезде? Или поискать получше? Вызов, пришедший на почти переломленный переговорный браслет, вызвал только раздражение, но не ответить я не мог — темные устанавливали связь с убежищами.

Пункт связи был оборудован прямо в замке гильдии: его старались сделать самым передовым в стране, и так старались, что не успели доделать. Половина круглого зала была черна: пустые стены, голый пол, торчащие гнезда для проводов. На другой половине висели передающие экраны: серебряные, начищенные, покрытые гравировкой. Над панелями колдовали тихие и незаметные маги из технической поддержки, чье призвание состояло в пользе и незаметности. Гвендолин с Нэттэйджем в стороне вели разговоры, приличествующие высшим. Нэттэйдж то и дело запрокидывал голову и прикладывал к носу салфетку.

— Если Миль повредил мне сосуды, — его голос звучал чуть гнусаво. — Будет оплачивать медицинское восстановление.

Гвендолин посмотрела на него с удивлением.

— Миль еще ни разу не оплачивал ничье лечение, — деликатно предупредила она.

Подозреваю, что Миль считал, что жертвы должны кланяться ему в ноги уже за то, что им требуется лечение, а не гроб. Отношения, что иерархические, что товарно-денежные, держались у темных едва-едва.

— А вы, светлый магистр? — оживленно обернулся Нэттэйдж. — Как ваше здоровье? По вам же попало неконвенционное заклятие... ведь так?

Я пожал плечами. Меня защищает сила моей светлости — это ведь сразу же ясно.

Связь устанавливалась долго. Связь работает тем хуже, чем больше в воздухе темной магии, чем больше боевых проклятий и чем шире распахнуты межмировые врата.

— Любое использование темной магии приближает триумф Заарнея.

Это была расхожая всем известная фраза, но Нэттэйдж отреагировал на нее как на обвинение:

— То есть это что же получается. Сотни и тысячи поколений темную магию использовали, сотни и тысячи поколений гнали наш мир к гибели, наши предки сделали все, чтобы в мире было без темной магии не выжить, создали такое общество, в котором нормально жить только темным, а виноваты мы?!

Порой мне становилось интересно, как темные справляются с тем чувством вины, что идет рука об руку вместе с принятием темной инициации. Знаете, все эти "мы — маленькие камешки в башне, в башне врага". Они ее отрицают — или не чувствуют?

— То есть не вы стали темным, а вас таким сделало общество? — уточнил я. — Нож к горлу приставляло. И каким же образом общество сформировало, скажем, темного мага Миля?

— Не копайтесь в мелочах, — с досадой велел высший, вновь запрокидывая голову. — Это возможная погрешность. Некоторые люди природно сволочи.

Один из техников отодвинул кресло, приглашая меня сесть, и застыл рядом, готовый помочь, если я запутаюсь в двух кнопках. Нэттэйдж остановился за спиной; его эмпатическое поле все еще рябило, словно не в силах успокоиться:

— Темные, светлые — что за пустой вздор. Будьте как все. Хватит пытаться выделиться. Светлая идеология в реальном мире нежизнеспособна...

Я поднял наушники и не стал оглядываться. Некоторые ищут во Тьме свободу, но реальной свободы вне отведенного загона и масок во Тьме нет ни капли.

— Не в укор вам, Нэттэйдж. Но даже темный магистр Шеннейр позволяет светлым оставаться светлыми.

— Я скажу вам своей свободной волей, Тсо Кэрэа Рейни, один раз, — после короткого молчания сказал он. — Таким людям, как Шеннейр, очень выгодны такие люди, как светлые. Он выдаст вам разноцветные клейма, и вы будете очень рады — хотя бы этой милости.

Экран включился.

Убежища отзывались одно за другим. Спокойные лица, люди, заранее согласные со всем, что я скажу или могу сказать. Переговоры? Они были недостойны вас слышать, светлый магистр, они были недостойны вас даже видеть! Война? Все в прядке, наш магистр. Мы готовы сражаться за Аринди. Если посмотреть правде в глаза, я приволок психически нездоровых людей в страну, где вот-вот начнется бойня.

Уже. Уже началась. Убежище Астры не отвечало; но это не удивительно, Астра находилась на западе, в самой зоне помех. И на острие удара. Потому что наши добрые соседи из Ньен подсказали, еще как подсказали, что Астра открывает дорогу на столицу Полынь, а оттуда — куда угодно.

— Если северные возьмут Астру...

— Светлый магистр, — Гвендолин протянула руку, словно собираясь положить ее мне на плечо, но вместо этого постучала по спинке кресла. — Они не возьмут Астру.

Потому что Шеннейр завалит границу трупами. Если повезет, то чужими. Но Северные не дураки и давно должны были вызвать подмогу. Они, быть может, затем так долго под границами и стояли — стягивали силы, проводили на своем севере и присоединенных территориях мобилизацию.

Когда убежище Астры наконец ответило, я выдохнул. Гравировка на экранах добавляла помех, но именно эти крошечные щербинки и ловили изображение, мутное и плохо различимое. Именно потому я даже не сразу разобрал, что здесь не так.

— Кайя выполняет ваше задание, — не прервав сухой доклад ни на миг, только в конце добавил совершенно не тот светлый, которого я ожидал увидеть.

— Позови его сюда, — я подождал, дожидаясь реакции, и с нехорошим предчувствием повысил голос: — Кайя в убежище?

— Нет.

— Я не приказывал ему покидать убежище!

На пустом лице проявилось непонимание. Кажется, маг не мог взять в толк, в чем его вина и отчего магистр так расстроен:

— Все, что мы делаем, мы выполняем по вашему слову.

Я сдвинул руку вне экранного обзора и стиснул кулак, и раздельно повторил:

— Где Кайя?

— Там, где он должен быть.

На серую пелену помех я посмотрел как на личного врага. Потрясающе. Теперь мне известно, что это за невыносимое ощущение — когда твой подчиненный мнит себя самым умным. Я уже был готов требовать ответа с темных, упустивших вверенного светлого — они ценный груз также охраняют, преступников также конвоируют? — но зацепился взглядом за переговорный браслет. Пересекшая его трещина не внушала ни малейшего оптимизма, но мерцающий символ соединения сообщал, что сигнал идет.

Знаку установившейся связи я не поверил, слушая бесполезный оглушительный треск, пока через чудовищные помехи не пробился слабый голос.

Больше всего мне хотелось заорать, что за хрень тут происходит и зачем. Но это было бессмысленно: если Кайя сделал то, что сделал, он объяснит сам, но вряд ли вернется обратно.

— Убежище Ива, — быстро произнес Кайя. Его голос звучал живее, чем за все время с нашей встречи. — Пять тысяч четыреста пять человек. Здесь почти нет охраны. Мы слышим взрывы.

— Переговоры провалились. Коалиция напала, — я быстро скосил глаза на карту и мысленно выругался. Маленький город Ива торчал прямо у границы. Им всего чуть не хватило, чтобы не попасть в зону поражения.

— Я знаю. Они ломают двери убежища. Мы готовы сопротивляться до последней капли крови. Если вы прикажете.

Скрежет в наушнике перешел в грохот, почти перекрывший последние слова. Я глубоко вздохнул и сказал:

— Сдавайтесь.

— Сда... — в ровном голосе появилась запинка. И, наконец-то — эмоции.

— Сложите оружие. Они садят проклятиями массового поражения по жилым землям. Приветствуйте как освободителей от тирании Ужасной Тьмы. Плачьте и рассказывайте, как вы им рады. Наплетите что-нибудь, Кайя, вы же светлый. Они вырежут всех при намеке на сопротивление. Сохраните людей. Мы вас освободим, но нам нужно, чтобы было, кого освобождать. Я приказываю...

Связь прервалась.

Я еще пытался менять настройки, вслушиваясь в однообразный шум, а потом снял наушники.

— А вы у нас, оказывается, предатель и пораженец, — чуть ли не пропел Нэттэйдж. — Вот в Ньен вас бы поставили у стеночки...

— Предательство — это гробить гражданских впустую. А это называется "военная хитрость", — я резко встал, вслушиваясь в их эмоции и, не до конца веря сам себе, спросил: — Почему вы...

Жители Ивы могли героически сопротивляться. До последней капли крови. Где-то полчаса. Что могут против обученных бойцов мирные граждане, которые в жизни оружие не держали — умереть? Зачем нам мертвые мирные граждане? Северные зачистят убежище и без напряга пойдут дальше. Для заложников хотя бы есть шанс. Но до чего же отвратное чувство — постоянно не улавливать общей картины.

— Шеннейр.

— ...почему Шеннейр бросил город? Где наши отряды?!

Темные маги переглянулись; а потом Гвендолин плавно повела длинными рукавами, заговорив мягко, словно с ребенком:

— Война идет на нашей территории. Мы не можем бить неконвенционным оружием по нашей территории. Мы не успеваем закрыть всю границу. Нас мало. Мы не можем класть ценные жизни впустую, прикрывая крошечный город, когда под ударом третья столица Астра.

"Сколько человек на Побережье, а сколько на Островах?.."

— Светлый магистр. Вам не стоит об этом беспокоиться. Ваш светлый, Кайя — насколько я читала его личное дело — ему сидеть в плену не привыкать.

Усталость нахлынула внезапно. Высшие стояли напротив, объединенные даже большим, чем внутренней общностью. И, даже когда я стоял, мне приходилось смотреть на них снизу вверх.

— Так значит, ваш новый подручный нарушает ваши приказы. Действует без вашего позволения, — глаза Нэттэйджа маслянисто блестели. Я обошел его по кругу, пробираясь к выходу; высший поворачивался вслед за мной: — Я слышал, что от наказаний в светлой гильдии люди испытывают страшные мучения. Можно посмотреть?

Я захлопнул дверь.

Тени следовали за мной по пятам; их голодные глаза смотрели из дверных проемов, из черных коридоров. Они молчали, они всегда молчали, но я слышал, как длинные когти царапают стены.

"Нет ни малейшей доблести в том, чтобы вылавливать из воды раздувшиеся тела утонувших во время урагана".

"Нет ни малейшего интереса в том, чтобы разбирать завалы и хоронить обугленные кости".

"Люди неблагодарны, и нет ничего веселого в том, чтобы их спасать".

"Вот поэтому темного магистра Шеннейра не было на Маро Раэту".

Я зажмурился и сдавил виски. Прошлое не имеет значения, как и темный магистр Шеннейр. Я светлый, и у меня свой долг и своя ответственность.

Я знал, что никаких таблеток в моих покоях нет, но все равно перерыл комнаты во второй раз. Вещи, как назло, валились из рук. Мне бы очень пригодился блокиратор. Мне бы сразу стало лучше. К кому мне обратиться? Лоэрин в изолированном блоке, Миль...

Миль был на минус третьем уровне, и я чуял это, как будто в голове вращалась стрелка компаса. На минус третьем уровне располагались мастерские архитекторов печатей, но вряд ли кто-то из них протестовал, чтобы Миль пришел и занял любую.

Посреди пустого зала стояла деревянная рама с натянутыми на нее нитями. Мастер проклятий ходил вокруг и поправлял узор.

— Чего вам надобно, магистр? — спросил он, не отвлекаясь от дела. Я приблизился, стараясь не наступать на разбросанные по полу клубки.

— Есть ли у вас подходящее зелье... — заклинатель даже не стал отвлекаться от своего занятия, и я без околичностей сказал: — Блокиратор. Мне он нужен.

— А мне нет.

— Тогда отдайте. Вы выдали мне первую дозу, когда я только прибыл в Аринди...

— Не продолжайте. Шеннейр выгреб все подчистую, теперь он ваш лучший друг. И учтите, Рейни, я достал это из запасов Мэвера, и все таблетки давно просрочены.

Ответы неприятно походили на увертки, но Шеннейр в самом деле мог так поступить. Я попробовал зайти с другой стороны:

— А если смешать препараты...

Если создать достаточно взрывную смесь, то она может перебить эту тоску. Делал же Миль для меня снотворное, когда оно еще действовало...

— В основе блокиратора и стимуляторов — одно активное вещество. Именно оно воздействует на мозг, именно на него подсаживаются. Только в блокираторе концентрация его выше в сотни раз, так что мозгу приходится блокировать эмпатию, чтобы не перегореть... У меня есть десятипроцентный раствор, но вам я его не дам.

Удовольствие, прозвучавшее в отказе, было совершенно неподобающим. Я вцепился пальцами в плечи, не в состоянии понять, холодно в комнате или жарко; заклинатель сощурился, вглядываясь в тусклом свете, и с радостным изумлением воскликнул:

— Светлый магистр, у вас что, ломка?

Я поморщился. Такой итог был предсказуем, и блокиратор действует на мозг слишком хорошо и быстро, чтобы обойтись без последствий, но это вовсе не ломка. Я немного чаще пользовался всеми этими нейропрепаратами, чем нужно, но если получить еще немного следующего, мне сразу станет легче...

— Светлый магистр! Куда катится мир? А ваша гильдия-то знает, что вы без химии уже не обходитесь?

— Вам ли упрекать?

— Я на роль светоча всей Аринди не претендую, — Миль взял следующий клубок и напоказ отвернулся, привязывая кончик нити к вбитому в раму штырю. Я обошел мага по кругу, стараясь оказаться лицом к лицу, несмотря на попытки увернуться, и напомнил:

— Я ваш магистр, Миль.

Он возвел глаза к потолку:

— Мой магистр желает разрушить себя. Как мне поступить: потворствовать ему или противостоять, рискуя обрушить на себя его гнев? Я рискну, но не допущу, чтобы он нанес вред своему драгоценному здоровью, — Миль крутанул рамку вокруг своей оси, оценивая работу, и шагнул ко мне, с удовольствием выдохнув прямо в лицо: — Рейни, вы же тоже любите благодетельствовать людей без спроса.

Я попятился, отступая от каждого его шага — Миль надвигался неумолимо — и безнадежно прошептал:

— Мне плохо.

Монстр, когтями рвущий голову изнутри, не оставлял мыслей.

— Какая мне разница? — изумился темный. — Медблок дальше по коридору.

— Миль!

— Сейчас вы будете умолять, а потом вы будете жалеть. Не благодарите, Рейни, — он буквально вытолкнул меня в коридор, и дверь захлопнулась прямо перед носом, слившись со стеной. Я врезал по ней кулаком, проклиная волшебный замок, и сполз на пол, сжимая голову руками.

Унизительно. И я готов выпрашивать милости у темных?

На бесконечно ясное мгновение я понял, что готов. Хоть в ногах и у них валяться, только бы... и сжал голову еще сильнее.

Со мной не обращаются как со светлым магистром, потому что я не веду себя как светлый магистр. Светлый магистр должен быть стойким. Светлый магистр должен быть идеален. Светлый магистр должен...

Дойти наконец до нормальных медиков, потому что что-то со мной явно не в порядке?

Это все уже было. Но в итоге я остался один на один с Вихрем, а Вихрь умолять было бесполезно, и потому я, следуя всем заветам темного магистра Шеннейра, преодолел это. И все закончилось хорошо. У светлого магистра все всегда заканчивается хорошо.

И вот до чего я докатился теперь. Неужели я и вправду решил, что для меня все закончилось? Что я просто выкину из головы весь замысел и обойдусь без жертв? Раз страна, что когда-то была моим домом, приняла меня обратно, раз люди, которые были моими врагами, меня не трогают — на остальное можно закрыть глаза. Я слишком сильно мечтал об этом... Все, что происходит — справедливое наказание за мое слабоволие.

Светлые магистры не сидят под дверью мастерской темного мага, отказавшегося в очередной раз выдать таблетки, убивающие мозг. Некоторое время я разглядывал противоположную стену; в стене не было совершенно ничего интересного. Потом встал.

— Матиас, — бесшумное появление отразил только отблеск эмпатического поля. Зашелестели страницы блокнота, и я вслепую бросил в черноту: — Для начала обеспечь мне встречу с Лоэрином. Я обещал ему покровительство, и меня очень волнует его состояние. И обеспечь мне встречу с Норманом.

Где-то далеко огромное колесо, уже успевшее заржаветь от бездействия, со скрежетом сдвинулось на одно деление, вновь начиная отсчет.

Тени одобрительно улыбались. Я всегда знал, что должен делать.

* * *

...Солнце заполняет весь мир: солнце на воде, на мостовой, на пристани и в лодках, солнце в людях. Я на Побережье впервые, только на этот летний сезон, но кажется — много лет. В светлой гильдии — без малого год...

"Сегодня в два часа пополудни Северная коалиция без предупреждения напала на Аринди".

Экстренное сообщение для Побережья записывали и передавали на городские площади невероятно сложные печати-линзы. Жаль, что по всей стране так сделать не получалось, и там от имени гильдии говорили мои представители. Светлые — повторяли слово в слово.

...Я закрываю глаза и слушаю эмоции — и тону в лучах солнца. Если люди счастливы, то мы счастливы. В этом наша главная роль — делать мир лучше. Бесконечное, беззаботное лето. Оно не повторится.

Я словно плыл в вязком киселе; и слова, только вылетая из рта, превращались в такой же кисель, и говорить было физически трудно. Венец Та-Рэнэри будто стал вдвое тяжелее, пригибая к земле. Мы будем защищаться. Мы защитим нашу страну. Мы не простим нападения. Мы правы — а что еще можно сказать?

Память обрывиста и лжива: кроме моей гильдии в ней ничего нет. И мне бы хотелось, чтобы так длилось вечно.

В комнате для встреч темно и тусклый белый свет.

Между мной и Лоэрином выставили защитный барьер. Я мог коснуться Лоэрина, а тот не мог напасть. На всякий случай рядом дежурила охрана, удерживая на лице выражение профессионального хладнокровия и умеренного зверства. Лоэрин выглядел задерганным и больным; мялся, ежился, то и дело зыркая на охранников, выдергивал нитки из одежды, напоминающей больничную пижаму, поправлял наручники. Его пальцы ни на миг не оставались без движения: дар творца требовал творить, но Лоэрину не давали не только острые предметы, но и любой материал для творения. Даже кормили под наблюдением из деревянной посуды, забирая обратно сразу после еды. Настоящий мастер способен превратить в оружие любую вещь.

— Вы вытащите меня отсюда? — во всем виде нейтрала причудливо переплетались мольба, страх и та избалованная требовательность, что отличает человека, всегда получающего желаемое. — Вы вытащите меня! Я лучший артефактор Аринди, я не могу тратить свой талант в пустоту! Мне скучно, я не могу сидеть без дела, а мне не дали ничего, даже листа бумаги! Я скоро на стены начну бросаться!

— Стены мягкие, — подал голос охранник. — Пусть бросается.

— Тюремщики! — огрызнулся Лоэрин. — Я не преступник, не сумасшедший и не подопытный объект, чтобы держать меня в клетке! Они наблюдают за мной, изучают, берут анализы... сегодня снова брали кровь, вот, видите, какой след остался? Рейни, вы взяли меня под покровительство и обязаны защищать. Это невыносимо!

— А каково было тем, кто попадал к вам?

— Причем здесь это?

Со стороны, должно быть, Лоэрин выглядел как типичный островитянин: те же мягкие черты лица, совсем не опасный в этой пижаме. Мне, как сородичу, он таковым не казался; охрана, скорее всего, его недооценивала. На материке я порой сталкивался с тем, что люди считают островитян безголовыми и бестолковыми, но безобидными существами. И пусть считают так дальше; и никогда не встретятся ни с кем вроде Лоэрина.

— Вы убили человека, — напомнил я только для того, чтобы Лоэрин в своих фантазиях не уходил слишком далеко. Тот скуксился, прошептав, судя по движению губ, "чем этот человек такой особенный", но вслух ответил:

— Я был не в себе.

Все же союз Лоэрина и темных был предрешен. В случае Лоэрина "выгнали даже из темной гильдии" приобретало оттенок уважения.

— Вы точно ничего не помните о том, что случилось? Неужели вам никогда не приходило в голову, что в этом человеке что-то не так?

Уже готовый отрицать, маг попытался всплеснуть скованными руками, путано забормотав:

— Люди состоят из стольких деталей... эти колеса, шестеренки... все шевелится, движется, но не так, можно лучше!

Пожалуй, лучше бы и дальше молчал. Те ужасные исследования, на которые жаловался Лоэрин, ничего плохого в себе не несли — и, право слово, их было не больше, чем у больного в больнице. В одержимость темные поверили, но медики разводили руками: анализы не показывали изменений, и тонкое влияние Заарнея нашим средствам было неподвластно.

Не так было страшно для темной гильдии, что Лоэрин убийца (эти маленькие причуды гениев!). Может быть, тот помощник сам виноват, что попался под руку. Плохо то, что Лоэрин свои порывы не контролирует. Но он — ценнейший специалист, и его будут беречь.

— Вы здесь для собственной безопасности. Мы пытаемся разобраться, что с вами и как это исправить. И мне нужен ключ от Лонгарда — забрать артефакты для моих светлых, отданные вам на хранение.

Я бы попросил новый переговорный браслет, но мне уже выдали новый, из старых запасов. Когда я спросил, надежен ли он, мне подтвердили, что да — его сняли с руки убитого светлыми высшего, а на браслете ни царапинки.

Лоэрин явно планировал отказаться, полагая шантажировать нас этим, и пришлось напомнить:

— У вас интересный талант и связь с теми, кто желает погубить наш мир, Лоэрин. Вы же прекрасно понимаете, что вас еще не изучали как следует.

Это он понимал.

Я пододвинул ему лист чистой бумаги; творец артефактов схватил его как изголодавшийся человек — краюшку хлеба. Бледные пальцы зашевелились как белые черви, сгибая бумагу, и уже через два удара сердца Лоэрин придвинул мне аккуратного журавлика. И попросил, не поднимая глаз:

— Только не обижайте мой замок.

За непрозрачным с нашей стороны стеклом Иллерни триумфально вскинул руки и потряс ими в воздухе, транслируя мне одобрение. Темные уже предвкушали, как перероют Лонгард сверху донизу и выгребут все артефакты — по законам военного времени, все для страны. Практически уверен, что далеко не все светлое дойдёт до светлых. Но срывать злость на здании — для этого я недостаточно выжил из ума.

О судьбе людей, попавших в Лонгард, среди наших ходили только слухи. Уже потом, в плену у темных, я видел тела.

Я накрыл ладони артефактора своими и тепло пообещал:

— Вы покинете это место. Я вытащу из вас тот крючок, на котором вас держит Заарней.

Даже ранним утром было невыносимо душно. Над южной кромкой неба громоздились облачные башни; под ними было черным-черно и сверкали зеленые молнии. Тайфун Лилумо, "Молниеполный", потрепал Острова и вышел к материку.

В городе уже подняли тревожные флаги. Тайфун топтался на пороге, пока не решаясь пересечь границу, очерченную волноломными башнями.

Со вчерашнего дня ощутимо трясло два или три раза, однако инфоотдел фиксировал практически постоянные мелкие толчки. Некоторые мерцающие источники проснулись вне своего цикла, и по ночам на холмах горели блуждающие огни. Побережье давно не знало крупных катастроф: только архивы колонизации, темные и запутанные, сохранили упоминания о страшных землетрясениях — об алом небе и скалах, падающих в море.

На городском пляже береговая охрана выгоняла из моря подростков-полукровок, решивших попрыгать на больших волнах. Побережье все еще жило как в мирное время.

Я должен был быть не здесь, где все так спокойно.

— Сидите дома, — грубо приказал Шеннейр, не слушая ни единого слова. Я был полезным инструментом, который следовало использовать; но только тогда, когда темный магистр посчитает нужным.

По краю восприятия скользнул золотой отблеск. Матиас развел руки, растягивая между ними золотую сетку и неотрывно глядя на тучу, и я равнодушно отвернулся. Какой же светлый хоть раз в жизни не пытался остановить ураган? Хотя это работа не для мечтателей-одиночек. Неправильно разрушенная петля погодного проклятия способна перекрутить погоду на весь будущий сезон.

Мой магистр мог бы выступить против урагана. Стихия боялась Ишенгу.

Очень многие вещи боялись Ишенгу.

Из тучи в море опустился хобот водяного вихря и, подрагивая и изгибаясь, помчался к волновым башням, свернув за миг до столкновения. Матиас подпрыгнул и шарахнулся в сторону, очевидно, приняв его за живое существо.

Я сделал вид, что ничего не заметил.

Журавлика я отдал Иллерни. В Лонгард меня не отпускали — как я понял, темные склонялись к мысли не выпускать меня с побережья вовсе. Может быть, боялись, что я махну на север спасать город Иву и своих. Не буду лгать, что я не думал об этом: но любой мой ход поставит жителей Ивы под угрозу. Переместить одновременно всех я не смогу, исчезновение нескольких пленников взбесит северных, и даже если освободить убежище — оно далеко за спинами передовых отрядов. Отряды развернутся и подавят бунт. Надо мыслить здраво.

Мыслить здраво никогда не было приятно.

— Иллерни, — отвлек я эмиссара внутренней службы от алчного разглядывания ключа к сокровищнице. А ведь роясь по замку, темные наверняка наткнутся на запасы блокиратора... Нет. Миль говорил здравые вещи. Но у меня нет зависимости от блокиратора. Я ни разу не вспомнил о блокираторе с нашего разговора... о, Тьма. — У меня к вам небольшая просьба. Раз уже сейчас все маги в одной гильдии, то светлые должны научиться взаимодействовать с темными. Но у одной из моих волшебниц встреча не задалась. Я прошу вас помочь ей адаптироваться. Выразите сожаление поведением Бретта, покажите человечное лицо гильдии... не мне вас учить. Она островная полукровка, у вас, насколько я вижу, тоже островная кровь, а ниэтте доверяют друг другу.

— Мы мирный народ, — с энтузиазмом отозвался маг, показывая, что задание втереться в доверие к светлым он не забыл. У кого что, а у Иллерни не задалась встреча со светлым магом Бринвен, так что он жаждал хоть какой-то компенсации. Повесить Иллику на шею Иллерни не решит проблему Иллики с Иллерни, но зато решит ее проблемы со всеми остальными.

Иллика стояла у входа в зал с новостным экраном, осторожно заглядывая внутрь. Из-за раннего утра внутри было почти пусто: только рядом с экраном возилась ночная техническая смена, пытаясь настроить антенну так, чтобы поймать сигнал из Загорья. Внутренняя служба, насколько я знал, занималась тем же, с одинаковым результатом. Вердикт Загорья о произошедшем занимал умы, и, хоть я мог предсказать их слова с достоверной точностью, все равно беспокоился, что слово несомой ими истины оказалось слишком тяжело и сломало передатчик.

От переключения настроек изображение рябило, но суть его угадывалась легко. По связи вновь выступала коалиция. По сравнению с Северной коалицией, загорцы были даже симпатичны. Северные были просты, приземленны и отвратительно рациональны.

Иллика вздрогнула и быстро обернулась, почуяв меня:

— Как они могут? — надтреснутым шепотом спросила она.

Ее глаза были красными, с чернотой под ними. Но, когда она смотрела на меня, там разгоралось нечто — нечто глубоко темное.

— Как могут люди, которые заманили нашего магистра в ловушку и ударили в спину, притворяться светлыми? Как они смеют? Только темные способны на такую подлость!

Техники отвлеклись от экрана. Иллерни согласно гмыкнул и сделал пометку в материализовавшемся у него в руках блокноте.

— Они называют нас преступниками, когда сами преступили нашу границу. Они обвиняют нас в том, что мечтают совершать сами. Они видят в нас Тьму, но это — отражение тьмы в их собственных глазах! — Иллика сжимала кулаки; Иллика прикусила губу так, что, казалось, сейчас пойдет кровь; и ее слабая искра разгоралась все ярче и ярче, выходя за пределы тела и царапая острыми шипами стены. Скрип карандаша о бумагу превратился в сплошной шум. Я положил руку на хрупкое плечо, ощущая, как волшебницу трясет от неразбавленной злобы; и в ее глазах больше не было затаенной жертвенной покорности: — Вы хотели мира даже для таких низких существ, потому что вы слишком добры и чисты. Они использовали это. И они за это поплатятся. Они напали на нашего светлого магистра!

— Иллика, у меня для тебя задание, — сказал я в наступившей тишине, и покосился на Иллерни: — Принимайте в команду.

— У нас хорошие условия и приличный коллектив, — бодро откликнулся тот. — Только все, что вы сейчас сказали, леди Иллика, надо рассказать обычным находящимся в плену незнания людям.

Волшебница обессиленно кивнула. Я обратился к эмпатической связи, делясь теплом светлой искры, и сделал должную пометку для всех эмиссаров внутренней службы разом:

— Но в будущей перспективе весь народ обвинять нельзя, — в северную коалицию у нас уже входит полматерика; полматерика не согласятся, что они по чьему-то разумению плохие, и, если мы не планируем уничтожить намного превосходящее количество людей поголовно, требуется искать обходные пути. Я пощелкал пальцами: — Здесь должно быть еще что-то... Что есть на Севере?.. Да. Они сами были обмануты. Их дергает за ниточки стоящая позади ужасная темная гильдия Илькен.

— Об Илькен ничего не слышно уже почти полвека, — аккуратно предупредил разом отвлекшийся от записей Иллерни.

— Они ушли в тень. Тайное правительство. Вы же знаете, как это бывает. Мировое закулисье, сильные мира сего, терзаемые... разными пороками, столь мерзкими...

— Светлые их пороки даже представить не могут, — вклинился темный маг, покусывая кончик карандаша. — А вот мы — можем.

— Как вы быстро их раскрыли, магистр, — восхищенно сказала приходящая в себя Иллика. Ее восхищение преследовало меня даже тогда, когда я оставил инициативную группу отдела по связям с общественностью под надзором Матиаса. Преклонение больше, чем перед тайным правительством и мировым закулисьем. Естественно, раскрыл, Иллика. Ужасная темная гильдия Илькен сама себя не придумает.

Ближайший вход в подземелья Нормана выглядел как дверь в одном из холмов. Владения Лорда постепенно расползались под страной. Заарны в песочных узорчатых балахонах копошились рядом, квелые и заторможенные, еще не отошедшие от зимней спячки. Брать их сейчас можно было голыми руками, но мое сопровождение не расслаблялось. Я видел в этом несомненный признак людей, натренированных зачисткой врат. Маги Эршенгаля отличались от остальных.

Подспудно я надеялся встретить здесь Тхиа. Мы не виделись уже давно: Тхиа, как заслуженный специалист по людям, пригодился бы на Побережье, но от него не было ни слуху ни духу. Я устал быть среди темных: поговорить с кем-то знакомым и нормальным было бы очень хорошо. Сложно себе простить, что, пока я путешествовал, он мог состариться и умереть. Тхиа прожил приличный срок, больше семи лет. Надеюсь, он просто впал в спячку вместе со всеми.

Среди непропорциональных изломанных фигур, полностью укутанных в ткань, мелькнула невысокая заарнка с круглым открытым лицом, и я поспешно окликнул:

— Фаррен!

Она не обернулась. И даже когда я догнал ее и развернул к себе, то в малиновых глазах не появилось ни капли узнавания — и мне показалось, что если долго смотреть в пустоту, то увижу там управляющего своими подчиненными Нормана.

Может быть, все заарнки выглядят как Фаррен. С учетом заарнских инкубаторов деление на мужчин и женщин для заарнов не имело смысла; подозреваю, Лорды тупо скопировали жителей чужого мира. Ради мимикрии, для повышения адаптации к местным условиям. Или, к чему я склонялся все больше — на родине заарны поедали себе подобных и, чтобы в чужом мире детишки не подохли с голоду, Лорды заботливо перевели их на новый рацион. Сделали похожими на людей.

Я не стал больше ей мешать, извинившись, и заарнка так же безразлично продолжила путь, влившись в компанию сородичей, движущихся по понятной только им траектории. У той, кто не была Фаррен, все еще оставались узорчатый шарф и вязаные варежки.

На сей раз поездка на подземном монорельсе длилась так долго, что я устал стоять на ногах. Движение почти не чувствовалось — только иногда волос касался сквозняк.

Тишина подземелий ласкала слух. Как будто из цеха, где бьют в медные кастрюли, сваривают железо, шкрябают наждаком по стеклу и истошно орут, я шагнул в пустоту. Под ногами был твердый камень, вокруг — безбрежный прохладный мрак, где звучало только эхо моих шагов, и это мне нравилось.

А в первые мгновения я чуть не расплакался от счастья. Человек порой не понимает, в каком жил кошмаре, пока не вырвется оттуда.

Вдалеке блеснул свет, и я пошел по направлению к нему, неохотно подавив желание еще хотя бы немного поблуждать во мраке без цели. Людям требуется цель. Цели требуются люди, которые будут кормить ее своими жизнями.

На полу, в световом круге, стояла кушетка. С плоской подушкой; в ногах лежало аккуратно сложенное покрывало. Рядом с кушеткой стояла тумбочка с выемкой по размеру человеческой руки. Записка с крупными печатными буквами — так пишут только обучившиеся грамоте дети — сообщала "При пожелании бесед кнопка нажимать".

Все-таки Норман был поразительным монстром.

Я сел на кушетку и растерянно оглянулся. То пожелание я высказал в шутку, и ни один нормальный человек ему бы не последовал. Есть официальные правила, долженствование и статус.

Свет, Тьма. Безумные и бессмысленные вещи. Я просто человек, и я безумно устал.

Когда я открыл глаза, вокруг все так же была тьма. Это дезориентировало: где я и что здесь делаю, я вспомнил только тогда, когда спустил ноги на пол, и на полу зажегся фиолетовый круг. На то, чтобы прийти в себя и нажать на кнопку на тумбочке, потребовалось еще немного времени. Я чувствовал себя неожиданно хорошо, и мысли, впервые за много дней, были ясными. Почему у меня нет собственного подземелья? Хотя у меня много чего нет среди вещей, что приносят счастье.

Под ноги вновь легла светящаяся дорожка; когда я уходил, круг с кушеткой погас, зато впереди зажегся новый.

Я не мог сказать, что Норман пришел откуда-то. Просто кусок пространства в эмпатическом восприятии наполнился холодом, и вверх взмыли ледяные щиты. Потом из темноты проступил сам Норман.

Я не мог избавиться от мысли, что он все время стоял где-то здесь, отключенный от направляющего разума, а теперь Лорд вновь взял свою оболочку под контроль. Впрочем, у внешней формы вряд ли были трудности с тем, чтобы прятаться в темноте.

— Надеюсь, это не кажется вам неподобающим поведением, — я склонил голову в приветствии и с извинением махнул рукой в сторону исчезнувшей во мраке кушетки.

— Сон — базовая потребность. Люди относятся к нему легкомысленно, — в голосе Нормана внезапно прорезалось осуждение. Удивительно, на какой теме я сошелся с заарнским Лордом.

— А ваши рабочие и солдаты тоже спят по три четверти суток?

Хотел бы я быть заарном.

— Либо рабочие и солдаты изнашиваются быстро, — вновь с отчетливой долей цинизма ответил Лорд. В этот раз истинная форма отсыпала своей аватаре эмоций полной ложкой.

Впрочем, ложка была чайной. Я устроился в кресле и сообщил:

— Врата скоро откроются. Заарней торопится.

Ответ последовал незамедлительно:

— Это Ирвин — относительно молодой Лорд, и ему еще интересно с вами возиться. Нэа желает поскорее с вами расправиться и уйти на новый перезапуск. Этот день не наш, но мы свое доберем.

В некотором роде встреча наших миров была предрешена. Не знаю, что было раньше и какими были прежние миры-жертвы; в этот раз мир-паразит, охочий до дармовой энергии, налетел на таких же любителей халявы. Темной магии у нас не испугались. Ей обрадовались.

Может быть, люди, начертив первую печать, определили свое будущее. Превалирующее — опережающее — развитие разума перед физической силой, тяга к искусству, чуткость к красоте, очарование логики и гармония цифр и линий. Сейчас темные гильдии логично и разумно мечтали потырить у Заарнея следом за порталами технологию врат и тоже качать энергию из других миров. Но люди по сравнению с Лордами здесь были зелеными новичками.

— Что будет, если мы убьем одного Лорда?

— Энергия, которая раньше распределялась на четырех Лордов, будет распределяться на трех.

— То есть чем больше Лордов мы убиваем, тем сильнее становятся остальные? И в итоге останется один бессмертный всемогущий монстр?

Очень удобно для Лордов. Хорошо, что прежде чем действовать, я догадался спросить.

— Наверху война, — сообщил я.

Полное отсутствие выражения на лице собеседника сбивало с толку еще больше, чем невыразительный голос:

— Они двигаются вглубь. Насколько я понимаю замысел магистра Шеннейра, мы будем заманивать их дальше, окружать и уничтожать. Тогда я появлюсь.

И свидетелей явления заарнского Лорда на человеческой территории не останется. Вот в чем я не сомневался — Шеннейр давно обсудил с Норманом план защиты и нападения. Вот только Норман считал, что я полностью в курсе.

— А Заарней готовит армию вторжения. Вот бы они встретились и перебили друг друга, — я опустил подбородок на сложенные руки и задумчиво продолжил мысль: — А зачем Нэа армии наступления? Если ваш мирок-убийца по умолчанию заражает наш мир.

Ответ пришел немедленно.

— Они приносят хаос. Это часть поглощения, один из инструментов. Вы, люди, тоже не пьете то, что следует кусать.

— А пока идет война, Заарней впрыснет яд и растворит нас, пока люди видят красочные сны...

— Я Лорд, и я не знаю, что видят люди.

— Могу я увидеться с Тхиа напоследок? — спросил я перед расставанием.

Норман молчал. Черные глаза матово блестели во тьме.

— Тхиа — это гончая, у которого был контракт на мою поимку, — повторил я подробнее. — Он вернулся в Аринди вместе со мной.

Любой ответ был лучше, чем это молчание. Лорд явно держал паузу, испытывая мое терпение, и голос его был гладок и ровен:

— Вы можете увидеть его напоследок.

Там, где он шел, оставались быстро гаснущие отпечатки, и я заспешил следом, ловя взглядом их форму. Отпечатки все были разными.

Лифт — был ли это лифт? Он ничем не отличался от окружающей тьмы — поехал вниз, и я снова спросил, уже отойдя от предыдущего впечатления:

— Где он? Я давно не видел его наверху.

— Он утратил мое доверие.

От ледяных щитов меня начало знобить.

— Доверие.

— Он утратил мое доверие, — безэмоционально повторил Норман. — Он и его группа подвергнуты проверке и исправлены. Я благодарю вашего подчиненного за проявленную бдительность.

Подчиненного...

— Матиас, — тихо прошептал я.

Двери открылись.

Следующее помещение или, быть может, длинный коридор, было гораздо теплее.

— Со мной в этот мир пришли многие, и все — из разных инкубаторов. Излишек бытия Пятым Лордом, у которого не было возможности построить свой. Особи под человеческими именами Тхиа, Фаррен, Ингви вышли из инкубаторов Второго Лорда. Особь Матиас встречала их раньше. Особь Матиас знает цель их создания. Они передавали информацию Второму Лорду Ирвину.

Стена напротив засветилась. Тхиа был за толстым стеклом — Тхиа висел в черной пустоте, в воде, прижав колени к груди и закрыв глаза, свернувшись в позе зародыша. Он не шевелился; и я вовсе не чувствовал, что он жив.

— Если у него связь с Заарнеем, мы можем это использовать, — я прижал ладони к стеклу. Если бы хоть малый отклик...

Ведь Тхиа никогда не старался причинить мне вред — иначе Второму Лорду не понадобился бы новый посланник. Тхиа проводил меня до цели назначения, а потом пропал. Намеренно? А я оставил гончих в покое. Они заслуживали нормальную жизнь. Они не заслуживали стать моими фишками.

— Я не стану рисковать. Я не указываю, как вам обращаться со своими подданными, светлый магистр Тсо Кэрэа Рейни, и вы не указывайте мне.

...Матиас понял все, как только меня увидел. Первым его побуждением было сбежать; но он всего лишь вскочил с места, пожирая меня упрямым и полным страха взглядом. Жестокое эгоистичное инфантильное существо.

— Почему важную информацию Лорд Норман получает раньше, чем я? Или ты все же склоняешься к мысли перейти к нему на службу?

В его взгляде оставалось упрямство — но теперь оно было жалким. Матиас бы предпочел, чтобы я его ударил — ну да, как Шеннейр — но только чтобы его не отсылали прочь.

Жалкий испуганный взгляд без малейшего осознания вины.

Больше всего мне хотелось безо всяких затей на него наорать. Но если твои подчиненные идиоты, то твоя вина в том, что они твои подчиненные. Я сам однажды предложил ему следовать за собой. Пообещал лучшую жизнь... чья же вина в том, что лучшую жизнь он видит именно так? Я знал, почему он сдал Тхиа на самом деле — но обвинять заарна в устранении конкурента бесполезно. Он не поймет, почему поступил неправильно и не почувствует вину. Обиду и злость — да. И убеждение, что все сделал правильно.

— Нет, — прошептал он.

Сожаление, что лучше бы я обменял его на Тхиа, едва не сорвалось с языка, но я в последний миг сдержался. Не обменял. Тхиа у меня больше нет. У меня есть только Матиас. Сожалеть о произошедшем бессмысленно. Портить отношения с Матиасом — бессмысленно.

— Я разочарован, — только и сказал я.

Тяжелые тучи навалились на город.

Безветрие.

Оцепеневшие сумерки.

Я любил этот момент тишины перед ураганом. Как будто что-то билось внутри, всегда вынужденное молчать, и беззвучно кричало, мечтая обрести голос.

Огромные крылья почтового журавля шелестели так, будто меня окружала стая птиц. В клюве он держал красное семилучевое солнце, сплетенное из грубой толстой нити. Некоторое время я разглядывал сообщение, а потом распустил фигуру и повязал нить на запястье.

В своих покоях я зажег лампу и придвинул к себе письменные принадлежности.

Восприятие до сих пор держалось у верхней границы. Эмпатическое поле окутывало собой весь замок. Вот Лоэрин в изоляторе; вот Миль, который собрал вещи и переехал на нижние уровни... Теперь становилось понятным, на что подсаживались темные. Блокиратор приносил спокойствие; на стимуляторе мозг как будто работал на высоких оборотах, и все, что раньше было сокрыто под мутной пленкой незнания, сейчас казалось кристально ясным.

Бесшумная зеленоватая молния рассекла небо на две части. Пора.

Светлый блок был практически пуст. Номера комнат, покинутых надолго, были перечеркнуты черной краской. Вернутся не все — словно говорили мне они — вернутся не все.

Один конверт я отдал Иллике, второй — почтовому журавлю. Напитавшаяся от использованных неконвенционных проклятий заарнейская тварь уже мало напоминала журавля-заморыша; и все шесть ее крыльев, сияюще-белых с острой стальной каемкой, полностью покрыли каменистый берег. Но послание она приняла и без разбега взметнулась ввысь. Люди так не умеют — а жаль.

Ночь полна теней, а столовая грозовой ночью — особенно. Я снял переговорный браслет, оставляя на одном из столов, прошагал вдоль скамей, остановился перед самым дальним углом и приказал:

— Матиас. Мне нужно твоё содействие.

Забившаяся в угол тень недоверчиво подняла голову и с проснувшейся надеждой спросила:

— Для чего?

То, что Матиас не попытался хорошо спрятаться, запереться в своих покоях или заползти в укрытие, а выбрал пусть отдаленное, но открытое место, яснее ясного показывало, что он хотел, чтобы его нашли. Я расстегнул застежки и стащил ошейник, и с наслаждением вдохнул полной грудью:

— Разрушений.

Пространственные барьеры стояли и в волшебном замке. Приметы времени: раньше повсюду старались установить порталы, сейчас — стены. Изолятор тоже был окружен барьером. Темные вполне предполагали, что запертая внутри зараза будет рваться наружу; то, что заразу будут похищать извне — не так вполне.

Мой универсальный ключ к дверям не подошел. Поэтому их вышиб Матиас.

И темные еще удивляются, почему светлые дружат с монстрами. Дружба — это хорошо; дружба дает нам силы.

Охрана и дежурный медик в белом халате смотрели на пустые рябящие печати. Ни на выбитую дверь, ни на наше явление никто не ворохнулся: то, что передавала пустота, было слишком притягательно, чтобы оторваться. Матиас вырубил их во мгновение ока.

— А что мы делаем? — заарн схватил первого бесчувственного охранника за ноги и потащил подальше от двери. Я вышел из-за двери, за которой прятался на тот случай, если кто-то очнется и на инстинктах запустит боевой печатью, и радостно сообщил:

— Нас ждут великие свершения. Мы будем сеять зерна Хаоса.

— А почему мы не делали это раньше? — заарн поцокал языком, рассматривая разложенные по линеечке тела, и вытащил из кармана куртки длинную веревку. Я отказался от мысли ради маскировки приставить дверь обратно и возмутился:

— Как ты будешь бросать зерна на голую скалу, Матиас? Зернам нужна плодородная почва и подходящие условия.

Особенно подходящими они стали, когда высшие чуть ли не в лицо высказали, что я здесь никто и ни на что повлиять не способен. Шеннейр своей войной вновь поломал мои планы. Ну что же. Прекрасное светлое будущее наступит все равно. Даже если никто из нас его не увидит.

Карантинный блок состоял из нескольких отдельных боксов, разделенных внушительными стальными перегородками. Одна из стен боксов была полностью прозрачной, и работал лишь один, спешно подготовленный под Лоэрина.

В отличие от творчества Лоэрина, этот бокс был оформлен в пастельных, но однотонных оттенках. Стены действительно были мягкие, войлочные. Брызги крови пятнали кремовый цвет и даже стекло. Я аккуратно обошел потеки крови на полу и склонился над телом в пижаме, прижимая платок ко рту.

Лоэрин лежал на боку. А рядом с ним, в луже крови...

Это походило на большой рыболовный крючок с ладонь величиной. Я прижал ткань плотнее, стараясь не засмеяться.

У артефактора забрали все материалы, которые он мог бы использовать как оружие. Даже цветной и белый картон для фигурок. Но у Лоэрина все еще оставалось собственное тело. У безумия Лоэрина оставалось тело Лоэрина. У безумия Лоэрина оставался катализатор — я.

Маг все еще был жив. Левую кисть закрывала профессионально наложенная повязка из оторванного рукава, не позволившая истечь кровью; но, как только артефакт был создан, одержимость исчезла, и артефактор потерял сознание от болевого шока.

Рыболовный крюк состоял из обглоданных до кости пальцев, связанных полосками кожи и белыми волосами. Искажение волнами колебалось над ним; я поднял его двумя пальцами — к костям было примотано несколько зубов — опустил в заблаговременно приготовленную шкатулку и небрежно кинул на Лоэрина целительную печать.

Покровительство? Он что, с ума сошел — просить у меня покровительство после того, что делал с моими друзьями?

Оказаться на свежем воздухе было настоящим блаженством. На погрузочной площадке по-прежнему было людно: разгружали очередной караван из Вальтоны, теперь — с посылками нэртэс. Я скользнул вдоль борта уже освобожденной грузовой фуры, подбираясь к кабине. Матиас семенил следом, пытаясь смотреть сразу во все стороны ошалевшими от счастья глазами.

Духота давила на землю. По черному небу плясали розовые зарницы. Оказавшегося рядом с примеченной фурой темного Матиас выкинул на асфальт.

Сильный горячий ветер бросал в лицо уже засохшие молодые листья, камешки и пыль. От таранного удара въездные ворота сложились и повалились на землю как картонные.

Тот, кто не хочет действовать, ищет препятствия; тот, кто хочет — правильные пути. Защитный купол окутал меня зловещим шуршанием и отступил, опознав светлого магистра, которого ни в коем случае нельзя калечить. Позади послышались негодующие крики. Я крутанул руль, направляя машину в кювет, схватил Матиаса за руку и исчез.

Жёлтая плоская равнина. Белое небо, фиолетовое солнце. Здесь не холодно, но прохладнее, чем на побережье, и тело бьет дрожь. Здравствуй, Заарней, мир, что существует за счет нас.

...Нас выкинуло у ограды плодового сада: в темноте я не различал деревья, но они цвели белым, и сладкий запах плыл над землей. На пригорке виднелся небольшой поселок, и в некоторых окошках до сих пор горел теплый свет.

Жёлтая равнина, белое небо. На горизонте — непонятный силуэт, странное нелепое строение, словно составленное из ломаных линий. Здравствуй, Заарней. Ты — еще одна карта, на которой будут идти бои.

...Мы стояли между двумя рядами виноградных лоз; виноградник был заброшен, поддерживающие лозу столбы покосились, а молодые ростки забили сорняки. Совсем рядом виднелась роща: за деревьями что-то захрустело, и Матиас сразу пугливо прижался к земле. И правильно. Не так страшен лес, как те, кто в нем живет.

Лучи света пронзили лес слепящими полотнами. Вопреки ожиданиям, моторы машин рычали совсем тихо; гул печатей, перемалывающих все на пути, был гораздо громче.

Чтобы откатиться в овраг, утянув за собой заарна, не потребовалось много времени. Это было быстро. Привычно. Как и накинуть сверху легкую маскирующую печать и вжаться в землю, замерев, пока огромные махины ползли мимо, оставляя после себя перемолотые в труху деревья и широкую полосу грязи.

Техника Северной коалиции внушала уважение. Они на этой технике ехали к нам с самого севера.

Машины вырвались на простор, втаптывая в землю заросший виноградник. Длинные лучи прожекторов скользнули поверх, над головой, и дальше через поле, тая во тьме.

Северные ломились вперед всем кагалом, даже не скрываясь. Я ощущал, как ощупывают пространство сканирующие заклинания, но светлая искра надежно слила нас с фоном. Светлая магия, может, и не столь опасна, но мир подыгрывает светлым магам.

Я чуял биение искусственных больших сердец за металлической оболочкой, искры людей, набившихся в кабины. Темные, как и обычно, слепошарые придурки.

Если бы они ехали медленнее или шли цепью, то нас бы заметили. Но это сложнее.

Если это им нужно.

Все равно.

Я не шевельнулся, пока не убедился, что вслед за машинами исчез последний оттенок темной магии. Темные заклинания коварны и могут ударить даже тогда, когда кажутся исчезнувшими. Темная магия очень внимательна к живым существам.

В глазах Матиаса горела алчность.

— Я хочу эту штуку, — вполне определенно сказал он.

Я схватил его за руку, возвращаясь на желтую равнину. Строение на равнине с каждым рывком становилось все ближе. Вот оно стало выше меня; вот — как многоэтажный дом; как гора. По обе стороны от него стояли два столба с развевающимися лентами.

Здравствуй, Хсаа'Р'Нэа. Мы были предназначены для этой встречи.

...снова деревня. Одна улица, дома по сторонам. Пустая — я не чувствовал людей, и дома были темны. Издалека тянуло гарью. Первое неконвенционное заклятие сработало где-то рядом. Под ногами хрустело стекло и битая черепица.

Я заглянул в один из домов: снова пустота и разбросанные по полу вещи — людей успели вывезти, но после них здесь побывал кто-то и перевернул дом вверх дном. Под лавкой пряталась сбившаяся в комок кошка.

Кошки не любят покидать свой дом, даже если сейчас дом — это стены и дыры в крыше. Но сидеть в деревне, через которую скоро пойдут новые боевые отряды — плохая идея. Ариндийцы кошек не едят, а вот за северян я клясться не могу.

Я создал небольшую печать, коснулся лба с белым пятном и мягких ушей, и отпустил существо на волю. Полученный отблеск светлой искры позволит избежать темных и темных ловушек и найти людей, если захочет.

Кошка остановилась у кромки леса, обернулась, блеснув отраженным светом в трех круглых глазах, и исчезла.

Над головой сверкали семь звезд, которые в Загорье называли короной.

Сегодня звезд было шесть. Я пересчитал еще раз, но ничего не поменялось. Житейский опыт подсказывал, что звездам некуда деваться; самим по себе — зачем Лордам пожирать наши звезды?

— Они колючие и тают а языке, и у них мятный вкус, — ответил за всех Лордов Матиас и наконец подошел ко мне, шугаясь каждой тени. — Третий Лорд набил звездами свое брюхо, и теперь они сияют у него внутри. Если распороть его как мешок, звезды посыплются оттуда.

Я некоторое время тупо смотрел на него, а потом потребовал:

— Познакомь нас.

Хотя поэтические заарнские сказочки не существуют в реальности.

На мокрой после дождей дороге отпечатались глубокие колеи. То, что нужно, нашлось на отшибе, на пустыре. Внутри широкого ритуального круга трава была выжжена и прочерчены глубокие линии, четкую схему которых я не мог прочитать в свете фонаря. Земля вокруг была истоптана, но, главное — от круга шибало первостатейной темной магией.

Матиас сунул в рот горсть земли и профессионально определил:

— Кровь.

Надеюсь, они использовали свою, а не закололи какого-нибудь пленника. Если бы дело происходило в Загорье, в центре круга оказалась бы зарытая яма, в которую было бы положено, к примеру, сердце — но в центре этого круга на дне ямы был воткнутный в землю нож и завязанная в узел красная ткань.

После короткого колебания я достал вторые перчатки и пакет, куда положил осторожно вынутый из земли нож. Потом — подцепил за уголок красную ткань, разглядел со всех сторон и чиркнул спичками.

Магия северян казалась мне грубой, и я был удивлен, что они используют даже такие дополнительные инструменты. Хотя это все очень древние вещи.

Магия Загорья совсем вся основана на ритуалах. Которые сектанты, сами на самом деле не слишком умелые, по-моему, придумывают на ходу. Сработало — хорошо, не сработало — помыслы были недостаточно чисты.

Сами по себе предметы не были волшебными, а служили закрепителем заклинаний. Проклинать одну пустую деревню даже для подлых врагов было перебором, так что заклинание наверняка входило в общую схему. Большие печати из узловых точек, чтобы губить деревни, леса и поля, виноградники и сады. Сейчас Геллен должны определить, что связь нарушена, и поехать проверять. Новый обмен неконвенционными проклятиями тоже мог начаться в любое мгновение. Надо торопиться.

Там, где используют темную магию, Заарней ближе. Матиас закружил по пустырю, вычерчивая поверх темных печатей свои знаки и то и дело оглядываясь на меня, проверяя, одобряю ли я его действия. Все еще. Задумывался ли он над моими приказами? Следуя приказам, он мог получить мое расположение — а он боялся потерять мое расположение и вновь оказаться пустотой. Уникальным экспериментальным образцом — обычной лабораторной пылью, которую и не ценит никто. Я мерил шагами ритуальный контур, стараясь держать эмоции под контролем и не говорить слишком громко:

— Видишь ли, все эти люди, которые кричат о праве сильного, верят, что сильными будут и останутся они. На деле — сильными всегда будет кто-то другой. А кто-то просто будет уродом без тормозов. Если мы отказываемся от морали и этических правил, а договариваться — это для слабаков, — я подбросил на ладони костяной артефакт, — о какой пощаде может идти речь?

Это мой мир. Это я здесь светлый магистр, и это я буду его спасать.

— Какая пощада? — от кинжала поднимались тонкие струйки серого дыма. Заарн перехватил его крепче и поднял руку. — Зачем, Лорд?

Кинжал рухнул вниз, разрезая тьму на серые ошметки; и я свободно шагнул в ослепительный свет.

Вблизи межмировые врата оказались поистине колоссальными. Восемь красных и белых гигантских колонн в несколько человеческих обхватов поднимались ввысь; на второй уровень опирались четыре столба, потом два, и верхушка терялась в небе. Но все сооружение выглядело удивительно непрочным: все из балок, реек из металла и кости, хлипких лестниц и остатков строительных лесов. На перекрытиях висели тканевые полотнища, голубые, зеленые и красные, вышитые золотой нитью.

Столбы по краям врат тоже возносились к небесам, оставляя теряться в догадках, каково назначение этих махин и как они удерживаются стоймя. К большому колесу на верхушке были привязаны длинные серые ленты, потрепанные и полуистлевшие, и разметавшиеся на ветру и звякающие железными подвесками. Вокруг было странно тихо: до слуха доносилось только это звяканье, хлопанье ткани, да унылый посвист ветра. Умиротворяюще.

— Почему здесь никого нет? Где охрана? — я ждал, что нас встретят. Как в прошлый раз. Поневоле закрадывались мысли, что лучше бы я провел сюда диверсионную группу, которая подорвала бы конструкцию.

— Есть, — механически ответил мой проводник. — Охрана не нужна.

Столбы по сторонам врат, на которые он указывал, разительно изменились. Теперь они были всего три человеческих роста в высоту; вытянутые, костистые, словно висящие над землей существа, закутанные в серое. Неясное воспоминание скользнуло на границе памяти; как будто я уже видел их, в одном из своих странствий по междумирью... но это не имеет значения. Запоздало дошло, что именно их я раньше принял за столбы — существа были слишком велики, чтобы зрение могло адекватно оценить, что они из себя представляют. Железные подвески больше не звенели, окончательно превратившись в увесистые железные крючья. Если бы мы явились с боевым отрядом, отряд бы давно разорвали на клочки. Хорошо, когда жизнь предсказуема.

— Это привратники, потому что они стоят при вратах. Это двери.

Ну что же. Если это — двери, то мой ключ к ним не столь уж плох.

У колонн как назло намело песка, в котором вязли ноги. Привратники притворялись, что нас не замечают, и я их совсем не слышал. До чего же странно быть эмпатом и не чувствовать живое существо — если это было живое существо.

— Это кости, — Матиас сделал скованный жест в сторону врат. Врата не отбрасывали тени. Мы тоже. — Когда-то они плавали в темной воде. Сейчас они лежат в большой могиле. Это священное место. Лорды берут оттуда кости для врат.

— А что будет, когда кости закончатся?

— Придумают что-нибудь, — проблемами родины спутник не проникся. — Они же Лорды.

Даже в эмпатическом восприятии он казался отдалившимся и чужим. Он по-другому двигался; по-другому говорил, словно полностью поглощенный целью. Я прекрасно помнил, что мы знакомы уже немало времени, но не мог отделаться от мысли, что это какой-то другой заарн.

Впрочем, это лишь иллюзия, что наш мир нам привычен и знаком. Или что остров, который ты считаешь домом, никогда не обернется огненной ловушкой. Моего спутника вела новая цель. Цель его создания, если быть точным.

— Кости полые, — Матиас словно вынырнул вновь и постучал по колонне. — Внутри замурованы особи с высоким информационно-интеллектуальным индексом. Они вступают в интерференцию и порождают длинные волны. Врата — это антенна. Здесь сигналы двух миров соединяются. А вы, те, кто светлые — помехи...

Черно-белые полосы, белый шум. Заарн поймал мой взгляд и поспешно отвернулся, растирая глаза и размазывая по лицу красноватые слезы.

Рядом с вратами пространство как будто искажалось. Трудно определить расстояние, трудно даже сосредоточиться на одной точке. За центральными колоннами проявилось прямоугольное вытянутое здание: его точно не было здесь раньше. Разумеется, на самом деле строение оказалось гораздо больше, чем виделось издали.

— Алтарь.

В дверном проеме мерцала зеленоватая тьма; в ее глубине слабо светилась линия горизонта, и в ночном мраке висел серп солнца. Изогнутый и тонкий, как рыболовный крючок. Такой огромный и близкий, что я мог бы протянуть руку и его коснуться...

Широко открытые глаза Матиаса полностью потеряли цвет. Зато кровавые разводы, проступившие на коже, складывались в отчетливые, пусть и чуждые знаки. Я видел их раньше — может быть, в том круге, что чертил Матиас... Интересно, кровь Второго Лорда проявляет себя так? Я взял его за руку и вложил в его пальцы костяной рыболовный крюк.

— Лорд Ирвин? Вы все еще планируете открывать к нам врата? — когда я говорил в тишине, создавалось впечатление, что я говорю сам с собой. Но я уже давно говорил с тенями, да и когда говорил с людьми, вряд ли они на самом деле слушали.

Небо в узком дверном проеме заметно посветлело, наливаясь синевой. Матиас все еще был гельдом, который открывал врата и начинал прорыв; решив использовать его как диверсанта, Лорды заставили свое изделие учиться новому и развиваться, но оно все еще оставалось инструментом с четко заданной единственной функцией. И сейчас врата брали инструмент под контроль.

Матиас взмахнул крюком, размазавшись в едином слитном движении. Боли я не чувствовал: только как промокает от крови воротник и куртка на груди. Артефакт рассек ребра так же легко, как бумагу, вгрызся в магическую искру — и вцепился в черную точку проклятого дара, что отравлял искру день за днем. Врожденный порок, способность перемещаться в междумирье, которая вознесла меня наверх. Зерно Хаоса. Зараза, занесенная Заарнеем. Вцепился и потащил ее наружу, разматывая нить. Воспоминания и привязанность, ненависть, все, что соединяло меня с родным миром и с Аринди, боль, тоску и грязь...

Уверен, я когда-то любил эту страну. Я знаю это.

Я всегда был слабым. Достаточно слабым, чтобы не принять реальность, а сбежать в выдуманный мир, что существует внутри меня. Полностью рациональный мир, который подчинен плану. Все было слишком тяжело принять так, как оно есть.

Весь этот ненастоящий мир позволял не оценивать, не задумываться и не чувствовать ничего слишком сильно. Но меня не оставляло ощущение, что я обманул сам себя.

От слабости подогнулись колени; я завалился набок. Там, где на землю лилась кровь, стремительно прорастали травы; на краю зрения темной массой поднялся лес; небо стремительно светлело, отступая перед рассветом. Мы все так же оставались на пустыре рядом с деревней, в ритуальном круге, среди выжженных на земле знаков. На том конце деревни ревели машины северян, вернувшихся проверить, кто нарушил их заклинательную сеть.

По небу проскользнула белая точка, словно падающая звезда, оставляющая после себя белый хвост, и рухнула за горизонт. Земля содрогнулась. Ореол сработавшего неконвенционного заклятия полыхнул и пропал, будто выключенный. Еще две точки заклятий сорвались с неба и исчезли — Заарней сожрал заклинания массового разрушения, несущие в себе гигантскую энергию, в один присест.

На том конце деревни послышались отблеск боевых заклинаний и человеческие крики — крики людей, столкнувшихся с новым неожиданным противником. Я смотрел вверх, на переплетение стеблей, на колышущиеся над головой метелки, на гаснущие в небесах искры остаточного волшебства. Ничего не надо было говорить. И это было совершенное счастье.

Глава 4. Инаугурация

Схватили меня сразу после возвращения в гильдию. Профессионально спеленали заклинаниями, не давая пошевелить и пальцем, надели оковы, вкололи блокиратор и, не произнося ни слова, проводили в камеру. Высших я не заметил, но они, должно быть, наблюдали, не позволив непосредственно выразить восхищение, что маги в серых колпаках действительно умеют работать качественно и быстро.

Матиас так и не пришел в себя после ритуала, и даже не пошевелился, когда его заключили в сияющий непроницаемый кокон. Весь путь обратно я волок иномирца на себе, и в голове мелькнула глупая неуместная мысль, что Шеннейру не стоит об этом знать. Если я способен вытащить своего сторонника из эпицентра бедствий, это вовсе не значит, что я могу и желаю делать это каждый день.

Но Матиас обречен вместе со мной. Высшие не упустят случая выместить на нем злость. Я должен был позаботиться о нем, защитить, спрятать — но в стране не было места, куда Матиас мог бы спрятаться, и не было укрытия, где он мог бы выжить в одиночку. Моя фишка разделяет мою судьбу.

Поместили меня в те самые камеры, над которыми извращался Лоэрин, и я был там первым посетителем. Весь блок в три ряда покрывали блокирующие барьеры, не позволяя уйти через искажение. Но, словно этого было мало, поверх моего ошейника темные застегнули другой, металлический и цельный, а на руки надели тяжелые кандалы. Возможно, в металл были вплетены особые заклинания, потому что я постоянно чувствовал слабость, а голова немного кружилась.

На груди, куда пришелся удар крюка, остался тонкий разрез; его залили регенерирующим гелем, не приняв за серьезную рану, а поверх налепили медицинский пластырь. Я ощущал себя вполне терпимо, хотя знал, что потерял достаточно крови: она залила всю одежду и уже подсохла. Я то и дело ощупывал куртку, внушая себе, что рассеченные ребра мне померещились, пусть и отчетливо помнил белые осколки кости. Искажение творит странные вещи, и я все еще был творением Заарнея, пусть и не в такой мере, как Матиас.

Нежно-голубые и зеленоватые ромашки на стенах камеры выглядели весьма мило. Через несколько минут у меня заломило виски, принося тошноту. Мерзкие синие и зеленые цветы на ядовито-розовом фоне словно двигались, изгибаясь; я закрыл глаза и прислонился затылком к стене. Оставалось только ждать.

Пришли за мной нескоро — время тянулось медленно, но высшие вряд ли могли ждать долго.

Конвоиры вели себя сдержанно: ни одной попытки зацепить словесно или физически, словно темные знали, что стоит проявить эмоции — эмпат ухватится за предоставленную нить и раскрутит ее как клубочек шерсти. Они мыслили правильнее, чем все, кто был до них.

Зал, куда меня привели, был темен, и от темноты еще более тесен и душен. Я знал, что его как капсулу окружает толща камня и плотные покровы печатей, чья тяжесть давила и пережимала горло. Прошлое вновь попыталось напомнить о себе, но я заставил его замолчать.

Площадка, на которой я стоял, была ярко освещена; места высших тонули в тени. Передо мной висел пустой белый контур — личная печать, которой я пользовался на собраниях и которая сейчас должна была усиливать мой голос.

Высшие молчали, и я молчал тоже. Играть в кто кого переупрямит я мог долго. А высшим хотелось высказаться — например, "что вы на нас так смотрите, Кэрэа Рейни? Вы не понимаете, зачем вас сюда привели?"

Наверное, они хотели меня подавить. Может быть. Рано или поздно все эмоции выгорают.

Вильяма не было — как не было его на суде над Олвишем. Зато Олвиш присутствовал в своем реальном обличье, сумрачный и неподвижный. Если северные прекратили наступление, столкнувшись с заарнами, то на границе наступила передышка, и он мог приехать на побережье, понимая важность экстренного собрания — а собрание было экстренным. Нэттэйдж нервничал до прозрачной бледности, но старался держаться; Миль стискивал пальцы в черных перчатках и безумно ухмылялся, напоминая сбежавшего из дома умалишенных. Гвендолин была величественна и холодна, как и всегда. Шеннейр...

Темный магистр подпер голову рукой и рассматривал меня с легкой задумчивой улыбкой. Мне представилось, что с точно такой же улыбкой он мог смотреть на Алина — в ту последнюю для Алина встречу. Я не слышал эмоции высших, но представить, что они чувствуют, было несложно: они бы хотели меня уничтожить. Разорвать на части того, кто разрушил их уютный пришедший в равновесие мирок. Но им все еще было любопытно.

— Кэрэа Рейни, — Гвендолин тронула палочкой металлический треугольник, и серебряный звон растекся по залу, нарушая неподвижность темноты. Я поднял голову к ней, и Верховный судья терпеливо продолжила: — Что вы сделали?

Я приветственно поклонился, пододвинулся к печати, и честно признался:

— Я воспользовался особым даром Лоэрина, который заставлял его делать ключи к вратам, и открыл врата в Заарней.

Нэттэйдж не выдержал и прыснул, восхищенно объявив:

— Это великолепно! Давайте отдадим его Норману.

Вопреки ожиданиям, Олвиш молчал, то и дело бросая взгляды на Шеннейра. Но его магистр не спешил вмешиваться, задумчиво рассматривая арену и постукивая пальцами по ограждению. Я в который раз отметил, что все эти жесты сторонники Шеннейра подхватывали от самого Шеннейра. Миль тоже не торопился высказаться, торжествуя, что предупреждал, и выглядел мрачнее грозовой тучи. Итог: я довел высших в самой невообразимой степени.

Вколотый блокиратор сладким дурманом разбегался по венам. Находясь в темной гильдии, совершенно невозможно избавиться от вредных привычек. Что я сделал? Я предал свою страну, свой мир и человечество. Светлым магистрам присущ размах. Мои сторонники умрут, но мои враги переживут их ненадолго.

— Позвольте мне объяснить свои действия, — я щелкнул по печати, заставив ее засветиться ярче, и пристально обвел взглядом собравшихся. Я не видел их, ослепленный печатью — но я не жалкий преступник, который оправдывается на допросе под лучом лампы в лицо. Для них я стоял словно в луче прожектора, и все внимание было приковано ко мне. К моим словам. Теперь они вынуждены меня слушать и слушать внимательно, и я возвысил голос, ощущая, как почти заглушенная светлая искра разгорается в груди: — Заарней один за другим будит инкубаторы прорыва. В каждом инкубаторе тысячи и десятки тысяч икринок. Через два-три года зародыши заарнов превращаются во взрослых смертельно опасных тварей. Через два-три года маги-неофиты только разучивают базовые печати. Мы не успеваем подготовиться к прорыву, — я сделал паузу, жалея, что подсудимым не положено воды, и жестко продолжил: — И северные. Даже если мы чудом отобьемся от коалиции, у нас останется разрушенная страна, недород, голодающие люди и погибшие маги. Аринди уже не поднимется.

Темные молчали. Они прекрасно понимали, что я прав.

— Но. Мы можем их опередить. Мы можем столкнуть наших врагов друг с другом. Первый удар Заарнея придется — уже пришелся — на передовые отряды Северной коалиции. Гильдия Джезгелен захлебнется в крови. И мы сорвем планы Заарнея. Икринки в инкубаторах прорыва еще не успели вызреть. Заарней тоже не готов к войне.

— Заарней страшен не своими армиями, — мягко возразила Гвендолин. — Одно прикосновение к его силе разрушительно. Вопрос в том, сможем ли мы разорвать мост, или Заарней нас поглотит.

Я кивнул и спокойно сказал:

— Наше поколение было обречено столкнуться с Заарнеем. Время вышло: гибель мира увидим уже мы, а не наши далекие потомки, о которых можно не думать. Либо мы увидим победу. Мы больше не имеем права покорно ждать. Мы ударим первыми, и война пойдет на наших условиях, — я позволил себе едва заметную улыбку, прекрасно зная, что хотя бы один человек в этом зале ловит каждое слово: — У меня есть план.

Перед тем, как покинуть гильдию, я отправил три письма — одно Шеннейру, одно высшим и одно Норману. Они различались в деталях — перед Шеннейром я бесконечно извинялся, что порчу его планы. Отправил достаточно поздно, чтобы никто не успел вмешаться, и то, что произошло, не стало для высших сюрпризом. Вряд ли письма их утешили. Но я не рассказал все до конца и я буду жить до того момента, пока они не получат ответы. Пока хотя бы один человек из них не получит ответы.

— Ваши аргументы понятны, — наконец сказала Гвен. — Но почему вы не уведомили нас?

Самый тяжелый вопрос. Как будто мне бы позволили делать то, что нужно. Я — светлый магистр, и я исполняю замысел.

Я тяжело вздохнул и ответил:

— Мы — одна команда. Я не мог перекладывать на вас такую ответственность. Я — светлый магистр, и я делаю то, что должен делать.

— Вы понимаете, что вашим светлым после этого конец? — грубо влез Олвиш, смотря на меня без капли симпатии.

— И вы останетесь без светлых, без заводов, без еды и без городов, — я позволил высшим полностью насладиться перспективой. — Мои маги не пойдут безропотно на убой. При любой угрозе им отдан приказ обрушить все светлые магические печати. На всех предприятиях, инженерных системах, полях.

Мои светлые прекрасно понимают, что они — среди врагов. Среди тех врагов, что убивали их товарищей, что заставили умирать на бесплодном острове, что вытащили оттуда себе на потеху. Или темные и правда верили, что светлые давно все простили и, сбиваясь с ног, бросятся старательно исполнять любой каприз? Трудиться верно, усердно, без отдыха, закрывая собой все прорехи и критические точки системы? Им были отданы весьма конкретные приказы. А темные... темные сами отдали светлым рычаги влияния.

— Вы этого не сделаете, — огрызнулся Олвиш, и я смерил его удивленным взглядом:

— Я однажды сдал темной гильдии Аннер-Шэн остатки светлой гильдии. Я открыл врата в Заарней. Вы думаете, я этого не сделаю?

— Но тогда пострадают обычные люди. Вам совсем не жалко обычных людей? — вкрадчиво осведомился Нэттэйдж.

— Мне будет их жаль. Но почему обычные люди должны заботить меня больше, чем мои светлые маги?

— Ну надо же, — с восхищением выдал тот. — Казалось бы, милый добрый хороший светлый маг, а такая тварь выросла!

— Вашими стараниями, Нэттэйдж, исключительно вашими стараниями.

— Да, это я могу, — довольно кивнул он.

— Куда вы вылезли с вашей рожей, Нэттэйдж, — хрипло, с надрывной саркастичностью перебил его Миль. — Кто-то берет пример с нашего дорогого магистра Шеннейра. Вы, Шеннейр, пригласили к нам одного Лорда, а Рейни — всех остальных. Преемственность налицо.

— Традиции и преемственность, — основа гильдии! — радостно подхватила Гвендолин.

Высшие переглянулись и поняли, что заболтались.

Только что основавший новую традицию темный магистр Шеннейр молчал, дожидаясь, когда его высший темный совет прекратит хвалиться друг перед другом, что вот, попал им в руки светлый магистр, и так они замечательно его испортили. Шеннейр бы предпочел разобраться со мной единолично, без чужого присутствия, и я был благодарен высшим за то, что они вставали преградой между мной и ним.

Я поднял руки, досадуя на натирающие кандалы, и коснулся своей личной печати. Она не была ни теплой, ни холодной, ни мягкой, ни колючей — пустой — и устало сказал:

— Если вы меня убьете, страна взбунтуется. А если вы сумеете убедить народ, что я предатель, то это настолько подорвет боевой дух, что бунт будет казаться лучшим исходом. Я хочу спасти Аринди. И я пойду на любые жертвы, чтобы спасти Аринди. Я существую ради этого, и я приложу все силы ради цели.

— Мы? — Нэттэйдж в притворном ужасе прижал ладонь к сердцу. — Убить? Светлого магистра? Кэрэа Рейни, что за злодеями вы нас считаете? Вы просто слишком много думаете.

— И наша медицина позволяет это решить. Вы покинете этот зал, Тсо Кэрэа Рейни, — Гвендолин смотрела на меня с искренней любовью. — Но где в этот миг будет ваш разум — нам неведомо.

— А ваши светлые маги будут нам подчиняться в обмен на то, чтобы мы не причиняли вам вреда, — заключил Олвиш.

По спине прошел холодок. Эта угроза была реальной — это решение было логичным, если уж на то пошло. Окончательно превратить светлого магистра в безмозглую безвольную ширму. Препараты, которые сделают из меня послушный овощ. Но обман не продлится долго, и высшие останутся с бедами, подготовленными в том числе моей рукой, один на один. Остается проверить, насколько я успел понять тех, с кем имею дело. Все, что следовало быть сказано, сказано.

— Ваш выбор, высшее собрание, — громко объявила Гвендолин, и из темноты бесшумно выступили двое магов с медной чашей.

Нэттэйдж начал первым.

— Простите, магистр, — сказал он, выкладывая в чашу черный камень. — Но делать подобные вещи не посоветовавшись — очень плохой поступок.

Шеннейр небрежно кинул в чашу белый камень, с легкой усмешкой полоснув взглядом по залу. Я вздрогнул.

Гвендолин аккуратно положила свою бирку поверх.

— Позвольте я объясню свою позицию, высшие, — мелодично добавила она. — Действия нашего магистра были неожиданными, но логически оправданными. Также очевидно, что мы не должны расплачиваться за его поступки. Тот, кто открыл врата, должен их закрыть.

Белый камень.

— Я не согласен с вами, высший совет! — Миль задержал руку над чашей, с силой стискивая камень, а потом швырнул его вниз с такой силой, что все остальные подпрыгнули. — Он сумасшедший. Давайте его наконец убьем.

Вниз упал камень — черный. Нэттэйдж заерзал, совершенно не ожидая такого развития событий. Двое на двое, остался Олвиш. То, какое решение вынесет Олвиш, известно. Нэттэйдж собирался внешне проявить недовольство, но вовсе не был готов справляться с грядущими бедами самостоятельно.

— Слушайте, я тут подумал...

Олвиш добавил свою бирку. Нэттэйдж умолк.

— Да вы сговорились! — прохрипел явно сорванным голосом Миль.

— Сами выбрали — сами мучайтесь, — высокомерно бросил ему собрат по гильдии.

Бирка была белой.

— Однако, Олвиш, — после долгого молчания сказал Нэттэйдж. — Этот светлый маг открыл врата в Заарней.

— Этот светлый маг, — высокомерно ответил ему Олвиш Элкайт. — Наконец-то поступил как настоящий магистр и сделал то, что вы, трусливые душонки, не сделали бы никогда. Нам нужен бой, а не пустая болтовня.

Выражение полной бессмысленности на лице Нэттэйджа было неповторимым.

Помощники с чашей встали по левую руку от Гвендолин, а потом и вовсе отступили в тень, не став объявлять понятный всем итог. Нас всего пятеро, я шестой. Высшие смотрели на меня с голодным ожиданием, и тьма превращала их лица в оскаленные маски.

Самое страшное еще впереди.

— Вы поставили наш мир под угрозу. Мы долго думали, что с вами сделать, и мы решили, — Гвендолин выдержала томительную паузу, — мы проводим для вас инициацию, и вы сражаетесь с Заарнеем как полноправный светлый магистр!

Я обвел собравшихся взглядом, заглядывая каждому в лицо в поисках осознания произнесенного, потрогал так и не снятые кандалы на руках и печально спросил:

— Светлый магистр?

— Светлый.

— Светлую инициацию?

— Светлую.

— Темный высший совет и темный магистр Шеннейр будут посвящать меня, светлого ученика, в светлые магистры?

— Это лишь мелкие частности пред ликом нашего великого дела, — досадливо отмахнулся Нэттэйдж. — Кэрэа Рейни, что вам все время не нравится, что вас опять не устраивает?!

— А это точно не акт коллективного самоубийства?

— Это мы слишком темны, а он слишком светел, — зло процедил Миль.

— В смысле, за что такие оскорбления, магистр?..

Я наконец обрел дар речи и радостно воскликнул:

— Так что же вы мне раньше не сказали, что нужно было сделать? Я бы давно врата открыл!

— Вы — магистр, которого наша гильдия заслуживает, — с восторгом подтвердила Гвендолин.

Судя по лицу Шеннейра, он даже не мог возразить.

Звон серебряного треугольника разом оборвал обмен мнениями и нервозные смешки. Рухнувший с плеч груз страхов и неопределенности кружил голову в эйфории, но я заставил себя собраться.

— Но все же, — мягко добавила Гвендолин. — Вотум недоверия был произнесен, и ваш проступок, магистр, подлежит наказанию. Мы более не уверены, что вы действуете на благо нашей страны и нашей гильдии. Магистр не имеет права в своих решениях переступать через высший совет. Вы должны дать нам клятву.

От сгустившегося напряжения, казалось, потрескивал воздух. Я вновь пожалел, что мне вкололи блокиратор, изнывая от желания проникнуть в голову этих людей и понять причину их молчания. Голос Гвендолин едва заметно трепетал от сдерживаемой алчности:

— Мы вверяем вам наши жизни и всю Аринди, но в ответ хотим получить гарантии, что в критической ситуации вы сделаете то, что необходимо. Вы дадите нам клятву. И высший совет получит право один раз отдать вам любой приказ, и вы его исполните.

Двое магов, что недавно держали медную чашу со жребиями, вновь встали за спиной волшебницы, и я зацепился за них взглядом в поисках спасения. Похоже, без клятвы меня отсюда не выпустят. Настаивать? Сопротивляться? Я и так иду по грани. Сегодня я выжил — сегодня я заканчиваю новый этап плана с победой — но одно неверное движение обрушит это как карточный домик. Клятва... я видел и более сложные ловушки.

Помощники носили балахоны, полностью скрывающие тело, и маски — чтобы показать, что сейчас они являются не людьми, а инструментами, исполнителями воли совета. И, полагаю, чтобы не привлекать внимания высших. На советах часто творились неприятные вещи. Достаточно неприятные, чтобы потом высшие постарались отыграться на случайных свидетелях.

— У этой клятвы есть ограничения? Не применять ее во вред светлым, моим приближенным...

— Вы еще потребуйте неприкосновенность жизни и здоровья, — с издевкой перебил Олвиш.

— Нет, магистр, — сладко и твердо сказала Гвендолин. — Абсолютно любой.

Насколько я мог видеть, первый помощник нес широкий поднос с лежащими на нем... широкими железными браслетами? Больше всего браслеты напоминали мои кандалы. Возможно, высшим требовалось ощутить сопричастность высшей власти.

Первым помощники подошли к Шеннейру — высшие и не собирались отрицать главенство темного магистра. Не рисковали. Шеннейр поднял браслет и с громким тугим щелчком застегнул на запястье; его руку окутала вязь темной печати. Лицо Шеннейра осталось совершенно бесстрастным. В подставленную помощником чашу закапала кровь.

Что было внутри браслета? Шипы? Лезвия? Что-то более сложное, что вырезает на теле сложные знаки?

Кровь дошла до нужной отметки, и второй помощник аккуратно снял браслет, отложил в сторону и протер глубокие отметины на руке магистра тканью с антисептиком, после наложив повязку. Это был первый раз, когда я видел во время темных ритуалов нормальные медицинские манипуляции, призванные не допустить заражения, и это... поражало. Всегда считал, что темные слишком самоуверенны, чтобы заботиться о здоровье. Стойкость, преодоление и намеренные страдания там, где их можно избежать.

Они даже не стали пользоваться одним браслетом, надевая заранее приготовленные разные. Темный совет только что в моих глазах возвысился на несколько ступеней.

Браслет надевали на левую руку. Он вызывал заметную боль, судя по тому, что после процедуры высшие старались беречь левую руку и поменьше двигаться. Темные перенесли экзекуцию спокойно; разве что Нэттэйдж откровенно не радовался необходимости причинять себе вред и даже не скрывал этого, да Миль едва дождался, пока ему наложат повязку, а после сразу прижал руку к груди.

Гвендолин, как Верховный судья, замыкала круг. Проведенного ритуала она словно не заметила, и ничто не изменило в ее движениях холодную плавность.

Помощники поставили чашу на возвышение; мгновение ничего не происходило, а потом на гладкой поверхности крови появился водоворот, стремительно закручивающийся против часовой стрелки. В груди кольнуло болью: эмпатическое восприятие притупил блокиратор, но светлая искра все равно реагировала на темнейший ритуал.

Все закончилось так же стремительно, как началось. Один из помощников щипцами взял бокал, зачерпнул жидкость и осторожно, держа его на расстоянии вытянутой руки, поставил на поднос.

Бокал выглядел старинным — хотя ничто иное в традиционных ритуалах не употреблялось. Серебряным, сплошь покрытым гравировкой, и очень тяжелым. Помощники проводили все манипуляции в толстых перчатках; у меня перчаток не было, и не было никакой уверенности, что от этого зелья я не отравлюсь. Если бы не блокиратор, я бы наверняка от него сдох.

Высшие смотрели на меня так алчно, как будто это я здесь был главным блюдом.

Я поболтал жидкость в бокале, наклонил, пытаясь разглядеть на просвет. Интересно, темные вовремя проходят медосмотры?

— Поздно думать о здоровье, светлый, — насмешливо поторопил Олвиш. Сегодня он был удивительно говорлив. Мне стоило чаще открывать врата в Заарней. Влияние светлого магистра, как известно, исцеляет.

Оттягивать неизбежное бессмысленно. Одно желание в обмен на возможность продолжать миссию — невысокая цена.

— Я уверен, что то, что вы попросите, будет на благо нашей гильдии и нашей страны.

На вкус содержимое бокала не походило на кровь; оно напоминало желе со слабым железистым привкусом. После второго глотка меня уже затошнило; интересно, высшие будут повторять ритуал если сейчас меня вывернет наизнанку? Это все очень сильно напоминало...

