— Король Карл всем сердцем ненавидит русских, что делает невозможным его военный союз с Москвой. И русскому медведю и шведскому льву нужна Ливония с Ригой и ни тот, ни другой её друг другу не уступят — авторитетно заявил гетман.

— Черт многое может, пока господь спит, — не согласился с Ходкевичем король, — я постараюсь достать деньги для вашего воинства пан Янош, но и вы в свою очередь потрясите шляхту. Нельзя же все нужды перекладывать на королевскую власть.

— Будет исполнено, ваше величество — пообещал Сигизмунду гетман, но его слова, так и не стали делом. Пока он добрался из Варшавы в Вильно, пока собрал литовскую шляхту, случилось непредвиденное. Командующий шведским войском в Ливонии генерал Мансфельд самовольно разорвал польско-шведское перемирие и вторгся в польские владения.

Первой жертвой его вероломства стал город Феллин, затем Кокенгаузен, после чего окрыленный успехом генерал принудил к сдаче Дюнамюнд и приступил к осаде Риги.

Ободренный этими успехами, на фоне общего незавидного положения польского государства в Ревель прибыл шведский король Карл. Стремясь спасти положение, Ходкевич энергичными усилиями сумел удержать возле себя солдат. Выстроив их в чистом поле, гетман торжественно поклялся на Библии, что через восемь месяцев все долги будут им выплачены.

Ян Кароль пользовался у своих подчиненных непререкаемым авторитетом. Солдаты ему поверили и, затянув отощавшие пояса, согласились остаться до мая следующего года. Добившись согласия, Ходкевич не раздумывая, двинул все свое войско против шведов. Помня поручение короля относительно Витебска, он был вынужден поручить его освобождение Стефану Белецкому, вручив ему булаву региментария посполитного порушенья.

На дворе стоял октябрь, осенние дожди щедро поливали земли Великого княжества Литовского, а тем временем в далекой Праге разворачивались нешуточные дела. Брат императора Рудольфа эрцгерцог австрийский Матиас Габсбург, заставил его отречься от титула императора Священной Римской Империи в свою пользу в виду сильного душевного расстройства.

Естественно, император не хотел отказываться от власти, но пришедшие вместе с Матиасом венгерские и австрийские дворяне напрямую угрожали Рудольфу войной в случае его отказа. Припертый к стене император обещал подумать и дать ответ на следующий день, в надежде на своих милых и добрых пражан. Однако все его надежды оказались напрасными. Столь многократно выказывающие к своему королю самую пылкую любовь и признательность, чехи с легкостью изменили престарелому Рудольфу, как только Матиас объявил о своей готовности уравнять в религиозных правах чешских католиков и протестантов. Последние получали право строить собственные храмы, создавать училища и организовывать синоды. Кроме этого протестанты могли вмешиваться в дела консистории, управлять делами Пражского университета, собирать войско и взимать налог на его содержание.

Против такого королевского подарка чехи устоять не смогли и, припомнив для очистки совести все прегрешения короля Рудольфа, дружно его предали. Предали своего короля не только чехи дворяне, но даже простой люд. Мало кто явился на следующий день к королевскому дворцу, с балкона которого Рудольф собирался обратиться к пражанам за поддержкой.

Увидев, как мало людей пришло приветствовать его к балкону, Рудольф горестно залился слезами и, закрыв лицо руками, ушел в свои покои. Пролежав до обеда на кровати отвернувшись лицом к стене, император согласился на отречение. Свое решение он передал брату и пришедшим с ним дворянам через камердинера, одновременно отдав приказ собрать вещи к переезду в королевский особняк в пригороде Праги.

Вместе с собой он решил забрать королевскую библиотеку, в которой было много манускриптов об астрологии и алхимии, которыми Рудольф решил заниматься весь свой остаток жизни.

Кроме книг, император решил взять с собой свою личную корону Римской империи, скипетр, державу и императорскую мантию. Строго проследив за тем, чтобы все эти предметы были упакованы и перенесены в его карету, Рудольф оставил дворец вместе с молодой любовницей Марженкой Шафран, величественно бросив провожавшему его Матиасу: — Пришли бумаги для подписи, когда они будут готовы.

Покидая град, которому отдал столько любви, внимания и денег, теперь уже бывший император приказал остановить карету на одном из пражских перекрестков, и смачно плюнув на камни мостовой, трагически предрек, что столь подло предавший его город обязательно умоется кровью.

Глава XV. Большая политика на севере и юге.

— Мы Божьей милостью Государь Император и Великий царь Всея Руси и иных земель Государь и Обладатель Дмитрий Иоаннович шлет своему августейшему брату королю шведов, готов и вандалов Карлу Ваза сердечный привет и пожелание долгих лет жизни — шведский монарх внимательно слушал перевод письма, которое зачитывал ему русский посол Иван Рябов. Он специально приехал из Новгорода в походную ставку шведского короля под Ревелем, чтобы вручить тому послание русского императора.

