— Ты цел? — обратился к Федору Корнилий, когда все кончилось.
Не в силах ответить, тот лишь покивал головой. Тем временем подоспевшие ратники и казаки принялись вязать оглушенного пана. Один из казаков, с сожалением посмотрев на раненого коня шляхтича, с сожалением произнес:
— Эх, паря, такого справного жеребца покалечил! Просто царский жеребец...
— Ничего, — добродушно отозвался Михальский, — даст бог, выходим, а нет, так будут еще жеребцы.
— Не скажи, — отозвался казак, — такого может уже и не быть... хотя, конечно, товарища из беды выручить — первое дело.
— Чего не стрелял? — спросил Корнилий у Федьки.
— Осечка... — прохрипел немного отдышавшийся парень.
— Понятно, — вздохнул Михальский, — надобно тебе колесцовый справить. Объяснять же, что не надо лезть, куда не просят — бесполезно, ведь так?
Расправившись с врагами и обобрав убитых, казаки двинулись к Вязьме. Связанный пленный висел, перекинутый через круп одной из трофейных лошадей. Его жеребец был очень слаб, но бежал вслед за хозяином. Михальский пытался перевязать его бок, но тот не давался, так и норовя укусить нанесшего ему эту рану.
— Это очень знатный пленник... — задумчиво сказал Корнилий Федору, когда они уже почти подъехали к городу. — Государь, возможно, будет очень рад и может сказать: "Просите чего хотите". Слезно тебя прошу, братец: не попроси у него кусок больший, чем сможешь проглотить.
— О чем ты? — непонимающе спросил парень.
— Феденька, пожалуйста, не прикидывайся бо́льшим дурнем, чем ты есть.
— Но я не понимаю...
— Матерь божья, — вздохнул тот в ответ, — ну сколько тебе говорить: не смотри ты на Алену Вельяминову, будто голодный на хлеб.
Они еще какое-то время ехали молча, думая каждый о своем. Наконец Федька нарушил молчание:
— Корнилий, а отчего тогда не объявили, что Салтыков на государя меч поднял?
— Как тебе объяснить, парень, — печально проговорил сотник, — наш государь, прежде всего, рыцарь. Ему ничего не стоит убить врага в бою или казнить провинившегося. Он легко может отобрать вотчину у боярина, если сочтет это необходимым. Он может сделать все что угодно, но он никогда не пожертвует ради своих целей честью женщины.
— Из-за Алены? — спросил, подумав, Федор.
— Догадался, слава богу! Уж и не знаю, как у тебя это получается. Ты можешь выследить человека или зверя, хоть в лесу, хоть в городе, оставаясь невидимым. Замечаешь то, что другим не видно, но сам иной раз как слепец.
— Что же мне делать?
— Не знаю, парень, просто держись от нее подальше.
— Я без нее не могу.
— Нет, ты влюблен, это верно, но такое с человеком может быть много раз. Ты сможешь ради нее убить или даже предать и погубить тем свою душу. Мне не раз приходилось такое видеть. Но скажи мне, ты сможешь ее отпустить ради ее же счастья?
— Как это... разве такое бывает?
— Бывает, Федя, не часто, но бывает.
То, что Вязьму взяли изгоном, было очень удачно. Перерезав дорогу полякам, стоящим под Можайском, можно было спокойно дожидаться подхода Черкасского, а потом двигаться дальше. Едва заняв город, я лично отправился осматривать городские укрепления. В общем и целом все было нормально: конечно, не шедевр фортификации, но пока сойдет. "Если Смоленск отбить не удастся, пограничной крепостью будет как раз Вязьма. Пожалуй, надо будет озаботиться постройкой каменной стены, если не на весь город, то хотя бы небольшой кремль", — так я раздумывал, когда с запада стали подходить казаки. Как выяснилось, затея Михальского удалась на славу. Растянувшиеся в лесу поляки попали в засаду и были почти полностью уничтожены. Сам Михальский взял в плен и притащил какого-то важного шляхтича.
— Как ваше имя? — спросил я пленника по-польски, едва его стащили с лошади и поставили передо мной.
Очевидно, еще не пришедший в себя шляхтич промолчал, бездумно глядя на меня. Не дождавшись ответа, я обратил внимание на его жеребца. Несмотря на печальное состояние, вызванное раной в боку, было очевидно, что передо мной прекрасный образец лошадиного племени.
— Какой славный, — одобрительно проговорил я, — пожалуй, даже лучше, чем у меня, жалко будет, если сдохнет.