Я запретил себе думать и допил зелье в несколько больших глотков. Правый помощник подхватил почти выпавший из пальцев бокал; левый подождал, пока я откашляюсь, прижимая ладонь ко рту, снял с моих рук кандалы, подал платок и вслед за товарищем бесшумно отступил в тень. На платке остались красные пятна.

— Добро пожаловать в круг, магистр, — торжественно и немного печально поприветствовала Гвендолин.

Олвиш ушел, не удостоив меня даже словом. Но долго проскучать в одиночестве не удалось: я аж вздрогнул, увидев стремительно приближающегося Нэттэйджа.

— Наш дорогой магистр, вы как в следующий раз расстроитесь, так посидите сначала, ромашки выпейте, успокойтесь, поспите, а не сразу врата в Заарней открывайте! У меня в свое время замок взорвали, у Гвендолин башню взорвали, Миля в сотый раз в высший совет не пустили, Шеннейра в тюрьму посадили, Ишенгу вообще убили — и никто врата в Заарней открывать не пошел, одни вы пошли!

— На самом деле, — сказал я, дождавшись паузы. — Я хотел уйти жить в Заарней, но вспомнил о том, сколько всего важного осталось на родине, и вернулся.

— И что же у вас осталось? — хмуро спросил подошедший следом Миль.

— Конечно же, вы. Не мог же я вас бросить?

И таблетки мне не отдали.

Нэттэйдж всплеснул руками, а потом, явно не зная, что еще здесь можно сделать, пожал мне запястье:

— Я в своей жизни видел много людей и сумасшедших предприятий, но хуже этого...

То, что он голосовал против меня, Нэттэйджа не смущало. Дело житейское.

— Темная гильдия еще не получала такого магистра, — с восторгом поддержала его Гвен.

— Вы ненормальные, — сообщил я, и высшие не стали отрицать. Им вряд ли нравилось то, что я сделал, но как настоящие высшие темные маги, они не могли не быть очарованы масштабом.

— А ведь вы могли не соглашаться. Клятва требует добровольного согласия. Шеннейр в свое время всех послал, и сейчас мог бы вас прикрыть, но ему ваша клятва была выгодна, — хмуро сообщил Миль, когда высшие отошли достаточно далеко, и передернулся от моего взгляда. — Чего?

— Вы голосовали против меня.

— А что вы жда...

— Это было прекрасно. "Давайте наконец убьем", так отчаянно и храбро... Слушайте, Миль, повторите это снова!

Заклинатель скривился и не ушел.

Для начала я проведал Матиаса: заарн все еще спал, и потому я ограничился тем, что накрыл его одеялом и оставил дверь камеры открытой. Светлые вместе с Иллерни сидели в беседке и, когда я увидел их живыми и здоровыми, то отлегло от сердца. Светлые играли в камешки; Иллика и Иллерни читали утренние газеты.

— То есть армия Северной коалиции довела наш мир до нападения Заарнея, — торжественно продекламировал ученик Гвендолин, скользнув по мне прозрачным холодным взглядом. — Очень плохой поступок.

— Здесь замешана темная гильдия Илькен, — авторитетно заявила Иллика, обводя некоторые строки в газете ручкой, и протянула мне конверт. Она выглядела заметно приободрившейся. — Это вам просили передать обратно, магистр.

Ответное послание я разворачивал не без дрожи. Под собственноручно начерченным сигнумом-напоминанием о долге жизни (тщательно перерисовано из библиотечного темного кодекса) и требованием "защитите моих светлых" была проставлена печать — синий цветок ириса — и стремительным росчерком приписано: "Моя жизнь стоит не так дешево".

Кажется, я задел Гвендолин.

Перед советом я мог храбриться сколько угодно, но подставить светлых, моих светлых, было действительно страшно. Я спас Гвендолин из рушащейся башни Шэн, этот долг жизни так и не был отдан, и глава инфоотдела была единственной, у кого я мог попросить — потребовать — защиты для них.

Миль так и продолжил тащиться следом. Это нервировало; настолько, что на подходе к своим покоям я уже прикидывал быстрее заскочить внутрь и захлопнуть перед ним дверь. Но, разумеется, не успел. В моих комнатах все было перевернуто вверх дном и аккуратно поставлено обратно: не знаю, что искала здесь служба безопасности, и что нашла, но зато отчиталась, что работает. По крайней мере, они были весьма вежливы и убрали за собой.

Миль стоял на пороге, не делая ни шага в комнату, словно одно нахождение здесь могло его осквернить. И, только убедившись, что я вновь переключил внимание на него, стремительно двинулся вперед и ткнул чем-то черным и острым мне в лицо:

— Забирайте. Вы без них еще хуже, чем с ними. Держите, светлый магистр, гробьте свое здоровье и сжигайте еще оставшийся разум! Да знай я заранее...

Я остановившимся взглядом уставился на черные таблетки в упаковке. Они были такими... красивыми. Так притягательно блестели. И медленно произнес:

— А вот послушались бы вы сразу, и мне не пришлось бы идти на крайности.

Он яростно вскинулся. Я стиснул блистер так, что углы воткнулись в ладонь, словно пытаясь запомнить это ощущение и медленно произнес:

— Я обдумал ваши слова, Миль. И вы были правы, а я — полностью неправ в своей злости. Настоящие друзья — не те, кто потакают тебе в любых слабостях, а те, кто остановит тебя, когда ты движешься к пропасти, — и с благодарностью посмотрел на мага, возвращая ему блокиратор. — Забирайте эту дрянь, я решил бросить.

Он медленно, как под гипнозом, забрал таблетки, не отрывая от меня полного отвращением взгляда. Отвернулся. И наконец убрался из моих комнат и светлого блока.

Я думал, что не смогу уснуть, но отключился, едва голова коснулась подушки.

* * *

Посреди ночи пластырь на ране отклеился, и пришлось идти в медблок. В медблоке творилось свое таинство: темные медики собрались вокруг привязанного человека, судя по искре, темного заклинателя, и с живым любопытством тыкали инструментами в обнаженный мозг. Спиленная черепная крышка лежала рядом на поддоне.

Глава врачей Фьонн сочла необходимым лично выйти навстречу магистру. На представшее зрелище она лишь небрежно повела тонкой рукой в длинном шелковом рукаве:

— У Миля такие эксцентричные запросы на исследования... — и велела подчиненным: — Зашивайте.

Темные медики были традиционно хороши в хирургии и исцелении травм и традиционно плохи в диагностике, лечении естественных болезней и отношении к пациентам. Надеюсь, этот маг жаловался на головную боль, а не на насморк.

В новой компании я проболтался до самого утра, чуть не забыв про пластырь. Темные врачи оказались приятными собеседниками, и даже попытки уломать меня на осмотр, то есть изучение, звучали куда менее навязчиво, чем в свое время требования Лоэрина.

Лоэрин так и не пришел в себя; опасаясь новых рецидивов, его положили в лечебную капсулу и погрузили в сон. В этом островному артефактору можно было позавидовать. Либо он проснется, когда мир снова станет ясен и светел, либо не проснется.

Высшие ждали в зоне погрузки-выгрузки у главных выездных ворот, и я чуть замедлил шаг, оттягивая момент, когда придется к ним присоединиться.

О том, что произошло вчера, и о проклятой клятве я вспомнил сразу после пробуждения, долго лежа без сна и ухмыляясь иронии ситуации. Я, светлый, я, светлый магистр — добровольно вручил свою жизнь и волю в руки пятерым высшим темным магам. Полную власть над собой. Но это помогло мне не умереть вчера и исполнить замысел, а все, что помогало замыслу, являлось достойной жертвой. Но и высшие должны были понимать, что сделанного не воротишь, живой светлый магистр им полезен, а мертвый и недееспособный — нет, наказывать меня — приятно, но бессмысленно. Клятва — вот чего они добивались на самом деле.

Пятеро высших темных магов. И против кого я решил сыграть?

Утешало одно — свой приказ высшие будут обговаривать очень долго. Они никогда не сойдутся в желаниях. Для мелочей использовать одноразовую клятву глупо, и потому все будет предсказуемо: я выполню свою задачу, а потом они прикажут мне умереть.

— Вильям не участвует? — понимающе осведомился я, и Гвен кивнула:

— Поймите правильно, магистр. Вильям отличный специалист и толковый управляющий, и мы заботимся о его душевном спокойствии.

Ворота даже не стали восстанавливать, наверное, дожидаясь, когда я точно уеду. Поваленные створки оттащили в сторону, и вокруг них наматывал круги темный техник, то и дело оглядываясь на ходящего по пятам Матиаса. Матиас спал на ходу: когда он открывал правый глаз, закрывался левый, когда открывал левый, закрывался правый, и потому таскался за человеком нелюдь инстинктивно, реагируя на движение.

Как оказалось, ходил техник не просто так, и ветер донес недовольное бормотание:

— Я все понимаю, магистру захотелось прогуляться заполночь, но зачем так-то...

— Тебе не понять, ничтожный человечишка, своим ограниченным умишком пути светлого магистра, — Матиас пришел сам с собой в согласие и закрыл оба глаза. Серебряные треугольники сегодня блестели еще ярче; заарн как будто стал выше — он что, в самом деле стал выше? — и что-то в нем было неправильное, но я не мог уловить, что.

Шеннейр уже стоял рядом с головной машиной, и я резко затормозил в нескольких шагах. Внешнее равнодушие темного магистра мало что значило.

— Вы еще успели поймать это чувство, — он бросил на меня короткий взгляд, с присвистом выдохнув сквозь зубы, и спокойно отвернулся: — Иной раз так хочется угнать машину, вынести двери и поехать кататься по карантинной территории. А потом понимаешь, что машина твоя, и гильдия твоя, и ключ-пропуск тоже твой.

Каждый раз, когда Шеннейр упоминал о той, прежней жизни, полной обычного, человеческого, меня одолевала неуютная неловкость. Мне не хотелось ничего знать о нем как о человеке. Шеннейр полностью устраивал меня как абстрактный враг.

— Как сейчас помню, говорю Ишенге: "Давай угоним машину и махнем до границы" — А он: "Нет, неправильно". "А может заговор против магистров?" — "А это можно!" Тьма вас разберет, светлые.

Должно быть, мой ужас он считал безо всякой эмпатии.

— Вы разбиваете своему ученику сердце, — с издевкой объявил подошедший Миль. Шеннейр даже не обратил на него внимания, по-моему, на время просто забыв, что ему назначили какого-то ученика.

Я тихо выдохнул. В том, чтобы Шеннейр упоминал имя моего магистра, было что-то глубоко неправильное. Они давно не друзья, не приятели и не союзники, они враги. Шеннейр убил моего магистра вовсе не для того, чтобы сейчас иметь наглость говорить о нем.

Их вряд ли стоит сравнивать. Ишенга был велик, а Шеннейр... Шеннейр — темный магистр, что с него взять.

В инаугурации должно было участвовать как можно больше высших. Олвиш физически не мог вырваться с границы на долгое время, однако Гвендолин и Нэттэйджу впервые за месяцы пришлось покинуть безопасное Побережье. Гвендолин как высокопоставленная мирринийке ехала отдельно, в той машине, где все стекла были замазаны черным; Нэттэйджа, который в последний момент попытался соскочить, убеждая, что приедет когда-нибудь потом позже, аккуратно, но твердо запихнули куда-то в хвост колонны. Я делил жизненное пространство с Шеннейром и Милем.

Дорога петлями карабкалась на невысокие горы, отделяющие побережье от внутренней равнины. Под ногами расстилалось море, чем выше, тем дальше до горизонта; на скалах у Кипариса вспыхнула яркая белая точка траурной арки, и я не отводил от нее взгляда, пока обзор не закрыли склоны краевого хребта.

Переговорный браслет потеплел и сжался на руке. Светлые делали ежедневный отчет. Новости не радовали, но пока не пугали: ситуация еще не успела испортиться слишком сильно. Группа из Шафрана отчитывалась, что им выделили целый этаж в главной мирринийкской башне. Чем, как я понимал, власти демонстрировали глубокое почтение и оберегали от разрушения хотя бы один ненаглядный небоскреб. Интриги, как обычно, двусмысленные подарки, то что раздражало, но сейчас воспринималось с теплотой; частичка обыденной жизни, как будто ничего не произошло и не происходило. Моя страна, со всем хорошим, со всем плохим. Аринди.

Я не хотел ее вспоминать. Но искушение было слишком велико, и я закрыл глаза, представляя...

Восточный предел. Низкие пологие холмы, поросшие дикими лесами. Тенистые дубравы, буковые рощи, изогнутые старые вязы, осенью одевающиеся в золото. Здесь я впервые увидел, как деревья желтеют. И что такое снег. Синие глубокие озера. Промышленные города с причудливыми силуэтами заводов, которые напоминали мне опутанных паутиной труб пауков. Жители, молчаливые и серьезные, считающие остальных слишком суетливыми.

Западные территории. Залитые солнцем равнины, апельсиновые, персиковые рощи, серебряные оливы, запах разнотравья и меда, шумные многолюдные города, в которых перемешивались все народы и чудные традиции, праздники и фестивали...

Столица Полынь с бесконечными предместьями и городами-спутниками. Свечки башен мирринийке с их холодными и высокомерными обитателями, сияющие в беспощадном солнце стеклянные грани, улицы, закрытые от солнца, распылители воды и охлаждающие печати, строгие геометрические парки. Ночь, живущая в тысяче огней и неоновом свете гербов учреждений, символов родов и личных знаков, манящий силуэт Шэн, пугающая тень Вихря, гигантский механизм большого города, где чувствуешь себя песчинкой...

Приграничье. Клетчатое одеяло полей, темно-зеленые кипарисы в полуденном мареве, жара ночных костров Жатвы во мраке, виноградники на террасах, холмы с пасущимися стадами, укромные ущелья с поселками, пустеющими зимой и наполняющимися летом отпускниками, бегущими в прохладу от беспощадного лета, веселые и трудолюбивые люди. А дальше — холодные скалистые кручи, по которым карабкаются сосны, и лежащая в тумане мрачная и таинственная Хора...

Под веками начало печь, и я поспешно перевел взгляд на окно. Мертвая пустошь все так же лежала до горизонта.

Дорога повела вбок, обходя глубокую впадину в земле. На дне виднелось грязное озерцо талой воды, склоны заросли лещиной и грабом, и если бы не выгоревшая земля, впадина вряд ли была так заметна. Полупрозрачные ветви деревьев переливались как стеклянные.

— А вот здесь двое высших долбоклюев сражались за руку Юлии Элкайт, — похоронно объявил дотоле молчащий Миль. — Потом приехал Олвиш и начал бить им морды. Потом приехал Юрий и тоже начал их бить. Потом явилась Юлия и начала бить Олвиша... Потом их растаскивали магистры. Потом отправили их на все пять сторон и запретили пересекаться. Помню, как Юлия умоляла Ишенгу ее не отсылать. Все знают, влюбиться в светлого магистра — это приговор... Именно Юлия, кажется, в приграничье основала традицию собирать головы заарнов в коробки и высылать их в родную гильдию. Вам как, нравилось их распаковывать? Ишенге наверняка нравилось. Семья, Рейни, — это ловушка, не попадайтесь.

Я аж вздрогнул от неожиданного окончания. Я хотел бы когда-нибудь завести семью, но это уже не имеет значения.

Я вряд ли хорошо знал Юлию; но Юлию запоминал каждый, кто видел ее хоть раз. Юлия была гордой и неуступчивой; бойцом, верным товарищем, высшим магом с присущим каждому высшему налетом безумия. Семья Элкайт предпочитала вести свою генетическую линию через женщин — если бы Юлия оставила наследника, желательно дочь, все были бы счастливы. Но братья забраковывали всех возможных избранников; Юлия от них всех была не в восторге.

Детей Элкайт воспитывали вассальные семьи, и генетической стратегии вассальные семьи служили не менее истово. То, чего я не понимал — зачем говорить о мертвых как о живых. Они умерли. Их больше нет. Все, что было ими, более не существует.

Вдали уже показалось вытянутое пыльное облако на месте Вихря, и машина свернула с накатанной дороги, сразу запрыгав на ухабах. Миновали белый обелиск, пошарпанный и покосившийся, как будто поставленный здесь в глубокой древности. От множества поселений, когда-то заполнявших центр Аринди, не осталось даже знака. Дома разрушались стремительно, теряя жизнь и превращаясь в пыль и прах.

Земля дрогнула. Облако Вихря поменяло очертания, и через эмпатическое восприятие я уловил отзвук мощного заклятия непонятной природы. Оно было боевым, но не совсем таким, как темное, но не светлое, а все остальное искажал Вихрь. Шеннейр перевел на меня тяжелый взгляд и предупредительно пояснил:

— Нам нужно осмотреть достопримечательности.

Я прислушался к отзвуку заклинания и грустно спросил:

— Это мне понравится?

Он задумался и ухмыльнулся:

— Я думаю, вы оцените.

В пылевой дымке показались скелеты мирринийкских башен Полыни, и я понял, куда мы едем. Где-то с этих холмов давным-давно, четыре месяца назад, мы смотрели на финальную схватку Вихря и темного источника Шэн. Машины ползли черепашьим ходом, проседая под слоями маскирующих заклятий, и маскирующими заклятиями была окружена бывшая обзорная площадка. Такими же, как в моих воспоминаниях, остались огромные печати-линзы.

Нас встречали, и настроение у встречающих боевых магов было приподнятое. Как у людей, наконец способных показать своим магистрам нечто заслуживающее внимания. Темная пустошь, обожженная последним всплеском источника Шэн; пыльная муть; угрожающие темные облака, слабые проблески нездорового багряно-фиолетового солнца; пульсирующее черное пятно Вихря.

Шепот множества голосов в ветре; шепот на грани слышимости, сливающийся с мыслями.

У подножия Вихря копошились маленькие фигурки. Линзы выгнулись сильнее, и я разглядел висящие в воздухе мощные защитные печати, прочерченный на земле знак, машины и суетящихся вокруг людей. Магов в форме гильдии Джезгелен.

— Эти заразы прячутся в развалинах, — с той же нехорошей ухмылкой пояснил Шеннейр. — Мы отщипываем от их отрядов понемногу.

Враги в самом центре страны. Я напрягся, подаваясь вперед. Северян было немного, несколько десятков, но их защита была серьезна, и это была лишь малая часть отряда. И что они...

Знак на земле вспыхнул. Сверкающая точка ударила во внешнюю оболочку Вихря, вырвав из нее кусок, и взорвалась внутри, подсветив чудовищный смерч изнутри. Я неосознанно вздрогнул, принимая пронесшийся в эмпатическом поле отзвук боевой печати. Грубой, почти топорной; примитивной, но необычной конфигурации. Внешний контур и ребра жесткости словно пришли из светлой магии, обеспечивая заклинанию стабильность; а внутри горел темный ударный знак.

Шеннейр следил за заклинанием с таким любопытством, словно пытался расшифровать его на ходу. Затрещали сканирующие печати, и стоящие рядом заклинатели поспешно принялись записывать считанные данные. Печать погасла, но северные уже начали строить следующую. И следующую.

— Какие старательные люди, — с легкой оторопью признал я.— Кто их надоумил?

Кажется, разрушить ядро они уже пытались, и сейчас подрубали корни. Идея была неплоха: Вихрь давал энергию, а без энергии Аринди быстро загнется. Но Вихрь пытались уничтожить столетиями. На Вихре тренировали способы уничтожения.

Нэттэйдж приосанился, не скрывая гордость. Шеннейр только посмотрел на него с иронией, не став мешать. Вряд ли идея прошла мимо него.

— Как они могли проехать мимо, Кэрэа Рейни? Когда захваченные в плен мерзкие темные маги под жуткими пытками выдали, что в продавшейся Заарнею беззаконной Аринди на темной-темной пустоши, в самом чернейшем сердце страны находится ужаснейший...

— Ужаснейшая цитадель Мрака и Тьмы, — подсказал я. Шеннейр был прав, я оценил, и это и в самом деле было весьма... ловко.

— Да, да, от светлых речевок идеи брали. Так вот, ужаснейшее сердце, уничтожь его — и страна падет!

Темные торжествующе уставились на меня. Портить им триумф было очень неловко.

— А кто был под жуткими пытками? — осторожно уточнил я, и Нэттэйдж расстроился:

— И вечно вы так. Магистр, зачем вам рутинные вопросы? Такое у них было задание.

Осталось вспомнить, когда и где темные из внутренней службы попадали в плен. Практически намеренно. Я вряд ли ошибаюсь.

— Эмиссары внутренней службы в брошенной вами Иве. Нэттэйдж, вам своих людей не жалко?

— Внутренняя служба каждому дает возможность проявить себя. Мы запомним их как хороших работников.

Из темных облаков спустился тонкий перевитый шнур и с грохотом вбился в землю, закрутившись маленьким смерчем. Я практически слышал, как северные застонали от бессильной ярости. Вихрь был деревом, и даже мне было не по себе думать, что он начал пускать побеги.

Северные скоро поймут, что их дурят. Но путь на север перекрыт заарнами, и помощь не придет. Темные не станут впустую класть бойцов, выкуривая северян из развалин — будут уничтожать тех, кто покинул убежище, отбился от своих. Воду и пищу среди развалин не найти, а запасы скоро закончатся. Люди, которых я видел перед собой, были обречены.

Они были врагами моей страны, и потому я должен был радоваться.

— Всего один раз темная гильдия сделала что-то крепко и на совесть, — сказал Шеннейр, когда мы въезжали в Иншель. Приказ вскрыть саркофаг был отдан еще до отплытия на Острова, но темные только-только с трудом проковыряли в крыше дыру. Работу притормаживала также осторожность: темные больше не рисковали безалаберно обращаться со светлым наследием. То, что темные обучаемы, одновременно радовало и пугало.

Рабочие сразу же выстроились перед машиной, встречая нас, но, в основном, Шеннейра — Шеннейр приветствовал их в ответ. Со стороны все казалось обычным, но дрожащие нити, что связывали темного магистра и его подчиненных, звучали скорее грустно и подавленно. Это была уже не та связь, какой она должна быть.

Шеннейр разочарован в своей гильдии. Не тем, что она сделала после его падения, а тем, что она не сделала. Не то чтобы в этом не было его вины, но видеть, что гильдия, в которую вложено столько сил и труда, при всех крупных неприятностях складывает лапки и выжидающе смотрит на тебя, больно для любого магистра.

Не оправдали ожиданий. Незримое клеймо словно отмечало каждого из магов.

Или меня одолевала меланхолия, и я переносил на Шеннейра свой печальный настрой. Идти вместе с темным магистром к главным воротам бывшего светлого замка было в некотором роде чудовищно.

— Магический фон стабилен для заданной территории и количества населения, — говорил мне магистр. — Если источник Шэн погас, для равновесия должны появиться другие. Или усилятся мерцающие источники Побережья, что из-за их мерцания нам не нужно, или накопленный потенциал перейдет в Иншель.

То есть открытие Иншель происходит вовсе не случайно. Иншель и так и так собирались вернуть. Каждой стране нужен свой светлый источник. Собственный светлый источник — предмет престижа.

— Если светлый источник Иншель проснется, он затормозит заражение.

Я не рисковал спрашивать, что чувствуют темные, восстанавливая источник, который с таким трудом выкорчевывали из этой земли. Безвыходность — это та вещь, с которой никто не может бороться.

— Вы могли бы испытывать чуть больший триумф, Кэрэа Рейни, — Шеннейр впервые за прошедшее время обратился прямо ко мне, причем со знакомым раздражением этот-светлый-опять-ведет-себя-неправильно. Я отрешенно посмотрел на него и согласился:

— Да. Испытываю.

Он поморщился и куда более оживленно направился к саркофагу, кажется, не сомневаясь, что сумел построить — сумеет и сломать.

Комплекс зданий Иншель окружал парк, постепенно переходящий в дикий лес на холмах. В мире за стенами уже закончилась зима, началась весна — здесь все еще оставалась осень. Я мерил шагами практически исчезнувшие под палой листвой тропинки и оглядывался по сторонам, прогоняя воспоминания. Всплеск эмоций, полученных от авантюры с открытием врат, прошел, оставив опустошение и спутанность мыслей. Порой мне казалось, что было бы лучше, если бы этих всплесков не было — послевкусие от них было оглушающе отвратным.

Скорая встреча со светлым Источником не вызывала ни малейшей радости. Нет радости в том, чтобы заглядывать в бездну.

Нечто меньшее, чем думают о них люди. Нечто большее, чем думают о них люди. Светлый и темный Источник — не то, что существует вне людских представлений. Но они давно уже существуют вне представления одного человека.

Источники не имеют отношения к морали. Мораль придумали люди. Сегодня мораль одна, а завтра другая.

Источники не знают, что такое хорошо и плохо. Зло и благо придумали люди. Сегодня что-то хорошо, а завтра — плохо.

Источники чувствуют счастье и несчастье. Светлому Источнику нравится, когда люди счастливы — если люди счастливы, когда умирают, светлый Источник будет любить смерть. Темный Источник ощущает эмоции не так ясно; или я, не находясь в традиции темной гильдии, мало знаю об этом, но я знаю, что темный Источник привлекает страдание. Тьма чует боль, и как хищник идет на запах крови. Если светлый Источник в беде даст утешение и силы, то темный с удовольствием глубже опрокинет во мрак.

Темный Источник — паразит в теле нашего мира. Но он может делать свои разносчики заразы сильными, очень сильными.

Люди для светлого Источника — как осенние листья. Ветер срывает их с деревьев, и они красиво падают и шуршат под ногами.

Люди для светлого Источника — как цветы. О них заботятся, но они все равно умирают, но какое-то время остаются красивыми.

Люди для светлого Источника — как спелые яблоки. Было вложено много сил, чтобы они выросли и созрели, деревья цвели так красиво, но приходит пора собирать урожай и насыщать себя...

Свет и Тьма — уже давно намного, намного больше, чем выдуманные людьми преграды на пути страха перед бесцельностью жизни.

Маленький ручей пробирался между мшистых валунов. Звенел о льдинки. Прозрачный лес почти опал, и только редкие листья светились желтым на фоне неба. Стылая земля была твердой как камень, покрытой бурой трухой. Под холмиками опавшей листвы скрывались остовы больших пауков, когда-то защищавших Иншель. Один раз я наткнулся на череп оленя с ветвистыми рогами.

Никогда не видел живых оленей. Хотя в лесу вокруг Иншель они жили, но были слишком пугливы. Зато встретил сейчас, и это, наверняка, хорошо.

Я сидел на берегу и длинной веткой чертил на камнях знаки. На ближайшем валуне виднелась выбитая спираль, и на следующем; символы, скрытые мхом, уводили вверх по ручью. Спираль — символ светлого магистра Ишенги. Вместо хаотического порыва Шеннейра — планомерное движение к центру. Или вовне.

Знаки означали, что светлый источник где-то рядом. Малый источник — в отличие от Источников мира, которые с большой буквы — не был бьющим из-под земли потоком пламени, чем-то вещественным; я просто ощущал, что плотность магии здесь выше. Сейчас она ушла, но оставила отпечаток на камнях, и на опавших листьях. Но здесь больше не слышалось боли и злобы; шрам на месте затянувшейся раны — вот чем была Иншель.

— Идемте, — за мной пришел сам темный магистр. От каждого слова изо рта вырывались облачка пара.

— Здесь холодно.

Раскрасневшийся Шеннейр выглядел довольно:

— Родину напоминает, — пояснил он.

Я не стал спрашивать, напоминает ли ему родину дым костров и спаленные дома.

Мы прошли мимо колодца, когда-то накрытого большой каменной крышкой с блокирующей печатью. Сейчас крышку откатили в сторону, и я заглянул внутрь. Сквозь прозрачную воду были видны жухлые листья на выложенном камнями дне и спираль из синей мозаики. Пить эту воду я бы не решился.

Миль ждал нас у главного здания и мерз. Прогулка по заснеженному лесу практически босиком ничему заклинателя не научила. Матиас в меховой куртке нарезал круги у закрытых саркофагами зданий и взрывчатки. Боевые маги воспринимали его спокойно, но за взрывчаткой следили.

Маленький лагерь темных, несколько палаток, окружали серьезные защитные печати, и те, кто работал в Иншель, держались постоянно настороже. Страшных историй не рассказывали, но, пожалуй, могли бы — просто мы для них были начальством. Смеркалось быстро; Иншель освещали мощные прожектора — работа шла круглые сутки — но заросший парк был темен даже для глухой ночи. И с ним было что-то не так. Я был на границе, и мрак был полон разных заблудившихся во времени вещей. Уханье филина, которое летает в воздухе без филина. Просто эхо.

Я чуял несколько машин, что под маскирующими печатями подобрались к въездным воротам, но то, что это один из темных отрядов, что прочесывал территорию вокруг Иншель, почуял еще раньше. Бретт стоял рядом с Шеннейром и докладывал обстановку, смотря на своего магистра снизу вверх. Самоуверенная улыбка на его лице то и дело превращалась в заискивающую, а потом обратно, и я остановился на расстоянии, наблюдая за метаморфозами. Бретт заметно поднялся в иерархии с тех пор, когда я его впервые встретил, и даже его искра начала гореть ярче, но он все еще не походил на настоящих высших темных. Высшие темные были монстрами, а Бретт... монстренок, не более.

— Здесь проползла тварь из Заарнея и тянет энергию, — Бретт оглянулся на меня и топнул по земле ногой, и я кивнул. Это многое объясняло. — Северные заметили всплески энергии и выслали сюда отряд. Мы их покромсаем, так что не беспокойтесь, светлый маги...

Как умный человек, Бретт считал, что расположение двух начальников лучше, чем расположение одного.

— Мы проводим инициацию светлого магистра, Бретт, — Шеннейр смотрел на него тяжело и немного устало. — Инициация светлого магистра не должна быть запятнана.

Кажется, внезапно прорезавшаяся забота поразила только меня. Для темных их магистр был идеален во всех проявлениях — даже в милосердии — а высшие, как и всегда, были слишком заняты собой.

Бретт словно спохватился, что выболтал лишнее, и согнулся в коротком поклоне, прижав ладонь к сердцу. Самоуверенность и восхищение сливались в этом человеке весьма гармонично:

— Как прикажете, мой магистр. Все сделаем аккуратно!

Потомок враждующих народов, ла'эр и мирринийке, Бретт взял от родителей самое лучшее: бесстрашие и отмороженный цинизм.

В главном саркофаге наконец пробили дыру, которая вывела прямо в один из коридоров. Из темноты веяло холодом. Я даже видел на камнях изморозь, и мне казалось, что чувствовал сладковатый запах гнили.

Это все в моей голове. Двенадцать лет — это слишком долго.

— Тел внутри нет, — предупредил меня Шеннейр. — Проводили опознание. Должны же мы были узнать, кто из светлых гуляет на свободе, а кто мирно погиб.

Но маг принадлежит гильдии даже после смерти. Иншель все равно стала общей могилой.

Матиас ошивался у пробитого туннеля очень настойчиво, но рисковать самым сильным светлым магом в округе я не собирался. Он все еще оставался порождением иного мира, и светлый Источник мог его не принять; и хоть заарн заметно обижался, но отверженность источником светлой магии стала бы для него гораздо более роковой.

Венец Та-Рэнэри принесли мне перед самым спуском — запаянный в несколько футляров. Ампула со стимулятором лежала рядом. Нарушенное обещание отзывалось в душе отвращением к себе, но никто не будет ждать, когда ты разовьешь способности естественным путем, если можно получить результат просто и быстро. По телу, как обычно после приема препарата, прошла волна жара; сердце суматошно заколотилось, а разум заработал на куда более высоких оборотах. Но мыслей было слишком много, и я не мог сосредоточиться ни на одной.

Высшие уже тщательно подготовились, то есть взяли черные восковые свечи и надели длинные черные балахоны. Балахоны были не так просты — я успел заметить вышитые на подкладке защитные руны, а ритуальной одежды иных цветов темные все равно не имели. Мне тоже выдали черный балахон, потом забрали, потом вернули обратно, добавив, что какое дело магии до черного цвета, белого цвета, салатового или там розового. И правда — какое? Свечу из черного воска я взял сам, потому что она мне понравилась.

И все же разглядеть людей в светлой одежде было бы проще, чем темных магов в черных балахонах во мраке туннеля. Использовать магию или включать мощные осветительные приборы остерегались, не зная, как отреагирует здание — все же над нами нависала масса перемолотой земли и камня. Вход, подсвеченный прожекторами, исчез за поворотом.

Коридор соединялся с галереей, обводящей один из парадных залов — зал был полностью уничтожен боевыми заклинаниями, но галерея уцелела. Луч фонаря скользил по мозаике, выложенной на стенах. Иншель строилась очень быстро, и для ее украшения привлекались все городские мастерские. Можно было жить среди каменных голых стен, как темные, но зачем, если это наш дом? Хотя и темные, в большинстве своем, знали толк в красоте.

Судя по синим и голубым цветам, эта часть мозаики была посвящена Островам.

Тонкий луч скользил по завиткам волн, спиралям ураганов, ярким медузам и маленьким рыбкам, островам. Потом вырвал из тьмы очертание Маро.

Я затаил дыхание. Маро, в отличие от других островов, был черным, и по кромке его вилось то самое, алое сияние.

Чтобы посветить под потолок, потребовалось встать на цыпочки. Там, почти незаметная, была островная акула в черно-белом круге размером с детскую ладонь.

— Светлые уже тогда что-то знали, — сказал Миль, и я поспешно отвел фонарь, погружая Маро Раэту во мрак.

Да нет. Просто мои родители работали в мозаичных мастерских.

Мой остров оставался в темноте, теперь уже навсегда. Но он всегда был со мной. Среди островитян ходила злая шуточка о людях, что спаслись с Токитири и поселились на Маро Раэту.

Спаслись с Токитири, поселились на Маро, переехали в Аринди.

Под саркофагом было черно и тихо. Так тихо, что было слышно даже дыхание спутников. Стены туннеля, который пробивали прямо сквозь тело замка, представляли собой сплошное месиво: размозженные кости, перекрученная плоть. Убитый волшебный замок осел, но еще не разложился до конца, сохраненный бетонной оболочкой. Несущие ребра Иншель покорежились, но продолжали поддерживать тяжесть здания.

Говорили, что на месте Иншель когда-то стояло поместье моего магистра; говорили, что когда-то у Ишенги была семья, но они умерли. Ишенга снес опустевший дом до основания и не появлялся здесь больше десяти лет.

— В светлом-светлом лесу стоит светлый-светлый дом, в котором живут светлые-светлые маги, — зловеще пробормотал Миль. — Вы освобождаете заточенное Зло. Я предсказываю, вы горько пожалеете об этом.

— Миль, помолчите, — сдавленно попросил Нэттэйдж.

Я вырвался вперед, догоняя Шеннейра. Темный магистр шел не торопясь, водя по сторонам фонариком — должно быть, наслаждался видом чужой разрушенной твердыни. Прошлое посещение наверняка прошло в спешке, не дав насладиться целиком и полностью.

— Темный магистр, — я провел по железному обручу, обхватывающему шею, и недовольно повертел головой. Меня мало что волновало в этой жизни, но назначать себе магистра, одновременно надевая на него ошейник было достаточно вызывающе. — Может быть, хотя бы перед инициацией снимете это? Я знаю, что повторение травмирующих ситуаций помогает их переосмыслить и преодолеть, однако...

Шеннейр кивал и иногда морщился, и я скоро понял, что он не слушает. Отреагировал темный магистр только на наступившее молчание:

— Я понял, вам помогает. Вот и носите.

Доставать длинными речами Миля было куда веселее.

— Как вы стали магистром?

Эмоциональный всплеск показал, что мои слова собеседник все же улавливал. Его искра вспыхнула ярче, переливаясь мягким теплым свечением; и он ответил, так, будто делясь воспоминаниями, которые бережешь:

— Я убил прежнего темного магистра. Обязательно попробуйте, Кэрэа, это незабываемо! А... — он вновь поморщился, — ...выбирая путь светлого магистра, приходится чем-то жертвовать.

Пожалуй, обвинять "вы испортили мне даже посвящение в магистры!" было бессмысленно.

— А как же испытания, Оракул, — я с разочарованием пытался отыскать в его эмоциях хоть какой-то отклик. — Принятие Источником...

— Куда бы он делся, — Шеннейр оглянулся и снисходительно бросил: — Все главные вехи вы уже прошли. Ишенга мертв. Все остальное — формальность. Настоящая инициация куется в крови.

Почему-то доверия во мне было еще меньше, чем в любом темном маге.

Иногда свет фонарика возвращался блеском гладкой мозаики и застывшей питательной жидкости, натекшей из сосудов здания. Иншель превратилась в могильник; в дом для теней, и здесь жило эхо, и я готовился уловить шепот. Отголосок криков. Но лишь продолжал болезненно вслушиваться в тишину.

— А что вы почувствовали, когда убили Ишенгу?

Шеннейр не казался мне человеком, которому свойственно анализировать свои эмоции или чувства; но гибель кровного врага все же стоила хотя бы нескольких минут на размышление.

Шеннейр как будто задумался.

— Незавершенность, — наконец сказал он. — Почему у меня ощущение, будто меня обманули?

Пожалуй, это был самый ясный момент осознанности, который когда-либо был у Шеннейра в жизни.

— Вы хотели бы переиграть все заново, чтобы наконец ощутить триумф? Это не поможет.

Он насмешливо изогнул бровь, показывая, что момент искренности — или что было за него — закончен.

— Но как вам пришло в голову, — я затаил дыхание, приготовившись к насмешке, но все же спросил: — Шеннейр, брать заложников и убивать их?

Он не стал смеяться. Только пожал плечами:

— Это так логично, что не понимаю, почему никто не делал это раньше.

Впереди по туннелю тьма становилась плотной. При нашем приближении на наспех вмурованных железных створках вспыхнула идентификационная печать; Шеннейр ответил своей, и двери открылись, пропуская нас в круглый ритуальный зал.

Через световое окно на купольном потолке падали тонкие белые лучи, оставляя на полу размытые пятна. Когда-то разноцветное стекло окрашивало зал в золотой, синий в фиолетовый; теперь стекло покрыла пыль, и в тусклом свете все становилось сумрачным и черно-белым.

Черные ребра, которые должны были выдерживать концентрацию силы, разбивали орнамент на стенах на сектора. Не картины — перевитые линии с глубокими щербинами. Во время осады Иншель держалась долго. Нам было что защищать.

Пол покрывало плотное матовое стекло, на котором глубокими канавками была прорезана спираль-лабиринт. Я затаил дыхание, вслушиваясь в отзвук ритуального зала, и сообщил:

— Подозрительно мне все это.

Даже если не считать, что Иншель сверху накрывал бетонный саркофаг, снаружи все равно стояла ночь.

— А нам-то как подозрительно, — нервно отозвался Нэттэйдж.

Гвендолин остановилась на месте, с горькой печалью оглядывая зал и покачивая головой:

— Такая красота. Столько вложенных ресурсов и сил. И все это они могли потратить на Шэн!

Остаться жить в Шэн? Никогда не чувствуя себя в безопасности, рядом с теми, кто не считает тебя за человека? Несмотря на то, что переезд в Иншель стал поворотной точкой в подготовке к войне, я не мог винить сородичей за это. И не мог винить в том, что ненависть после переезда только усилилась — от осознания, сколько было у нас отнято обитанием в Шэн. Если темным доставляет удовольствие опасность, вечные подозрения и травля — пусть занимаются этим в своем узком кругу. Жизнь в Иншель была... счастливой.

Сказать честно, идея полного уничтожения темных всегда казалась мне привлекательной.

— Светлый магистр, вам нужно пройти через Оракул, — Шеннейр схватил меня за плечо, подтолкнув к лабиринту. Скрыть ненавидящий взгляд я не успел; бывший магистр заметил и одобрительно кивнул: — Наконец-то я вижу в вас боевой настрой! Не дергайтесь, Кэрэа, Оракул безопасен.

Я пошатнулся и ступил в начало лабиринта, и зал тряхнуло под оглушительный лязг.

Сумрак мгновенно потонул в пыли и валящихся сверху стекляшках мозаики и камешках. Столько пыли в закрытом здании вряд ли взялось из ниоткуда, и внутри Иншель наверняка действовало одно из темных заклинаний тления, подтачивая ее изнутри. Хорошая компания. Но нас не пытались похоронить под завалами прямо сейчас: лязг шел снизу, из глубин механизмов Иншель.

Темные дисциплинированно подождали, когда опустится потолок, провалится пол или хотя бы из стен вспыхнет пламя, и чуть расслабились.

— А теперь подумайте о светлом, — без капли раскаяния велел Шеннейр и занял предписанное место, зажигая личную печать. Из чистого энтузиазма, вдвое сильнее обычной.

Восприятие темной энергии, подстегнутое стимулятором и венцом Та-Рэнэри, нахлынуло удушливой волной. Я думал, что сдохну прямо там. Но, по крайней мере это позволило не вслушиваться в надоедливую трескотню.

— ...Светлом? Даже я о светлом подумаю лучше, чем он!

— Подумайте, Миль, — Гвендолин расправила складки балахона и застыла на месте. — Подумайте.

Высшие боялись; несмотря на то, что они были привычны к опасности, но страх — часть жизни темного. Это была хорошая мысль. Но вряд ли светлая.

Темные не планировали проводить правильную инициацию. Вряд ли они даже знали, как она должна проводиться; будто темных когда-то пускали на светлые ритуалы. Раз я не мог подключиться к светлому Источнику, то высшие призывали светлый Источник, чтобы он подключился ко мне. И у них могло получиться — на месте Источника я бы тоже явился поглядеть на эту самодеятельность, однако...

Источник — чистая магия. Там, где магии слишком много, возможно все. Источник прогибает и искажает мир еще сильнее, чем влияние Заарнея.

— Мне почему-то не кажется, что светлому источнику это понравится, — я отнял руку от венца. Снимать его сейчас я не имел права и, тем более, мне не очистить кровь от стимулятора.

— Светлый источник благ, он нас простит, — уверенности Нэттэйджу совсем недоставало.

— Говорят, что Иншель — боковая отводка Иншена. А Великий Иншен, даром, что светлый, отбитый наглухо. Мерцающие источники все такие, — громким шепотом поддержал боевой дух Миль.

Гвендолин зажгла черную свечу, и вслед за ней последовали остальные. Неудивительно, что распорядителем ритуала и по совместительству мастером импровизации выбрали ее. На стенах и на полу проявились заблаговременно начерченные знаки, и теперь я стоял не только в лабиринте — но в центре многолучевой звезды. Меня не оставляло ощущение, что здесь должна быть кровавая жертва, от которой отказались со скрипом, и теперь вместо нее зияла логическая пустота. Хотя я сойду за неплохую жертву.

— Тсо Кэрэа Рейни, — даже несмотря на неподобающую темность, голос Гвендолин звучал величественно. Уместно. — Твоя судьба лежит перед тобой. Готов ли ты отдать свою жизнь процветанию Аринди?

Пышные ритуалы служат лишь для того, чтобы впечатлить участников; все собравшиеся знали, зачем мы здесь, и потому мне оставалось сказать то, что все ждали:

— Да.

— Ее мысли станут твоими мыслями. Твоя кровь станет кровью, бьющейся в ее венах. Ее беды и ее невзгоды станут терзать твое тело, но твоя жизнь ляжет в основу ее процветания. Ты — защита для страны; ты — оружие для Источника, ты — источник магии для подвластных тебе магов, ты ее суть...

Атмосфера в зале поменялась. Будто линии, лабиринт и эти молчащие стены, ранее бывшие лишь бесполезной декорацией, наполнились... значением. Мрак стал еще гуще, подступив вплотную. Теперь осталась лишь темнота и поток света, и я пошел к нему, отсчитывая шаги.

Магистр должен...

Магистр должен быть мудрым и понимающим.

Великодушным и милосердным.

Храбрым и стойким.

Пол пересекла глубокая рытвина с бугристыми оплавленными краями. Стекло здесь отличалось по цвету, более темное, навек сохранившее в себе отпечаток ладони. Я перешагнул через него.

...Хладнокровным и жестоким, если это необходимо.

Магистр должен заботиться о своей гильдии, стране и народе, потому что он существует ради них.

Магистру следует избегать сильных страстей.

Магистр не должен показывать боль, страх, злость, сильное горе...

Светлая магия медленно заполняла зал, пробуждаясь, резонируя с моей искрой. Она была тихой, спокойной и грустной. Я отвлекся на тишину — голоса умолкли, исчезли даже обычные перешептывания — и резюмировал:

— По-моему, не простил.

Эмоции высших полыхали переливчатым сиянием, но сами люди были недвижны, как статуи. Гвендолин даже не дышала; Нэттэйдж смотрел перед собой широко открытыми глазами, Миль сжимал пальцы в перчатках, Шеннейр... Весь вид Шеннейра отражал борьбу, но борьба была не в состоянии выйти за пределы его разума. Я уже видел такое состояние: у мага, который схватил венец Та-Рэнэри.

Будет весьма забавно, если вместо встречи с моим Источником мне придется бегать вокруг темных и их реанимировать. Светлый Источник присматривался к ним. Пока присматривался. Первой погасла свеча Гвендолин; свеча Шеннейра — последней.

Я сформировал печать на кончиках пальцев и подбросил, заставив разбиться о его защитное поле. Темный магистр как будто очнулся, пошевелился, попытался отступить, и тьма накрыла высших, отрезая от меня.

Тени стояли за спиной, и я знал это. Тени не оставляли меня ни на мгновение. Множество теней, сотни теней. Я чувствовал их поддержку. Их надежду. Их гордость.

Наш магистр.

Я позволил себе улыбнуться. Тени всегда были со мной. Тени всегда следовали за мной — тянулись за каждым моим шагом, заполняя мир тьмой.

Я вернулся...

Наше солнце.

Больше всего на свете мне хотелось обернуться. Увидеть их хотя бы еще раз. Больше всего на свете мне было страшно обернуться — и увидеть, что никаких теней нет.

Что я всегда был один.

Поток света был плотным и ощутимым. Я протянул руку, окуная в свечение ладонь. Разве не к этому я шел все это время?

Сквозь годы я видел себя — творца того, кем я являюсь сейчас. Творца, вложившего свою жизнь и все, что имел, в будущее. Это было печальное и жалкое зрелище — и я знал, что пришла пора идти дальше.

Источник был здесь — Источник, пропитывающий весь мир, Источник, который заключал в себе весь мир, прошлое и будущее, сосредоточил каплю своего внимания на ритуальном зале в подземельях разрушенного замка. Я ничего не видел сквозь белый свет — беспощадный свет вливался в сознание, высвечивая каждый темный уголок разума. Я кинул последний взгляд в прошлое и равнодушно отвернулся. Я не могу больше оглядываться назад.

Ребра Иншель потрескивали, распрямляясь; волшебный замок поднимался, ворочаясь как гигантское животное, отряхивая чешую бетонного саркофага. Я шел по освободившимся коридорам — мои владения были руинами, вся моя жизнь была руинами, но это было неважно. Свет Источника следовал за мной по пятам, обволакивал мысли, стирая все лишнее.

Тонкие белые молнии били из-под земли в небо. Огромная луна восходила над горизонтом — бумажный круг на черной ткани, и я мог бы взять его в руки. Деревья были черными силуэтами на белом фоне, но лес жил; лес перешептывался тысячами беззвучных голосов, и светлый Источник продолжал играть на струнах мира в своей мрачной бездне...

Светлый Источник поднимался из-под земли, просачиваясь сквозь опавшие листья. Вихрь, темная громада на границе, попытался потянуться к новому источнику энергии, но испуганно отшатнулся. Между орешником бесшумно скользили, появляясь и пропадая, привлеченные светом дикие звери; их вел горделивый олень с широкими роскошными рогами на голом черепе.

Птицы прыгали по ветвям, и свет сиял в их глазницах. К сожалению, они не могли петь, но это все равно было прекрасно.

Я никогда не был монстром. Я никогда не хотел быть монстром.

...мне просто это нравилось.

Я погладил запутавшегося в своих ногах паука — одна нога у него напрочь потерялась, оторванная шальным заклинанием. И согнулся от пронзившей грудь боли.

...Почему? Что со мно...

Но светлая магия вновь помогла подняться, подталкивая дальше. Светлая магия всегда поддерживала меня, всегда. Остальные пауки копошились под листьями, искалеченные слишком сильно, чтобы подняться. С ними будет все хорошо. Со всеми нами...

Заарнейская тварь была здесь. Теперь я чуял ее вполне явно — вот она, свернулась под корнями деревьев спутанным клубком, раскинув свои нити под всем поместьем, присосавшись к истощенному источнику Иншель. Разбухнув до огромных размеров, выкачивая последние силы из измученной земли. От паразитов надо избавляться.

Ведь если я не должен печалиться о смерти, смерть, должно быть — это благо? Светлая магия окутывала теплым коконом, защищая и подтверждая мои мысли. Я остановился прямо над тварью, смотря под ноги, на сухие листья, на прекрасное существо под ними, и пожелал:

— Умри.

Заклинания ударили в землю, выбивая фонтанчики песка. Люди выступили из темноты широким полукругом, и я с отстраненным любопытством заметил на них форму гильдии Джезгелен.

Земля выгнулась горбом и со стоном опала. Из глубоких каверн, оставленных боевыми заклинаниями, бурля, выплеснулась темно-красная жидкость; она прибывала быстро, заливая листья, сапоги, поднимаясь выше, почти до колен... Я ощутил нечто странное; то, что не испытывал раньше, или, может быть, давно позабыл. То чувство, что искрой сияло в груди, хотело, чтобы я улыбнулся искренне.

— Вы в безопасности, — сказал один из людей. — Вы пойдете с нами. Наше задание — спасти светлого магистра, ставшего марионеткой темных.

Спасти? Меня? Мне никогда не было так хорошо.

Они выглядели как люди. Тот, кто говорил со мной, ничем не отличался от обычного человека. Всего лишь синеватое пятно на виске.

Темное проклятие, примененное аккуратно, почти не оставляет следов.

Светлый Источник играл на струнах этого мира, восстанавливая навыки. И я был главным инструментом — как и всегда.

— Вы поступили правильно, — эйфория утихла, возвращая горькое опустошение. Я коснулся венца и стащил его с головы.

Огни погасли.

Глава 5. Мэйшем

...В первый день я заночевал в пещере — шерстяной плащ и тепловые амулеты помогли перенести неожиданно холодный рассвет.

На второй день я поймал кролика, развел костер и заставил себя поесть хоть немного. В этот же день я увидел вдали снежную вершину Лантиш, а значит, перевал был в той стороне.

В следующие дни я кружил, не упуская из виду белый пик, и старался подобраться ближе — но даже если подбирался ближе, то путь преграждало ущелье, завал или бурный горный поток. Однажды я наткнулся на остатки погребального костра: черный отпечаток на каменной площадке, отзвук темной магии. Темные всегда хоронили своих павших сразу. Потому что потом им было лень. Потом мне повстречалась колонна машин, что медленно ехала под дождем по мокрой дороге; я, пожалуй, мог бы коснуться борта ближайшей машины рукой, но меня не заметили. Они обогнули склон, и с тех пор я стал осторожнее. Стал избегать людей.

Мой дар перемещений работал не так, как надо — постоянно вынося меня далеко от цели. И так раз за разом. Я примерялся к перевалу, не зная, как смогу его преодолеть, но не испытывал страха или смятения. Я представлял свой путь сотни раз, когда находился в Вихре, отмечал его, как делают заметки мелом на ткани — а теперь прокладывал в реальности нитью.

На десятый день я наткнулся на большой отряд мертвых загорцев. Смерть настигла их на леднике — боевое проклятие упало сверху, смяв и искорежив тела, перемешав со снегом. В центре мясо и лед превратились в перетертую кровавую кашу, но по краям осталось еще немного того, что напоминало людей. Загорцы никогда не возвращались за павшими, и не придавали погребению особого значения. Бессмысленная растрата сил.

По леднику бродили хищные звери и терзали трупы длинными зазубренными когтями, выгнутыми, как молодой месяц. Увидев меня, они посторонились, давая место, потому что, может быть, мне тоже могло здесь что-то понадобиться. Я спросил у хищных зверей, не против ли они немного проводить меня по перевалу, и они согласились.

Так что я решил, что это знак.

Перевал дался нелегко. Я шел своим ходом и, как назло, на подъеме к седловине гору накрыли облака и посыпались снегом. Видимость упала до нулевой, и я боялся переместиться и оказаться в таком же снегопаде и даже не знать, куда попал. Следы уже замело, когда я бросил попытки выбраться и решил возвращаться. Одну ночь пришлось провести наверху. Я бы мог умереть, но я не мог умереть. Мое солнце сияло надо мной.

Когда я спускался с перевала, облака разошлись, и внизу я увидел долины Лонн — огромные, покрытые лоскутами изумрудных полей и лугов, темными дубравами, широкими спокойными реками. Все это было так близко, что я едва удержался, чтобы не упасть через искажение и не оказаться в долинах сей же миг. Но сломанный дар мог бы вернуть меня обратно за перевал, и нельзя было рисковать.

На утомительный спуск ушел остаток дня. Солнце быстро скрылось за каменной стеной Элмергаль — с загорской стороны горы поднимались круче и гораздо выше, чем с нашей. В низине скопились плотные сумерки, в рассыпанных по склону больших деревянных домах — каждый на одну семью — зажглись огни. Я прошел над ними, через рощу, добрался до родника и спустился по тропинке вниз, к дому с нарисованным красным солнцем под крышей. Подошел к двери.

И постучал.

* * *

Семь лет спустя. Аринди

— Мы ради вас восстановили Иншель. Мы пробудили светлый источник. Мы позволили провести инициацию в бывшем светлом замке. И чем вы нам отплатили, светлый магистр?!

Я огляделся и осторожно предположил:

— Я стою на месте и держу паука?

Паук должен был сработать. Ведь паук — это символ мира: он плетет паутину, полный гармонии и симметрии объединяющий узор, ловушку для надоедливой мерзости. Но Миль почему-то не успокоился.

— Мы даже провели вам нормальную чистую инициацию, а вы все равно нашли себе кровищу и трупы! Откуда?! — и прежде, чем я мог бы ответить, что мастерство не потеряешь, мученически застонал: — Рейни, вы способны остановиться и перестать убивать? В светлой гильдии такой тщательный отбор кандидатов — почему они вас, психопата, пропустили?

— Светлый магистр о том думать не обязан. Я не звал их сюда, — я положил на землю горстку легких ломких костей, в последний раз коснувшись их кончиками пальцев. Прошел между лежащих на земле людей, не обращая внимания на чавкающее под ногами месиво грязи и крови — от всего этого уже не было проку. Приостановился рядом с Милем и прошептал: — Я вам отвечу. Светлой гильдии позарез требовались эмиссары на Островах из местного населения. Брали всех.

И пошел дальше, оставив мага за спиной.

В лесу заметно потеплело, и между деревьев висела сырая дымка. Голые ветви усыпали капли влаги, сквозь прелую листву пробивались зеленые ростки, но больше ничего не напоминало о буйстве жизни, что было здесь недавно. Взгляд светлого Источника уже угас, но оставил отпечаток. Раны не залечиваются мгновенно.

Ощущение равновесия было хрупким и странным, но чем дальше, тем сильнее через него пробивалось удивление. Я не ожидал, что темные бросятся поздравлять меня с посвящением, но хоть как-то отреагировать они могли бы.

Темные спешно паковали вещи. Забрасывали тюки в машины, не слишком заботясь о хрупком оборудовании. Нэттэйдж сидел у стены, безучастно глядя перед собой, Гвендолин стояла поодаль, как обычно погруженная в себя, а Шеннейр и вовсе где-то бродил.

— Светлый Источник уже отвел взор от этого места, — сказал я пробегающему мимо магу. — Скоро все вернется в норму.

— Светлая магия здесь, — бесстрашно ответил мне боевик. — Скребется в голову. Оглянуться не успеешь, и станешь светлым.

При моем появлении Нэттэйдж встал и так же безмолвно скрылся в одной из машин.

— Мы встречаемся с Источниками магии каждый раз, при каждой инициации, и каждая встреча — это испытание. Темный Источник дает препятствие, которое нужно преодолеть. Силой. Волей. Умом. Унижением. Испытание, которое дает понять, через что мы готовы переступить. Но светлый Источник не задает вопросы, а потому не позволяет ответить, — напевно произнесла Гвендолин, похожая на предрассветную тень. — Он выворачивает перед тобой твой разум. И то, что хотелось бы скрыть или стыдливо забыть. Ошибки, утерянные возможности. К счастью, ни один человек не способен выдержать такой поток информации. Мозг, защищая нас, скоро сотрет все лишнее.

То есть Нэттэйдж очнется. Скорее всего, скоро — как только минует ворота Иншель.

— С вами все хорошо, леди Гвендолин? — ради вежливости спросил я. Эмоции Гвендолин были темны и спокойны:

— Я держу свои мысли в порядке, магистр Кэрэа Рейни.

Я слышал пробуждение разума Иншель: юный замок только-только открыл глаза, и взгляд его был чист и лишен осмысленности. Замок чувствовал инстинктивную привязанность ко мне и инстинктивное отторжение к темным, и пока еще слабое, осторожное любопытство к миру, но Иншель пострадала слишком сильно, чтобы ее память могла восстановиться. Она не узнавала никого.

Вихрь голодно клубился прямо за воротами: светлые источники способны противостоять заражению, но если с Иншель что-то случится, я буду вынужден вернуться и провести с магическим монстром беседу о тщете попыток. Почему-то Вихрю не нравилась тема тщеты и пустой суеты так, как нравилась мне. Но я все равно не могу остаться здесь.

От полуразрушенного саркофага пришел печальный вопросительный оклик, но я усилием воли не стал отвечать. Забота о других не должна мешать делу.

Шеннейр появился из туннеля, волоча за собой оторванную мозаичную притолоку.

— Поставлю в Мэйшем, — со мрачным весельем сообщил он. — В прошлый раз забыл забрать что-то на память, а потом предложение расковырять саркофаг никто не поддержал.

Росток Иншель тоненько вскрикнул от боли, и я мысленно погладил его сочувствием. Следующий по пятам за Шеннейром Матиас восторженно уставился на меня, ловя отблески светлого сияния, и отражение в его глазах приобрело оттенок одухотворенности. Может быть, светлая магия начала менять и его. Я кивнул и отвернулся, краем уха слыша, как заарн без перехода злобно рычит на боевиков:

— Только попробуйте стать светлыми, гнилые куски мяса! Много вас развелось!

— Кэрэа Рейни, все же откройте мне тайну. Чем вы подкупили Шеннейра? — с любопытством спросила Гвендолин, наблюдая, как Шеннейр утрамбовывает притолоку в машину.

Шеннейра? Его письмо отличалось от письма, которое я послал высшим.

— Я предложил ему нечто получше, чем скучный обмен неконвенционными заклинаниями с такими же скучными людьми.

Миль уверенно двинулся к главной машине, но, повинуясь повелительному указанию Шеннейра, оскорбленно развернулся и отправился искать себе транспорт попроще. Экипажи свободных машин провожали его напряженными взглядами, выдыхая, когда беда проходила мимо.

Иншель тянулась за нами, не желая отпускать, не понимая, что происходит, почти до самого конца. А потом плотно оплела ворота лианами; темные заметно встревожились, находя подтверждение своим худшим страхам, и объехали ворота по кругу, пробив стену и сделав в лесу широкую просеку.

* * *

Лодка плывет на рассвет. Рассветное небо надо мной, лимонно-желтое и розовое, высокое, а волны плавно поднимаются и опускаются, как дыхание...

Нет. Я лежу в мягких ладонях; мир держит меня в ладонях и плавно покачивает, убаюкивая. Здесь только свет и чистота, и кто-то большой и сильный смотрит на меня сверху, заботясь и защищая, сберегая от всех горестей...

Мне еще никогда не было так спокойно. Я не хотел просыпаться.

...смотрит на меня с бесконечной нежностью и любовью. В белых мягких ладонях прорезались трещины, и с хлюпаньем открылись, вылупившись на меня сотней налитых кровью глаз. Я рванулся в сторону, отползая, скользя ладонями по мягким склизким глазным яблокам, и едва не вывалился наружу, перегнувшись через поверхность.

Глубоко внизу был колодец, полный теней, тумана и пепла, и пепельных людей, которые врастали друг в друга, сливаясь в белого исполина. Небо смотрело на меня сотнями глаз, мир смотрел на меня сотней глаз, и они заполняли все пространство, кишели на небе, кишели вокруг, и бледный исполин в костяной короне держал меня в ладонях и смотрел с бесконечной...

Я аккуратно приподнялся, стараясь не делать резких движений и не привлекать внимания. Матиас, полуприкрыв глаза от наслаждения, шкрябал когтями по стеклу; Шеннейр недовольно морщился, но не прерывал переговоры по браслету, потому что настоящие темные маги не отвлекаются на такие мелочи. Я дождался, пока в общении наступит перерыв, и спросил:

— Шеннейр, к вам тоже после инаугурации Источник лез в голову?

— Сразу шлите нахер.

Я прикинул, стоит ли уточнять, и решил, что не стоит.

Боевики, встреченные в бывшей Иншель, передали целую стопку донесений из восточных городов. Еще пара таких стопок, и я начну разделять отношение Нэттэйджа — чем больше помогаешь этой гражданской власти, тем больше она просит. Единственной отрадой был доклад от Джиллиана. Сто тридцать два нарушения внутренней службы, или когда наконец докапываются не до тебя, а ты — каллиграфическим почерком в тетради, расчерченной вручную. В прошлый раз я уснул на сто первом.

"...а так же нарушения регламента построения магической защиты для гражданских объектов. Печать основы защиты крепостей (традиционная квадратная большая) имеет четыре слабые точки (по углам) и требует дополнительных узловых точек второго типа (круглые защитные печати), либо первого (квадратные защитные печати), которые не позволяют расщепить исходную печать (квадратную большую), так как отводят удар на боковые стены. Для обычных гражданских объектов (города, здания, иное) данной конструкции (защитной печати квадратной большой с четырьмя угловыми) достаточно, однако при возникновении чрезвычайной ситуации третьего порядка (угроза вторжения) требуются дополнительные структуры, такие как ребра жесткости (силовые диагонали) и дублирующие печати защиты (квадратные малые). При повышении уровня опасности печать усложняется введением дополнительных элементов и сигилов (традиционных знаков, которые расшифровывают для Источника конкретное намерение). См. схема и список..."

Кажется, Джиллиан считал меня еще более пропащим магистром, чем Олвиш. И демонстрировал презрение, разжевывая самые элементарные вещи как ученику-недоучке. Я пробежал глазами страницу, наткнувшись на обещанную схему, ясную, простую, с подписями большими буквами, и решил, что это было его самое гениальное решение за прошедшие месяцы.

— ...Но как Источники могут быть, если их не существует?

Водитель ударил по тормозам, по счастью, сделав это прежде, чем уставился на меня круглыми глазами. Темные разом подняли головы, и я, не слишком радуясь внезапному вниманию, пояснил:

— В смысле — Света и Тьмы не существует. С чего они должны существовать?

Мне показалось, что водитель сейчас выпрыгнет из машины и на весь караван заорет "вы слышали? Вы слышали это?!".

— Светлые, — хмыкнул Шеннейр. — Ничего святого.

Тренировочный лагерь Мэйшем-два представлял собой странное зрелище. Невысокий забор огораживал немаленькую территорию: холм, перелесок, но в основном — большое поле, на котором на расстоянии были разбросаны либо одинокие хлипкие сараи, сколоченные на скорую руку, либо одноэтажные крепкие строения, заглубленные в почву, под защитой земляных валов. Либо то, что не жалко, либо то, что устоит. В Мэйшем-два тренировали темных учеников.

Почти все поле было плотно заставлено палатками и разноцветными шатрами, а когда-то гнетущую тишину полностью перебивал гул голосов. Мужчины и женщины, взрослые и совсем юные, бросали свои дела и подходили ближе к воротам, с жаждущей надеждой глядя на машины, и воздух потрескивал от эмоций.

— Они не хотят получить посвящение от кровавого тирана. Только от светлого магистра, — в голосе Шеннейра слышалась мрачная насмешка. — Будущие защитники нашей страны.

Кто же виноват, что темная гильдия настолько замазалась в крови, что люди не хотят с ней связываться? Что обычные люди не забыли ни убийств, ни массовых расправ, ни отношения к ним как к грязи, которое столь дорого каждому темному?

Обычные люди так скучны, ничего не понимают в истинной тьме.

Оттесненные на свободный клочок земли темные выглядели злыми и немного растерянными. Темная гильдия принимала неофитов каждый год — десяток, несколько десятков, все равно часть помрет — но толпа из нескольких сотен заставляла магов чувствовать себя неуютно. Даже командиры отрядов не командовали столькими подчиненными за раз.

Ученики, которых Шеннейр инициировал во время моего предыдущего посещения Мэйшем, теперь стояли на темной стороне, стараясь выглядеть бывалыми ветеранами. Настоящие темные не торопились принимать их в свой круг, а главы боевых групп и вовсе собрались в стороне и придирчиво друг друга разглядывали, проводя негласную расстановку по иерархии. При появлении Шеннейра все поклонились одновременно; впрочем, Бретт и Амариллис совсем ненавязчиво оказались в первых рядах, полагая, что участие в деле с самого начала дает им привилегии. Среди темных я заметил достаточно незнакомцев: особенно выделялись несколько болезненно выглядящих магов и волшебниц, все в бинтах и подживших зеленоватых язвах.

— Дежурили на полигонах, — вскользь пояснил Шеннейр, наградив своих подчиненных едва ли кивком, и оставил меня вновь задаваться вопросом, вижу я перед собой уже последствия лечения, или пока темный маг стоит и не падает, он считается полностью здоровым.

— Светлый магистр! — с нездоровой радостью окликнул один из темных, но Бретт, не меняя доброжелательного вида, заступил ему дорогу. Судя по загару, это был один из тех счастливчиков, которых Шеннейр все же забрал с Островов. Может быть, я к нему несправедлив. Может быть, он просто до сих пор счастлив. — Вы меня помните?

Я непонимающе склонил голову, и темный с надеждой продолжил:

— Шалфей, пограничная служба?

Воспоминания просыпались медленно. Моя первая летняя практика на севере: светлые из отдела по работе с переселенцами подозревали темных, контролирующих границу, в чересчур рьяной работе, и предложили мне, как чужаку, поучаствовать в эксперименте. Те несколько минут, проведенных в закрытой комнате, когда меня заставляли либо признать себя незаконным беженцем-загорцем, либо лазутчиком, который скрывает, что он загорец, оказались для меня не столь радостными. Но меня прикрывали сородичи, и угроза увечий осталась угрозой.

Вряд ли темному инспектору дали за это премию.

— Ссылка на Острова?

— Наш магистр сказал, что я навсегда запомню народы, населяющие Аринди, — радость темного стала слегка неестественной. — Двенадцать лет, и я теперь знаю, что все островитяне отличаются друг от друга!

Судя по эмоциям, товарищи не особо ему верили.

Люди толпились за невидимой чертой, не заступали ее. Каждый хотел увидеть светлого магистра; поднимались на цыпочки, переговаривались, их эмоции, жгучие и насыщенные, накатывали волна за волной. Но все же между ними был ясный порядок: никто не смел высунуться вперед, не толкался, не кричал, и по одному слову Эршенгаля, неспешно идущего вдоль шеренги, каждый возвращался на свое место у палаток. Неохотно. Но не споря.

Амариллис протяжно засвистела.

— У Эршена талант. Гильдия теряет в нем великолепного наставника. Даже не знаю, кто был лучше.

— Мэвер, — предположил Бретт.

— Мэвер, — она мечтательно вздохнула. — Мэвер объяснял печати так, что любой новичок понимал с первого раза. Таких больше нет. Мэвер был таким... добрым.

Я отвернулся, прогоняя звон в ушах. В моем мире "Мэвер" и "доброта" находились на разных концах спектра.

Уже закрывшиеся ворота распахнулись снова, пропуская во внутренний двор истошно ревущую машину, до крыши заляпанную грязью и щепками. Машина рванулась вперед, как будто не собираясь тормозить, заставив особо нервных темных закрыться защитными щитами, и, совершив красивый разворот, остановилась. Спрыгнувший на землю темный элегантно выпрямился, высокомерно оглядев лагерь, и двинулся к нам.

Ну что же, они в самом деле приехали срочно.

— Джиллиан! — радостно окликнул я. — Вы так замечательно водите машину.

На лицах выползающих из машины темных и моих светлых отражалась вся мера согласия. Сияющее высокомерие Джиллиана немного угасло; но затравленный взгляд исподлобья мне наверняка показался. Решив, что жизнь закончена, Джиллиан решил пойти вразнос и исполнить все свои мечты, начиная с самых мелких. Пока что он выглядел как идиот.

В отношении торжественных церемоний фантазия боевиков заметно пробуксовывала. В посвящении людей, которые пришли сюда, чтобы стать магами, не было ничего красочного, ничего сакрального. Но они пришли сюда, чтобы стать защитниками, чтобы получить шанс для себя и для других, получить искру. Этого должно было хватить.

Слабые. Необученные. Я не знал, что из этого выйдет, но это уже не имело значения. Людям нужна надежда.

Никто не бегал вокруг, пытаясь вручить мне выкрашенный в белый посох, зато для нас уже установили помост в черно-белый ромб. За прошедшее время я успел понять, что это не было проявлением ни своеобразного чувства юмора, ни глупости — просто мышление темных порой шло причудливыми путями.

Когда я поднимался на помост, то чувствовал страх, но страх был неважен. Ишенга и Шеннейр порой проводили инициации вот так, вместе, чтобы показать, что даже разделенные, гильдии едины. Давным-давно. Я никогда не смогу стать Ишенгой. Подняться так высоко.

Даже массовые посвящения магистры уже проводили — для всех жителей Аринди, во время эпидемии. Болезнь вспыхнула на месте старых врат, в Хорском регионе, перекинулась на Загорье, а оттуда помчалась гулять по свету. Ишенга и Шеннейр тогда ездили по стране и инициировали всех подряд. Магическая искра не излечивает болезни, но увеличивает шансы на выживание. У большинства людей, тех, кто не желал и не старался стать магами, искра давно погасла, Хору чистили почти год — Хора в очередной раз не вымерла только потому, что людей там мало, и живут они изолированно. Волна в Загорье утихла сама собой.

Северные соседи Загорья до сих пор держат на границе санитарные кордоны и вздрагивают, когда к ним кто-то приближается.

— Но я не умею проводить массовые инициации, — на всякий случай предупредил я Шеннейра, сохраняя величественность. И Шеннейр ответил, уверенно и твердо, как и положено темному магистру:

— Вы светлый магистр. На вас полагаются, и вы не имеете права не уметь.

Люди стояли внизу почти ровными рядами; когда мы появились, прокатившийся над головами шепоток сменился гробовой тишиной. Светлые собрались в стороне, поддерживая меня через эмпатическую сеть. Я не знал, что будет с людьми, которые пришли сюда, и в кого они превратятся. Инициации могли проводиться одновременно, но учеников всегда держали порознь. Гильдии хранили свои секреты ревностно. Единственное исключение сделали для Элкайт... но смешно считать, что Элкайт не на особом счету. Тройняшкам было позволено посещать обе гильдии и выбирать, и результаты оказались не совсем предсказуемыми. Вспыльчивая и своенравная Юлия поссорилась с кем-то из темных, чуть ли не из верхушки, зато среди светлых — там видали и не такое — чувствовала себя как дома. Более спокойный Олвиш прижился среди темных. Что думал замкнутый и молчаливый Юрий, не знал никто — он ушел к светлым вслед за Юлией.

Переговорный браслет потеплел, и сквозь суету дней и мягкий наушник пробился такой родной издевательский голос Миля. Я знал, что он придет посмотреть.

— Светлый магистр, да вы просто ослепляете всех вокруг! О, мои глаза!

— Зажмурьтесь.

И пусть кто-то осмелится сказать, что я не чуток к окружающим.

Я и Шеннейр стояли вместе и символизировали надежду, опору и что-нибудь великое. Плох тот магистр, который не сможет сделать инициацию незабываемой.

Так говорила Юлия Элкайт.

— Я приветствую тех, кто пришел сюда. Кто готов защищать Аринди силами всей своей души.

Я смотрел на людей и не видел лиц. Только беспокойное море эмоций, бьющееся у ног. Но каждый считал, что я обращаюсь именно к нему — как при любом обращении светлого магистра.

— Разногласия, что разъединили нас, глубоки, — это была печальная нота, и мне самому на мгновение стало грустно от того, насколько ничтожными и пустыми были поводы для войны. Ведь мы все еще один народ, и нам не за что друг друга ненавидеть... — но пришла пора отринуть их. Наша страна взывает о помощи, и мы вышвырнем врагов из ее пределов. Мы готовы защищать свою землю, своих родных, свои семьи и то, что принадлежит нам. Мы объединились ради единой цели. Этот миг — начало нового дня Аринди!

И почему кто-то укоряет, что я часто говорю неправду? Мне просто надо постоянно тренироваться.

Одно я отрицать не мог — чужое восхищение приносило эйфорию. Эмоции взвились в водовороте, соединившись в одну яркую сияющую точку, и взорвались, расцветив все яркими красками. Как будто в сером мире, лишенном красок, взошло солнце. Объединение — не этого ли я желал?

Слишком большое искушение поверить.

Лишь одна тень омрачила ясный день. Шеннейр наклонился ко мне и спросил:

— Светлый магистр, зачем вы призвали светлый источник?

Золотистые блики наполняли воздух вокруг нас, как будто солнце играло на волнах, пробиваясь через толщу воды. Силуэты за дрожащей завесой колыхались, и эмоции их звучали все выше и выше тоном: ошеломление и какой-то детский восторг. Я сохранил на лице невозмутимую маску и краем рта прошептал:

— Делаем вид, что все идет по плану, — и сошел вниз.

Зажигать магическую искру через тактильный контакт я умел. Какое счастье, что я потренировался хотя бы на Матиасе. Людям нравилось это гораздо больше, чем обезличенное обращение магистра с высоты, и каждое касание дарило нечто большее, чем магию. Гордость?

Ни одна искра не погасла.

Никто не хотел расходиться, но Эршен выдрессировал своих подопечных достаточно хорошо. Время лицезрения магистров вышло, и теперь неофитам предстояло распределение по отрядам. Эршенгаль казался мне достаточно хозяйственным, чтобы вверенное ему имущество не пропало без дела и не ушло в неизвестность своим ходом, как порой бывало в темной гильдии.

Темные собрались вокруг светлого источника, держась на приличном расстоянии, и судя по взмахам руками и приказному "кыш, кыш!" пытались уговорить источник сдвинуться за пределы тренировочного лагеря. Источник мог бы, но сегодня у него не хватало подходящего настроения. Потом на помост запрыгнул Матиас и улегся прямо посередине, греясь под сиянием.

Светлые сгрудились вдалеке, не приближаясь, пока рядом с помостом были темные. Я по привычке пересчитал их, сбился, пересчитал снова — одна светлая искра отбилась от своих и теперь сияла рядом с двумя темными — и схватился за переговорный браслет. Знак Шеннейра выплыл на панели медленно, словно нехотя, и я задержался на миг и заменил его на знак Эршенгаля.

Бринвен стояла рядом с Бреттом и Амариллис, в закутке между зданиями. Досада — что ее понесло к темным?! — мгновенно сменилась вихрем картинок. Вот Бретт протягивает к волшебнице руку, подцепляя за подбородок; вот отшатывается, зажимая нос; темная печать впечатывает Бринвен в стену, а не успевший отпраздновать торжество Бретт сгибается в кашле, начав задыхаться...

Амариллис заливисто хохотала, запрокинув голову.

Боевики Эршенгаля выросли словно из-под земли. Подхватили Бретта под руки; заломили руки за спину.

— Свара в лагере во время военного положения, — Эршенгаль был совершенно спокоен, но аура темного бешенства придавливала к земле. Бретт все еще дышал с хрипами и через раз, а в глазах его читались непонимание и обида, и немой вопрос, за что с ним так обращаются. Бринвен нетвердо встала на ноги, цепляясь за стену; лицо волшебницы и руки были покрыты множеством кровоточащих ссадин, словно ее с силой протащили по бетону.

Я провел ладонью по переговорному браслету и наконец шагнул вперед. Как и предполагалось, дисциплина была Эршену дороже, чем его дражайшему магистру.

— Я приношу извинения за действия наших магов, светлый магистр, — Эршенгаль коротко поклонился и мельком глянул на Бринвен, предлагая мне разобраться со своими подчиненными самостоятельно.

Еще один боевой маг подошел к Амариллис и взял ее за локоть, подтолкнув вперед. Темная прекратила смеяться и возмущенно воскликнула:

— За что?! Я ничего не делала!

— За бездействие, — холодно отрезал Эршен.

Бретт и Амариллис смотрели на него так, словно их предали. Словно они проснулись и осознали, что один из заместителей темного магистра Эршенгаль им больше не друг.

Я мельком следил за происходящим, одновременно изучая чужую искру в попытках понять, серьезны ли повреждения, а потом сформировал целительную печать. Бринвен благодарно кивнула и, все еще морщась от каждого движения, достала платок и прижала к лицу. Ссадины были неглубокими, но, как и все порезы на лице, сильно кровили. Волшебнице повезло: у подмастерья, двенадцать лет проведшего на безопасном острове, не было шансов против практикующего темного мага и убийцы. Бретт непозволительно расслабился, и именно за это ему достанется в первую очередь, а не за склоку и не за нападение на светлого мага. Бретт подпустил ее на расстояние удара и даже не постарался ударить в ответ — всего лишь отмахнулся. Не принимать противника всерьез — первый порок боевика.

— Что это было за заклинание?

Ее пальцы дрогнули от удивления; Бринвен опустила плечи и сжалась, кажется, ожидая жесткий выговор, но ответила вполне четко:

— Реанимационное. Нас учили на курсах первой помощи. Первое запускает сердце, а последующие опасны. Нарушают сердечный ритм, разрывают сердечную мышцу.

Медицина — бессменный источник вдохновения для проклятий.

Я задумчиво разглядывал ее, когда мы шли рядом. Бринвен поневоле привлекала внимание: рыжеволосых людей в Аринди мало. Они все пришли с восточного берега, оттуда, куда огромный корабль-улей — Наланме, если не путаю — причалил через пять лет от начала колонизации. Корабль строил для себя один из древних побережных народов старого материка, и за хорошее поведение ла'эр великодушно потеснились, оставив им на корабле немного места. Я чувствовал, что на самом деле Бринвен довольна. Бретт не ожидал получить отпор, попался и получил заслуженно.

Устраивать наказания я не собирался. Я выразил недовольство, и Бринвен услышала; этого достаточно. С изгнанников всего достаточно.

— Что задумал Кайя?

— Кайя ни с кем не делится планами, — Бринвен сказала это прежде, чем успела сообразить, и поспешно добавила: — Кайя не желает ничего плохого. Он всегда делает то, что считает верным и нужным для нас, магистр.

Конечно же. Когда я его вытащу, а я вытащу этого типа, у нас будет обстоятельный разговор о благе и пользе.

— Кайя всегда в вас верил. Верил, что вы вернетесь за нами, — убежденно добавила она. — А потом поверили и остальные. Наверное, нам требовалось во что-то верить.

Пожилой темный медик только покачал головой, сухо буркнув:

— Ну и надо было? — и не говоря более ни слова наложил швы, только под конец отчитавшись мне, что переломов нет, а все остальное пройдет. Из медпункта Бринвен вышла порядком взъерошенная; но с решениями магистра она не спорила, и я не стал говорить, что к товарищам она может обратиться в любой момент, а у темных медиков в лечении травм от боевых проклятий опыта больше. После конфликта Бринвен было полезно пообщаться с кем-нибудь темным, но нейтральным.

Тренировочный лагерь жил своей жизнью. Небольшого происшествия никто не заметил, и это было хорошо.

— Почему они могут жить, как будто ничего не было, веселиться, радоваться жизни, а мы забыть... — голос Бринвен дрожал, — а нашим собратьям...

...только холод и сырая земля? Никто в этом мире не обещал справедливости.

— Сейчас ты никто, Бринвен. Песчинка. Добейся власти, и ты сможешь что-то менять, — я зацепился взглядом за Матиаса, все еще лежащего на помосте. Его умение отрывать руки очень бы пригодилось, но он не пришел на помощь. Не почуял? Не захотел? — У меня есть к тебе просьба. Этот заарн сам пожелал стать светлым магом, но он чужак в мире людей. Он долгое время общался только со мной, и ему трудно привыкнуть к вам. Я буду благодарен, если вы ему поможете.

Мирное сосуществование — еще труднее, чем война, но надо с чего-то начинать. Светлый источник сиял посреди темного лагеря; сотни людей гордились тем, что их посвящал именно светлый магистр. Поступь будущего неотвратима, и оно раздавит тех, кто встанет на пути.

Шеннейр был в пункте связи; я дождался, пока он освободится, и прямо сказал:

— Я хочу принять участие в освобождении убежища Ивы. Мои способности к перемещению работают, и я все еще могу вести боевые группы.

Брошенный город тяжелым грузом висел на совести. Сейчас заарнейские твари оттеснили гильдию Джезгелен на запад, и путь к Иве открылся. Не только чтобы добраться до нее, но и вывести людей. Пусть Иву захватили всего несколько дней назад, но я знал, чего стоит каждый день, проведенный в плену.

— Убежища закрыты барьером, внутрь мы не проникнем, а перемещение привлечет внимание всех заарнейских тварей, — безжалостно отрезал магистр. — Но ваши эмпатические способности пригодятся. Только возьмите какое-нибудь оружие.

Столь легкое согласие оказалось неожиданностью; но имеет ли это значение, если оно получено. Я боялся, что Шеннейр вовсе не станет освобождать Иву. Ива была маленьким и ничем не примечательным городком.

— У меня теперь есть светлые маги.

Шеннейр наконец обернулся, смерив меня удивленным взглядом и раздумывая, не напомнить ли, кто вернул мне этих магов.

— Они...

— ...Ходят по пятам, заглядывают в рот. Своих мозгов — ноль. Говоришь им одно, делают абсолютно другое. Делают что-то сами — лучше бы не делали, — Шеннейр по одному сжал пальцы в кулак, задумчиво уставившись на него. — Так бы порой и переубивал всех. Привыкайте, Кэрэа.

Он удивительно меня понимал.

— Я готовлю одного из своих небезнадежных магов, Бринвен, на роль командира.

Все исполнялось, как я и предполагал. Ради своих магов мне приходилось просить помощи у Шеннейра чаще, чем когда бы то ни было. Вот только Шеннейр сам не знал о своей слабости — Шеннейру нравилось, когда его просили.

— Бринвен, — повторил он, словно припоминая, а потом равнодушно отметил: — Станет сильным магом, если в пути не убьется.

И еще нравилось чувствовать себя умнее. Сильнее. Выше, чем другие.

— Все время забываю, насколько мало вы знаете, — мое незнание доставляло ему истинное наслаждение. — Ваш светлый пресветлый светлейший Источник задыхается от недостатка информации. Ему нужны новые яркие искры, и потому он возьмется за тех, в ком искры уже есть, и будет разгонять их насильно. Я предполагаю так.

Это следовало бы сказать в первую очередь.

Темный магистр открыл ящик стола, достав металлическую бирку, сжал ее между ладоней и подал мне. На гладкой поверхности отпечатался выжженный росчерк. На рябиновую ветвь сигил Шеннейра все равно не был похож.

— Для меня нет интереса перекрывать путь талантам, — даже при использовании эмпатии не получалось понять, где грань между доброжелательной и злой насмешкой. — Даже в том, чтобы убивать противника, должна быть доля чести.

Но последние слова ни в малейшей степени не были шуткой.

В глазах темных сигил Шеннейра должен был придать Бринвен значимости: ее отметил сам темный магистр. Это не решит проблему, но это лучше, чем ничего.