Карлу было очень важно знать, какую позицию займет Дмитрий в его новом противостоянии с польским королем. Именно поэтому посланника русского царя безропотно пропустили, сначала в ставку короля, а затем и предоставили возможность прямой аудиенции со шведским монархом.

Казалось, меланхолично перебирая пальцами походную перевязь своего костюма, Карл с нетерпением ожидал, когда русский доберется до главной сути царского послания и наконец, дождался.

— Желая получить между нашими странами крепкий и взаимовыгодный мир, мы отказываемся от каких-либо притязаний на ливонские земли, включая города, Нарву, Ревель, Дерпт и Ригу со всеми прилегающими к ней землями и подтверждаем нерушимость нынешних границ между нашими странами на вечные времена.

Что касается русских земель находящихся в настоящий момент во владениях великого княжества литовского, то мы претендуем на города Витебск, Полоцк, Борисов, Минск, Туров, Овруч, Житомир, Киев и Брацлав со всеми прилегающими к ним землями. На земли находящиеся под управлением польской короны мы не претендуем и позволяем нашему светлейшему брату Карлу распоряжаться ими по своему собственному усмотрению.

Переводчик затих, а посол вопросительно уставился на шведского короля, неторопливо скатывая пергаментный свиток в трубочку.

В любой другой момент, Карл бы обязательно потянул время с ответом, хотя бы для приличия. Сохранив непроницаемое лицо, он бы ответил, что ему нужно хорошо обдумать слова своего русского брата, все как следует оценить и взвесить, посоветоваться с придворными. Он бы обязательно попытался бы что-нибудь выторговать у русского царя ещё за "вечный мир" между шведами и московитами. Он бы сделал все, чтобы раз и навсегда заколотить "русскую форточку" в лице Ивангорода, Копорья и Орешка, но все это было в другой жизни.

Сейчас Карлу как никогда прежде был важен спокойный тыл в борьбе с Сигизмундом. Чтобы ввязавшись в драку с ливонской армией польского короля он не оказался бы между двух огней и не получил бы от русских коварный удар в спину. Королю готов и шведов мир с русскими был нужен как никогда прежде и поэтому, Карл выдавив из себя нечто похожее на доброжелательную улыбку в адрес посла, стал благодарить царя Дмитрия за его "мудрое" решение в отношении Ливонии и желании иметь вечный мир со шведами.

— Пусть царь Дмитрий не сомневается, ни один шведский солдат в ближайшие сто лет не посмеет пересечь границу с московским царством, — заверял король Рябова, но нахальный русский высказал просьбу закрепить достигнутое соглашение на бумаге.

В другое время, король бы обязательно смерил бы посла холодным, испепеляющим взглядом, и спросил бы наглеца в витиеватых выражениях, "много ты, собака хочешь", но обстановка не позволяла ему этого сделать. Услышав "пожелание" Рябова, король энергично кивнул головой и приказал и приказал исполняющему обязанности начальника походной канцелярии Сванте Густавсону готовить бумаги для подписания. Гетман Ходкевич энергично теснил генерала Мансфельда, и нужно было спешить.

Отдавая приказ Густавсону, Карл лукаво усмехнулся и подумал про себя.

— Глупые русские, о каком "вечном мире" с ними можно говорить? Отказавшись от притязаний на Ливонию, они думают, что смогут заставить шведского короля отказаться от мечты сделать Балтийское море, внутренним морем шведского королевства? Наивные и доверчивые люди, наивный и несмышленый царь Дмитрий. Считай себя императором и спи спокойно на боку, пока шведский король собирает силы и сосредотачивается в борьбе за Ливонию, захватив которую он станет ещё сильнее, ещё богаче и ещё ближе к воплощению своей мечты. Подержи польскую свинью за ноги, пока мы будем резать ей глотку. Потом придет и твой черед.

Шел март, со своими холодными ветрами вперемежку со снежными зарядами, что уходящая зима бросала людям скупыми горстями. Подобная погода совершенно не располагала к ведению боевых действий, но этот год был из ряда выходящих, ибо все торопились. Торопился шведский король спеша оказать помощь Мансфельду, которого энергичный Ходкевич отбросил прочь от Риги и вынудил отступить на север к Пярну.

Торопился Ян Кароль Ходкевич, у которого не было твердой уверенности, что к назначенному им сроку Варшава пришлет ему деньги, и он сможет удержать в повиновении своих солдат. Ему как воздух было необходимо разгромить войска генерала Мансфельда, пока к нему не подошли свежие войска во главе с королем Карлом.

Судьба послала гетману Ходкевичу шанс навязать решающее сражение не слишком удачливому в сражениях с поляками шведскому генералу. Совершив стремительный марш бросок, польское войско смогло настичь противника возле небольшого ливонского городка Муминсдорф.

Когда разведчики донесли гетману, что шведы наконец-то обнаружены, он радостно воскликнул: — Слава богу! Сегодня мы разгромим Мансфельда, а потом и самого Карла! — и приказал готовиться к битве. На все просьбы полковников дать людям и лошадям время отдохнуть после стремительного марш броска, половина которого проходила под дождем со снегом, гетман ответил решительным отказом.