— Ну, иметь лошадь лучше, чем у вас, — довольно просто, — с невинным видом проговорил Михальский. — Не в обиду будь сказано, государь, но на вашем мерине вряд ли было бы прилично ездить даже капитану рейтар. Сказать по правде, ваш конюший никуда не годится.
— Эко ты непочтительно о Мстиславском, — улыбнулся я, — зато он самый породистый в моих боярских "конюшнях".
По правде говоря, конь, на котором я объезжал укрепления Вязьмы, действительно не слишком казист. Впрочем, особой вины моего главного конюшего в этом нет. Для парадных выездов у меня имеется прекрасный, буланой масти аргамак, подаренный Черкасским еще до собора, избравшего меня царем. А в обычное время я выезжал на спокойном, немолодом уже мерине немецкой породы, отбитом у поляков еще во время Московской битвы. Такой же был у меня, когда я служил в рейтарах, капрал Шмульке называл эту породу ганноверской. Наверное, поэтому я его себе и оставил, назвав за темную масть Волчком. Но вот захваченный вместе с шляхтичем белоснежно-белый жеребец арабской породы и вправду красавец. Особенно удивительно, что он жеребец. В Европу лошади этой породы попадали через Турцию, и существовал строжайший запрет султана продавать неверным жеребцов и кобыл. Разрешалось торговать только меринами, так что этот красавец — определенно очень ценный трофей.
— Охромел, — посетовал Михальский, видя мое внимание, — жаль будет, если не поправится.
— Ничего, — беззаботно отозвался я, — кобылу покрыть он сможет и хромым, а если его отпрыски будут хотя бы вполовину так же хороши, то пользы от него будет больше, чем от большинства моих бояр. Интересно, кто же его хозяин... ты пленных не расспрашивал?
— В этом нет нужды, ваше величество, я узнал этого человека. Не сразу, но узнал.
— И?.. — выразительно посмотрел я на Михальского.
— Это ротмистр Кшиштоф Радзивил.
— Да иди ты!.. Какая нелегкая затащила в эту глушь такого знатного пана?
— Этого я не знаю.
— Чертовски ценный пленник тебе достался, Казимеж! — воскликнул я, назвав его прежним именем.
— Корнилий, государь, — вежливо, но твердо поправил он меня, — и я не один был.
— И кто же тебе помог спеленать этого зверюгу... Федька? Ай да молодец, далеко пойдет! Чего хотите в награду?
Вышедший вперед парень покраснел до корней волос и, тряхнув головой, решительно сказал:
— Нет для меня выше награды, чем служить тебе, государь!
— А ты, как я посмотрю, поднаторел при дворе-то, — усмехнулся я, глядя на Панина, — эдак ответить не всякий бы стольник сумел. Ладно, за богом молитва, а за царем служба не пропадает. Будет тебе награда!
— Твоя школа? — вопросительно повернулся я к Михальскому, — сам-то попросишь чего или тоже будешь политес разводить?
— Да где мне, — улыбнулся Корнилий, — это вот Федя из молодых да ранний, а мне чем пожалуют, то и ладно!
— Ох, разорите вы меня, скромники! Будь по-вашему: награжу, как сам пожелаю, только, чур, не обижаться. Пленника сего велю содержать прилично его роду и титулу. Все же не каждый день "имперские князья"[32] в плен попадают.
Едва устроившись в крепости, я велел казакам отправляться на разведку. То, что вокруг должны быть польские отряды, это к бабке не ходи. Не хватало еще, чтобы меня так же подловили, как я их. С той же целью стрельцы были направлены на ремонт старых и строительство новых укреплений. Я планировал устроить в Вязьме базу, или, как их сейчас называют — магазины. Я сам видел, что окрестности Смоленска разорены, так что если осада затянется, все припасы придется откуда-то тащить. Из Вязьмы всяко лучше, чем из Москвы. Местные жители также были привлечены к работам, беда только, что осталось их в древнем городе совсем немного. Смута стала для него настоящей катастрофой, в посаде уцелело едва ли полторы сотни дворов всего. Впрочем, те, кто выжили, отличались бойкостью и предприимчивостью. Буквально на следующий день ко мне как бы невзначай подошли городские обыватели, ломая шапки. Дескать, царь-батюшка, уж как мы рады, что вы нас освободили... А вы точно с шведским королем родня?.. А то у нас торговля стоит, капиталы не работают... Особую пикантность здешним капиталистам придавало то, что один из них был босиком, а второй хотя и в лаптях, но в невозможно драных портах. Моя охрана, понятное дело, этих оборванцев близко ко мне не пропускала, так что сей взволнованный спич я услышал издалека. Подивившись на бойкость наглых вяземских чичероне, я велел передать, что приму лучших людей города завтра, и если у кого дельные мысли по поводу торговли, пусть приходят. Сказав все это, я, занятый ворохом разных дел, разумеется, и думать забыл о торговых прожектах местных негоциантов. Каково же было мое удивление, когда поутру мне доложили, что городские купцы откликнулись на зов и смиренно ожидают моего милостивого внимания. Хмыкнув, я устроился на походном троне, таскать который за мной было еще одной обременительной необходимостью свиты, и велел звать посетителей. Люди, вошедшие по моему зову, были мне уже знакомы, а вот одежда на них — определенно нет. Убранство бухнувшихся в ноги купцов наводило на мысли если не о богатстве, то уж о достатке совершенно точно.