Осталось убедить Бринвен. Хотя я уже успел вспомнить подходящую фразочку, подхваченную у Нэттэйджа. Трудные времена требуют трудных решений — идеально на все времена.

Светлые сидели сбившись вместе, ошалевшие от толпы и шума и присутствия слишком многих темных. Я заметил, что Бринвен оказалась в самом центре, словно остальные старались защитить ее от враждебного мира. Рядом, что было гораздо более странно, отирался Иллерни. Я помнил, что он не ехал с нами, не прибыл в лагерь вместе с остальными, но Иллерни появлялся там, где считал нужным. На удивление, светлые его слушали.

Секрет популярности открылся быстро: Иллерни вещал про светлого магистра и невыразимые темные деяния.

— ...увы, чистота и прямодушие беззащитны перед пороком. Пусть мы темные, но даже у нас есть кодекс чести...

О, Свет, за что испытываешь меня. Как не засмеяться.

— ...но выродки, следующие лишь своим низменным инстинктам, бросают тень на всех. Избивать связанного пленника, светлого, светлого магистра... — Иллерни поднял руку, обвинительно указывая на кого-то, и с сожалением покачал головой: — Даже у темных должно быть самоуважение.

Это. Ну это. Вы понимаете, это, когда живешь и сам себя сурово уважаешь.

Джиллиан бессмысленно маялся рядом с командным пунктом и старался не слушать. Олвиш поступил с ним жестоко, если вызвал в Мэйшем и не дал приказов. Хотя я знал, что Олвиш ответит мне на замечание. Ваш маг — вы и приказывайте. Бедняга Джиллиан, который никому не нужен.

Светлые сидели как завороженные, и я ускорил шаг. Они и так были не очень, а Иллерни их вовсе с ума сведет. Все дело в умении воспринимать информацию. У человека, который как рыба в воде живет среди информационных потоков, слухов, сплетен и лжи, способность отфильтровывать правду и отбрасывать мусор куда выше, чем у тех, кто двенадцать лет пробыл в изоляции.

— Но... как можно... магистра? — робко спросил кто-то. Во вздохе Иллерни были все горести этого мира и еще немного — мира другого:

— Вы не знаете, как может быть черно людское сердце...

Бедлам.

— Что было, то было, что было, то прошло, — я наградил каждого из светлых холодным взглядом, и взглядом предупреждающим — Иллерни, который ничуть не смутился, и повелительно махнул Джиллиану, призывая следовать за собой. — Мы все здесь союзники.

Они замолчали лишь на миг.

— Наш магистр так снисходителен к людям!

— Светлый магистр во всех видит добро.

— Ни у кого нет столько милосердия и прощения...

Да, это вылитый я.

Тренировочное поле было достаточно велико, чтобы ветер на нем мог разогнаться и набрать силу. Трава здесь росла тонкой, серой и ломкой, и шла волнами. У всех стен были уши, но сейчас ни один человек не мог приблизиться незаметно, я не чуял ни одной темной печати, и ветер заглушал слова.

— Нам давно надо поговорить начистоту, Джиллиан, — темный ждал этого, и я ощущал его ожидание в мыслях. Сбоку вынырнул Матиас, и я послал ему одобрительный сигнал через сеть, продолжая мерно идти дальше. Я не собирался оставаться с Джиллианом один на один. — Вы гадаете, что у меня за планы? Уверяю вас, планы велики. Я не помню о вас ничего особенно плохого — точнее, ничего, что бы выделялось на фоне других темных. Алин вас выделял: начальник охраны личного замка — значимая должность. Вас волнует судьба нашей страны; вы ответственный работник, и вам не безразлична судьба ваших товарищей; ваша работа в убежищах примечательна. Как я говорил ранее, у вас хороший потенциал...

Я обернулся. Матиас смотрел на меня круглыми глазами и зажимал рот ладонями. Жажда убийства была написана у Джиллиана поперек лица.

— Я не хотел вас задеть. Мне жаль.

Джиллиан повернул ко мне табличку и ткнул в нее пальцем:

"Почему на ней нет клейма с рыбой?"

— В смысле, — не понял я. — Почему здесь должно быть клеймо с рыбой? Я приказал мастерам сделать вам табличку, и они сделали.

Я стараюсь, придумываю хорошие черты, а мне про рыбу?

— Ты недостоин, человечишка, — заботливо прошептал Матиас, сразу уловив контекст. Даже быстрее, чем я. — Ни личной вражды, ни личного герба. Твои страстишки и желания слишком мелкие и ничтожные.

Я взмахом руки заставил его отойти.

— Это неверно. Я считаю вас ценным специалистом, Джиллиан. Иначе я бы с вами не возился.

"Я выЖЕГ РЫБУ НА ТВОЕМ ТЕЛЕ"

Я поморщился. Табличка отзывалась на эмоциональный заряд слов. Табличка-эмпат. Но можно было не кричать так громко.

— Рыба весьма неплоха, но речь не об этом. Я верю, что вы действовали под наплывом эмоций. Вы не безумец и не дикий зверь, и, в отличие от многих темных, сумели взять эмоции под контроль, когда понадобилось. Учитывая, как все тогда закончилось, вы даже превзошли меня... Вы сумели смирить свою ненависть, я — нет, — я сделал паузу, проверяя, не кинется ли на меня маг, доведенный до края. Хотя я верил в то, что достигшие высоких рангов темные поневоле учатся смирять эмоции. Хотя... хм, хм, Миль. — Джиллиан... не вините себя. Вы поступали так, как считали правильным. Кстати, мне очень понравился ваш доклад.

Меня ненавидели; меня ненавидели многие. Но никто — таким чистым, глубоким и неподконтрольным разуму чувством. Табличка пошла черно-белыми полосами, дергаясь будто в припадке, а потом внезапно четко отразила:

"Я не могу понять, почему Шеннейр тебя простил".

— Простил? — я решил, что ослышался. — Меня?!

"Четверо высших магов из его ближнего круга. Его свиты. Убиты светлыми. Последний... последняя погибла после от ран. Убиты светлыми, которых вел личный ключ от междумирья Тсо Кэрэа Рейни".

Я прищурился, вчитываясь в мелкий шрифт. Табличка вновь бликнула, отразив угольно-черные, словно выжженные буквы:

"Он мечтает тебя растоптать".

Даже через артефакт чувствовалось, насколько Джиллиан желает в это верить.

Так значит, у Шеннейра есть личная причина меня ненавидеть. Знал ли я? О, да. Каждая смерть — и моя победа. Было это угрозой? Предупреждением? Но Джиллиан не понимал, как работают магистры. Джиллиан, пожалуй, абсолютно не понимал, что такое Шеннейр.

Матиас излучал тревогу — его устаканившийся маленький уютный мирок пытались менять. Я отправил успокаивающий сигнал по эмпатической связи и поднял глаза на Джиллиана:

— Меня трогает ваша забота, несмотря на все наши... разногласия. Да, спасибо вам. Теперь вы переходите в подчинение Олвиша. Надеюсь, там ваши способности развернутся в полной мере.

Олвиш будет рад, я уверен в этом.

Темный аккуратно сложил табличку в сумку, развернулся и пошел прочь. Его походка была уверенной, спина прямой, а голова гордо поднятой — и все это было полным неестественной скованности.

— Джиллиан, — весело окликнул я, и темный стремительно обернулся. — Конечно же, мне почудилось, что между вами и Нэттэйджем напряженные отношения. Сейчас с Нэттэйджем постоянно общается Олвиш, и их общение не выглядит продуктивным, так что он вполне может разок уступить вам эту честь.

Человеческая душа темна, а душа Джиллиана темнее прочих. Мне остается быть достойным магистром — а он сумеет подняться вверх. Если не убьется по пути.

* * *

Дети-мирринийке стояли в очереди на погрузку ровными рядами. Бледные, в темно-синей форме с номерными нашивками. И смотрели на нас молча и не моргали. Матиас рядом со мной не шевелился и не дышал, мечтая исчезнуть.

Матиас чувствовал себя как заарн, которого вытащили на солнышко. В основном потому, что его вытащили на солнышко, и смотрели на нелюдя все. Воспитатели с флажками, больные с носилок, врачи, дружинники с артефактными дубинками, провожающие за заграждениями, и даже нависающий над городом холм и замок на нем давили на душу всей массой. Эвакуация из Астры шла прямо с главной площади Астры.

Людей утрамбовывали на открытые платформы, в грузовые фуры, даже в одну машину северных со снятым вооружением, потому что с транспортом у нас было лишь чуть лучше, чем с дорогами — а дороги давно поросли сорной травой. Ночью в жилые кварталы пытались прорваться заарнейские твари, западные подходы к площади прикрывали баррикады, часть города уже покинули, а светлый магистр, посетивший эвакуацию ради поднятия духа, чуть не сорвал эту эвакуацию. Потому что люди, увидев светлого магистра, уезжать перехотели.

Горькое непонимание, зачем их увозят и почему бросают, через эмпатию давило на совесть. Темные по привычке запустили поверх голов шоковой печатью, а потом вспомнили, что с какого-то несчастного времени бить боевыми проклятиями по собственным гражданам осуждаемо, и самоустранились, не найдя применения способностям и талантам. В общем, все шло как обычно.

Я опустил взгляд на рупор и вздохнул. Толпа душераздирающе вздохнула в ответ. Чтобы не использовать светлую магию, я взял громкоговоритель, и погрузка встала намертво. Встали люди, чтобы меня послушать.

— Не надо, магистр, — серьезно предупредила Бринвен, и аккуратно вынула рупор у меня из рук: — Уважаемые граждане Аринди, РАЗОШЛИСЬ ПО МАШИНАМ БЫСТРО НЕМЕДЛЕННО.

Эхо прокатилось по площади и ударило о дома, зазвенев стеклами.

— Ради вашего блага, — вежливо добавила волшебница и двинулась вдоль колонны, постукивая по плитам тяжелым посохом с вырезанной на древке виноградной лозой. Первыми очнулись дружинники, подталкивая подопечных. Как бывший спасатель, Бринвен имела представление о том, что спасение не всегда идет по плану.

— ...они от вас глаз отвести не могут, Рейни, — что Миль говорил дальше, разобрать было невозможно, потому что дальше он захохотал как ненормальный, и я отключил наушник, мысленно пожелав собеседнику подавиться воздухом. Пожалуй, лучше я буду общаться с Джиллианом. Джиллиан со своей табличкой и докладами на сотню страниц меня ничуть не напрягал.

Но нельзя отрицать, что после инициации воздействие на людей светлой магии — моей светлой магии — стало гораздо опаснее, чем было. Я списывал это на остаточный эффект.

— Я бы тоже так смог, — Матиас ревниво следил за Бринвен, и я кивнул, не споря. Ничуть не сомневаюсь, что с применением живого ума и физической силы Матиас бы разместил пассажиров в машинах с куда большей быстротой и эффективностью использования свободного места, но пассажиры бы этого не пережили.

Светлые — я до сих пор воспринимал их как единый организм — робко вышли из-за головной машины, и я понял, что все это время они стояли в том же ступоре, как и остальные.

— Наша работа удовлетворительна, магистр? — они волновались. Несмотря на то, что путь пролегал по внутренней территории Аринди, шансы, что навстречу колонне, везущей детей, больных и прочих мирных граждан, выскочит заарнейская тварь или сверху прилетит нацеленное проклятие, были высоки. И ставить защиту перевалили на светлых в тот же миг, как они появились. Не то чтобы темным было совсем наплевать на простых людей, хотя им в основном было, но долго удерживать внимание на подобных незначащих вещах они не могли.

Я обвел взглядом сеть шестиугольных печатей, полностью одинаковых, и с кратким приступом паники понял, что вижу их впервые.

— Сейчас проверим. Джиллиан, подойдите.

Джиллиан вынужденно ехал с нами. Я старался не спускать с него глаз, подозревая, что иначе его очень быстро найдут на окраине тренировочного лагеря со свернутой шеей, и на лице темного застыло вымученное ожидание, когда это все наконец закончится. Именно поэтому он послушался и подошел — бездействие выматывало сильнее, чем принуждение.

— Эти печати достаточно хороши, чтобы выдержать нападение?

Лицо Джиллиана по-прежнему отражало лишь сонное раздражение; но эмоции его вспыхнули острой сосредоточенностью, и стремительное темное проклятие ударило по сотам, вызвав яркую вспышку. Светлые отшатнулись, изнутри машины кто-то ахнул, сеть ячеек прогнулась, но выдержала. Я кивнул и подвел итог:

— Достаточно.

Один лишь плюс существования в стране с действующей темной гильдией — никакие твои поступки в глазах простого люда не будут слишком вызывающими по сравнению с их. Тем более, я светлый магистр, а любые поступки светлого магистра сделаны с добротой и любовью.

Пожалуй, надо подарить Джиллиану рыбу. А то ведь мается человек.

— Ты все умеешь лучше, Матиас, — я следил за тем, как Бринвен прошла до хвоста колонны и развернулась обратно. — Но людям надо пытаться, иначе они останутся беспомощными.

— Вы, люди, такие, — немного успокоенно согласился он. — И психоматрицы ваши убогие.

Швы на лице Бринвен все еще были заметны; она вздрогнула, заметив идущего шаг в шаг Иллерни.

— Что ты все вертишься рядом, темный?! Что тебе от нас нужно?

— Я вам не враг, — Иллерни приободрился, решив, что начало беседы положено. — Однажды светлая гильдия спасла мне жизнь...

— Очень зря.

Иллерни изобразил глубоко оскорбленный вид, и даже эмпатический отклик отразил легкую обиду.

Прозвучал второй гудок. Матиас быстро оглянулся на меня, ожидая подтверждения, и взмахнул руками. В воздух взмыла сложная фигура, разделяясь на восемь восьмиугольников, которые зависли вдоль бортов, усиливая защиту.

Бринвен изучила печать сканирующими заклинаниями и взвешенно произнесла:

— Прекрасная печать. Я так не умею.

Недоверие Матиаса было ощутимо кожей. Заарн прищурился, разрываясь между враждебностью и признанием похвалы, и недовольно выдавил:

— Можно научиться.

Машины наконец тронулись, унося людей на пока безопасный восток. Провожающие начали расходиться, и я, позвав Матиаса через эмпатическую сеть, двинулся туда, где, как говорила мне память, начинались широкие лестницы, ведущие вверх.

Волшебный замок Алемо поднимался на холм. Город внизу, в чаше синих гор, становился все меньше, а лестницы вели выше. Ступени, дорожки под огромными тенистыми вязами, среди кипарисов и пиний — белое здание медицинского корпуса с мозаичным желтым солнцем, в отдалении — прочные купола химических лабораторий и технических мастерских, ажурная башня архитектурного и инженерного отделений. Главное здание, в котором проводили теоретические занятия... Узкие окна, потускневшие витражи, толстые стены, которые летом защищали от палящего солнца. Здесь обучали магов.

Астра была студенческим городом. Штабы гильдий находились в столице Полынь, но взрослые маги предпочитали держать путающуюся под ногами молодежь подальше от себя. Гильдии оставляли за собой только ряд профессий: нередко неофиты учились здесь только магии, а знания для будущей работы получали внизу, в обычных университетах. Нам требуются и законники, и учетчики, и многие другие. В свою очередь светлая гильдия часто проводила открытые лекции для обычных людей. Рассказывала про основы магии, печати, волшебные предметы, правила безопасности... Неизвестное пугает, и чтобы к магам относились хорошо, люди должны считать их частью своей жизни. Темные тоже могли многим поделиться, но, зная их способности к общению и отношение к людям, после этого их возненавидели бы еще сильнее.

Открытые дворики, террасы и переходы, увитые виноградной лозой, плющ, карабкающийся по камням. Множество цветов; заросшие дорожки, высохшие фонтаны. Во время войны по Алемо попало мощное проклятие, которое разрушило главный корпус и выжгло сердце замка.

Матиас бесшумно следовал за мной, с любопытством оглядываясь, и мне было приятно что-то показывать ему и рассказывать. В конце концов, теперь это был и его замок тоже. Но вот он насторожился: подобрался, смотря в одну точку, на голую стену в пятнах света и тени. Я пригляделся, проверяя, что за невидимая пылинка или мушка там летает, и заарн плавно швырнул нож.

Лезвие поймало солнечный луч, ярко вспыхнув. Иллерни подкинул пойманный нож и напевно произнес:

— Говорят, что прошлые магистры любили Астру куда больше, чем Полынь, и при них город расцвел.

— Иллерни, вы уверены, что мы брали вас с собой?

— Если я здесь, значит, брали, — темный маг легко спрыгнул с парапета и пошел с нами рядом, с наигранной таинственностью обращаясь ко мне: — А вашего магистра, Ишенгу, всегда тянуло к морю. Шеннейра это возмущало.

Потому что Шеннейра тянуло на север, и все обязаны любить то, что любит Шеннейр. Я не знал, злиться ли мне, что приходилось слышать то, что я не желал слышать, или ловить каждое слово.

— Вас действительно спасли светлые?

Он вернул нож недовольно хмурящемуся Матиасу и кивнул:

— Я не говорю неправду. Я умирал от проклятия... Я до сих пор не понимаю, почему они помогли. Я так и не смог встретиться ни с кем из них, а значит, они не хотели меня видеть. Я бы хотел многое спросить, но даже во время штурма Иншель они предпочли уйти, а не отвечать на вопросы, — в его глазах на мгновение промелькнула темнота; но Иллерни быстро расслабился и отвел взгляд: — Я не знаю, что они сделали со мной, но это было необычное, сложнейшее заклинание, которое больше не применялось. Но я не понимаю, светлый магистр: почему именно я? Почему именно мне был дан шанс? Светлый Источник что-то ждет от меня?

Как будто я мог ответить. Может быть, над Иллерни провели эксперимент, и результат исследователей не устроил. А может быть, по-настоящему волшебные вещи сбываются лишь раз. Одно я знал точно: подобно своей наставнице, Иллерни имел склонность к отвлеченным размышлениям. Ему хотелось быть избранным.

Одна из лабораторий была восстановлена: дорожка к ней расчищена, дверь открыта, а рядом, в тенистой беседке, в гамаке лежал Миль. Окружившие его печати постоянно изгибались, меняясь, висящий отдельно ото всех пустой контур то и дело вспыхивал, высвечивая разные символы, и трепетно стоящие поодаль маги спешно записывали, передавая по переговорным браслетам дальше.

— Миль изучает заклинательный щит над границей и ищет лазейки, — шепотом пояснил Иллерни, и мы обошли собравшихся кругом, стараясь не шуметь.

Внутри лаборатории был полумрак, по полу вились толстые кабели, стоящий прямо посередине комнаты саркофаг сиял изнутри, а суетящиеся вокруг маги из инфоотдела настраивали диковинно выглядящие приборы. Ко мне сразу же двинулся начальник группы, но Иллерни не дал ему и рта раскрыть:

— Гвендолин уже объяснила вам суть дела?

Внутренности саркофага навевали лишь славные думы о прошлом. Внутри было что-то вроде лежанки и шлема с проводами: в подобную конструкцию в свое время меня запихивал Алин. Тогда рядом дежурил Миль, а сейчас Миль был снаружи, полностью поглощенный своими печатями.

— Смертность в погружении уже давно равна нулю, — дружелюбно сообщила стоящая с той стороны волшебница. — Опасность выжить и остаться овощем всего один случай из ста.

Предложенное зелье было вполне приятным на вкус, а укол тонкой иглы — почти неощутимым. Я удобно лег, не обращая внимания, как на голову надевают шлем, а на тело крепят датчики, и закрыл глаза. Последней на лицо легла маска; я вдохнул сладковатый воздух и рухнул вниз.

Вначале была полная неразбериха: меня словно окунули в чан с перемешанной краской, в хаос красок и звуков, в котором было невозможно ориентироваться. Потому я равнодушно повис в пустоте, ожидая.

— Проводим настройку, — голос Гвендолин донесся издалека, но потом приблизился, окутывая приветственной теплотой: — Магистр.

Красочные разводы придвинулись, приобретая порядок и объем, и на мгновение мне показалось, что я проплываю над рифом: подо мной качаются кораллы, проплывают оранжевые и голубые рыбки, длинные водоросли тянутся вверх. Это был странный момент узнавания, словно воспоминание из детства: синяя вода, белые ракушки, и свет, который чертит на песчаном дне солнечные знаки...

Даже тот шум, что звучал в голове, был мне знаком. Шорох волн в песчаной лагуне, грохот волн о скалы. Я не был здесь одинок: другой, но дружественный разум поддерживал меня, направляя, словно я плыл в толще воды на спине большого морского ската.

Но Острова остались далеко позади. Я постарался вежливо отодвинуть чужой разум в сторону и скованно произнес:

— Помехи. Шумит как море в ракушке.

— Ракушка, тише, — велела Гвендолин, и шум действительно отодвинулся и утих. — Мы ведем связь через замок, мой магистр. Сейчас он настроен правильно и работает как линза для ваших способностей.

Линии передо мной поплыли в сторону, и я постарался задержать в сознании их образ, вслушиваясь в пояснения Гвендолин. Очень скоро риф лишился своего многоцветья, оставив голый мертвый остов, а потом и его затянула серая муть.

— Наши сканирующие заклинания точны, но трудоемки, и радиус действия их мал. Вдобавок, их глушит межпространственный разлом. Мы просим у вас, магистр, выделить те зоны Ньен, которые звучат в эмпатическом восприятии, чтобы мы получили конкретные точки для изучения.

— Рунные круги?

— Рунные круги, наличие сильных магов, большое скопление сил противника, магические укрепления. Просто выделите их.

Перед глазами появилась белая окружность, и я послал молчаливый сигнал, что задание принято.

Ньен звучала гораздо беднее, чем Аринди — монотонным мотивом из нескольких созвучий. На остатки рунного круга, уничтоженного неконвенционным заклинанием, я наткнулся сразу, и они выглядели как полагается — как развалины. Большой почти законченный рунный круг обнаружился на побережье рядом с нашими границами. Помня горький урок, маги Джезгелен постарались рассредоточиться, но я старался не пропускать деталей.

Просто отмечать то, что приносит наибольшую боль.

Большие города Ньен переливались множеством тусклых жизней. Я был рад, что открытые врата не позволяют снова использовать неконвенционку — Ньен слишком населена, и потери в любом случае будут велики. С другой стороны так было бы проще.

Шум моря снова усилился, и теперь с кровотоком бился в голове. По счастью, Ньен была небольшой страной, и я прошел ее почти всю...

— Нам следует закончить сеанс, — затихающий голос Гвендолин остался в пространстве ощущением легкого холодка. Я последним рывком придвинулся к северной границе, захватывая взглядом рой сияющих искр. Рой живых существ, движущихся с севера.

Картинки замелькали стремительно, сливаясь в одну перемешанную массу. Меня возвращали назад; я чувствовал, что сигнал слабеет, и, пока связь не разорвалась окончательно, обернулся...

Чернота вонзилась в глаза и поглотила меня целиком.

— Как вы посмели сделать это без моего позволения?!

Перед глазами стояла мутная пелена, в которой едва угадывались высокая темная фигура и перед ней другие, размытые и чуть дальше. Я как будто поднимался со дна глубокого моря, воздух поступал в легкие маленькими порциями, и со стороны я наверняка напоминал выброшенную на берег рыбу.

— А почему мы собственно должны? — начало фразы было почти неслышно, но окончание загремело набатом. Послышался стук и протяжный вой.

Я попытался приподнять руки, хотя бы стукнуть по оболочке саркофага, чтобы привлечь внимание, но лишь царапнул стенки. И догадался позвать Матиаса.

Матиас появился мгновенно, и столь же быстро оценил ситуацию, и саркофаг наконец открыли и убрали маску, позволив нормально дышать. Один из инфоров лежал на полу, скрючившись и прижав ладони к наушникам, из-под которых текла кровь, остальные вжимались в стены, завороженно смотря на нити, которые Миль катал между пальцами. В дверной проем высовывались любопытные зрители.

Я закашлялся, зацепился слабыми руками за бортик, с трудом сумел сесть и сипло произнес:

— Подкрепление Северной коалиции на марше. Огромный боевой корпус. Будут здесь дня через три.

Такое ощущение, что северные перекидывают на юг тех, кто до этого воевал с Нэртэс. Но ситуацию с Нэртэс я знал недостаточно, чтобы выдвигать такие предположения.

Миль скатал нити на руках в клубок и швырнул им в сторону дверей. Клубок исчез, не долетев до земли; среди темных послышалось шебуршание. Похоже, либо счастливый клубок не достанется никому, либо достанется каждому по ниточке.

— И что пошло не так, Рейни? Решили остаться с ними навсегда? Увидели родные души?

Я стер полотенцем остатки геля и постарался прогнать воспоминания:

— Да нет. Я посмотрел в сторону Аринди.

Иллерни перехватил меня у воронки, которую оставило уничтожившее Алемо проклятие. Остов замка был крепок и даже не разрушился полностью, и в потоках света, что проникали через дыры в крыше, летали бабочки.

— Мне нужно передать вам послание от Нэттэйджа, — Иллерни по-прежнему вежлив и чуток, каким не бывает темный маг, и я понял, что он караулил меня в замке именно затем, чтобы переговорить без лишних ушей. — Мой господин Нэттэйдж выражает глубокое сожаление, что узнал о неподобающем поведении Миля... Миль всегда ведет себя неподобающе... так поздно. Никто не имеет права указывать магистру и ставить перед ним запреты. К моему господину вы можете обратиться в любое время с любой просьбой.

Пять черных капсул в футляре излучали эманации чистого зла. Сердце остановилось и забилось быстро-быстро, и справиться с накатившими эмоциями было сложнее, чем когда бы то ни было.

Я не думал о блокираторе все это время, и так должно было продолжаться и дальше. Благоразумные светлые не потакают своим слабостям. Хотелось швырнуть отраву магу в лицо, но я светлый, а светлые не поступают необдуманно. Во рту пересохло; я ощущал, как дрожат пальцы, готовые выхватить таблетки у него из рук... Нет, конечно же, нет.

Нэттэйджу выгоден слабый зависимый магистр, для которого уже приготовлены и приманка, и крючок. Если я откажусь, то он придумает нечто другое и, возможно, более опасное. Полезно выдумать себе ложную слабость, чтобы враг бил именно по ней; ведь мне не обязательно принимать блокиратор, я могу выкинуть таблетки тотчас же, как Иллерни уйдет.

Иллерни понимающе улыбался, когда я забирал футляр.

* * *

Проклятие эмпата — оправдывать ожидания. Я думал об этом, когда лифтовая платформа с щелчками спускалась вниз. В подземелья вели старые шахты в горах рядом с Астрой, обвалиться кабина была не должна, но я чувствовал, как дрожат от натуги проржавевшие тросы. Ремень, придерживающий Зет-1, натирал плечо, и меня достало таскать эту штуку в первые же минуты.

Но ехать вместе с темными в тесной кабине было малоприятно. Я успокаивался, поправляя Зет-1 и представляя, как снимаю оружие и стреляю кому-нибудь в голову. В голову — потому что так надежнее.

Зет-1 выдал мне Шеннейр, решив, что это единственное, что я способен использовать. Отправляться на боевое задание безоружным не укладывалось в его понимание. "Заря" была хотя бы дальнобойной, хотя и не слишком мощной; Шеннейр долго с сожалением смотрел на боевые посохи и цепи, а потом спросил:

— Как у вас дела с рукопашным боем?

Я моргнул и переспросил:

— Руками бить людей?

Больше он ничего не сказал, но тяжело задумался.

Внизу нас встречали. Заарны Нормана, высокие, тощие, полностью укутанные в узорчатую ткань. Закрыты были даже лица — ровная поверхность, перевязанная бежевыми бинтами. Матиас засвистел и попятился; свет фонаря метнулся вперед, по стенам скользнули изломанные тени с непропорционально вытянутыми руками и длинными когтями, и твари одновременно шагнули назад, вновь скрываясь в тени.

Мои союзники все симпатичнее и симпатичнее. Мне кажется, я на правильном пути.

— Мы готовы, — сказал им Шеннейр, и заарны безмолвно исчезли во мраке.

Туннель был достаточно широк, чтобы внутрь пролезла небольшая летучая платформа. Идти пешком до Ивы можно несколько дней, и столько времени у нас нет. Внешнее освещение давно не работало, и путь нам освещала лишь тусклая печать; на платформе едва все поместились, и Шеннейр, полюбовавшись моим видом, с насмешкой добавил заклинанию яркости.

Он ошибался, считая, что темнота угнетает меня больше, чем его присутствие. Тьма или свет не имеет для эмпатов значения. Мы ориентируемся не на них.

Нормановские твари ушли далеко вперед, скрываясь от света и шума, и отзвук их разумов уже таял. Разговаривать никому не хотелось. Я изучал стандартный план убежища: любой эмпат может почувствовать количество людей, состояние, но не их положение в пространстве. Карты помогали ориентироваться — так я запомнил из прошлых боевых вылазок.

Мог ли я тогда представить, что поведу темных. Иногда я ощущал себя как перебежчик.

Темнота. Тишина. Иногда тишину нарушал звук сыплющихся камней, который вносил в путешествие хоть какое-то рискованное разнообразие. Темные смотрели холодно и изучающе; среди них были те, кто, по словам Шеннейра, прибыл с полигонов. Матиас не моргая смотрел в ответ, я не отвлекался — согласно темной этике, магистру или ученику магистра отвлекаться на рядовых магов не должно. Это им нравилось.

Лишь раз туннель расширился, выйдя в пещеру или старый выработок. Освещающая печать одиноко повисла во мраке, а потом отразилась в противоположной стене. Гладкой, будто отполированной; тонкая гравировка разбивала наши смутные образы на множество треугольников. От стены шло странное тревожное ощущение, как будто она была лишь преградой между нами и чем-то неизвестным; подобное ощущение я испытывал на месте старых врат.

Матиас соскочил с платформы и прижался к одному из треугольников, замерев и что-то шепча. Шеннейр негромко цокнул языком, наверное, подзывая его обратно, но даже эмпатической связи Матиас повиновался с трудом.

Оставлять стену за спиной не хотелось. Даже Шеннейр то и дело оборачивался, и на очередном разе спросил:

— Вы тоже хотите ее сломать и посмотреть, что за ней?

Темные не разделяли его интерес. Я был светлым, и потому воспользовался правом не соглашаться.

На подходах к Иве платформу пришлось бросить. Туннель сузился, теперь уже окончательно напоминая вырубленный в скале вручную, и воля Нормана держала его надежней, чем подпорки. Все это время заарны пробивали путь к подземному убежищу.

— Вы не бросили город.

— Это мой город, — Шеннейра уже захватывало предвкушение схватки, но мое удивление радовало его неизменно. — Хорош бы я был, если бы разбрасывался своими городами, светлый магистр.

Ива вряд ли значила для него больше, чем значок на карте. Но кто как не эмпаты возвели в абсолют, что неважно, что мы думаем — важно то, что делаем. Я махнул рукой, призывая темных остановиться, и прошел вперед, вслушиваясь в эмпатическое поле. Темные были слишком громкими и сбивали настройку.

Мрак вокруг меня был полон теней. Тени всегда наблюдали.

Крошечное убежище Ивы мало подходило для того, чтобы в нем жить. Горожане, чье состояние я бы мягко описал как подавленное, скопились в длинном помещении и сидели друг у друга на головах, а может быть, на трехэтажных нарах. Еле тлеющие темные искры с липкой патиной находились поодаль, видимо, в отдельном блоке. Магов Нэттэйджа осталось всего четверо, и я не знал, порадует ли это Нэттэйджа или огорчит. На убой сослали тех, кого не хотели видеть, но задание было слишком важным, чтобы доверять его никчемным или ненадежным.

Одинокая светлая искра размыто мерцала в темноте. Чужой зов скользнул по краю сознания, и я не стал откликаться.

— Четверо сторожат выход, один — изолятор, трое патрулируют коридоры, пятеро рядом с жилым блоком, еще десять там же, спят. Следящие заклинания по периметру, — заполняя карту, я поймал себя на мысли, что стараюсь сделать все как можно лучше. Все это напоминало прошлое. Шеннейр был слишком похож на Ишенгу. — Среди тех, кто в жилом блоке, темный маг высокого класса. Прямо рядом с людьми.

Они не стали притворяться, что удивлены.

Это были плохие вести. Будь среди северян хотя бы один человек с эмпатическими способностями, то нас заметят, поднимут тревогу, и первое же проклятие полетит прямо в жилой блок. Обычный человек может поступать по-разному, но темные предсказуемы.

— Я могу провести вас прямо к нему, магистр, — я провел пальцами по ошейнику, не поднимая глаз. — И к спящим.

Ишенга не нуждался в моих советах. Но с тех пор прошло много лет.

Я ожидал, что темные возмутятся, но они молчали, а кто-то кивал. Словно все в мире наконец вставало на свои места. Шеннейр задумался всего на миг, а потом уже привычно ухмыльнулся.

Я уверен, что Ишенга никогда так мерзко не ухмылялся.

Я почувствовал, когда мы пересекли пространственный барьер — убежище Ивы, как и другие убежища, достроить не успели, и потому ледяные щиты немного не совпадали с его границами.

Тоннель выводил к глухой стене и узкой щели под потолком. В щель пролез бы разве что паук — скорее всего, это была дыра в воздуховод. Заарны дожидались нас здесь, а потом как по ровной поверхности на множестве высунувшихся из складок одеяний лапок вскарабкались вверх по стене и втянулись в щель, словно у них не было костей. Темные установили у стены переносной алтарь, планируя сначала заглушить следящее заклинание, а потом ее ломать. Но им отводилась лишь роль поддержки.

Матиас прокрался вдоль стены, стараясь не поворачиваться к щели спиной, и принялся чертить на полу больные запятые. Я гадал о том, видит ли кто-то кроме меня поднимающийся от ритуального ножа серый и фиолетовый дым, и чутко вслушивался в тишину убежища, каждое мгновение ожидая услышать оклик. Эмпатов я боялся больше всего.

— Вы уверены в этом вашем Кайе? — Шеннейр спрашивал вскользь, разворачивая боевую цепь, но я знал, что он ничего не упускает.

В том, что Кайя не решил, что враг его врага — его друг, и не переметнулся к северным? Тогда я убью его самолично.

Боевая цепь легла кругом. Старая, с поблекшим металлом и щербинами на звеньях. Мы перемещались втроем: я, Матиас, Шеннейр — с остальными меня ничего не связывало. Оставалось глубоко вдохнуть и в последний раз прикинуть, не переоценил ли я свои силы. И как отреагируют боевики, если я потеряю их магистра в междумирье. Мне кажется, не очень.

— Вы перемещали людей десятки раз, — темный магистр выглядел так, словно ему уже надоело объяснять мне прописные истины.

Перемещал нормальных людей, а не темного магистра Шеннейра.

Я крепко взял Матиаса за руку — Матиас мой якорь, он позволит не потеряться и переместиться точнее — а потом осторожно коснулся руки Шеннейра и провалился в искажение.

Фиолетовая толща воды.

Солнце над головой.

Выныривать в реальный мир с каждым разом все труднее.

Часовой умер быстро. Матиас аккуратно придержал тело, опуская на пол, и метнулся к стоящей неподалеку кровати. Северяне спали так тихо и мирно, как будто не захватчики. Я всегда ценил эти мгновения. Мгновения, пока еще ничего не случилось.

Темных редко удавалось застать врасплох. И спят они чутко и неспокойно.

По рукам Шеннейра пробежали тонкие красноватые молнии, и невидимая печать полукругом разошлась по комнате. Ударилась о стены и взорвалась. Кто-то успел проснуться; у кого-то сработали щиты. Дверь в соседнюю комнату распахнулась, и я успел заметить северянина с темно-синими нашивками на одежде и витым жезлом в руках...

— ...Кэрэа, о чем вы опять думаете?!

Я прикрыл глаза — так слушать эмпатическое поле было удобнее. Я быстрее их, и я ощущаю магию лучше их, им меня не достать.

Сверкающие точки гаснут, темная магия сталкивается с отвратительным лязгом. Кровь повсюду — на полу и на стенах, на дверях, на мертвых людях. Можно закрыть глаза, погрузиться в бешеную ярость и азарт... я могу ощутить все, что чувствуют они. Это скучно, но светлой гильдии все равно нет больше двенадцати лет.

Я давно уже не счастлив, но это неважно.

Жилой блок был выстроен в лучших традициях нормановской эстетики. Голые бетонные стены, балки перекрытий, желто-зеленый свет. Теряющийся вдали безрадостный огромный зал. Трехэтажные железные кровати, матрасы на полу. Люди, которые сгрудились в середине и вздрагивают от грохота, прекрасно понимая, что темные маги дерутся за победу, а не за их жизни. При моем появлении в толпе пронесся шепот, сразу испуганно смолкший. Я улыбнулся им и развернулся к Кайе.

Кайя был в той же безликой серой форме, которую выдала внутренняя служба. И все так же мертвенно спокоен. Оживление в его облик вносил лишь лиловый синяк на скуле.

Возвращение фишки отозвалось в груди теплым ощущением правильности. Мои фишки должны находиться под контролем, а не самонадеянно расползаться по округе. Боевой маг из гильдии Джезгелен, что шел следом, грубо подтолкнул светлого в спину, прижимая нож к его горлу, и приказал:

— Бросай эту штуку, руки перед собой.

Я поднял оружие медленно, словно во сне. "Заря" откликнулась, пробуждаясь, и я знал, что она формирует вокруг головы врага атакующую печать.

Мне угрожали жизнями близких много раз.

— Ты светленький, — северянин прижал нож плотнее. Он боялся. Ему стоило бояться. — Ты не выстрелишь. Вы не можете. Вы не...

Очень много раз.

Я выстрелил.

Его мозги красиво расплескались по стене. Я опустил оружие.

— Если человек, который верит в мир, не берет оружие тогда, когда нужно защитить мир — он трус или подлец.

Слова прозвучали сухо и безжизненно. Так говорил светлый магистр Ишенга. А я даже не был его эхом.

Кайя пошатнулся, отряхиваясь, и вновь уставился на меня. В его эмоциях не было ни капли страха, только мутное золотое сияние, которое заглушало все чувства.

— Вы пришли, чтобы нас спасти, магистр.

Я оперся об оружие и равнодушно обвел взглядом зал. Люди стояли полукругом, сидели на кроватях, на полу, они казались мне монотонной серой массой, но среди страха и неуверенности впервые за долгие дни расцветали радость и надежда.

Светлый магистр должен вдохновлять и решать конфликты без капли крови. Но я просто делал то, что от меня хотят.

Появление врага я прозевал. Он выкатился прямо на обзорную галерею; Матиас метнулся из темного проема за ним следом, распарывая человеку бок, отлетел назад, накрытый проклятием. Северянин качнулся, навалился на лестницу, оглянулся на нас — я ощутил обращение к темной энергии, разворачивающуюся печать — и множество рук вцепилось в него, стаскивая со ступеней, а потом людское море качнулось и накрыло врага с головой.

— Вы правы как всегда, магистр, — за восхищением Кайи не было никаких человеческих чувств: только непоколебимая уверенность. — Пришло время взяться за оружие.

Все продлилось недолго, и люди разошлись в стороны, оставив на полу месиво, которое даже не напоминало тело человека. В их эмоциях не было ни ярости, ни ненависти — разве что гордость и ожидание принятия. Ведь светлый магистр говорит только правильные вещи.

Я ощущал, как бой стихает, и искры гаснут. По всему убежищу прошла отраженная волна проклятия — загнанный в ловушку вражеский маг попытался использовать нечто мощное, чтобы утащить нас всех вместе с собой, но Шеннейр не позволил печати развернуться, и маг уничтожил сам себя. Истинные темные не сдаются в плен темным. Они слишком хорошо знают себя и других. Но это мало кто заметил. Может быть, никто.

Я проверил, как поживает Матиас, но заарн с его регенерацией видал и худшие повреждения. Ощущение, что я что-то упускаю, становилось все сильнее.

Внутренняя служба!

Пленники по-прежнему находились в отдельном блоке, но теперь вместо охраны из северных там скучала темная волшебница, которая без интереса взламывала ящики стола. Ключи она отдала без пререканий, но на вопрос, почему темные не освободили своих, равнодушно сообщила:

— Они не наши.

Я уже и забыл, что маги Шеннейра считают тех, кто поддержал высших, предателями. Замечательная у нас компания, спаянная.

В камеры я входил с исцеляющим заклинанием наготове. Судя по той неподдельной радости, с которой меня встречали, пленникам было уже неважно, кто их спасет. Еще несколько дней они бы не продержались. Третий маг был без сознания, в четвертую камеру я вломился уже на нервах, и тут целительная печать сорвалась. Я встряхнул кистью руки, быстро и совсем по-ученически вычерчивая новую, потом снова, когда сорвалась и эта, делая вид, что так и надо, и только тогда посмотрел на четвертого пленника внимательно.

И вот здесь светлая печать могла бы погаснуть. Но идеальное, полностью стабильное заклинание так и повисло в воздухе, привлекая к пациенту милость светлого Источника и окрашивая бледную кожу нездоровым желтоватым отсветом.

— Ринвель, — мне хотелось наорать на мага, хотелось спросить, за что, почему он, но это были последние по глупости слова, что можно было сказать замученному пленнику. — Переведитесь туда, откуда мне никогда больше не придется вас спасать.

Я брезгливо отряхнул руки, стараясь не встречаться с ним взглядом, и вышел из камеры, прикрыв дверь.

Прилив сил схлынул тотчас же, как только я покинул тюремный блок. Этим людям не требовалась моя помощь. Лучше бы они умерли все.

Я почти дошел до выхода из убежища, а потом развернулся и поплелся обратно, вспомнив, что хотел проведать жителей. Горожан Ивы планировали вывести по подземным туннелям, и сопровождение мрака, заарнов и темных вряд ли их успокоит. Я постоянно забывал о таких обыденных вещах, а светлый магистр обязан воспринимать ситуацию во всех деталях. Конечно же, когда ты настоящий светлый магистр. В нормальной гильдии многие вещи брали на себя сторонники, но мои сторонники... даже Матиас на их фоне казался благополучным светлым.

Матиас оттащил труп в укромный уголок, взломал грудную клетку и с урчанием вгрызался во внутренности.

— Вкусно?

Он с трудом оторвался от трапезы, уставившись на меня совершенно звериным взглядом. Я подумал о том, что действительно держу его впроголодь, и о том, чем будет питаться светлейший Матиас, когда наступит то будущее, о котором я мечтаю.

От жителей я ушел только тогда, когда сам начал валиться с ног. Вряд ли светлый магистр имеет право падать в обморок перед теми, кого должен защищать. Это подрывает уверенность. Шеннейр уже вытащил всех магов внутренней службы из камер — растолкал даже бессознательного — и теперь устраивал им допрос. На первый взгляд ничего плохого он с ними не делал, но службисты обрадовались мне так, будто я спасал их вторично. Я даже не удивился, что главная роль в дезинформации противника принадлежала Ринвелю. Ринвелю, как подсказывало мне прошлое, и раньше поручали важные дела. Хороший, способный, старательный маг.

— Мне не нравится, как на людей действует моя магия и действую я.

Я отвлекал Шеннейра от дел. Но он все же отвлекся:

— Они все еще верные граждане своей страны?

— Да, но...

— Если "но" — сожжем. Вас что-то еще беспокоит, светлый магистр?

Я покачал головой, и Шеннейр вернулся к делам, напоследок щедро бросив:

— Обращайтесь.

Вход в убежище располагался в неприметном общественном здании. Снаружи пахло сухой травой, медом, жаркий воздух дрожал над белыми развалинами домов. Я лег на скамейку, положив голову на греющегося на солнце паука. Уцелевшие после прихода северных пауки сползались со всех сторон, устраивались у скамейки, на камнях. Пауки — это как меховые восьминогие табуретки. Пауки мягкие и теплые. Ради пауков в этом мире стоит жить.

Над прогретой землей порхали бабочки. На белом небе светило фиолетовое солнце.

И почему у меня ощущение, что главное зло здесь — это я?

* * *

— Благодарю за проделанную работу, Иллерни.

Даже если светлый магистр не использует подарок — даже если бы отказался от него — это неважно. Послание услышано, и рано или поздно Тсо Кэрэа Рейни придет к нему с просьбой. Раз уж Лоэрин выбыл из игры, и Миль оказался так непредусмотрителен, удивительно непредусмотрителен, отказываясь видеть свою выгоду. Даже Шеннейр не помешает. Он кровный враг, насколько Нэттэйдж мог видеть и понимать, а мало кто склонен следовать требованиям кровного врага, даже если они полезны.

Тсо Кэрэа Рейни считает, что нет? Все так считают. Можно верить в превосходство человеческой воли. Нэттэйдж видел много заклинателей, которые верили, и ни одного победившего. Только череду проигравших.

— Ринвель выжил.

— Это прекрасно, Иллерни. Мы рады, что наш товарищ уцелел.

— Он слишком быстро согласился на задание, которое выглядело как смертельное. И выжил. Может ли быть, что он перебежчик?..

— Ринвель попал в немилость нашего магистра, а немилость магистра губительна, Иллерни. И он старается, чтобы заслужить прощение, — по крайней мере, Ринвель так считает, хотелось сказать Нэттэйджу. — Раз он выжил, значит, не заслужил. Мы будем давать ему задания, пока у него не получится.

Нэттэйдж не обладал излишней сентиментальностью в отношении подчиненных, но, высказывая радость, почти не кривил душой. Такие люди, как Ринвель, мечта любого начальника. Старательные, наивные и глупые.

Девушка-ниэтте поставила на стол поднос с кофейником и добавила к стопке докладов еще один. Кофейник был столь изящен, что, пожалуй, когда-то был сделан по заказу одного из мирринийкских благородных родов, и удовольствие от обладания красивой вещью было ничуть не меньше, чем удовольствие представлять, что с благородными родами стало.

Он перелил кофе в чашку, добавил сироп, соль, и отпил маленький глоток, растягивая удовольствие и поглядывая на часы. Сеанс связи с Олвишем — не реже раза в сутки. За Нэттэйджем побережная граница и морские пути, а Олвиш вынужден знать полную картину.

— Так значит, противник приближается к замковой долине. К родовому замку Элкайт...

Где находился замок Элкайт, Нэттэйдж знал доподлинно — его родной замок стоял неподалеку. Воспоминания кольнули болью — первый настоящий дом, пусть и переданный Алином по договору — но начальник внутренней службы не счел нужным уделять им время. Его дом лишился смысла, когда замок Элкайт опустел.

Сначала Олвиш Элкайт привел родовое гнездо в запустение, а сейчас бросает на растерзание врагам... да, об этом обязательно нужно упомянуть. Нэттэйдж с наслаждением потянулся и щелкнул кнопкой, дожидаясь, пока установится связь. Неважно, насколько обвинения правдивы — они всегда бьют в цель. Иногда Нэттэйдж позволял себе подумать о том, что его вражда не имеет корней и оправдания. Но лишь одна мысль доводила до бешенства, до красной пелены перед глазами. Олвиш Элкайт жив, Юлия Элкайт мертва. Не имеет оправданий? О, нет, он имеет на то право!

Экран засветился, вытаскивая из помех образ стоящего перед ним мага. Кружка полетела на пол.

Глава 6. Дальняя связь

Солнце закрыла тень. Я загородил глаза, прищуриваясь, и из разноцветных кругов выплыл образ Олвиша, и приказал:

— Идите за мной.

Раскаленный золотой воздух дрожал и переливался. Над полями, плодовыми садами, квадратами усадеб, домами, глубокими взрытыми следами на земле от вражеских машин. Шатер Олвиша стоял в стороне — серый, с белым ромбом на каждой стороне.

— Вы теряете контроль, — категорично объявил высший, зарываясь в вещи, лежащие на раскладном столе. В шатре оказался порядочный бардак, но это была характерная черта всех Элкайт.

Я сложил руки перед собой, переплетая пальцы, и улыбнулся:

— Нет.

Олвиш поднял голову, и недружелюбно заметил:

— Это еще хуже.

— Тогда да.

— Светлый Источник проявляет себя в этом мире. Отравление силой Заарнея вынуждает его бороться. И он черпает образ мира из вашей головы. У магистров огромная власть.

Тени, которые я видел краем глаза, одновременно кивнули.

Я продолжал стоять, с интересом смотря на него. В моей голове не было ничего, что стоило быть озвученным. Но неудивительно, отчего наш мир так плох.

— Эмпаты могут отражать и преломлять в себе чужие чаяния, создавая образ, который соответствует чужим надеждам. Люди видят в вас то, что хотят. И символ подчиняет их. Магистром должен становиться только достойный. А вы — вы вытаскиваете из людей желание снять ответственность и отдать свои жизни тому, кто будет ими управлять, желание безусловной любви того, кто управляет, и желание безусловной веры тому, кто управляет, и желание чувствовать власть, которую дает безусловная вера, вы разрушаете их, — Олвиш с трудом перевел дыхание. Создавалось впечатление, что он повторяет чужие слова: Элкайт были практичны и не рассуждали о том, название чему не могли подобрать. — Вы ломаете этот мир.

— Так почему вы меня не остановите?

Олвиш оперся о стол, внезапно показавшись очень усталым, и вытянул из стопки хлама тонкую брошюру:

— Вы — следствие, а не причина.

Я знал, что он не сможет. Олвиш уже проиграл.

Брошюра называлась "Власть над миром". Правда, завлекательное название было старательно перечеркнуто, а под ним значилось унылое "Эмпатия и деструктивные культы: профилактика и предупреждение".

Внутренний контроль: для внутреннего использования.

Между страницами были вложены старые пожелтевшие вырезки с отпечатанными на машинке буквами, которые перемежались записями от руки.

Я осторожно провел по обложке. Получить весточку от сородичей здесь, среди темных, было внезапно, но приятно. Моя гильдия была мертва, но она все еще поддерживала меня.

— Мэвер совал это каждому. Все уши прожужжал своей светлой угрозой, — по лицу Олвиша ясно читалось, что он думает о высшем темном маге, который пытается напугать других высших темных светленькими. Но сдерживался Олвиш недолго, от души бухнув: — Мэвер был помешан на светлой магии.

Я едва не швырнул брошюру на пол, но остановился, придерживая ее двумя пальцами.

Время шло так громко, что я мог услышать щелканье движущихся шестеренок.

— Расскажите мне о Мэвере.

Олвиш не стал задумываться о причине вопроса, подыскивая ответ. Олвиш был не склонен задумываться — он выполнял то, что от него требовали. Должно быть, ответ не мог быть найден сразу: Мэвер был для него одним из множества магов, и эта мысль была чудовищно странной.

— У Мэвера была своя особая картина мира. Когда ее нарушали, он приходил в ярость, — наконец определился Олвиш, и внезапно выдал иное, куда более искреннее и уничижительное: — Он составлял досье на Ишенгу.

Я потерялся между раздражением и весельем. Мэвер был слишком низок, слишком ничтожен, чтобы бросить тень на имя моего магистра, находясь с ним рядом в одной фразе.

А ведь Олвиш мог бы знать Ишенгу до того, как тот стал магистром. Видеть его, работать с ним, быть соратником, а не слабым эхом. Вместе участвовать в перевороте. И точно так же отвечать, или не отвечать, на назойливые вопросы о нем. Мысли об этом вызывали головокружение. Я никогда не считал, что прожил слишком мало, я прожил достаточно, но некоторые люди жили гораздо дольше.

Олвиш неловко двинулся, сшибив со стола заготовки под амулеты и коробку с цветными мелками, переворошенные во время поисков, и то ли приказал, то ли попросил:

— Остановите это.

Сейчас его эмоции звучали гораздо мягче — без приязни, но лишенные и враждебности. Олвиш... пытался мне помочь? Я не вызывал у него восторга; он считал меня плохим магистром, но ему было не все равно. Очень немногим людям не все равно.

Хотя не стоило обманываться. Олвиш был человеком, который сделал выбор и следовал ему со всей жесткостью. Я мог бы ему помочь. Наверное.

— Если бы вы позволили, Олвиш, я мог бы...

Дыхание перехватило; внутри родилась боль, словно в горло напихали битого стекла, и теперь острые осколки разрывали изнутри. Тени рванулись ко мне — остановить? удержать? разорвать на части? Где-то далеко в сердце мира гигантский механизм заскрипел, останавливая движение, и я ощутил, как зубья шестеренок вгрызаются в тело, перемалывая между собой...

Мрак скопился за спиной Олвиша, хохоча надо мной тысячей голосов. Крича от боли тысячей голосов. Олвиш равнодушно глядел сверху вниз.

— Мне не нужна ваша милость.

Нет.

Тени поддерживали меня, не давая упасть — тени всегда поддерживали меня. Я сложил брошюру и спрятал в карман, и вежливо кивнул на прощание.

Мэвер говорил, что мне никогда не подняться.

Мэвер... Мэвер был ступенькой.

Голова закружилась, когда я отошел от шатра достаточно далеко. Солнечный день вновь пошел отвратительными пятнами.

— Магистр! — меня подхватили под руки, и я не сразу понял, тени это или живые люди. Камилла и Юджин испуганно обступили меня с двух сторон, прикрывая щитами и закрывая от других. Я выпрямился, одновременно принимая умиротворенный вид и заглушая эмпатический сигнал, не позволяя панике пойти дальше по сети. Боль пульсировала в переносице, сдавливала виски, и казалось, что сейчас носом хлынет кровь — но нет, не хлынула.

Юна стояла в нескольких шагах, с ужасом глядя на меня. Пальцы ее были залеплены пластырем; кажется, она все-таки проверяла безопасность механизмов на собственном опыте.

— А... — она издала нечленораздельный звук и шумно задышала, словно снова позабыв, как разговаривать. Юджин прижал дочь к себе, гладя по голове. Камилла опустила взгляд на позабытые колышки в руках — семья Аджент расчерчивала лагерь под защитную печать, и я вызвал их потому, что они были самыми сильными среди бывших изгнанников — и начала доклад обычным тоном, стремясь поскорее загладить происшествие.

Адженты всегда были удивительно понятливы.

— Мне не очень здесь нравится, магистр. Если это место сумели захватить северные, захватят и заарны, — туман скользнул в ее глазах всего на мгновение, сменившись ожесточением. — Если бы мы только могли разместиться в поместье Аджент...

Я покачал головой. Поместье Аджент было широко известно в узких кругах двумя вещами: там росли будущие великие маги, тройняшки Элкайт, убийцы Элкайт, и сейчас на его месте было глубокое озеро.

Олвиш вышел из шатра; заметив нас, он замедлил шаг, но продолжил идти. Юджин с присвистом выдохнул воздух через стиснутые зубы, обнимая Юну крепче; Камилла гордо вскинула голову. Они разминулись, не сказав друг другу ни слова.

Юна выкрутилась из удерживающих ее рук и уставилась вслед высшему своим сумрачным взглядом исподлобья. Юна была необычайно хмурым ребенком; последним человеком, которого я видел с таким взглядом, был Юрий.

Народ продолжал прибывать в Иву. Ива собиралась стать нашим опорным пунктом обороны, темные устраивали лагерь, и, вспоминая то, что я видел вчера, простора в городе Ива стало больше, а домов — меньше.

Но мы в любом случае можем все свалить на северных. Зачем нужны враги, если не валить на них все плохое?

Приехавшие вместе со всеми светлые говорили с Кайей и выглядели счастливыми. По-настоящему живыми.

Там, где я недавно общался с пауками, на самом видном месте, висели насаженные на железные штыри два трупа. Как бабочки на иголках. Жители Ивы уходили в убежище в спешке, вряд ли успев прихватить с собой вещи, многие зажиточные дома оказались брошенными и так и манили. Стоящий рядом с ближним трупом Джиллиан быстро оглянулся на меня, преисполняясь величественного презрения, и продолжил изящными каллиграфическими буквами вырезать у него на лице "мародер".

Возможно, то происшествие в лесной избушке, когда Джиллиан содрал с меня лоскут кожи с выжженной рыбой, не было единичным поступком отчаявшегося человека. Возможно, он просто был садистом.

Джиллиан излучал правильность и законность каждым движением; болтающимся рядом темным происходящее просто нравилось. С другой стороны, расстелив покрывало под деревом, в полном составе обедала семья Наро.

— Это дикость, — сказал Кайя. Я понял, что у меня нет сил ничего ему высказывать. Возможно, Кайя отправился в Иву, чтобы я спас город, придя за ним. Я бы все равно спас город, но он мог в это не верить.

— Это так.

Чем выше в обществе уровень жестокости, тем хуже общество. Потому что к жестокости привыкают, и там, где раньше хватало легкого наказания, скоро потребуется публичная казнь, а потом перестанет действовать и она. Там, где убивают так легко, где умирают так легко, жизнь теряет ценность. Если для того чтобы поддержать порядок, требуется вывесить перед всеми изуродованный труп, и даже он едва ли подействует, или подействует не на всех, то в голове у этих людей явно что-то поломалось.

Боль ничего не стоит, и горе ничего не стоит, и жизнь ничего не стоит, ничего — пустота.

От группки темных оторвался один, приближаясь. Я уже начал узнавать их по специфическому звучанию эмоций и магии. Все оттенки грязи, как бы грубо ни звучало. Перед мысленным взором встал футляр с таблетками, и мне потребовалось усилие, чтобы заставить себя забыть.

— Мой магистр, темный магистр Шеннейр сообщает, что заедет за вами, — Бретт почтительно прижал ладонь к сердцу. Передавать мне послание лично не имело ни малейшей надобности, но Бретт не мог упустить шанс помаячить перед начальством и продемонстрировать исполнительность после сделанного просчета. Наказание на его моральном состоянии не сказалось. Впрочем, я сомневался, что оно было способно.

От движения рукав задрался, обнажая вспухшие красные линии, и Бретт поспешно одернул форму.

Ночь наступала стремительно. Солнце не заходило, а таяло, пожираемое фиолетовой пустотой на востоке — там, куда были устремлены все взоры.

На краю лагеря разбили белую целительскую палатку. Я заглянул внутрь, почуяв, что внутри человек, и гадая, кто уже успел в мирном лагере получить травмы. Но Миль стоял над пустой белой койкой и чуть покачивался.

Сначала я старался приблизиться беззвучно, чтобы его не напугать, а потом с шумом, чтобы он наконец меня заметил. Прибытие Миля предполагалось, но я был удивлен, что он сделал это так скоро, и что не забросал меня требованиями организовать торжественную встречу. Или просто не оборвал вызовами переговорный браслет. В большинстве звонков Миля не было ни единого смысла.

— Рейни. Вы здесь, — напряженно откликнулся маг. — Ничего не произошло? Нет, — он резко махнул рукой. — Мне все равно, что произошло, но ведь ничего не случилось?

— Нет.

— Так зачем я сюда пришел?!

Я посмотрел на мага, схватившегося за голову так, будто та раскалывалась от смятенных мыслей, или, может быть, от слишком сильных принятых зелий, и ответил:

— По-моему, вы пришли по адресу.

Снаружи послышался сигнал; свет фар пронзил палатку насквозь, и я вынырнул наружу, махнув Милю на прощание.

* * *

Южный берег. Неделю назад

— Спите спокойно.

Отголоски чужих искр таяли в эмпатическом поле. Я закрыл дверь светлого блока и мысленно отдалился, чтобы лишние эмоции не беспокоили тех, кого я должен оберегать и защищать.

"Вы так много работаете, магистр".

Ночной серпантин освещался ярко. После очередного землетрясения камни расчертили трещины, а дорожные бригады работали круглые сутки, чтобы расчистить обвалы.

"Вы надеваете парадные одеяния, потому что сегодня праздник, магистр?"

На нижних уровнях Нэтара было прохладно. Эта комната для допросов была похожа на предыдущую, но на темно-синей стене висела картина из зеленых кругов и черных полос. Только за матовым стеклом находился не Джиллиан, а щуплый человечек в форме ньенского солдата. Один из тех, кто атаковал Острова и попал в плен. Я не знал, почему Нэттэйдж отобрал именно его, но начальнику внутренней службы, как уроженцу Ньен, было видней.

На первый взгляд жители Ньен напоминали мирринийке с немалой примесью островной крови: темноволосые, но не столь высокие и какие-то нервные и дерганые. По рассказам моей гильдии, они были такими всегда. И сейчас пленник не мог усидеть на месте, вертясь по сторонам, теребя наручники и то и дело вслух обращаясь к стенам, и его просьбы звучали жалобно, но настойчиво. Темные не стали убирать следы побоев, но перед приходом светлого магистра его постарались умыть. Спасибо.

— Подлость и двуличие человеческой натуры, Тсо Кэрэа Рейни, — Нэттэйдж украдкой позевывал, вливая в чашку кофе сливки так, чтобы на пенке получился узор. — Как карателей натравливать — так они первые, а как в плену — так сразу позовите светлых, позовите светлых, мы не виноваты и нам страшно!

Что же здесь не логично?

— Кто он? Почему вы указали на него?

— Шпион. Наушничал между солдатами, докладывал о недовольных властью, — Нэттэйдж закончил рисунок акулы, предложив чашку мне, и, получив отказ, пожал плечами, выпил ее залпом и пожаловался: — Я не могу как Миль не спать ночами.

От открывшейся двери пленник мгновенно встрепенулся. То, что с ним беседуют отдельно неспроста, он уже прекрасно понял, но радость в брошенном на меня взгляде сменилась паникой.

— Светлый магистр Аринди Тсо Кэрэа Рейни, — торжественно представил меня Нэттэйдж, и наслаждаясь видом земляка добавил: — Наш светлый магистр — островитянин.

Я сел в заранее отодвинутое кресло, поправил парадные белоснежные одеяния, и очень светло улыбнулся:

— Свет диктует нам право прощать.

Пленник не поверил, и был абсолютно прав.

Я пододвинул ему заранее принесенный стакан с водой и подождал, пока тот напьется, неуверенно помогая себе скованными руками. Как гласит народная мудрость, хорошие вещи должны быть к месту и ко времени, и поэтому человека не поили специально. Впрочем я ничуть не сомневался, что после темных кто угодно окажется хорошим. Темным не требовалось прилагать усилий, чтобы быть плохими.

— Ваша страна, Ньен открыла границы для Северной коалиции.

Складывать два и два пленник умел. Во-первых, что попавших в плен теперь обменивать не станут, а значит, Аринди нет нужды содержать лишние рты. Во вторых — готов поклясться, у него тоже возникло желание назвать власти Ньен идиотами.

— Теперь Северная коалиция считает территорию Ньен своей. Ни вам, ни нам не нужны такие гости. Если Ньен и Аринди объединятся, то выгонят коалицию с наших земель. Вопросы, существующие между нашими странами, мы решим на личной встрече. Как светлый магистр Аринди, я могу гарантировать, что моя страна намерена идти мирным курсом.

Я всей кожей ощутил зловеще нависшую тень Шеннейра и поскорее отмел это чувство.

Надо отдать должное, соображал человечек быстро:

— Чт' я должн' сдел'ть?

Говорил он торопливо и невнятно, глотая звуки — как и все жители Ньен. Сами жители Ньен считали свой диалект чистейшим всеобщим.

— Вы передадите послание.

Изложить дело не заняло много времени. Теперь в эмоциях жителя Ньен я слышал замешательство, но это было лучше, чем отторжение. Я не собирался требовать невозможного. Ньен никогда не станет доверять нам настолько, чтобы полноценно действовать сообща.

Нэттэйдж обошел стол кругом, заставив пленника беспокойно коситься на себя. Должно быть, Нэттэйджа он знал. Должно быть, лицо Нэттэйджа до сих пор висело в Ньен на плакатах с подписью "он предал Родину". Я не вмешивался, предоставив темному вести свою линию.

Нэттэйдж остановился у пленника за спиной и благочестиво посетовал:

— К сожалению, наш светлый магистр один во всем мире, а подлых трусливых предателей тысячи. На виске у тебя переговорная татуировка, — он дождался, пока пленник начнет ощупывать голову, и понизил голос до вкрадчивости: — Мы добавили туда пару штрихов. Через несколько дней ты начнешь испытывать недомогание, дальше — лихорадка, потом твое мясо будет гнить и слезать с костей, а потом ты умрешь в мучениях. Если ты не обеспечишь встречу со светлым магистром, который снимет проклятие. Ни специалисты Ньен, ни Северной коалиции тебя не вылечат. И не захотят.

Последнее человек понимал вполне. Борьба между нежеланием идти на сделки с врагом и желанием жить была заведомо проигрышной.

— Вы спасаете свою страну, — пришел на помощь я.

— Это сл'жно.

Еще бы страну было спасать легко.

— Вы справитесь, — я величественно поднялся, отметая возможность начать торг. — Сейчас вам выдадут лодку, на которой вы сбежите из плена.

— У меня есть выбор? — неожиданно четко спросил он.

Я остановился на пороге, недоуменно приподняв брови:

— Ну конечно же. Я не могу никого заставлять, я светлый магистр. Я сниму проклятие и верну вас обратно в лагерь.

— Там уже знают, кем ты работал, — доверительно прибавил Нэттэйдж.

Запад. Граница. Настоящее время

— Проверьте браслет, — первым делом сказал мне Шеннейр.

Я опустил взгляд на переговорный браслет, рассматривая глубокую трещину на матовой поверхности, и, помедлив, включил. Недалекое перемещение не сломало браслет окончательно, но от следующего он грозился развалиться.

Интересно, сколько раз со мной на самом деле пытался связаться Миль.

— Вы витаете в облаках, Кэрэа, — недовольно заметил темный магистр. — У вас такая привычка. Даже посмотреть на то, чем вы хотели заниматься. Сказки...

Я не стал отвечать.

Мы ехали по проселку по темному лесу. Высокие деревья шумели над головой, но окрестности были совершенно неподобающе тихи. Лучше бы визжащие твари выпрыгивали на нас из тьмы, чем эта тишь.

Я заглянул в багажный отсек и постучал по деревянному ящику. Матиас постучал в ответ, но не открыл, и мне пришлось сдвигать канистры с кровяной смесью для машины и инструменты для ремонта, чтобы до него добраться.

Заарн забрался куда-то в самую глубь и читал там очередной темномагический трактат. Тот самый, который отдал мне Шеннейр с напутствием "ну этот вам точно понравится, там про целительство и медицину". На первой же странице неизвестный автор подробно рассуждал, как заклинаниями бальзамировать органы внутри живого человека, обильно перемежая научные записи рассуждениями о судьбах родины и сетованиями на падение нравственности и морали. Вести личные дневники среди части темных было популярно. В эпоху массовой штамповки ручные вещи приобретают особую ценность. Я хранил эти книги и старался обращаться с ними бережно, чтобы потом передать в хранилище; они были мерзостью, и они были нашей историей.

Темные любили оправдываться тем, что их исследования служат науке, но прежде всего они служили больным фантазиям самих темных. Хотя, может быть, когда-нибудь умение бальзамировать органы внутри живого человека и толкнет прогресс вперед. Порой мне становилось любопытно, что будет, если сказать Шеннейру, что я изучал целительство и медицину из-за необходимости, а не по большой любви и светлого призвания. Я любил только сказки. Но вести диалог с темным магистром нет смысла.

— Я ответил на все звонки, со всеми поговорил, — Матиас понял, что не спрятался и его видно, и постучал по своему переговорному браслету. Насколько я помнил, он подаренный единожды браслет берег и еще ни разу не ломал. — Все звонили по делу, а этот много мнящий о себе человечишка требовал сказать, жив ты или нет. Зачем он такое спрашивает, подозрительно, я сказал, что нет.

Матиас отлично охранял мой покой.

Я перегнулся через спинку кресла и напомнил:

— Матиас, там, куда мы едем, заарнов не ждут.

В ответ он достал откуда-то длинное тканевое полотно и принялся кромсать его ножницами.

Вскоре мы выехали на тот путь, которым прибыли сюда северные, к широкой грязной просеке и переломанным деревьям. Благо, нашему транспорту это не мешало. Транспорту с низкой проходимостью в Аринди нечего делать.

На краю просеки стояла машина северных — пустая, с погасшими глазами. Я не видел следов борьбы, по крайней мере, не видел в темноте, но вряд ли северные просто так побросали вещи и ушли в лес. Леса Аринди вообще не вызывают такого желания.

Темные остановились, рассматривая находку. Матиас спрыгнул на землю первым, потеснив меня и Шеннейра, исчез в тени от машины северных, вынырнул с другой стороны и остановился перед лесом, издав высокое щебечущее цвирканье.

Заарны умели производить широкий диапазон звуков, но по общению с гончими я знал, что они щебечут только между сородичами, когда волнуются, раздражены или злы. Из глубины леса донесся ответ.

Это напоминало трель, которую могла бы издать неизвестная птица или насекомое. Звук повторился, чуть дальше, потом ближе, с другой стороны просеки, из крон деревьев над головами, и скоро весь лес наполнился щебетанием, в котором слышалась издевка. Высокий стрекот раздался прямо над ухом, и я резко обернулся, вглядываясь в тень. В щели между машинами не поместился бы даже тощий заарн, но если вспомнить, с какой легкостью здоровенные твари пролезали в вентиляцию...

Чувства двоились: я ощущал, что нас окружают множество существ, но не мог распознать никого конкретно, словно они были размазаны в ночном мраке. Темные оглядывались, зажигая боевые печати; Шеннейр поднял руку, приказывая ждать.

Все умолкло в единый миг.

Я посмотрел наверх, на глухое черное небо между листьев, и сказал:

— Мне любопытно, что они делают со звездами.

Не думаю, чтобы история про Третьего Лорда была правдой, но это небо смотрелось чуждо без наших созвездий.

— Твари уже осмелели, но еще не готовы нападать на отряд, — как и любой темный маг, Шеннейр был порядком раздражен сорвавшейся дракой. Темные маги с трудом переключались из боевого режима в обычный. Иногда не переключались вовсе. — Вам эти звезды нужны, Кэрэа? Нет? Вот и думайте поменьше.

Машины ехали еще долго; я успел задремать и проснулся от остановки, сразу увидев яркий свет, брызжущий через деревья. Матиас достал из сумки островную ритуальную маску, привязал к ней накидку, и водрузил на голову. Надеюсь, маску ему подарили, и он не утащил ее из какого-то дома для мертвых. Мертвые не обидятся, у мертвых нет такого обыкновения, но живым станет грустно.

Шеннейр бросил на маску восхищенный одобрительный взгляд и со внезапным пониманием объявил:

— Я знаю, откуда у вас такая тяга к бесполезным, но забавным реликтам прошлого, Кэрэа. Острова в этом плане хороши. Острова сложно не любить.

— Вы ненавидите Острова, Шеннейр, — скучно напомнил я. — Острова, островное, островитян, и вы десять лет мечтали уничтожить островных беженцев, каждый новый день...

— И Маро Раэту тоже я, — с легким раздражением отозвался он. — Откуда пошла эта чушь?

— Вы не приказывали беженцам убираться?

Теперь темный магистр выглядел удивленным:

— Я, обращать внимание на горстку беженцев? Кэрэа Рейни, начните думать как правитель! У нас с севера за год идет поток переселенцев больший, чем с Островов за всю историю. А контингент там совсем иной, и, в числе прочих, загорцы, — он кровожадно зажмурился. — Загорцев я бы сжигал на границе. Как и тех, кто прется в Аринди, не собираясь работать.

Ну что же, в последнем загорцев было не уличить. Загорцы трудолюбивые, законопослушные, физически здоровые и уравновешенные, их не вышвыривают из страны за лень и неподчинение правилам, отбирая временное гражданство. Но иногда их перемыкает, и они внезапно осознают, что мир на грани пропасти, и ради его спасения нужно немедленно три раза хлопнуть в ладоши. Или убить первого попавшегося на улице человека. Все загорские переселенцы проходят длительную адаптацию и всю жизнь находятся под наблюдением.

— За что вы так не любите Загорье?

Мне казалось, темных должно очаровывать Загорье как редкостно изящная схема. Загорье тошнотворно, но в этом и суть.

— Ваше Загорье опустило своих магов до уровня скота, — Шеннейр как будто на самом деле пытался объяснить. — Который должен добровольно идти на убой и благодарить за это. У них была одна секта, Рассвет, которая не добилась больших успехов, но существовала очень долго. Загорье испугалось, что Рассвет наберет слишком большую силу, обвинило их в том, что беды Загорья из-за того, что Рассвет плохо старается, иначе давно бы положили свои жизни в сражениях, и приказало Рассвету умереть ради страны. Рассвет сделали это. Они оправдывались и просили прощения, и это передавали на весь материк. Я маг, и я считаю существование Загорья оскорблением.

Я промолчал, дожидаясь, пока отсветы его ярости погаснут в эмпатическом поле. Загорье ничем не удивило; единственная загадка, которая для меня оставалась — почему оно молчит сейчас. То есть их можно назвать империей тьмы и не огрести? Знали бы заранее, уже сотню лет бы так называли.

Шеннейр посмотрел на часы и как ни в чем не бывало сообщил:

— Мне нравится дерзость ваших замыслов, но этот ваш замысел крайне глуп.

Я серьезно задумался о том, сколько людей решались сказать Шеннейру, что его мнение не просили. Ишенга, Алин... Не так много. И как они все закончили.

— Вам же приятно смотреть, как я ошибаюсь, когда не слушаю ваших советов? Это все ради вас, Шеннейр.

Где-то к югу полыхнул огонь и загрохотало. Отвлекающий маневр вел Олвиш: это выглядело как полноценный прорыв через границу и должно было вызвать огонь Северных на себя. Машины тронулись с места, и мы выехали к единственной и прекрасной границе Аринди и Ньен.

С нашей стороны — лес, затянутый паутиной с гроздями висящих на ней на сторожевом посту пауков. С их стороны — высокий бетонный забор, вышки и колючая проволока. Между — широкая полоса взрытой земли, ловушки, закопанные плиты с выбитыми на них заклятиями. Еще в плохую погоду там можно было утонуть в грязи, и это беспокоило меня больше прочего. Но теперь по земле были наведены мостки, и с той стороны нас встречали. Нет стен, которые бы спасали от предательства.

— Пусть идут двое! — крикнули нам. Я ступил на мостки и уверенно ответил:

— Трое.

— А вместе с Ишенгой меня не пускали, — поделился Шеннейр.

Да они с ума сходили от двух одинаковых темных магистров, надо же понимать.

Я зацепил пальцами кромку ошейника, проверяя застежку. Шеннейр и Матиас — мощные боевые единицы, к тому же, нас прикрывают. Но если Ньен устроит нам ловушку, сдав коалиции — я рискну переместить всех.

— И все же, как вы их уломали? — среди эмоций Шеннейра ярче всего звучал азарт. Я погрузился в воспоминания и задумчиво ответил:

— Все хотят прикоснуться к настоящей светлости.

Нас встречали — человек двадцать с магическими боевыми жезлами наготове, которые боялись нас во много раз больше, чем мы их. Как бы они не пальнули просто так, от неосторожного движения. Командир делегации Ньен носил длинный непромокаемый плащ, резко отличался от остальных по уверенности и манере держаться, и разумно прятался за спинами солдат.

Все прикрывали лица масками из ткани; должно быть, посланники Ньен старались остаться неузнанными. Матиас не слишком выделялся на их фоне, но его маска была самой красивой. Шеннейр даже не подумал изображать приветствие, и я вежливо сказал за нас обоих:

— Мы рады, что вы пошли нам навстречу. Светлый магистр Аринди Тсо Кэрэа Рейни. Темный магистр Шеннейр. А это Матиас, он олицетворяет ваши угрызения совести за нападение на беззащитные Острова.

Островные угрызения совести напугали их больше всего.

— Когда острова перейдут под наше справедливое правление, им ничего не будет грозить, — командир делегации смерил нас пренебрежительным взглядом, посмотрел под ноги и потребовал: — С почтением ступайте на нашу древнюю землю!

Видеть нас он был нисколечко не рад.

От древности земли Ньен перехватывало дух. Или, может быть, дух перехватывало от того, что воздух казался разряженным — говорили, что так бывает у людей, которые с территорий, насыщенных магией, переходят на территории с бедным магическим фоном. Даже местность неуловимо изменилась: такие же холмы, но вместо густых дубрав покрытые чахлым колючим подлеском. Здесь шел мелкий дождь, и свет фонарей был прозрачным и бледным. Командир делегации стремительно развернулся, приказав идти следом; на рукаве его плаща блеснула металлическая эмблема, что-то вроде летящей птицы, но я не смог рассмотреть точно.

Судя по количеству вооруженной охраны и по тому, как легко нас пропустили через границу, мы имели дело с кем-то, приближенным ко власти. Не удивлюсь, если встреча ведется под негласным одобрением правительства Ньен. Гости с севера надоели им еще в первый день, а на второй ясно дали понять, что так просто из гостей не уйдут. То, что северяне не понравились Ньен, не составляло сомнений. Понравиться Ньен невозможно.

— Как ваше имя?

— Я — гражданин Ньен, и этого достаточно, — непоколебимо отрезал он.

В стороне поджидала машина без опознавательных знаков. Под тент усадили нас, гражданина Ньен и еще десяток вооруженных граждан. Возможно, граждане Ньен увереннее чувствовали себя в компании. Тент прилегал к бортам неплотно, и я видел мелькающую под колесами землю, и склоны холмов, на которые мы поднимались, поросшие кустарником и четко видные на фоне люминесцентного неба. Заметив, что я выглядываю наружу, гражданин Ньен вполголоса зашипел:

— Не смейте смотреть на нашу прекрасную землю!

Матиас агрессивно зашипел в ответ, и человек понял это лучше любых аргументов.

Однообразная морось и то, как машину швыряло на гравийной дороге, сильно напоминали мне путешествия по Хоре. Сейчас мы взбирались на отроги южного Хорского хребта — здесь он близко подходил к берегу. За спиной, там, где оставалось море, была сплошная чернота, и в ней лежал большой город. Все города Ньен велики и жмутся к побережью. Возможно, режим запрещал им зазря жечь свет. И, по контрасту, очень ярко горела база гильдии Джезгелен, и столь же ярко она сияла в магическом поле и казалась опасно близкой, хотя я знал, что мы всего лишь смотрим на нее с высоты.

Передовой отряд осел в Ньен прочно. Неуютно, неприятно, местные глядят косо, зато юг.

Машина въехала вверх по крутому откосу — крен был такой ощутимый, что, казалось, сейчас она перевернется и кувыркнется вниз — и остановилась.

Антенна вздымалась на вершине холма, огромная, расправив лепестки на фоне неба. Ее тень заслоняла нас всех, и машину, и я не сразу заметил, завороженный, что сооружение было изрядно древним и обветшалым. Кое-где виднелись уродливые заплатки.

Я сделал шаг в сторону и увидел вторую антенну, упавшую, лежащую ниже по склону и вросшую в землю. Даже сейчас обод поднимался над камнями выше роста человека.

Впечатляюще. Ньен была технически развита, куда более, чем мы. Хотя Ньен и Аринди создали одни и те же люди — точнее, одни и те же колонисты в процессе крупной ссоры и раздела имущества. Ньен любила обвинять нас, что их предков выгнали босиком в темную дождливую полночь, и они брели и брели на запад, пока не набрели на каменистый берег, и дальше выживали как могли, потому что босиком идти устали. В Аринди говорили, что уходящие захватили с собой не только обувь, но и всю технику, весь транспорт, даже остатки корабля Аннер-Шентагар утащили с собой, а оставшимся ничего не оставалось, кроме как развивать магию. И с тех пор ничего кардинально не поменялось. Традиции — наша основа.

Все остальные постройки по сравнению с антеннами выглядели непредставительно — низкие здания с залатанными крышами. И ни одного человека, кроме нас и приехавших с нами. Узел связи был дорогой, символической, но практически бесполезной игрушкой. Ньен могла развлекаться, рассказывая на весь материк о своих бедах, но до недавнего времени материк чужие жалобы не слушал. Наверное, рабочие приезжали сюда вахтами. И охрана тоже. Лучше думать так.

Сопровождающие уже топтались у небольшого прямоугольного здания, еле удерживаясь от того, чтобы нас поторопить. Они отшатнулись, когда я прошел мимо; граждане Ньен нас боялись, но сквозь страх то и дело прорывалось странное высокомерное пренебрежение. В Ньен магия была непрестижной, а маги — настоящие маги, не ремесленники — считались людьми второго сорта. Не потому, что мы особенно испорченные или плохие, нет, идеология Ньен отличалась от идеологии Загорья, а потому, что у нас непорядок с головой.

Не можешь победить — изобрази испорченным и неправильным, принизь.

Внутри помещения было очень темно и тесно. Светился только экран, и свет отражался в полированных пластинах синеватого металла, на выступах и углах приборов, и полностью поглощался чернотой. Я двинулся вперед, повинуясь жесту провожатых и привлеченный знаками на металле — выпуклые точки и изогнутые вырезанные линии. Этнографический отдел знал, что мирринийке были переведены на всеобщий язык быстро и скорее всего насильственно. Настолько быстро, что они даже не успели перебить всю техническую маркировку со своего родного языка.

Я подписывал документ о неразглашении этого.

Тяжелая рука легла на плечо. Я опустил взгляд; широкая полоса на полу почти касалась ботинок.

— И что же вы хотели? — вкрадчиво спросил Шеннейр.

Кресло перед пультом было отодвинуто, и там словно кто-то сидел. Над спинкой виднелся краешек шлема оператора, но я не чувствовал под ним ничего живого.

— Я не указывал идти туда, — гражданин Ньен держался спокойно, но непонятное напряжение зрело в нем как нарыв. Матиас обогнул его скользящим движением, заглядывая в лицо, и громко фыркнул, и ньенское чувство собственного превосходства не выдержало: — Не угрожай мне, измененный. Островитянину не опасно здесь находиться. Те, кого вы называете светлыми, предназначены для этого. В этом их смысл...

— Неужели? — Шеннейр пробежал пальцами по рукоятке боевой цепи, все еще удерживая другой рукой меня за плечо. — В светлых есть смысл?

— Да! Огромная значимость. Те, кого вы называете светлыми, были созданы, чтобы уловить ментальный сигнал, который передает огромная станция в недрах Шентагара, и вернуть нас домой!

Я прикрыл глаза. Шорох помех заполнил воздух — шорох песка или шорох волн. Высокое серое небо равнодушно смотрело вниз; бесконечный прибой бился о темный берег, из которого вырастали черные башни с тонкими шпилями...

Светлый Источник помнит все.

Матиас подобрался к креслу и потыкал то, что в нем находилось. Истлевшая рука оператора соскользнула с подлокотника, и я тронул нить эмпатической связи, подзывая Матиаса обратно.

— Ты слышал? Ты видел? — человек из Ньен смотрел на меня с одержимым блеском в глазах.

Я покачал головой, ощущая, как в мыслях что-то щелкает. Ньен строила корабли. Большие, все больше, чтобы однажды создать самый большой, который унесет ее жителей с чужих берегов на родину.

— Некуда вам возвращаться, — грубо сказал им Шеннейр.

Один из сопровождающих прокрался вдоль стены и распахнул незаметную ранее дверь.

Это помещение напоминало подсобку, в которую с трудом запихнули второй экран. Попроще, более привычного вида, и все надписи на металлических панелях замазаны или сбиты. Узел связи оставили в таком виде, в котором его построили изначально: колонистам было не до красивостей, а потомкам было страшно даже дышать на старую технику.

Я встал в отмеченный круг на полу и спросил:

— А зачем созданы темные?

— А темные сами появились, — ответил гражданин Ньен. — Плесень на продуктах тоже сама возникает.

Техники, что приехали с ним, уже работали над пультом, настраивая переключатели. Противоположная стена была разделена на пронумерованные неровные сектора, чуть более десятка.

— В первые годы колонизации знали, у кого есть передатчики, — пояснил мне гражданин Ньен. — Многие давно перестали принимать сигнал. Только Ньен бережет наследие предков.

Сейчас в черной пустоте экранов отражалась наша суета. Связь слишком затратна, чтобы держать ее включенной постоянно — связь с Шентагаром держали постоянно, но Шентагар был, очевидно, им важнее. Я и так чувствовал, что узел связи располагался над светлым источником, пусть очень слабым, но... Использовать целый источник не на людей, не на свои города, а ради того, чтобы поддерживать контакт с призрачной прародиной, казалось мне странным.