— Им будет достаточно того времени, что они будут отдыхать в ожидании горячей пищи и есть её. Я не могу ждать, пока они хорошо выспятся и отдохнут. Карл может в любой момент подойти к Мансфельду и тогда, я не смогу одолеть их.

Когда же помощники заговорили, что разведка не обнаружила присутствия королевской армии ни в лагере противника, ни на подходе к нему Ходкевич решительно возразил им.

— То, что разведчики его не обнаружили, это совсем не говорит, что Карла нет. Я чувствую его присутствие и потому должен спешить.

Эти слова гетмана вызвали массу пересудов и насмешек, но никак не смогли повлиять на его окончательное решение. Ближе к полудню, польское войско построилось в боевой порядок и двинулось на позиции шведов, что расположились на возвышенности. Имея преимущество в пехоте и пушках, они смогли не только отбить атакующую их лагерь и позиции польскую пехоту с кавалерией, но и обратить их в бегство.

Истины ради, стоило отметить, что отступление поляков носило ложный характер. Поймав на этом приеме самого шведского короля, Ходкевич посчитал возможным повторить это и с Мансфельдом далеко не блиставшим воинскими талантами. Прильнув к окуляру подзорной трубы, гетман азартно наблюдал за тем, как шведские солдаты покидали свои позиции и бросались преследовать бегущего противника.

Сердце радостно колотилось от увиденной картины, но чем дольше он смотрел, тем больше это ему не нравилось. Вместо того чтобы увлеченно преследовать отступающего врага, шведы двигались вперед не нарушая своего строя. В подзорную трубу, гетману было хорошо видно, как сержанты и лейтенанты руководили своими солдатами, поддерживая стройность их рядов. Более того, отойдя на определенное расстояние от лагеря, шведы и вовсе прекратили преследование и начали потихоньку отступать назад. Наступила очередь "крылатых" гусаров.

Для Ходкевича было куда приятней, если бы ряды противника были нарушены, и он сам атаковал в слепой уверенности, что дело сделано и поляки разгромлены. Однако было то, что было, и Ян Кароль ввел в бой свой главный козырь. Грозно трепеща "крыльями" гусарские хоругви ударили по врагу и вскоре, полностью окружив шведов, стали разить их своими тяжелыми копьями.

Застигнутые врасплох шведские мушкетеры успели дать только один залп из своих ружей, прежде чем на нах обрушились гусары. Завязалась отчаянная схватка, победителем в которой, должны были быть поляки, но тут в дело вмешалась артиллерия шведов. Пользуясь тем, что "крылатые" гусары оказались в пределах досягаемости, шведские пушкари обрушили на них град ядер и картечи.

Плотность и точность вкупе со скорострельностью оставляли желать лучшего, но одно дело атаковать оказавшегося в клещах противника и совсем другое дело, когда бьют по тебе и ты, не можешь ответить. Яростное сопротивление шведской пехоты наглядно говорило, что скорой и быстрой победы над ней не предвидеться и Ходкевич был вынужден ввести в бой свой последний резерв две татарских хоругви.

Вооруженные саблями и стрелами они представляли собой откровенно слабое для сражения с пехотой соединения, но для атаки шведской артиллерии, это было самое то. Пригнувшись к гривам своих коней, с визгом и гиканьем устремились они пушкарей генерала Мансфельда, которые к удивлению Ходкевича вели себя откровенно неправильно. Вместо того чтобы испугаться и начать разворачивать орудия в сторону несущихся на них татар, они продолжали выкашивать своим огнем ряды польских гусар.

Посчитав их смертниками, гетман с напряжением наблюдал за ними и с каждой минутой предательский холодок опасности все сильнее и сильнее заливал его душу. Когда между шведскими позициями и передними рядами татар было около пятидесяти метров, пушкарей вдруг окутал густой дым порохового залпа. По его плотности можно было судить, что стреляло никак не меньше ста человек, а скорее всего и больше.

Едва ветер рассеял клубы дыма, как Ходкевич увидал густые ряды шведской пехоты выступивших на защиту своих пушкарей. Поначалу, гетман решил, что это последний резерв, брошенный Мансфельдом на защиту своей артиллерии. Что общее число солдат составляет сто, максимум двести солдат, но очень быстро он убедился, что ошибся.

Окидывая взглядом плотность и ширину рядов идущих в атаку на татар пехотинцев, Ходкевич оценил их никак не меньше пятисот человек и численность их росла. Выставив вперед тяжелые копья, передние шеренги шведов неторопливо шли вперед, прикрывая находящихся за их спинами мушкетеров. Пройдя определенную часть шагов, они останавливались, опускались на колено и стоявшие за их спинами стрелки давали залп.

Столкнувшись со столь щетинистым ежиком, татары предсказуемо стали разворачивать своих коней, подставляя под удар тыл "крылатых" гусар. Ходкевич только успел отпустить бранное слово в адрес татар, как в бой вступили шведские рейтары под желто-синим знаменем увенчанным золотыми коронами и львом.