Настоящее важнее любого прошлого. Нельзя жить среди призраков. Я жил, и я знаю точно.

— Я сделаю обращение от имени светлого магистра. О том, как Северная коалиция подло напала на Аринди.

— И на Ньен, — быстро добавил гражданин Ньен. — Вы думаете, это сработает...

Я почти с восхищением наблюдал, как он борется между нежеланием называть меня по сложному полному имени и называть по должности, которую в Ньен не признавали законной. Мудрость островитян в подборе имен победила, должность пришлось признать:

— ...светлый магистр?

— У вас же в итоге получилось обратить на себя внимание.

Матиас передал мне насмешку по эмпатической связи, и я ответил, внешне оставаясь серьезным. Обижать временных союзников не стоило.

Новоиспеченные империи непрочны. Если вспомнить, как отзывались о коалиции чужеземные волшебницы — далеко не все участники, вошедшие в коалицию, были рады в нее войти. Если начнутся сомнения, разброд, раскол, коалиция будет вынуждена перевести часть армии на погашение внутренних беспорядков.

Техники взяли наизготовку шифровальные ключи, затертые перфорированные пластины, и одновременно воткнули их в разъемы. Гражданин Ньен обернулся к нам и высокомерно предупредил:

— Не пугайтесь нашему техническому превосходству, соседи! Это всего лишь плод работы человеческого гения, а не обращение к неведомым силам.

Человеческий гений, что характерно, не сработал.

Некоторое время мы созерцали белый шум, дожидаясь, пока какой-нибудь узел связи подхватит запрос и ответит. Матиас таращился на экраны с таким старанием, словно действительно пытался поймать в помехах послание; Шеннейр прислонился к стене и скучающе протирал боевую цепь бархатной тряпочкой, демонстрируя незаинтересованность, но я чувствовал, что он обращается к темной магии. Темный магистр не верил в мой замысел, но возможность побывать на территории противника и изучить ее насколько позволяли следящие заклинания, он не упустил.

— Может быть, кто-то просто прослушивает вещание с самодельных антенн? — пробормотал гражданин Ньен. Я кивнул, проверил, не попадают ли спутники в поле обзора экранов, сконцентрировался и заговорил:

— Говорит Тсо Кэрэа Рейни, светлый магистр магической гильдии Аринди, южный берег. От имени своей страны я молю о помощи. Нас оклеветали, выставив темной страной. На мою страну, которая с трудом восстанавливается после пережитых природных катастроф, напало войско Северной коалиции. Они жгут наши поля и сады, разрушают города, убивают мирных жителей. Невинные люди гибнут от их рук, умирают от голода и болезней! Северная коалиция применила против нас неконвенционное проклятие, которое разрушило границы мира. Врата в Заарней вот-вот откроются, и орды тварей хлынут на нашу землю. Помогите нам, или моя страна прекратит существовать!

Я долго колебался, упоминать ли вторжение Заарнея. Обычное открытие врат в такой дали никому не интересно, а при полноценном прорыве как бы Аринди не закидали дальнобойными неконвенционными проклятиями, раскатав в блин, дабы не разводили заразу. Но здесь, как и во многих случаях, действовало простое правило: кто громче и раньше крикнет о виновном, тот и прав.

— Говорит Тсо Кэрэа Рейни, светлый магистр Аринди. У нас нет больше выбора...

Шеннейр только качал головой. То ли от предполагаемого унижения, которому подвергает себя человек, просящий о помощи, то ли от концентрации лжи. Я хотел бы верить, что кто-то придет нам на помощь, но ничуть не верил в это. Будет достаточно, если материк узнает, что вместо благой освободительной войны коалиция уничтожает невинных. Это хорошее оружие. Информационная война — тоже война, и ее последствия не менее жестоки, чем у войны реальной.

Жаль, что вряд ли эмпатическое воздействие сработает, когда я не вижу собеседника. Я повторил воззвание два раза и остановился передохнуть, когда звуковой сигнал сообщил о начале сеанса связи. Самый верхний сектор экрана зажегся, показывая, как наклонившийся человек сосредоточенно раскурочивает панель пульта.

Включившийся экран он заметил, уставившись на нас ошалелыми нечеловеческими глазами с белой радужкой и крошечными зрачками, потом обернулся и крикнул:

— Оно работает!

Перед экраном сгрудились очень бледные и крайне обеспокоенные люди в мешковатой форме с маскировочными серыми разводами. Многие из них держали ящики, и все пялились на нас своими ненормальными глазами как на диво дивное.

Шеннейр с интересом подошел ближе, встав у меня за спиной, и я, немного сбившись с мысли, начал:

— Южный берег на связи. Говорит Тсо Кэрэа Рейни, светлый магистр...

— Южный берег? Там кто-то еще жив?!

Ну что же, начало мне уже нравилось.

Протиснувшийся между товарищей человек подался к экрану, заглядывая мне за плечо, и радостно выдохнул:

— Светлый магистр Ишенга!

Светлый магистр Ишенга хмыкнул, но не стал возражать. Незнакомец выпрямился, запоздало вспомнив, что ведет переговоры, и как-то без огонька выдал:

— Северный берег. Отвечает светлая гильдия Дженеро.

Что-то грохнуло, и экран погас. Техники Ньен засуетились, но изображение восстановилось само собой, правда, почему-то лежащее на боку, но потом выпрямилось. Я терпеливо ждал, выстукивая на панели прилипчивый мотив и перебирая в памяти то, что знал о северном береге. Самые подробные карты Аринди обрывались там, где начиналось Загорье (на месте Хоры было живописное серое пятно). Но, следуя логике, на севере материк тоже должен где-то заканчиваться. Мне представлялось, что там холодно и вечные льды, но умом я понимал, что там скорее промозгло и сыро.

— Светлая гильдия Дженеро, — куда тверже повторил вновь возникший на экране человек,— командир десятой эвакуационной бригады ЁннОми. Светлый магистр Ишенга, мы не слышали о вас уже много лет...

Такого чудовищно перековерканного лаэртона я не слышал уже давно. Но собеседник старался, чтобы большая часть слов была понятна хотя бы по наитию. Дженеро. Те самые Дженеро. Настоящая чужая светлая гильдия. Я пытался найти в себе бурную радость, но ощущал лишь бурю смятения:

— Ваша Северная коалиция, ваша дочерняя гильдия Джезгелен объявила Аринди темной страной, напала на нас и пытается уничтожить.

Они скривились разом. Но не удивились, и командир бригады сказал:

— У нас нет с ними связи.

— Так отправьте к ним гонцов и...

— У нас нет с ними связи, — настойчиво повторил он, а потом, очевидно, махнув на все рукой, добавил: — Гильдия Джезгелен больше не наша.

— Вы же вместе сражались против Нэртэс!

— Мы больше не сражаемся против Нэртэс.

Может быть, я не мог ощутить родство, потому что не чуял через эмпатию? У экрана остался только ЁннОми: остальные вновь начали спешно таскать ящики, и гражданин Ньен следил за этим со все возрастающим недовольством. Тоже понял, что бригада ЁннОми не эвакуировала пункт связи, а разбирала его на полезные в хозяйстве запчасти.

На фоне послышались истошные крики, и ЁннОми крикнул какой-то грубый лающий приказ.

— Что происходит?

Он придвинулся ближе и монотонно заговорил:

— Море ушло от берегов много дней назад. Повсюду гниющие водоросли, медузы и тела Существ. Нет ни дня, ни ночи, все время светло, но мы не видим солнца, — он произнес непонятное слово, состоящее из непроизносимых звуков, — постоянно приближается. Мы забираем жителей из наших городов и уходим на убежища архипелага. Вторжение Заарнея началось. Светлый магистр Ишенга...

— Шеннейр, — заторможенно поправил я. — Какие убежища?

— Светлый магистр Шеннейр. Мы десять лет передавали всем, что надо строить убежища.

Но миру было плевать, и никто не слышал.

Снова раздался грохот, экран погас и зажегся перекошенным. Широкая трещина пересекала его сверху донизу, но можно было различить, что люди сгрудились в одной стороне — у выхода? — и судя по движениям рук и резким голосам, звали ЁннОми к себе. Изображение мелко подергивалось, и сверху что-то сыпалось.

— Подождите! — я вцепился в пульт, словно мог бы их удержать, и умоляюще уставился вверх. Это же светлые. Как они могут просто уйти? — Нам нужна ваша помощь. Вы не можете уйти и спрятаться. Нас уничтожат ваши бывшие собратья, а потом мир сожрет Заарней. Вы же светлая гильдия!

Его лицо на мгновение смягчилось — и застыло снова:

— Светлая гильдия должна защищать людей, за которых отвечает. Мы не бросим наши города. Мы ничем не можем вам помочь. Слишком далеко. Простите.

Экран погас.

Молчание было тягостным. Даже граждане Ньен ощущались расстроенными, пусть вряд ли они на самом деле понимали, что случилось. Темный магистр понимал, и я был благодарен, что он не говорил ни слова.

Впервые в жизни мне повстречалась другая светлая гильдия. Светлая гильдия, которая не только отказала светлым в помощи, но и отказалась от борьбы. С другой стороны — если бы светлая гильдия, которую я знал лишь по слухам, с противоположной стороны материка, кричала о том, что погибает, бросил бы я Аринди, чтобы ей помочь? Чувство вины было бы со мной до конца жизни, но я бы поступил также.

— То есть Джезгелен действительно отделились от своих бесхребетных сородичей, чтобы пойти достойным путем темной гильдии? — наконец хмыкнул Шеннейр. — Как темный маг, я не могу их не поддерживать. Но как темные, они скоро поймут, что темная гильдия должна быть только одна.

И это не Джезгелен.

— Эти человечки даже не стали пытаться притвориться истинными светлыми, — объявил Матиас. — Мы скромны, но пора принять, что истинной светлостью обладаем только мы.

— И Ньен, — вставил гражданин Ньен.

Ну что же. Они светлые и они ошибаются, но я не буду таить зла. Я спасу их всех. Светлый магистр обязан всех спасти, и неважно, какова будет цена.

— Пожалуйста, включите вещание снова, — я подождал, пока техники Ньен снова зашевелятся, успокоенные моей убежденностью, и решил успокоить их еще больше. — Сейчас мы будем говорить с по-настоящему отзывчивыми людьми.

Гражданам Ньен стоило бы выйти из комнаты, дабы сберечь свой разум от такой отзывчивости, но вряд ли они согласятся и оставят нас без надзора. Но они все равно уже предали свою страну. Отступать некуда — только идти вперед. Я знаю, кто здесь истинно светлый.

Я провел пальцами по шерстяной красной нити, повязанной на запястье, припоминая формулу слов, и заговорил:

— Золотое солнце взошло над водой.

Четыре солнца взошло по четырем углам неба. "Где мое сердце?" — спросило желтое солнце. "Где мое сердце?" — спросило красное солнце. "Где мое бедное страдающее сердце?" — спросило белое солнце. "Лежит на дне океана", — сказало четвертое.

Все молчали. Наверняка потому, что безоглядно мне верили, а не потому, что решили, что у светлого магистра от потрясения помутился разум.

— "Почему черная кровь отравляет воду?" — спросило желтое солнце. "Почему моя белая рыбья плоть разрезана и рассечена?" — спросило красное солнце. "Почему мои красные внутренности гниют в моей утробе?"

С громким "вз-з-з" самый большой сектор в самом центре экрана вспыхнул, окрасив комнату в красивые оттенки запекшейся крови. Некоторое время удалось любоваться им без помех, а потом из красного марева выплыло бледное пятно, которое превратилось в лицо с резкими грубыми чертами и горящим на нем желанием нас растерзать.

— Кого мы видим, — раздельно произнес Шеннейр.

— Молчи, порок, грязь и скверна! — мгновенно вызверился на него загорец. Загорье никогда не путало Ишенгу и Шеннейра. Я предполагал, потому, что для них все магистры — это Шеннейр.

— "Почему наши лучи освещают мир, запутавшийся во лжи, захлебывающийся от насилия и крови? Почему те, кто забрал себе семь источников, жиреют в тепле и сытости, пока лишенные света земли изнемогают от страданий? Мир кричит от боли!" "Я несу вам спасение" — сказало четвертое, — я резко замолчал, а потом прижал ладонь к сердцу и поклонился: — Светлый магистр Тсо Кэрэа Рейни. Я устал от этого.

Молчание загорца было вдвое тяжелее, чем любого другого человека, и оно давило и давило, пока глухой голос не лязгнул:

— Откуда ты знаешь священные катрены?

Преступление их не знать. Любые бессвязные фразы приобретают смысл, если это священный катрен. Но сознание заполнял солнечный свет, в котором ментальные барьеры таяли, и мне казалось, что я действительно говорю нечто священное:

— Все будет хорошо. Наши мучения закончатся. Двери Заарнея открыты.

— Ты не посмел бы, отступник, — голос загорца звучал устало и глухо, и в нем между строк читалось "о чем ты говоришь?!". Загорцы слишком привыкли быть единственными ненормальными среди нормальных.

Матиас коснулся маски и напоказ медленно стащил ее вместе с накидкой. Загорец отшатнулся назад; его злость и отвращение не могли быть слышимы, но я знал их. Я мягко коснулся искры нелюдя, благодаря, и убаюкивающе продолжил. Человек, стоящий перед экраном, был слишком несчастен и нуждался в утешении.

— Нет отступников и нет верных. Поступки неважны, и борьба бессмысленна. Мы все равны в пустоте. Наш мир будет пожран и растворится во тьме и тишине. Там, где нет жизни, там нет боли. Пустота — это благо. Я принесу избавление.

— Ты не посмеешь, — он переубеждал сам себя. Я коснулся виска, позволив себе болезненную гримасу, и слабо улыбнулся:

— Этот мир кричит у меня в голове. Эта жизнь — бесконечный уродливый лабиринт. Мир безумен и жесток, и в этом нет ничьей вины. Может быть, я желал бы его разрушить... нет. Я светлый магистр. Я все равно люблю его. Но пришло время закончить это.

Говорить правду было хорошо, но так больно.

— Мы остановим тебя!

Я переключил рубильник, обрывая связь. Повернулся спиной к почерневшему экрану и торжественно подвел итог:

— Светлейшее Загорье придет нам на помощь.

Я ли не дипломат, я ли не настоящий светлый магистр.

* * *

— Про "отняли" и "жиреют" мне понравилось, — проинформировал гражданин Ньен, не отрывая взгляд от Матиаса. Тот вернул маску на место, и гражданин инстинктивно отступил в сторону: — Семь источников в одно рыло — это слишком много. Особенно для людей, которые настолько глупы и верят, что светлый магистр способен открыть врата в Заарней.

Я решил, что граждане Ньен — очень приятные люди.

— А вот Ньен хватило бы и шести. Ньен достойна большего! Кстати, это заарн.

Я положил ладонь Матиасу на плечо и величественно объявил:

— Свету доступно все.

Как и тьме, но мы опустим эту маленькую деталь.

По тому, что граждане Ньен не стали возражать, я понял, что северные уже добрались до трудовых лагерей и начали задавать неудобные вопросы. "А эти люди точно здесь добровольно?" "Вы точно уверены, что им нравится здесь жить и работать?" Трудовые лагеря — не то, что Ньен смогла бы скрыть. На них держится весь ее уклад. И Ньен неуместно перебирать союзниками.

— А теперь ждите. Дальнейшие ходы за нами.

С тем, чтобы ждать, у Ньен не было проблем. Равно как закрывать глаза на преступления и предоставлять сражаться другим.

Темнота отступала, и в городе, лежащем на берегу, уже зажигались огоньки для тех, кто собирался на работу. Скоро прозвучит сигнал общей побудки, и нам следовало торопиться, но я все же предупредил:

— Будьте осторожны, гражданин. Северная коалиция может определить, откуда шло сообщение, и разозлиться. Вы рискуете.

— Ньен превыше всего, — холодно отозвался он.

— И вы не имеете к нам никакого отношения, — насмешливо подсказал Шеннейр.

Ну что же, Ньен действительно могла сделать вид, что маги Аринди силой прорвались сквозь границу и захватили пункт связи.

— Человек, которого мы к вам посылали, — спохватился я. — Я должен снять с него проклятие.

А то так и помрет, бедолага. Гражданин Ньен переглянулся с Шеннейром с каким-то странным пониманием, доступным только им двоим, и темный пожал плечами:

— Это же светлый.

— Теперь я верю... — гражданин обратился ко мне и с долей снисходительности пояснил: — Он проявил малодушие и пошел на сделку с врагом.

— И он слишком много о вас знает.

Гражданин Ньен предпочел высокомерно промолчать.

Радость от победы выцветала вместе с ночью. В тишине мы добрались до блокпостов. Я слушал эмоции Шеннейра, мечтая быть столь же лишенным переживаний и сражаясь с желанием спросить "а вам тоже кажется, что мои запасные планы еще лучше, чем основные?" Но это было крайне, крайне неуместно.

Возможно, у меня есть даже больше, чем пять минут на объяснения. Шеннейр не выглядел слишком разозленным.

— Вы были правы, темный магистр. Вам понравилось смотреть, как я выкручиваюсь, когда мой план провалился? — я с интересом заглянул ему в лицо. Позади солдаты Ньен спешно восстанавливали укрепления. Надеюсь, их заставят замолчать более мягким способом. — Это было здорово, признайте.

Шеннейр не выдержал и усмехнулся. Мне нравилось в нем то, что он всегда ловил мои идеи с полуслова.

— А почему ты думаешь, человек, что эти люди в красном придут нам помогать? Они какие-то злые, — Матиас ухитрялся на ходу рассматривать свое отражение в каждой луже. Я мысленно порадовался, что он начинает вникать в расстановку сил.

— Как они остановят меня, если я уже открыл врата в Хсаа'Р'Нэа? Когда загорцы явятся сюда, их встретим не мы, а толпа жаждущих крови заарнов. Загорье с момента создания мечтает спасти наш мир от заарнской угрозы. Я — светлый магистр, и рядом со мной мечты становятся реальностью.

— Лордам эти... мечтающие люди пойдут на сладкое.

— Как будто это наша беда, Матиас.

Я прервал разговор, дожидаясь, пока все снова займут места в машинах, а потом вновь обратился к Шеннейру:

— Я знаю, что вы не любите загорских фанатиков. Но кто они перед вами? Кто вообще из человеческих магов может с вами сравниться? Даже Алин и компания вас бы не одолели, если бы не Олвиш... Да, Олвиш, — я запнулся, и оценивающе протянул: — Тяжело зависеть от столь переменчивой воли.

Шеннейр нахмурился, а потом легко щелкнул меня по переносице. В голове взорвалась красно-черная вспышка от слабенькой темной печати.

— Безо всякого укора, светлый маг Кэрэа Рейни. Следите за языком.

Я прижал ладони к лицу, боясь, что глаза сейчас лопнут и стекут по щекам.

Далеко ехать не пришлось. Темные разбили лагерь в приграничной полосе рядом с малым дозорным пунктом и шумели на весь лес.

— Почему все говорят, что мы с Ишенгой похожи? — высказал Шеннейр мучающую мысль, провожая взглядом стоящую поодаль полностью покореженную боевую машину с глубокими разрывами по бортам. Рядом, под солнечной печатью, громоздились сваленные в кучу мертвые заарны, похожие на груду белых дохлых змей. — Вы, Кэрэа, смогли бы нас перепутать?

— Конечно, нет.

— Что и требовалось доказать! — он выбрался наружу, приветствуя своих, втягивая в сверкающий вихрь энергии и азарта, и я постарался прогнать наваждение. Истин множество, и я старался не лгать напрямую, но я бы скорее откусил себя язык, чем признал похожими столь чудовищно похожих людей.

На большой поляне ревели машины, клешнями вырывая помеченные желтыми лентами деревья. Между механизмами в свете фонарей сновали люди, кричали и указывали в разные стороны.

— Мы определили место сгущения темной магии, — доложил мне светлый маг, который держал кипу желтых лент.

Из-под валежника расчищали большие камни с разъеденными мхом и водой символами. Вместе с вырванными корнями из земли вылетел пожелтевший череп, ударился о стекло машины, и водитель с руганью высунулся наружу, кидая его в кучу веток и лесного мусора.

— А, вот где оно, — протянул Шеннейр, прижимая ладонь ко лбу, и поделился: — Неприятно — это когда закапываешь пленников живьем под алтарный круг, а потом теряешь место.

— У вас несмешные шутки, магистр, — я криво улыбнулся своим магам, и те успокоено заулыбались в ответ.

— Что вы им рассказываете сказки, как несмышленым детям? — Шеннейр был недоволен, но он хотя бы позволил светлым отойти достаточно далеко, чтобы они нас не слышали. — Пора привыкать к реальной жизни.

— Правила жизни устанавливаем мы. Вы не боитесь, что однажды так поступят с вами?

— Побеждай, или закопают тебя, — и на этой оптимистичной ноте он отправился дальше, вливаясь в творящийся хаос.

Я быстро понял, что темных вокруг слишком много, и, по обыкновению боевых магов, большинство бездельничает, обмениваясь новостями. Причина ненормального оживления прояснилась быстро: открытое вещание перехватили антенны Нэтара. И вся внутренняя служба имела удовольствие лицезреть, как светлый магистр с территории Ньен сначала просит о помощи, а потом читает священные катрены. Нэттэйдж по своим соображениям не стал держать это в тайне. Поблагодарим Нэттэйджа за новую сотню слухов.

Темные пришли в восторг и хотели знать подробности. Но добывать информацию они принялись у светлых. Не самый лучший выбор.

— Светлый магистр знает загорские катрены? — спрашивали они.

— Наш магистр знает все, — отвечали светлые.

— Светлый магистр умеет общаться с Загорьем?

— Наш магистр умеет все.

— Это восемьдесят второй катрен. "И прокатится его глас по всей земле от севера до юга, возвещая погибель..." — скромно вклинился Бретт, и от следующего вопроса ошалело и даже с осуждением на него посмотрели даже темные. — А сколько ему лет?

— Он Лорд, он вечен, — строго предупредил Матиас. Бретт обернулся, сразу же радостно кланяясь, и с живостью человека, у которого робость и стеснение отсутствуют как класс, спросил:

— Магистр, как вы связаны с темными культами Загорья?

— Я их основал.

Командирская палатка была светло-серого цвета. Возможно, она тоже принадлежала Олвишу, но я давно заметил, что темные старались отмечать высокий статус в иерархии хотя бы контрастными белыми полосами. Просто потому, что черное на черном темные не видели тоже.

В командирской палатке были очень печальный Миль, Шеннейр, который разговаривал с Олвишем, и Эршенгаль. Присутствию Эршенгаля я порадовался: над его головой разве что не висела табличка с мигающими лампочками "кандидат в высшие маги". С ним высший совет будет выглядеть лучше. Как только я переступил порог, Миль отвлекся от созерцания непознаваемого и с тоскливым, идущим из глубины души криком, воззвал:

— Чего вы лыбитесь, Рейни? Вы продались загорцам!

Вот не надо, я на них бесплатно работаю.

— Я тут внезапно узнал, что у светлой гильдии был разведкорпус, что я там служил, что я старее этого мира, светлый ученик — моё прикрытие, что время до своего рождения я проводил на тайном задании в Загорье, что мои настоящие должность и звание настолько секретны, что непроизносимы. Шеннейр, когда вы говорили, что темная гильдия откроет во мне нечто новое — вы это имели в виду?

— Не волнуйтесь, — умилился тот. — Мы все понимаем, что вы обязаны поддерживать легенду.

— Олвиш, но вы-то меня знаете, — обратился я ко второму высшему.

— Я тебя, светлый, не знаю, — моментально отреагировал тот. — Я тебя прошлой осенью впервые увидел.

И Олвиш переметнулся. Обидно.

— Загорье против коалиции, но против нас тоже. Оно выжидает, когда Аринди нанесут возможно больший ущерб. Нам выгодно втянуть их в противостояние, — сказала висящая в стороне печать голосом Гвендолин, продолжая возникший до нашего появления спор.

— Загорье так Загорье. Пусть наши враги передерутся, — поддержал ее Олвиш, и Миль саркастически расхохотался:

— Вы просто подыгрываете светленькому!

— Мудрость светлого Лорда как океан, — наставительно сказал ему Матиас. — Слушай светлого Лорда, глупый человечек.

Я остался стоять. Шеннейр занял место во главе стола и разом оборвал лишнюю болтовню:

— Боевой корпус Северной коалиции подходит к границе. Мы натравим на них заарнов, с этим нет больших проблем — но вторжение пойдет дальше. Наши враги с той стороны — четыре Лорда. Мы должны не убить их, но ранить.

Темные смотрели на своего магистра так, словно отставали от него в понимании на все слова, кроме самых первых. Я порадовался, что в этот раз совет полностью ведет он.

Матиас, которому было предоставлено право говорить, раздулся от гордости и подтвердил:

— После смерти Лорда его жизненная энергия переходит остальным. Раненый Лорд наоборот, забирает у остальных энергию.

— Пока инкубаторы прорыва не закончили процесс инкубации, кого могут приманить врата?

— Если цель покажется заманчивой... — иномирец откровенно тянул время, наслаждаясь свалившимся на него вниманием. — Лорды могут выслать Четвертого. На разведку. Он самый молодой и слабый, и самый подвижный. Он просунет сюда щупальца и будет пожирать то, что поймает. Хсаа'Р'Нэа изнывает от голода. Лорды не могут больше тянуть. Они хотят есть, человеки, понимайте их.

Я задумался о том, может ли Лорда располовинить захлопнувшимися вратами. Хотя скорее всего просунувшийся через врата Лорд обеспечивает их стабильность. А может ли особо неудачливый Лорд застрять между мирами? Сколь много интересных идей и столь мало возможностей их исполнить.

— Ваше слово, леди Гвендолин.

Печать, которая представляла Гвен на совете, вытянулась, становясь похожей на фигуру волшебницы:

— У Аринди нет запаса прочности. Мы должны закончить все как можно скорее. Ваш план сложен и требует высокой точности, магистр. Линии должны соединиться в указанных точках, и они могут это сделать, — теперь становилось видно даже лицо, но его выражение ускользало. — Но вы должны понимать, что подобные смертельно опасные замыслы не обходятся без жертв. Цена будет высока. Таков мой ответ.

Предсказание не выглядело приятным. Для кого-то другого оно могло бы послужить причиной обдумать все еще раз.

Миль поднял голову от сложенных рук и метко заявил:

— Никому не кажется странным, что все это "смертельное опасное" обеспечил нам светлый маг, у которого есть все причины, чтобы желать нам смерти?

Да что же он так глубоко копает, на что Миль такой умный?

— Мне не кажется! — я радостно поднял руку, понял, что никто не торопится присоединиться, и опечаленно ее опустил: — Хорошо, это был мой план, вы все умрете. Кроме Миля.

А потом осознал, что молчали они далеко не из трепета.

— Зачем этого светлого вообще пускают на военные совещания? — презрительно спросил Олвиш. — Миль, дайте ему клубочек, пусть посидит в углу, повяжет что-нибудь.

Матиас злобно уставился на него, но Миль успел раньше:

— Это тонкий инструмент совершенной настройки, который непозволительно хватать руками светлых. Но вам, Олвиш, непозволительно прикасаться к нему даже в мыслях!

— А почему только "кроме Миля"? — нездорово блестя глазами спросил силуэт Нэттэйджа. — Наш магистр, почему вы столь избирательно светлы?

Эршенгаль созерцал происходящее с невозмутимым видом. Возможно, сейчас он получил ответ, почему в темной гильдии все идет так, как идет. Шеннейр не вмешивался, погрузившись в переговоры по браслету и давая высшим выплеснуть эмоции. Ожидая, когда слова Гвендолин потеряют силу. Темный магистр не советовался — он доносил свое решение.

— ...А ведь из-за вас мы в таком положении, из-за вас мы лишились столько сильных магов, Олвиш! Взять хотя бы Юлию Элкайт — неужели ее нельзя было использовать более рациональным способом, чем убить?

Интересно, есть ли вообще темы для разговора, которые Нэттэйдж не сможет перевести на Юлию Элкайт? Наверное, там же, где темы, которые Миль не сможет перевести на меня.

— Уж ты-то мечтал об этом!

— Всегда на страже сестринской чести, Олвиш? Вы так страдаете сейчас, но почему тогда вы не сделали ничего, чтобы ее спасти?

— Но ведь и вы, Нэттэйдж, ничего не сделали, — с улыбкой вмешалась Гвендолин.

Нэттэйдж уставился на нее с болью — такой, которая у обычного человека казалась бы искренней:

— У меня неполадки со связью. Мои извинения, — и отключился.

Шеннейр со стуком положил браслет на стол и объявил:

— Потом я и светлый магистр отправляемся в Заарней. Кто-то должен обеспечить нам безопасный проход через врата.

В тишине, наступившей в палатке, был слышен посвист ветра в тенте. Я поневоле позавидовал Шеннейру: мне для объявления этого решения потребовалось бы закатывать длинные монологи.

Для отдыха мне предоставили одно из зданий дозорного пункта. Свет знает, что было здесь раньше, может быть, склад, но внутри прибрались, прикрыли выбитое окно тканью и окружили стены большой светлой печатью, которая отсекала шум и темную магию. Радиально расходящиеся оси печати были поразительно ясны и красивы, но даже она не могла помочь. Я просыпался, думал о черном футляре и снова погружался в тревожные видения. Я не взял с собой те прекрасные бесконечно вредные таблетки, которые давали пустой, но глубокий сон, и пусть Миль был в лагере, но время на общение с ним вышло.

Мой сон был красным, полным осколков и черных зубьев, перетирающих между собой ясное сознание, надсадного воя ленточной пилы, вгрызающейся в височную кость, разрывающей мягкий мозг железными крючьями, гнездясь в центре головы комком колючей разрывающей боли. Я чувствовал запах крови и железа и ощущал их на языке, когда открывал глаза.

Подушка пахла пылью и травами, мятой, ромашкой и чабрецом. Возможно, я вновь ловил сны Матиаса, но сны Матиаса всегда были о Матиасе и ни о ком ином. Возможно, северные планируют нападение раньше, чем мы ожидали, и я чувствую это?

Переговорный браслет с трещиной, пересекающей перламутровую поверхность, нравился мне куда больше. Всегда приятно, когда разрушается нечто красивое.

— Чего? — хрипло и резко отозвался Шеннейр. Удивительно, но он звучал разбуженным — мне казалось, что Шеннейр, как и Миль, всегда на ногах.

Я отключил связь.

Снаружи у порога была начерчена заметная линия, за которую, очевидно, не рекомендовалось переступать, и охранительная печать у входа. Светлые старались мне помочь, но они не могли.

— Когда уже наступление? — спросил я у темноты, и Эршенгаль вышел к порогу, встав за линией.

— В четыре утра.

— Шеннейр велел меня развлекать?

Замечание было неуместным, и я это понимал. Даже если Шеннейр на самом деле приказал меня контролировать и не позволять бродить по лагерю по ночам. Я поднял голову к черному небу, ловя моросящий дождь, и честно признался:

— Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

— Иногда нам всем это кажется, — без удивления ответил боевой маг.

Площадку для ритуала почти расчистили, и теперь вместо деревьев там стояли четыре высоких колонны. На вершине одной из них маячил Матиас и что-то привязывал. Темные не выдержали осознания, что всю работу должны проделать сами.

Находиться рядом с Эршеном было приятно. В нем не было ни той нездоровой кипучей энергии, что заставляла постоянно действовать Шеннейра, ни пустых и выжигающих разум эмоций. Его спокойная обстоятельность подкупала. Эршенгаль крепко стоял на земле, а я, должно быть, действительно сходил с ума.

— Я узнал, что раньше светлые печати гармонизации стояли на всех полях и в городской черте. Наша земля цветет и плодоносит только благодаря безмерно влитой светлой магии. Это самая хранительская магия из всех. Часть камней мы уничтожили... под влиянием эмоций, зря, — Эршенгаль протянул мне сложенный вдвое листок. — Я перерисовал это с камня, который вмуровали в фундамент арсенала Мэйшем. На такой основе здания стоят крепче. Может быть, вам будет интересно. Это только часть, но приемы построения тоже важны.

Тщательный, но неуверенный чернильный рисунок напоминал крыло бабочки. Я представил, как Эршен сначала изучает магию хранителей, потом ищет, куда темные дели разрушенные рунные камни, а потом переводит полустертый узор с камня на бумагу, и на мгновение остро пожалел, что Эршенгаль не мой учитель.

Бесполезные затраты времени и сил. Удивительно, что он запомнил слова Шеннейра про достижение гармонии, и пытается передать информацию так, чтобы я принял помощь.

— Вам не надоело?

— Наставнику не может надоесть, — скупо отозвался он, словно повторяя давно известную истину. — Тот, кто меня обучал, говорил — если у ученика не получается, учитель должен приложить больше усилий. Повторить пример два раза, десять раз, сотню раз.

Ну что же. Талантливые темные не брались из ниоткуда. Если Эршенгаль какое-то время возился с молодняком, то неудивительно, что методы Шеннейра вызывали у него чисто профессиональный протест.

— Каким был тот, кто вас обучал?

— Очень терпеливым, — Эршенгаль коротко улыбнулся, а потом поднял руку и, помедлив, очертил в воздухе спираль: — Вы считаете, что каждый маг способен на любые печати. Когда я сказал это наставнику, он показал мне это... эта печать называется "водоворот". Не слишком сложная. Не слишком затратная. Она способна затянуть и разорвать любую эквивалентную по мощности защиту. Никто, ни самый сильный, ни самый умелый, не способен ее сотворить. Кроме одного человека. Ваш магистр, Ишенга, использовал ее на спор.

Я постарался навсегда запечатлеть в памяти быстро гаснущий рисунок. Мой магистр, Ишенга, мертв. Никто не научился этой печати. Теперь она полностью утеряна. Еще один исчезнувший осколок прошлого.

Мелкая дождевая морось перешла в снег, и я подставил ладонь под падающие с неба белые крупинки. Снег становился все гуще и гуще и скоро покрыл землю тонким белым налетом. Холоднее становилось буквально на глазах: теперь при дыхании изо рта вылетали облачка пара. Вообще с погодой на западной границе были неполадки, и несмотря на расцвет весны, деревья стояли без листьев.

— А вы уверенно идете вверх, Эршенгаль, — я запоздало вспомнил про совет и Мэйшем. — Поздравляю.

Он замешкался:

— Я привык исполнять приказы. Но с тех пор как я встретил вас... с тех пор, как все началось... Я увидел, что мой магистр — не недосягаемый идеал, а такой же несовершенный человек. И это заставило меня уважать его еще сильнее. Я увидел, что обычный несовершенный человек способен менять мир. А значит, что-то изменить могу я.

Голос боевика окреп, наливаясь сталью, а выражение лица стало холодным и жестким. В нем больше не было той опустошенности, которая зацепила меня при нашей первой встрече, и я затруднился обозначить то, что пришло на смену. Темный маг и темный маг, получивший власть — два разных состояния человека. Эршенгаль набирает силу, и это оказалась пугающая мысль. Возможно, передо мной стоял мой будущий враг.

Возле поломанной боевой машины, беспокойно косясь на мертвых заарнов, возились светлые. Половину механизма они уже разобрали, обнажив машинный мозг с пятнами некроза и воткнутыми в него штырями управления, и были не совсем уверены, что сумеют собрать все обратно. По крайней мере, как было. Через поляну шла Бринвен, таща с собой канистру с кровяной смесью, и на ходу жевала черные пастилки. Завидев нас, она остановилась как вкопанная, излучая враждебность. Странно; мне показалось, что после происшествия в лагере боевиков светлые начали неплохо ладить с Эршеном.

Но Бринвен не отличалась мало-мальской способностью ладить с темными. Ее неспособность к адаптации раздражала; эмпатическая связь требовала помочь, защитить, но у меня не было никакой возможности это сделать, что раздражало еще больше.

— Что тебя беспокоит, Бринвен?

— На границе растут кедровые рощи. Им сотня лет. Это было ценное сырье для посохов, — уклончиво ответила она, не отводя взгляда от вежливо отошедшего в сторону Эршенгаля. — Как у него хватает совести говорить с вами?

От леса в приграничной полосе действительно осталось одно название. Но кому это важно; в моем представлении знание Шеннейра о породах деревьев ограничивалось одной, дерево породы "дерево".

— Все в порядке?

— Почему вы всегда расспрашиваете только меня, магистр? — спросила она, и я сразу нашел в подчиненных, которые не задают вопросов, множество плюсов.

Мне нравилась Бринвен, ее прямодушие и боевой настрой. Но мне казалось, что именно поэтому она скоро умрет. Ничего было не в порядке.

— Так нужно, Бринвен, — я дал себе зарок придумать более вменяемое объяснение, и кивнул на пастилки: — Вкусно?

Так значит, светлые отстояли право не только на полезную, но и на съедобную пищу. Бринвен неожиданно смутилась и спрятала пастилки в карман.

— Спасибо за защитную печать, — я постарался сгладить неловкость. Не думал, что похож на магистра, который отбирает еду у подчиненных. — Мне удалось хорошо отдохнуть. Ты становишься заметно сильнее.

Она смутилась еще больше, но правдивость перевесила.

— Это не моя заслуга, — искренне и как всегда рассудительно сказала Бринвен. — Действуют стимуляторы.

Кайя лежал рядом с костром, на земле, подложив под голову куртку, и рассказывал собравшимся вокруг светлым и темным одну из своих историй. Вот уж чья адаптация не вызывала беспокойства: я постоянно видел его то в одной компании, то в другой. При этом Кайя филигранно ухитрялся избегать нежелательных встреч, что с Шеннейром, что с любым высокопоставленным темным. Этим он напоминал Иллерни; еще в Иве я для развлечения приказал Иллерни и Кайе найти друг друга для передачи важного послания, и они не смогли это сделать.

— ...и чтобы скрыть незаконную вырубку, они вырезали на коре тайные знаки, развешивали по деревьям мертвых животных, делали ложные темные алтари, и так запугали жителей, что те носа боялись сунуть в лес. Нас вызвали спасать деревню, которую атакуют темные силы... — завидев меня, он сразу же оборвал рассказ и встал, кратко поклонившись.

— Так вы все-таки пропустили их через лесопильню? — нетерпеливо спросила совсем юная темная волшебница. — За то, что посмели притворяться темными?

— Отправили по суду на общественно-полезные, строить седьмой блок в Семицветье, — Кайя даже не повернулся к ней, продолжая смотреть на меня.

— Светлые всегда были неоправданно жестоки...

— Стимуляторы, — я остановился в простенке, защищенном от чужих взглядов, и нехорошо уставился на бывших изгнанников. — И как давно вы подсели на наркотики?

Это был великолепный вопрос, как ни посмотри.

Иллерни передал мне красивый футляр с прекрасным содержимым. С чего я взял, что что-то подобное не дали светлым? Немного вреда для здоровья в обмен на силу. Вы же хотите порадовать своего магистра, наивные светленькие маги? Спасибо, что это всего лишь пастилки, а не таблетки, не шприцы с ампулами, и не блокиратор, потому что если бы это был блокиратор...

Я не знал бы, что мне делать.

Я ощущал себя Шеннейром.

Светлым не нравился ни допрос, ни мой настрой.

— Мы отстаем в мастерстве, магистр, — глаза Бринвен были темны и зелены как поросший мхом колодец; широко раскрыты и столь же лишены колебаний. — Люди не могут ждать. Люди не должны умирать из-за того, что мы будем трястись за свое благополучие. Эти зелья приводят мысли в порядок. Позволяют думать лучше.

— Даже темные не умирают от стимуляторов мгновенно, — цинично пожал плечами Кайя. — Некоторые живут очень долго.

— И кто еще их принимает?

Магистр должен быть уравновешенным, спокойным и снисходительным к чужим ошибкам. От картины, как Бринвен или Кайя раздают черные пастилки подчиненным в порядке очереди, мне захотелось убивать.

Они даже возмутились:

— Мы не позволили никому, но если вы прикажете...

— Внутренняя служба сначала держала вас на жесткой диете, а потом выдала яд, который в подготовленном организме действует быстрее. Темные подцепили вас на крючок. Что будете делать, если завтра вам откажутся давать новую порцию? На что согласитесь?

Как я мог хоть на мгновение поверить — даже не в то, что темные желают помочь, а в то, что они просто перестарались с исполняемой задачей? Нельзя мясо, нельзя мед, вред, аллергия, мы всего лишь хотим вам помочь. Любое лекарство из рук темных — яд.

— Наши цели важнее, чем сиюминутный ущерб...

— Вы повелись на сиюминутную выгоду. Вас слишком мало, вы слишком слабы и неумелы, и вы ни на что не повлияете, даже если все накачаетесь стимуляторами! — я загнал ярость глубоко под ментальные щиты, и сдержанно выдохнул: — ...простите.

Время упущено. И обращаться с претензией к Нэттэйджу бесполезно — он извинится, кого-то накажет, перестанет снабжать зельями или продолжит снабжать зельями, случившегося не исправишь. В чем-то изгнанники были правы: на войне не выбирают средства. Бринвен и Кайя не выглядели больными, но это была коварная болезнь. Им не будет плохо, пока они принимают зелье, им будет плохо, когда попытаются бросить.

Но даже в худшем случае — я найду новых людей. Незаменимый здесь только Шеннейр. Только Шеннейр готов исполнять мои планы.

— Мы просто пытаемся быть менее бесполезны, чем мы есть, — теплая улыбка Кайи промораживала до костей. — Ваша ноша тяжела, магистр; и те чувства, что вы прячете от нас... Я знаю, что вы всего лишь не хотите, чтобы мы чувствовали вашу глубокую душевную боль.

Я напрягся от упоминания ментальных щитов; и понял, что испытываю глубокую душевную и головную боль от одной мысли, что собеседник несет эту чушь на полном серьезе.

— Мы знаем, на что вы идете ради нас. Через что вам приходится проходить каждый день, когда вы общаетесь с этими чудовищами и притворяетесь, что все хорошо. Теперь, когда нам сообщили... Вы удивительный человек, магистр. У меня нет и никогда не будет десятой части вашей стойкости. Ни у кого из нас нет ни малейшего права осуждать вас за правдивые слова. Мы знаем, что вы всего лишь беспокоитесь о нас. Но это не стоит вашего беспокойства.

Я уловил направление его взгляда и резко спросил:

— Что сегодня не так с Эршенгалем?

— Так вы не знаете, магистр? — внезапно спросила Бринвен, и от жалости, сквозящей во взглядах светлых, под ногами у меня разверзлась пропасть.

...Темные все еще стояли тесной группой. Я видел среди них сцепившихся языками командиров отрядов, Бретта, любезничающего с Иллерни, магов, подчиненных Олвишу, но теперь включившихся в общий круг. Рядом с Бреттом сидела погруженная в мрачные мысли Амариллис. Странно; мне казалось, что ее понимание о веселом совпадает с пониманием Бретта.

Джиллиан стоял отдельно от всех и ждал Олвиша. Олвиш не давал ему серьезных заданий, а бывшие товарищи по Алленталю предпочитали пусть не задевать его, но и не замечать. Я не без удовлетворения почуял направленное на меня внимание. Словно Джиллиан ждал от меня указаний.

Мне даже не было стыдно. Любой из встреченных мной людей мог уйти в любой момент. Кроме Матиаса. Матиасу было некуда идти.

— ...островитяне? Островитяне милые создания. Безобидней их не сыскать. А вот наши ашео...

Я замедлил шаг, ловя долетающие фразы. Иллерни стоял в центре толпы, купаясь в ворохе переменчивых эмоций, и в них не было ничего враждебного.

— ...послать кусок кожи. Я уверен, что с Рийшеном он расправился. Нападать на своих же... не может контролировать жажду крови...

Легкий взмах в сторону Джиллиана не остался незамеченным, и темные ответили улыбками. Пока редкими и оценивающими, словно пробуя защиты Джиллиана на зубок. Джиллиан им не ответил, и только эмпат мог определить проскочившее в его эмоциях напряжение. Печально, так печально, жертва не должна чувствовать себя загнанной еще до того, как охота началась.

Иллерни поймал мой взгляд и отвернулся, награждая слушателей улыбкой и прижимая указательный палец к глазнице.

— Дело в глазах. У меня есть зрачки, радужка и белки, у вас, у островитян. Но не у него. Посмотрите!

Взгляды — ленивые, скучающие, заинтригованные, скользнули по поляне, концентрируясь в одной точке. Я с усилием повернул голову на одеревеневшей шее.

Джиллиан стоял неподвижно, и даже сквозь смуглую кожу проступала сероватая бледность. Все смотрели на него, будто увидели впервые. Будто раньше смотрели — и не видели. Видели черные, полностью черные глаза.

В эмоциях Иллерни не слышалось неприязни; только гордость и любование содеянным. Он не сказал:

— Нелюдь.

Но это слово звучало в молчании.

Я спрятал ладони в длинных рукавах парадных одежд и повысил голос, вложив в слова чистое наивное любопытство:

— Темные маги любуются на чужие глаза?

Сосредоточенность толпы рассеялась в единый миг. Они постарались вернуться к своим делам, словно вычеркнув произошедшее из памяти; когда я посмотрел на Иллерни во второй раз, тот уже исчез, но темный ореол неприятия, окруживший Джиллиана, остался на месте. Амариллис молча встала с места и вышла из толпы.

Боль сжимала голову сильнее и сильнее.

— Теперь вы начинаете понимать! — откровенно расхохотался Шеннейр в ответ на жалобу про стимуляторы. Темный магистр был бодр и лучился энтузиазмом, словно не его подняли на ноги, испортив редкий момент отдыха. Если бы я не говорил с ним ранее, то решил бы, что ему действительно в радость вместе со мной встречать нормановские грузовики.

Грузовики были шагов десять в длину, с восемью широкими колесами и запасом воздуха в баллонах. Сопровождающие груз заарны открыли дверцы, показывая контейнеры, сплошь покрытые предупреждениями о хрупком грузе и необходимости бережного обращения.

— На это ушли все ресурсы колонии, — голос Нормана шел из грудной клетки заарнейской твари; рта она не открывала, и рта у нее не было.

— Это наш последний серьезный транспорт. Вы поосторожнее, — рефреном проснулся в наушниках Нэттэйдж. — У нас запасного нет. И запасных деталей, чтобы его ремонтировать, нет.

— Конфискуйте.

— Чтобы конфисковывать, надо, чтобы было, что конфисковывать, и у кого. А мы теперь только раздаем имущество, как благотворительная организация какая-то.

— А как же "темный маг должен быть строг, аскетичен, не привязываться к вещам"?

— И это прекрасная мысль, светлый магистр! И мы век от века учим отказу от благ других. Это сложно, но на что только не пойдешь ради людей.

Шеннейр держался от груза на расстоянии, предупредительно притушив даже свои внешние защитные печати. Я залез внутрь машины, обойдя заарнскую тварь, казалось, состоящую из хребта, длинной головы в тюрбане и множества рук-держателей, и бережно коснулся контейнеров.

С хрустом рухнуло последнее дерево на ритуальной поляне, и Шеннейр беспечально заметил:

— Плакали наши заповедные кедровые рощи. При всех пограничных конфликтах страдают первыми.

Я вернулся в свой дом еще раз, чтобы забрать вещи. Амариллис ждала у двери, сидя на камне и ничуть не заботясь, что это часть алтаря. Иногда темные напоминали мне бабочек-однодневок: они жили, не думая ни о чем, и умирали столь же легко.

— То, что нес этот болтун Иллерни, — без предисловий начала она.

— Невыгодно мне, невыгодно Шеннейру, невыгодно стране.

Иначе колонистам придется признать, что они случайно ассимилировали нелюдь. Не то чтобы у них имелся выбор: колонистов было немного, и вторым вариантом шло вырождение. Пусть даже не нелюдь, а иной человеческий вид, но гражданская власть скорее удавится, чем это признает. Или удавит болтунов. Однажды человечеству придется встать перед множеством разных неприятных фактов, но пусть это случится не сегодня. И не завтра. Никогда.

— Запомните, что это вам невыгодно, магистр, — она провела по камню острыми ногтями, щуря антрацитово-черные, как у всех сородичей, глаза. — Если нас назовут чудовищами, мы станем. Я спрашивала у вас, можете ли вы помочь темному магу.

Неизвестный темный сразу стал мне симпатичен. Я был готов помочь ему, хоть десяти темным, лишь бы не возвращаться к прежней теме.

— Я сделаю, что могу. И сохраню ваше имя в секрете.

— Магистр, — сказала Амариллис, и я не сразу понял, что это не обращение. — Ужасные головные боли. Остались после Вихря.

Она не стала требовать клятвы — любые клятвы можно нарушить, и нет никаких гарантий, кроме того, что магистры всегда исполняют обещания. То, что я только что услышал, настолько не укладывалось в голове, что было сложно думать об этом. Если вспомнить, как лечили Шеннейра в замке Лоэрина после освобождения — головной болью он легко отделался. Хотя по тому, что я наблюдал у Шеннейра, никаких слабостей у него не было, и мифические болезни ему жить не мешали, и убить его не мог даже прямой таран ньенского корабля.

Но приближенные о нем волнуются. Забавно.

— После того, как он принял на себя ваше проклятие, все стало хуже. Сделайте, светлый магистр. Вы союзники, и ваше маленькое королевство зависит от него, — Амариллис встала и шагнула назад, скрываясь во тьме.

Ритуал шел своим чередом. Все было как в тумане, то есть в одном из привычных моих состояний. Для жертвы выбрали уцелевшего во время освобождения Ивы мага северных; мне не было дозволено ни поговорить с ним, ни увидеть его раньше. Должно быть, чтобы светлый маг не проникся сочувствием.

Все равно.

Я видел, как отряды северян собираются по ту сторону границы и как трепещут готовые развернуться печати. Гильдия Джезгелен стягивала силы в кулак, чтобы стереть с карты досадное темное пятно. У них тоже не было времени.

Изморозь кружевными узорами расползалась по траве. Я чувствовал гладкую костяную рукоятку ритуального ножа в чужой руке. Страх приговоренной жертвы, счастье палача, режущую горло рану. Теплую кровь, хлынувшую на руки, и рассыпавшуюся по земле брусничными ледяными бусинами. Боль. Наслаждение.

То, как мир рвется на части, выпуская жадную голодную тьму. А за тьмой следовала пустота — то, что было миром для меня.

...Личное дело темного боевого мага Эршенгаля лежало прямо на моей кровати. Внутренняя служба была невероятно настойчива. И она победила. Я взял папку; подержал в руках и, прекрасно понимая, что мне не стоит это делать, открыл.

Я не смог вспомнить Эршенгаля в лицо, когда мы впервые встретились, и не смог вспомнить, знал ли я его раньше. Мне бы хотелось, чтобы этого человека никогда не существовало.

* * *

До холмов замковой долины тоже добралась осень. Буковые рощи, застывшие в золоте, невероятно яркие краски. Как тогда.

Спокойствие было мнимым: война отставала от нас на несколько часов, но меня это не волновало. О войне подумают другие.

Та, последняя осень перед войной, была самой красивой осенью за все мое время пребывания в Аринди.

— Юлия любила здесь гулять в одиночестве, — Олвиш скользил по холмам тревожным и печальным взглядом. — Мы все время боялись, что ей встретится кто-то, кто может ей повредить.

Встретится кто-то, кому она может повредить?

Мы проехали мимо остатков фундамента, еле видного за облетевшими деревьями. Личный замок Нэттэйджа больше напоминал миниатюрную сторожку. Я не помнил точно, за что его разрушили. Скорее всего, чтобы не оставлять за спиной.

Замковая долина вытянулась вдоль русла извилистой реки, и благодаря ее резким поворотам замки высших не мозолили друг другу глаза. С дороги я видел только проплешину на далеком холме, уходящую дальше — следы наказания мятежного Алленталя. Пусть Олвиш отдал туда все свои накопители, его родовой замок все еще оставался силен. Личный источник, древние заклинания, вплетенные в основу.

Замок рода Элкайт стоял на невысоком холме и выглядел древним. Толстые стены из больших валунов, узкие окна; всего лишь одна приземистая башня и пристройка в два этажа, заросшая плющом и диким виноградом. Ни модного стремления ввысь и ажурности, ни богатой основательности. Строгость и суровая простота. Флаги были опущены.

Замок Элкайне принадлежал темной гильдии, и гильдия всего лишь придерживала его для высших из рода Элкайт, не передавая никому другому. Свои собственные у Элкайт были разбросанные по стране поместья, которые доставались детям, не оправдавшим генетическую стратегию. Так возник род Аджент и другие. Мы миновали окольцовывающую холм стену, низкую, по пояс человеку, и покрытую мхом, и въехали на буковую аллею. Желтые листья лежали на земле, узловатые черные ветви закрывали небо. Сопровождение оставалось здесь.

— Я помню это место, — Шеннейр оглядывался с эмоциональным подъемом, и мне представилось, что он думает о времени, когда еще не был магистром. Магистры не посещали замки высших. Именно поэтому высшие свои замки так любили. — В последний раз был здесь перед отъездом на Острова...

— Наш магистр очень любит Острова. Он даже жил там несколько сезонов, — радостно сообщил следующий за мной Бретт. Насколько я понимал, его понизили до обычного главы патруля, но постоянно находиться в эпицентре это не мешало. Матиас ревниво оттеснил его в сторону, но темный ничуть не обиделся. — В ссылке. Когда старый магистр пытался его убить и сослал в оковах на один полигон смертников.

Образ Шеннейра, лежащего с коктейлем в гамаке под пальмой, поблек. Хотя я не представлял, что Шеннейру несколько лет делать на Островах. Лагерь смертников предоставлял больше веселых занятий.

Эршенгаль внимательно посмотрел на нас с другой стороны дороги, и Бретт вжал голову в плечи и накинул капюшон с кисточками.

— Это что, рысь? — я не мог оторвать от них изумленного взгляда.

— Сова, — с гордостью ответил он. — Мой отряд — "Боевые совы". Знаете, как говорят: "У совы один глаз, зато видит без прикрас!".

Уж как видят совы, я не знал. Немного людей, встретивших сов, могут потом рассказать об этом.

— Бретт, — дружелюбно позвал я, внимательно глядя ему в глаза. — Держитесь подальше от моих светлых.

— Я не хотел ничего плохого! — лживо возмутился он. Я не отводил взгляда. — Абсолютно ничего плохого...

— Иди, Бретт, иди, работай, — громко окликнул его Эршенгаль.

— Тяжела ты, государева немилость, — уныло вздохнул тот и поплелся исполнять приказ.

Олвиш повел нас не к главному входу, а к торцевой дверце.

В коридорах пахло холодом и свежестью: системы вентиляции работали исправно. Лампы зажигались перед нами, открывая голые каменные стены и пол, покрытый потускневшими плетеными дорожками. Я чувствовал, как внутри камней пробуждаются волны узнавания и принятия, отзываясь на ауру Олвиша. Волшебные замки привыкают к своим хозяевам. Именно поэтому при смене хозяина приходится изменять замок снаружи и внутри и давать ему новое имя.

Мы шли довольно долго, потом поднимались, и когда в длинной галерее показалась дверь с белым ромбом, Миль нетерпеливо двинулся к ней первым.

— Не трогайте, — резко бросил Олвиш. — Это покои моей сестры.

Миль пожал плечами, показывая открытые руки, и попытался пойти дальше, остановленный новым окриком.

— Там крыло, где жил мой брат.

— А вы сами где живете, Олвиш? — раздраженно осведомился заклинатель. — В чулане под лестницей?

Олвиш занимал верхний этаж башни. Наверное, отселился подальше от светлых родственников. Или они отселились от него. Судя по беззвучному шевелению губ, у Миля находилось определение для каждой ступеньки винтовой лестницы, но он все равно шел вперед. Милю тоже было интересно, как живут высшие, отягощенные семейными связями.

Комнаты Олвиша оказались самыми нежилыми во всем замке. Из того, что я успел увидеть — там было совершенно пусто, и пустота ощущалась даже в эмпатическом плане. Олвиш постоял на пороге, словно потерявшись в своих мыслях, а потом пошел обратно. Милю очень хотелось высказаться, но в замке Элкайне не хотелось ругаться. Фон замка был успокаивающим и печальным.

— Юлия входила в ритуальный зал последней, — Олвиш остановился перед покоями сестры, словно не решаясь сделать шаг. — Я был там после, но вернул ключ. Никому не входить.

Прижал ладонь к двери, приостановившись на миг, и толкнул.

Я видел только краешек комнаты в холодных белых и серых тонах. Олвиш развернулся и нетерпеливо потребовал:

— Вы можете, светлый магистр.

Юлия занимала несколько просторных комнат с большими окнами. Везде были следы поспешных сборов; разбросанные вещи, откинутый краешек тяжелого одеяла на кровати. Все казалось таким... нетронутым. Брошенным.

Звонок на рассвете. Юлия мечется по комнате, получив внезапный приказ; хлопок двери. Я почти слышал ее быстрые шаги, шорох одежды...

"Я люблю такие моменты, Кэрэа. Забываю обо всем".

На кресле лежала небрежно кинутая меховая накидка, и рядом стояла переносная печка.

— Летом Юлия спала внизу, на веранде. Ей нравилось, когда двери открыты прямо в парк. Когда становилось холоднее, она перебиралась сюда, — Олвиш оглянулся вокруг с жадной тоской и взял лежащий на столе серый ромб на цепочке.

Шеннейр ждал внизу, у главной лестницы, даже не подумав бегать с нами вверх-вниз. Здесь, в большом гулком зале, запустение было еще более явным. Солнце едва пробивалось сквозь пыльное окно-розетку; но вот луч упал на дальнюю стену, и серые камни внезапно заблестели, открывая огромную мозаику. Двое, мужчина и женщина, смотрели на нас с высоты.

Близнецы Мария и Оллен Элкайт были похожи как две капли воды. Друг на друга; и на каждого из тройняшек. Они встречали входящих с улыбкой и легким превосходством, излучая ореол молодости и силы. Когда они погибли, они были моложе, чем дети... тройняшки сейчас. На самом пике сил и таланта.

Олвиш смотрел на мозаику, выпав из реальности. Я подумал, что в судьбе рода Элкайт есть своя трагедия. Из века в век вести идеальный порядок генов, вкладываться в процветание семьи, чтобы потомки стали вершиной творения... А потом твои дети, вершина творения, оказываются несчастны.

Наверное, это участь всех древних родов.

Глупые древние рода, считающие, что могут отменить перемены и превратить их в вечность.

— Последние годы Ишенга давал Юлии одиночные задания, — приглушив голос, сказал мне Шеннейр.

— Учил работать без связки с Юрием?

— Хватит корчить из себя невинность, Кэрэа. Братья ее заколебали. И в этом решении я полностью поддерживаю Ишенгу. Реальное прошлое совсем не похоже на наши золотые воспоминания.

Ритуальный зал, как и многие ритуальные залы, располагался на самом нижнем уровне. Будь я исследователем, может, и нашел бы в этом исконное стремление всех магов забиться под пол и сидеть в подвале. Замок Элкайне стоял на подземном гроте; в глубоких нишах виднелись приношения, в центре находилась большая чаша, куда стекала вода из подземного источника, и алтарь, весь покрытый насечками и свечными огарками. Олвиш тоже взял зажженную свечу, чтобы оставить здесь.

— Юлия часто бывала здесь одна.

Я чувствовал танцующую в воздухе легкую силу светлого источника.

Все ритуалы служат для того, чтобы привлечь внимание Источника. Действия, звуки, символы, время и атрибуты. Шрамы и татуировки, цвета, форма одежды и правила поведения, украшения, эксперименты над сознанием, артефакты и здания, массовые празднества и жертвоприношения — все это для него. Из всех способов общения Источник не слышит только слова. У людей слишком много языков и слов. Кровь потомка Элкайт заполнила выбитый прямо на полу ромб, и, отзываясь на зов, вплетенные в стены заклинания начали разворачиваться, превращая замок в неприступный бастион. Замком Элкайне владели многие поколения, и каждое добавляло свои печати.

Матиас чертил знаки на подъездной дорожке, не позволяя никому приблизиться, и знаки истекали фиолетовым дымом, разъедая реальность. Эршенгаль лично проверял исправность грузовиков, темные, что готовились ехать с нами, собрались в стороне, красуясь обновленными связующими имплантатами. Возможно, это были те же самые симпатичные люди, которых я перетащил в Заарней в прошлый раз, но тогда у меня не было желания их разглядывать. Шеннейр раздавал последние указания с таким видом, будто не мог дождаться, когда отделается от всей этой рутины и помчится навстречу приключениям. Олвиш не принимал участия. Он ждал меня у дверей, а потом пошел по дорожке между деревьями, не оборачиваясь. Я двинулся за ним.

Сад был заросшим и диким, со старыми узловатыми деревьями, валунами и мхом, ручьем, через который вел полукруглый мост. Олвиш остановился перед большой дубовой колодой, истыканной в центре, и с нежностью пояснил:

— Юлия тренировалась метать дротики.

Я оценил меткость попаданий и задумался о том, на что рассчитывал Нэттэйдж. Нэттэйдж умеет быть обаятельным, и если бы ему удалось завести беседу, Юлия, возможно, и оценила бы глубину его внутреннего мира, но шанс на то невелик.

— Я знаю, что вы задаетесь вопросом, почему мне понадобилось мутить воду и выступать против Шеннейра, — Олвиш провел пальцем по выбоинам на дереве, и мне внезапно стало неуютно. Воля Олвиша действительно переменчива, а я здесь один, и даже без своей верной тени, Матиаса. — И я знаю, что вы видите во мне мою светлую родню. Но я присоединился к темной гильдии, потому что она отвечала моим желаниям. Я убил множество людей; убил свою сестру и каких-то светлых...

— Пятьсот восемьдесят человек. Ровно.

— Что? — отвлеченно переспросил Олвиш. — Я верно служил своей гильдии, и Юлия была моей родной сестрой. Это против правил. Вам не понять.

Конечно же. Я ведь вырос в пустыне и в одиночестве. Я мысленно отодвинул в сторону тени, что стекались из-за деревьев, заполонили поляну и уже практически лезли в лицо, и напомнил:

— У вас был еще брат.

Юрий терялся на фоне Юлии, и при первой встрече показался мне хмурым и неприветливым. Но он был хорошим человеком, пусть даже скрытным и предпочитающим держать свои мысли при себе.

— Юрий хотя бы умер в бою, — Олвиш отмахнулся от этого, как от чего-то незначащего, и спрятал лицо в ладонях: — Юлия...

Я начал понимать Нэттэйджа. Каверна в душе Олвиша была настолько глубока и заметна, что так и тянуло ударить по ней со всей силы. Человек, который стоит на холодных и продуваемых всеми ветрами вершинах власти, не должен обладать таким изъяном.

— Она не могла остаться в живых. Слишком опасна. Если бы вы отказались, ее забили бы заклинаниями прямо на той арене.

Юлия была сильнее, чем Олвиш. Но она была ранена и измотана — она не могла победить.

Олвиш внезапно улыбнулся:

— Помнишь, как она сказала Шеннейру "ты меня боишься"?

Я помнил.

Вряд ли Шеннейр боялся. Но для темного магистра неуместно развлекать зрителей схваткой на арене. И глупо рисковать в уже выигранной войне. Убей он Юлию Элкайт, казни он Юлию Элкайт, Олвиш Элкайт смог бы обвинять его безо всяких сомнений. Вместо этого Шеннейр потребовал от своего мага доказательства лояльности. Это был полностью взвешенный выбор.

— Возможно, смерть была лучшим исходом, чем плен.

Смерть куда добрее, чем темные. Но у живой Юлии остался бы шанс. Мертвые лишены такой роскоши.

— Это была ошибка, — повторил Олвиш. — А магистру не следует ошибаться. Вот вам ответ.

Мне бы хотелось узнать, каково Шеннейру постоянно помнить о своих ошибках. Он поставил Олвиша перед выбором, и Олвиш не справился.

— Алин убеждал меня, что вина полностью лежит на Шеннейре. Но тот, кто отдавал приказы, и тот, кто исполнял приказы, делят вину пополам. Я не сомневался, Кэрэа Рейни. Тогда — мне было приятно ее убивать.

— Так прекратите закрывать глаза и примите это. Юлия умерла, сражаясь. Юлия никогда не боялась умереть за то, что считала выше своей жизни.

Олвиш достал белый ромб, перебирая пальцами цепочку, а потом протянул мне:

— Этот ключ откроет замок Элкайне, — он качнул амулет в воздухе, и неожиданно жестко спросил: — У Юлии был ребенок?

— Почему вы спрашиваете меня?

— Вы вытащили с острова толпу пустых болванок, но среди них не скрыть талант. Не думайте, что я ничего не замечаю. Юлия была урожденной Элкайт. Ее гены слишком ценны, чтобы исчезнуть, и она знала это.

Я спокойно посмотрел на него и взял ключ:

— Понятия не имею.

Миль сидел в головной машине, выпрямившийся, неподвижный, с таким видом, будто собирался на собственные похороны. Я посмотрел на бледный профиль и сказал:

— Я буду оберегать и защищать вас. Вам нечего бояться.

— Вы чудовищны, Рейни, — мертвенно произнес тот, не оборачиваясь.

— Признайся, что ты завезешь его в Заарней и бросишь, — с кровожадной надеждой предложил Матиас. — Сразу оживет и забегает.

А Матиас стремительно прогрессировал в понимании человеческой натуры. Хотя кто сказал, что мне нужен оживший и бегающий Миль.

Джиллиан стоял вдали от всех, наблюдая за нами. Он был отщепенцем, но все еще ценным магом. Матиас задержался, скользнул к нему, что-то прошептал и вернулся обратно.

А мы, человечек, были в другой стране. А мы, человечек, отправляемся в другой мир. А ты, человечек, остаешься здесь, никому не нужный.

Это было по-детски глупо, но Матиас был доволен.

Шеннейр говорил с Олвишем; я не слышал слов, и вряд ли посторонние имели право слушать напутствие магистра для своего приближенного. Олвиш поклонился, преисполняясь уверенности.

У меня больше не было ключа для врат, но межмировые врата уже были открыты. Я взялся за створку подъездных ворот, Матиас ухватил вторую. Сдвинуть ее с места было сложно, как будто с той стороны ворота держали; но я видел, что за ними все так же продолжается дорога. Я умел переносить людей, но не умел грузы, поэтому мы планировали вкатиться в Заарней через образовавшийся разлом. Рядом с разломом на нас нападут, в этом нет секрета. Те, кто остаются по эту сторону, должны обеспечить нам не только свободный проход туда, но и поддерживать врата открытыми для прохода оттуда. Два дня, в крайнем случае три — если мы не вернемся на третий день, ждать уже не стоит.

Еще усилие — и ворота распахнулись, вырвавшись из рук. Фантомный шрам отозвался болью, и в груди заныло, словно костяной крюк все еще остался там, за ребрами, и теперь тянул меня вдаль на леске. В этой боли было нечто тревожное и сладкое: как след потерянных воспоминаний, как зов покинутой родины. Я очнулся только тогда, когда Матиас затащил меня в машину и что-то крикнул прямо на ухо. Перед глазами вставали тонкие красные линии межпространственных врат и их вечные стражи.

На самом деле за воротами начиналось пустое белое пространство. Я знал, что успел заступить черту.

Мысленным взором я видел привратников во всех подробностях; они как будто становились ближе, и ближе. Огромная костистая лапа пронеслась над машинами, сшибая деревья и едва не зацепив людей. Привратники одновременно сделали шаг вперед — и остановились.

Я слышал легкий треск — как потрескивает первый ледок на лужах. Полуденное солнце приобрело красную каемку; холодный воздух обжег нос и горло, и я поспешно прикрыл рот рукой, ощущая, как застывают пальцы, а потом воротником. В воздухе клубился морозный туман; глаза заболели, и мне забавно было думать, что так они замерзают в глазницах.

— Четвертый Лорд здесь? — Шеннейр придвинулся к лобовому стеклу, преодолевая вязкое сопротивление.

— Четвертый Лорд смотрит, — насмешливо прошептал Матиас, — Одним оком. Одним из.

Сила Четвертого Лорда была холодной, но невероятно удушливой. Он не вмещался в разлом, и его присутствие клубилось в морозном паре, за плотными облаками, окатывая нас волнами ментального воздействия.

Нечто тяжелое навалилось сверху, придавливая к земле. Я не чувствовал страх, только болезненную хрупкость и равнодушие.

Яркий резкий свет, не имеющий цвета, разбил застывшее мгновение. Олвиш выделялся на его фоне рельефной фигурой, с явственным усилием прокладывая нам путь огромной печатью. За ней, как в трубе, взвыл ветер, и колонна машин втянулась в образовавшийся тоннель.

Раз...

Два...

Три.

Земля под ногами дрогнула.

Минус семь.

Я расстегнул ошейник, погружаясь в фиолетовое море.

Глава 7. Шестой день

В комнате беленые стены — беленые стены с орнаментом из ветвей, листьев и цветов. Окно открыто, занавески шевелит теплый ветер. Весна такая яркая, что на нее невозможно смотреть — ни на брызжущее с небес солнце, ни на зелень. На далеких холмах водят хоровод и поют песни, и отголоски доносятся даже сюда.

Желтое солнце дарит тепло

Красное солнце радость принесло

Белое солнце правит этот век...

Я бессмысленно скольжу взглядом по узору на стене и стараюсь не вспоминать.

Четвертое солнце заберет всех.

Моя комната светла. Хозяева старались, чтобы она мне понравилась. Я редко ее покидаю: это небезопасно и, сказать честно, мне тяжело держаться на ногах. Чуть перейдя горы, я сразу слег с простудой, и до сих пор не чувствую себя здоровым. Так что большую часть времени я просто лежу и смотрю в потолок. Я выучил его уже наизусть — но я пять лет провел в камере, я привык к замкнутым пространствам, мне не скучно. Мир за стенами внушает тревогу.

Серд-це на-ше скрыто в бездне вод...

Здесь спокойно.

Здесь нет развалин, нет страха и привкуса гари и темной магии, нет смертей. Только одиночество. Моя память — колодец, наполненный туманом, и я не хочу в него вглядываться.

Я говорю себе, что мне требуется восстановиться после Вихря. Я был подключен к огромному разумному механизму — именно он гонял мою кровь по венам, заставлял легкие расширяться... обрыв связи не обойдется без последствий. Мой разум должен восстановиться. Но пока мир с трудом балансирует в точке равновесия и от любого неосторожного движения готов сломаться.

Я не делаю неосторожных движений.

Терпение. Ожидание. У меня было много времени, чтобы обдумать каждое будущее решение, и сейчас я пользуюсь правом не думать ни о чем.

Над притолокой череп с семью рогами. Череп с семью рогами — счастливый. Деревянная лестница ведет на первый этаж. Хозяева сидят внизу, за большим столом. Их мне указали; один из наших контактов по ту сторону границы. Когда-то, во время эпидемии, свободно гуляющей по Загорью, семья этого дома не захотела умирать и приняла помощь от светлых. Эти люди были запятнаны. Они уже предали свою страну. Одно предательство тащит за собой другое.

Я говорю себе — в который раз? — что мои товарищи все равно не смогли бы спастись. Загорье не принимает беженцев. А когда нас осталось совсем мало... достаточно мало, чтобы попытаться спрятаться, мы не могли сбежать, бросив тех, кто оказался в плену. Ни у кого не было шанса.

Шанс отдан мне. Я знаю, почему, и что мне нужно сделать, чтобы его оправдать.

Хозяева звучат в эмпатическом поле так, будто мне рады. Я до сих пор не мог определиться в их отношении ко мне: статус светлого мага вызывал у них благоговение, но я все еще был родом из полной скверны страны, и был порождением этой скверны. Возможно, они хотели меня спасти. Они рассказывали мне многое, чтобы убедить, что только загорцы поступают правильно. Например о том, что зарывать живых людей в землю правильно, если делать это в правильные дни календаря.

У темных культов Загорья всегда было достаточно мозгов, чтобы не позволять называть себя темными. Человеческие жертвоприношения не имели отношения к светлой магии: они нужны для управления толпой.

Снаружи донеслось бормотание громкоговорителя, а потом короткий отрывистый сигнал. Громкоговорители стояли на каждом холме, и не услышать их было невозможно: второй сигнал прозвучал еще громче. Хозяева встали и протянули мне руки, чтобы мы образовали круг, и я знал, что снаружи все люди делают то же самое.

Это всегда было странное ощущение. Не те чувства, которые возникают, когда создаешь свою печать — словно сам становишься частью гигантской печати. Моя искра реагировала на это. Далеко, в столице конфедерации Лонн, проводили непонятные ритуалы, и мне было бы интересно узнать причину такой активности.

Сирены звучат раз в несколько дней, иногда среди ночи, и, по словам хозяев, чаще, чем раньше. Звуковые коды для разных действий. Загорцы — плохие маги, но недостаток мастерства заменяет массовость. Когда все население страны действует как единое целое, взывая к Источнику, сердце мира обязано услышать.

Чтобы все население страны действовало как единое целое, население надо хорошо выдрессировать. И светлейшее Загорье справилось с этим блестяще.

— Соседи говорят, что в нашем районном центре видели адептов новой секты, — сообщают хозяева и после разрешения из громкоговорителей вновь усаживаются за стол. — "Знаки Солнца" собираются восстанавливать районный ритуальный центр и зовут людей на общественные работы. Малая плата, зато помощь стране и благо для каждого верного человека.

— Районный ритуальный центр был оставлен по решению предыдущей секты, — с улыбкой говорят они. — "Сияние" пало.

Я знал — светлая гильдия знала — что в Загорье нет городов в привычном понимании. Есть центры управления, а жилые поселения широко разбросаны вокруг. Ла'эр неспособны жить скученно. Они друг друга перебьют.

Власти Загорья тратят много сил, чтобы занять свой народ и придать их действиям осмысленность. Забросить город. Восстановить город. Забросить. Отправить самых буйных в карательную экспедицию. Мир и порядок в стране поддерживать непросто.

— Вам следует опасаться их, — говорят хозяева.

— Что может быть лучше, если вы присоединитесь к ним? — говорят они.

Я ни разу не встречал живых загорских культистов. Должно быть, они — интересная задача.

Прямо от порога видны горы — и крошечный монумент на одной из вершин. Все карательные группы загорцев, возвращающиеся с той стороны, с юга, должны остановиться, увидев этот монумент. Разложить большие костры, чтобы не тащить заразу дальше. И остаться там.

Что может быть лучше, чем умереть ради родины? Хороший гражданин не должен ценить свою жизнь. Загорские могильники кормили поколения и поколения хищных зверей.

На зеленом лугу вокруг столба с громкоговорителем дети в венках из цветов водят хоровод и поют. Столб украшен цветами, а еще черепами, и некоторые черепа с семью рогами. Пыльная дорога ведет на север, к районному ритуальному центру.

За моей спиной — снег и могилы, а дальше туман и черный провал. Мне больно даже в мыслях приближаться к нему. Рано или поздно мне придется вернуться.

Но не сегодня.

* * *

Аринди. Семь лет спустя

...Фиолетовая завеса разорвалась в клочья, и мы въехали прямо в пшеничное поле.

Я спокойно относился к превратностям судьбы; я был морально готов оказаться в пасти чудовища, посреди океана, падающим в пропасть, но пшеничное поле не выглядело тем, к чему можно быть готовым. Рокот моторов утих, и мир залила оглушающая тишина.

Тяжелые колосья, наполненные золотом, глухо шелестели, ударяясь друг о друга. Сильно пахло травой, влажной землей; стрекотали кузнечики, высоко в небе щебетал невидимый жаворонок. На небе громоздились башни облаков, солнечный свет растекался в воздухе, в белой дымке предметы расплывались, и от всего этого веяло полуденной летней негой. Обещающей счастье. Обещающей покой.

Такое красивое и такое лживое обещание.

Миль отнял руки от головы и удивленно спросил:

— Что вы сделали, Рейни?

Мы стояли на проселочной дороге: обычной проселочной дороге с глубокими колеями, между которыми росли васильки. Дальше дорога соединялась с другой, и на перекрестке стоял высокий тотемный столб с указателями.

"Светлый источник Иншен — 5. Светлый источник Аохегра — 28".

— Внутренние области Загорья, — озвучил я то, о чем наверняка догадывались остальные.

— Это? — на боковое стекло прыгнул кузнечик, и Миль дернулся. Я не уловил даже заклятие, которое он использовал, прежде чем кузнечик упал замертво.

— А вы думали, что в Загорье грязь, нищета, разруха и мор, толпы голодных детей и фанатики, бегающие по грязи с факелами? В Загорье все хорошо, — я печально сравнил спелые колосья с хилыми зелеными ростками, которые только пробивались на полях Аринди. Семь светлых источников. Семь светлых источников стоили жертв. — В некоторой степени.

Сопровождающие нас темные, в этой и второй машине, все еще удерживали полуактивные атакующие печати. Они смотрели по сторонам с любопытством, но спокойно, и у меня возникало пугающее ощущение от того, что им все равно, куда они попали и что им придется делать. На одной шкале с безумными садистами есть не менее безжалостные существа. Те, кто просто исполняет приказы.

— Семь прекрасных цветов расцвели над долинами Лонн... — отрешенно проговорил Эршенгаль, смотря на указатель, и я на автомате продолжил:

— Семь звезд в небесной короне.

— Семь священных деревьев подпирают собой небосклон...

— Сектанты, предатели! — грубо рявкнул Миль. Мы с Эршенгалем кивнули друг другу, прервав священный гимн, и я, спохватившись, отвернулся. Загорье не было хорошей страной, но для каждого загорца долины Лонн были тем, за что стоило сражаться.

Здесь было слишком жарко и душно. Ровный и тяжелый свет, что заполнял пространство, скорее давил, чем добавлял сил. Как перед сильной грозой. Специалисты из наших назвали бы это информационным перегрузом. Светлые источники слишком... насыщены материей и информацией, жизнью. Находиться к ним слишком близко опасно. Как и смотреть на солнце.

Шеннейр открыл дверцу машины, высовываясь наружу и разглядывая белесое марево, расползшееся на полнеба.

— Великий Иншен светит слишком слабо. Вы это видите, Кэрэа?

Я видел. Источники не обладали цветом, концентрация магии искажала сознание, и люди переставали различать цвета, но даже через эмпатию Иншен воспринимался не так, как должно. Пять единиц расстояния — это немного. Если источники Загорья действительно гаснут...

— Поле стабильности над Загорьем разрушается, — я провел по внутренней обшивке машины, собирая в ладонь фиолетовое марево искажения, а потом понял, что окружающие его не видят. — Мы сумели переместиться сюда.

А значит, способность нашего мира сопротивляться вторжению стремительно иссякает. Поле стабильности, которое создавали источники Загорья, служило щитом для всего севера от вредоносного влияния врат. Именно поэтому на севере не верят во всеобщую гибель. До них признаки этой гибели докатятся только сейчас.

Я чувствовал, что Шеннейр даже не против проехать дальше, изучая вражескую страну, но времени на развлечения у нас нет. Еще это сбило бы мне концентрацию.

— Не беспокойтесь, мы здесь ненадолго, это временный сбой. Связь нашего мира с Заарнеем пока непрочна, врата искажают ткань мира, а мои способности далеко не так точны, как раньше. Чем больше расстояние, тем больше погрешность. Заарней скоро притянет нас к себе.

— Откуда... — начал было Миль и замолчал, косясь на ладонь Шеннейра на плече как на ядовитую змею. Темный магистр не требовал объяснений, и не от большого доверия. Я единственный, кто здесь разбирался в перемещении в пространстве, проверить мои слова невозможно, сразу обвинять, что я планирую завалить столь важную миссию, неразумно, и потому устраивать разборки посреди задания не имело смысла. Но я все же счел нужным пояснить:

— Заарней нас поймал, и я чувствую ячейки сети. Сеть зацепилась за препятствие. Но скоро нас вытащат на поверхность.

Сила Заарнея разъедала этот мир, и этот день, и этот летний полдень. Как основа, проступившая под облетевшей позолотой.

Матиас издал шелестящий вздох, кивая и растирая ладонями лицо. Я заметил красные разводы, оставшиеся на его щеках, и быстро попросил:

— Темную печать, кто-нибудь!

Шеннейр среагировал сразу, но мне все равно показалось, что темная магия исполнила его приказ без привычной охоты. И даже развернувшееся заклинание было не таким ярким, как обычно. Близость светлого источника мешала темной магии — но Матиасу стало лучше. Пусть Матиас был светлым магом, наш мир его отторгал.

— Внимание, — без эмоций произнес Эршенгаль.

Пшеница вокруг нас пошла волнами и полегла, рассыпаясь черным пеплом. Воздух сгустился, пахнув озоном, над полем пробежали разряды. Заарней почувствовал возмущение энергии рядом с разрывом и контратаковал.

Я откинулся на спинку кресла, ощущая, как машины вновь затягивает водоворот искажения.

Линии вспыхнули красным, и повисшая сверху полупрозрачная печать рухнула вниз стеной пламени.

Падение.

Свобода, но только до момента удара.

— Как вы думаете, Олвиш удержит врата? — спросил я, когда машины уже катились по гладкой пустоши под фиолетовым небом.

— Он будет держаться до последней капли сил, как и положено верному магу, — Шеннейр холодно и безжалостно глядел перед собой. — И я позволю ему это.

Норман обещал, что нас вынесет на территорию Первого Лорда. Первый Лорд и его колония дрыхли, пока остальные надрывались, его земли были закрытыми для других колоний, и потому находиться здесь было безопаснее. Ненадолго.

Машины чуть потряхивало на неровной поверхности, и только так возникало ощущение, что мы движемся. Холодное слепое небо нависало над плоской желтой равниной, и белый круг солнца почти касался горизонта. Яркий свет, черные тени.

— Когда наступит ночь?

Мне вовсе не хотелось путешествовать по иномирью ночью. Уж сколько плохих вещей творилось днем, но ночью люди еще более беспомощны.

— Когда мир умрет, — Матиас забился вглубь машины, даже не пожелав посмотреть на покинутую родину. Кажется, он совсем не скучал. — Чем ниже падает солнце, тем меньше энергии. Когда закончится Длинный День, Нэа должен сожрать ваш мир и создать Сердце. Только Сердце может пережить Долгую Ночь. Мы перезапускали Нэа пять раз, это должно было помогать, но с каждым разом становилось все хуже.

Разве бывают иные варианты? Хуже — это закономерно.

И все же Заарней напоминал наш мир. Если бы кто-то захотел построить мир, составленный из прямых линий и чистых цветов. Пустой слепок мира, проектный план, на который забыли добавить деталей. Здесь было не тепло и не холодно; даже высунувшись из машины, я не чувствовал ветра. Солнечные лучи не грели, но обжигали открытые участки кожи, а если дышать слишком глубоко, то кружилась голова. Мы взяли с собой еду и запас воздуха, и дыхательные маски. Что-то подсказывало мне, что долгое пребывание в чужом мире столь же губительно, как пребывание заарнов в нашем.

— Вам, вкусный шестой мир, повезло, — сложно сказать, предназначалось злорадное хихиканье Матиаса родному миру или нашему. — Состав Лордов в этом цикле менялся. Второго Лорда и колонию съела гниль. Лорд Ирвин стал Вторым, новичок Третьим, а Четвертый был таким маленьким облачком, пока не стал Четвертым.

— Это четвертое облачко разожралось, — саркастично процедил Миль. Заклинатель сидел выпрямив спину, сложив руки на груди, и излучал ненависть. Он ни разу не повернул голову в сторону, словно напоказ игнорировал мир, проносящийся за стеклами: — Так даже бессмертных великих ужасных чудовищных Лордов может сожрать какая-то ничтожная гниль?

— Могильная гниль поедает и великих, и малых, — серьезно ответил Матиас. — Простое разрушает сложное. А потом придет хаос и поглотит всех.

Следовало порадоваться, что заарн научился говорить так складно, но в этот момент он совсем не напоминал себя. Даже Шеннейр уловил в его настрое нечто знакомое, и мучительно скривился, растирая переносицу:

— Если еще хоть одно разумное существо в этой компании начнет вещать про смерть, тлен и бессмысленность, я кого-нибудь убью.

Матиас мгновенно уставился на него обиженными фиолетовыми глазами. Я знал, что этот выпад направлен на меня, и чувствовал, что в данный конкретный момент Шеннейр даже не против, чтобы с ним поспорили. То, что от других воспринималось как дерзость, от меня звучало как новый шаг к образу великого мага, или хотя бы того самого несуществующего нормального человека. Вдобавок, темному магистру было довольно скучно куковать на своей вершине власти в одиночестве, там, где все разговоры с ним засчитывались за дерзость. Я чувствовал, что Эршенгаль улыбается, и этого никто не видит, потому что он вновь сидит за пультом управления и ведет машину.

Я ощущал все эмоции в деталях, как и положено эмпату. Но правда была в том, что мне было тошно от них всех.

Машины остановились довольно скоро; мы ехали только затем, чтобы удалиться от точки перехода. Сопровождающим нас заарнам Нормана требовалось выбрать направление. Обычные заарны из колоний ориентировались на корни тела своего Лорда, пролегающие под землей, и на его ментальные сигналы, но мы такой роскоши были лишены. В руках у нормановских посланников вертелись и блестели металлические приборы с тонкими дугами и стрелками; посланников было четверо, четверо высоких тонкокостных тварей, и пятого вывели под руки, потому что голову его закрывала плотная ткань.

Миль сначала бросил на землю клубок, потом потрогал камни носком ботинка, пропустил меня вперед и только тогда спустился с подножки, оглядываясь и презрительно щурясь от яркого света:

— И это ваш могущественный Заарней, держащий все человечество в страхе?

Если человечество держит в страхе веселеньких расцветок пустыня, то это укор человечеству, а не пустыне. Матиас столь же презрительно засвистел:

— Осторожнее, человек!

Я вспомнил, что о нашем мире заарн отзывался в похожих выражениях. Выдающиеся умы мыслят схоже.

Клубки Миля не всегда были из ниток: обычно он использовал свернутые в ком печати. В отличие от неконвенционки, которую таскал с собой Нэттэйдж, это были обычные проклятия, но неконвенционка, которую таскал с собой Нэттэйдж, была хотя бы защищена блокирующей сферой.

— Знаете, что я тут подумал, Рейни? Если бы все шло по плану Алина, то не было бы никакой катастрофы. Избранные бы выжили в замковой долине, заарны сожрали бы остальных и ушли. Но появились вы. Поведаете нам, почему именно после вашего прибытия сильное, но обычное вторжение превратилось в безумное уничтожение всего мира, наш светлейший магистр?

Я посмотрел на него чистейшим взором, прекрасно зная, что Миля он пугает, а не успокаивает, и сказал:

— Нет.

Мы убедили Заарней в своей опасности, и тот вынужден действовать. Борьбы не бывает без жертв.

...Лучше? Избранные в убежищах получили время подумать о стоимости человеческих жизней, когда поняли, что умрут первыми. По моему мнению, это было крайне справедливо.

Мир сотряс крик боли. Я не уверен, что его слышал, но я точно его чувствовал; сильная дрожь прошла по телу, чуть не уронив на землю, и земля тоже дрожала, расплываясь перед глазами. Даже солнце немного сместилось в сторону. Мне показалось, что на мгновение оно пошло мелкой рябью, как будто видимое сквозь толщу воды.

Я не стану спрашивать, что такое заарнейское солнце. Оно не имеет значения, как и наши звезды.

— Четвертый Лорд поранил щупальце! — с восторгом сообщил Матиас, и сразу же поправил формулировку, опережая комментарий Миля. Для того чтобы понять, что собирается сказать Миль, не требовалось быть эмпатом. — Лорд перенес за врата часть своей массы. Я говорю так, как будет понятно тебе, человек, который не желает задумываться. Ведь мой магистр понимает суть в любом ее выражении.

Всего лишь щупальце... Зато правители Заарнея отвлечены тем, что происходит у врат. Собрались как голодные твари у накрытого стола. Те, кто вольно или невольно прикрывал наш переход через врата, защищали нас и сейчас. Темные, северяне, Олвиш. Мне не было жаль северян. Если они шли в чужие земли захватывать чужую страну, то должны были понимать риски. Мне не было жаль никого.

— Рейни, вы чудовище.

— Я не заставляю людей брать ношу большую, чем сам несу.

— Несете? Вы? Еще есть что-то, что вы не переложили на чужие плечи? Или вы имеете в виду, что набрали ответственности, а потом сели на шею Шен...

— Лордов всего четыре. Там — один. Сколько осталось?

Миль понял быстро. Я не успел сказать, чтобы он не дышал так глубоко разряженным воздухом, как от возмущения Миль начал задыхаться. Пришлось достать из сумки дыхательную маску и передать ему.

— Зачем вы отдаете ему свою запасную маску? — недовольно бросил нам Шеннейр. В разговор он не вмешивался, но смотрел на Миля с отвращением пожалуй большим, чем мог изобразить сам Миль. Миль ничего не сделал темному магистру, но темный магистр не понимал, зачем и почему существуют такие люди.

— Это не запасная.

Пожалуй, забирая с собой двух светлых и Миля, темный магистр не был готов, что мы будем все время болтать.

— И что... вы будете делать... Рейни, петь им ваши глупые песенки? — Миль не мог выровнять дыхание даже несмотря на маску, но все равно не собирался умолкать, — ...глупые островные песенки. Что вообще следует ждать от народа, который... поет песни?

— А как же, — я прикрыл глаза, припоминая, и напел:

Полынь-полынь

Наши слезы горьки, словно полынь

Мы строим полынный город

На полях, где растет полынь.

— Это высокое... искусство, Рейни. Разумеется, вам не понять, — и на этом Миль величественно ушел в сторону, недоступным остальным инстинктом определяя, что то место более достойно для стояния, чем это.

"Полынь-полынь" была одной из двух известных песен мирринийке — по крайней мере, их осталось две, после того как национальное правительство запретило остальные. Колонисты не сумели закрепиться на побережье из-за землетрясений и были вынуждены уйти вглубь материка. Там им не понравилось. До того, как над Аринди поработали светлые маги, здесь росла полынь и более ничего.

Крик повторился, назойливой дрожью отдаваясь в костях и зубах. Я развернулся обратно к машинам, решив, что достаточно нагляделся на иномирье. Я нисколько не успел по нему соскучиться, хоть что-то внутри и приветствовало возвращение. Мой особый дар принадлежал Заарнею.

Оно возникло из воздуха, из тонких прожилок и искажений, возвышаясь над нами переломанной бьющей по восприятию нечеловеческой конструкцией. Оно было стремительно; оно коснулось попавшегося под ноги боевого мага, и я ощутил...

Как его кожа истончается, а мясо превращается в розовую пену, кости дробятся на бесконечных скалистых гранях, разум поглощает сам себя и создает сам себя в замкнутом круге, и человек сворачивается вовнутрь, в свой внутренний мир, где кости скал омывает алое море под натянутой кожей неба, а его искра вспыхивает новым солнцем. Чтобы угаснуть.

Этот мир прожил недолго. Так жаль.

Боевик исчез. Мгновенно оказавшийся рядом Эршенгаль схватил меня за руку, окружая защитной печатью. Мир сотряс взрыв от направленных заклятий, и меня сшибли с ног.

Должно быть, меня вырубило на несколько мгновений. Перед глазами плавали черно-красные пятна, в спину врезались камни, дышать было тяжело. Нас придавило, да и Эршенгаль был далеко не легким. Я чувствовал, что он жив, и был рад, когда он пошевелился, а потом медленно поднялся.

— Спасибо, — я сел на земле, потирая рассеченную камнями щеку. Теперь на унылой плоской равнине образовалась глубокая воронка с осыпающимися краями. Шагов десять в поперечнике. Повезло, что нас засыпало не сильно.

— Вы в порядке? — Эршенгаль дождался кивка и повернул голову, разглядывая разорванную на плече форму, и, слегка прихрамывая, направился к машине. Я заметил на его коже переплетенные красные следы — как от ожога медузы.

На дне воронки лежало, впечатанное в землю... я затруднялся это описать: синие трещины, раздавленный клубок молний. Оно быстро испарялось. Шеннейр, Матиас и боевики стояли над ним и оживленно переговаривались; в голове звенело, и я их не слышал, но эмоции мешали. Это всего лишь нападение, здесь нечего чувствовать.

Матиас махнул мне рукой и что-то крикнул, Шеннейр отвлекаться не стал. Эршенгалю было поручено меня охранять, и Шеннейр не сомневался, что он сделает это хорошо.

Машины кратер не задел, и непотревоженные заарны-проводники копошились рядом. Я присмотрелся к тому, что они делают, и внезапно поймал отголоски жуткой, выворачивающей тело боли. Миль сидел на земле вдалеке от опасной зоны, скорчившись и прижимая руку к груди; я поспешил к нему, представляя осколочные раны и повреждения внутренних органов (и никто не узнает, где похоронен самый талантливый маг страны!), и рана правда была. Миль сжимал запястье, а его ладонь насквозь пробил осколок камня.

На меня он посмотрел чуть ли не со звериной яростью и вцепился в осколок, вытаскивая его из ладони. Но это было последнее усилие, на которое его хватило: Миль дышал глубоко и часто, и был на грани обморока. Как и многие заклинатели, что живут в высоких башнях и редко спускаются в реальный мир, он боялся боли. Или, что еще ближе к истине, болезненными для него были повреждения пальцев. Кровь, скопившаяся на его ладони, была темно-вишневой.

— Ну что вы, Миль. Это уже не больно, — я взял его за руку, окутывая целительной печатью, убрал обрывки перчатки, залил обеззараживающим раствором и залепил пластырем. Потом поднял оброненную дыхательную маску.

Маску я взял с собой лично для Миля, потому что лучше позаботиться обо всем самому.

Миль открыл глаза, повернул руку, рассматривая аккуратно наложенную повязку — я даже сам залюбовался точностью, на себе так хорошо закрепить бинт обычно не получалось, — и криво усмехнулся:

— Кто учил вас первой помощи, Рейни? Почему он не смог заставить вас прийти на занятия?

Шеннейр подошел к нам и так же молча взял заклинателя за руку и стиснул раненую ладонь. Я наблюдал, как лицо Миля искажается от боли, и что он даже не пытается защититься, пока Шеннейр не отпустил его.

Темный магистр Шеннейр не терпел подобного проявления слабости. Поступок был жестоким и бессмысленным, зато принес ему несколько приятных мгновений. Больше Миль не произнес ни слова, перестав сбивать с остальных рабочий настрой.

Я думал о том, что будь у меня выбор, я бы не приближался к темной гильдии.

Четверо нормановских заарнов сгрудились в круг. Пятый лежал на земле, растерзанный, и товарищи гадали на его внутренностях длинными металлическими лапами и серебряными инструментами из движущихся сфер и стрелок. Почуяв мой немой вопрос, они одновременно подняли металлические конечности и указали направление.

Я не знал, почему мой светлый мир превратился в кровавый уродливый кошмар. Впрочем, я знал, когда.

"Война? — сказал темный магистр Шеннейр. — Пусть будет война". И вот я здесь.

— Это был призрак, — радостно поведал мне Матиас. Глаза заарна блестели — короткая схватка его взбодрила. — Это неинтегрированные остатки поглощенных миров. Ошибки. Лишняя информация. Они бродят по поверхности... они помнят, чем когда-то были, и пытаются восстановить себя. Но это бесполезно.

Существо с тонкими многосуставчатыми ногами скользило по кромке горизонта. Издалека оно казалось не больше паука, но расстояние между нами было огромным, и оно было огромным тоже.

Мир красных скал, песка и фиолетового неба был необыкновенно тих. В нем не хватало звуков: даже машины двигались бесшумно, а наши голоса были здесь чужеродны. Теперь долину пятнали обелиски разных размеров. Их длинные тени, игнорируя положение солнца, перекрещивались и тянулись за нами. Матиас кинул им шарик — один из тех мягких шариков, которые обычно подбрасывал и ловил для тренировки реакции — и когда тени вновь сдвинулись, шарика на земле уже не оказалось.

— Охотятся, — веско пояснил заарн.

Судя по тому, как часто здесь кто-то ездил, обелиски умели ждать долго. Машины старательно объезжали камни и тени.

Шеннейр сжимал и разжимал кулак, наблюдая, как над ним выстраиваются диагностические заклинания. Еще недавно темный магистр в одиночку противостоял бронированному боевому кораблю, а теперь уничтожение призрака потребовало объединенных усилий. Темные печати выглядели блекло и несерьезно, и я уже успел проверить, когда лечил Миля, что светлая магия тоже стала слабее. Скорее всего, мы тратили на заклинания собственные жизненные силы, но я не слишком беспокоился об этом. Истинный маг остается оружием при любых условиях, а о жизни беспокоиться не стоит.

К кромке обрыва мы вылетели на полном ходу. Я не испытал страха: создавалось впечатление, что мир исказился и провалился прямо перед нами.

Долину, лежащую глубоко на дне, заволакивала красноватая пыль. Отвесные стены резко обрывались вниз, испещренные черными трещинами. Они шли вправо и влево, пока хватало взгляда, и какой бы ни была катастрофа, расколовшая землю, здесь еще гуляло ее эхо.

Четверка заарнов подошла к самому краю, а потом один из них нырнул вниз головой, легко карабкаясь по вертикальной поверхности, а потом скрылся в одной из трещин.

— Здесь на сердце были разломы и раны, и оно не билось так ровно, — голос Матиаса звучал почти одухотворенно. — Искажено, искалечено накопленными ошибками. Не сумело развернуться полностью. Никто не любит это место. Здесь скрывался Лорд Норман.

Из этих пещер и трещин колонию Нормана действительно было сложно выкурить. Посланники Нормана последовали за собратом, и Матиас присоединился к ним.

На кромке провала тоже стояли обелиски. Чем дальше от врат, тем сильнее цвета уходили в другой спектр — фиолетовое небо в черноту. Я сел на краю пропасти и уставился вниз. Если спрыгнуть отсюда, то в полете можно несколько раз передумать и даже успеть смириться с неизбежным. В пыли проступали непонятные конструкции. Могильник, про который упоминал Матиас? Это место было древним, таким древним, что устало от самого себя.

Шеннейр встал рядом, неосторожно дыша полной грудью. Теперь, когда его темная аура заметно притихла, эмоции ощущались более явно. Шеннейру нравилось все, что происходило.

Я изучал его эмоции как занятную головоломку. Пытался я, раз за разом его понять? Смешно. Это бессмысленно. Может быть, именно так темная гильдия свела с ума светлых. Мы, эмпаты, пытались понять, и не смогли. А некоторые поняли.

— Вы несколько лет жили на Островах? — я попытался отвлечься от горькой мысли. Тогда, двенадцать лет назад, если бы мои способности развивали не для войны, а для открытия врат — променял бы темный магистр войну на изучение чужого мира?

Ха, да конечно же нет.

— Жил, — кратко ответил он.

— Вы были в изгнании, в изоляционном лагере?

— Был.

— И как оно? Понравилось? — я обнаружил, что ловлю в его эмоциях хотя бы тень перенесенных испытаний. Тень страха. Тень боли. Хоть что-то, что позволило бы считать Шеннейра человеком.

...Мои родные Острова. Темные устроили там полигоны для грязного оружия и лагеря смертников. Все самое прекрасное, все самое хорошее — темные придут и испортят.

— Абсолютно нет, — изумился он. — Полный бардак. Расходники закончились, оборудование устарело на полвека, меры безопасности нулевые. Идеальный испытательный полигон и такая... дыра. Пришлось устраивать там все по-человечески. Половину разогнал, половину сжег нахрен, бесполезный мусор.

— Тех, кто охранял, или тех, кого охраняли?

Темный магистр ответил знакомой снисходительной усмешкой. Он не делал различий между разными сортами неудачников.

Я знал, что в гильдиях считалось правильным, когда темный и светлый магистры приходили к власти одновременно. И это случалось часто. Недопустимость перевеса силы. Дело не в количестве прожитых лет; между нами — бездна полученного опыта. Те ошибки, которые я только готов совершить, Шеннейр уже сделал раз по десять. Половина из них, правда, его ничему не научила.

— Тот амулет, который вы отдавали мне на время переговоров. Почему вы не можете сделать второй? — я не видел смысла в этом вопросе: если Шеннейр что-то не делал, значит, так было нужно, но любая информация имеет ценность.

— Я могу его сделать. Но мне нечем его оплатить, — через эмоции Шеннейра вновь струилось веселье, которое не могла обмануть показная досада в его голосе: — Потому что вы, светлый магистр, недовольны, когда я уничтожаю города. Я вынужден прислушаться.

Я даже не стал выражать сомнение. Шеннейр не слушал никого, но если он считает должным так шутить — пусть.

Так значит, темный Исток согласился не трогать меня в обмен на человеческие жертвы. Неудивительно, что высшие так отреагировали на амулет — и что не распространялись, как он работает. Моя жизнь была оплачена.

О, да, плата была велика.

Миль мерил шагами пустыню: он молчал уже полчаса и постепенно зверел. Я вполне ясно слышал его шепот ("твари. Безрукие твари") когда он швырнул за край обрыва очередной клубок, и тот развернулся сетью, сливаясь с сетью трещин. Землю тряхнуло, обелиски разом изменили наклон, как переключатели, переведенные в другое положение. Что-то под землей сработало.

Заарны возвратились все вместе. Я встал и отвернулся от пролома:

— Если мы перекроем источники энергии, Заарней умрет.

Губить целый мир — невероятно жестокое деяние. Эмоции Шеннейра звучали восторженным хором. Я еще не встречал человека, которому бы настолько нравилось жить.

— Уничтожать миры — лучшее занятие для темного магистра. Что делаете здесь вы... — он как будто задумался, а потом весело посоветовал: — Светлые магистры должны помогать людям. Считайте, что вы мне помогаете.

Тем временем сопровождающие нас заарны окончательно окружили Миля, поддавшись притяжению то ли блестящего ума, то ли запаха крови из раны на ладони. Главная особь, что заметно возвышалась над человеком, водила когтями у его лба:

— ...столь быстрый сигнал нейронов. Позволь нам увидеть...

Я вклинился между ними, и Миль гордо и быстро отошел подальше. Признание иномирцев ничуть его не тронуло. Возможно, им следовало зарифмовать похвалу.

Темные отомкнули кузов второй машины, и на летающую платформу, неуклюже перевалившись через бортик, плюхнулась гора шевелящейся плоти, прикрытая слоями ткани, которая едва передвигала себя, цепляясь когтями на брюхе. Волны психической энергии защекотали сознание.

— Плоть Лорда, — с восторгом прошептал Матиас. Голодный блеск в глазах он не скрывал.

Платформа опустилась почти до земли, и четверка заарнов подхватила ее, удерживая на весу, и потащила за собой. Они уже сняли тюрбаны, под которыми оказались длинные и плоские костяные выросты. На кости виднелись нарисованные красной краской символы — то ли знаки отличия, то ли украшения. У того заарна, который умел говорить, была нарисована красная акула, и я решил именовать его формой Нормана.

Красная акула была на всем оборудовании, присланном Норманом, и даже на контейнерах. Норман обладал весьма странным пониманием иронии.

На закрепленные для спуска веревки Миль не пожелал даже взглянуть, после чего один из заарнов подхватил его на руки и стащил вниз отдельным заходом. Возможно, это Миля тоже не устроило, а возможно, в этом и состоял план.

— Не смотрите вниз, — сказал мне Эршенгаль. Я был рад, что меня страхует он, а не Шеннейр. Шеннейр не дал бы посмотреть в пропасть спокойно.

Шеннейр рассматривал обвязку безо всякого энтузиазма.

— Есть опыт? Коралловые скалы? — я припомнил островные горные гряды среди джунглей и уверился, что пройти мимо них темный магистр не мог. — Маро Раэту?

— Нет.

Я не успел удивиться тому, что нашлась вещь, которую темный магистр не умеет, когда Шеннейр добавил, что лазил там без страховки.

Со спуском платформы и груза пришлось повозиться.

Каждый шаг во тьму разлома напоминал погружение в озеро. Плотнее, чем воздух, холоднее, чем воздух, она утягивала за собой, и мне пришлось вспоминать заново, как дышать, оказавшись внутри.

Фонари практически не давали света. Эршенгаль снова двигался рядом, одновременно прикрывая меня и контролируя каждого из своих подручных. Под ногами был камень, и мертвый камень сжимал нас со всех сторон.

— Так значит, мы угадали. Лорд Ирвин отправил неработающий инкубатор на нейтральную территорию.

Форма Нормана не сочла нужным подтверждать очевидное.

— Лордам больно уничтожать часть своего внешнего тела, — Матиас крутился вокруг, прикасаясь к стенам, оказываясь то слева, то справа, и становилось заметно, насколько он быстрее и пластичнее людей. Он говорил быстро, но ничуть не запинался. — Но Лордов пугает, когда часть внешнего тела ведет себя неподконтрольно. Второй думал, что я неудачен. Но я очень, очень удачен!

Он замер прямо передо мной; я кивнул. Тащащие контейнер темные неудачно задели стену, и Матиас мгновенно обернулся:

— Будьте почтительны! Здесь было создано нечто великое!

Хорошо, что Милю приходилось молчать.

Стена с глубокими нишами напрыгнула на нас внезапно; четверка заарнов остановилась перед ней и опустила платформу. Гора плоти перекатилась на пол и, едва волоча себя, заползла в одну из ниш. Послышался щелчок, и створки ниши захлопнулись.

Как захлопывает створки гигантский моллюск, которого коснулся неосторожный ныряльщик за жемчугом. Я мысленно потянулся к существу, ощущая пробившие тело тупые шипы и, то, как следом за шипами к нему потянулись сотни пальцев и впились в плоть, разрывая на куски. Брызнула кровь, потекла по желобам, мгновенно впитываясь. Матиас успел сунуть в нее руку и с наслаждением облизал.

Внутри стен слышалось то ли чавканье, то ли рокот, словно тысячи ртов перемалывали зубами приношение. Питаясь. Насыщаясь. От жертвы почти ничего не осталось: с нее содрали всю плоть, обнажая металлическую треногу, которую венчал железный блин в лучистом ореоле. Зубы заскребли по основе, сжимаясь, и внутреннее пространство вдруг осветилось.

— Мы напитали инкубатор собой и берем его под контроль, — равнодушно сказала форма Нормана и прошла дальше.

Теперь от каждого шага по полу разбегались невидимые волны, эхом отдаваясь во внутренних структурах живого механизма. Мы вышли в круглый зал-колодец, чей потолок терялся во тьме; из множества черных полукруглых проходов доносилась на грани слуха то ли музыка, то ли дыхание. За гладкой поверхностью стен кишела жизнь — отталкивающая, чуждая, постоянно меняющая формы.

Посередине круглого зала был водоем со светящейся изнутри голубоватой водой. Нет, вряд ли вода, скорее одна из внутренних жидкостей инкубатора.

— Икринки выращиваются... вылупляются... здесь, — Матиас встал на краю, заглядывая вниз, в спиральные завитки дна. — Потом мальков размещают в отдельных емкостях, чтобы они не съели друг друга. Большие ванны, чтобы мальки могли плавать, расти, быть здоровыми.

И умолк со сложным выражением лица. Может быть, вспоминал, как на заре своего туманного раннего детства кусал сородичей за плавники, борясь за место в жизни.

— Заарны не слишком похожи на водяных существ. То есть... вы живете в пустыне.

— Перерождения, — неизвестно, зачем Норман так экспериментировал над голосом своей формы, но лучше бы он этого не делал. Таким голосом могла бы говорить тьма, приманивая к себе жертв. — Много перерождений, чтобы получить нужный результат. Мальки помещаются в капсулы, и над ними работают.

— Это так больно, — всхлипнул Матиас. — Так больно.

— Взросление необходимо, — форма Нормана протянула длинные пальцы, с усилием разглаживая треугольники на его лбу, и Матиас сонно моргнул, мгновенно успокаиваясь. Я смотрел на это со смесью шока и восторга: у служителей инкубаторов должен быть способ, чтобы успокаивать молодняк, но видеть это вживую все равно было необычно.

Третий нормановский заарн подошел ближе; казалось, что с каждым шагом он становится все выше, и костяной гребень скоро будет царапать потолок. Мы расступились, освобождая ему место, и существо начало поворачиваться вокруг своей оси, высвобождаясь из многослойных одежд как из кокона. Его тело, серое и блестящее, хрустело и подергивалось, словно заарн перекраивал себя на ходу. А потом, оставив пустую оболочку, в воду скользнула сверкающая ртутная лента, раскрывая веер светящихся щупалец.

Темные притащили первый контейнер. Я отомкнул печать высшего доступа и с волнением снял крышку; потом надел перчатки и вытащил наружу драгоценный груз.

Икринки были довольно большими, в две человеческих ладони. Через полупрозрачную упругую поверхность уже виднелся зародыш: я различал голову, глаза, кровеносные сосуды и нечто, похожее на плавник. Маленькое смертоносное существо в каждой. Я опустил икринку в воду, и служитель подхватил ее, закрепляя в витке спирали. Миль закрыл лицо руками, и я расслышал, что он шепчет "приехали в Заарней, чтобы разводить рыбу".

Почему нет? Мы, магистры, можем себе позволить.

— Слушайте, Кэрэа, а что из них вырастет? — Шеннейр держал одну икринку и с любопытством тыкал в нее пальцем, пытаясь разбудить существо, спящее внутри. Судя по эмоциям, боевики желали последовать примеру своего магистра, но мешало понимание, что они делают важную работу — немного, и пристальное наблюдение Эршенгаля — гораздо сильнее.

Существо внутри оболочки все же очнулось и суматошно задергалось, стараясь оказаться от Шеннейра как можно дальше. Мне показалось, что в его рту уже видны маленькие треугольные зубы.

— Нечто сильное, умное и красивое. И полезное, — я отнял икринку, усыпляя существо обратно, а потом пошел спасать остальных. Один из контейнеров уже чуть не уронили на пол, потому что кто-то разглядел у крошечных заарнов внешние жабры и позвал товарищей, чтобы поделиться впечатлениями. Темные изо всех сил старались, чтобы икринки сразу познавали всю жестокость этого мира.

Что получится, я и сам толком не знал. Заарны — это когти, зубы и немного мозгов, и только в этом можно быть уверенным точно, но мы постарались дать им большее.

Всего икринок было около полусотни: больше нормановский инкубатор не тянул, и если бы мы не забрали их, они бы погибли. Инкубатор работал на малых оборотах и не мог вырастить всех.

И вот таким простым способом мы не только затормозили рост колонии Лорда Нормана, использовав ее ресурсы на другие цели, но и определили возможную скорость ее увеличения. Я не играл против Нормана намеренно, но мне нравилось, когда одним способом решаются несколько задач.

— Эй, Рейни, то есть эта мерзость — нормановские детеныши? — внезапно осенило Миля. От ужаса он даже позабыл про собственное наказание. — Нет, я не хочу это знать. Так действительно так?

— Замечательно, правда?

— Лорд есть материя, порождающая жизнь, и упорядочивающий материю разум, который несет в себе идею жизни, сам ты мерзость, — мгновенно вступился Матиас. — Но ты просто глупая недоразвитая особь, которую никогда не допустят к таинствам высшей касты, ты не можешь знать о подобных вещах.

— Прекрасно. Я хочу препарировать эту штуку.

— Я не даю дозволения, — прохладно сказал Шеннейр, не оборачиваясь, и Миль стремительно отступил, сливаясь с тенями. Под тихое "пожалуйста, магистр" Эршенгаль отобрал у своего начальства очередную икринку, и дело пошло куда быстрее.

Спираль почти заполнилась. Я не мог избавиться от мыслей, все ли зародыши живы; нет ли больных или ослабленных, приживутся ли они в чужом инкубаторе, правильно ли проведено смешивание генов, хорошо ли ляжет психоматрица ускоренного развития — те мысли, что мучают любого человека, у которого всего одна попытка на выращивание биологического оружия.

Теперь я понимал, почему Единая гильдия создавала пауков и акул, а не бездушные механизмы. Так интереснее.

Я взял последнюю икринку, задержав ее в ладонях. Я не увижу, как вырастут эти существа, но я могу дать им, что в моих силах. Защищенность. Счастье. Любовь, и много другого ненужного. Заарны становятся умнее и жизнеспособнее, когда контактируют со светлой магией. Светлая магия позволит им не нападать друг на друга, а действовать сообща. Я опустил зажегшуюся искру в воду, наблюдая, как икринки вспыхивают по спирали, и светлая магия расходится волной. Это было легко.

— Мы сейчас создаем новый народ, вы понимаете это? — Шеннейр словно сам светился изнутри, и я молча кивнул. — Надеюсь, они будут кошмаром этого мира.

Колодец заполнился светом полностью, и маленькие заарны одновременно открыли ярко-фиолетовые глаза.

Надеюсь? Да я уверен в этом. Какой у них выбор, после нас-то.

...Проем в скале закрылся следом за нами, замуровывая оборудование и эмиссаров Нормана внутри. Поглощенного тела Лорда инкубатору хватит надолго, а дальше они справятся. Служители инкубатора умны и принадлежат к высшей касте. То, что я просил, отдали мне перед расставанием, и я вернулся, сжимая в руке два флакона из скользкого холодного стекла.

Сейчас мы должны как можно быстрее и дальше убраться отсюда, чтобы отвести внимание Лордов от убежища.

Времени прошло достаточно, и я принял вторую дозу йодных таблеток, запив глотком воды. Воду следовало экономить. Флаконы оказались тяжелее, чем я думал, полностью одинаковые, кроме меток на крышке. Я поменял их местами, снова, и снова, бездумно следя за солнечными бликами; Матиас стоял в отдалении, и что-то объяснял Шеннейру, полный энергии и жизни. Вся его жизнь от нашей встречи была предрешена, и его предназначение было великим.

Я обратился к эмпатии, подзывая Матиаса через нашу связь, и протянул ему один флакон.

Матиас взял подарок не сразу, и задержал в руках. Он смотрел на меня вопросительно — почти жалобно, и мне хотелось отвернуться. Разумеется, я этого не сделал.

— Выпей это. Ты же хочешь убить Лорда. Это твой шанс, — за толстым стеклом вился серый дым. Миль смотрел на нас с нескрываемым злорадством; я видел, что руки заарна подрагивают, и насмешливо подтолкнул: — Неужели ты думаешь, Матиас, что я причиню тебе вред?

Несчастная фишка. Мне показалось, что сейчас он отшвырнет стеклянный сосуд прочь; это было бы лучшим исходом. Но Матиас механическими движениями открыл флакон и опустошил одним глотком.

О, Свет. Так трогательно. Слепое подчинение, которое всегда меня пугало. Но кому он был бы нужен, если бы не подчинялся. Я забрался в машину и завернулся в накидку, закрыв глаза. Тени не пришли, пусть я их ждал.

...Мне снились рыбки, играющие над коралловым рифом.

Мне снились пауки, мягкие, пушистые пауки, которые окружали меня со всех сторон, в которых можно было зарыться как в шевелящийся ковер.

— ...Вы отвратительный человек, Кэрэа Рейни, и отвратительный светлый маг. У меня от вашей повязки будет заражение крови!

— Мне все равно, Миль. Вы не паук.

Темный оскорбленно умолк, а я продолжил спать.

Когда я открыл глаза, то над желтой равниной поднималась огромная башня. Она была разрушена; сохранились лишь несколько этажей, но даже по ним можно было понять, насколько башня была огромна. Сложенная из темного камня, оплывшая, искаженная, с частыми арочными проемами, в которых таилась бархатная тьма.

— Это внешний панцирь Тогтогшох, — с придыханием сказал Матиас. — Основное тело под землей.

В глубоких проемах дрожало нечто розоватое и маслянисто поблескивающее. Как мягкое тело рифового червя под панцирем. Поверхность под ногами подрагивала, отдавая идущим изнутри глухим рокотом и лязгом. Тог-тог-тог...

Небо над башней переливалось — через тусклую дымку чужого мира проступал родной синий небосвод, а потом краски смешивались и втягивались в башню.

— Пожирает реальность?

— Они переваривают, — Матиас заискивающе глянул на меня, как никогда стараясь притвориться самоуверенным. — И живых существ. И страдания. Разные... вещи. Кусочки захваченных миров. Нас.

По равнине двигался призрак — серое существо с непропорционально длинными хрупкими лапами, возносящими его высоко над землей. Темные зажгли боевые печати, но существо словно не интересовалось нами, обходя башню Тогтогшох. Опасаясь — но энергия поглощаемого мира притягивала его все сильнее. Вот он приблизился к башне, легко переступив длинными ногами через нее...

Шеннейр наблюдал за башней с деловитым любопытством, оценивая, что она может и как поставить ее силу себе на пользу. Ноги призрака подломились, и невидимая сила искорежила, скрутила его в клубок и поглотила. Матиас издал длинный удовлетворенный свист и спрыгнул на землю.

Там, где он ступал, пыль завивалась вихрями. Иномирец обернулся вокруг своей оси, поднял руки и два раза хлопнул над головой:

— Улл-Риш. Улл-Риш, улл-риш... Надо привлечь внимание, люди.

Теперь я заметил далеко на горизонте вторую башню, похожую на дырчатый купол. К однообразному рокоту добавилось новое, мелодичное звучание.

Улл-риш.

Шеннейр оценивающе глянул на своих магов, с сожалением задержался на Миле. Ничуть не сомневаюсь, что Шеннейр не остановился бы перед необходимостью принести в жертву одного из своих, и темные подчинились бы. Жизни темных принадлежат магистру (те, кто в этом сомневался, умирали первыми). Но магов осталось слишком мало, а толковых магов — еще меньше, и Шеннейр знал, когда не следует испытывать верность.

Впрочем, перед тем, как располосовать руку себе, он тоже не колебался. Капли крови брызнули на землю, повторяя зависшие в воздухе линии, развернутая темная печать засияла, напитываясь. Я внезапно вспомнил, что темные, которые злоупотребляли магией крови, были вынуждены постоянно глотать таблетки от заразы — заполучить на месте ран гниющие язвы с отравленной кровью проще простого. Надо найти это лекарство.

Земля шевельнулась и пошла буграми; словно мы стояли на спине гигантского чудовища, которому вздумалось поменять положение. Равномерный грохот Тогтогшох зачастил и зазвучал громче, но со стороны Улриш уже поднималась пыльная взвесь, облачной бурей устремляясь за жалкой подачкой.

Как же они оголодали, бедные.

Психические поля двух инкубаторов столкнулись по ровной границе. Небо и землю соединили синие молнии; столп света ударил совсем рядом, оставив окошко из расплавленного песка, и воздух начал потрескивать от статического электричества, окружая машины огнями. Намек, что пора убираться, был вполне ясен.

Матиас издал высокое уханье, едва ли напоминающее смех, и запрыгнул в кабину:

— Они сцепились! Этот день длится слишком долго, и корни Тогтогшох и Улриш начали перекрывать друг друга. Лорды будут долго их разнимать. Нэа так нужен перезапуск, так нужен.

Печально осознавать, что человечество выживает не благодаря силе и сплоченности, а исключительно потому, что враг организован еще хуже.

Инкубаторы прорыва должны были располагаться недалеко от врат, и мы увидели их, когда в сопровождении хвоста из шаровых молний вылетели из зоны поражения на покрытую разводами изморози равнину. Врата были прямо перед нами, а между нами и вратами был Четвертый Лорд.

Я слышал его — потрескивание и слабый свист, и чувствовал запах смолы, железа и дыма. Размытое пятно, пылевое облако, грязное стекло, опущенное между нами и вратами; стекло, в котором, если напрячь зрение, различалось переплетение прозрачных трубок. Не человеческое, не животное, а нечто растительное. Клубок волос, огромный проросший клубень со множеством черных глазков, которые открывались и закрывались, вытягивая тепло из внешнего мира.

Еще один вопль боли расколол мир, покрыв его трещинами. Я сполз по сиденью, глубоко дыша. Психическое воздействие Лорда было поражающим. Размером Четвертый был с небольшой остров, и видели мы только надводную часть.

— С нами воюет картошка. Как теперь жить? — опустошенно произнес Миль.

— Я не знаю, — внезапно поддержал его Матиас, — что это, но ты чувствуешь, насколько древним непознаваемым злом пропитано это наименование, человек?

Врата искажали реальность, соединяя миры. Иногда мне казалось, что я вижу кипящую за ними битву — разбросанные у подножия Лорда тела, вспышки заклятий со знакомым эмпатическим эхом. В своем постоянно меняющемся рисунке атак северные действовали точно так же, как с Вихрем: изобретательно, упорно, безрезультатно.

— Какой пропадает материал, — Шеннейр тоже внимательно следил за сражением. — И почему у нас до сих пор не придумали толковых подчиняющих заклятий. Сплошная досада, Кэрэа Рейни.

Лоэрин придумал, но я никому не расскажу об этом.

Наблюдать за гибелью вражеской армии в некотором роде было приятно. Когда в свое время Ньен выслала к берегам Аринди армаду кораблей, светлые перенаправили на нее тайфун. Традиции наша основа, я следую традициям.

Я даже видел магов Джезгелен в ритуальном круге. Те, кто в центре, темные, готовили атакующее проклятие, те, кто стоял по краям, прикрывали их щитами, но разъяренный Лорд готовился размазать и тех и других. И люди видели нас — изумление на их лицах вполне соответствовало прохлаждающейся по ту сторону врат человеческой технике. Я распахнул дверь и высунулся наружу, приветственно взмахивая рукой, запустил в Лорда светлое заклинание. Уже не такое слабое, как раньше.

Выпущенный из-под контроля рунный круг исчез, и вся тяжесть внимания иномирной твари обрушилась на меня. На эмпатический оклик Лорд не ответил.

Все его старания бессмысленны, и я знал это. Он умрет, сгниет и рассыплется в пропасти красным песком. Его мир угаснет, и наш тоже, но пока — мы проживаем этот миг, и это забавно... или нет. Не имеет значения.

Три темных заклятия и одно светлое развернулись надо мной, закрывая от удара. Я не стал отвлекаться на это. Я бы хотел увидеть гибель мира, все остальное — пустота и скука.

Эршенгаль без капли эмоций перегнулся через кресло, придерживая меня за плечо, а потом захлопнул дверь.

Миль даже не стал ждать, когда машины отъедут от Лорда на безопасное расстояние. Кажется, такое коварство по перемене планов поразило его до глубины души.

— Мы же натравливаем Лордов на Северную коалицию, Рейни! Запишите, если забыли!

А давайте кричать об этом еще громче.

— ...вы же человек, сопротивляйтесь своим светлым инстинктам!

— Добрые дела окупятся, — мудро ответил я и покинул машину прежде, чем она рассыпалась на куски от остаточной ударной волны.

Практически по всем вариантам технику приходилось бросать. Пробиться к вратам через Лорда мы все равно не могли. Смотреть на поверхности было уже нечего, а чтобы добраться до колонии, требовалось уйти под землю. Жалко, но, в конце концов, новую мы отберем у северян.

Нет. Светлому магистру не подобает такой взгляд на вещи. Северяне подарят нам новые машины. Вот теперь правильно.

Матиас посмотрел на уже проявившиеся серые линии на ладонях, жалобно оглянулся на меня и опустил голову.

Темные разобрали необходимые вещи, устроив вместе с приемом таблеток короткий перекус. Миль прошел мимо неровного строя, тыкая каждого пальцем в лоб, и притормозил только передо мной. Нервничал он не больше, чем обычно, и я одобрительно подумал, что для лабораторного работника, попавшего в боевую операцию, Миль держится с удивительным хладнокровием. Высшими темными случайные люди не становились.

От улыбки, призванной поддержать боевой настрой и убедить в надежности предприятия, Миль едва не выронил очередной клубок и принялся судорожно поправлять нити. Хорошие заклинатели умели править активированные печати, но Миль менял линии и узловые точки вслепую в свернутой схеме.

— Как вы собираетесь проникнуть внутрь? — его вопрос даже звучал нормально. Без вызова. Пусть он сказал "вы" а не "мы", Миль еще успеет проникнуться командным духом.

— Все предусмотрено, — я обратился к искусственной сети, что связывала отряд, и осторожно потянул ее за собой. В прошлый раз устроить погром в колонии Ирвина получилось на чистой наглости, и Лорд был бы весьма глупым Лордом, чтобы не учесть ошибок. Я был светлым магистром и совершенно не хотел пугать Миля. Почему-то мне казалось, что его забеспокоит вариант "попасть в плен".

И даже когда обычный хаос перехода сменился темнотой, я не волновался. Даже если мы проиграем, даже если враги отпразднуют триумф — в скрытом убежище, во мраке штолен и коридоров, работает инкубатор, который когда-то производил гельдов. Люди слишком слабы, чтобы обезглавить вражеский мир, лишив его правителей. Но мы можем сделать так, чтобы правителей стало слишком много. Дела Заарнея пошли наперекосяк после появления одного неучтенного Лорда Нормана; полсотни маленьких светлых Лордов разорвут Заарней на части.

Глава 8. Лучший из миров

— Скажите мне, Второй Лорд, а почему вы никогда не пытались заставить человечество вам поклоняться? Уничтожить мир можно разово. На поклонении — паразитировать тысячелетиями. Для начала нужно создать миф. О себе. И о том, что все пожранные вами люди отправляются в новый мир без горечи и забот. Такие вещи, кхм, сложно проверить. Так почему?

Песок здесь был смешан с крупными крупинками соли, а ветер свистел в выточенных в скалах отверстиях. С площадки, на которой я стоял, открывался отличный вид на всю округу, и я уверенно мог сказать, что в Заарнее стало веселее.

С одной стороны намертво сцепились Тогтогшох и Улриш, с другой вползал в межпространственные врата Четвертый Лорд. Внешняя форма Ирвин старался не морщиться и не обращать на них внимания. За время, прошедшее с нашей последней встречи, у него полностью отшибло желание шутить и общаться.

Ты исполняешь миссию мировой важности, и делаешь все из рук вон плохо. Я чувствовал со Вторым Лордом Ирвином некоторое внутреннее родство.

Насильственный обрыв перемещения всегда давал по мозгам. Я только успел ощутить, как искры спутников отдалились и замерли на самой границе восприятия, а потом мир вновь встал на место. Небо — вверху, песок — внизу, а Лорд Ирвин передо мной. Вокруг колыхались ловчие — изящные лиловые создания с перистыми ветвями, чьи ворсинки простирались в междумирье.

Матиас бросился на Лорда как только выпал в реальность. Ирвин не попытался защититься, увернуться, и даже не пошатнулся от удара. Только с недоумением опустил взгляд на глубокую рваную рану и на упавшего к его ногам противника.

— Это так... неправильно.

Матиас боролся с приказом, копошась на земле как раздавленное насекомое, но воля создателя оказалась много сильней.

— Это неправильно, — с укором повторил Лорд. — Ты — часть меня. Я поглощу тебя обратно.

Огромная сгорбленная тварь подцепила Матиаса крюком, протащив по земле, и кинула внутрь костяного шара. Так они и скрылись в пещере, вдвоем.

Кровь Ирвина не была красной. Она пахла солью и йодом, и там, где она лилась на иссушенную землю, из-под земли били чистые ключи. Мне представилось, что равнина, на которой мы стояли, когда-то была дном мелкого моря: с прозрачной водой над песчаным дном и волнами, накатывающими на низкий берег.

Лорд недовольно провел ладонью по ране, останавливая кровотечение. Я с трудом оторвал взгляд от воды, которую стремительно впитывал песок, и счастливо объявил:

— Я обещал, что мы встретимся, Лорд Ирвин! Спасибо, что достроили для меня врата. Но куда вы дели моих служителей? Неужели они не понравились вам в прошлый раз?

Я знал, что Шеннейр и остальные еще живы. Вряд ли им приходилось легко; хотя темным и не должно быть легко. Но Лорды меряли все по себе, а потому в их представлении значение имел только центр сети — а наша психическая сеть была заметна. Пока разумным считают только меня, а спутников — бесплатным приложением, темные в относительной безопасности.

— Мы... связаны в некотором роде, — я постучал по виску, и расстроенно вздохнул: — Бедняжки никуда без меня, но такие бесполезные. Все всегда приходится делать самому.

Кажется, Лорд Ирвин был со мной полностью солидарен.

Тварь, что держала меня, стояла почти вплотную. Я чувствовал шипы, что впивались в спину и затылок, и старался не оборачиваться и не делать резких движений. Сбоку к Лорду подползло существо, словно составленное из человеческих тел; оно опиралось на руки и ноги, восковые и оплывшие, прилепленные кое-как, а венчали конструкцию человеческие головы со спиленной черепной коробкой.

У меня создалось дурное впечатление, что в качестве жертв подбирали людей, похожих на островитян. Насколько заарны вообще умели различать людей между собой.

Во вскрытых черепах булькала насыщенно-фиолетовая жижа, пронизанная тонкими белыми нитями. Лорд Ирвин достал длинную трубочку и сунул в ближайший череп. Выражение лиц у голов осталось полностью умиротворенным.

Сегодня внешняя форма Лорда выглядела иначе. Эта внешняя форма была похожа на меня. Насколько может быть похоже существо, которое слепило свою внешность по воспоминаниям от единственной встречи, имея очень слабое представление о человеческом строении. Я смотрел на свое искаженное отражение с интересом. Лорд Ирвин хотел понять, забраться под кожу, примерить маску своего врага. Лорд Ирвин был человечнее всех Лордов, даже Нормана. И потому попадал в чисто человеческие ловушки.

— Я могу убить тебя прямо сейчас, — сказал он, и я радостно улыбнулся.

— Убийство вашей внешней оболочки сильно вам повредит, Лорд? За моей спиной весь мир. Я — глашатай.

— И что ты делаешь здесь, форма?

Ментальное давление Ирвина напоминало железные тиски. Он вовсе не принимал меня за равного; единственной причиной, по которой Ирвин общался с такой ничтожной песчинкой, как я, было любопытство. Я устремил взор вдаль, обращаясь к мудрости светлых магистров: если нужно придать словам вес — скажи нечто непонятное, глубокомысленное и обращенное к истории.

— Это не так просто объяснить. Видите ли... появление Заарнея оказалось для человечества благом. Вы открыли врата в тот миг, когда наша цивилизация стояла на грани краха.

И нет, человечество не объединилось против общего врага. Получив новое смертоносное оружие, тогдашние темные перебили друг друга с такой скоростью, что остальные получили шанс выжить. Было весело, я уверен.

— Так что вы наши спасители.

Кажется, питательная жидкость пошла у Лорда не тем горлом.

— Вы угрожаете нас поглотить, — тем же леденящим тоном напомнил он, и я беззаботно кивнул:

— Конечно. Вы же появились здесь для нас! Почему нам не стать друзьями?

Крик боли вновь сотряс мир. Четвертый Лорд возвращался. Тяжело вползал во врата и простирался по равнине, наполняя воздух шорохом и зубодробительной мелкой дрожью. Он выглядел раненым; я чувствовал, что он ранен, и видел в его теле прорехи. Невежливо сравнивать правителя иного мира с полинялым ковром, но мне хотелось это сделать.

Воздух стал холодным и колким, и по камням поползли морозные разводы. Пространство в границах Четвертого становилось тусклым и черно-белым — он действительно высасывал последние крохи энергии из Заарнея. Мой план работал.

— ...ведь ваше вторжение идет так успешно.

Четвертый Лорд ранен, войска коалиции разбиты и рассеяны, наступление захлебнулось. Из моего обращения к прошлому Ирвин ничего не понял. Заарней веками использовали как оружие в наших внутренних разборках. И точно так же использовал его я.

Вокруг начало темнеть. Это было похоже на затмение, которое я когда-то видел на Островах — но все знают, что затмение происходит, когда Заарней открывает врата. Солнце оставалось в порядке, темнел сам воздух, будто все источники света теряли силу. Пыльные вихри поднялись над землей, скрыв ее сплошным шевелящимся ковром. Второй и Третий Лорды являли себя миру через ментальное присутствие. Четвертый потянулся к ним в поисках поддержки...

И Лорды подхватили его, поддержали его и разорвали напополам.

Водоворот энергии ослепил эмпатическое восприятие. Предсмертный крик прокатился над землей и погас, заботливо собранный до крошки. Лорды рвали своего собрата на части, пока не осталось ничего. Равнина. Врата с облезшей красной краской, которые стремительно заметало песком. И солнце, вновь зависшее над горизонтом.

Готов поклясться, Лорд Ирвин выглядел торжествующим.

Мда.

Неудача. Я почему-то решил, что Лордов всегда четыре, и это число неизменно. А они убрали слабое звено и усилили себя. Возможно, меня вытащили наверх именно затем, чтобы показать наивность моих предположений. Лорды не чужды тщеславия.

— Первый Лорд спит, — я чувствовал, как в голове запускается бесконечный перебор вариантов. Новые действия, новая тактика. Ненавижу менять планы на ходу. Импровизация ведет меня темными путями. — Почему не разорвать Первого Лорда? Он отнимает прорву энергии, которая нужна вам...

Ирвин закрыл глаза и вновь открыл, уставившись на меня тусклым, лишенным всякого выражения взглядом:

— Р'Нэа — это энергия во множестве форм. Форма неважна. И мы не заключаем союзов с едой.

Сигналы искр, что доносились до меня через нейросеть, начали отвлекать. С ними что-то происходило, и, скорее всего, Ирвин начал именно поглощение, рассчитывая получить от нас не только силу, но и новую информацию. Даже Шеннейру это не нравилось — но Шеннейр еще помнил время, когда был подключен к Вихрю.

Громче всех звучал Матиас. Я слышал его ярость — он не хотел сдаваться, не хотел растворяться в чужом сознании — и прорывающуюся сквозь нее горькую обиду. И мерное как накатывающие одна за одной волны наступление разума Второго Лорда. Наверное, Матиас все еще надеялся, что я передумаю и его спасу.

— Тебе дана высокая честь, форма. Ты предстанешь перед Лордом. Лорд вскроет твой разум, вычерпает твои мысли, выскребет их из черепной коробки, разберет твои нервные импульсы на мельчайшие частички. Лорд сохранит твои глаза, и они увидят, как будет сокрушен твой мир!

Я достал стеклянный флакон и кинул под ноги Ирвину. Тот не отреагировал никак. Я думал, что флакон найдут при обыске, но меня не обыскали. Нас совсем не считали опасными.

— Сделайте это.

Ну что же, я пытался, мой долг исполнен. Лорды были слишком старыми, слишком ограниченными в своем могуществе, и они не умели искать новые пути.

Ирвин все же поднял флакон и замер с вытянутой рукой. Серый туман колыхнулся, выплескиваясь наружу через снятую крышку. Тот образец серой гнили, которую лаборатория отобрала у Матиаса, а потом согласилась отдать мне. Воздух загустел, образуя непроницаемые барьеры — вокруг всех и отдельно вокруг внешней формы Лорда и тех, кому не повезло оказаться близко.

— Смерть внешней формы ничего не решает, — теперь голос Лорда казался низким и глухим. Серые линии стремительно расползались по его рукам. Я промолчал, предлагая догадаться самому. Давление на искры резко пропало — и метафорические руки, уже стиснутые на шее Матиаса, разжались, и теперь его не столько поглощали, сколько отталкивали, заключив в изолированную капсулу. До Лорда дошло, что ему принесли не сладкий подарок, а блюдо с ядом. — Мы умеем защищаться от шихиш. Мы вырежем зараженные участки, отсечем, очистим. Это бесполезно. Моя внешняя форма повинуется мне. Но ты — ты будешь умирать тяжело.

Что он знает о бесполезности.

Кристаллы соли прорастали сквозь внешнюю форму, делая речь невнятной. Попавшая под зачистку свита умирала быстрее — но она была слабее. От такого зрелища мне тоже казалось, что кожа и одежда покрываются соляной коркой. Я продолжал улыбаться и ждать, когда Лорд получит информацию, обработает ее и сделает единственный вывод:

— Вы... вы не заражены!

— Конечно, — я опустил взгляд на лежащий на земле флакон и, искренне забавляясь, сообщил: — Учебная тревога. Я не желаю вам зла, Второй Лорд. Я только хочу вам помочь.

От укола в шею по телу распространилось онемение. Внешняя форма истлевала на глазах от разрывающей ее силы Лорда.

— ...а потом мы соберем Сердце, и мы отправимся в путь по темным водам, и наш новый навигатор найдет нам новый свет маяка. А потом — мы применим твои идеи.

О. Мы увидим правду.

Я очнулся уже в костяной клетке. Сверху что-то лязгало; меня спускали вниз на железной цепи, а клетка раскачивалась и подергивалась. Я чувствовал выгнутые ребра костей и самовлюбленную завершенность металлических колец. Цепь была первой крупной железной вещью, которую я встретил в Заарнее помимо оружия. Что, несомненно, отражало мой высокий статус. Приятно.

Кровь на шее засохла и стягивала кожу.

Я встал, преодолевая полуобморочное состояние, взялся за костяные прутья, вытянул руку. Я слышал позвякивание цепи и собственное дыхание, и не видел ничего. Вокруг была лишь тьма и пустота.

Плавное скольжение вниз.

Светлый магистр в клетке, погружающийся во тьму. Это зрелище бы многих порадовало. Но такова моя жизнь.

Я все же организовал себе встречу с Лордом. Вряд ли на него получится повлиять как на Вихрь — у Вихря не было на саморазвитие тысячелетий. Лорды были просты. Скорее механизмы, чем существа. Развернуть свою структуру, создать колонию, поглотить мир, создать цисту, найти новый мир, разделиться и выйти наружу... Бесконечное бесцельное воспроизведение самих себя.

Клетка дернулась и остановилась. Теперь не было даже движения. Только я один.

Наживка на леске, чтобы выманить крупную рыбу. Светящийся огонек перед пастью удильщика. Я — светлый магистр. Кто вообще из темных тварей этого мира откажется сожрать светлого магистра.

Я снова лег на пол клетки, заставив ее легко закачаться, и прошептал:

— Свет везде.

Свет — как та сорная трава, которая разрывает асфальт и камень. Свет всегда побеждает. Просто люди... не всегда доживают.

Будь на моем месте Ишенга, он бы сломал клетку вмиг с помощью наручных часов и смекалки. Я ждал.

Глубоко внизу наметилось движение: всплески темноты, изменение плотности. Я чувствовал это через эмпатию; слышал нарастающий рокот, не звук чего-то, а совокупность накладывающихся звуковых волн.

Он поднимался. Это не было похоже на подъем воды или рост живого существа; он увеличивался по множеству линий симметрии, вздымался вверх структурированной массой, заполняя все пространство. Он был той же плотности, как вода или мягкое желе, ровно той температуры, при которой ее не чувствуешь. Захлестнул ноги; поднялся до горла, и я закрыл глаза и задержал дыхание. Но долго это продолжаться не могло.

* * *

...Окраинная станция была пустынна. Состав унесся дальше, а мы остались здесь, на платформе.

В сонном поселке тоже не было людей. Двухэтажные домики скрывались за зелеными оградами; под крышами веранд зрели виноградные гроздья, а плоды на фруктовых деревьях уже начали краснеть. Тропинка на холмы была закрыта веревкой, но мы отомкнули ее и прошли дальше.

Солнце садилось, и косые лучи падали между сосен. Сильно пахло смолой и хвоей, под ногами были неровные ступеньки, а иногда просто камни и корни, и когда мы выбрались на гребень, под деревьями уже растекались слабые сумерки и вечерняя прохлада.

Полынь лежала перед нами. Как большой черный паук в сумрачной долине, далеко раскинувший лапки. Высокие свечки башен, сгрудившиеся у их подножия кварталы обычных домов. Солнце уже опустилось за горизонт, и весь западный край неба был ослепительно-золотым; я еще ни разу не видел такой яркий закат. В городе зажигалось все больше огней — Полынь избегала дневного пекла и жила ночью. Это было красивое, но странное и тревожащее зрелище.

Кто-то коснулся моего плеча, призывая обернуться. Теперь мы смотрели по другую сторону гребня, на гряду диких холмов, тянущихся к востоку. Здесь небо уже затянула лиловая дымка, и в холодных фиолетовых холмах брезжили редкие робкие огни деревень. Ночь захватывала мир, и я смотрел ей навстречу.

Тени остановились под деревьями, ожидая меня, но я не мог сдвинуться с места.

Башни Полыни таяли в золоте. Тени стояли под деревьями и спокойно и терпеливо смотрели на меня. Они ждали меня, и они готовы были ждать.

Ночь накатила волной и накрыла с головой, оставив висеть в безбрежном мраке. В одиночестве, как и всегда. Том самом, которое приносит свободу, или ничего не приносит.

Я был мельчайшей искрой в пустоте, а сознание Лорда было разлито вокруг, тяжелое и инертное, и пока только наблюдало. Прикидывало, как удобнее разобрать чужеродную частицу на детали, чтобы случайно не превратить в пыль. Ощущение присутствия пронизывало мрак, сотрясая его скорее намерением вопроса, чем вопросом.

Кто ты?

Меня нет.

Я никто.

Я был здесь; осознание собственного "я" было внезапным, и я попробовал это ощущение на вкус и неторопливо произнес:

— Когда мне было десять, на моем родном острове проснулся вулкан.

Мысль канула в темноту, но мне показалось, что в ответ донесся отклик, слабое-слабое эхо.

— Гильдия, в которую я пришел, была сметена с лица земли. Люди, которых я знал, погибли. В стране, в которую я вернулся, не прекращаясь льется кровь, — от каждого слова расходились волны, проявляя во тьме аморфные веретенообразные структуры. Я выстраивал границы разума, прозрачные стены, и наслаждался этим. — Я — смерть, я — разрушение. Я пришел, чтобы нести войну и раздор. Я — возлюбленное дитя мира, его оружие и инструмент. Не бойтесь, Лорд Ирвин.

Где-то рядом шумел прибой. Я не видел его, но чувствовал водяные брызги. Здесь было тепло, даже душно, и я стоял на ровной гладкой поверхности. Ни ветерка, ни движения; вода и песок, темный застывший мир, никогда не знавший солнца.

— Я принес вам то, чего вы так жаждете, — азарт и опасность звучали как счастье. Я поднял сомкнутые ладони, и искра в них взорвалась сверхновой. — Свет.

Что-то рвануло меня вверх, заставляя вновь дышать, заставляя вновь видеть — теперь глазами, и я ударился о камень, откашливаясь и сквозь муть в голове понимая, что едва не задохнулся. Кровь бешено грохотала в ушах, почти заглушая слова:

— Прошу прощения, светлый магистр, что прервал ваши интеллектуальные беседы о добре и мире.

Я лежал на каменной площадке, рядом с разорванной клеткой. Внизу колыхалось Тело Лорда, до самых темных глубин подсвеченное светлым источником.

Лорд Ирвин паниковал.

Ситуация пошла по неизвестным для него протоколам, для которых он не знал правильный порядок действий. Я сумел зажечь светлый источник в тренировочном лагере, провести инициацию для Матиаса и будущих заарнов, так что не видел препятствий для того, чтобы инициировать Лорда. Зажечь светлый источник внутри него. Вирус тоже бесконечно мал по сравнению с человеком, но инфицированию это не мешает.

— Ничего страшного, Шеннейр. Так вам положено по должности.

Никогда бы не подумал, что темный магистр знает слово "интеллектуальный".

Хоровод цветных картинок таял, оставляя привкус горечи. Дружеская вылазка в пригороды, один из летних вечеров перед тем, как я поступил в светлую гильдию, то смутное ощущение неустойчивости и перемен, которое преследует многих на пороге взросления. Мое будущее отравляло мое прошлое, пронизывая все видения предчувствием катастрофы. Почему Лорд вытащил именно это воспоминание? Оно так мало значило.

...Я так сильно по ним скучаю. Но живым следует держаться подальше от мертвых.

Одежда Шеннейра была покрыта той же слизью, что и моя, и на висках его кровоточили красные следы от присосок. Он держал оторванную клешню заарнской твари, которой прорубал себе путь, потому что так было веселее, и смотрел самоуверенно и зло. По стенам за его спиной стремительно расползалась серая паутина.

— У вас есть воспоминания, о которых хотелось бы забыть, магистр?

— Прошлое вообще не стоит, чтобы о нем долго думать, — ожидаемо ответил он и схватил меня за плечо, потащив за собой. Готов поклясться, его голос звучал почти умоляюще: — Тьма, хватит задавать вопросы, просто хватит.

Я думал о том, как назвать те места, по которым мы шли. Пещеры? Внутренние дворцы? Подземные разломы, безмерные темные пространства. Иногда каменные полости опухолью заполняла пористая ткань с коридорами, больше похожими на сосуды. Серая гниль проедала ее стремительно.

Иногда нам встречались тела заарнов, лежащие и полностью покрытые покровом серых нитей. Иногда — мечущиеся во тьме, бросающиеся на все вокруг или рвущие сами себя на части из-за пораженных внутренних органов или ментального приказа Лорда. Лорд Ирвин отсекал зараженные участки и приказывал зараженным умереть. Его слепил светлый источник; чистая энергия чужого мира должна была приносить мучения, я чувствовал боль, чувствовал полный раздрай и непонимание, откуда мы взяли шихиш. Колония сходила с ума, Лорд Ирвин вредил себе больше, чем мы, и все неуклонно погружалось в хаос.

Шеннейр пробивал нам путь, но с крупными тварями не связывался. Не потому что не хотел, а потому что понимал, что увлечется и перестанет меня прикрывать. Хотя сам Шеннейр наверняка считал это огромным одолжением для обузы, мешающей развлекаться. Поэтому нам приходилось останавливаться и ждать, пока опасность минует или загнется самостоятельно. После остановок Шеннейр шел медленнее, чем обычно.

Он растирал переносицу и морщился; я часто видел этот жест раньше, но никогда не задумывался, что он означает. Знание, что темный магистр страдает, меня бы порадовало.

Я щелкнул пальцами, формируя светлую печать и позволяя печати сомкнуться вокруг его головы. Печати общего исцеления получались у меня почти идеально, потому что я чаще всего использовал их на окружающих, подтверждая образ милосердного и заботящегося о других человека. В одиночку мне отсюда не выйти.

Лицо темного разгладилось; некоторое время он стоял молча, а потом нейтральным тоном спросил:

— Рейни, вам жить наскучило?

Печать погасла, разбитая чужой волей. Я запоздало осознал, что применять светлые заклинания на темном боевом маге — в высшей степени вызывающее действие, но не выдал собственное замешательство:

— Старая травма?

Соприкосновение с Лордом должно было ухудшить его состояние — мое тоже, но я сомневался, что мой разум что-то способно ухудшить. Шеннейр недоуменно приподнял брови, а потом усмехнулся:

— У кого-то слишком длинный язык.

— Я эмпат, — надеюсь, это прозвучало достаточно оскорбленно. Подставлять Амариллис мне не хотелось. Не потому, что я ощущал к ней симпатию, а потому, что это было против договора. — И ваше состояние мне мешает. Вы меня сильно обяжете, если не станете меня отвлекать. Ваша стойкость, может, и велика, Шеннейр, но моя — нет.

Мешало бы, если бы я хоть немного ему сочувствовал. Сейчас, когда темная аура притихла, я ощущал состояние Шеннейра яснее, но любая боль была желанной ценой, если страдания испытывал он.

Кажется, мои слова Шеннейра убедили. Или он воспринял только последнюю часть. Темным нравится лесть и чужое принижение.

— Вы все равно не умеете создавать нормальные печати, Кэрэа, — с умилением сказал он. — Магия — не самая сильная ваша черта.

— Я придумаю, как это обойти, — я постарался доступно выразить свои эмоции. Мы не приятели, чтобы позволять подобный тон.

— Только из уважения к вашим замыслам, — Шеннейр вернулся к холодному деловому общению. — Я скажу один раз, чтобы вы не выдумывали лишнего. Это не смертельно, это излечимо, это не доставляет мне особых неудобств. Чтобы убрать все побочные эффекты ритуалов, требуется операция с долгим восстановительным периодом. Пока мне этим заниматься некогда.

Сколь много расплывчатых формулировок. Если я правильно читал между строк, то Шеннейра уже допекли подчиненные, пытающиеся его похоронить. Их испуг был понятен: темная гильдия развалится без Шеннейра.

Магистр должен стремиться к тому, чтобы гильдия прожила без него.

— А магистры имеют право болеть?

— Много гильдия видела болеющих магистров? Не можешь исполнять свои обязанности — уступи место.

В следующем внутреннем покое не росла костная ткань, и потому не оказалось такого разгрома. Только тьма вместо потолка и ряд выемок в полу, почти квадратных и глубиной в два человеческих роста. Некоторые ямы были пусты, другие заполнены синей жижей: вероятно, сюда погружали заарнов, готовых отправиться на встречу с истинной формой их Лорда. Неготовые тоже отправлялись, но страдали дольше.

Я прислушался к затухающим колебаниям — глубоко под землей Лорд ворочался и выл как раненое животное — и спросил:

— Когда вы отдавали приказ уничтожить островной квартал — повлияло на ваше решение то, что я, "номер один в списке", островитянин?

Уничтожение островного квартала только выглядело бессмысленным. В плане последствий оно оказалось для темной гильдии очень даже полезным. На мой взгляд, намного больше моих вопросов Шеннейру угрожало то, что он после них вставал на месте и пялился на меня.

— Не помню, — наконец сказал он. — Наверное. Но я не пощадил бы их, если бы вы островитянином не были. Сосредоточьтесь, Кэрэа Рейни, прошу вас. Мы уже скоро пойдем домой, но это все еще логово врага!

Я улыбнулся, не сразу вспомнив, как надо это делать, и прошел по каменной перемычке. Все ответы, которые я получал, вызывали только ощущение пустоты. Я не виноват в их гибели, но косвенная вина все равно на мне.

Матиас висел в наполненном жидкостью мешке, плотно сжавшись в комок и прикрыв голову руками, и даже сейчас ухитряясь выглядеть одиноким и потерянным. Мешок мало напоминал колбу, в которой был пленен Тхиа — Норман был вынужден использовать железо и стекло, Ирвин в таком не нуждался. Поверхность мешка чуть пружинила, а прозрачную жидкость внутри пронизывали тонкие кровеносные сосуды. Возможно, это был вырост стены, а возможно, часть живого существа, а скорее всего, живым существом была стена и весь туннель, и Матиас был присоединен к его системе как пленники Вихря к своей тюрьме.

— Вы, заклинатели, слишком сложные существа, — Шеннейр снова потянулся к переносице, но опустил руку. — А чем сложнее схема, тем выше в ней вероятность сбоев. Избыточная трата психической мощности. Но как так жить...

Я приложил ладонь к теплой эластичной поверхности, обращаясь к эмпатии и проверяя, насколько резкое отсоединение может повредить Матиасу. Хотя на результат это не влияло — мы все равно должны его вытащить.

Но через существующую между нами связь я мог перекинуть часть боли на себя. И уже сейчас подтолкнуть сознание Матиаса к пробуждению, чтобы он защищал себя сам.

Шеннейр едва ли дал мне много времени на подготовку, разорвав оболочку двумя ударами лезвия.

Матиас вывалился наружу, и сразу начал кашлять, меняя внешний дыхательный контур на внутренний и освобождая легкие от слизи. Я отошел подальше, переживая мгновенный шок и ощущая лучистое прикосновение чужого разума. Освобожденный пленник прекратил копошиться на полу в вязкой жидкости и крови из разорванных сосудов и поднял на меня яркие глаза:

— Вы меня не бросили, мой Лорд.

В его эмоциях горели обожание и надежда. То, что Матиас полностью мне верен, было ясно после того, как он принял яд; правда, я считал, что это скорее от несамостоятельности мышления. Но меня выворачивало наизнанку от этой яркости.

Он выплюнул очередной ком слизи и продолжил, торопясь завершить мысль, словно она была самой важной вещью в этих вражеских туннелях:

— Вы специально заставили меня поверить, что я заражен, чтобы Лорд тоже в это поверил, когда начнет читать мой разум, а на самом деле это был отвлекающий маневр, чтобы его запутать, чтобы он почувствовал, что может ошибиться, и ошибся снова. Вы так умно все продумали, мой Лорд!

Я просто тебя пожалел, Матиас. Но спасибо, что придумал объяснение за меня.

— Мне жаль, что пришлось тебя напугать, — я мысленно вздохнул и протянул ему руку. Держать Матиаса в неведении было действительно жестоко. — Конечно же, Матиас, я тебя не брошу. Разве что когда умру.

Я действительно мог бы от него избавиться — как от надоевшей вещи. Но не оставить в плену. Только не это.

— Ты не умрешь, — возразил он. — Лорды вечны.

Да кому я вру. Зачем я заказывал второй флакон с обманкой, зачем брал с собой Миля с его проклятиями? Мог бы иначе, сделал бы иначе.

Ради бабочки-однодневки сломал рабочий хороший план. Я был отвратителен сам себе за то, что его придумал. И за то, что не исполнил. Сентиментальные неудачники не побеждают.

Матиас взобрался на перемычку и резко остановился, уставившись на уже доползшие сюда серые нити:

— Кто-то другой был заражен, — упавшим голосом сказал он, даже не пытаясь бежать. — Мы теперь умрем.

Можно было убеждать себя, что если бы мы использовали кого-то из нас как контейнер под шихиш, то заразились бы все. Шихиш неизлечим и распространяется быстро. Можно было убеждать, что Лорды уже сталкивались с серой гнилью и умеют с ней бороться. Я умею убеждать сам себя. Но правда в том, что заразить Матиаса было проще и надежней, чем устраивать закрученную интригу.

— Это не шихиш, — я намотал на пальцы серые нити, которые не только не липли к коже, но старались держаться от нее на расстоянии. — Это похоже на шихиш.

Простуду тоже можно перепутать с воспалением легких и залечить себя до реальных проблем. Нам надо унести ноги прежде, чем Лорд Ирвин придет в себя.

Матиас посмотрел на меня чуть ли не с ужасом. Но слепое доверие перевесило, и он нырнул в соседний бассейн, в котором еще оставалось отсеченное тело Лорда. Я вежливо отвернулся; Матиас кромсал дрожащую массу на куски и запихивал в рот, облизывая пальцы и чуть ли не урча. Для товарища, светлого мага, мне еды не жалко. Конечно, хорошо бы, если бы она не шевелилась, когда ее едят.

— Почему вы каждый раз так смешно таращите глаза, когда ваши светлые ведут себя как светлые? — Шеннейр знал первоначальный план, и меня смущало, что он ни на миг не поверил, что я смогу пожертвовать своим магом. — Разве есть что-то, что вы бы не сделали ради Ишенги?

Какой бессмысленный вопрос.

— Это мой магистр.

И я не смог его спасти. Я старался недостаточно.

— Да, и это все правда? — Матиас догнал нас на выходе из зала, с восторгом заглядывая мне в лицо. — Ты призван, чтобы сломать устои умирающего мира и погрузить его в поток обновления?

Как он поэтично про раздор и войну.

Я только усмехнулся. Давно хотелось сказать нечто подобное, но перед темными я опасался — эти придурки снова поверят, и проблем не оберешься. У мира нет никакого разума; мир — чистая механика, случайность и точки зрения. Но точки зрения обладают огромным могуществом.

Неудивительно, что поверили Лорды. Их-то мирок практически живой.

— Конечно, Матиас.

Остаток отряда ждал нас в самом эпицентре разрушений. Найти их не составляло сложности. Миля было слышно.

— Вы думаете, они заплутали в этих мерзких склизких коридорах? Вы думаете, их тела пожирает Лорд, а из их кишков делают веревки? Нет! Сама тьма дрожит под их шагом, а Лорд сам не знает, с какими монстрами столкнулся. Вы думаете, они не вернутся? Они всегда возвращаются!

А он знал толк во вдохновляющих речах.

Я слегка замедлил шаг, помогая Милю окончательно заработать репутацию лояльного Шеннейру мага — столько уважительных слов о начальстве темные уже давно не слышали. И вышел из темноты именно тогда, когда Миль вытянул в нашу сторону руку.

Серые нити висели в воздухе, коконом сплетаясь вокруг мастера проклятий, и боевики старались держаться от них как можно дальше. Лорды могли поверить, что главный здесь я, или Матиас, или даже Шеннейр, но вся вылазка затевалась, чтобы протащить в подземелья Миля. Человека, который способен создать проклятие, которое будет выглядеть, как шихиш, действовать, как шихиш, но не излечиваться, как оно. Миль был великим магом.

Когда я показал Лорду Ирвину флакон, он начал думать о шихиш. Ложная тревога заставила его напрячься и ощутить подвох, и как только появились первые признаки заражения, он среагировал не на реальную угрозу, а на свое представление о ней. Проклятие должно было сымитировать нападение и напугать; светлый источник — перегрузить анализирующие системы и не дать правильно оценить ситуацию. Мы обманули противника, сыграв на ожиданиях. Информационные войны — единственные войны, которые мне нравились.

Наше появление было эффектным, но можно было сделать его еще лучше.

— Я посвятил в светлые маги Второго Лорда Ирвина! — бодро отчитался я, и Миль сразу передернулся всем телом, парадоксально успокаиваясь:

— Я знал, что у светлых низкие стандарты. И я говорил вам не трогать мои нити! Я приказал им держаться от вас подальше, они не для вас, а ведь вы только и норовите...

Предложение отдать мне клубок ниток Миль принял очень близко к сердцу.

— Ты просто завидуешь, человечинка, что тебе никогда не суждено принять посвящение из рук нашего магистра, — пафосно ответил Матиас, и, судя по эмоциям Миля, тот серьезно планировал ввязаться в спор.

После всего пережитого темные боевики из особого отряда выглядели... пережившими испытание. Но их набирали для охраны Миля, а для этого требовалась выдающаяся стойкость. Из рук они ничего не упускали; они сумели сохранить контейнер, в котором лежал шлем, полностью идентичный тому, который я использовал для усиления эмпатического восприятия в Астре. Миль его уже вытащил и правил структуру печатей на ходу.

— Полсотни маленьких лорденышей, и все светлые маги. Вы сеете заразу, Рейни. Вы монстр, и вы приводите в мир таких же монстров.

— Я приношу в мир красоту. Я просто хочу, чтобы прекрасных существ, у которых глазки и щупальца, было как можно больше, — я забрал артефакт, ничуть не беспокоясь. Миль полностью лишен героизма, и не навредит мне, пока его жизнь зависит от меня. — Красота преобразит мир.

Связь со всеми участниками отряда ощущалась непрочной. Через помехи от пространственных барьеров и искажающее пространство влияние Лорда сигналы звучали прерывисто и слабо. Вшитые нейродатчики могли отказать, и Шеннейр постарался вколотить мне в голову, что не будет беды, если я кого-то потеряю. Интересно, знали ли все эти люди, насколько они неважны. Возможно, и знали.

Первый отряд, который должен был пробить путь на поверхность, возглавил Шеннейр. Нетерпеливо подпрыгивающий Матиас готовился вести второй отряд, отвлекающий внимание. Охранять меня оставался Эршенгаль; нам требовалось тихо идти по следам. На этот раз Шеннейр выполнил угрозу и в сражение меня брать отказался. Наверное, он имел что-то против того, чтобы посреди боя отвечать на философские вопросы.

Пришлось подождать некоторое время, прежде чем Эршенгаль скомандовал идти. Следовать за ударным отрядом было проще простого: что бы ни занимало коридоры, Шеннейр выжег все до голого камня.

Но живые существа еще встречались. Вплавленные в стены и пол, но все еще шевелящиеся. Заарны умирают долго. Одна покрытая гниющими язвами тварь прыгнула на меня из боковой ниши, едва не смахнув голову с плеч. Но я сделал шаг в сторону, и лезвия просвистели рядом, обдав шею потоком воздуха. К счастью, Эршенгаль расправился с тварью быстро. Участвовать в боях мне наскучило.

Впереди показались еще искореженные силуэты, и Эршенгаль передвинул меня к стене, окружая защитной печатью. Я прикрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало, и обратился к шлему, проверяя, как продвигаются остальные отряды. Эршенгаль справлялся, и пусть я чувствовал вспышки боли, когда его задевали, справлялся хорошо. Одна тварь убивает других.

— Будет довольно забавно для вашего жизненного пути, если вы положите свою жизнь на алтарь светлого магистра.

То, что темному боевому магу Эршенгалю было приказано сложить голову ради меня, если понадобится, до сих пор казалось мне очень смешным. До чего же мало самоуважения надо иметь, чтобы слепо исполнять такие повеления.

— Я привык хорошо выполнять свою работу, — он отодвинул тела, чтобы пройти дальше.

Я царапнул брызги крови, испачкавшие ткань на плаще, и оставил грязь в покое:

— Хорошо исполнять приказы. Я знаю.

Кажется, мы сумели прорваться через оборонительные заслоны. Эршенгаль шел чуть впереди, а я следом; в его эмоциях проскользнула краткая заминка, и я сказал ему в спину:

— Я прочитал ваше личное дело.

Ритм его шагов не изменился.

— Я должен вывести вас на поверхность и обеспечить вашу безопасность, — ровно отозвался Эршенгаль.

Туннель расширился. Пыль вихрями взвивалась у нас под ногами, чертя на оплавленной поверхности искаженные чуждые руны, и блеклый свет низко висящего солнца уже проникал внутрь. Я видел желтую равнину и внешнюю башню инкубатора Тогтогшох — с нее будто срезали край, обнажив внутреннюю ячеистую структуру, но серые нити распространялись дальше. С другой стороны на Тогтогшох наползала неведомо как приблизившаяся башня Улриш, и со стороны это ироничным образом напоминало сражение двух улиток. Лорды так и не смогли растащить два инкубатора, и сейчас инкубаторы растворяли друг друга.

А еще через несколько шагов мы вышли за пределы пространственных барьеров. Дышать сразу стало легче. Чуть ли не до головокружения.

Эршенгаль остановился и повернулся ко мне. Его форма была вымазана кровью, и в прорехах, там, где его достали заарнские твари, поблескивал регенерирующий гель. Ему повезло бы больше, если бы не травмы, полученные ранее. Когда он прикрыл меня от взрыва.

Глупо.

— Скажите мне, Эршенгаль, что вы ощутили, когда одним заклинанием сожгли островной квартал? Триумф?

Жилой квартал островной общины прекратил существовать за мгновения. Я не верил, что это мог сотворить обычный человек. Мне казалось, что его отмечает печать порока и вырождения.

Эршенгаль был самым честным и нормальным человеком из всех. Тот, кто сотворил это заклинание, тот, кто чертил линии, кто смотрел на время и ждал отмашки.

— Каково это — убивать беззащитных? Или вы просто исполняли приказ? — мне казалось, что я захлебываюсь. Что я падаю в темноту, все ниже и ниже. — Или направлять удаленное боевое заклятие не сложно, командир отряда зачистки Эршенгаль?

Эта папка так долго лежала в ящике стола. Так близко — стоило только протянуть руку. В этом мире совершенно ничего невозможно поменять и ничего невозможно исправить.

— Когда использовал печать — ничего, — он смотрел прямо мне в глаза, и со всей хваленой эмпатией я не мог его понять. — Когда хоронил тела — тогда понял.

Никто не видел нас сейчас. Я могу переместиться, оставив его здесь. Никто не удивится, если из подземелий вернутся не все. Его нейродатчик не сработал. Все знали предысторию — кроме меня.

Никто не удивится, если он умрет.

Никто не осудит. Месть священна.

Никто.

Последнее, что я увидел — как проседает земля, проваливаясь в стремительно растущий кратер. Перемещение шло тяжело. Непросто тащить столько людей, и я вовсе не чувствовал себя полным сил, но сегодня у меня была группа поддержки.

Нейрошлем был тяжелым. Пока я его нес, у меня затекли руки.

Меня подхватил мощный плавный поток. Нечто подобное я чувствовал во время пробного погружения в Астре, и я приветственно произнес:

— Леди Гвендолин.

— Мой магистр.

В прошлый раз усилителем служил Вихрь, а в этот раз мы настроили на волну приема новый волшебный замок гильдии. Холод внешнего пространства отступил; замок выстраивал вокруг нас безопасное пространство, окружая перламутровой защитной оболочкой. Сознания людей горели в ней как жемчужины в раковине. Песчинки, которых облачают в слои печатей, чтобы не занесли заразу.

Мы возвращались. Светлые маги всегда возвращаются домой.

— Вы знали, чем все закончится?

Я спрашивал про все сразу, но Гвендолин лишь рассмеялась:

— Ах, мой магистр. Это было ясно как день. Я обеспечиваю ваше возвращение, и я намерена победить.

— Вам, кажется, доставляет это удовольствие.

— Каждый желает выйти за пределы своей сути, — сознание Гвендолин было спокойным и темным; таким спокойным и темным, какого я не встречал ни у кого. — Совершить нечто великое. Получить оправдание собственной жизни. Кому, как не вам это понять.

Со стороны казалось, что мы совсем не двигаемся, но перемещение не происходит мгновенно. Я уже видел перед собой звездное скопление, искры, сотни и тысячи человеческих жизней родного мира. Они сияли так приветственно, так тепло. Я их совсем не понимал, но мне не требовалось понимание, чтобы их защищать.

Неудачное перемещение между мирами может длиться вечность.

— Мне хотелось бы рассказать вам один забавный случай, — Гвендолин звучала так, словно всегда хотела со мной этим поделиться. Ее тон мог бы показаться игривым; возможно, это казалось ей такой же игрой, как перемещение линий и цифр на бумаге. — Однажды темный маг Мэвер поспорил с Ишенгой о том, насколько светлые готовы верить в людей, и в качестве издевки предложил взять себя в ученики. Ишенга согласился. Мэвер, конечно же, отказался, и возненавидел Ишенгу.

— Это все равно было невозможно.

Как и всегда после упоминания этого имени я испытал оглушение, но на этот раз сумел справиться быстро. Мэвер был пройденной ступенькой. Пора было оставить его за спиной, вместе с остальными призраками.

— Почти невозможно. Но не невозможно совсем. Но оттого все еще хуже, не так ли? — ее смех серебряными искрами рассыпался во тьме.

Наше центральное этнографическое отделение тайком рассказывало, что язык, которым мирринийке пользовались раньше, был многократно сложней, чем всеобщий. Сотни слов для сотен оттенков смысла. После отказа от традиции богатство значений потерялось, но мирринийке научились говорить общими словами. Мне нравилась Гвендолин тем, что она разговаривала ровно так же, как и я. Только то, что хотела, и так, как хотела.

— Мы все заложники своей роли.

Оболочку сотряс удар. Что-то рвалось внутрь, раскусить прочные защиты и добраться до беззащитного содержимого. Голос Гвендолин остался все таким же плавным:

— Светлый магистр Тсо Кэрэа Рейни. Мы не встречались раньше, но Миль рассказывал о вас. Сотни сюжетов из вашей жизни и сотни сюжетов вашей смерти, сотни шагов вашего прошлого. Возможно, — она жестко усмехнулась, — я, или Лоэрин, виноваты в том, что слушали.

Я внезапно осознал, что сейчас все зависит от Гвендолин и ее способности управлять замком. И что я предусмотрел все — кроме ее решений. Гвендолин была темной волшебницей втрое дольше, чем я существовал на свете.

— Вы сомневаетесь в моей верности, — ее веселье заставило поток закружиться водоворотом. Я видел чудовищ, что бились о преграду снаружи, но Гвендолин отметала их в сторону как рвущихся на свет мотыльков. — Вы идете только вверх, и путь ваш так ясен и светел... Что вам до людей, что остаются за спиной? Магистр.

Я промолчал. Звездные скопления приближались, и реальность приобретала очертания. Моя жизнь была такой же иллюзией, как и все остальное.

— Я не хочу превратиться в прах и быть забытой. Я хочу стать частью замысла, — голос Гвендолин упал до шепота. — Если вы хотите мое предупреждение как главы инфоотдела, я скажу вам напоследок. Темный магистр Шеннейр желает совершить нечто великое. Темному магистру Шеннейру, как и всем нам, требуется оправдание собственной жизни. Он сделал своим смыслом гильдию и страну, и все это развалилось на его глазах. Теперь ставка Шеннейра — вы.

Глава 9. Пропавшие звезды

Нас встречали.

Во вратах замка стоял Джиллиан с табличкой. "Вы опоздали. На целый день", — обвинительно гласила табличка, и столпившиеся кругом темные выглядели так, будто полностью поддерживали обвинение.

Как люди, для которых один день растянулся на сотню лет. После того, как они поняли, что будут расхлебывать беды в одиночку.

День или ночь стоял под пепельным небом — не разобрать. Река среди холмов казалась гниющей раной. Черная корка берега; завалы из вырванных деревьев и тел чудовищных тварей, истекающих кровью и слизью. По берегам сияли открывшиеся темные источники, наполняя замковую долину призрачным режущим глаза свечением. Но замок Элкайне уцелел. И я не чувствовал вокруг ничего инородного, ничего инородно-живого. Нападение удалось отбить.

— Мой магистр. Сражался с Заарнскими Лордами, чтобы спасти наш мир, — громко и отчетливо произнес Матиас. — А ты что делал, человек?

Шеннейр рассматривал мага сверху вниз. Уничижительно. Расчетливо. Джиллиан не поднимал глаз. Я внезапно подумал, что прямой взгляд глаза в глаза среди темных должен был засчитываться за вызов.

А потом Джиллиан опустился на одно колено, протягивая темному магистру сверток.

Шеннейр принял подношение не сразу. И развернул ткань не торопясь, открывая кусок кожи с вырезанной на ней рыбкой. Покрытой свежей поблескивающей кровью, как будто резали недавно. Плечо кольнуло фантомной болью; реальную боль теперь чувствовал Джиллиан.

Шеннейр тихо хмыкнул и прошел мимо него.

Олвиш лежал в отдельном шатре. Почти как спящий. Он выглядел спокойным — но, разумеется, это самообман, он был мертвым.

— Он будет похоронен со всеми почестями.

— Естественно, — Шеннейр смотрел на своего мага с жестокой холодной усмешкой. Как на человека, из-за которого потерял свою гильдию, страну и семь лет жизни.

Стазисная печать переливалась мыльной пленкой. Олвиш лежал на возвышении, на серой ткани, и был накрыт белым полотнищем с серым ромбом. На его лице навсегда запечатлелось непреклонное упрямство. Олвиш чувствовал вину, но никогда бы не признал свои ошибки.

Замок Элкайне несокрушимой твердыней встал на пути полчищ вторжения, не пропустив их вглубь страны. Высший темный маг Олвиш Элкайт отдал все до последней искорки силы. Я не чувствовал триумф, но не чувствовал и печаль.

— Остатки армии северной коалиции заперты у границы заарнами, — сообщил Шеннейр со стремительно возвращающейся улыбкой, и я согласно кивнул:

— Пришло время вмешаться. То есть их спасти, конечно же.

Отряд Бретта, "боевые совы", и пятьдесят пятый отряд Амариллис готовились к выступлению. Пока шли сборы, командиры прохлаждались у ворот и собирали в морозильные контейнеры жуткие головы жутких заарнских тварей. Выбирали самых необычных или хотя бы тех, у которых было несколько лиц. При моем приближении темные сразу подскочили, коротко кланяясь:

— Магистр.

— Магистр.

— Наш наставник говорил, что мы должны заботиться о нашем доме, — после короткой заминки махнула Амариллис рукой на головы. — Мы установим в Мэйшем новую стойку с черепами.

— Или замуруем в фундамент, — подхватил Бретт. — И будет как в катрене девяносто втором "и кости врагов усеивали землю так густо, что некуда было ступить. И попирали они кости врагов"...

Вот уж кому война была как мама родная.

— Что нашло на Джиллиана? — я не слишком увлекался пророчествами; тем более, для Бретта пророчества служили списком необходимых действий.

— Он поверить не мог, что вы погибли и пожертвовали своей жизнью. Но мы-то знали, что вы вернетесь. Жертвовать собой светлому магистру положено традицией, но темному...

А темный вернется, даже если запихнуть его в могилу и присыпать землей.

Так Джиллиан сумел принять, что я на самом деле спасаю страну, а не играю в свои светлые замыслы? Обожаю этот момент — пробуждение совести у темных магов. Возможно, он даже раскаялся, что так обошелся со мной. Но Джиллиан слишком горд, чтобы извиняться перед светлым.

Я уже знал, что командовать оказавшимся без командира гарнизоном Джиллиана никто добровольно не звал. Остаться в стороне ему не позволили честь, долг и привычка лезть куда не просят. Ввысь его вознесла волна хаоса; а также напор, талант, но в основном грубая магическая сила, убедившая всех вокруг, что Джиллиан хороший человек.

Теперь маги, еще минуту назад подчинявшиеся Джиллиану, были готовы его свергнуть по первому же сигналу. Эта типичная темная лояльность. Но Шеннейр прошел мимо.

— И темный магистр принял его просьбу о прощении?

Собеседники в замешательстве переглянулись.

— Вам следовало сказать, если вы передумали оставлять его в живых, — с заметным укором сообщила Амариллис. Темные вновь переглянулись, качая головами и явно обсуждая переменчивость светлых учеников и потрясающее терпение их учителей.

— Угрожая вам, предатель бросил вызов вашему учителю. Магистр бы содрал его кожу полностью, срезал мясо с костей и запихнул ему в глотку. Но, — взялся за трудное дело объяснений Бретт, — Что тут поделаешь, обучая светлого... не в укор вам, наш магистр, простите нашу темную ограниченность... светлые постоянно расстраиваются из-за мелочей. Попробуй убей кого-нибудь не того. Наставник говорил нам, что хороший учитель позволяет ученику принимать самостоятельные решения.

— Вы принимали и ваш позволял?

Судя по ярким эмоциям, отразившимся в эмпатическом поле, что Амариллис, что Бретт любой личной свободе предпочитали возможность пожить подольше.

— Так что темный магистр Шеннейр — невероятно чуткий учитель, — все еще ежась заключил Бретт. — Тем более по отношению к такому ничтожному червю, как Джиллиан. Он не умеет себя контролировать. Кусает протянутую руку. Полубезумная тварь с отравленной кровью, как и все ашео, я вот лично считаю...

Эмоций Амариллис он не замечал. Равно как не успел отреагировать на удар, подбросивший его в воздух и отшвырнувший в сторону.

— Амариллис! За что?! Мы же друзья!

Я даже не подумал вмешиваться. Как по мне, Бретт получал вполне заслуженно.

— Заарнская тварь твой друг, совы лесные твои друзья, — процедила Амариллис и резко развернулась, двинувшись прочь. — Погрузку закончишь.

Бретт бросился следом; некоторое время до меня еще доносились невнятные крики, а потом темный вернулся в одиночестве, нисколько не обрадовавшись, что я его дожидаюсь, и закинул очередную голову в контейнер.

— Подобные мысли о гражданах нашей страны подрывают основы государственного строя. Бретт, — вкрадчиво позвал я, — вы знаете, какое наказание последует за предательство государства в военное время?

— Какие мысли? Кто подрывает? — бодро откликнулся он. — Я и мои люди немедленно займемся теми, кто их высказывает! Здесь нет более верного слуги государственного строя, чем я. Как хорошо, что вы об этом попросили, магистр. Вы можете на меня положиться.

Родовой замок Элкайт, на удивление, практически не пострадал. В главном здании кое-где вышибло окна, у башни провалилась крыша, но это в сравнение не шло с разрухой вокруг. Но он восстановится. Волшебные замки всегда восстанавливаются.

Над замком гудели пчелы. Камилла и Юджин Аджент наблюдали за ними, а Юна, должно быть, понимала каждое движение роя. Я протянул им ключ и сказал:

— Олвиш Элкайт погиб с честью, защищая свою страну. Это я обещал Юлии.

А магистры должны выполнять обещания.

Они одновременно кивнули. В их эмоциях не было триумфа — лишь спокойствие от восстановления порядка. На ключ они глянули лишь раз, и Камилла отрицательно покачала головой:

— Замок — награда для высшего мага за службу. Полученное даром ничего не стоит. Мы следуем правилам.

Я не стал настаивать.

— Вы можете войти внутрь, если захотите. И замковой долине все равно требуется исцеление.

Они вновь кивнули, принимая новую задачу.

Юна откинула капюшон и стянула шарф. Семейное сходство было заметно с первого взгляда; и впервые за долгое время ее лицо осветила широкая улыбка.

* * *

Иномирные врата с нашей стороны выглядели интересно. В Заарнее они походили на архитектурное строение, у нас — нет. Полупрозрачные веретенообразные структуры в воздухе, лес черных нитей от земли до неба. Структура материи, вывернувшаяся наизнанку, разрыв в реальности. Некоторые темные уже успели проверить их и свою удачу на прочность, и печальный результат никого не научил.

— Опарыши, жирующие в гниющем теле темной гильдии! — от души приложил Миль после инспекции наскоро расставленных защитных заклятий.

— А че такое опарыши? — спросил один боевик другого.

— Не суть, что это, — я потер шею. Там, где воротник касался кожи и стер защитный крем, остались ожоги от заарнского солнца. — Суть в том, что они белые.

Это их задело.

— Понабрали, — веско выразился Миль и умолк от столь неблагодарной аудитории.

Землю толстым слоем покрывал пепел, который взвивался в воздух от любого шага. Вдалеке уже виднелась колонна людей, ее конвоировали боевые машины. Плелись люди медленно.

— Вы же не хотите на самом деле их спасать, — Миль пытался убедить то ли себя, то ли меня.

По общему правилу военнопленных следовало убивать, лучше — с особой жестокостью, чтобы другим было неповадно. Темные уже намекнули, что тренировочного материала не бывает много. Но светлые магистры могут нарушать правила.

Низкое небо давило. Я знал, что даже убойная доза стимуляторов не продержит на ногах достаточно долго.

Иномирные врата притягивали взгляд. Врата были красивой штукой, и я чувствовал растущее за ними напряжение. В Заарнее оставался действующий Третий Лорд, а у нас не осталось ничего.

— Вратам вы тоже будете рассказывать сказки, Рейни? — Миль брезгливо прищурился и перехватил меня за руку, не давая расчесывать ожоги.

— Сказки только для избранных, Миль. Мое супероружие уже в пути.

Я намеренно не посвящал Миля в планы. Можно было сказать, что я о нем заботился, но на самом деле мне нравилось его запугивать, а Милю нравилось бояться.

Мы стояли на опушке леса: с одной стороны ужасающей гнилью иномирья расползлась зона поражения, а с другой стороны лежала зеленая и беззащитно прекрасная земля Аринди. Найти зеленый и прекрасный участок земли было так же трудно, как убрать из поля зрения остатки темных ритуалов и непонятно для чего висящих на дереве мертвецов. На единственном приличном месте темные разбили типичный темный лагерь.

— Это война, Рейни, — недовольно сказал Миль, но я все равно не отстал от темных, пока они не прибрались.

Северяне смотрели на меня тусклыми пепельными глазами. Никто не просил о пощаде, и я даже не мог назвать их состояние смирением. Просто они не строили иллюзий.

— Будь мы действительно темной страной, вы бы уже висели на деревьях со вспоротыми животами и выпавшими кишками, а в ваших глазах копошились мухи, — я постарался не глядеть в ту сторону, где под маскировочной тканью лежали выпотрошенные тела. — Но, пусть вы причинили нам много зла, мы не можем так поступить с живыми людьми. Даже со врагами.

Мы постарались собрать здесь магов-геллен с самым высоким статусом. Статус определялся легко — только у некоторых людей были магические жезлы увеличенной мощности и красные шрамы на щеках в виде двух галок остриями вниз. Большинство вражеских воинов было ранено; те, кто находились в сознании, с трудом держались на ногах, и встреча с Четвертым Лордом плохо сказалась на их способности соображать.

— ...так Заарней существует? — слабо спросил северянин с именем "ЯнИнш" на нашивке.

А может быть, они всегда такие.

Я только покачал головой. Я разговаривал с ними потому, что помнил людей, пришедших за мной в Иншель. Насчет самой Северной коалиции давно все ясно: больше всего ее интересовали наши оружейные заводы и возможность оформить бесплатный заказ с самовывозом. Но для тех, кого она кидала в мясорубку, прикрываясь Светом, образ светлого магистра имел значение.

— Вас уничтожили темные, — изрек вторую мысль ЯнИнш. У него были те же светлые глаза, что я видел у магов-дженеро, и белая, почти прозрачная кожа, сквозь которую просвечивали венки. Нашивки с именами и цифрами были у многих.

— Ваша информация устарела на двенадцать лет, — поздно. Так поздно. Я прижал ладонь к груди и вежливо поклонился: — Я — светлый магистр Тсо Кэрэа Рейни, глава объединенной гильдии Аринди. Вы пришли в мою страну.

— Мы не знали, — как будто с оправданием сказал кто-то, но сразу умолк.

— Ваше правительство вас обмануло, тупоголовые насекомые, — тихо прошептал Миль.

По вратам пробежала рябь, и женщина с нашивкой "Хаджет" начала раскачиваться на месте. Ее голова была обмотана грязной тряпкой, а на руках виднелись следы от ритуальных кровопусканий. Эту волшебницу, насколько я помнил, вытащили из погашенного ритуального круга.

— Будь стойкой, Хаджет, — сказал ей ЯнИнш. Этот тип явно был в каждой бочке затычка. — Мы примем свою участь достойно.

Она прорычала в ответ что-то грубое.

Земля под вратами покрылась черными точками, а потом превратилась в сплошной шевелящийся ковер. Брошенная в бой колония Четвертого Лорда катилась на нас беспощадной волной, и сила иномирья вливалась во врата широким отравленным потоком.

Третий Лорд следовал за ней. Это не выглядело как перемещение чего-то вещественного; просто стало стремительно темнеть, как при затмении солнца. Я щелкнул пальцами и не услышал звук; землю начало мелко потряхивать.

— Верните нам оружие, — волшебница Хаджет открыла налитые кровью глаза и прекратила раскачиваться. — Мы будем сражаться.

Я ободряюще улыбнулся ей и повернулся к подъезжающим машинам. Они прибыли вовремя.

Они не могли не прибыть вовремя — время тщательно высчитывал инфоотдел.

Этих людей сопровождал усиленный конвой, огромные пауки и сам темный магистр Шеннейр, который сразу отступил в сторону, чтобы не перетягивать внимание. Они были ярким пятном на сером полотне жизни, цветами в грязи бытия, в своей броне, красной одежде и полным и окончательным отпечатком светлейшего Загорья на лицах.

— Вы все-таки пришли нам помочь. Столько лет вы пеклись только о собственном благополучии и заботились только о себе, но в решающий момент вы выступили рядом с нами. Мы спасемся, только если объединимся.

Годами ждал момента, чтобы это сказать.

На меня посмотрели как на сумасшедшего.

— И где же ваше оружие? — Миль быстро глянул вперед и отступил, растворяясь в тенях.

Загорцы выглядели торжественно и нарядно, и, в сравнении с северянами, сразу становилось понятно, кому здесь хорошо живется, а кому нет. Но загорцев было так мало.

Они прошли по западным туннелям, как я и предсказывал, и темные перехватили их там. Вот только загорцы никогда не сдавались живыми.

Тьма докатилась до границ лагеря, задержавшись на защитных печатях, и легко слизнула их. Круг света от фонарей сузился, а потом погас. В полном мраке я слышал только нарастающий тихий свист: несколько человек, стоящих с краю, разом пропало из эмпатического восприятия.

Матиас снова вцепился мне в руку, задерживая дыхание и словно пытаясь спрятаться. Я знал, что он пытается бороться с этим, но инстинкты пересиливали.

Однажды Миль спросил, что будет, если я заиграюсь, и мой очередной план провалится. Мы всего лишь умрем, и это тоже вариант.

Загорцы начали движение первыми: они просто рассредоточились, поднимая сложенные руки на уровень груди. Я чувствовал сияние их разумов; я чувствовал, как где-то далеко за горами из сотен динамиков звучит сигнальная сирена и сотни тысяч людей становятся в круг, поднимают руки к груди и одновременно произносят...

Культисты, которые пришли сюда, не несли оружие. И не были оружием. Они служили маяком.

Далеко над северным горизонтом поднялось пульсирующее свечение. Семь светлых источников, чья сила так долго сдерживалась, пробуждались; то, к чему Загорье готовилось годами, должно было исполниться. Переливающаяся арка припала к земле и рванула ввысь, сметая все на своем пути.

— ...и свет победит, — прошептал я и протянул руку, направляя удар.

Сверкающее лезвие вспороло черное брюхо ночи. У искр, которые оттуда посыпались, был мятный привкус.

...Загорцы так и оставались на том же самом месте, и это было первое, что я увидел, как только смог видеть. И вопли ошалевших северных — первое, что смог услышать.

— Культисты хреновы! Чокнутые! Позор нации! — надрывался кто-то, и сердца окружающих пели.

Загорцы выглядели так, словно не планировали остаться в живых. У них было задание, и они его выполнили. Я мог их понять. Даже выражение лица они держали прежнее, одухотворенное и возвышенное. Но слышать про позор нации им все равно было неприятно.

— Отбросы человеческого рода! Спасите мир от себя!

От иномирных врат остались слабые тени. Костяной крючок уже не врезался в нутро, и леска, тянущая меня в другой мир, ослабла. Нить, связывающая нас с Заарнеем, все еще оставалась, но я не думал, что кто-то сейчас смог бы по ней пройти. К посветлевшему небу поднимались столбы дыма, а на севере, где горизонт загораживала гряда холмов, в холмах виделся широкий пролом.

Опушки леса больше не существовало; прекрасного зеленого клочка земли Аринди и леса — тоже. Встать на ноги не мог даже Шеннейр: те, кто пришел в себя, сидели на земле. Кто-то корчился от боли, кого-то рвало кровью, а в разбросанных повсюду телах даже я не мог распознать живых или мертвых. Самых слабых и раненых направленная вспышка энергии добила. Что творилось по всему направлению детонации источников, представить было страшно.

И Миль называет чудовищем меня? Я всего лишь рассказываю сказки. Загорье обрушило на Заарней частицу нашего мира. Загорье всегда мыслило масштабно. Требовалось всего лишь рассказать ему правильную сказку.

— Мы служим щитом всему северу от заразы иномирья, — внезапно сказал загорский командир. Сказал на ломаном всеобщем и с полной убежденностью. Как будто пытался объяснить кричащим людям общеизвестный факт.

— Да потому что вы такая дрянь, что вас даже твари жрать не стали!

— Я чувствую, как во мне просыпается светлость и милосердие, — с блаженной улыбкой сообщил по общей связи Шеннейр. — Даже не смейте их трогать. Посадите в один блок, пусть общаются.

— Вы просто хотите забрать наши семь прекрасных священных великих источников.

— Это наши источники! — казалось, сейчас ЯнИнша хватит удар. — Мы нашли их первыми! Вы отобрали их и оставили нас умирать!

Темные только увлеченно переводили взгляды с тех на других. Стремительно очнувшаяся внутренняя служба записывала каждое слово.

— Но ведь это не мы устроили войну с другими странами, вместо того, чтобы поддерживать мир и сопротивляться Заарнею, — тихо и вежливо заметил культист, полностью одетый в красное.

Тишина, установившаяся на поляне, была почти печальной. Командир отряда культистов повернулся ко мне и столь же настойчиво сказал:

— Мы заботимся обо всем мире. Мы победили Лорда.

Я попытался прогнать с языка привкус крови и пожал плечами. Мы все оставались врагами, но никому на этой поляне больше не хотелось воевать. Как светлый магистр, в этой битве я победил.

— Весь мир для вас грязь и мерзость. А наш родной мир прекрасен. И вы могли бы его вылечить, если он болен. Но казнить легче. Я — светлый магистр, и я не боюсь тьмы и скверны. У них нет надо мной власти.

Спасите нас, если отважитесь.

Укрепления на границе с Ньен исчезли. Вдаль простиралась всхолмленная перерытая равнина, на которой лишь угадывались остатки построек и боевых машин.

После того, как врата временно притихли, на поле боя высыпали граждане Ньен. Они даже не скрывали, что собираются мародерствовать, пусть на словах это называлось очищением родной земли. На почве мародерства они и сцепились с темными, которые считали машины северных своими, а часть уже загрузили трофеями. Потом вмешались мои светлые и сказали, что раз машины принадлежат северянам, мы должны их забрать, чтобы вернуть северянам. С такими доводами никто спорить не смог.

Выжившие остатки гильдии Джезгелен, не появлялись. Они отступали, то есть разумно бежали прочь.

— Мы выдавим оккупантов со своей земли и поставим против них мощный заслон! — при свете дня Гражданин Ньен маску не носил, очевидно, пытаясь притворяться, что это другой гражданин.

— Захватывать страны, называясь светлыми — на такой цинизм способны только темные. Двойная подлость! Мы должны быть бдительны и открыть глаза остальным. Только светлый магистр развеял мрак их лживых речей!

— Светлый маг Иллика, выступает от нашей гильдии на переговорах, — представил я волшебницу. Иллика носила чуть великоватый жилет с защитными рунами и выглядела уверенней, чем прежде. Я верил, что новая увлекательная работа, где она сможет транслировать свой взгляд на весь мир, пойдет ей на пользу.

Миру, возможно, нет.

Гражданин Ньен кивнул и наставительно поправил:

— И недреманное око Ньен. Мы всегда бдительны. Всегда.

Гражданин Ньен прибыл сюда неслучайно: прогонять оккупантов и ставить заслон Ньен планировала за счет наших магов. Правда, желательно как-нибудь без темного магистра.

— Вы хотите, чтобы вам в битву отдали светлого магистра? — Шеннейр расхохотался им в лицо.

Здесь мы разъехались в разные стороны.

И когда я уже решил, что все хорошо, светлые вдрызг переругались с темными. Речь шла о фразе "наш магистр", и пусть мне следовало радоваться любому проявлению инициативы, громкий спор про то, чей магистр, не радовал.

Совершенно непострадавший Миль залег где-то в лагере, сообщив, что у него ужасная мигрень и разочарование в человечестве. Таким образом, как я понял, он ускользнул даже от гипотетической вероятности помогать пострадавшим. Маг то и дело пытался связаться со мной через браслет, наверное, чтобы выразить восхищение моим удавшимся замыслом, но пока слабая связь успевала установиться, передумывал и отключался. Мне не мешало, но если бы я начал ему звонить и сбрасывать сигнал, Милю бы не показалось это таким веселым.

Прорыв докатился до Астры. Среди пожухлых трав и цветов и вдоль дороги, поднимаясь выше машин, лежали груды плоти, искореженной и истаивающей на солнце. Отдельные существа уже слились, превратившись в единую массу; сквозь полупрозрачное желе я видел розовые прожилки, розовые лепестки звездной симметрии. В воздухе пахло гнилью, водорослями и озоном.

Тела лежали кругом, в центре которого стоял Норман. Холод шел от него плавными волнами, но я слишком устал, чтобы радоваться этому. Большие машины с ковшами — что-то сельскохозяйственное — сгребали тела и утрамбовывали в большие цистерны под контролем нормановских слуг. После близкого знакомства с традициями иномирья я был уверен, что павших врагов пустят на пропитание.

— Теперь Первый будет пробужден. Иного пути нет, — сухо сообщил Норман через переговорник. Я отправил ему краткий доклад почти сразу после перехода, но ответить Лорд соизволил только сейчас.

Подведем итоги. Четвертый Лорд уничтожен; Второй и Третий Лорды серьезно ранены; инкубаторы прорыва передрались. Это хорошо — но у Заарнея еще есть силы, а у нас уже нет.

Горожане, вынужденно оставшиеся в Астре, высыпали на улицы. Кричали, размахивали разноцветными флажками и радовались так, будто приняли победу в сражении за победу в войне. Кажется, в этот миг они искренне верили, что их власть самая лучшая в мире.

— Суета, — сказал Норман и отключился.

Вот поэтому Норману никогда не стать по-настоящему хорошим правителем. Впрочем, после того, как я узнал об инкубаторе под Полынью, не оставляла мысль, что Норман заботился о людях исключительно как о пище для своей растущей колонии.

* * *

За городом над медовой травой жужжали шмели, и мир выглядел таким хрупким. Таким неповрежденным. Над приграничными равнинами стояла невыносимая жара, на небе не было ни облачка, и ростки пшеницы, над которыми мы так долго бились, пожухли. Системы полива требовали постоянной заботы, а потому давно вышли из строя.

На расстоянии нескольких часов езды от темных лагерей ничего не росло — сухая трава, колючки, перекати-поле. Смятые, опрокинутые венчики солнечных батарей. Я мысленно подгонял время: быть магистром — это не спать ночами, представляя, что могут вытворить твои подчиненные, пока ты в отъезде.

Возле тренировочного лагеря Мэйшем-два вырос палаточный город.

Последнюю партию беженцев из Астры бросили посреди равнины. Некоторое время я мысленно вопрошал у миропорядка многие значимые и сложные вопросы, на которые прекрасно знал ответы. Тех, кого нужно, вывезли первыми рейсами, остальные в восточные города не поместились. Я даже не мог осуждать — города заботились о своих жителях прежде всего — но я был светлым магистром и заботился обо всей стране. Первый порыв их заставить был силен.

Я прикрыл глаза и ступил на землю. Кто-то однажды сказал, что темные сражаются против врага, а светлые — против реальности. Он был умным, этот кто-то. Если бы я хоть немного верил в Свет, то решил бы, что моя страна Свету очень сильно насолила.

Люди сидели под навесами, стояли в очередях у цистерн с водой — скважина тренировочного лагеря столько человек не тянула. Добровольцы разносили еду и лекарства, неофиты спешно делали заготовки для охладительных амулетов, а Кайя с помощниками их заклинали. Кайя был повсюду и нигде конкретно — его отпечаток я чувствовал в общем эмпатическом поле и общем умиротворении. Способность Кайи к управлению толпой была выдающейся, но чрезмерная экзальтация и так взбудораженных людей возникала именно под его влиянием. Малый светлый источник мягко окутывал палатки, принося прохладу и шум воды.

Темные заперлись в Мэйшем-один.

Неподалеку от лагеря в воздухе висели три заклинательных кольца, а под ними светлые собирали установку для бурения скважин. Машины всегда относились к светлым с симпатией, установка, вроде бы, не сопротивлялась, но была слишком массивной, и бессильно шевелила опорами, не в состоянии подняться. Судя по внешнему виду, ее все двенадцать лет продержали на складе и ни разу не будили.

Со стороны на светлых тоскливо смотрели гражданские техники из Астры, но не приближались. Светлые оглядывались на них недоуменно, и я тоже не сразу взял в толк, что здесь происходит.

— Вы отказываетесь принимать участие в общественно-полезной работе — установке водяной скважины, которая будет снабжать нас всех водой? — я постарался говорить громко еще до того, как подошел к ним вплотную. — Это акт саботажа и гражданского неповиновения, за который вас ждет наказание!

Декреты темных я читал, но сейчас сумел вспомнить только отдельные слова. Наказание там было точно, у темных всегда где-то есть наказание.

— Да! — кровожадно подтвердил Матиас, найдя в происходящем точку опоры.

Техники радостно закивали, с благодарностью глядя на меня и на него.

— Вы заставили нас страшными угрозами, — на всякий случай так же громко напомнили они и чуть не бегом поспешили к магам.

— Боятся, что добровольную помощь светлым им припомнят, — пояснил я вертящему головой Матиасу.

Темная гильдия нанесла системе самоуправления Аринди сокрушительный удар. Хороших специалистов все еще оставалось немало — нельзя так просто уничтожить основу, которую закладывали много лет — но их некому было координировать. А тот, кто мог бы, старался не высовываться. Может быть, как говорил Миль, граждане Аринди слишком расслабились под защитой гильдий, но и темные полностью оторвались от реальности, решив, что блага цивилизации падают с неба.

Все еще живая Бринвен одновременно подключала мозговые узлы установки, составляла длинный список инструментов и терпеливо разговаривала по переговорному браслету. Насколько я мог понять, пятый специалист в цепочке все еще не мог пояснить, кто может санкционировать запуск выданной установки.

Впрочем, неудивительно. Светлый артефакт, замкнутый темной печатью. Разрешить использовать светлый артефакт могут только темные, но кто именно — не скажет ни пятый человек, ни десятый. Темная гильдия не предполагала, что будет выдавать такие разрешения.

— Вы живы, магистр. Но иначе и быть не могло? — волшебница подняла на меня подернутые голубой дымкой глаза. Я ощутил, что вес, который сейчас лежал на ее плечах, разом уменьшился вдвое. — Они не смогли сказать, где она и как ее взять, но я это знаю, поэтому я приехала и взяла. Я поступила очень плохо, но я была права.

— Центральная власть пытается заморить приграничье. Двенадцать лет минуло, и ничего не поменялось, — одухотворенно заметил светлый боевик из ее свиты, отмечающий землемерным посохом место под скважину.

Все шло так, как могло идти. Среди неофитов появились первые случайные жертвы. На том же самом месте, где их принимали в гильдию, теперь стоял морозильный мертвецкий шатер.

Напоследок я направился туда, где поселили светлых. Внезапно, без предупреждения, не давая им подготовиться. Светлым принадлежал барак с выбитыми стеклами, но в темном тренировочном лагере не было лучше. Правда, сначала моим магам предложили надежный подвал без выбитых окон — без окон вообще — но не думаю, что кто-то всерьез надеялся, что это согласуют. Предложить подвал было приятно.

Перед дверью я задержался, собираясь с духом. Темные предсказуемы. Потерявшие опору темные впадают в уныние, в разрушительную ярость, но никогда точно не знаешь, что случится со светлым. Светлые — сложные существа, как говорит темный магистр Шеннейр, а темный магистр Шеннейр разбирается в этом.

Потом я перешагнул порог и пожалел.

Здесь было так... светло. Как в далеком воспоминании, которое я постарался забыть, потому что не помнить легче. На несколько мгновений ко мне вернулось ощущение дома, но в прошлое нельзя вернуться.

В длинной комнате было чисто. Холодильные печати гнали прохладный воздух, а между кроватей висели разноцветные тканые занавеси, разгораживающие пространство. Маги из освободившейся смены сдвинули несколько кроватей и сидели кругом, закрыв глаза и держась за руки. Они почуяли меня сразу, и эмпатическое поле полыхнуло и закрутилось водоворотом. Если бы кто-то спросил у меня, каково это — быть центром чьего-то мира, я бы ответил, что очень неловко.

Кроме Миля. Милю бы я сказал, что мне это очень нравится.

Я отвел взгляд, сожалея, что не могу исчезнуть сам, но рассматривать здесь кроме людей было решительно нечего. Вся обстановка носила отпечаток... отсутствия чего-то личного; кроме, быть может, единственного стола, где лежали заготовки для амулетов, карты, пособия по черчению печатей, свежие газеты и несколько развлекательных романов в ярких обложках.

Удивление я скрыть не сумел. Чужая паника окатила ледяной волной.

Дверь открылась, и от сквозняка под потолком что-то зазвенело. Я поднял голову, мертвенно уставившись на подвешенных к потолку сотни металлических рыбок.

— На Кималеа на брошенной исследовательской базе мы нашли книгу по природе вулканов, — под пробежавшую в эмпатическом поле рябь облегчения Кайя стремительно вышел вперед, загораживая остальных. — Мы ее выучили наизусть за двенадцать лет. Но мы понимаем, что развлечения отвлекают. Вы работаете без отдыха, магистр, и мы должны брать с вас пример, и если вы скажете...

Я с горечью осознал, что он защищает их от меня. Мне было совершеннейше плевать, чем мои фишки занимают свою жизнь, когда не выполняют мои приказы, но я не знал, как это выразить, чтобы их не обидеть.

Хотелось бы знать, как бы поступил Ишенга, но Иншенга не попадал в такие глупые ситуации. А Шеннейр бы помер со смеху, если бы узнал, что здесь считается запретным.

— Все в порядке. Кто-то любит сказки?

— Тоже способ сбежать, — ответил он, когда нас уже не могли слышать.

В одном из подсобных помещений стояла нагревательная плитка. Вообще внутри светлый блок выглядел неплохо — было видно, что люди старались сделать его настолько жилым, насколько в их силах. В отношении к быту светлая гильдия придерживалась строгой умеренности. Отказ от заботы о себе — первый признак психических нарушений. Голодный и обессиленный человек никому не поможет, не сделает ничего хорошего, бесполезен для общества. Никому не нужна пустая жертвенность. Кроме тех, кто желает тебе зла.

— Вы повесили занавески, — мне нужно было спросить так много вещей, и я спросил самое главное.

Эмпатия размывает индивидуальность, и в светлой гильдии об этом превосходно знали. Не слышать эмоции нас учили точно так же, как слышать. Это не имело ничего общего с блокираторами или ментальными щитами, которые всего лишь род обмана и самообмана: это уважение границ. У каждого эмпата должно быть что-то свое, принадлежащее только ему. Даже светлых учеников, в отличие от темных, сразу селили отдельно. Но я не думал, что для светлой общины, полностью запутавшейся в сети, занавески имели значение. С таким уровнем связи нет ни возможности, ни желания ничего скрыть.

— Разграничение личного пространства препятствует слиянию разумов, — как по методичке ответил Кайя и сразу обескураженно развел руками, понимая, как это прозвучало с учетом итога: — Мы пытались. Когда нас высадили на острове, ситуация развивалась по худшему сценарию. Необученные светлые, раненые люди, которые ищут поддержку и опору, заражение шло стремительно, не сумели остановить. Говоря прямо, шансов и не было.

Горечь стала сильнее. Я даже не думал, что эти люди старались не стать тем, чем стали.

— Главное, что община выжила, — я пытался изобразить поддержку; мне казалось, что я делаю это хорошо, но реакция собеседника говорила об обратном. — Как вам с Бринвен удалось сохранить собственный разум?

Меня донельзя забавляло, что именно Бринвен и Кайя встали во главе культа. В бывших подмастерьях светлой гильдии не было нужного безумия.

— Вы в любом случае разговаривали бы с теми, кому удалось, — вежливо поправил Кайя. — Вероятность коллапса психики неподготовленного светлого мага при разрушении эмпатической сети, в которую он входит, приближается к ста процентам... Если не пересоздать связь... Светлые очень плохо переживают потерю точки опоры. Мы — мы не лучшие, но род нашей службы предполагал устойчивость. Мы подготовлены. Мы с Бринвен не сойдем с ума, даже если вся светлая гильдия погибнет на наших глазах. Хотя порой и хотелось бы.

В пальцах он снова сплетал и переплетал золотую паутинку.

— Да, — внезапно очнулся светлый. — Вот отчеты о текущем положении дел, которые вы просили. Создается впечатление, что темные пытаются держать себя в руках. Насколько они на это способны...

Постукивание ногтей по столу в тишине звучало отчетливо.

— Магистр приказывал передавать сведения немедленно, — Матиас перегнулся через мое плечо, вперивая в светлого мага заалевшие глаза.

Кайя спокойно выдержал его взгляд:

— Они не нарушили ваш приказ. Но они передавали данные через меня.

Я чувствовал ярость Матиаса — Матиас был готов перерезать горло Кайе, если я подам знак. Кайя словно его не замечал:

— Вы готовились к смертельно опасной операции и не могли отвлекаться. Как бы вы отправились в Заарней, беспокоясь о нас? Мы не беспомощны, магистр. Вы не обязаны тащить все на себе.

Я не знал, что не нравилось мне больше: его неповиновение или его правота. У меня даже не было времени читать отчеты. К его чести, указание на ошибку получилось крайне мягким.

А ведь именно Кайя эти двенадцать лет управлял светлой гильдией. И теперь я отбирал у него власть.

— Это была только моя самонадеянная инициатива, — с извинением склонил голову маг.

— Я буду благодарен тебе, Кайя, если в следующий раз ты прямо укажешь мне на мой просчет, а не будешь что-то делать за моей спиной. Я не настолько беспомощный магистр, чтобы беречь меня от здравых предложений.

Его обычная улыбка сразу стала натянутой.

— Эти выродки! — Бринвен ворвалась в комнату, чуть не швыряя наушники в угол. Но вовремя заметила меня и аккуратно положила их. — Магистр. Мы вас не ждали.

— Бринвен, эти выродки сделают то, что тебе нужно, только передай мне список, — я встал. Бринвен тоже стояла у стола, не зная, куда приткнуться. — И меня беспокоит поведение остальных. Светлые маги не должны бояться своего магистра и не должны поклоняться ему. Это ненормально.

— У магистра огромная власть, — уклончиво ответил Кайя.

— И мы рады, что вы ей не злоупотребляете, — прямолинейно заявила Бринвен. — Магистр, разве вы не останетесь...

Воздух снаружи показался мне гораздо теплее, чем внутри. Барак был полностью темен; в единственном освещенном окне Кайя и Бринвен склонились друг к другу, переговариваясь. На душе было черно и пусто.

Погибших неофитов сжигали ночью.

Густая раскаленная тьма накрыла равнину. Ночь не принесла прохлады — только мрак с белыми метелками прошлогодних трав, белыми силуэтами людей и белыми свертками на помостах.

Как коконы бабочек. Я взял протянутый факел и кинул его в сухую траву.

Горючая жидкость вспыхнула мгновенно. Замигали ограничивающие печати, мешающие огню выйти за пределы костров, загорелись другие костры, окружая людей пламенными отблесками. Костры Сева были ниже, чем костры Жатвы, но люди верили, что они сожгут все беды.

Пусть горит все. Я давно привык.

В отличие от обычных стимуляторов, пастилки действовали на короткое время, зато были приятными на вкус. Хоть здесь внутренняя служба постаралась. Я еще раз взвесил варианты, и решил, что верну беженцев в Астру. В восточных городах им будет не лучше, чем здесь, штурм они пересидели, а на данный момент в Астре не опасно. И пусть восточные города считают, что я делаю это из расположения к ним.

...со стороны ремонтных мастерских донеслись звуки сигналов и негодующие крики. Кто-то из боевиков бросил машину так, что она мешала проехать остальным, и ушел. Всего лишь один эпизод в череде других. Но, в конце концов, каждый темный знает, что всегда найдется кто-то злее и ублюдочнее.

Я скользнул взглядом по наспех возведенным ангарам, по трофейным машинам, целым и покореженным, по бакам с кровяной смесью, и широко улыбнулся Матиасу:

— Ты хотел машину в подарок. Выбирай, — и, дождавшись, когда он сконцентрируется на самой правильной цели, ободряюще кивнул: — Любую.

Селить северян и загорцев в камерах напротив я не стал. Тревожить заклинание самоуничтожения в загорских головах не стоило — тем более после нашей достославной беседы загорцы больше на контакт не шли. Толку от них было никакого: они не разговаривали, не реагировали на внешние раздражители, отказывались от еды и воды и просто сидели или лежали на полу камеры, смотря в пространство. Обычно загорцы живыми в плен не попадали, и что теперь с ними делать, никто не знал. Головы культистов напополам забивали священные гимны и катрены о конце света, любая попытка допроса грозила запустить самоуничтожение, и пусть темные заклинатели уже предложили десятки способов занимательного использования человеческого материала, выбора у нас особого не было. Убить. Или...

Загорцы не сопротивлялись, когда их вывели и посадили в фургон без окон. Не сопротивлялись, когда их долго везли по ухабистой дороге и когда вывели к лесной поляне, накрытой маскировочной сеткой. Загорцы знали, чем заканчиваются все пути, и не боялись жертвовать собой.

То, что под сеткой не оказалось жертвенника, загорцев глубоко задело.

— Вы их отпускаете? — заместитель командира резервного левого крыла пятой северной колонны ЯнИнш возмутился так, словно лично брал загорцев в плен. Я длинно вздохнул, поднимая взгляд и принимая вид печального милосердия. Мало того, что ЯнИнш был верзилой, который даже над ариндийским ла'эр возвышался на голову, и имел непонятное никому звание, у него имелось собственное мнение по поводу всего. По поводу разрухи, несоответствия Аринди необходимому образу, управления государством, ограды лагеря военнопленных, погоды, природы и каждого камушка на дороге.

Хора как и всегда встречала мелким дождем и грязью. Чтобы загорцы ехали быстрее и не оборачивались, им даже выдали машину — самую старую и потрепанную.

— Идите. Вы свободны, — я сделал широкий жест, указывая в сторону Загорья. Загорцы прямого посыла не поняли. — Возвращайтесь домой. Вы нам не нужны. Нам не нужны люди, только и умеющие, что ненавидеть все вокруг.

Мне всегда было любопытно, улавливают ли загорцы издевку в "светлейшем Загорье". С них сталось бы принимать это за чистую монету и гордиться.

Загорцы не сказали ни единого лозунга, ни единого катрена, ни единого оскорбления. Мне было их жаль: они единственные, кто действительно помог. Машина с натугой сдвинулась с места и медленно поползла по дороге, поднимающейся к облакам.

Внизу, в долине, скопилось несколько десятков машин. Часть северян возвращалась на родину. Они не верили, что их отпускают, до тех пор, пока я не освободил загорцев. Подавленность висела над побежденными как густой туман. Идеалы и цели оказались ложью; возвращение было бесславным.

— В плену загорцы... граждане долин Лонн не выживут. Но, боюсь, я все равно не смогу их спасти, — я расстроенно покачал головой, вновь обращаясь к ЯнИншу. — Когда они достигнут пограничного обелиска, то покончат с собой. Загорье не позволяет вернуться тем, кто прикоснулся к скверне. Даже если это люди, спасшие мир. Таковы традиции.

Мы все знали, что творится в Загорье; споры, стоит ли вмешиваться, в светлой гильдии не прекращались. Но если мы считаем, что мы вправе решать за другую страну, что ей хорошо, а что плохо, и посылать ради причинения добра боевые отряды — за что же корить само Загорье или Северную коалицию?

— Это неправильно, — теперь ЯнИнш смотрел на север новым взглядом, и в его эмоциях вновь зрела непоколебимая определенность.

— Вы их отпускаете?! — от вопля Миля кровь стыла в жилах. Я прикрыл наушник ладонью, предвкушая, как скажу, что когда мы собирали трофейные машины для северян, мы действительно собирали их для северян.

В долине темные громко ругались и остервенело размахивали руками, пытаясь донести до иностранцев, что возвращаться на север надо через круговой объезд через восточные горы. Все прямые пути вели в Загорье. Северяне их не слушали и ехали прямо.

— Я светлый магистр. Мне полагается щадить врагов. Я даже вас пощадил, вы понимаете, насколько я хороший, Миль?

— Ловить добычу и отпускать, чтобы потом снова поймать. Вот так поступает Тьма! — безмятежно сказал Бретт. Отряд Бретта и пограничники выдвигались следом, чтобы проследить, что гости покинули пределы Аринди.

Темный лагерь Мэйшем-один я навестил всего раз и только ради знакомых. Амариллис собирала вещи: ее вместе с отрядом высылали далеко на север. Она хотела что-то мне передать, но вместо этого бессмысленно ходила по комнате.

— Это Эршенгаль, — наконец определилась она.

Я молча ждал.

— Я знаю. Это давно превышение моего статуса. Но то, что тогда случилось...

— Когда Эршенгаль создал свое лучшее заклинание, — вежливо уточнил я.

Амариллис смотрела с мукой. Темному магу Амариллис хотелось бы, чтобы светлый прочитал ее мысли и понял все без слов. Светлые ведь должны понимать.

— То, что случилось, Эршенгаля полностью поменяло. Когда он вернулся... мы тогда его не поняли. Он нужен гильдии. Действительно нужен.

Но просить меня об этом у нее права не было.

Я бы сказал, что поменялась Амариллис. Боевые маги не склонны задумываться. В сомнениях немного счастья.

— Когда я шесть лет сидела на берегу Вальтоны среди рыбы и сетей, мне в голову от безделья начали лезть мысли. Теперь я вернулась в Аринди, а мысли не исчезли, — Амариллис смотрела во тьму за светом прожекторов и хмурилась. — И мне это не нравится.

Вот так и перестают быть рядовыми боевыми магами. Открывать глаза и видеть пропасть у своих ног всегда страшно.

По сравнению с тренировочным лагерем, в Мэйшем было полностью тихо. Я расширил эмпатическое восприятие, ловя отзвуки чужих чувств — туманные водовороты звезд, сотни чужих миров — и целенаправленно двинулся по лабиринту одинаковых коридоров. Один из миров посылал последние сигналы, готовясь к краху.

Джиллиан стоял на табуретке и аккуратно прилаживал петлю к потолку. Именно стремление к совершенству его подвело — вместо обычного узла он вязал нечто сложное.

Табуретку я буквально вышиб у него из-под ног, заставив изящно спрыгнуть на пол, и радостно воззвал:

— Джиллиан! Куда же вы? От нас, от страны, вам завтра на работу! Должность высшего сама себя не займет. Ну что вы так сразу расстраиваетесь, уговорили, давайте я введу вас в высший совет уже сегодня!

Это когда-то уже происходило. Побережье, тело в кровавом круге. С Михаэлем Наро я опоздал. Джиллиан был изгоем, и он держался долго, но сейчас, когда непосредственная опасность для жизни исчезла, он потерял причину держаться. Но я не собирался его отпускать.

Мое появление его сбило. Достаточно, чтобы темный маг нащупал на столе табличку, кое-как слепив пляшущие буквы в предложение:

"Каким вы сш и м?"

— О, мы с темным магистром Шеннейром поспорили — кто раньше выйдет нас встречать к калитке, тот и станет высшим магом,— я не дождался от собеседника ни малейшей реакции, и перешел на заунывный возвышенный тон: — Высшим темным магом Аринди. Вы заслуживаете это как никто другой. Вы были избраны для этого.

Мной.

Слова на табличке сбились в ком, выражая сомнение, и я пожал плечами:

— Хорошо. Я скажу вам честно, вы станете высшим благодаря моим связям.

Джиллиану следовало бы расстроиться, но смятение было сильнее:

"Я недостоин".

— Это не вам решать, — я прошел по комнате, убеждаясь, что остаюсь в центре внимания, и забрал веревку. Джиллиан держал табличку, и держать веревку ему было неудобно. — Для кого вы умираете, Джиллиан? Вы старались ради темной гильдии, а темной гильдии это оказалось не нужно. Вы уже не успеваете: ни за событиями, ни за людьми. Гильдии нужны новые люди, не связанные с отжившими системами. Вы умрете: еще один выгоревший человеческий материал, чье имя завтра уже никто не вспомнит. Но вы еще можете вспыхнуть снова.

Джиллиан мрачно следил за мной. Глаза как и всегда говорили так мало; через эмпатию я чувствовал, как все его мысли и стремления рассыпались и перекраивались вновь. Крушение и рождение нового мира под тонкой человеческой оболочкой.

Если он захочет завершить начатое, здесь ничем не поможешь. Человека невозможно караулить дни напролет. Но я не видел в нем этой предопределенности — намерения идти до конца невзирая на обстоятельства. Джиллиан был подчинен страстям и стремлениям, слишком жизненным, а такие люди, остыв, не повторяют сразу же неудачную попытку. Хотя бы потому, что она провалилась, и вспоминать о том неприятно. Я разрушил его концентрацию, заставил следить за нитью беседы, размышлять и возражать, и забросил ментальные крючки. Долг, вызов, лесть, обещание кардинальных перемен. Джиллиан принадлежал будущему, и на мгновение мне захотелось, чтобы он умер.

— Идите со мной или оставайтесь в прошлом. Вот ваш последний шанс.

Табличка наконец сумела выдать внятное рассуждение. Я дочитал его до конца и ответил, понимая, что с точки зрения Джиллиана говорю святотатство. Но тем сильнее оно запоминалось.

— На кону весь мир. Светлые, темные... поднимите глаза от земли. Это такая мелочь.

Матиас сопел очень выразительно. Его терпения хватило ненадолго, ровно настолько, чтобы мы вышли на улицу.

— Почему он? Чем он заслужил?

Я едва не сказал, что примерно тем же, что сам Матиас. Что мне попалось, с тем и работаю. Иномирец излучал такой спектр эмоций, словно я его предал; если бы светлый магистр был солнцем, Матиас бы требовал, чтобы оно светило только ему.

То, что я сейчас скажу, определит будущее. Пора было решаться.

— И эти вопросы задаст себе каждый. И каждый ответит — он недостоин. Высший темный маг Джиллиан, выдвинутый за непонятные заслуги, будет отвлекать внимание от высшего светлого мага, — все еще можно было развернуть назад; но это было очень, очень жестоким розыгрышем. Я со значением посмотрел на Матиаса, понимая, что именно сейчас его фишка окончательно станет принадлежать мне. — А первым светлым высшим магом станет мой самый лучший последователь. Сейчас я не хочу огласки, так что не говори об этом.

А потом мы с веревкой случайно наткнулись на Миля, и это было печальнее всего.

* * *

Шафран неспешно надвигался, расползаясь распухшим туловом по окрестным холмам и равнине. Мы ехали медленно, поджидая спешно догоняющего колонну Шеннейра; столбы пыли от его машин были видны издалека. На другой стороне по небу ходили тучи — сухие грозы и ни капли дождя. Светлые погодные заклинания требовали слишком много усилий для поддержания традиции, чтобы уцелеть за двенадцать лет.

Бесконечные заводские кварталы. Длинные и низкие беленые дома рабочих среди фруктовых садов. Черные глыбы клановых домов ашео: каждый занимает целый квартал, глухие стены и бойницы с лепниной, сад во внутреннем закрытом дворе. Улицы между ними напоминали глубокие ущелья.

Я до сих пор не понимал, как мы умудрились выбрать новой столицей именно Шафран: он был самым беспокойным городом Аринди. Долгое время его курировал лично Юрий Элкайт. Не город, а кипящий котел.

Новенькие башни мирринийке довлели надо всем. На окраине города уже поднимались скелеты четвертой и пятой. Двери третьей башни хозяева города открыли для беженцев; подозреваю, именно на такой эффект и рассчитывал Норман, когда пугал сносом незаконной стройки. Шафран захлебывался от беженцев. За минувший год его население увеличилось в несколько раз.

Кажется, все жители города вышли на улицы. Под колеса машин бросали охапки цветов, город ревел тысячами голосов, и темных вновь, вновь после долгих лет, приветствовали как героев. Мы стояли на высокой платформе, над бушующей толпой; я поднял руку и легко взмахнул, и вал восторга накрыл с головой. Шеннейр благосклонно смотрел с высоты. Я знал, что сейчас помогаю ему восстановить власть. Темные и светлые вновь работают вместе, светлый и темный магистр стоят плечом к плечу на страже Аринди. Гильдии могут примириться, этот мир так нужен нам всем.

Какая прекрасная лживая сказка.

Как только мы выехали на главную площадь, на всех трех башнях вспыхнул огромный герб Аринди. Алая астра в черно-белом кольце. Эйфория толпы отравляла эмпатическое поле и дурманила голову. Если я был здесь, если я чувствовал это, мой путь был правилен.

Если бы мы выиграли — мог бы я сейчас стоять рядом с Ишенгой? Я бы заплатил за это любую цену.

Огромные плакаты с моим изображением развернулись с небольшой задержкой после герба. Ничего ужаснее я не видел в жизни. Светлый лик светлого магистра с неземной добротой смотрел на землю, и я смотрел в ответ с осуждением, ощущая неприятный холодок.

Раньше магистры сменялись часто; магистры после избрания жили совсем мало. Подозреваю, человеческое тело и разум не рассчитаны на такие нагрузки. Но постепенно все поменялось, и тот священный ореол, который окружал должность магистра, стал передаваться самому магистру. Каждое правление магистра — маленькая эпоха. Сейчас эпоха Шеннейра; Аринди отсчитывает время с того момента, когда он пришел к власти. Все, что было раньше, покрыто мраком, загадочно и неважно.

Сегодня же я прикажу убрать все плакаты и уничтожить все портреты. Светлого магистра будет запрещено изображать — точно так же, как и темного. Страна не должна зависеть от одного человека.

Стать магистром, чтобы отдать жизнь гильдии и умереть. Ярко вспыхнуть и угаснуть. Только в этом смысл.

Перед тем, как покинуть выделенные мне покои, я остановился перед зеркалом, рассматривая волдыри на месте ожогов на шее. Говорят, когда иномирные врата открылись впервые, за ними было совсем темно и невозможно дышать. Это сейчас Заарней выкачал из нас достаточно воздуха, и воды, и света. Если я проиграю, последние люди еще успеют увидеть, как исчезает наше голубое небо.

— Вы должны наказать своих подчиненных.

С Шеннейром мы вновь пересеклись на подъемной платформе. Он рассматривал рыбку-амулет: на чешуе осталось всего два креста из пяти, и темный магистр был крайне доволен. Платформа тронулась с места, и только тогда до меня дошел весь абсурд услышанного. Темный магистр требует от меня... наказать моих светлых?

— Вам нужно проявить власть, — конкретизировал Шеннейр. — Вы их не контролируете. Кэрэа, да по вам видно, что вы неспособны их и пальцем тронуть. Это недостаток. Вам не хватает жесткости и твердости.

Может быть, он прав. Я не был волевым правителем. Но одна мысль о предложенном вызывала отвращение. Шеннейр прощает своим магам все — так почему не могу я?

— Они не сделали ничего плохого.

— Значит, научитесь на своем опыте, — подвел он итог. Будто и не сомневался, что все так и будет.

Залы совещаний успели расписать в традиционном стиле: белые стены, черные геометрические фигуры и линии, способствующие концентрации. Пока двери в государственный совет оставались закрыты, участники бродили вокруг и общались. В приемной было прохладно, голоса шелестом отдавались под высокими сводами, а в центре зала журчал каскадный фонтан, выложенный зеленоватыми камешками. В Шафране не было проблем с водой: корни башен глубоко уходили под землю, достигая водоносного горизонта.

На парапете фонтана сидели мирринийке — бледные и величественные, тихо беседующие друг с другом или наблюдающие за людьми. Темная многослойная одежда и украшения в волосах, неторопливые жесты, оттенки эмоций на лицах. Цветовые пристрастия мирринийке делили с темной гильдией, но всегда утверждали, что их черный цвет не имеет ничего общего с темными и намного чище, возвышеннее, духовнее.

— Гидра, — Шеннейр поприветствовал их широчайшей улыбкой. Все время, пока он спускался с балкона, мирринийке следили за ним пристальными холодными взглядами.

Элиту страны в свое время темный магистр проредил неслабо. Но такие места не остаются свободными.

Светлые уже стояли на балконе, ожидая меня, и я помедлил, придирчиво оглядывая спутников. Матиас был одет как моя точная копия — чтобы люди смотря на него видели не заарна, а моего ученика. Кайя и Бринвен носили гражданскую одежду со знаками гильдии. Простое напоминание, что они такие же жители Аринди, как и все.

Светлые смотрели вниз и тихо переговаривались между собой.

— В столице Полынь было мало убийств, — слова Кайи становились слышны, только если подойти совсем близко. — И много людей пропадало без вести. У нас было такое понятие, "невидимые преступления". Преступления, которые совершаются в закрытых обществах и не выходят наружу из-за круговой поруки. Как говорят, в каждой жилой башне есть собственное тайное кладбище.

— Ну а не преступники здесь есть? — на Бринвен его слова впечатления не произвели. Возможно, волшебница слышала такое очень часто.

— Есть. Эти незапятнаны ничем, — Кайя пробежался взглядом по людям у фонтана и указал на двоих, скромно притулившихся с краю. — Это геноконтроль.

Спускаться вниз Кайя не торопился, отговорившись нездоровьем.

Главы кланов, великих и малых, маячили рядом с мирринийке, изо всех сил пытаясь быть на них похожими, но выходило не больше, чем у рыб, которые изо всех сил трепещут плавниками, чтобы взлететь. Все ашео повязывали волосы узорчатыми лентами, у многих я с удивлением заметил татуировки или клановые отметины на щеках. Воистину, Шафран был заповедником древних традиций.

Представители Восточного предела носили подчеркнуто скромную одежду, похожую на униформу. Потомки первых колонистов с севера считались в Аринди почти коренными жителями и даже внешне напоминали мирринийке, насколько люди способны на это.

Приграничные жители ради встречи надели все самое лучшее, то есть все самое яркое, меховое и блестящее, и шумной группой держались в стороне. Северный блок против национального правительства Мирретей, материк против побережья, север против юга. Управлять Аринди было ничуть не проще, чем сражаться с Лордами.

Здесь было много знакомых лиц; остальных я знал по сводке инфоотдела и информации, которую успело собрать столичное светлое отделение. Я здоровался с делегатами, иногда перекидывался парой фраз, представлял спутников, но неуклонно продвигался вперед. Мирринийке оценивали меня несколько мгновений, а потом величественно склонили головы в приветствии, и я ответил тем же.

Вот люди, на которых будет опираться моя власть. Симпатии они, может, и не заслуживали, но заслуживали полного внимания.

Читая старые хроники, можно решить, что колонисты с корабля Аннер-Шентагар только и делали, что лежали на берегу морской звездой, страдая о своей тяжелой доле. Я давно подозревал, что все эти истории о тонко чувствующих натурах — часть культуры мирринийке и дань приличию. Более хладнокровных и прагматичных существ свет не видывал. Я беспокоился, как они примут Матиаса, нелюда и врага, но у меня не было выбора, и у них тоже.

— Правитель Маленре? — внезапно очнулась Бринвен. — Так это вы отказались пересылать продукты беженцам из Астры, потому что они "могли взять еду с собой"?

Маленре посмотрел на нее с огромным изумлением. Кажется, даже наша верхушка забыла, что светлые тоже люди и умеют говорить.

Правитель столицы Шафран Маленре выглядел очень неплохо. В будущем он мог бы претендовать на главу гражданской власти Аринди, но Маленре планировал жить долго, а потому не торопился и действовал осторожно. Достаточно осторожно, чтобы пытаться разговаривать со светлыми на их языке:

— Вы же не будете спорить с тем, что нельзя заботиться об одних гражданах Аринди, обделяя других? Мы не можем забыть о несчастных, обездоленных людях, потерявших родные дома и привычную жизнь, к которой, в отличие от других, они уже никогда не смогут вернуться. О беженцах из разрушенной Полыни.

Я мысленно одернул Бринвен, готовую напомнить, что беженцы из Полыни здесь несколько месяцев и уже перестроили город.

Мирретей сделали вид, что не заметили мелкую размолвку.

В официальной униформе высший темный маг Вильям выглядел непривычно — было видно, что захватывать заводы в тапочках и пижаме ему привычнее. Хотя через толпу он проталкивался вполне уверенно, и я оставил Матиаса и Бринвен, приближаясь к нему.

— Так славно, что центральная власть теперь может найти в гильдии опору! Давненько у них такого не было. Но мои друзья печалятся, что теперь светлый магистр будет любить только юг, а север не будет, — Вильям, как и всегда, сиял добродушием и жизнерадостностью. Но смотрел он на то же, что и я: как к Бринвен подходят несколько человек, не пропустившие ни слова из чуть не случившейся ссоры. — Вот бы нашелся высокопоставленный светлый, который бы заботился о севере! Кто-нибудь такой же ла'эр, родившийся в Аринди, и без ненужных ассоциаций с Шеннейром...

Северному блоку требовался свой представитель в светлой гильдии, а мне требовалось обеспечить своим магам всю поддержку, которую они могли получить. Теперь Бринвен будут помогать продвинуться, просто потому, что неким влиятельным людям это выгодно. Не думаю, что Бринвен предполагала лезть в политику, когда спорила с Маленре; но, надеюсь, ее так же как и меня смешили люди, которые пытались использовать наши установки против нас.

Эмпатическая волна, прокатившаяся по залу, ударилась об меня и обернулась глухой пустотой. Один человек прибыл на собрание позже всех. Он практически опоздал, но он все равно не мог не прибыть. Он пришел в одиночестве, и в одиночестве шел через раздавшуюся в стороны толпу под косые взгляды и перешептывания.

Я отвернулся, потому что не хотел смотреть, и спросил:

— Почему именно Острова?

Создавалось впечатление, что Вильям старается не встречаться со мной взглядом:

— Я не хочу сказать, что произошедшее не ужасная трагедия, или что не было других ужасных трагедий, или что островитян самих по себе никому не жалко... Жалко. Очень. Милые беззащитные островитяне, знаете ли, кому они могли помешать. Но одномоментное яркое событие, да еще в столице, да еще слухи об отношении Шеннейра к беженцам, да еще то, что последний светлый магистр островитянин... Уничтожение островного квартала стало символом. И островитяне первыми потребовали справедливости. Осмелились заговорить.

Я не хотел смотреть, но я все равно знал, кто передо мной. Короткая запись, папка, несколько месяцев пылившаяся у меня в столе, оказалась убийственным оружием.

— Но почему они не принимают Эршенгаля? Он же темный, что они от него ожидали?

Вильям оттянул воротник от горла, оглядываясь, и доверительно склонился ко мне:

— Понимаете ли, светлый магистр, даже когда магистр Шеннейр пришел ко власти через переворот и ввел армию в столицу, он постарался изобразить это как восстановление законности. Но убийство мирных жителей потому что... потому что они что-то не то сказали... это несмываемое пятно.

— Но жить оно не мешает.

Шеннейру никогда не мешало.

— Совершенен только светлый магистр, а мир несовершенен.

Экстренный вызов прозвучал, когда я уже закончил личную встречу с Мирретей и отдыхал среди светлых. Негласное правление Аринди не было ни плохим, ни хорошим, и было способно как на редкое благородство, так и на редкое злодейство. Мирринийке — сплоченный народ, следующий традициям; даже какой-нибудь глубоко секретный геноконтроль не лез в жизнь каждого гражданина, а разрабатывал стратегии на десятилетия вперед. Наша социнженерия имела с ним очень долгие и тяжелые отношения.

От рук Илмаре расходилась приятная прохлада, прогоняя головную боль. Я отодвинулся, благодарно кивнув волшебнице, и попрощался со светлым столичным отделением. Чудом выжившие на острове чистокровки просили для себя настоящее задание, и у меня не было хороших вестей. Именно слежка за высшим обществом и являлась для них настоящим заданием.

На улицах Шафрана разгорались вечерние фонари. За стенами домов мерцали теплые искры жизней. О том, что случилось, меня информировали по факту, и когда я прибыл на место, было давно уже поздно.

С одной стороны над улицей нависал клановый дом ашео, с другой — шли ровные рабочие кварталы ла'эр. Обитатели обоих районов гомонили вокруг площадки, огороженной лентами. Их эмоции звучали в эмпатическом поле печально знакомым сочетанием: страх и злоба в той пропорции, когда первое еще перебарывает второе. Деревья с лаэрской стороны все были перекорежены, а на домах остался отпечаток сработавшей темной печати.

К двум темным, изображающим патрульных, никто не приближался. Старший из боевой двойки долго думал, но все же решил отчитаться:

— Беспорядки погашены эффективно. Ущерб городскому имуществу минимален. Сверхнормативная загруженность лечебниц, — он насупленно уставился на бесчувственного окровавленного человека, над которым колдовали медики, и самокритично уточнил, — почти отсутствует.

— Не договорились, чья часть города светлому магистру понравилась больше, — младший в двойке сосредоточенно ковырял боевой жезл. — А еще тень от дома на них падает.

Я обвел взглядом разорванные и обожженные темной магией тела, в беспорядке лежащие на земле, и с тихой яростью потребовал:

— Трупы прикройте.

Лечебницы от действий темных не переполнялись. Брошенное в толпу шоковое проклятие в живых оставляло редко.

Мне как светлому магистру после таких зрелищ жить не хотелось вообще.

— Я все решу, магистр, — Кайя оставил медиков и легким шагом приблизился к нам. Кайя уже был здесь: он всегда ухитрялся появляться там, где происходило что-то плохое.

Я был бы рад, если случившееся хоть немного удивляло. Везде, где требовалось применить точечное насилие, темные врывались на боевых машинах и убивали без разбора.

Военное положение, жесткие методы самые действенные, насилие работает. Я заранее знал, что мне ответят. Но на самом деле последствия вмешательства темных были хуже, чем если бы они вообще не вмешивались.

— Поддержание порядка на улицах в вашей компетенции? Нет? Так куда вы лезете? — грубо спросил Шеннейр. На фоне слышался смех, и я ощутил, что собеседник переходит в другое помещение. — Вы сами ищете себе проблемы, Кэрэа.

Я молча отключился.

Темные охранители явственно недоумевали, что нужно светлым, когда Аринди уже защищена от страшной опасности.

— Темных надо убирать из городов, — сказал мне Кайя.

И это кровопролитие — в день, когда я впервые после инаугурации въехал в новую столицу с победой. Возможно, это был вполне явный Знак.

— Иногда мне кажется, что темная гильдия делает это намеренно.

— Конечно, она делает это намеренно, — Кайя бросил взгляд поверх щитов, которыми огородили бойню от собравшихся за ними людей, и мгновенно поменял выражение лица на сочувственное. — Дает ощущение внутреннего превосходства, проводит границу.

— Мне кажется, что темная гильдия поощряет преступления, — я поймал себя на пугающем ощущении, что не могу точно выразить мысль. Я знал, что темные поступают неверно, но с каждым днём пребывания в темной гильдии все сложнее и сложнее было сказать, почему. Почему нельзя пытать людей? Почему нельзя подавлять волнения массовыми убийствами? Почему нельзя глумиться над трупами?

И в самом деле — почему?

— Вы знаете, как в темной гильдии порой обучают неофитов, магистр? — лицо Кайи внезапно одухотворенно осветилось. Словно тема зацепила в нем то живое, что еще осталось. — Новичков встречают с распростертыми объятиями. Рассказывают сказки о блестящем будущем, об успешности, вседозволенности, великолепных темных и ничтожных всех остальных, о том, что так можно, что это нормально, о том, что нет ничего плохого, и они слушают, и смотрят на темную элиту, и однажды совершают нечто... Темная гильдия их спасает, защищает от закона, возмещает ущерб. А потом взыскивает долг.

Он остановился, словно задохнувшись, и с глубоким удовольствием продолжил:

— И вот тут начинается реальная жизнь.

Люди за барьером раздались в стороны, пропуская машину с медиками и пострадавшими, и так и остались на разных сторонах дороги. Они смотрели друг на друга с ненавистью, и я ясно понял, что это продолжится — завтра, послезавтра. Я мог бы направить их гнев на темных, но ради общего дела и спокойствия в городе я должен убедить их, что они виноваты сами.

— Вы расстроили светлого магистра! — Матиас успел первым; Матиас обрушился на людей чуть ли не с яростью. — Светлый магистр приехал в ваш город с победой — светлый магистр спасает нашу страну и заботится о каждой жизни — а чем отплатили вы? Нападете друг на друга?!

Они выглядели ошеломленными. Я бы даже сказал — испуганными. Матиас гневно сверкнул глазами и нанес добивающий удар:

— Светлый магистр не желает говорить с вами!

Я грустно покачал головой и отвернулся. В тех планах, которые я строил в высокой камере Вихря, не было всего этого.

На брусчатке еще остались пятна крови, валялись непонятные грязные тряпки. Я знал, что Кайя вышел к собравшимся, выражая сопереживание, и люди слушали его, и кто-то плакал. Они видели в Кайе утешение и поддержку, более близкую, чем мог дать светлый магистр; что видел в этом Кайя, он предпочитал держать при себе.

* * *

В Шафране пришлось задержаться на несколько дней. Дела навалились разом; разумеется, светлый магистр не обязан вникать в каждую мелочь, и я мог все бросить, но в каком беспорядке я оставлял дела преемнику? Это совершенно недопустимо.

На все встречи я брал с собой Матиаса. Отчасти чтобы ввести в курс дела, отчасти заглушая вину. Матиас витал в облаках и считал это честью.

— Отчего ваша зверюшка прыгает от счастья? — с Милем мы столкнулись всего раз, в одной из башен. Чем он занимался в Шафране, кроме как пытался меня избегать, я не знал. Темные вообще не перенапрягались; у меня сложилось впечатление, что из всей темной гильдии приносят пользу ровно два человека, один из которых, как ни странно, Джиллиан, а второй — не Шеннейр. — Вы пообещали отдать ему пост магистра и вашу корону в придачу?

— Вы предсказываете будущее, Миль!

Только венец Та-Рэнэри я отдам в переплавку.

— Тогда следите, как бы он не отгрыз вам голову, чтобы получить все побыстрее, — хмуро велел темный. Матиас его не заметил: Матиас сиял тысячей солнц и не замечал ничего вокруг.

Перед самым отъездом он без предупреждения уехал за город. На небе громоздились черные тучи, в которых полыхали зарницы; ливень хлынул в тот момент, когда я увидел брошенную на равнине машину.

Матиас стоял в стороне, подняв руки к небу, и светлая магия струилась в его ладонях, расплескиваясь по всему миру. Я остановился в нескольких шагах; он обернулся, смотря на меня сияющими глазами. Я чувствовал вольную силу молний и дождь, и мог бы почувствовать счастье, если оно чужое.

Над полями уже раскрыли щиты, чтобы зелень не побило градом, в окрестных поселениях, которых сейчас топило, я успел объявить тревогу, а про то, что очередная грузовая колонна в эти мгновения намертво застряла в грязи, я скажу позже.

На юг мы возвращались в одиночестве. Я надеялся отоспаться по дороге, конечно, если на нас не нападут. Лучше бы напали: на полпути нас перехватил Шеннейр и предложил сделать большой крюк, чтобы показать мне нечто крайне занятное. Предложение темного магистра означало приказ, и караван свернул на разбитую грунтовку.

— Шеннейр, а вы знаете, за что вас ненавидел высший совет? — я еле сдерживал зевоту и смотрел на зеленые поля, над которыми поднимался вечерний туман. Правда, исходя из услышанного, высшие темные ненавидели Шеннейра за недостаточное внимание и уважение. Возможно, если бы темный магистр Шеннейр таскал их в ночи по полям, в темной гильдии до сих пор царили бы согласие и благолепие.

— Конечно, знаю, — изумился тот. — Миль ходил ко мне в камеру и зачитывал список обид по датам. У остальных не было даже списка. Невыносимо скучные люди.

Прямо посреди поля был выкопан котлован. Машины ревели, зачерпывая один ковш земли за другим — сначала мне показалось, что я ошибся, но руководил всем действительно Миль. Еще десяток магов разбирали завалы, вытаскивая из земли светлые в сумерках предметы. У меня екнуло сердце, но Шеннейр был не настолько циничен, чтобы раскапывать могилы.

Конечно же, настолько. Но сейчас в этом не было резона. Вместо костей котлован заполняли обломки дерева, камней и металла, обрывки ткани, и отпечаток светлой магии на них совсем истончился и почти исчез. Темные постарались, уничтожая светлые артефакты.

Я смотрел на артефактную яму с грустью; вещи, в отличие от людей, сами по себе не ценны, но столько труда пропало зря. И с нескрываемым злорадством сказал:

— Столько денег закопано в землю.

Гильдия наверняка кусала локти, поняв, что артефакты можно было выгодно продать.

— Мстительность и корысть, светлый магистр, — попенял Шеннейр. — Мстительность и корысть.

Миль повелительно махнул рукой, и люди, разбирающие очередную груду обломков, поспешно расступились. Я стоял достаточно близко, чтобы разглядеть, как он подхватывает грязный мешок, вытряхивает разноцветные информационные таблички, а потом разворачивается к машинам и уезжает, бросая котлован и людей.

Работа встала на недоуменную паузу. В мешке с символом светлого кризисного центра остались помятые коробки с клеймами биохимических лабораторий; кризисный центр занимался выгоревшими светлыми, островитянами, пережившими Маро Раэту, людьми, которые внезапно начинали слышать голоса в голове, и ничто из этого не касалось темных.

Бесполезный мусор, бесполезные осколки давно не существующего мира. Я не понимал, зачем я должен на это смотреть, но темный магистр Шеннейр видел в этом смысл. Возможно, он знал, что это сможет меня уязвить, а возможно, не думал об этом.

— Мой магистр, — тихо позвал незаметно подошедший беловолосый маг. — Есть новости, которые требуют вашего внимания.

Я отвернулся; я не хотел чувствовать себя благодарным этому человеку, но Шеннейра он на самом деле отвлек.

Побережье встречало нас ливнями. Мостовые были покрыты лужами, оборванными листьями, сломанными ветками. Порой дорогу пересекали широкие трещины, несколько домов в городе обвалились, а на площадях я видел белые круги для защиты от землетрясений. Такие же, как на островах.

Мы подъезжали к Кипарису ранним утром, чтобы избежать шума, и то, что в городе неладно, я ощутил сразу. На улицах было слишком много людей для предрассветных сумерек, слишком много людей для Кипариса, как будто в него съехались со всего побережья, и эмоции злым настойчивым гулом бились в сознании.

У нас все еще было военное положение; как мне всегда казалось, военное положение предполагает порядок, а не толпы людей, свободно шастающих из города в город. Внутренняя служба могла бы перекрыть дороги. Если внутренней службе не требовалось совсем иное.

— Мне кажется, или Нэттэйдж обнаглел, — тоном, не предполагающим ни вопроса, ни сомнения, сказал Шеннейр.

Бетонная коробка шеннейровского штаба в Кипарисе не стала менее уродливой. Но огромная надпись на мостовой перед входом сделала ее веселей.

"Убийца".

Эршенгаль вышел из машины и остановился перед фиолетовыми буквами. Горожане кольцом окружали площадь, молча, но неслышимое обвинение висело в воздухе. Эршенгаль не повернул головы.

Что он мог возразить. Он был убийцей.

— Побережье стало слишком хорошо жить, — Шеннейр лишь слегка нахмурился, но любой эмпат ощутил бы, что его хорошее настроение пропало вмиг.

Машины вновь тронулись с места, продолжая медленный и далеко не триумфальный путь к замку гильдии. Я прикрыл глаза, пережидая приступ усталости, и вздрогнул от приглушенного взрыва.

Слабосильная и наверняка самодельная взрывчатка разворотила дорогу, почти не повредила машине и совсем не повредила едущим в машине темным. Это было грустно, но безумно грустно то, что Эршенгаль в этой машине не ехал.

Я закрыл лицо руками и попросил:

— Позвольте, я разберусь с этим.

— Разберитесь, Кэрэа, — согласился Шеннейр. — Или разберусь я.

Безымянный замок гильдии как будто еще подрос. Поднялся выше в горы, захватил еще один мыс. Двери закрылись, отсекая от меня шум и суету, и на мгновение я почувствовал...

...как будто оказался за надежными стенами магической крепости. Такой, какой она должна быть.

Каждый мой дом был непрочным. Хижина на склоне вулкана, лагерь для беженцев, сгоревший в войне островной квартал, враждебная Шэн, Иншель. Как только я останавливался, земля начинала дрожать под ногами, а мир рассыпался. Но человек подвержен иллюзиям.

На вопрос, где Гвендолин, встречающие меня маги из инфоотдела поклонились и молча указали на нижние уровни. Больше я никого не встретил, но замок вел меня вперед. Открывал двери, расстилал под ноги светящуюся тропу, перебрасывал тонкие мосты над тьмой. Я спускался вниз по спирали, а сознание замка текло за стенами, глубокое и темное, полное подводных течений, смутно знакомое. Тихий шелест то утихал, то становился громче: как море, запертое в ракушке. Когда я достиг подземного святилища, то уже начал понимать.

Одиннадцать серебряных печатей по правую руку, одиннадцать по левую. Возвышение в потоке света и пустой управляющий шлем. Замкнутые прежде резные врата теперь пересекала вертикальная трещина.

Каждый желает шагнуть за пределы своей сути.

Я приложил ладонь к ледяной поверхности врат, а потом сполз на пол, прислонившись к ним затылком.

Что вам дело до людей, остающихся за спиной? Иногда чтобы не остаться, надо уйти раньше.

Я бы не смог остановиться, даже если бы захотел. Я был проклятием, направленным из прошлого — и я не мог ничего изменить. Я вручил ценный подарок, и высший темный маг Гвендолин достойно приняла вызов.

Что я мог еще сказать? Минус восемь.

* * *

Когда я проснулся на следующее утро, на столе стояли свежесрезанные ирисы. Я бы хотел что-то подумать об этом, но в голове было совершенно пусто.

Сегодня на берег выбросило два десятка островных акул. Большинство удалось спасти, и теперь они плавали в большом бассейне. Кружились на месте, бились о стенки. Несколько раненых акул долечивали в лаборатории, и там же измеряли активность мозга. Усыплять акул было нельзя, иначе они задохнутся, но светлая магия помогала, и я надеялся, что их получится спасти.

Тайфун Атамарао, 'Зарево', вышел на берег. Его ослабили волновые щиты, и он просто поливал город дождем, а люди вокруг городской управы мокли, мерзли, но стояли.

Горе-заговорщиков поймали еще вчера. За ночь в темнице они должны были подумать о своем поведении, и они подумали и решили, что поступили правильно.

— Все знают, что темная гильдия наказывает только тех, кто косо посмотрел на темного магистра, а преступников — не наказывает! — одним из зачинщиков был Тхи Лаэ Ро, и я даже не удивился. — Наши друзья и родные...

...лежат в холодной земле, в ямах, в безымянных могилах, в полях, под корнями полыни.

— ...расправа над беззащитными, и никто...

...не поплатился за это. А месть священна.

— Вы даже не попали по цели, — не выдержал я. Хотя насчет темной гильдии Тхи Лаэ Ро угадал точно.

Я слышал, что Эршенгаль был здесь. Может быть, в соседней комнате. Я не понимал, зачем он здесь, но мог уловить, что он чувствовал. Человек, который мечтал вернуть в гильдию законность, сам оказался нарушением правил.

Дела всех заговорщиков давно лежали у внутренней службы. Покушение могли предотвратить, и теперь Нэттэйдж спешно уехал по срочным и важным делам, не собираясь попадаться под горячую руку. А без него его заместители как обычно ничего не умели.

Островитян было сложно воспринимать всерьез, но я напоминал себе: они пытались убить гражданина Аринди. Их не остановили возможные случайные жертвы, не говоря о разрушениях.

Люди, перекрывающие дороги. Уличные беспорядки. Взрывы в жилых кварталах. В Аринди тлели искры народного бунта. Плох тот светлый магистр, в стране которого народ несчастен.

Я вышел из камеры, посоветовав подумать о грядущей казни.

— Я просил у темного магистра о снисхождении, — сказал Эршенгаль.

Шеннейра не трогают просьбы, Шеннейр не умеет прощать. Уж его приближенный должен знать об этом. Но даже Шеннейр понимает, что если он сейчас казнит островитян, то подтвердит свою ненависть к Островам и возведет казненных в ранг героев.

Я поднял голову и заставил себя посмотреть на Эршенгаля.

Казалось, если выдать его толпе, толпа разорвет его на кусочки. Как того темного в Иве. Толпе требовалась жертва. Что-то, что позволило бы усмирить боль. У меня не было хороших слов для Эршенгаля. Я не хотел его оправдывать. Я не мог сосредоточить на нем внимание, не хотел читать его эмоции — в голове нарастал пронзительный звон. Даже когда я заговорил, язык казался онемевшим:

— Вы передо мной в бесконечном долгу, Эршенгаль.

Толпа, требующая отпустить заговорщиков, даже не подумала расходиться. Я вышел к ним, ощущая тяжесть венца Та-Рэнэри и всю ответственность светлого магистра. Все линии ведут к светлому магистру.

Я чувствовал, что сейчас стою на вершине — после которой следует падение. Счастливый случай, что вознес меня вверх, исчерпал свой лимит. Все действия имеют последствия, и я продержался достаточно, чтобы пожинать плоды. Я не был готов к роли магистра, и я ошибался, и теперь груз ошибок будет увеличиваться с каждым днем. Я чувствовал только усталость.

Я оперся о парапет и доверительно сказал:

— Почему-то считается, что светлый магистр должен прощать всех и за все.

По толпе прокатился шепот. Как волны от брошенного камня.

— Даже если это преступники. Даже если это люди, вредящие каждому из нас. Я напомню вам, мирные граждане Аринди: чтобы вы жили, проснулись сегодня утром, стояли здесь, передо мной, маги гильдии прямо сейчас сражаются и погибают ради вас.

У них были недоуменные лица — как будто вместо привычной ласки они получили удар. Я внутренне усмехнулся.

— Сегодня мы вспомним о войне, в которой граждане Аринди дрались с гражданами Аринди. Сегодня мы вспомним о тех, кто отворачивался, видя чужую беду. О тех, кто был испуган, о тех, кто был равнодушен, о тех, кто просто исполнял распоряжения, о тех, кто радовался, пока горе не коснулось его. Я светлый магистр, и я прощаю всех.

Они не могли нам помочь, они не могли помочь островному кварталу, тем, кто попал в котел под Тамариском, тем, кто погиб в Иншель, тем, кого казнили потом, тем, кого так ждали, чтобы урвать хоть искорку Света, хоть отблеск причастности. Даже Шеннейр не мог бы убить всех. Один человек поставил страну на колени потому, что его боялись.

Когда я закрывал глаза, то видел сверкающие точки. Они все погаснут, если я ошибусь.

— С этого момента каждый, кто попытается принести в наш дом раздор, будет объявлен врагом Аринди. Прошлое подарило нам тяжёлые уроки. Я светлый магистр, моё дело — будущее. Сегодня — лучший день для нас всех, и каждый может и должен искупить свою вину.

...редкие хлопки в ладоши заставили вздрогнуть. Темные ждали меня во мраке комнат, за прочными стенами, куда не было дороги ни одному человеку, что ловили мои слова снаружи. Величественные фигуры, смотрящие сверху вниз, те, кто отдавал приказы. Что мне нужно внушить, что следует говорить. Ничего не менялось.

— Все следует слову светлого магистра, — издевательски объявил Миль, прекратив хлопать. — Вы наконец признали, что эти люди вас предали. Признайте наконец, что светлым быть бессмысленно, Рейни.

Шеннейр старался казаться незаинтересованным, но я чувствовал, что он доволен. Сейчас я прикрывал именно его.

— И как же вы поступите с ненаглядными островитянами? Неужели решитесь?

Я поймал на браслет тревожный сигнал, и темные сразу перестали быть важными. И легко ответил:

— Я сказал — с этого момента. А до этого всех прощаю.

Волшебный замок легко менял внутреннее пространство под желания владельца. Несколько дней назад я предложил светлым переделать жилые покои под личные нужды. Теперь половина моей гильдии находилась в глубоком раздрае, пытаясь понять, что такое личные нужды, а другая половина — из-за осознания, что такие нужды у них должны иметься. Я поклялся, что не буду жаловаться на все это Шеннейру, и не пожаловался. Слово магистра — кремень.

Только Кайя и Бринвен сразу разъехались в разные стороны, заявив, что видятся постоянно и слишком часто. Внешне ничего не поменялось, но теперь они ходили друг к другу в гости через весь светлый блок.

Личные покои Бринвен напоминали лабиринт из пустых светлых комнат. В какой-то из них на полу лежал матрас и стоял короб для одежды, и здесь же на полу валялись документы, договора, протоколы записей высшего совета, и Бринвен ходила из угла в угол, сжимая кулаки. Ярость и тревога бушевали в эмпатическом поле, захлестывая с головой.

Кайя протянул мне конверт с отпечатанной подписью.

Тот высший совет, на котором меня судили за открытые врата в Заарней, тоже был записан.

На меня снизошло мертвенное спокойствие. Случилось то, что должно было случиться. Истину не скроешь. Нэттэйдж легко и непринужденно сдал Эршенгаля, и так же легко сдал меня. Приятно, когда твои враги обладают смекалкой.

Светлые переглянулись и одновременно сделали шаг назад.

После оружия, проданного темной гильдии Нэртэс. После поставленного на грань гибели мира. После всех интриг, смертей и бед, которым я стал причиной. Изгнанники ждали светлого магистра двенадцать лет, и не их вина, что они дождались меня.

Но я знаю, что нужно делать, они — нет. Я пожертвовал всем ради них, всеми своими принципами и всей своей гордостью, своей жизнью. Столько людей погибло, чтобы они жили. Они не смеют меня осуждать. Я должен был что-то сказать как светлый магистр, обернуть ситуацию в свою пользу, как умеет светлый магистр, но впервые за долгое время я не смог себя заставить.

Кайя опустил руку с конвертом, который я так и не взял. И сделал единственный верный вывод:

— Вы нам не доверяете.

Они были эмпатами, и моё отношение было очевидно.

— Это наша вина, что на острове вы нашли именно нас, — Бринвен провела ладонью по лбу, поправила косы; ее голос звучал хрипло. — Но, магистр, неужели мы настолько бесполезны, что ничем не можем помочь?

— Я убил сто человек, о которых должен был заботиться, — меланхолично сказал Кайя. Бринвен развернулась к нему так резко, что волосы хлестнули ее по лицу:

— Ты много мнишь о себе, Кайя! Тебя никто не выбирал командиром, чтобы ты решал в одиночку. Что должно быть сделано, то сделано.

— ...поделить людей на важных и неважных. Ваше отношение считывалось с первой встречи, и, несмотря на то, что я старался быть полезен, очевидно, я сделал только хуже...

— Мы видели, что бывает, когда лучшие пожертвовали собой ради худших!

Я прижал пальцы к переносице. Боль сжимала голову изнутри, и это не помогло. Что бы сделал Ишенга? Что бы сказал Ишенга? Я ничего не понимал.

— Тише, прошу.

Они разом смолкли.

— На Острове, вы поступили правильно.

Делить людей на важных и неважных было бесчеловечно. И я чувствовал неловкость от того, что ничего не чувствовал. Они были мертвы и мертвы давно; а люди передо мной — живы, и я прощал им все, и было невероятной глупостью предполагать иное.

— И это большое высокомерие — считать, что другие поступили неверно и необдуманно, — я постарался придать голосу твердость. — Если наши высшие, наша элита, светлые маги гильдии отдали свои жизни ради вашего спасения — значит, они посчитали ваши жизни стоящими. Я был там, с ними рядом. Они не сомневались.

Я бы отдал свою жизнь, чтобы моя гильдия жила — разве можно этого не понимать? Но моя жизнь ничего не стоила. Мне не на что ее обменять.

Бринвен опустила глаза.

— Я все равно не считаю это верным, — упрямо повторила она, и Кайя всплеснул руками:

— Ну прости уж их, Бринвен, двенадцать лет прошло.

— Но это все грустно.

— Да, — тихо подтвердил я. — Это грустно.

Было слышно, как от ветра дребезжат стекла в рамах. Я не знал, что мне сказать, что сделать. Я бы отдал все, чтобы защитить этих людей, чтобы они никогда не испытывали печаль. Но они все равно умрут, они всегда умирают.

— Темные хотят нас рассорить, — Бринвен уронила на пол позабытую инфопластинку с записью и с хрустом раздавила ее ногой. — Вот дуралеи.

— Я хотел бы, чтобы вы знали, магистр, — мягко вмешался Кайя. — Мы не настолько глупы, чтобы верить темным. И не настолько наивны, чтобы надеяться, что можно окунуться в кровавое месиво и выйти чистенькими.

На мучительное мгновение мне захотелось попросить о помощи. Но двенадцать лет наши пути шли порознь. Светлые были самым ценным, что у меня есть, я берег их. Но я им не доверял.

— Мои действия и вправду выглядят... темными.

— Тут, как говорится, — неожиданно хладнокровно ответила Бринвен. — Кто может предложить лучше, пусть предложит.

Когда я вернулся в свои покои, на месте цветов лежала папка с подписью "Нэттэйдж".

* * *

Странно. Футляр, который мне отдал Иллерни, должен был быть полон, или почти полон, но он был почти пуст. Я почти не использовал блокиратор, и сейчас не собирался использовать — один вид черных капсул, лежащих в белых гнездах, успокаивал. Блокиратор и так тратится слишком быстро.

Тем более, если я сейчас его приму, потом придется принимать стимулятор. Эффект был совсем не так страшен, как нас пугали в светлой гильдии. Мне всего лишь становилось не все равно.

В любом случае, я не собирался этого делать. Все равно блокиратор теперь действует гораздо слабее. Даже если я выпью две таблетки, эффект будет не слишком заметен.

Новых высших магов посвящали по ускоренному сценарию. Но им хотя бы не отказали в торжественном ритуале, в отличие от Миля, которого просто перестали выгонять с Совета.

— Кандидаты от светлого блока как всегда оригинальны, — деликатно выразил общее мнение Вильям, и я с достоинством кивнул. Общество проглотит, даже если я выдвину в высшие островную акулу. — А почему мы так торопимся?

Вильяма выдернули с севера экстренным вызовом, и как высший темного совета, предпочитающий видеть темный совет на расстоянии, он надеялся, что его так же срочно вызовут обратно.

— А вдруг сбегут?

Один уже пытался.

Светлых и темных высших никогда не посвящали вместе. Раньше одно предположение, что высшего будет посвящать чужой магистр, звучало как оскорбление, но теперь все считали, что чем больше магистров и посвящений, тем надежнее.

Я ни разу не видел, как назначали высшего светлого, и никто из выживших не видел. Поэтому за ритуал отвечал Шеннейр, и ритуал обещал быть темным.

— С вас не убудет, — сказал по этому поводу Миль. — К настоящей светлости тьма не липнет. Липнуть к такой мерзости...

Но маги, организующие подготовку, все равно нервничали, ожидая, что светлые вот-вот ворвутся в их темное торжество с солнышком и цветочными полянками.

Ритуал не был важен сам по себе. Новых высших представляли гильдии и утверждали их полномочия. Темные тоже сливались для меня в одну массу. Те, кто был важен, стояли в круге.

Если бы мы посвящали матерых, действительно великих магов, мы бы никогда не получили такой искренности.

Внешне Эршенгаль был спокоен, но я чувствовал, что он волновался. Будь ситуация менее тяжелой, будь на месте Шеннейра другой магистр — посвящение отменили бы. Но Эршенгаля с нетерпением ждал север, и на посвящение он прибыл чуть ли не в походной одежде.

Джиллиан был на грани нервного срыва. Матиас едва не прыгал от счастья.

— Сколько их стояло в круге, — Иллерни раскладывал на подносе завернутые в марлю металлические инструменты. — Молодых и полных надежд... Сколько было и сколько ушло.

Иллерни выглядел молодо, но молодо он выглядел уже много лет.

После ухода Гвендолин Иллерни временно взял на себя роль устроителя ритуалов. В последние дни он выглядел суетливей, чем обычно, и я внезапно понял, что без Гвендолин он чувствует себя неуверенно. Гвендолин казалась наставником, который поддерживает своих бывших учеников. Гораздо приятнее быть под защитой могущественного покровителя, чем не быть.

Пустота на том месте, где обычно стояла Гвендолин, бросалась в глаза. Я скользнул взглядом по местам для высших, цепляясь за Нэттэйджа. Нэттэйдж явился на посвящение как ни в чем не бывало, и теперь разглядывал кандидатов в высшие чуть ли не с родительским покровительством. Казалось, что ни провалившиеся планы, ни обвинения в некомпетентности его нисколько не заботят.

— Как магистр, прошедший инаугурацию, вы должны выступить с программным заявлением, — деловито сообщил мне темный. — Определить направление движения и приоритеты. Ваш магистр, Ишенга, выбрал перемены.

Ишенга принес перемены.

— Мир, — без колебаний выбрал я. — Что обычно идет рядом? Процветание. Безопасность для мирных граждан. Исполнение законов.

— Еще вам нужно обратиться к гильдии, — подсказал Иллерни. — Я бы посоветовал отменить преследование родственников и друзей осужденных. Этого очень ждут. Так тяжело даже нам.

А правило о преследовании и не вводилось. Я могу запретить, но будет ли Шеннейр исполнять? И тех, кто будет радоваться слишком рьяно, можно сразу же брать на карандаш.

— Еще объявить полную амнистию.

Я ничего не сказал, но Иллерни заторопился, объясняя. Он не был эмпатом, но хорошо соображал:

— Многие из наших живут в постоянном страхе. Все устали, Кэрэа Рейни. Вам готовы подчиняться, но дайте нам шанс! Если мы начинаем все заново и пытаемся объединить светлых и темных...

— Я сделаю это.

Какое славное "мы".

Все темные ритуалы основаны на крови и боли. Достойны дара лишь те, кто готов заплатить. Светлые обходились эмоциональным накалом, темным приходилось применять более сильные стимуляторы.

Личная печать Матиаса — рыбка. Кто бы мог подумать.

Личная печать Эршенгаля — песочные часы.

Личная печать Джиллиана — точная копия печати Алина, алый мак. Такая дерзость.

Они приносили клятвы верности не нам, а гильдии. Я не слушал, я слушал пульсацию темной энергии в висках и думал о том, нормально ли мне, светлому магу, посвящать темных? Это не было предательством моей гильдии. Наверное.

Шеннейр обещал, что темный Источник явится и исчезнет так быстро, что этого никто не почувствует, кроме обращенных, которые почувствовать должны. Он говорил неправду.

Во тьме не было ни мыслей, ни стремлений — только тупое желание существовать. Ломая все, разрушая все, портя все, мучая. Я презирал ее больше, чем ненавидел. Странно ненавидеть ржавчину или плесень. Но стоят ли вещи презрения или ненависти — во главе угла все равно люди.

Эршенгаль смотрел во тьму спокойно; Джиллиан — с видом человека, которому нечего терять. Матиас не смотрел во тьму. Не думаю, что он даже мог ее увидеть.

Боль от тонкого разреза на руке не заглушила мысли. Иллерни зашептал, что это не обязательно, но если ритуал серьезен, мы должны подходить к нему серьезно. Кровь закапала на пол, на мозаичный цветок астры, который и так сегодня стал ярче, чем был. Чем сильнее льется кровь, тем ярче цветы.

Как номинальный глава гильдии, я завершал ритуал. Эршенгаль наклонил голову, я нарисовал у него на лбу семилучевую звезду магов.

"...— Что вы кривитесь? Это вы, Рейни, у нас кукушонок. А Эршенгаль никогда ничего не скрывал".

Неслышимый звон в ушах только становился сильнее.

Я предлагал пожать друг другу руки и разойтись; темные ответили, что такие вещи предлагать неприлично и что высшее посвящение не настолько ужасно, чтобы всю жизнь вспоминать его в кошмарах. Полагаю, даже этот ритуал посвящения урезан по сравнению с обычным. В истинном виде темные ритуалы мало отличаются от казни. Это прилично.

Матиас тревожно замер, как будто боялся, что в последний момент все окажется ложью. Он сильно вздрогнул, когда я взял его за запястье; хотелось бы закрыть глаза, чтобы спастись от света его искры, но та полыхала и переливалась и за закрытыми веками, бросая на стены зала невидимые блики.

Я не смог бы обмануть его так жестоко. Явление светлого Источника тоже длилось миг: время существовало, пока светлый Источник хотел, чтобы оно существовало.

Гвендолин говорила, что явления Источника совпадают с прохождением ключевых точек — но я не видел здесь никаких ключевых точек. Все было до омерзения закономерно.

Темные фигуры на светлом фоне. На мгновение они стали для меня полностью ясны.

Чистый алтарь. Безмятежно спящие дома.

Вырезанная на коже рыбка.

А что видел Матиас, я понять не успел.

Я знал, что светлый призыв темные предпочтут забыть. Это больно. Все на свете больно.

— Знаете ли вы, что темная магия забирает часть эмоций, а прикосновение светлой магии позволяет на короткий миг ощутить их в полной мере? — спросил Нэттэйдж. — Теперь знаете.

Вильям с наклеенной улыбкой смотрел в пространство. Высший маг Вильям считал, что если он не будет замечать опасные магические вещи, опасные магические вещи не заметят его.

Эршенгаль сразу сошел с постамента. Он незамедлительно возвращался к работе, но за дверьми зала ритуалов пришлось задержаться. Его поздравляли боевые маги, прибывшие с Шеннейром, и маги собственно гильдии. Эршенгаля знало на удивление много людей. Лицо его казалось сероватым, а на висках выступили капли пота; Эршенгаль выглядел серьезно уставшим, но никому не было до этого дела.

Над замком впервые поднимали штандарты новых высших. Гильдия не обязана отчитываться, кого избирает внутри своей структуры, но познакомить граждан с теми, кто будет выступать от ее имени, сочли нужным. Жители уже давно стояли у ворот замка, и на обзорных площадках, на дорожках в холмах, и море было усеяно лодками. По сравнению с чинной столицей Полынь, побережный Кипарис на все реагировал шумно. Темные не устраивали здесь террор — устраивали не такой жестокий — и не приучили людей к осторожности.

Штандарты темных встретило молчание. Третьей взметнулась вверх рыбка; Матиас обхватил голову руками, а потом спрятал лицо в ладонях, когда снаружи донесся нарастающий шквал ликования.

Кажется, кто-то даже запустил салют, когда заарн вышел на внешнюю галерею и несмело помахал рукой. Его приветствовали как светлого мага, как моего ученика и как перешедшего на нашу сторону врага, приветствовали в пику темным, ясно показывая отношение. Я не стал показываться — этот миг принадлежал только Матиасу. Я не мог разобрать, что за странное теплое чувство ощущаю сейчас, пока не понял, что горжусь за него.

И никто не радовался Джиллиану. Его назначение не заметили.

Я нашел Джиллиана в зале посвящения, где он под удивленными взглядами инфоотдела помогал собирать ритуальные принадлежности. Вопреки обыкновению, Джиллиан был не мрачен, а просто глубоко погружен в свои мысли.

— Готовится ваше назначение как ответственного за оборону городов, — поздравил я. — Вам нужно собрать себе команду и взять часть обязанностей Олвиша. Все жизни Аринди теперь зависят от вас. Надеюсь, у вас останется время для отражения светлой угрозы.

В эмоциях Джиллиана внезапно прозвучала досада. Кажется, светлая угроза перешла для него в разряд вещей, о которых вспоминать стыдно.

Большинство поправок по защите городов, которые предложил Джиллиан, были приняты. Может быть потому, что гражданские власти впервые смогли их прочитать и понять. Назначение подтвердил Шеннейр — чтобы досадить Нэттэйджу. И я не выбирал Джиллиана просто так — его личное дело было изучено от корки до корки. До нашей встречи Джиллиан был известен как уравновешенный маг, не замеченный в скотском отношении к мирным жителям.

Сложно поверить.

— Удачи, — пожелал я. — И теперь, как высший, вы можете потребовать, чтобы вам восстановили голос.

Хотя на его месте, я бы не торопился, пока положение не станет достаточно надежным.

Джиллиан наконец заметил, что именно делает, и продолжил раскладывать инструменты по местам.

— Светлый магистр утирает подчиненному слезки, — было непонятно, почему Миль, раз уж он решил навести порядок в собственном разуме и избавиться от беспочвенных страхов, постоянно встает у меня на дороге. — Вы окончательно испортите нашу гильдию, Рейни!

— А чем это плохо, Миль?

Мне всегда удавалось довести его одной фразой. Но на этот раз хотелось уточнить вопрос до конца.

— Люди — главный ресурс гильдии. Гораздо проще утереть человеку слезки, и он прослужит много лет, чем отказать в поддержке, чтобы он озлобился и стал ни на что не годен. Сочувствие ничего не стоит, не тратит много сил и времени. Или это настолько страшно — признать, что другой человек важен?

Темный остановился, рассматривая меня через прищур:

— Что за мораль вы мне тут прочитали, Рейни? — нехорошим тоном осведомился он.

— Я с вами не согласен, — уточнил я, и тоже шагнул навстречу, и любопытно округлил глаза: — Вот что мне тут пришло в голову, Миль. Громко крича, как слабы, доверчивы и глупы светлые, вы пытаетесь убедить себя, что вы не неудачники без дома, без семьи и надежных друзей, без денег, вынужденные бороться за жизнь и бояться всех вокруг, и ничего у вас в жизни нет, кроме темной гильдии, которая к вам относится как к грязи?

Миль пошатнулся, словно его стукнули по затылку; посмотрел на меня пустым взглядом, а потом ощерился, и из глаз его глянула кипящая ярость.

— Что-то вы совсем распустились, Рейни, — его голос резал слух, даже когда превратился во вкрадчивый шепот. — Никому не интересно, с чем вы согласны и что вы считаете. Вы всего лишь светлый.

Мне показалось, что Миль активирует проклятие или изменит себе и все же придушит меня своими перчатками. Но он просто ушел. Возможно, сегодня его перчатки были недостаточно белые.

Будем считать, что Миля ничего не задело. Хотя на кого я тратил слова? Темные победили, и теперь все вынуждены жить как они.

Светлые колебались, стоит ли поздравлять Матиаса, и как это сделать. Матиас решил за них.

Я едва не вмешался. Каждый раз, когда к светлым кто-то приближался, они казались мне беспомощными птенцами, которых хватают чужие грубые руки. Но я не мог вечно держать своих людей в коробке с ватой, тем более они сами лезли оттуда — с большим риском, с меньшим риском.

— Теперь вам нечего бояться — я о вас позабочусь! — в компанию светлых и в общее эмпатическое поле Матиас ворвался с грацией боевой машины, чуть ли не обминая ближайшего мага. Раньше светлые были для Матиаса соперниками, но я выделил его, поставил выше всех, и теперь он желал поделиться с новыми подопечными всем счастьем, что чувствовал сам.

Я подхватил его под локоть, потянув за собой. Матиас прошел шагов десять, а потом поднял голову к небу и с хохотом прокричал:

— Аринди, я люблю тебя!

Под конец сорвался на заарнский свист и щебет. Я впервые видел, как светлого мага настолько сильно вело от полученных эмоций.

Матиаса бил озноб, и когда я подвел его к лежанке под навесом, он сразу свернулся клубком, снова обхватывая руками голову. С его лица не сходила блаженная и болезненная улыбка — эмоциональный перегруз был велик. Или он не мог поверить в то, что все это происходит на самом деле.

Я сел рядом, положив ладонь ему на голову. И не стал использовать эмпатию, позволяя Матиасу пережить триумф самому.

...Я сказал ему не все. Первый высший светлый станет мишенью. Я выбрал Джиллиана, чтобы он отвлек внимание от Матиаса, и выбрал Матиаса, чтобы он отвлек внимание от людей, которых я прочил в настоящие высшие маги.

По пустынной галерее гулял ветер. Матиасу снилось море, огромное безбрежное море, которое ласково качало его в ладонях.

* * *

На холмах за Нэтаром вырос целый лес ажурных антенн, ловящих эфирные передачи. Землетрясение навело там шороху, и передачи мы ловили от случая к случаю. У пультов вновь возились техники, а по экрану расплывались пятна.

Вспышка источников зарядила материковые устройства связи, и теперь они теснились в эфире. Никакого порядка в вещании не было: мы видели черный экран, или белый шум, или слышали голоса, диктующие цифры и непонятные слова. С севера шел странный устойчивый сигнал, от которого перегорали дешифраторы. Возможно, перед побегом гильдия Дженеро оставила свой передатчик включенным. Возможно, до него кто-то добрался.

Нэттэйдж смотрел как работают другие, держа кружку с надписью "Я люблю светлейшее Загорье".

Это выглядело вызывающе. Я заказал себе такую же.

— Вы любите Загорье как страну, в которой идея жертвенности доведена до абсолюта, — как-то сказал мне Шеннейр. — Внешне.

Ну так что же. Давайте сыграем во Тьму и Свет: вы будете Тьма, мы Свет.

Загорье было сложно не любить. Если наладить связь, можно было узреть чудную картину: как оно лезет отовсюду как тесто из квашни и душевными, проникновенными голосами глумится над обидчиками.

— Светлые источники достойны лучшего! — говорил добрый человек в красном. — Кто их заполучил, тот и лучший.

Каким-то образом им удалось вырубить передатчик Северной коалиции, и те были вынуждены выслушивать такие издевательства молча.

Загорье поступило очень умно. Подождало, пока Северная коалиция сама себе поставит подножку, а потом начало действовать. Нападение на Аринди станет для коалиции политическим самоубийством. Я, как светлый магистр, гарантирую это.

Техники одновременно повернули переключатели, и, разорвав помехи, в эфир вновь выбилась статичная картинка. В черной комнате за черным столом, подсвеченные золотым светом, напротив друг друга сидели два чучела в плащах из перьев; одно в позолоченной маске вороны, другое — в маске совы. Чучела казались оплывшими и сидели на стульях косо. Как будто ребенок играл в чаепитие, а потом бросил игрушки. Или же мясо и жилы, скрепляющие кости, уже истлели.

— Этих уберите, — с досадой приказал Нэттэйдж. — Бесполезные.

Картинка с ощутимым щелчком погасла, и в эфир под бравурную музыку наконец влетело Загорье.

Кружка Нэттэйджа дрогнула, едва не выплеснув содержимое. За спиной типичного загорского культиста в красном во всю стену висел флаг Аринди. И последующие мгновения зрители в молчании слушали, как типичный загорский культист на чистейшем всеобщем выражает обеспокоенность судьбой южного берега, порицает захватчиков и выражает сочувствие пострадавшей Аринди.

— Последний бастион стабильности пал под натиском хаоса. На что можно теперь опереться? На что положиться? — печально вопросил я. — Хотя они все равно слишком далеко, чтобы мы могли осудить их за оскорбление государственной символики.

Загорцы старались, но герб Аринди висел вверх ногами.

Бринвен сопроводила меня до Нэтара и до самого порога веранды, где мы обычно завтракали с Нэттэйджем, чтобы показать, что ему не удалось внести среди светлых раскол. Возможно, стоило притвориться, но я не видел необходимости и не хотел усложнять.

Нэттэйдж колдовал над чашками с кофе, пытаясь вычертить узор на пенке, и смотрел на нас со снисходительным дружелюбием.

— Проверка на лояльность, — не смутился он. — Даже не благодарите. Это мой долг.

Его наглость вызывала уважение. Был его демарш попыткой меня ослабить? Местью за возвышение Джиллиана? Если бы светлые не обратились сразу ко мне, план бы сработал. Нэттэйдж привык к своей власти и к тому, что раз за разом ему спускают все выходки. У меня не было возможности на него повлиять, разве что позволить Шеннейру разрушить Нэтар. Я смотрел в как всегда невыразительный эмпатический фон и видел, как в сумрачной глубине движутся тени.

— Семья Аджент передает вам благодарность за заботу, — у кофе была приятная горечь и привкус сливок и мяты, и еще неведомо каких пряностей. Внутренняя служба самоотверженно прикрывала Аджентов все это время, позволяя им безопасно находиться в замковой долине, но я был бы благодарен сильнее, если бы внутренняя служба занималась еще хоть чем-то помимо этого.

— Из уважения к памяти Юлии я не посмел бы причинить им вред, — Нэттэйдж заботливо придвинул мне блюдо с десертами и продолжил выкладывать поверх кофейной пенки хилые тельца креветок. Рядом истекали паром красные вареные раки, политые сгущенным молоком. — Но откройте мне тайну, магистр. Кто же все-таки второй родитель Юны Элкайт?

Он попытался спросить это как бы между делом, но даже сам не верил, что удалось. И продолжил с тем болезненным интересом, с которым расковыривают поджившую рану:

— Никогда не поверю, что им был кто-то обычный! Только не говорите мне, что это Ишенга. Я даже завидовать не стану, светлый магистр... светлый магистр — совсем иная категория... Или это Юрий? — сам себе возразил он. — По поведению девочка — вылитый Юрий Элкайт. Да, Юрий всегда был умнее, чем Олвиш. Всегда поддерживает, всегда рядом. Всегда знает, когда стоит промолчать. Но я понимаю, почему вы придерживаете информацию. Мы-то с вами широко мыслящие люди, но общество может не понять... Второго родителя упоминать абсолютно необязательно. Имени Юлии достаточно. Всегда достаточно.

Выслушивать это было неловко. Как подглядывать в замочную скважину.

— С чего вы взяли, что Юна — дочь Юлии?

Эмоции Нэттэйджа взорвались непониманием, потом — ошеломлением и странной обидой. Но он был умным человеком и быстро подхватил брошенную задачу:

— Так зачем вы устроили этот смехотворный карнавал с ложными данными и попыткой скрыть ее лицо? Сразу было понятно, что вы что-то скрываете, кого вы скрываете! Разве не ради этой чудной игры с Олвишем и его долгом и виной? Выродок не мог умереть, пока у рода Элкайт нет наследника, и не мог жить, смотря в глаза ребенка от своей убитой сестры!

Я продолжал мешать кофе в чашке, умиротворенно глядя на дождь:

— Понятия не имею, о чем вы. На Островах есть такая славная традиция — отгоняет злых духов. И меня не касается личная жизнь моих магов, и вас касаться не должна. Кстати, благодарю, очень вкусно.

Когда от людей что-то скрывают, люди считают, что в сокрытом есть что скрывать. Быть Юной Элкайт полезно, быть Юной Аджент безопаснее. Это будет решать она, и я не собирался никому облегчать задачу.

Теперь Нэттэйдж тоже смотрел в сторону, нахмурившись и перебирая в мыслях варианты. Сама Юна не была ему интересна, и помощь Аджентам была широким жестом в вечность. Для той, которую Нэттэйдж не постарался забыть.

Вся эта история с Элкайт начала меня утомлять. Казалось бы, участников немного, но ощущение гнилой трясины не пропадало.

— Говорят, что ваше сотрудничество с Милем разладилось, — Нэттэйдж вернул былое благодушие и теперь вновь заботливо глядел на меня.

— Миль занят.

Миль не простил мне, что я потащил его в Заарней. Пусть я выполнил обещание, и он не пострадал. Это не беда: скоро у Миля найдутся другие поводы.

Над землей пронесся низкий пронзительный гул. В городе взвыла тревожная сирена и тотчас же смолкла. Ветер поднял в воздух мелкий сор и листья; волны беспорядочно бились о набережную, и я впервые увидел, как вся вода до волновых башен вскипает белой пеной.

Дождевая пелена подступила к башням вплотную. Там что-то было, или чего-то там не было, но пересечь защитную границу оно не могло.

Потом пришел свет. Тени вытянулись и приобрели резкость; и дома, и листва деревьев потеряли краски, сияя белым. Свет шел с моря, с низкой точки над горизонтом, но туман вовсе не был светел.

Наушники, которые я носил не снимая, издали пронзительный писк. Нэттэйдж страдальчески схватился за голову:

— Да шуганите это!

Волновые башни подняли дополнительные щиты, и несколько боевых заклинаний, запущенных с берега, раскрылись в тумане сверкающими зонтиками. При увеличении яркости многие темные заклинания уходили в темно-фиолетовый.

Визг в наушниках стих, оставив шипение помех, и я продолжил есть пудинг. То, что было, или то, чего не было, меняло данные локаторов и закручивало водовороты в океане, но берег был под защитой.

А еще дальше, за дождевой пеленой и горизонтом, горели сотрясающие землю и море шентагарские маяки. Они для нас не опасны. Они не умеют плавать и никогда не доберутся сюда.

— За что вы поступили так с Эршенгалем?

— А зачем вы усиливаете Шеннейра? — вопросом на вопрос ответил Нэттэйдж. — Вы ездите с ним по городам и делаете вид, что вы заодно, и люди верят в то, что Шеннейр поменялся, верят в хорошего Шеннейра. Если мы выживем в этой войне, армия приобретет невиданную ранее силу. Часть темной гильдии устала от войны и своего магистра, и Шеннейр дал им передышку. Но потом...

Панцирь хрустнул, брызнув соком; Нэттэйдж пожирал раков, помогая себе руками. Потом промокнул губы салфеткой:

— Я делаю это ради вас. И ради нашей страны. Не верите ли вы, что Эршенгаль выступит против своего господина? Он станет верной опорой режима. Он ведь так хорошо исполняет приказы.

Пожалуй, он мог бы оправдаться абсолютно за все. И Эршенгаль не сможет выступить против Шеннейра. Я знал это.

— А Джиллиан? Мне не хотелось бы вас укорять, магистр, но после всего, что он сделал?.. Вы дали ему власть! Вы светлый маг, Тсо Кэрэа Рейни, и вы для них всегда останетесь низшим существом, с которым не нужно считаться.

— Так почему я должен верить вам?

Нэттэйдж выглядел так, словно я окончательно его расстроил:

— Я исключительно за мирное сосуществование всех граждан Аринди. Чем я заслужил такое враждебное отношение, Кэрэа Рейни? Я все время пытаюсь помочь, а вы все время отталкиваете мою руку.

Союз против Шеннейра. Поддержи Нэтар, и Нэтар поддержит тебя. Вот только я был светлым — светлым, который для темных всегда останется низшим существом.

— Я прибыл сюда не для того, чтобы поддерживать одного темного мага против другого.

Кажется, Нэтттэйджу хотелось сказать "очень жаль".

Головокружение настигло меня через несколько шагов. Пол ушел из-под ног, и я навалился на перила веранды.

— Вам нехорошо? — Нэттэйдж мгновенно оказался рядом и подхватил под локоть. Я растерянно скользнул взглядом по столу, по пустой чашке.

...низшим существом, которое не должно расстраивать тем, что выходит из-под контроля.

Универсальное противоядие, что выдавал мне Миль, лишало еду вкуса. Но я не принимал его уже очень давно.

Я чувствовал, как иду следом за Нэттэйджем. Тело ощущалось непослушным и чужим; я словно видел все со стороны, и мысли скользили по поверхности как разноцветные рыбки.

Разноцветные рыбки играют над рифом, сетью из злата их ловит солнце...

— Светлому магистру требуется отдых...

Да. Мне так нужно отдохнуть.

Твердая поверхность под спиной; щелкнувшие на руках и ногах держатели; датчики и приборы, отмечающие мое состояние; неразличимые голоса и лампа, брызжущая светом прямо в глаза. Я цеплялся за каждую мелочь, но проваливался, проваливался все глубже.

— Светлый магистр просто сгорает на работе. Как друг, я должен помочь. Разделить полномочия... ответственность... — Нэттэйдж аккуратно взял меня за руку и прицепил очередной датчик. В его эмоциях не было ни капли враждебности. Темный смотрел на меня с гордостью — как на хорошее оружие, которое больше не будет направлено против него.

Свет вырубился разом. Нэттэйдж издал нечленораздельное восклицание, и резервные цепи подключились с недовольным гулом. Но я уже успел вцепиться в реальность и удержаться. Достаточно, чтобы прошептать:

— Остановите это.

Я знал, что он не может остановиться. У него был только один шанс.

Нэттэйдж церемонно поклонился:

— Вам не будет причинен вред, светлый магистр. Но вы выбрали неверную сторону. Очень жаль.

Так буднично, так просто. Как все неисправимые ошибки. На старом шлеме Алина в руках у Нэттэйджа — новые белые детали, работа Лоэрина. Светлый магистр-марионетка — слишком ценный трофей.

Я сражался за каждую частичку своего разума, за разноцветных рыбок, за мозаику с черным контуром Маро, за теней, которых не было здесь, за всех, с кем меня связали нити. Они должны были успеть.

...И когда никто не пришел на помощь вовремя, я понял простую вещь. Никто и не собирался.

Глава 10. Светлый маг в стране теней

Низкий деревянный барак почернел от времени. Слуховые окошки под потолком совсем не давали света, и внутри было темно и тесно. Душно от пахучих трав на полу, от трав, что постоянно жгли снаружи. Дым резал глаза, разъедал горло.

Глава местной власти вышел вслед за мной.

— Все, — сказал я.

Он задержался, прислушиваясь к тому, что было за закрытой дверью, но все же опустил засов.

В густом тумане терялись склоны гор, деревянные дома, резные столбы, отвращающие зло, не отвратившие зло. Поселение Змеиное было большим.

Говорят, если увидишь змею с двумя головами, всю жизнь будешь счастлив. Их никто не видел.

Поселение Змеиное было большим — в основном это значило, что роли очага заражения ему не избежать.

Тревожные флажки когда-то были красными, но давно уже выцвели, и потому мы вешали розовые. Еще у нас были белые флажки — то есть серые. Красиво. В прошлом карантинном бараке — трое из пятнадцати. В этом — ни одного. Никого не спасти, так тоже бывает.

Снопы подсушенной травы уже лежали у стен. Стояли канистры с горючей жидкостью. Помощники принесли факелы, но гнилое дерево гореть не хотело. Мы ждали.

Болезнь расползалась от старых врат, как и всегда. Шла по долинам, по перевалам, по тропам, просачивалась сквозь землю, била из-под камней холодными родниками. И вспыхивала там, где вероятности чертили пик на графике. Мощные машины могли бы ее высчитать. Во всем этом не было ничего необычного. Хора всегда одинакова. Туман, дождь, серая обыденность.

Больных свозили в отдельные бараки, дожидались, пока все, кто внутри умрут, а потом сжигали. Я их не лечил, я не умел. Я отделял тех, кого можно было вылечить.

Люди, которые стояли рядом, не смотрели на меня. Они зря прислушивались; они не могли ничего услышать — я всегда делаю свою работу хорошо. Они не были слепы и подозревали, что я связан с магией, но уже достаточно лет прошло с тех пор, как темные прочесали Хору мелким гребнем, увезли всех, кто был связан с магией, и больше не вернули обратно.

Я снял маску, потом перчатки, и кинул в огонь.

Скоро мне придется уйти отсюда — у меня есть рекомендательные письма к другим людям. Порой я передавал данные, срочные или секретные, из отдаленных земель в другие отдаленные земли, но чаще имел дело с разной темной мутью. Мутью, которую всегда выносят на поверхность смутные времена.

Но люди, которых я видел в последний раз, в последний раз видели солнце. Я мог быть счастлив.

* * *

Четыре года спустя. Аринди

Оборачиваясь назад, я вижу, что прожил уже достаточно, чтобы составить собственное жизнеописание и передать накопленный опыт потомкам. Мне есть, что сказать тем, кто ступит на этот неверный путь.

"Не считай себя самым умным", например.

Или "темные магистры не такие тупые, как кажутся". Но мало ли в Аринди людей, погоревших на хитрых планах. Это традиция, а я следую традициям.

Я помнил, как дверь в секретную комнату срывают с петель, блеск боевых проклятий — помнил, как умирают защитники, как штурмовая группа врывается внутрь, неразборчивые крики, искаженное гневом лицо Шеннейра.

Нэттэйдж рискнет. Я знал это. Нэттэйдж хитер и изворотлив, но он все еще молодой высший, на которого в одночасье свалилась большая власть. И ему не перечат, и ему все прощают, и Нэттэйдж поймал звезду и зарвался. Решил, что стал сильным.

Следовало забеспокоиться, почему за его действия не следует наказание. Он счел это слабостью; мы уже тогда решили, что проще его убрать. Нэттэйдж стал сильным — Нэттэйдж стал опасным.

Я не знал точно, что он собирается сделать. Но сегодня штурмовая группа крутила руки не хозяину Нэтара, а преступнику, предавшему своего магистра.

Я помнил все через туман, через дымку, то отчетливо, то смутно. Я помнил, как Шеннейр с любопытством глядит на приборы, на нейрошлем, который должен подавить мою волю и сделать послушным проводником чужой, и не делает ничего, ничего, ничего.

— Вот вы и провалились, Кэрэа Рейни.

Комната, в которой я лежал, была полностью белой. Ни единого темного пятнышка, даже небо за окном, даже Миль был облачен в белое. Он смотрел на меня со смесью злорадства и унизительной жалости.

— Вы позволили Лоэрину вас изучать. Вы позволили провести над собой ритуал, который в прошлый раз едва удалось сорвать. Из-за вас я рискнул самым дорогим, что у меня есть, статусом в гильдии, и что теперь? Неблагодарная глупая тварь. Как и все светлые.

Я закрыл глаза. Я открыл глаза. Боль в голове не отпускала ни на миг. Вокруг снова гудели медицинские приборы, непонятные машины. Миль пытался подобрать противоядие к той дряни, которой меня отравили, и деактивировать проклятие. Он не верил, что успеет.

"Темные предадут, — говорили мне в гильдии. — Темные лгут, темные притворяются, темным нельзя доверять".

Я был очень глупым светлым.

— Шеннейр проводил обыск в замке Алина...

— Шеннейр насмерть запытал Алина.

Он не мог не знать.

Я не знал точно, что меня ожидает, когда шел к Нэттэйджу, но я ждал помощи. Стоило помнить, что Шеннейр, так же как Ишенга, склонен к прямолинейным, грубым, зато эффективным решениям.

Конечно, Шеннейр может сказать, что задержался случайно. Он не начинал ритуал. Он просто случайно оказался рядом. Я бы сказал именно так.

Миль нахмурился, загоняя в инъектор синюю ампулу, а потом прижал к моим вискам ледяные пальцы. Я ощутил резкий мятный запах, и боль схлынула, оставив тупое онемение во всем теле.

— Так я должен буду подчиняться первому, кого увижу после проведения ритуала, — даже язык казался онемевшим, — так это работает?..

Темный поднял руки и повернул ко мне ладони, показывая, что сам не знает, а потом принялся стряхивать с перчаток невидимые пылинки:

— Ритуал устанавливает связь. Связь — то, что для светлых первично. Я считаю, что он подействует не сразу, Рейни. Вы сами не заметите, как чужая воля станет вашей. Пустышка вместо светлого магистра малополезна, светлый магистр, исполняющий чужие желания как свои — вот стоящая цель. И вы уже исполняете. До и после, необходима обработка...

— Которая уже велась.

Все решения, которые я принимал, когда высшие отказывались, все случаи, когда меня загоняли в угол, выборы между плохим и очень плохим. Миль сделал вид, что не услышал.

— И вы забыли, что уже задолжали высшему совету одно желание? Казнить Нэттэйджа, устранить меня — и Шеннейр останется единственным держателем клятвы. Решили таким способом от меня избавиться?

Я уставился в потолок. Такая сложная схема не помещалась в голову. На что надеялся Миль — на то, что среди препаратов, которыми меня накачали, будет тот, что заставляет говорить правду?

Забытье манило пустотой. Мне хотелось спрятаться ото всех.

Миль пнул ножку кровати:

— Не прикидывайтесь, Рейни! Вы еще не умираете. Всем известно, что светлые постоянно притворяются.

От тряски комната пошла черными кислотными пятнами. Будет грустно, если препараты испортят мне зрение. Миль недовольно воткнул обратно сместившуюся иглу от капельницы и отрывисто заговорил:

— Возможно, вам повезет. Контролируйте каждый свой шаг. Избегайте Шеннейра, игнорировать его указания у вас раньше получалось. Укрепите связь с эмпатической сетью. Возможно, вас вытащат.

Или я утяну их за собой. Славный подарок.

— ...вспомните все, что светленькие говорили о душевном равновесии. Даже я знаю, что они говорили, а вы светлый, вы не могли пропустить мимо ушей абсолютно все! Никаких потрясений. Никаких сильных эмоций. Никаких горестей и печалей...

Тут ему что-то пришло в голову, и он замолчал. Я пришел на помощь:

— Я не расстраиваюсь, когда вы на меня кричите. Вы на всех кричите.

— Я спокоен и хладнокровен как истинный мирринийке! — один из приборов застрекотал и выплюнул длинную бумажную ленту. Миль подхватил ее и пробежался глазами, мрачнея все больше, повернул несколько переключателей, и сухо бросил через плечо:

— Вы портите мою работу, Рейни. Я сказал вам восстанавливаться и отдыхать, а вы отвлекаетесь на пустую болтовню, как делают все светлые. Бесполезные.

Его шаги замерли у двери; нерешительно потоптались на пороге, тихо проследовали обратно. Темный маг склонился надо мной и прошептал, словно боясь, что нас подслушают:

— Вы могли бы выйти к людям и попросить. Вся страна поднимется ради вас. Против Шеннейра.

Я мог бы. Я медленно моргнул и закрыл глаза.

— ...Вот потому светлые и проигрывают.

Я мог быть прав — я могу защищаться. Но в истории останется суть. Светлый магистр натравил обычных людей на темного магистра. И все начнется заново.

— Так что вы хотите в итоге, Рейни? — Миля злило мое молчание. Он боялся моих слов и жаждал получить ответ. — Отомстить — и?

Смешно. Та химическая смесь, что сейчас текла у меня по венам, давала ему надежду. Я с трудом разлепил сухие губы:

— Только мир...

— Да вы бредите, — презрительно сказал он и оставил меня в покое.

Когда я в следующий раз очнулся, капельниц уже не было, зато у кровати сидел Матиас. Разбудил меня грозный шепот Миля, требующий от заарна вести себя тихо и меня не будить. Времени прошло немного, и я по-прежнему чувствовал себя отвратительно.

Я был очень слаб, но не болен; но я не мог мыслить ясно. Мысли были тяжелыми и вялыми. Смерти подобно для человека, полагающегося на способность быстро соображать. Ко мне никого не пускали: я попросил об этом. Видеть меня беспомощным окружающим не нужно, и знать лишнее тоже. Если пойдет речь о влиянии на разум... подозрении, что я под чужим контролем... моим словам перестанут верить. Я даже не могу попросить о помощи.

Как будто я мог бы. За меня волновались, я чувствовал это, но толку от их волнения было чуть.

Шорох привычных мелодий нарушило новое дисгармоничное звучание. Я коснулся Матиаса, сразу поднявшего голову и уставившегося на меня с настороженной готовностью, и приказал:

— Принеси мне чай с медом, чабрецом и мятой.

Он поспешно подскочил. Меня не интересовало, где он это найдет и как: главное, чтобы пробегал как можно дольше.

Дверь распахнулась, ударившись о стену. До меня донеслись раздраженные голоса; Миль мог протестовать, но ничего это не меняло. Шеннейр вошел бодрой пружинистой походкой, со своей уверенной улыбкой и постоянной готовностью к схватке. Я даже не пошевелился, чтобы его встретить.

— Я плохо себя чувствую, — я все же сделал попытку. Воззвать к человечности. — Может быть, вы придете позже?

— Нет.

Конечно. Кто же даст противнику преимущество.

Я видел его ожидания так же ясно, словно находился в его голове. Сейчас я должен обрушиться с обвинениями, выразить недовольство. Но за моими словами нет реальной силы, а темный магистр не потерпит такое обращение. Меня поставят на место, и разговор пойдет с новой расстановкой сил.

Ударить первым — раскрыть себя. Я слышал его дыхание, шелест его одежды, когда он поворачивался, растущее напряжение. Шеннейру было невыносимо ждать, оставаться на месте.

— Что это? — вдруг резко спросил он. Если бы речь не шла о темном магистре, я бы сказал — резко и немного растерянно.

Я опустил взгляд на свои руки. Выглядели они неприятно: тусклая кожа, синие пятна на сгибе локтя, пластыри, шрамы старые, новые, которые не заживали. Последняя надпись осталась незаконченной.

"Ш-Е-Н-Н-..." Незаконченность тревожила, но в ней я видел победу над собой.

Шеннейр взял мое запястье двумя пальцами и поднял руку, разглядывая пристально. На его лице ясно проступило удивление. Забавно, насколько искренние — чистые — эмоции способен испытывать темный магистр.

Пожалуй, на его месте я бы смутился. Но не должно быть ничего, что смутит темного магистра. Он владыка над темной гильдией, кипящим омутом кровавых, грязных, порочных и больных вещей.

Я не придумал это сам. Темные трактаты говорят так.

Я смотрел на шрамы. В моей голове волны бились о кости скал и гудел ветер. Надо было ответить, но подходящая ложь не шла на ум.

— Это якорь.

— Ясно.

Он прошелся по комнате; достал рыбку-амулет, посмотрел, спрятал. Последний крест на чешуе если и побледнел, то едва-едва, и Шеннейру не пришлось это по душе. Я чувствовал копящееся раздражение в его жестах, в том, как он морщится от надвигающейся головной боли.

— Это успокаивает.

— Понятно.

— Мы кровные враги. Мне нужна была причина, чтобы выжить, — я понял, что оправдываюсь. Я не хотел быть ненормальным. Все мои поступки разумны и обусловлены пользой. — Что-то, что будет звучать в темноте и пустоте. Вы пробыли в камере семь лет и должны понимать необходимость.

Он прервал бессмысленное кружение по комнате, словно ему в голову пришла неожиданная идея, и она ему не понравилась. Мучительная, едва забрезжившая разгадка.

— Это привычка, — по инерции добавил я.

Нет слишком большой цены, нет слишком большой боли, чтобы заставить мысли в моей голове замолчать. Я не могу поступать иначе. Я бы поступал иначе, если бы только мог.

Шеннейр вынырнул из глубин собственных мыслей и требовательно, будто это задевало лично его, спросил:

— Да что с вами не так?

Я даже не знал, что на это ответить.

— Я светлый маг, гильдию которого вы уничтожили, — от долгого повторения слова затерлись. Превратились в ритуальную формулу. — Это меня расстроило.

Мне всегда казалось, что Шеннейра слова не трогают. Но, кажется, они доводили его немного больше каждый раз, когда он их слышал.

— Двенадцать лет! Двенадцать лет ее нет! Сколько можно сожалеть?

А что изменилось за двенадцать лет? Те, кто умер, ожили?

Я неохотно поднялся с кровати и отошел к окну — так я чувствовал себя увереннее. Мне хотелось выставить Шеннейра отсюда, и если я продолжу в том же духе, он уйдет сам. Я не видел смысла в нашей встрече — мотивы и действия Шеннейра ясны, а свои действия и мотивы я разглашать не собирался.

— Это было значимо для меня.

— И что?

— А теперь ничего не осталось.

Шеннейр закрыл лицо ладонью:

— Вы-то живы. На что вы жалуетесь, Кэрэа Рейни, что вам все время нужно?!

Я изумился. Речь не шла о том, что мне нужно.

— Все в порядке. Я найду светлого магистра...

— Вы — светлый магистр.

— ...настоящего светлого магистра и закончу это.

— Что закончите? — устало переспросил он.

Я внезапно понял, что собрал в себе все, что Шеннейр не терпел в людях, и это было смешно. Непросто, но я старался. Смеяться было нельзя.

— Эти бессмысленные мучения и сожаления. Я выполняю свою задачу, но ваш новый мир неважен для меня.

Шеннейр смотрел мутным бессмысленным взглядом. Надеюсь, это не прозвучало слишком обидно. Хотя я говорю неправду — мне все равно.

— То есть вы хотите умереть, — с леденящим озарением повторил он.

— Мне кажется, в конце истории я заслуживаю что-то хорошее.

— То есть вы сдаетесь.

— Я не сражаюсь, — мне следовало остановиться, мне надо было остановиться, мне надо было найти подходящую ложь, пока не поздно выбрать то, что его устраивает. Это всегда было легко. Я устал. — Я найду преемника и присоединюсь к своим мертвым друзьям. Вы проделали хорошую работу, Шеннейр, а я не прошел испытание. Так что же вас не устраивает в собственной победе? И увольте меня от нотаций о ценности жизни от убийцы.

Сильный удар отбросил к стене. Перед глазами помутнело, но на ногах я все равно удержался. Шеннейр не использовал магию — не посчитал меня достойным. Если бы использовал, было бы хуже.

Он посмотрел на сбитые костяшки пальцев и риторически вопросил:

— Что за бред я вынужден выслушивать?

Я стирал с лица кровь и смотрел на оставшиеся на руках разводы. Я не сделал ничего, что бы заслуживало наказания.

Я был невежлив. Это заслуживало.

Края сознания коснулся колючий отсвет светлых искр.

Маленькие шестереночки в механизме, перемалывающем людские души. Кайя и Бринвен стояли в дверях. Я не вызывал их сюда. Я приказывал им не приходить, но кто-то другой приказал. Они смотрели на нас так, будто на их глазах происходило святотатство. Будто сбывались худшие страхи. Все изгнанники пережили гибель близких, и теперь я заставил их видеть, как все начинается снова.

— Выйдите.

— Нет, пусть останутся, — эмоции Шеннейра налились зловещим предвкушением. — А ваша гильдия знает, что вы уже полностью подсели на запрещенные препараты? И знают ли ваши маги, что вы собираетесь покончить с собой и бросить их?

Мне хотелось, чтобы он замолчал. Светлые не заслуживали это слышать. Они не заслуживали разочарования в своем магистре. Шеннейр был темным — так откуда он знал, что надо говорить?

Сеть дрожала от страха...

— Пожалуйста, — Кайя сумел заговорить первым. Доброжелательно, успокаивающе. Плавно сдвинулся в сторону, отвлекая внимание от меня. — Мы можем все обсудить.

...И гнева.

Бринвен ударила стремительно. Широкие ленты сдавили Шеннейра кольцами; я чувствовал их ослепительную жесткость. Бринвен била, Кайя отвлекал; Кайя разрушал сознание, Бринвен убивала.

Это помогло им продержаться на миг дольше.

— Мне кажется, я и так проявляю невероятное снисхождение, позволяя светлым быть, — Шеннейр поморщился, прижимая пальцы к переносице, и посмотрел на меня широко открытыми глазами: — А вы даже не потрудились заставить их подчиняться вашим приказам.

Я хотел бы умолять. Но темное проклятие не позволяло шевельнуться, не позволяло дышать. Я не ощущал страх — только парализующую обреченность.

Темный магистр широко улыбался. Его сила металась в комнате как в клетке, бешено бросаясь на стены.

— Хотите умереть? Прекрасно! Но я вложил в вас достаточно стараний, и я собираюсь получить возмещение, если они пропадут впустую. Я не трогал ваших светлых только из уважения к нашим договорам. Если вы умрете, я возьмусь за вашу гильдию. Я убью каждого второго, и ни смерть, ни жизнь для них легкими не будут. И в их мучениях — их страданиях — будете виноваты только вы, — он буднично глянул на скованных светлых. Я знал, что будет дальше. — И я вас предупреждал, Кэрэа Рейни. Это ваши самые сильные маги? Теперь у вас их нет.

Я видел много раз, как умирают светлые.

Светлая искра Кайи погасла как огонёк свечи.

...ничего нового.

Бринвен так не повезло. Печать сдавила ей грудную клетку, проламывая ребра. Весь мир превратился в узкий колодец, и я стоял на самом дне, безучастно фиксируя детали трагедии.

Я бы хотел верить, что ничего не помню, но я помнил все в точности. Если бы у меня получилось забыть, хотя бы в моем сознании они остались живы.

Их жизни таяли, истончались, словно паутинка, как тени на рассвете солнца, и нити связи уходили в пустоту, выскальзывали из рук, даже если я пытался их удержать. Мои фишки погибнут, я знал это с нашей первой встречи. Они всегда умирали.

— Ваша жизнь кажется вам невыносимой? За вас даже не принимались всерьез!

Темные волны перекатывались над головой, но мрак здесь, внизу, был неподвижен. Я потерялся в нем очень давно.

Внезапно приостановленная активация печатей вызвала глухое раздражение. Я чувствовал, что светлые все еще живы — светлые живучи, и это так — я все еще удерживал их здесь. Отсрочка во время казни только продлевает мучения. Лучше, когда все происходит быстро. Шеннейр отвлекся, зачем-то разглядывая латунную рыбку, даря возможность; я еще успевал им помочь. Мне следовало их добить пока не поздно.

Рыбка поднялась над его ладонью и зависла в воздухе. Кресты появлялись один за другим, покрывая чешую, наезжали друг на друга, заполняя все свободное пространство. Рыбка завертелась вокруг своей оси, превращаясь в волчок, увеличиваясь в размерах, и взорвалась.

По комнате прокатилась волна непонятной силы, на мгновение окутав Шеннейра тусклым сиянием, и пропала. Шеннейр пригасил поднятые щиты и обескураженно хмыкнул...

— Вон отсюда.

Миль стоял в дверном проеме, опираясь на косяк и сложив руки на груди. Нити заклятий плясали вокруг него, с огромным трудом корежа, прогибая, сворачивая чужие печати.

Шеннейр смотрел на него ласково, как на малое дитя. Словно совершенно не верил, что кому-то хватит смелости взбунтоваться.

— Будьте благоразумны, Миль, отвернитесь и закройте дверь. Как вы всегда умели.

Миль стиснул перчатку, сжимая пальцы. Я чувствовал, что что-то внутри него с хрустом надламывается.

— Ты заигрался в вершителя судеб, Шеннейр. Убирайся.

Следующее проклятие он небрежно поймал голой рукой.

— Хочешь расправиться со мной? Попробуй, — его голос вновь причудливо ломался, и кипящая в нем ненависть могла бы капать с языка ядом. — Моё проклятие выкосит каждого темного мага в этой ничтожной гильдии. Они не будут жить и радоваться, когда я мертв. И все твои старания пойдут прахом, и все твои свершения будут ничем, и вся твоя жизнь будет бесполезной, темный магистр Шеннейр. Я еще не принимался за вас всерьез.

И Шеннейр отступил. Я почувствовал это, потому что был эмпатом. Никто иной не заметил бы это.

— Какая жалость, что ты так боишься умереть, — насмешливо сказал он, и все печати погасли.

Боль горячей волной пронеслась по телу. Я пошатнулся, едва удержался на ногах, сделав несколько неверных шагов, и вцепился в его рукав.

— Я услышал вас. Я подчиняюсь. За поступки магов отвечает их магистр. Так требуйте с меня.

Он рассматривал меня бесконечно долго, убеждаясь, что внушения достаточно. Шеннейр никуда не торопился: ему было весело.

Бринвен лежала на полу совсем рядом, и я боялся, что он собирается проломить ей висок, но Шеннейр только подцепил носком ботинка ее подбородок, сдвигая голову так, чтобы она смотрела на нас широко открытыми безжизненными глазами.

— Ваши люди страдают из-за вас. Очень нехорошо, светлый магистр, — в его эмоциях совсем не было злости, когда он схватил меня за руку, прижимая к столу, и достал нож. — Надеюсь, теперь вы запомните, кому вы обязаны властью.

И одним росчерком завершил свое имя.

В дверях он столкнулся с Матиасом. Матиас держал поднос и глядел на Шеннейра так, словно тот его предал.

В наступившей тишине было слышно, как Миль со стоном схватился за голову.

Все, что строишь так долго, способно рухнуть в единый миг. Я смотрел на кровь на полу, и отчего-то мне все равно не хотелось жить.

* * *

Дни шли своей чередой. Я открывал глаза, солнечная полоска скользила от одного угла комнаты к другому.

Светлый Исток отражает светлого магистра. Весь мир отражает светлого магистра. Неудивительно то, что происходит.

— В Глицинии запускают новый опреснитель. Светлый магистр почтит своим визитом?.. — Матиас бесшумно стоит у двери и даже дышит через раз.

— Замени меня.

День, другой день. Я забуду это, как и многое другое. Я забываю то, что необходимо забыть.

В моих покоях нет острых предметов, зато есть охрана. Чтобы вскрыть пакет документов на подпись, которые прислал Шеннейр, мне пришлось идти к ним. В документах — усиление темных, чего и следовало ожидать. Охране запрещено вести со мной беседы, и потому развлечений от них немного. Я мог постараться и надавить, превратить их в своих очередных сумасшедших последователей. Или просто сумасшедших.

Матиас постоянно касается правого глаза и даже не замечает этого. Возможно, воспоминания о том, как в прошлый раз использовали его, были все еще болезненны. Возможно, он переживал, что на этот раз использовали не его.

— Люди беспокоятся о вашем самочувствии...

— Светлый магистр отдыхает.

Ведь плохие темные совершили на меня покушение, а хороший магистр Шеннейр меня спас. Я имею право на отдых.

Я смотрел на море, на далекие огни, вновь ощущая иллюзорность происходящего. Казалось, стоит сделать одно резкое движение, и реальность разорвется как бумага, вывернется наизнанку, и я наконец увижу истину того, что происходит. Казалось, весь этот мир существует для меня, а все остальное — яркие декорации и тени, коробка из камня и стеклянного неба. Но мне не хватало сил для последнего рывка.

Еще один оборот. День, ночь.

За своего господина приходил извиняться Эршенгаль. Миль не пустил его на порог, и Эршенгалю пришлось стоять у порога; вопреки обыкновению, Миль не кричал, а только смотрел на него и улыбался. Темная печать, которой Шеннейр удерживал меня на месте, оказалась слишком мощной, и случайно что-то повредила у меня в легких. Я не вдавался в детали.

"Он сказал, что этого не планировал".

Я вполне понимал Шеннейра. Никому не понравится, когда нарушают его планы.

— ...я подготовил отчет... — Матиас продолжает о чем-то рассказывать; если я промолчу, он будет жалобно смотреть и жалостливо вздыхать. Интересно, если я оттолкну его или ударю, будет он делать так же?

— Ты — моё спасение, Матиас.

Золотой закат над Полынью длился вечно. Я закрывал глаза и представлял, как тени берут меня за руку и говорят, что пора возвращаться. Но мы никогда не встретимся снова — мои мертвые друзья давно сгнили в земле.

Я видел, как Матиас возвращается к ждущим его снаружи светлым. Отрицательно качает головой, и они, погрустневшие, уходят вместе. Теперь я понимал, что в Матиасе казалось странным; в его внешности, чертах лица. Он становился все больше похож на человека. Все больше и больше похож на меня.

Только когда он ушел далеко, я взял его отчет, быстро пролистывая страницы.

Матиас уже несколько раз успел переехать — его последние личные покои полностью копировали мои. Но первые, без окон, он оставил за собой. Твари Хаоса по-прежнему занимали почетное место в его сердце, но Матиас к ним больше не обращался.

От заклинательного круга все еще тянуло холодным эхом иномирья. Тварей Хаоса здесь не было, их не было вовсе, но они отлично не мешали мне молчать. Я не был расстроен и не чувствовал печаль. В сложных ситуациях не следует метаться. Все оружие, все преимущество — так меня учили.

Нэттэйджа держали на нижних уровнях — по моему приказу, и не трогали — по моему приказу. В нашу первую встречу он выглядел бодрым и посвежевшим.

Как только я вошел, Нэттэйдж сразу подался вперед, цепко разглядывая меня. Я знал, что он видел.

— Шеннейр уже успел проявить себя, — сделал вывод темный. — Решил, что теперь можно. Расслабился.

Я сел напротив, касаясь букв на руке через ткань. Они болели днем и ночью и, казалось, болели еще сильнее, когда я начинал вспоминать. Я не боялся боли, я сам чертил знаки, но это было мое искупление и мой способ спастись. Шеннейр вывернул все наизнанку.

— Но нам повезло, что он выдал себя так рано. Вас не удивляло, что темный магистр Шеннейр, такой деятельный, все время стоит в тени? Поддерживает вас, направляет... управляет... Шеннейр хитер и умен, Кэрэа Рейни. Вы устранили всех его соперников.

В глазах Нэттэйджа скользили тени — как жирные хищные угри в холодной воде. Нэттэйдж был пленником, здесь, в камере, напротив меня — и вел себя так, будто повелевал этими стенами. Оковы были у меня, он держал ключ.

— Вы ведь не умеете решать дела насилием, Кэрэа, — темный доверительно придвинулся ближе. — Нам, цивилизованным людям, тяжело среди зверья. Вы договариваетесь и ищете помощников. Но кто поможет вам сейчас?

Нэттэйдж знал, что ему ничего не грозит. Что я буду беречь его как своего последнего сильного союзника. Он не считал свое заключение падением — всего лишь отсрочкой, которая вознесет его вверх.

— Вы уже помогли.

Собеседник с сожалением развел руками:

— Никто бы не пострадал. Но я темный маг, Кэрэа Рейни. Считайте это прививкой от доверия. Вы среди темных, и никто не будет столь дружественным, как я.

Нэттэйдж не был мне симпатичен. Но, пожалуй, он меня восхищал.

— Мне всегда казалось, что мы похожи, — Нэттэйдж сочувственно взял меня за руку. Я едва не отшатнулся, но заставил себя остаться на месте, и только опустил голову. Какое же превосходство и уверенность он чувствовал сейчас, чтобы вести себя так? — Маленькие песчинки в этом мире, мы пробиваемся вверх среди чудовищ и кровавой тьмы. Я хочу вам помочь, ничего не могу с собой поделать. Но скажите мне, светлый магистр, что не дает вам покоя? Мир жесток и несправедлив, но если мы не можем изменить тьму, что нас окружает, то стоит ли себя винить? Никто не рождается темным, темным становятся, и если нет выбора — может быть, это Знак.

Тьма разная, так мне говорили.

Тьма никогда не сможет притвориться так, чтобы ее не узнали, но порой так хочется закрыть глаза.

— Почему вы не попытались спасти Юлию Элкайт?

Теперь он сбился. Я продолжал смотреть, прямо, не позволяя уклониться. Если Нэттэйдж надеялся на сотрудничество со мной, он был вынужден идти навстречу. Нэттэйдж замялся; Нэттэйдж отвел взгляд; Нэттэйдж заговорил так, будто это ничего не значило:

— Я был рядовым темным, она — Юлией Элкайт. Думаете, я не понимал, насколько это смешно? Не понимал, что мне ничего не светит? И я решил, что это будет лучший исход...

Ну что же. Это было честно.

Я чувствовал тонкую трещинку в его совершенной броне, и это был лишь вопрос времени — когда она расколет броню надвое. Это был грязный прием, чтобы вывести противника из равновесия, но раз нас окружает тьма...

Я позволил словам безобидно растаять в воздухе и улыбнулся:

— Поговорим о ваших других друзьях. О нэртэс.

Незнакомый корабль появился у берега под вечер.

Незнакомый корабль, который привел наш буксир, вызвал в городе тревогу. Давние времена, страшные истории: колонизация нового материка закончилась за десять лет, но корабли продолжали приплывать позже.

Я прибыл на пристань почти сразу и только вблизи опознал в корабле творение Ньен. Необычное: меньше, чем боевые корабли, но защищенное ничуть не хуже, оборудованное для долгого плавания. И, что приходило на ум сразу, когда я шел по коридорам — роскошное. Я не мог представить, чтобы по ним ходили рядовые бойцы, но вот те, кто ими управляет — вполне.

Корабль дрейфовал в море далеко от берега. На борту не нашли ни людей, ни следов борьбы. Тонкий оттенок темной магии нэртэс я почувствовал, как только поднялся на палубу.

Возможно, Гражданин Ньен мог бы рассказать нам больше. Например о том, куда подевалось прошлое правительство Ньен. Или почему выдачи предателя Нэттэйджа больше не требуют. Возможно, старое правительство не стало ждать, чем закончится война с Заарнеем, село на корабль и отправилось решать свою судьбу само. Но маяки Шентагара светили не им.

Когда я возвращался, то на входе в светлый блок наткнулся на странное зрелище. На берегу, где шумел прибой и ветви магнолии, двое темных держали третьего, еще один его бил.

— Светлый магистр тебе сказал, что не хочет тебя видеть... — Бретт прервал нравоучения, и повернулся с солнечной улыбкой: — Светлый магистр, прошу прощения за неприятное зрелище. Этот подлец хотел пробраться в ваши покои, но мы вовремя его задержали!

Темный маг Ринвель выпрямился, потирая живот. Он был бледен и смотрел упрямо. Я отослал посторонних прочь и остановился перед ним.

Ринвель был не из тех, кого сразу замечаешь в толпе. Типичный замученный жизнью рядовой функционер. Ничего примечательного. Ничего опасного.

Это был час, когда море ушло от берега, оставив на белых камнях следы соли, а на песке — лужицы с чудными существами. Ринвель казался мне копошащейся в песке мелкой дрянью, которую брезгливо даже раздавить. Тяжело поверить, что палачом столь многих стало такое серое пустое существо. Ринвель не был силен; просто наши ученики были... так наивны и слабы...

Именно Ринвель вырубил свет в Нэтаре. И вызвал Миля. Было забавно, что спасать меня в первую очередь звали Миля. Только поэтому я сейчас позволил ему говорить.

— Вы отменили мою казнь, — неуверенно начал темный.

Мне всегда казалось, что если враг спасает тебе жизнь, то следует порадоваться его глупости. Или быть благодарным. Ринвель считал, что раз я его спас, я теперь ему обязан.

— Вы пришли за мной в Иву, — тверже сказал он. — Что вы ждете от меня, светлый магистр? Что мне предназначено?

Я все еще непонимающе смотрел на него, ощущая, как внутри зарождается нервный смех. Ринвель считал, что он значим. Ринвель считал, что во всем этом есть смысл. Я улыбнулся ему и ответил:

— Ваше спасение случайно, Ринвель. На вашем месте мог быть кто угодно другой. Ваша жизнь неважна для меня.

Он потух разом.

В Иве я спасал граждан Аринди. Некоторые из них были темными — у некоторых граждан Аринди есть такая особенность. Никто не пойдёт за правителем, который бросает своих. Я выбрал свою фишку, и мне не нужна была вторая. Милость светлого магистра — не благо.

— Я понял, — внезапно сказал темный. — Вы уже говорили мне. Я не должен считать себя выше остальных и требовать легких ответов. Вы выбрали меня, потому что верили, что я смогу. Я ждал этого всю жизнь. Я знал... Я знал, что все это... не просто так. Я пойму мое предназначение и исполню его.

Мир замер. На краю слуха я слышал, как звенят льдинки замерзшего воздуха вокруг Ринвеля. Светлый Исток смотрел на Ринвеля. На жалкую песчинку, выдумавшую, что в нее вложены смысл и цель.

Мир со звоном разбился. Ветер с шелестом пробежал по воде, оставляя за собой дорожки ряби. Ринвель почтительно наклонил голову, словно давая клятву, словно мы были сообщниками, связанными одной тайной, и спокойным шагом покинул берег. Его Предназначение занесенным мечом висело над ним.

Бретт отпустил своих головорезов и теперь сидел на берегу, на высушенной солнцем коряге, и перебирал тонкие пластинки на цепочке.

— Хотите, я убью Ринвеля? — с готовностью предложил он.

Непосредственность вопроса поставила меня в тупик. Бретт говорил от чистого сердца и, кажется, хотел бы, чтобы я был доволен.

— Разве в темной гильдии не наказывают за такие открытые преступления?

Его улыбка была по-прежнему лучезарна:

— Кто узнает?

Мне всегда казалось, что люди, которые пресмыкаются перед сильными и отыгрываются на слабых, чувствуют неправильность в этом положении, чувствуют злость. Бретт считал это естественным порядком вещей.

Он поменял две пластинки местами; я пригляделся к тексту, выбитому на них, и спросил:

— Это катрены?

Мне тотчас же продемонстрировали всю связку. Как повод для гордости:

— У меня есть список. Несколько списков. Я скомпоновал их все, и мой список самый полный!

Раньше я бы попробовал доискаться, кто стоял у истоков. Теперь мне не хотелось делать ни единого лишнего движения. Осталась только тень любопытства — слабая, но это все, что осталось.

— Каким образом вы расшифровываете предсказания?

— А как только событие случится — так сразу все ясно, — Бретт вынул из ряда две пластинки, те, что менял: — Вот про хороший финал. "Разольются реки, моря, океаны, где была безжизненной земля..." И вот. "А в конце не будет ничего — только белый свет". Это про ваш триумф.

Вряд ли это катрены. Для загорских катренов эти говорили слишком мало о катастрофах.

— Ваш учитель будет вами гордиться. Хороший ученик — гордость учителя, — это Бретт сказал чуть ли не трепетно. — Только это имеет значение. Так говорил Мэвер.

Я не отвел взгляда и не переменился в лице. Еще одну оду о том, каким добрым человеком был Мэвер, я не выдержу. С кем-то, наверное, и был.

— Вы понимаете, что Мэвер предал вашего магистра?

Бретт недоуменно моргнул:

— Зачем его понимать? Надо просто его не злить.

У меня забрезжило понимание, когда и как Бретт научился так хорошо приспосабливаться.

— Шеннейр убил Мэвера. Что вы думаете об этом?

Мне казалось это забавным. Судя по эмоциям, Бретт не думал об этом ни одной лишней минуты.

— Не надо думать. Надо исполнять приказы.

На вспыхнувший браслет он сначала не обратил внимания, а потом поспешно нацепил наушники и радостно выпалил:

— Амариллис! — и примолк, сначала озадаченно, потом уныло, и под конец пробормотал "принято, выполняю". И вновь загорелся: — Амариллис, подожди, я все понял! Совы мне друзья, но ты, Амариллис, лучше сов...

На погасший браслет он уставился с изумлением, а потом посмотрел на небо и вздохнул:

— Но что я сделал?

Быть лучше сов было нетрудно. Лучше Бретта — тоже.

Моя охрана выпроводила его вежливо, но твердо. Небо совсем почернело, и пора было отправляться на отдых. Хотя все таблетки у меня отняли, и вместо сна я лежал и смотрел в темноту.

Цветы на столе увяли и осыпались. Остались только почерневшие венчики над опавшими лепестками. В том, что они были именно такими, был смысл.

Утро я проводил в медблоке. Раз уж неприятные факты вскрылись и стали достоянием моей гильдии, я не имел права подавать плохой пример. Пусть вместо магистра, подсевшего на наркотики, они видят человека, который борется с зависимостью. Я лежал под капельницами, выполнял все назначения, и чувствовал себя еще мерзее, чем было.

Мог я подумать, отправляясь к темным, что под угрозой смертей и увечий меня будут заставлять заботиться о здоровье и соблюдать режим.

Меня встречали как дорогого гостя, торопясь сообщить радостные вести. Несколько дней назад Бринвен достали из капсулы, а сегодня ее вывели из лечебной комы.

Лечебные капсулы вытягивают жизненные силы. Бринвен была сильной и рослой, а теперь ее руки, лежащие на покрывале, напоминали веточки. Она нескоро встанет на ноги и нескоро станет полезной. Шеннейр одним ударом смахнул с доски две мои фишки. А я ведь не вредил ему.

Я взял волшебницу за руку, делясь теплом светлой искры. Прикасаться к светлым было страшно — я боялся навредить. Мне казалось, что я легко сломаю ее запястье, если не рассчитаю силы.

После процедур в моей голове оставалась глухая пустота. Печально осознавать, что если убрать из моей головы сожаления, теней и химическую отраву, в ней ничего не останется. Я чувствовал досаду: я не исполнил свои обязанности магистра. Я давно должен был решить эту проблему, и я решу ее.

— "Все ваши действия будут отражаться на вашем магистре", — прошептала Бринвен, не открывая глаза.

На столике рядом с ее головой лежало кольцо-печатка с алым сигилом. Я смотрел на него несколько мгновений. А потом сшиб на пол; кольцо тяжело громыхнуло по камням и откатилось в угол.

— Ничего, магистр, — бледные серые губы волшебницы изогнулись в улыбке. Под приподнятыми веками блеснул огонь. — Я почти его достала. А значит, Шеннейр уже не так силен, как прежде. Двенадцать лет сыграли за нас. Все, к чему он прикасается, рассыпается в прах. Его режим падет. Мы подождем.

Ее искра мерно пульсировала в груди, и горела тяжело и жарко. Ритм войны, который звучал для Шеннейра, звучал и для Бринвен.

Время встречи было ограничено. Бринвен попыталась остановить меня, когда я прощался, но не сумела сжать пальцы:

— Вы ведь не оставите нас?..

Я жалел о том, что сказал. Не было дня, когда я бы не жалел об этом.

Я погладил ее по щеке и весело ответил:

— Темные как рыбки, Бринвен — что им ни скажи, всему они верят.

Светлые уже ощутили, что Бринвен очнулась, и собрались рядом с ее палатой. Кайя запоздал и пришел последним; остановился, ожидая, когда все обернутся к нему и дадут дорогу. Но вместо его светлой искры теперь зияла пустота. Никто его не заметил.

— Побережье вредно для светлого здоровья. Как ни приедут, постоянно что-то случается, — заботливо сказал Вильям. Вильям связался со мной только сейчас: ждал, когда все уляжется. — То ли дело север. Природа! Сосны! Чистый воздух!

— Рыба хорошо ловится.

— А как же, — поддержал он. — Присылайте их к нам. И вы к нам приезжайте. Ваша гробница почти готова.

Я в замешательстве потер пальцами наушник, оглядываясь в темноте, пока Вильям продолжал вдохновенно вещать:

— Всем городом строили. Она большая и белая, а внутри мраморный саркофаг, а вокруг рыбы, рыбы, стаи рыб. Вам понравится!

— А гробницу для Шеннейра вы сделали? — только и сказал я, отгоняя видение Миля, требующего "а солью, солью все засыпали?". — Я светлый магистр, я не могу допустить такой несправедливости.

— Конечно, — заверил высший. — Ради примирения, равенства и единства это единый комплекс. Светлый и темный магистр упокоятся вместе, это ли не благой символ для нашей Родины? Только, знаете ли, в его половине мы пока не определились с, э-э-э, оформлением.

Голые бетонные стены — не ошибетесь. Что за незадача, зачем они медлили — дизайн следовало отдать Лоэрину. И, кажется, теперь мне придется жить вечно.

Сигнал переговорного браслета ослабел и утих. Нижние уровни гильдии не пропускали слабую связь.

На нижних уровнях начинался совсем другой мир. Здесь создавались печати, которые потом расходились по стране, совершались открытия, а что-то никогда не покидало этих стен. Тайные страсти, тихие трагедии. В ритуальные залы пускали не каждого, но у меня был ключ от всех дверей.

Их обитатели, бледные и неслышные, приветствовали меня тихими голосами. Вода струилась по камням, а из камней росли деревья с крошечными листьями из слюды. Мирринийке любили только то, что могли контролировать.

Бе-лая ли-ли-я на камнях расцвела...

Безжизненное монотонное пение разносилось по пустым коридорам. Пол усыпали белые цветы, и фигуры, полностью закутанные в черное, стояли кругом. Инфоотдел продолжал жить, но смерть Гвендолин была потерей.

...и сорвал лепестки...

Песня о тоске по утраченному дому. Мирринийке не поют песен: эту запретили, но сохранили.

Один упал в океан...

Единственное дозволенное выражение горя.

Я шел мимо не останавливаясь.

Я всегда старался проходить этой дорогой, через один из залов, круглый и высокий. Чаша на высокой подставке, нож из темного стекла, мозаика на стене.

Высоко над головой, из тьмы изломанными белыми плоскостями выплывало лицо с закрытыми глазами. В раскрытых ладонях, напротив сердца — алая астра с семью лепестками. Так изображали Аринди, когда хотели изобразить. Мне рассказывали, что астра — знак светлого магистра, основательницы Полыни. Время не сохранило ни ее черт, ни ее имени, только символ.

Это было так давно. Мы никогда не узнаем, о чем мечтали те люди, на что надеялись, что видели в будущем. Могила восьмого светлого магистра глубоко под центром столицы, и мы ходим по ней, как по множеству других могил.

"Я — светлый магистр, моя сила — движение вперед".

Она провела на великой стройке восемь лет, а потом холодной дождливой зимой заболела и умерла. Полынь-Полынь, наши слезы горьки...

Лаборатории и мастерские были вынесены в отдельный сектор. Часть занимал Миль, и у входных дверей было на удивление людно.

Обычно помощники Миля ходили за ним по пятам как цыплята, разве что не пищали, и Миль перестал их гонять, теперь давая несложные поручения. Они шептались встревоженно; маги из инфоотдела, пришедшие с докладами, терпеливо ждали. Они были подключены к замку и знали, что я скоро приду.

Раздражение и злость волнами перекатывались по стенам. Печать, закрывающая дверь, явственно запрещала входить. Сегодня мастер проклятий был в еще более отвратительном расположении духа, чем обычно.

Руководство инфоотделом, как ни странно, временно перешло к Милю. Хотя между ним и Гвендолин всегда были тесные связи: Миль обеспечивал защиту и поддержку заклинаниями, а его снабжали информацией, последними слухами и сплетнями. Инфоотдел вел учет и распределял блага внутри гильдии, так что не вызывало удивления, почему Миль всегда получал то, что хотел. Я поздоровался с инфорами дружелюбно: по моей просьбе они считали, когда мы сможем заново открыть учебные корпуса в Астре. Неофитов мы набрали, магическую искру зажгли, но с ними требовалось заниматься дальше. Может быть, если темных растить в человеческих условиях, они так не озвереют. Конечно, тех, кто закричит, что это против традиций и настоящего темного так не получится, одни размазни, окажется достаточно...

Печать меня пропустила.

В лаборатории творился форменный беспорядок. Но середина помещения была свободна: там возвышалась металлическая сфера из нескольких обручей, проткнутая в разных местах металлическими штырями. И на все это было намотано множество разноцветных нитей, которые почти скрыли основу.

— Уйдите прочь, светлое отродье, — бросил Миль не дожидаясь вопроса, что случилось, и продолжил прожигать сферу мрачным взглядом, — вам не понять тех препятствий, что встречает развитый разум.

— Клубки перепутались? — мирно предположил я.

Клубки, что валялись под сферой, действительно перепутались напрочь. Если сфера представляла собой макет будущей печати, то Миль создавал что-то немерено сложное.

— Это заклинание, которое вы делаете для борьбы с Первым Лордом? — с трепетом спросил я.

Миль открыл ящик и кинул мне запечатанный шестигранник, вновь уставившись на творение.

— Это мозг, — сказал он после долгой паузы. — Вы знаете, что это такое?

Я присмотрелся, но с такого ракурса все равно не признал.

— А почему здесь красные нити связаны с синими?

Хотя Миль необычайно тактично намекнул, что у некоторых людей в голове. Для более естественной модели некоторых веревочек должно не хватать.

— Что вы несете, Рейни, они одинаковы... — Миль умолк, посмотрел на клубки, а потом подошел и разъединил нити, на которые я указывал.

Принести темному заклинателю яркие разноцветные клубки было бы оскорбительным нарушением истинной темности; они все были темных оттенков, и потому Миль не мог их различить.

— Весь этот мир, — Миль менял нити, цедил слова сквозь зубы, и был порядком расстроен. — Тоненькие ниточки в нашей голове, по которым идет нервный импульс. Вы можете видеть Свет, видеть Тьму, а на самом деле у вас в голове химический цикл не замкнулся. Вот все ваше хваленое светлое сочувствие, все переживание...

— Вы бросили Шеннейру вызов.

Он замер. Я чувствовал, как словами и суетой он пытался заглушить страх.

Шеннейр мог бы терпеть Миля еще долго, как и прочих темных, иногда срывая на нем злость. Миль бы смирился, как смирялся годами. Но он взбунтовался. Очень неосторожно.

— Вы высказали серьезную угрозу, Миль. Не думаю, что теперь вам позволят умереть. По крайней мере, до тех пор, пока вы сами не будете о том умолять.

На краю стола стояла серебряная окружность с натянутыми крест-накрест серыми нитями. Если пожелать увидеть, то они напоминали символ песочных часов. Окружность вращалась, замедляясь, и толстая шерстяная нить наматывалась на основание. Миль остановил вращение, зло оскалился и крутанул артефакт снова:

— Я уже знаю, кого из приближенных марионеток он лишится первой.

Нэттэйдж был прав — я находил союзников. Но каким бы путем я ни шел, в конце пути всегда была война. Я ненавидел войну. Самая переоцененная вещь из всех переоцененных вещей мира.

— Да, спасибо, что вмешались, — спохватился я. — Для меня это было важно.

Даже в полутьме было заметно, как Миль позеленел:

— Вы отвратительны, Рейни.

Наступившее в лаборатории молчание сложно было назвать дружелюбным или даже приятным. Раздражение Миля постепенно гасло, сменяясь привычной сумятицей мыслей, и я погрузился в поток, пропуская его через сознание, механически распутывая нити. От воспоминаний остались слабые картинки; я забывал и, как и всегда, не мог сказать точно, случилось то или иное или нет. Миль был ярким источником эмоций. Во всей пустоте внутри моей головы не наскреблось бы и малой части.

— ...Меня сильно давит, что они умерли, страдая.

Не зная, будут ли отомщены, есть ли в их смерти смысл. Почему-то это было важно сказать, и неважно, что это слышал Миль. Если бы я только мог сказать им...

— Сколько умерло, страдая, сколько умирает, страдая, — в чужом эмпатическом поле разлилось ядовитое торжество. — А вы продолжаете жить. Вы обязаны чувствовать вину, раз уж устроили перед Шеннейром свое маленькое представление. Теперь темный магистр боится лишний раз с вами связываться. Чувствуете свое превосходство?

— Естественно, — мне казалось, что этого достаточно. Но в его словах я чувствовал тот самый вопрос, который вовсе не хотел слышать. — Что с вами случилось, Миль, если вы начали принимать слова светлого мага на веру.

Он громко расхохотался:

— О, нет, Рейни, я знаю. Вы всегда лжете. Вы вовсе не хотите умирать. Вы можете думать так, но монстр внутри вас желает жить. Он растет. И однажды он наденет ваше тело и будет смотреть на мир вашими глазами. Однажды вы вернетесь и не будете печалиться ни о чем.

Он выпрямился, поднимая голову к потолку, погружаясь в то состояние, которое предшествовало предсказанию. Порой создавалось впечатление, что Миль в самом деле что-то видит.

— Шеннейр идиот, раз верит, что может управлять чистым злом. Не знаю, кто кого из вас сожрет, но я чувствую беду, и я не понимаю, где она произойдет и когда. А кто-то свалил заранее!

Стены, к которым он обращался, остались глухи и немы.

— Не беспокойтесь, Миль. Я обещал вас защищать.

В этот раз он смеялся до слез.

— Вы — исток всех бед, Рейни. За то, что вы здесь творите, в светлой гильдии вас давно бы казнили.

Я поставил на стол коробку с отсортированными по цвету клубками и смиренно сказал:

— Я учту все ваши пожелания.

...Я пришел к арке в предрассветных сумерках. Вокруг было совершенно пустынно; мрамор как будто светился, и на постаменте кто-то оставил свежие цветы.

Я положил букет к подножию арки, и цветы яркими пятнами рассыпались по мрамору. Алые, пурпурные и синие, в темноте почти черные. И прижался лбом к теплому камню.

Море шелестело далеко внизу, и ветер, дующий из синей ночи, был холоден.

Огонек лампадки уютно горел за стеклом. И, может быть, именно в отблеске его пламени, в предрассветной серости, знаки, тонко процарапанные в мраморе на внутренней поверхности арки, виделись так четко. Я протянул руку и провел пальцами по узору, считывая символы тхаэле. "Солнце огненным..."

Солнце огненным шаром скатилось с небес и утонуло в море

Звезды упали вниз и запутались в пальмовой крыше

Следы на песке стирают равнодушные волны

Твой голос в шуме прибоя...

Сквозь арочный проем виднелось море, смешавшееся с туманом, и туман поднимался вверх, пожирая затухающие звезды. Я бросил последний взгляд на погребальную стелу и пошел прочь.

Внизу, у подножия лестницы, запоздало расцветали деревья. Гранатовые, розовые, и апельсиновые, белые.

Жизнь продолжалась, жизнь всегда продолжалась.

* * *

Перед отъездом мне пришлось навестить управление Кипариса. Мой портрет оттуда наконец-то убрали и повесили картину с двумя волшебными рыбами, побольше и поменьше, которые плыли по кругу. И гордо пояснили: "Учитель и ученик".

— Однажды кто-то нарисовал красную рябину, которая отражается в колодце, и у гильдий хватило обсуждений на год, является ли это оскорблением, — поведал мне Иллерни. — А если является, кого и как именно. О, эта сила искусства!

И здесь же я услышал весть, которую так долго ждал. Мы дожали Загорье. Загорье высылало помощь. Попытка окружения оказалась очень доходчивой: Загорье переоценило приоритеты, и из сосредоточия скверны Аринди в одночасье стала белее горных снегов.

— Друзья светлейшего Загорья. Как низко мы пали, — брезгливо сказал Миль. Миль тоже был здесь, высокий, мрачный и неумолимый; здесь его знали, и он держал всю местную власть в почтении и страхе. — Давайте, вперед, замиритесь с Заарнеем.

Удивительно, как в человеке, которого я помнил эгоистичным и трясущимся за собственную шкуру, расцветала страсть всякого мирринийке ко власти и контролю.

— Как я могу вам что-то доверить? — ответил он на это, и на ходу бросил довольно жмурящемуся на картину Матиасу: — Чему ты радуешься, глупая килька? В тебе видят только отражение твоего магистра. Весь твой свет заемный.

Матиас хотел сказать что-то остроумное, но подчинился ментальному призыву и ограничился:

— Свет моего магистра безмерен. Тебе не хватает, а мне вполне.

Миль уезжал раньше, и я видел, как темные бросают жребий, выбирая несчастного, который его повезет. Перед отъездом заклинатель успел сцепиться с моей охраной, доказывая, что они не умеют меня охранять. Охрана слушала степенно и спокойно.

— Я семь лет пробыл на землях Хоры, — напомнил я, когда мне надоело. — Я умею выживать.

— А что за трудности у вас были на землях Хоры? Бегать по горам и весям от толпы поклонников, не запинаться о тех, кто падает вам в ноги, случайно не упасть, когда вас таскают на руках?

Надо сказать, у Миля были интересные представления о буднях светлых магистров.

— Как же вы правы, Миль! Это было так утомительно.

Воспоминания безмятежно скользили в сознании. Отдавал ли Миль отчет, насколько возвышению образа светлого магистра способствовала именно его болтовня. Все решится. Все будет хорошо — в итоге, как и положено.

Серпантин петля за петлей ложился на скалы. Шелковое полотно моря тянулось по правую руку, по левую — голый камень; я открыл окно машины, и теплый ветер бил в лицо.

— У светлого мага две беды: перекроить себя в угоду чужим желаниям или сломать всех вокруг.

Иначе однажды очнешься зеркалом чужих ожиданий среди толпы полубезумных почитателей.

— Нам разрушают границы, отделяющие от мира, а потом заставляют выстраивать их заново. Эмпатия всегда идет об руку с необходимой жестокостью.

Матиас с обожанием гладил боевую цепь, перебирая звенья, и мечтал о скорых битвах. Впереди показалась обзорная площадка, и я приказал остановиться. И ласково сказал:

— Выкинь ее.

Матиас не понял. Обижать его было, что вытаскивать на песок рыбок — они точно так же трепещут плавниками и смотрят лишенными разума глазами. Я вышел на площадку, подставляя лицо солнцу, и приказал:

— Выкинь свою боевую цепь. Мне не нравится, что у моего ученика вещь, подаренная моим кровным врагом.

Матиас боком выбрался из машины, прижимая к себе цепь. Он по-прежнему смотрел на меня — он по-прежнему не верил, что я могу так поступить. Матиас был наивен. Я мог гораздо худшее.

Он прошел к парапету, каждый миг ожидая, что сейчас я рассмеюсь и превращу все в шутку. Вытянул цепь на руках; внизу, под скалой, волны пенились и гладко сверкали, и перекатывались через валуны, хватаясь за водоросли.

Я чувствовал, как его руки дрожат от напряжения, жалобную мольбу. Время растянулось в один бесконечный момент; надо было остановиться, но я не мог.

Я чувствовал холодный металл округлых звеньев; я чувствовал, как они становятся все более тяжелыми и скользкими, чтобы их удержать.

— Стой!

Матиас успел перехватить цепь за последние звенья. Я сжал пальцы и спрятал руки в карманах.

— Зачем? — было бы намного проще, если бы Матиас злился, но он только смотрел, доверчиво и открыто.

Я уже не понимал, зачем. Все разом стало тускло и бессмысленно; безнадежные попытки объяснить. У светлых наставников получалось лучше, и им не хотелось после врезать по роже. Но их усилия тоже не помогли.

— Весь мир будет заставлять тебя жертвовать, жертвовать, жертвовать, и в конце...

Разорвет тебя на кусочки. Я опустил плечи и сказал:

— Прости меня.

Все станет понятно, когда будет поздно.

Я вернулся к машине; Матиас продолжал стоять у парапета. Боевая цепь безжизненно обвисла у него на руках, и он смотрел на нее, словно разом лишился привязанности:

— Мне ее бросить?

Я терпеливо вздохнул:

— Нет.

Море лазурным полотном стелилось за окнами машины. День был ясен как прежде. Матиас забился в угол и понуро смотрел в пол.

— А ты бы выкинул свою цепь, если бы твой магистр попросил?

Было время, когда я сам бы прыгнул с утеса. Но я взял посох.

— Так ты хотел, чтобы я ее бросил?

Я навсегда зарекся строить из себя мудрого учителя.

— Конечно же, нет.

Конечно же, да. Так плохо с моей стороны.

На въезде в Вальтону нас остановили для проверки документов. Я не торопил: магистр первый среди всех должен соблюдать законы. Вальтона была древней землей.

Дорога из сплавленного гравия. Побережный хребет то вплотную подбирался к воде, то отступал, открывая вид на сухие мрачные долины. Темный песок, остатки ограждений. Иногда мне казалось, что между скал я вижу сплетенные из травы шалаши. Сходить с дороги и приближаться к морю было строго запрещено.

Солнце тускло светило сквозь дымку. Море было грязного серого оттенка, иногда переходящего в холодную синеву. Голые вершины гор — черные, а покрывающий их сухой кустарник — бурый и красный. Я чувствовал следы погасших источников за изрезанной линией скал. Магия там, где мир меняется. Когда мир перестает меняться, магия умирает.

У нас была остановка на середине пути, на светлой исследовательской станции. Теперь станцию заняли темные, переехав из неуютного старого лагеря, но некоторое время она была заброшена. Сюда приходили те, кто жил здесь, и все здания покрывали рисунки — красные шипы, белые круги и черные контуры рыб. Вряд ли пятое этнографическое было бы против.

Теперь станция снова ожила. Аринди понемногу захватывала Вальтону, и пусть процесс шел небыстро, будущее неизбежно.

Здесь Иллерни, которого никто не видел с нами, нас покидал. Два дня назад к границе Вальтоны толпой явились загорцы, поставили на границе фуры и долго стояли на той стороне, направив на нас оружие. А потом ушли. В фурах было чистейшее зерно, которое сразу отправили на экспертизу. Загорцы ели зараженную пшеницу, их это не могло испортить, но не всем быть такими стойкими, как загорцы.

Иллика и загорец в красном до сих пор общались по общей связи, как родные души, встретившиеся в этом полном бедствий мире. У власти Загорья стояли неглупые люди: по крайней мере, они стали таковыми, когда их чуть не взяли в кольцо.

— Мы хороши в пробуждении совести. А что мы им скажем, Иллика? — ласково спросил Иллерни, обводя пальцем заблестевшую татуировку на запястье.

— Они заплатили за свои заблуждения недостаточно, — строго ответила волшебница.

— Правильно.

Море было пустынным на всем протяжении, но я чуял легкие парусники нэртэс, которые скользили так, чтобы их не заметили с берега. Нэртэс интересовали все наши движения.

Площадку для ритуала расчистили на вершине холма. Внизу виднелись пляжи из черного вулканического песка, наспех сколоченный причал и привязанные к нему лодочки нэртэс. Здесь, наверху, землю покрывали ломкие серые былинки. Вплотную подходящий к воде береговой хребет был частью вулкана — когда-то давно, но напоминание вызывало уважение. Небольшая полукруглая долина неподалеку серьезно походила на заросший кратер.

На холме мы выложили пересекающиеся круги из гладких белых камней. Камни были в изобилии разбросаны по склонам — возможно, мы разорили береговое святилище.

— Это правда, что когда появляется новый магистр, старый должен умереть? — Матиас догнал меня и пошел шаг в шаг. Он все еще выглядел подавленным, но теперь уже иными мыслями.

— Естественный порядок вещей, — меня убаюкивал ход этих мыслей. — Новое появляется, отжившее умирает.

— Как мы его узнаем? Нового светлого магистра?

— Он придет однажды. Может быть, он уже здесь.

Но его нельзя узнать.

— Придет на все готовенькое, — Матиас наморщил нос в чисто ариндийском возмущении, и вновь нацепил островную маску. Светлая магия есть гармония; страшная островная маска гармонировала с этим миром. — Он должен быть сильно тебе благодарен.

Я наблюдал за ним, искренне забавляясь:

— Мне кажется, он будет меня ненавидеть.

— Я буду внимательно смотреть по сторонам, — с нехорошим, темным оттенком в эмоциях пообещал заарн.

В узловых точках дымили костры из горьких трав. На широких валунах лежали растерзанные птицы. К двум высоким столбам из белого высохшего дерева привязали черные ленты, а на верхушки надели черепа хищных тварей. Место темного ритуала выглядело как надо.

Маги-нэртэс сновали вокруг, готовые залезть под каждый камень и всюду сунуть нос, но приближаться не рисковали. Бывшие командиры северной коалиции сидели в стороне на траве, и выглядели как полагается людям рядом с темным ритуалом. Им хотелось домой. И они замечали, что нэртэс здесь предназначена роль гостей, а им — пленников.

Чем больше я узнавал о Северной коалиции, тем более странной она казалась. В ней не было ни людоедской идеологии, ни ужасных порядков, ничего выдающегося, ничего необычного. И северяне были обычны. Им сказали идти сюда, и они пошли. Одежда северян по-прежнему напоминала ворох выцветших тряпок, и северяне по-прежнему считали это формой.

Ветер в Вальтоне звучал: я слышал шепот и тихий заунывный посвист. Иногда мне казалось, что я слышу голоса теней — если бы тени захотели со мной говорить.

Миль величественно стоял на краю кратера, и ветер рвал его одежду. Нэртэс крутились рядом. Миля они узнавали, подступиться не решались, но терпение закончилось быстро:

— А чем можно заменить черепа? У нас такие не водятся, — первым высунулся Аори Ильех. Кажется, с прошлого раза его волосы стали еще синее. Товарищи мгновенно собрались рядом как стайные хищные рыбешки. Миль даже не повернул головы, и Ильех попытал счастья снова: — Вам так повезло, повезло очень, что вам попался начинающий светлый магистр. Он еще все еще недостаточно контролирует... Понимаете. Это все. Мироздание.

Ради грядущего ритуала мой статус пришлось раскрыть. Нэртэс не могли успокоиться до сих пор. Они мешали мне пройти, но это не было важно.

Аори успел спрятаться за спины товарищей и еще сделал несколько шажков назад. Остальные даже не смогли двинуться с места.

— Светлый источник — безглазое чудовище, которое шарит по миру множеством пальцев, — Миль все так же отрешенно смотрел за горизонт, и смысл его слов был идеально темен для истинной темности. — Оно чувствует жертву и ищет ее наощупь.

Нэртэс наконец смогли двинуться с места. Многие закашлялись; я видел, как ближайший маг выплюнул на ладонь розовую слюну и зубы.

— Никто не убережется, оказавшись на пути светлого магистра, — буднично закончил Миль. Теперь на него смотрели с нескрываемой злобой, но приближаться больше никто не рисковал.

— Дикая чушь, — не выдержал кто-то из северных. — Какие-то монстры, светлые магистры, твари в тумане!

— Твари в тумане реальны. Их существование доказано математически, — сказал я им. — Остальное как хотите.

Шеннейр стоял на вершине холма и наблюдал за выгрузкой алтаря.

— Он тебя оскорбил, — тихо сказал Матиас, когда мы поднимались. Я покачал головой, ощущая след от удара, давно исчезнувшего. Шеннейр поступал грубо даже со своими высшими. Необдуманно пенять на пренебрежение, которое до сих пор помогает мне выжить. — Я могу попытаться...

— Нет. Он мне нужен, — я посмотрел на тусклое солнце прямо над головой, едва пробивающееся сквозь дымку. — У него великая роль.

Мы обменялись приветственными поклонами. Большинство темных не преминули бы, злорадствуя, припомнить мне мой просчет, но Шеннейр был на диво отходчив. Это давало иллюзию, что с ним можно работать.

— Хорошо устроено, — я чувствовал стройный ряд его эмоций. Так легко было ощущать уверенность, находясь рядом.

Шеннейр усмехнулся не разжимая губ.

— Надеюсь, вы выкинули всю вашу чушь из головы.

— Я предупреждал вас, Шеннейр, что препараты плохо действуют на мой разум. Но все могло быть хуже. Я мог бы читать вам стихи про кошку.

Стихи про кошку его не напугали, а зря. Миль слышал их всего лишь раз, и это разбило его жизнь пополам.

Я не понимал, почему постоянно должен оправдываться.

Алтарь наконец выгрузили из машины. Это была каменная платформа, накрытая стеклом, под которым переливалась жидкость с ртутным блеском. Соединялась в озера и вновь разделялась на отдельные рукава. Возможно, реагировала на слабое движение земли от далеких землетрясений. Мне было сложно даже находиться рядом. Порой мне казалось, что все красочные темные ритуалы существуют только потому, что сама по себе тьма очень скучна.

Миль тронулся с места; подошел к подножию холма, задрал голову, смотря на нас, и принялся подниматься широкими шагами. От Шеннейра он старался держаться на расстоянии и встал по другую сторону алтаря. В эмоциях Миля дрожал вызов и сладостное опьянение свободы. Даже когда Миль приходил к Шеннейру в камеру, к скованному противнику, он боялся, и теперь мстил за это.

— Знаете, чем вы отличаетесь от Ишенги, Шеннейр? Ишенга умел держать себя в руках. Что ж вы хотите от светленького, который вместо драгоценного магистра попал в руки его больного бешеного злого двойника?

Вопреки ожиданиям, вспышки гнева не последовало. Шеннейр наклонил голову к плечу и с иронией, куда более оскорбительной, чем гнев, протянул:

— Интересно — а когда именно вы, Миль, переметнулись к светлым?

Война между высшими магами стоила дорого даже победителю. Они не должны были схватиться прямо сейчас, но даже ссора была так неуместна. Меня задевало, как просто они используют имя моего магистра; но они его знали, а мне не дали шанса узнать. Самые яркие звезды живут так мало. Я отбросил варианты, за которые влетело бы мне самому, и наивно спросил:

— Это правда, что Ишенгу так достали сравнениями с вами, что он одно время ходил по темной гильдии в одежде с надписью "Я не Шеннейр"?

Миль возмущенно всплеснул руками, словно такая глупость испортила ему весь настрой. Шеннейр ухмыльнулся:

— Правда. Я тогда ходил в такой же.

...— А что такое твои стихи? Это волшебство? — прошептал мне Матиас, улучив момент. В его эмоциях горело ожидание чуда.

— Когда я попал в плен... — я понял, что не хочу продолжать. Темные назвали бы это душевной слабостью; темные вынуждены прятаться за деланную браваду, иначе придется признать слишком многое. — Я рассказывал их, чтобы не потерять себя. Нашли где искать тайные смыслы.

Нэртэс ринулись к нам как только получили позволение, рассыпались вокруг, сверкая хитрыми острыми взглядами на нас и на алтарь. Я чувствовал их зависть и досаду, что получить и то, и другое коротки руки. Нэртэс были беспокойны и настороженны — жизнь темных требует настороженности и беспокойства. У нас говорили, что если поставить перед темными коробку, первое, что они подумают, что там опасность — порой было приятно пугать темных пустой коробкой.

— А как так получилось, что вы работаете вместе? — Аори Ильех захлебывался от неуместного энтузиазма, под которым даже не скрывалась жадность. — Светлый магистр, если вас взяли в заложники, моргните два раза!

Я не стал ничего отвечать, только посмотрел с укором чужому скудоумию, прощением и чуточку высокомерием. Впрочем, возможно, со стороны этот взгляд выглядел и не так.

Северян привели следом. Эти поднимались медленно, наверху сразу сбившись в кучу, и смотрели на нэртэс с усталой враждебностью.

"Нам сказали, что на юге у нэртэс резервная база, — однажды сказала мне Хаджет, когда я приехал в лагерь военнопленных. — Гнойник, откуда потоком идет оружие и вызывающая привыкание отрава. Если его не выжечь, нэртэс не сковырнуть".

Нэттэйдж, которому я передал разговор, сильно возмутился.

"Производили бы сами, и закупать бы не пришлось. Всем бы только жаловаться и не платить!"

Загорцы были в разы веселее, даже когда молчали. Порой меня пугала в северянах эта тупая равнодушная обреченность. Охотно они рассказывали только про нэртэс. Момент, как от борьбы с нэртэс гильдия Джезгелен перешла к резне на крайнем юге, а гильдия Дженеро оказалась в бегах на крайнем севере, каждый раз оказывался пропущен, но восстановить ход событий несложно.

— Мы собрали вас здесь от имени страны, которой вы принесли столько горя, — начинать должен был светлый магистр; я справился с волнением, и с радостным предвкушением тоже. — Чтобы раз и навсегда решить все наши противоречия.

— Не хватает одного участника, — властно перехватил беседу Шеннейр, и небрежно кивнул в сторону, на человека, которого только-только привели конвоиры. — Бывший высший маг Нэттэйдж.

Маги из Нэртэс разом напряглись. От того, что увидели своего союзника, или от того, что союзник под стражей, я сказать не мог, но нэртэс совсем не умели скрывать эмоций.

Человек в безликой серой форме смущенно взмахнул рукой.

— Не обращайте на меня внимания. Я просто постою рядом.

— Не скромничайте. Ваш вклад велик, — Шеннейр едва ли задержал на нем внимание, и с куда большим увлечением провел над платформой ладонью: — Этот алтарь вырезан из каменного пола, где был убит предыдущий светлый магистр.

Все присутствующие затаили дыхание. Я смотрел на платформу со смешанными чувствами. Я подозревал, что поступки темных имеют извращенную природу, но не настолько же.

— Это невероятно проклятая вещь, — сдержанно высказался Аори Ильех.

О, еще бы. Смерть светлого магистра оставляет отпечаток.

Невероятно проклятый человек Шеннейр усмехнулся и кинул на платформу полупрозрачный шарик. Тот не упал, а завис в воздухе, и ртуть под ним растеклась спиралью, корнями рек, линиями границ и вспыхнула двумя точками.

— Как сказал наш светлый магистр, пора заканчивать. Это просто. Вот ставка Джезгелен. Вот неназванная столица Северной коалиции.

Такую хорошую карту дальних земель я не видел ни разу.

— Нет, — сердце ударило и провалилось в пропасть. Я чувствовал страх, но поверх него — пустоту. Происходящее было неизбежно. Что за горькая наивность, надеяться на иное. — Нет, это мирные переговоры!

— Как в прошлый раз?

Я задохнулся от злобы.

— Неконвенционные заклятия, — матовая сфера неторопливо вращалась над огнями чужих городов. Такая крошечная. Такая смертоносная, — всем хороши, но нацелить их на дальние расстояния невозможно. И потому глупцы верят, что могут посылать к нам войска, а сами отсиживаться вдали, в безопасности. Мы исправили это.

Маги нэртэс, радостно кивающие каждому слову, заметили своих помрачневших товарищей и остановились. Слова Шеннейра звучали как приговор, как печать под приказом о казни. Маги Аринди — знаменитые оружейники. Война против нас началась с того, что оружие Аринди стало знаменито.

— Вы вторглись в мою страну, — голос темного магистра превратился в грозный рокот. — Вы хотели получить наше оружие. Вот оно, самое лучшее, самое совершенное, и я запихну его в вашу глотку. Сегодня ваша империя падет.

— Там тысячи людей! Это самый большой город на материке, Шеннейр!

Он мечтательно улыбнулся и ответил не своими словами:

— Только в этом есть смысл.

Охранники положили ладони мне на плечи, предупреждая от неверного шага. Это уже случилось когда-то; бесполезно было просить, бесполезно убеждать, но если в прошлый раз я подчинился, то сейчас — нет.

— Я не даю разрешение.

— Вы так и не поняли свои ошибки. Ну что же, — тяжелый, обещающий всевозможные кары взгляд придавливал к земле. — Время светлых ушло. Обойдемся без вашего разрешения.

Охрана безжалостно оттеснила меня назад. Я видел, как точно так же заставляют отодвинуться от жертвенника северян.

Песок на берегу пошел волнами, замирая четкой сеткой. Волны застыли, разделяя море на ровные квадраты. В руках Шеннейра сверкнул кинжал; капли крови веером упали на жертвенник, забрызгав коалицию и ее столицу. Сфера с неконвенционным проклятием приобрела прозрачность, и запертая внутри схема проклятия зашевелилась, пробуждаясь...

Заклинание Ильеха ударило в платформу, оставив на месте столицы глубокую вмятину. Миль успел подставить руку, и отлетевшая сфера легла ему в ладонь.

Несколько мгновений нэртэс и северяне оцепенело смотрели друг на друга; потом нэртэс переглянулись, как будто незаметно разделяясь на две группы.

— Предатели, — удивленно произнес маг в куртке с заклепками. Аори Ильех попятился назад и бросился бежать, и мир залила ослепительная вспышка.

Охрана окружила меня молочно-белыми щитами и потащила прочь быстрее.

Быстрые проклятия нэртэс язвили и жалили друг друга; грохотали тяжеловесные печати северян, и наши заклятия рвали их в клочья. Сражение кружилось вокруг меня, не касаясь и краем белоснежных одежд.

У пристани не осталось ни единого корабля. Нэртэс в куртке с заклепками лежал на досках, мертвый. Еще несколько тел я заметил на берегу. Нэртэс, бежавших вместе с Аори, оказалось больше, чем нэртэс, которые бросились за ними в погоню. Я думал, распределение будет иным.

Ритуальные костры погасли. Ритуальные камни оказались раздроблены. Ритуальные столбы повалены. Ритуальные приношения смешались с землей, и ветер был полон дымом и золой. Жаль. Это был красивый ритуал, я старался.

Среди наших были только раненые. Северяне сидели на траве на том же месте и ровно с тем же видом. Мы позаботились, чтобы никто из них не пострадал. Когда я приблизился, они разом встали.

— Как я вам говорил, — я старался быть сочувственным. — Ваша власть сотрудничает со врагом.

Потому что единственной, кто на самом деле выигрывал от существования темной гильдии Нэртэс, была Северная коалиция.

Северяне были лояльными солдатами. Они простили, когда их подставили и бросили, когда отправили завоевывать постороннюю страну. Но чем больше человек прощает, тем сильнее взрыв, когда терпение закончится. Я видел, как они сжимают зубы и стискивают кулаки.

Хаджет коротко кивнула:

— Нам пора домой.

Я знал, что больше их не увижу. Они пробыли моим оружием недолго; мне просто требовалось правильно их нацелить.

— Это заклинание... — окликнула меня волшебница напоследок, — вы правда...

Я тепло ей улыбнулся:

— Это ложь.

Платформа наполовину ушла в землю, но осталась в целости и сохранности. Я положил на нее ладонь; ртутная жидкость собралась под ладонью, и больше ничего не произошло.

А чего я ожидал? Что светлый магистр Ишенга явится передо мной? Я здесь один.

Сквозь туман я слышал, как мчатся от берега легкие парусники нэртэс. Нашей целью было дать им уйти. Чтобы на быстрых лодочках они доставили весть, что часть гильдии нэртэс помогает врагу. Чтобы на север двинулись машины северных, разнося раздор и горькую правду.

Шеннейр встал рядом. Мы переглянулись и расхохотались.

— Вы думаете, темная гильдия Илькен правда существует? — спросил я, отсмеявшись.

— Я думаю, что для темной гильдии, мечтающей завоевать мир, темная гильдия Нэртэс за полвека не сделала буквально ничего, — серьезно ответил он.

— А что такое знал Нэттэйдж, что они так всполошились? — Матиас снял островную маску, и вместе с ней волшебство происходящего окончательно рассеялось. Осталась только прагматичная основа; я любил такие моменты.

Мы уже спускались с холма, и я внимательно огляделся, убеждаясь, что вокруг нет никого постороннего, кто бы мог услышать. Нэртэс мы продаем оружие напрямую, коалиции — через посредников. По выкладкам Нэттэйджа, у нэртэс не было помех, чтобы этому помешать. Но груз коалиция получала полностью.

— ...больше Нэттэйдж ничего не знал. Но они о том не знали.

Думаю, нэртэс порядком на него злы.

На самом деле о связи темных Нэртэс и Северной коалиции я мог только предполагать. Какая-то связь была: Нэртэс — слабая и неудачливая темная гильдия, для мировой власти, о которой мечтает всякая тьма, им нужен кто-то, кто расчистит дорогу, а что бы потом они делали с Джезгелен, что бы коалиция делала с Джезгелен — это уже другой важный вопрос. И власти Северной коалиции выглядели достаточно практичными, чтобы под байки о тьме и свете договориться с темными Нэртэс о будущем переделе мира. Уж слишком удачно нэртэс сорвали мирные переговоры, которые мешали коалиции. Не обязательно, конечно, что договоренности потом будут выполняться.

— А какие у нас доказательства, что Северная коалиция предатели?

Я иронически приподнял брови:

— А для чего нам доказательства?

Но на самом деле правда не важна. Важно то, во что поверят люди. Предатели, шпионы и тайное правительство превосходно найдутся сами — зерна сомнений брошены.

Лагерь стремительно сворачивали. Машины со стоянки уезжали, приезжали, и пришлось отойти в сторону, чтобы не путаться под ногами. Пленных северян перевели на несколько временных баз у границы, и теперь требовалось их собрать, посадить на северные машины и срочно перебросить всю ораву через Вальтону. Шеннейр взял это на себя, и я ему не завидовал.

Гильдия Джезгелен была слишком сосредоточена на своей задаче, чтобы осознать, что ее военным консультантом выступает темный магистр. Какая честь, какое падение. Эмпатическое поле дрожало от перемещения масс людей, от грозного гула множества сознаний, сосредоточенных и злых.

— Разыгрывать фишку Борьбы С Тьмой надо очень осторожно, Матиас.

Не все так гениальны, как светлейшее Загорье.

Мы долго не выдвигались: охрана объясняла, что надо ждать сопровождение, потому что нэртэс сейчас непредсказуемы. Я следил за нэртэс через эмпатическое поле: нэртэс, верные своей гильдии, убегали на север, сторонники Аори Ильеха пытались их задержать; Миль им мешал. Несколько лодок болтались далеко в море, уже без команды, а часть...

— А где Нэттэйдж? — я увидел ответ в глазах охраны. Они знали, что будет дальше — но они не успели.

Покосившаяся хижина у кромки воды. Машина, которая привезла Нэттэйджа. Лодка.

Аори Ильех стоял на пристани с термосом в руках. Наше внезапное появление его напугало; но он сразу понял, что мы одни. Кажется, он что-то сказал...

"А я думал, мы с Аринди друзья?"

Он мог бы так сказать.

Я почувствовал, что он увидел Матиаса; я ощутил, как Матиас впервые применяет первое настоящее светлое заклинание. Певучее легкое сияние разлилось над берегом, и не хотелось ничего делать, ни о чем думать — только существовать внутри него.

— Мы друзья, — сладко подтвердил Матиас.

Я прошел мимо и прошептал:

— Вы провалили мои первые мирные переговоры, Аори.

Внутри хижины было темно. Я толкнул скрипнувшую дверь.

Мы вытащили Нэттэйджа из крепости Нэтара. Лишили его подручных. Отобрали его артефакты. Бросили его здесь.

Нэттэйдж полулежал, привалившись к стене. Увидев меня, он слабо улыбнулся:

— Шеннейр приказал меня не охранять. Отомстил... за Эршена... за то, что влез поперек его планов... Так не хотелось умирать в одиночестве.

На полу валялась перевернутая чашка. Нэртэс уже не было смысла закрывать Нэттэйджу рот, но они мстили за предательство.

Его татуировки сияли, пытаясь спасти жизнь хозяина. Но Нэттэйдж никогда не был хорошим магом, и против яда слишком сложно справляться магией.

Я рухнул рядом на колени. Я создал светлую целительную печать, я открыл канал между собой и Матиасом, забирая заемную силу, я схватился за браслет, вызывая помощь.

Браслет молчал.

Нэттэйдж нащупал мою руку и сильно сжал, заставляя наклониться к себе.

— В моем кабинете, — он говорил отрывисто, хватая ртом воздух и делая длинные паузы. — Сейф. Там документы для моих замов, для вас.

Светлая печать мерцала, и я постоянно ее восстанавливал, чувствуя, что это не помогает. Я всего лишь продлевал агонию и удерживал темного в сознании. Если бы от всех болезней и ран могла спасти ученическая целительская печать. Нэттэйдж скосил на нее глаза, ясно и грустно:

— Мой последний совет, светлый магистр. Если вам что-то дорого — боритесь до конца.

Я вытащил Нэттэйджа из крепости Нэтара. Лишил его подручных. Отобрал его артефакты. Светлая магия работала как обезболивающее; я видел, как его жизнь истончилась до прозрачного отпечатка, как его глаза подернула пленка. Нэттэйдж продолжал улыбаться; но видел перед собой что-то иное, прекрасное и счастливое, и в его сбивчивом шепоте еще можно было различить слова:

— Я построил Нэтар на месте пустыря и развалин. Зачем Юлии этот холодный замшелый замок? Я бы построил ей большой дом на берегу моря, где всегда светит солнце, и посадил бы сад...

Я не заметил последний вздох. Казалось, что-то должно произойти; ничего не произошло. В хижине остался посвист ветра над крышей, шелест сухих былинок, шум моря. Я сидел рядом, надеясь на что-то, на чудо, а потом отпустил все еще теплую руку.

Минус девять.

Снаружи Матиас и Аори пили чай. Аори так нравилось, что он закусывал чашкой. Кровь текла по его подбородку, но он продолжал запихивать осколки в рот. Матиас не сводил с него умиленного взгляда.

Море шумело так тихо, так нежно.

Шеннейр не стал охранять...

Я зацепил пальцами застежку ошейника, оглянулся на боевую машину у хижины.

Шеннейр не стал...

Миля зажали между скалой и морем. Нэртэс прятались за камнями, атакуя его без перерыва, прикрывая друг друга, перебегая из укрытия в укрытие и сжимая цепь. С моря нэртэс поддерживали лодки; но еще хуже, что они били по скале, грозя обрушить ее вместе с Милем в море.

Очередной удар выбил из скалы поток камней. Миль успел закрыть голову руками, но его чуть не сбросило вниз. Заклинатели плохи в открытом бою. Подкараулить отбившегося от своих заклинателя и убить — самое правильное дело. О, я знаю это. Кто бы мог подумать, что нэртэс настолько мстительны.

Машина с ревом рванулась на скалы, перемалывая все на своем пути, и я нырнул под приборную панель.

Машину несколько раз тряхнуло. Миль не тронулся с места, холодно разглядывая остановившиеся прямо перед его лицом железные гусеницы.

— Я знаю вашу опасность, Рейни, — его голос все равно перекрывал шум мотора. — У вас не получится меня задавить.

Я схватил его за руку и втащил в кабину.

— Я обещал, что вы... — я развернулся на каком-то красном месиве и резко бросил машину вперед. По крыше зацокали камешки, и скала с уханьем рухнула за спиной. Проклятия царапали броню машины, но не могли пробиться внутрь; оказавшись в укрытии, Миль успевал их разрушить, — будете жить. Не бойтесь, водить меня учил Шеннейр.

— Смотрите на дорогу! — нервно потребовал он.

Переговорный браслет наконец проснулся. Шеннейр хотел знать, где меня носит.

Дорогу перед нами рассекали трещины, а горизонт полыхал радугой. Море покрылось коркой льда, и сквозь полыньи били струи пара. Машина медленно ползла по холмам.

— Вы же ненавидите нас всех. Вы ненавидите этот мир, Рейни. Вы хотите меня убить. Почему вы притворяетесь. Почему вы делаете вид, что нет? — фиолетовые тени скользили по лицу Миля, делая его не более живым, чем прочих людей.

Я ответил далеко не сразу. Все-таки я вел боевую машину посреди битвы, и мне надо было смотреть на дорогу.

— Моего дома больше нет, — я не чувствовал грусть; я сам был тому причиной. — Я построю лучше. Крепкий, надежный дом, и люди будут его опорой. Из костей стены, на крови фундамент...

И я, конечно же, ненавижу вас всех.

Трещины раскрывались под гусеницами, и чужое фиолетовое небо нависало над древней равниной, и в этом не было ничего значимого. Миль прислонился к дверце, прикрыв глаза. Я вел машину дальше, мурлыкая:

Спи спокойно, моя крошка,

Солнце по небу гоняет

Как пуховый шарик кошка,

Море спину выгибает, трется о песок

Лодка дальше уплывает, дальше на восток...

Глава 11. Никогда не возвращайся

Загорские костры поднимались до неба. Трещали, разбрасывали искры. Люди танцевали вокруг и пели под звуки бубна, ночь напролет.

Ночи напролет.

Управляющий центр Семь Радуг восставал из обломков. Сегодня мы высаживали деревья, позавчера штукатурили жертвенник, а потом отдыхали. На восстановление центров стекались люди со всей страны: в Загорье немного развлечений.

По дороге сюда я встретил путешественников, которые шли от самих Семи Рек, и скоро мы болтали так, будто знали друг друга всю жизнь. Я говорил правильно, вел себя так, как они ожидали, а рассказывать небылицы о своем прошлом я всегда умел.

У нас бы сказали — Семиречье... неважно.

Вчера я помогал выкладывать мозаику. Расплавленное золото, янтарь, лимонное стекло, молочно-белое, большие солнца, малые солнца, красное солнце, синее солнце. Культисты из новой секты "Знаки Солнца" постоянно останавливались и хвалили. Не за талант, за старание.

Культисты Знаков помогали с охотой и делали самую сложную работу. Сюда пришли другие мелкие секты, у них были свои костры: я сразу со всеми перезнакомился, но они так рьяно рассказывали о себе, что в голове все перепуталось. Я постарался проскользнуть мимо незамеченным, избегая приглашений посидеть у огня, поучаствовать в ритуальных плясках или подискутировать на важные культистские темы. Очень общительные сектанты.

Яркие цвета, яркие тени, изобилие, солнце и кровь. Загорье пело и плясало и щедро делилось своими дарами.

В дом, где поселили рабочих, я сегодня пришел чуть ли не раньше всех; ряды коек уходили в темноту, и я прилег отдохнуть на свою.

Солнце, пыль и горькая полынь. Солнце, ветки, ломящиеся от спелых плодов, кровь, втоптанная в пыль.

Солнце, соленая вода, улыбки...

В голове тихо звенело.

К полуночи шум снаружи стал громче. Мои спутники пришли, чтобы меня разбудить, перебудили всех, и со смехом потащили наружу. На главной площади поставили медную чашу, и культисты Знаков Солнца выстраивали гомонящих людей в очередь. Каждый человек подходил и доставал из чаши камешек. Кто-то сильно расстраивался, кто-то держался спокойно.

Чаша оказалась почти с меня ростом. Толпа сомкнулась за спиной; стоящие полукругом культисты смотрели испытующе, пристально. Я протянул руку и вытащил пустую белую гальку.

Твой камешек белый, твой камешек черный, пустой, линия, полоса, точка, крест.

Очередной соискатель с радостным криком поднял над головой камень с меткой. Круг и лучи. Люди окружили его, обнимали, хлопали по плечам, пожимали руки, а он широко улыбался.

Я тоже подошел поздравить, стараясь выглядеть радостно. У меня не получилось, и человек снисходительно потрепал меня по голове:

— Не переживай! Однажды и тебе повезет.

Это был культист из малой секты, судя по амулетам. Культисты из другой малой секты, которые вытянули пустые камни, сгрудились кругом, глядя на счастливчика с завистью, а потом ушли к своему костру.

— Мы сейчас рядом с будущим хранителем Семи Радуг, — сказали мои спутники. — Ну и ну!

— Везет достойным, — к нашему костру подсел культист в красном. Его мгновенно завалили вопросами, и он с терпеливым дружелюбием отвечал.

Чтобы дом стоял крепко, у дома должен быть прочный фундамент. Жертва ляжет в основу.

Культист попросил помочь ему отнести чашу и собрать камни. Я согласился.

Под арками-радугами, ведущими к ритуальному центру, было темно. Культист с наслаждением втянул жаркий воздух:

— Как нам повезло, что мы родились в нашей стране!

Конечно же, повезло.

В долине горели костры, и люд планировал веселиться всю ночь. После жертвоприношения обещали недельную плату, и жизнь была хороша. Со Знаками Солнца я встретился случайно.

Хотя кому я лгу.

— Сплошные хорошие знамения, — культист с натугой втащил чашу в хранилище. Я помедлил, переступая через порог. — В тебе есть подходящая искра, я вижу. Ты бы хотел получить жребий?

Загорские культисты были весьма внезапны. Сквозь закрытые двери почти не проникал шум снаружи; мы были в хранилище одни.

— Я должен?

— Тогда еще рано, — с сожалением ответил он. — Сомнений быть не должно. Будешь точно уверен, всегда обращайся к любому из наших.

Культист смотрел с вдохновением. Я не был похож на загорца, но не был похож и на жителей Аринди. Мне пришлось изменить внешность, но я знал, что это хилая маскировка. Я был светлым магом, который вызывал у людей доверие; этот загорский культист тоже был магом. Но вряд ли ему когда-либо удавалось поговорить с настоящим идеологическим противником. Доказать что-то противнику.

— Жертва должна быть добровольной. Что сумеет сохранить хранитель, который сомневается и ненавидит?

И культист считал, что мне некуда деваться.

— Везет достойным, — я едва разлепил губы. — Разве хорошо, когда достойные умирают?

— Каждый гражданин должен быть готов пожертвовать свою жизнь, свою кровь и плоть своей родине.

— Но ваши жертвоприношения не работают.

Как любой светлый, я постоянно пытался понять — если мы поймем причину, то найдем способ. Хотя ритуал не обязан действовать на внешний мир. Ритуал может действовать на участников ритуала.

— Что стоят пустые обещания? Обещание жертвы имеет силу только тогда, когда каждый действительно может ей стать.

Загорье было тонко настроенной системой. У нас пытались придумать, что с ним делать: но что сделать с миллионами людей, которые так чисто и слепо верят в то, чего нет.

Когда я уходил из Загорья, на перевале горели жертвенные костры. Еще один отряд, возвращающийся с победой или с поражением, расстался с жизнью.

Хищные звери бродили у алтарей и слизывали замерзшую кровь. На меня они отвлеклись и передали, что над перевалами чистое небо и путь открыт. Некоторые хищные звери носили рваные красные тряпки, в которых угадывались одежды культистов.

Наверное, если спросить, кто любит Загорье искренне и сильно, то здесь будет ответ. Хищные звери считали, что светлейшее Загорье существует ради них.

* * *

Аринди. Семь лет спустя

Мне снился пустынный морской берег. Низкое хмурое небо; легкий неуютный ветер, треплющий траву, плавно накатывающие на песчаную косу волны. Ничего, кроме воды, земли и неба. Казалось, никто и никогда не ступал на этот берег. Волны шелестели, вечно, ветер пересыпал песок, вечно.

Я еще хранил образ в сознании, когда открыл глаза.

Рассвет только начинался, и свет в комнате был туманным и белым. На столе в гостиной лежала гроздь рябины, и я кивнул в пустоту. Пора.

Море сливалось с небом. Лица коснулся теплый влажный ветер со сладким запахом цветов. Где-то там, в молочной дали, лежали беззаботные цветущие Острова, и я внезапно понял, что хотел бы увидеть их еще хотя бы раз. Я никогда не скучал по ним.

Вчера вечером я сидел перед камином и держал на коленях две бумажные папки. Их оставил для меня в сейфе Нэттэйдж. Всего две.

Без Нэттэйджа Нэтар казался опустевшим. Даже его рыбы грустно висели в аквариуме, сбившись в угол. Я удивительно привязывался к людям, даже ко врагам. Но это не могло их спасти.

Власть над Нэтаром решили передать заместителям Нэттэйджа. Все равно в делах Нэтара никто не разбирался, а беспомощность замов была притворной, и после гибели начальника они вняли и присмирели. Нэттэйдж оставил послание для каждого: после вскрытия сейфа его заместители заперлись в кабинете и долго совещались. Потом дверь открылась; одна из волшебниц поклонилась и села за стол:

— Меня зовут Нефер. Внутренняя служба продолжает работать в штатном режиме, — и сняла серый колпак.

...— Что это? — Матиас любопытно уселся рядом.

— Это, — я положил руку на первую папку. — Правдивая история про светлого магистра, что родился на волшебном острове и пришел сюда, чтобы всех спасти.

Тяжелая папка, полная всяческих чудес.

— А это — то, как было на самом деле.

Я взвесил в руках обе папки и бросил одну в огонь.

Огонь горел ярко.

— Мир не существует без нас, Матиас. Но верно и то, что мы не существуем для внешнего мира. Только то, что видят другие, что слышат другие. В итоге от нас не останется ничего, кроме той истории, что мы сами рассказали. А настоящих нас — нас не останется.

Огонь бросал на лицо Матиаса мрачные тени.

— Мне не нравятся твои речи, Тсо Кэрэа Рейни, — сухо сказал он.

— Я тренирую речь перед Первым Лордом Заарнея. Может быть, ему тоже не понравится, и он уйдет.

Я вышел на балкон, выходящий на город, и пораженно остановился. Весь город на склоне был украшен реющими в воздухе рыбами — серебряными, многоцветными, с яркими плавниками.

Матиас оделся в шелковую накидку с плывущими по ней серебряными рыбками и был сама таинственность. Но его распирало от гордости, и долго хранить секрет он не смог.

— Побережье решило поддержать своего магистра и пожелать скорейшего выздоровления!

Это было... трогательно.

Мои светлые уезжали на север, и я пришел их проводить. Как и всегда, без моего надзора они вели себя почти как живые люди. Хотя стоит ли их винить, если я сам не видел в них людей? Они просто принадлежали мне.

Островитяне-заговорщики ехали вместе с ними. Я долго выбирал наказание, которое звучало бы грозно, но таковым не являлось, и в последний момент напоказ заменил казнь ссылкой на север. Островитяне не выезжали с побережья, и наш островной квартал в Полыни был единственным и не продержался долго. С берегов теплого моря север виделся дремучим и очень страшным.

В тюремных стенах заговорщики выглядели поникшими — как все островитяне, пойманные в клетку. Но, по крайней мере, они не успели забыть, почему здесь находятся. А если забывали, то спрашивали у охраны, а те объясняли, почему им нельзя домой. Местные жители пытались носить им передачки и каждый раз как в первый изумлялись, что двери закрыты, а у дверей караульные, пели под окнами жалостливые песни, а потом все рыдали, обнявшись. Беловолосые люди клонились к земле как цветы и изо всех сил упивались своей горькой ссыльной судьбинушкой.

Охрана очень радовалась их отбытию.

Компания Бринвен хохотала над понятной им одним шуткой. Костыли Бринвен были изрезаны в деревянное кружево; локтем она опиралась на плечо Кайи. Когда светлые прикасались к Кайе, они помнили, что он здесь.

Я помнил, как Кайя сидел в одиночестве в темной столовой: я должен был это сделать, и потому отодвинул стул и сел напротив. Кайя не поднял глаз, растирая ладонь с навеки отпечатавшимися линиями, и уклончиво сказал:

— Интересно, как там Кималеа?

Не очень хорошо, если вулкан Кималеа держали во сне печати Кайи.

Искра Кайи не восстановилась. Мы пытались провести инициацию снова, но искра гасла, как будто ее мгновенно задувал ветер. Возможно, второе гашение дара критично. Маги с погашенным даром жили недолго.

— Возможно, это знак. Темное посвящение может сработать.

Может. Не думаю, что темные будут рады.

— Что бы ни случилось, ты останешься в светлой гильдии, — я не хотел рассказывать сказки, что все наладится — я не знал это точно. И я не думал, что Кайе нужны сказки. — Мы продолжим пытаться. Лично я считаю, что твоя искра вновь зажжется.

Кайя наконец поднял голову и посмотрел на меня. Мне было жаль, что я держал его за какое-то чудовище: он был обычным человеком, и не стоило мерить всех по себе.

— Я должен вам признаться, магистр, — Кайя не был радостен; но глубокая убежденность звучала у него внутри подобно светлой искре, давая опору. — Когда на острове я утешал отчаявшихся... я говорил, что светлый магистр помнит о нас и спасет нас. Но я сам в это не верил. А потом вы пришли за нами и нас спасли.

...Техники пропустили последний поезд, перегородили рельсы, и начали устанавливать на въезде бетонные блоки.

Высший Джиллиан тихо и незаметно пришел пешком. Остановился перед лабиринтом бетонных блоков; смысл приготовлений он понял. Я впервые видел, как что-то в человеке ломается так стремительно.

Высший Джиллиан аккуратно обогнул приготовленные для него преграды, перекинулся словом с островитянами и остановился рядом со светлыми.

— И что между ними может быть общего? — ревниво спросил Иллерни.

Покушения? Островитяне сказали Джиллиану, что боятся ехать к темным; Джиллиан сообщил, что нечего бояться, ведь он поедет с ними, и бедные островитяне совсем забоялись.

Из Вальтоны докладывали, что темные отряды блестяще зачистили территорию от нэртэс. Руководил отрядами темный маг Ринвель.

Когда в Вальтоне я взялся подвезти Миля, нэртэс взялись преследовать нас по морю, но темные отряды выехали навстречу. Ринвель выскочил из машины, увидел меня и заскочил обратно. Он и правда старался перевестись как можно дальше.

Позже Матиас передал мне конверт — стандартный конверт внутренней службы. Было заметно, что конверт долго носили с собой и помяли, а потом пытались разгладить утюгом. Письмо поспешным, дрожащим почерком гласило:

"Я понял.

Вы сказали это прямо.

Вы не важны для меня, сказали Вы мне, это была Случайность. На моем месте мог быть любой.

Дела магистра говорят за него. Вы пришли за нами в Иву.

Вы пришли не потому, что я важен для ваших планов.

Мы — Не пыль под колесами темной гильдии".

Смешно.

Одна из маленьких островных акул все-таки погибла. Остальные акулы были живы и здоровы, но эта нет.

Я выкопал для нее могилу в сухой земле и похоронил, завернутую в ткань. Я бы мог положить ее в лодку и оттолкнуть от берега, чтобы она плыла на восток, но в этом не было смысла.

Со мной был только Матиас: Матиас наблюдал с интересом, а потом отвлекся на ловлю стрекоз. Матиас не знал, что такое смерть.

В моих покоях все лежало по местам, был порядок. Я взял держатель для папки, об который когда-то поранил руку, неторопливо разогнул и метнул не глядя. Железка глубоко вошла в деревянную оконную раму.

Корабли и лодки уже завели в доки; в побережных общинах окна закрыли ставнями, и по пустым улицам ветер гонял пыль. Мелкие деревни вывезли, горожане заканчивали эвакуацию, а на закрытых боковых входах убежищ горел алый цветок. Джиллиан проверял двери после всех и запечатывал их.

На опустевшей площади Кипариса стояла рыба из железных прутьев, а внутри нее — модель побережья с горами, пляжами и маленькими домиками.

— Говорят, что наш мир — большая рыба, которая плывет в очень темном и очень глубоком море, — сказал я Матиасу.

На чешуе плоских тканевых рыб тоже было изображение берега. Но не страшно то, что мир рыба; страшно то, что мы в океане не одни.

В убежище Остролиста Джиллиану вручили корзины, полные цветов мака. "Высший Джиллиан, — проносилось в толпе. — Высший Джиллиан". Джиллиану было не обязательно радоваться, но это значило, что Побережье наконец заметило, что он существует.

Я читал трактат о цветах земных, который приписывали одному темному магистру. Об астрах, камелиях, ирисах. О форме венчика, изгибе лепестков, и во всем был свой смысл.

— Среди всей темной гильдии должен же быть хоть один истинный темный маг, — сказали власти города, что вручали цветы.

Жизнь истинного темного Джиллиана была полна внезапных поворотов.

Над его головой взорвали рыбу-хлопушку, и Джиллиана обсыпало алыми лепестками. Джиллиан достал табличку — часть лепестков с его одеяния посыпалась вниз — посмотрел на нее, спрятал, и принялся взмахами руки подгонять людей, идущих в убежище.

Мне вручили огромную рыбу из вышитой ткани, натянутую на плоский каркас. Рыба едва умещалась в руках, но отдавать ее помощникам сразу было бы невежливо. Так я и поехал вместе с ней.

Дорога ровно ложилась под колеса машин. Позади оставалось море и белая арка на утесе, и я отвернулся. Что уж теперь жалеть о прошлом.

Аринди вновь расстилалась по сторонам. Мы ехали так быстро.

...Я помнил, как мы застряли посреди дороги: сломалась машина. Ветер опалял жаром, стояла великая сушь. Они лежали под навесом, держась за руки, и тяжело дышали, а мы бегали к колонке, набирали едва текущую ржавую воду, накрывали их мокрой тканью. Стоило выйти из-под навеса, как солнце обрушивалось на плечи всей тяжестью. Над горизонтом в мареве поднимались башни Полыни; но это был мираж, они были далеко.

Тогда я впервые услышал этот звон. Тихий, почти неслышный звук плыл над землей, отдаваясь в голове вместе с пульсацией тяжелой крови.

Я не понимал, откуда берутся воспоминания. Такие четкие, такие яркие. Я не ждал их. Тогда все закончилось хорошо — тогда не могло закончиться иначе. Мы сидели в больнице маленького городка, на прохладном кафеле, и смеялись. Тени держали меня за руки, их руки были горячими, липкими от пота, прохладными, мокрыми от воды.

Твой камешек черный, твой камешек белый...

Я устал так много помнить.

С прохладных холмов меня приветствовал замок Лонгард. Лонгарду было одиноко, и сквозь призыв слышалось нетерпеливое хныканье: Лонгард не понимал, почему его бросили. Из тенистых долин меня приветствовала едва открывшая глаза Иншель. Иншель любопытно разглядывала все, что ей попадалось, и спрашивала, когда же вернутся те, кого она помнила.

Шеннейр ждал нас на подходе к Вихрю, на той самой обзорной площадке. Здесь уже вырос маленький постоянный лагерь. Шеннейр смотрел на безобразно распухший Вихрь в короне молний, на опустошенную равнину, и я понимал, что зрелище разрушения и ярость бури ему милее любого праздника.

Вокруг висели линзы, пока отключенные. О том, что происходит, мы объявляли на весь материк.

Дела на материке шли бурно. Карту, висящую в кабинете Нэттэйджа, сплошь испятнали язвы сражений — там, откуда доносилось громкое эхо сработавших заклинаний. Северная коалиция распалась на три страны, каждая из которых утверждала, что к Северной коалиции отношения не имеет и по ее обязательствам платить не будет. С освобожденных земель с нами робко пыталось связаться общество Чианта-Роо.

В Загорье творилось что-то странное. Жертвенный костер на перевале в этот раз не зажегся. Маленький отряд загорцев вернулся домой. Такие перемены должны были свидетельствовать о смене парадигмы: Загорье кипело, накрытое плотной крышкой. Я не думал, что ЯнИнш вернется домой. Но он был верным гражданином своего государства, а главной целью Северной коалиции всегда было Загорье.

На севере гражданская война, в Загорье гражданская война, по всему материку. Я очень толковый магистр.

— Война — ключ ко всему, — Миль торжествовал. Хотя, казалось бы, темному магу Милю война принесла только страдания. — Война — это ответ. Все решается войной, и люди всегда будут воевать. Признайте это.

И мне становилось смешно. Кто из нас наивен? Мир не достигается просто так и запросто.

Участие в деле темного и светлого магистра было важным. Это не первая попытка: когда Ишенга и Шеннейр работали вместе — это вызвало небывалое единение гильдий. Правда, потом они все испортили.

Вихрь наблюдал за мной. Я вернулся, я же обещал.

Среди темных настроение царило приподнятое. Они чувствовали, что надо напрячь силы для финального рывка, а дальше или блистательная победа, или сокрушительное поражение. Столь ясный и судьбоносный выбор будоражил кровь.

— Храни надежно, — я передал Матиасу ларец с венцом Та-Рэнэри внутри. — Никто не должен его касаться. Я не хочу, чтобы мой артефакт трогали посторонние.

Будь у меня время и силы, я бы только тем и занимался, что предлагал темным померить венец. Но времени на развлечения хронически не хватало.

Матиас кивнул, торжественно прижимая сверток к груди. Я опасался, что Первый Лорд слишком сильно воздействует на эмпатическое восприятие, и потому решил не использовать усилители; и поэтому здесь оставался Матиас. Первый Лорд мог переподчинить заарна себе.

Эршенгаль тоже оставался. Теперь он стал слишком ценным, чтобы брать его с собой.

— Проследи, чтобы к нашему возвращению страна не развалилась окончательно, — велел ему Шеннейр. Отношение Шеннейра к своему лучшему магу оставалось по-прежнему небрежным.

Эршенгаль молча поклонился.

Матиас посмотрел на Шеннейра через полуприкрытые веки, и, не проявляя эмоций, ответил:

— Да.

Вот так и должно выглядеть настоящее прощание. Строго, торжественно. Без хлопушек.

Мы уходили вдвоем — на этот раз мне доверяли больше.

Вещи для нас были готовы давно, но потом лаборатории что-то забеспокоились, забрали их обратно, дорабатывали и проверяли, и сделали новые. Эршенгаль дополнительно принес мне броню — жилет из легких костяных пластин со знаками. Он не был уверен, что я ее возьму, но я взял. Принцип построения знаков был вполне светлым.

— Мой наставник был разносторонним человеком, — сказал он.

Наставник Эршенгаля был сосредоточием всех достоинств. Почти как мой магистр Ишенга.

— Мой наставник был лучшим, — ровно согласился Эршенгаль. — Он многому меня научил.

Я с неприязнью понял, что он скучает. Но эмоции никогда не руководили Эршенгалем.

— Он не прощал неправильных поступков. Он поступил неправильно.

И он мертв.

Броня должна была защищать от вредного влияния Заарнея. Шеннейр презрительно поморщился на защиту, которую ему предлагали.

Иллерни подошел с загадочным видом, волоча с собой два ящика. Я понял расчет темных: чем позже я увижу, что они приготовили, тем меньше шансов отказаться.

— Это последний артефакт, который сделала Гвендолин, — Иллерни с поклоном передал мне плоский обруч из множества спаянных серебряных нитей. — Великий маг Гвендолин сделала это своими руками для вас.

Я представил, как Гвендолин склоняется над верстаком, тонкими нежными пальцами перебирает катушки с нитями: серебро сияет и звенит во мраке. Ее лицо бледно проступает из темноты; Гвендолин закрывает его маской сварщика. Обруч был настолько тонкой работой, что его было страшно держать в руках. Он напоминал шлем оператора, который я видел на нижних уровнях замка. Замок поможет мне уйти и вернуться.

Иллерни положил передо мной объемный футляр и открыл. Там лежал Зет-один — Теперь он был легче и шел на контакт проще.

— А можно мне пойти без оружия?

— Какое "без оружия"? — подчеркнуто хмуро отозвался Шеннейр.

То есть Шеннейр пойдет в Вихрь как на прогулку, а я как на поле боя.

— И самое главное, — Иллерни открыл еще одну, бархатную шкатулку, и с тонкой улыбкой преподнес мне прицел. Прицел украшала только неприметная печать: рыбка.

Надеюсь, это не намек на тот эпизод на стрельбище. Я прикрепил прицел и навел разумное оружие на верхушки деревьев; опустил, скользнув взглядом по Эршенгалю, и убрал оружие.

Уничтожение островного квартала должно было создать сильную психическую волну. Я ее не почувствовал. Я жил как жил, а островного квартала уже не было. Эршенгаль не пошевелился; потом шагнул ко мне и встал напротив.

— Я сожалею о том, что произошло, Тсо Кэрэа Рейни, — тьма окутывала Эршенгаля, тяжелая и непроницаемая. Тьма всегда была внутри него; тьме нравился Эршенгаль. И он смотрел мне в глаза, а я в его глаза смотреть не мог. — И я возьму власть, чтобы это никогда не повторилось.

Я стиснул зубы:

— Только потому вы живы.

Я не знал, почему так важно, чтобы хоть кто-то признал, что это было неправильно. Как будто это могло что-то отменить. Эршенгаль как будто хотел сказать что-то еще, но промолчал. Мне показалось, что он в самом деле сожалел.

Матиас подошел следом и поклонился:

— Я буду ждать здесь.

— Только без табличек, — предупредил я.

Он был так умилителен в своей серьезности и старании.

— Стойте!

Миль ворвался в лагерь стремительно. Окружающие обернулись к нему, предчувствуя плохие вести, но заклинатель нетерпеливо отмахнулся от них:

— Пошли вон, я буду говорить со светлым магистром.

Шеннейр проводил его спокойным холодным взглядом и отступил, делая сигнал другим. Шеннейр не хотел портить мелкими раздорами свою великую битву. Думаю, финальную расправу над Милем он предвкушал как славный подарок.

Я послушно отошел в сторону: я не мог бы игнорировать Миля.

— Наверное, вам бы хотелось присоединиться к нам? Ну, знаете, приключения.

Миль даже не стал отвечать, где он видел меня и мои приключения.

— Вы думали, что задали мне неразрешимую задачу, Рейни, — с размаху заявил он. — Как будто я мог не справиться с такой ерундой. Не увидеть цепи в мозгу, что вызывают...

— Я задавал вам задачу?

Он притормозил:

— Вы уже ваши собственные слова не помните? Нарушение восприятия реальности, эмоциональное расстройство, нарушение биохимии мозга, синтез нужных веществ... А вы думали, настоящий разум не справится с такой глупой вещью, которую недалекие люди называют чувствами и эмоциями? Лоэрин начал идти в этом направлении, но жалкие дилетантские потуги и рядом не стоят с работой настоящего мастера! — он приосанился и небрежно сообщил: — Я готов изобрести таблетки, от которых вы перестанете ходить как снулая рыба, и даже голоса в голове больше не станут разговаривать с вами. Мне нужны испытания, конечно. Гениальные открытия, это непросто, Рейни.

Так он запомнил мою просьбу про таблетки, поднимающие настроение?

— В жизни не слышал ничего изумительнее! — я терпеливо посмотрел на часы: — Но у меня совсем нет времени.

Кажется, восторгов от меня даже не ждали. Миль был в восторге сам от себя. Он развернулся, чтобы уйти, через несколько шагов развернулся обратно и так же безапелляционно объявил:

— У меня плохое предчувствие. Вы должны отменить операцию.

Я вздохнул еще терпеливей. Миль умел наводить панику.

— Я не беру вас с собой, Миль. Вы не в большей опасности, чем кто угодно другой.

— А если вы проиграете?!

— Хотите напоследок мудрость светлого магистра? Можете плыть — плывите. Не можете — не плывите. Не беспокойтесь, Миль. Нате вам рыбку, — я наконец сгрузил ему подарок от побережья и, не оборачиваясь, пошел к машине.

* * *

Мы ехали напрямик через Полынь.

Я больше не узнавал великую столицу. Те улицы, по которым гулял когда-то. Над пылью, над холмами щебня поднимались черные скелеты башен. На развалинах качались бурьян и полынь.

Столько сил было вложено в то, чтобы город вырос здесь.

— Меня упрекали, что я устранял всех магов, которые могли стать мне конкурентами, — Шеннейр закинул руки за голову и с хрустом потянулся. — Как будто я должен ждать того, кто меня заменит. Странная участь магистров.

Отражения павшего города проплывали в его глазах, внимательных и равнодушных.

— Они были негодными кандидатами, раз позволили себя убить, это раз. А вы готовы передать власть первому встречному, который испортит ваше дело и провалит ваши замыслы?

Пожалуй, это был настоящий разговор магистров. Я никогда не задумывался, что чувствуют магистры. Бывает ли им тяжело думать, что передача власти происходит вслепую? Они сомневаются? Бывает ли им страшно? Мне не по статусу рассуждать об этом.

— Позволили себя убить?

— Они умерли, а значит, недостаточно старались, — он пожал плечами. — Определенно.

Шеннейр был безжалостен к слабости.

— А вы хотите, чтобы ваш преемник совершенно соответствовал? — я опасался, что Шеннейр убьет Эршенгаля, если тот попытается выйти из его тени. А пока Эршенгаль не пытался, он для Шеннейра был скучен. Шеннейру было невозможно соответствовать.

— Кто же этого не хочет. Он должен быть чем-то. Чем-то великим.

Я хмыкнул, не сдержавшись, и вынужденно пояснил:

— Долго ждать придется.

Шеннейр поднял руку, чтобы, как и всегда, щелкнуть мне по лбу темной печатью в расплату за дерзость, но передумал.

Норман открыл нам дорогу к Вихрю. Мы ехали по маячкам, которые теперь выстроились в ряд, и буря не пыталась смести нас с дороги, и только ржавой пылью висела в воздухе. Я представлял, как умрет этот мир. Тихо, почти незаметно, покрываясь пылью.

У врат в Вихрь ждал Тхиа. Я едва не кинулся к нему с радостным приветствием, но знакомая ледяная аура привела в чувство. Лорд Норман надел на себя облик Тхиа. Было непонятно, зачем, но Лорд не зря хранил тело гончей.

Гончие послужили для меня пропуском. Они следовали своим путем; они оставили мне воспоминания и ощущение чего-то несделанного, незаконченного. Чтобы это заглушить, я возился с Матиасом. Я слишком привязывался. Ко всем, кто проявлял ко мне хоть немного участия. Смешно.

Норман был один. Я ожидал, что он возьмет с собой воинов, но он все еще был один.

— Вы уходите в одиночестве? Где ваши приближенные?

Он коснулся рукой лба:

— Моя колония со мной.

Но... воины? Я думал, из нас хоть заарнский Лорд придет нормально подготовленным.

На сей раз Вихрь притворялся нормальным зданием. Здесь все осталось так, как было, когда здесь жили маги, сбежавшие из разрушенной Шэн. Даже брошенные вещи остались на местах. Вихрь пытался копировать Шэн, и я узнавал просторные коридоры и лестницы. Стены Шэн были сложены из черного камня, и сколько бы ламп ни освещало помещения, они все равно оставались темными. Строителями башен были мирринийке, а они утверждали, что у них от черного цвета глаза отдыхают.

Лорд Норман шагал тяжело, и коридор содрогался от каждого шага, и на полу оставались вмятины. Словно тщедушная фигурка тащила на себе огромный груз.

— Я оставлю вам все подземные туннели, — видеть отсутствие эмоций Нормана на всегда живом лице Тхиа было тяжело. — Там есть рельсы, подземные озера.

Даже уходя, Норман заботился об Аринди. Порой мне казалось, что мы его не заслужили.

Шеннейр смотрел ему в затылок с холодной улыбкой. Если бы Норман не убрался сам, темный магистр пришел бы за ним лично.

— Жаль, что вам, Пятый Лорд, не пришлась по душе наша страна.

— Дом там, где сердце.

Лорд Норман возвращался домой.

Вихрь злился и рокотал внутри стен тысячей рассерженных шмелей. Подъемная платформа остановилась на одном из уровней: я ожидал, что Вихрь попытается меня ужалить и привезет к моей камере, но это было нечто другое.

Полукруглое помещение. Двери через равные промежутки. Ни цифр, ни знаков.

Так холодно. Так холодно здесь.

Им не назначили ни цифр, ни знаков. Светлых просто заперли здесь, закрыли двери и больше никогда не открывали. Навсегда заперли в каменных склепах.

Они умерли, а их тела поглотил Вихрь. Я слышал это. Я никогда не открывал эти двери. Я не мог...

Шеннейр стукнул костяшками пальцев по стене, и Вихрь завизжал от боли. Платформа поехала вверх.

Из всех моих врагов Вихрь оказался удивительно сметлив. Кто бы мог подумать, что светлого магистра доводят до дрожи двери.

— Что вы смотрите, Кэрэа Рейни? — мученически процедил Шеннейр. — Ну что мне сделать? Я не умею воскрешать мертвых!

Я закрыл лицо трясущимися руками, чувствуя, как стучат зубы, а потом спокойно выпрямился. Шеннейр разнес свою камеру в клочья вместе с этажом: у каждого своя память.

Платформа поднялась на площадку на крыше. Вихрь вырос так сильно, что сейчас уже далеко превосходил старую Шэн. По камням разбегались выжженные линии, соты, оставшиеся после Осеннего праздника.

Я вспоминал Осенний праздник, горы яблок, зеленых, красных, сладковатый и резкий запах гнили. Казалось, прошли годы, а ведь и года не прошло. Венец оператора замка просигналил об установлении связи.

— Я бы, может, вас и убил, светлый магистр, — казалось, каждая вспышка молний делает Шеннейра счастливее, — но мне нравится, что вы не боитесь риска.

Для чего — ведь риск приносит счастье. Я сделал сигнал спутникам подойти ближе и коснулся их.

...— А зачем с вами собственно столько времени возился Мэвер? Ему было запрещено причинять вам серьезный вред.

Я смотрел, как Миль работает над алхимическим столом: отмеряет порошки на точных весах, толчет ингредиенты в ступках, разливает жидкости по ретортам и ставит на огонь. Гудела вытяжка. Я пришел к Милю сразу после медблока: после капельниц меня всегда бил озноб и хотелось кого-то достать.

Темные искали наставников для учеников и хором сокрушались, что нас покинул такой хороший человек Мэвер. Лично я не доверил бы Мэверу и паука.

— Человеку, который накоротке общается с темным магистром, неуместно падать в обморок от упоминания какого-то Мэвера, — Миль толкнул мне под ноги кресло и сунул в руки дымящуюся чашу.

А я надеялся, что Миль меня уж точно поймет. И Шеннейр никогда не пытался со мной разговаривать.

— ...мы подробно обсудили все мои действия.

Дым пах можжевельником, так, как пахнут разогретые солнцем можжевеловые рощи на побережье. Я всегда должен был отвечать, но отвечать так, как надо. Не так сложно, если ты эмпат, но сложнее, когда противник это знает.

Светлые лгут. Всегда.

Так говорил Мэвер, но ему не нравилось, когда я соглашался. Это была игра с непредсказуемыми правилами.

— Но он утешал меня и говорил, что ошибаться не страшно.

Зелье Миля вскипело и вылилось на плиту: Миль едва успел спасти остаток и теперь смотрел в кастрюлю со скорбным видом, и я решил рассказать ему что-нибудь веселое.

— Я несколько раз подробно пересказал ему, как Шеннейр убил моего магистра. Столько повторений, Миль, вызывают мысли не о злодействе, а о плохой памяти.

Я каждый раз рассказывал разные истории.

— Однажды он принес то зелье, которое сейчас прожигает вашу плиту, и убедил меня окунуть туда руку. Нет, это было оправданно; и он показал, как это перевязывать, — я вытянул перед собой ладонь, — совсем незаметно. Впрочем, он сказал, что это совершенно не больно, и я тоже так считаю.

По моему мнению, Мэверу стоило поменьше говорить.

Солнце висело совсем низко. Песчаная равнина была исчерчена тенями, и вокруг не было никого, но каждый камень, каждый холм и постоянно движущийся, извивающийся песок были враждебны. Я не слышал ничего живого, но чувствовал взгляды и злобу.

Мы стояли на каменной площадке, почти занесенной песком. Вихрь, такой высокий, утонул до самой крыши. Шеннейр достал из сумки белую ткань, развернул и вынул нож: совершенно обычный; со ржавыми пятнами на лезвии и перемотанной изолентой рукояткой.

— Нож, которым я добил светлого магистра Ишенгу, — задумчиво проговорил он. — Восхитительнее всего ломать нечто великое.

Я сдержал вздох:

— А ткань, это...

— Приграничный хлопок, — Шеннейр потер переносицу, а потом оживленно улыбнулся. — Я не могу гонять врагов полотенцем, Кэрэа.

И подбросил нож; нож перевернулся и точно вошел в стык камней. По нервам Вихря пронеслась вспышка, и вокруг лезвия выступила густая багровая жидкость, растекаясь по камню.

— Никогда не приносил в жертву здание, — Шеннейр вытащил нож, обмакнул в кровь палец и начал чертить знаки. Ощущение темного ритуала давило, как и всегда; стон, родившийся в недрах Вихря, усилился и застыл на самой зубодробительной ноте, а потом распался на шелест и невнятные всхлипы. — Следите за мыслью, Кэрэа, вот это вам понравится. Я отправил светлых в Вихрь, и Вихрь сожрал их мучения и стал сильнее; и его жертвоприношение приносит силу мне. По вашим представлениям, светлые послужили великому делу. А какое у вас, у светлых, еще может быть счастье?

Я отступил, стараясь не запачкаться. Мы не объявляли нападение, но Первый Лорд знал, что мы здесь.

Первый Лорд поднимался. Поверхность земли двигалась, бугрилась, всюду, куда хватало взора. А он оказался... большим. Воздух сгустился: Лорд был невидим, но закрывал небо. Теперь я слышал его тьму: Первый Лорд был грубой обезличенной мощью, стагнацией, неизменностью, тупым движением челюстей. Хотя какого разума можно ожидать от существа, которое днями напролет спит.

Солнце задрожало, дернулось и сдвинулось вниз на одно деление. Чудовищно насыщенное психическое поле сжало голову; я выстрелил. Усиленное проклятие проделало в теле Лорда дыру, из которой хлынули сверкающие лучи, но рана мгновенно заросла.

На стекле прицела вспыхнул и погас косой крестик.

Из песочных нор, из земли, из подземных туннелей выбирались существа и подходили ближе. На их телах были глазки, которые реагировали на свет и тепло, они толкались, теснились, слипались в одну массу, а более я ничего описать был не в силах, потому что они были невыразимо прекрасны. Мне захотелось посчитать, сколько биомассы Заарнея составляла биомасса первой колонии.

Норман протянул к ним руки. Его пальцы были длинными и становились все длиннее: они обогнули нас с Шеннейром и потекли дальше, ветвясь, и коснулись первого ряда существ. Я решил, что это тоже невыразимо прекрасно. Кто, как не светлые, способны видеть истинную красоту.

Шеннейр поднял голову, кратко выругался, и вернулся к ритуалу.

По рядам существ пронесся электрический разряд, и они слитно, как косяк рыбы, развернулись и окружили нас защитными кольцами. Я спохватился и церемонно представил:

— Поприветствуйте Четвертого Лорда!

Над равниной разнесся гулкий звук, похожий на удар гонга. Норман чуть наклонил голову. Тупая сила натолкнулась на ледяные щиты, и в ощущениях Первого впервые появилось что-то, напоминающее удивление.

Привратники возникли из ниоткуда, столь же флегматичные, как всегда, столь же огромные. Но они не нападали: Четвертый Лорд Норман имел право здесь быть. Лордов всегда четверо: разорвав Четвертого, Лорды всего лишь освободили Пятому причитающееся ему место. В эмоциях Нормана я слышал торжество.

Шеннейр напоследок ткнул Вихрь в нервный узел; песок вокруг площадки просел и посыпался в глубокую яму, и здание наконец начало расти, вознося нас на уровень врагов. Я видел врата; пустые оболочки инкубаторов прорыва, так и не завершивших работу; разлом, который сверху казался еще масштабнее. Первый Лорд и Норман схлестнулись всерьез; Вихрь страдал от ран, всасывая в себя энергию как воронка, и подпитывал собой алтарь, и тьма вокруг Шеннейра становилась плотнее. Мне казалось, мы замкнули какую-то цепь.

Если бы только мы могли уничтожить Заарней.

Если бы Заарней можно было уничтожить, это бы давно сделали.

Я надеялся, что механизму, лежащему в основе Заарнея, хочется выжить любой ценой. Но бедное Сердце надрывалось, не справляясь — потому что энергии всегда мало. Потому что чем больше энергии получали Лорды, тем больше они росли, а чем больше они росли, тем больше им требовалось энергии. Сердце даже не могло свернуть мир и уйти на новый цикл: здесь растопырились Лорды и не хотели отдать ни крохи своего места и статуса.

В горле заклокотало; я сплюнул кровь на жертвенник, надеясь, что тот не примет всерьез, и сказал:

— Кажется, Первый Лорд, я должен прояснить ситуацию.

Мои слова были не слышны. Я откашлялся и выстрелил снова, привлекая внимание.

— Сердце Хсаа'Р'Нэа закидывало сеть, закидывало крючок, чтобы привести меня сюда, чтобы я открыл врата и спас ваш мир. И, как уполномоченный представитель Хсаа'Р'Нэа, я вынужден сообщить, что проблема не вне, а внутри.

Солнце сорвалось с места и упало за горизонт. Сразу настала полная тьма; в ушах загудел ветер, и мне показалось, что с непроглядно-черного неба на нас дышит космический холод. Но вот солнце поднялось по другую руку; по равнине протянулись длинные тени; солнце вскарабкалось в зенит и рухнуло вниз снова.

Свет. Тьма. Свет. Тьма. От мельтешения и вспышек болели глаза. Тени выписывали вокруг камней круги как стрелки часов.

— Это вы убиваете ваш мир. Это вы забираете его силу себе. Это вас стало слишком много, и вы не хотите меняться, — я сложил руки перед собой, и скромно объявил: — Я светлый магистр, и я не могу сопротивляться инстинктам. Я обязан спасти ваш мир. От вас.

Первый Лорд издал тихий вздох; протяжный ноющий звук всколыхнул воздух. Шеннейр положил нож на ладонь и вытянул перед собой руку. Я напряженно следил за каждым его движением:

— Вы говорили мне, Лорд Норман, что тьма Хсаа'Р'Нэа пропитывает, отравляет наш мир.

Но есть один нюанс.

Мы не доверяли Норману и не посвящали его в детали. Шеннейр убедил меня взять оружие, чтобы в случае неприятностей пристрелить его форму и сбежать.

— Но мы используем вашу тьму очень давно. И у нас есть темный магистр.

А вы стали слишком похожи на нас.

Шеннейр обернулся: глаза его сияли, и тьма вокруг него бушевала и ревела в упоении бури, и в ней вспыхивали звезды, и полыхали в мучительной агонии, и взрывались, чтобы вспыхнуть снова.

— И, как темный магистр, я обязан доказать, что моя тьма правильнее!

Мне казалось, что внутри Заарнея, в сердце этой дряхлой, усталой, равнодушной земли, что-то прислушивается. Тьма всегда любила Шеннейра.

Привратники склонились над ним и осторожно подхватили нож. И Шеннейр указал им цель.

— "И герои вспороли чудовищу брюхо, и оттуда посыпались все вещи, которые оно сожрало, и солнце, и звезды..."

Вода и солнечный свет хлынули потоком, расплескиваясь по миру. Почему-то разрушение шло за мной по пятам.

И я светло улыбнулся:

— Да какое же вы зло? Я не могу воевать против рыбок.

Большая пучеглазая камбала смотрела на меня очень зло и топорщила неожиданно острые плавники. Я снял церемониальную накидку (Миль был прав, пригодилась) и осторожно завернул в нее рыбу. Шеннейр подобрал нож.

Темный магистр Шеннейр, сообразно своей доброте, предлагал выкинуть Первого Лорда с Вихря вниз и посмотреть, как могучий Лорд покоряет пространство, но я не стал рисковать. Еще расшибется, и следующим Лордом станет Вихрь.

Черная башня Вихря торчала из воды, теперь изрядно перекошенная, а на ее верхушке чистейшей тьмой горел алтарь и, напоминанием о ступившем на эту землю зле, клубилась собственно чистейшая тьма. Контуры Вихря подрагивали — Заарней пытался от него избавиться. Теперь Вихрь служил перемычкой между мирами, и если его разорвут, то разорвут связь с нами.

Вода переливалась на солнце, плескалась до горизонта. Неглубоко, по колено; рябь бросала на дно золотую сеть. Камбала шустро зарылась в песок и рванула вдаль — вынашивать планы мести. Жизнь Первого Лорда стала сложнее, но определенно интереснее.

— Уха уплыла, — просто прокомментировал победу милосердия Шеннейр.

Мир казался застывшим, но вдали, в гладкой стеклянной поверхности, уже отражались синие тучи. Заарнею не хватало хорошей бури. Я представил, как обитатели плещутся на мелководье и греются на песчаных косах; мои будущие светлые маги вырастут быстро.

— Я пересоздам свою колонию заново, — Четвертый Лорд коснулся виска, и вдруг азартно сощурился, став полностью похожим на Тхиа.

Маленькая светлая искорка едва горела у него внутри. Норман стоял на месте, пока не превратился в одинокую черную точку.

Я не знал, правильно ли мы поступаем, доверяя ему. Нельзя знать заранее.

Врата развалились. Огромные костяные столбы лежали на земле, и длинные полотнища ткани полоскались в волнах. Надеюсь, мучениям существ, что были заточены внутри, теперь пришел конец. Энергии и координации, чтобы создать нового навигатора, у Хсаа'Р'Нэа теперь долго не будет. Хсаа'Р'Нэа научится жить самостоятельно: это единственное, что я, как светлый магистр, мог сделать для мира-паразита.

— Но гибели мира мы не увидим.

А я уже втянулся. Шеннейр сильно щурился от яркого света; он опустил руку в воду и прижал мокрую ладонь ко лбу и сразу подхватил:

— Обязанности мешают веселью. Но можно что-то придумать!

Таким, как Шеннейр, никогда не хватит крови. Я посмотрел на него и слабо улыбнулся.

Серебряный обруч оператора окутывал голову прохладой. С той стороны до меня пытались дозваться, и, кроме Гвендолин, это мог сделать только один человек.

— ...ни!

Этот человек достанет и в могиле.

Я вслушался, пытаясь понять, что, по мнению Миля, я забыл или не сделал — то ли забыл вместо защитных старых перчаток новые красивые белые, то ли не включил переговорный браслет — и горестно сообщил:

— Заарней побежден. Но он выпил из нашего мира слишком много крови. И теперь, чтобы выжить, мы должны отправиться на поиски мира-жертвы... — я сделал тщательно выверенную паузу, и быстро сообщил, предвосхищая бурю: — Да я невсерьез, Миль.

И отключился.

Жертвенник уже был перед нами. Тонкие розоватые стены и золотые витые колонны. Здание расширилось и устремилось ввысь. Шагнуть в темноту, где был едва подсвечен зеленоватый горизонт, а над землей поднимались ядовитые испарения, и огромный белый круг равнодушно висел над головой, было тревожно.

Я думал о том, что было бы, вернись я без Шеннейра. Никто не посмеет бросить обвинения мне в лицо. И Эршенгаль с его приятными вежливыми подручными для меня больше не страшен. Но часто ли станут задавать вопрос — почему светлый магистр вернулся, а темный нет?

Я протянул Шеннейру руку.

Заарней остался за спиной, и я забыл о нем, как только покинул.

...в лицо хлестнул ветер. Вокруг неслись рваные серые облака, подсвеченные электрическими вспышками; на камни лег косой дождь, и Шеннейр поднял щиты, прикрывая нас от дождя и от ветра. На верхней площадке Вихря было свежо и неуютно.

Я думал о том, как опишут наше путешествие те, кто остались снаружи. "И бились они три дня и три ночи; содрогалась земля, сверкали молнии над черной башней..." Найдутся десятки подходящих катренов. Но я светлый магистр, и я не умею сражаться.

Серебряный обруч, полностью выбравший свой ресурс, почернел и распался на нити. Вихрь ревел и свистел, прогоняя воздух через дыхательные шахты. Заарней тянул его и выкручивал, но Вихрь вцепился в него крепко, и корни Вихря прочно сидели в земле Аринди. Заарней был целым миром, и Вихрь растягивался, все сильнее. Нам надо успеть спуститься.

Но правда в том, что Заарней никогда не был важен.

Пелена облаков на мгновение разорвалась, открывая опустошенную землю Аринди, беспредельную, до самых хорских гор. Шеннейр коснулся воротника, как много раз до этого, чтобы достать цепочку с рыбкой-амулетом, и отдернул руку; отвернулся, потер переносицу и рассмеялся, смотря на распростертую под его ногами страну. Только что спасенную, может быть.

— Что может быть более великим...

Я выстрелил ему в затылок.

Заарней удобно попался мне под руку, но мое сражение было иным.

Я смотрел на тело под ногами. Время шло так тихо, так медленно, до головокружения невозможное. Крестик на прицеле погас, и стекло рассыпалось в крошево. Я опустил оружие и сказал:

— Благодарю за сотрудничество.

Так тихо. Так пусто.

Я всегда выполняю свою работу хорошо. Моей гильдии не в чем меня упрекнуть.

Вы неспособны на физическое насилие, как сказал Нэттэйдж.

Может быть.

Я светлый магистр, и вы будете думать так, как я пожелаю.

Конечно, они не могли бы меня упрекнуть. Они же мертвые.

"Весь мир крутится вокруг светлого магистра!", как однажды обвинил меня Миль.

Весь этот мир в моей голове.

Все эти чудовища, готовые сожрать мой разум.

Все эти мысли и идеи, которые борются между собой.

Я прикусил язык, чтобы не рассмеяться, а потом понял, что меня все равно некому услышать.

Ведь эмпатический мост работает в обе стороны. Эмоции Шеннейра передавались мне — кто мог сказать, что это хорошо? И мои эмоции передавались Шеннейру.

"Эмпатия — величайшая сила". Так говорил мне Мэвер.

Они все были правы. Мэвер был великолепным учителем.

Я видел войну. Я видел эти сражения, эти смерти темных, так дорого оплаченные, всю эту мерзость.

И тогда я понял — моя гильдия убивала темных так неэффективно!

Тени скользили внутри матовой поверхности стен, навсегда вплавленные в эти стены. Я скользил по ним ладонью.

Мне жаль, мне жаль, мне так жаль, что я не умер вместе с вами. Я ничего не придумал, чтобы вас спасти.

Я даже не знаю, как многие умерли. О чем они думали, что чувствовали. Меня не было рядом, и я ничего не могу изменить. Но, мой магистр Ишенга, вы развязали войну, которая уничтожила нас всех. Я не могу вас простить.

Свет сияет над синим морем

Синее небо над синим морем...

Я понял, что ничего больше не могу сказать. Все умирает, и стихи тоже.

"Почему все твои стихи о волнах и о море?" — однажды спросил Матиас.

Что я мог ответить. Я так мечтал сбежать.

Моя камера осталась непотревоженной. Вихрь содрогался под моими ногами.

Война шла по миру. Я знал, что светлого и темного магистров, вместе спасающих мир, мало, чтобы ее остановить. Но если магистры вдруг случайно и одновременно погибнут, то это даст откат, который нарушит работу всех заклинаний. Нельзя воевать тем, чего нет. Недолго; но память Источников вскипит, и некоторые неконвенционные проклятия сотрутся.

Если светлый и темный магистр пожертвуют собой ради спасения мира, это даст великий символ для будущего.

Темный магистр Шеннейр, вы мне благодарны? Теперь вы навсегда останетесь по-настоящему великим магистром. Но я — не ваша золотая ставка.

Браслет на руке потеплел. Меня пытался дозваться Миль; я снял браслет и катнул его по полу, и выстрелил на звук. Заклинание разбило браслет на осколки.

— Я же обещал, Миль, что вы будете жить.

Ведь у великого мага Миля великая роль.

А ведь клятва, которую я дал высшим, только что полностью перешла к Милю. Высшие были так самоуверенны и самодовольны, и клятва снизила их бдительность. Но мало обладать тайным оружием — надо успеть. Они протянули время и не успели.

Я мог проиграть. Новый светлый магистр улыбнется таинственной улыбкой и скажет Так и было задумано и Светлые магистры не проигрывают. Некоторым светлым магистрам приходится сложнее, чем другим.

Я раскрыл корпус оружия, отключил нервный центр, разобрал на части, положил по обе стороны. И закрыл глаза.

Я так любил их всех и свою страну. Я так хотел вернуться.

Все мои действия, все поступки вели сюда. Поздно сожалеть и поздно думать о прошлом. Мир сделает оборот, и ничего не изменится. Волны будут биться о берег и стирать следы.

Гигантский механизм ржавыми шестернями отсчитывал время.

Один.

Два.

Три.

И все же...

"Посмотри на эти звезды. Почти такие же яркие, как на Островах. Разве может случиться под этим небом что-то злое? Мир на всей нашей земле, и так день за днем, и мы всегда будем счастливы, и мы будем жить вечно".