— Хорош бородами половицы мести, говорите, кто такие и зачем пожаловали.
— Купцы мы здешние, государь, — странным образом не перебивая друг друга, зачастили давешние оборванцы, — холопы твои верные, Федька Ермолин и Матюшка Скоков. А пришли, потому что звал ты нас давеча, неужто запамятовал?
— Царь ничего не забывает, — заявляю я негоциантам, строго сдвинув брови, чем тут же повергаю их обратно на пол, — царь может об иных своих многотрудных делах задуматься. А купцов, верно, звал — хотел о торговых делах поговорить...
— Надежа-государь, кормилец, как солнце ясное обогрел ты нас своими словами. Пропадаем, государь, разорила нас вконец смута проклятая да война. Скоро последнего достояния совсем лишимся. Сколь годов товары никуда не возили, а оттого и денег нет на подати...
— Стоп-стоп, купцы... А если у вас денег даже на подати нет, откуда же вы на товары их возьмете и чем торговать станете?
— Надежа, если война прекратится и торг начнется, то и товар найдется. У купца главный капитал — имя его. Если имя есть, то и торговля будет, а если нет имени, то и деньги могут не помочь.
— Понятно, тогда слушайте сюда: летом уговорились мы о встрече в Новгороде с братом нашим, шведским королем. И я мыслю с собой взять не только бояр да дьяков, но и купцов. Чтобы предложить шведской короне вместо войны торговлю. Что можно в Швеции закупить, я знаю, а что вы можете такого предложить, с тем чтобы купцы шведские всю плешь своему королю проели, но уговорили на мир с державой нашей?
— Радость какая, государь-надежа, раз уж просишь нас послужить, так мы наизнанку вывернемся, а послужим! А товар найдется, посуди сам. Земля у свеев не больно хорошо родит, а у нас — хлеб! А еще мед, кожи, воск, сало они хорошо берут. Да мало ли!
— Что товар есть — это хорошо, вот только слышал я от негоциантов иноземных, что купцы русские к обману склонны. Чуть, говорят, недоглядишь за ними, и они вместо хорошего товара норовят всякую дрянь подсунуть. То гнилое, то цвелое, то еще чего!
— Поклеп, государь! Не верь иродам иноземным, врут, проклятущие!
— Ну поклеп так поклеп, только учтите: привезете какую-нибудь неподобь — не помилую!
— Да нешто мы без понятия, государь, само собой — на первый раз-то товар наилучший... — затарахтел Скоков, пока выпучивший глаза Ермолин не наступил ему на ногу.
— Вот и я об этом, купцы!..
Посланные на поиск неприятеля казаки не подкачали и довольно скоро обнаружили рыскавший в окрестностях Можайска отряд хорунжего Мотылевского. Получив известие о выходе войск Черкасского, бравый хорунжий не стал ждать неприятностей и отступил к Вязьме. Тут бы пану Мотылевскому и пропасть со своим отрядом, но хитрый поляк как-то почуял опасность и, не доходя полпути до города, резко повернул на север к Ржеву. На его несчастье, смелый маневр не остался незамеченным, и карауливший каждый его шаг Михальский собрал всех, кого смог, и двинулся следом. Получив сообщение Корнилия, я задумался. По донесениям лазутчиков, у пана Мотылевского было четыре хоругви, то есть от пятисот до восьмисот сабель. В захваченном поляками Ржеве тоже был небольшой вражеский гарнизон. А у Михальского под рукой, кроме его хоругви, максимум пара сотен казаков. Бывший лисовчик нашел бы, конечно, способ пощипать пана Мотылевского, но вот разгромить его не смог бы ни при каких условиях. Выпускать же поляков, казалось уже бывших в руках, не хотелось совершенно. Мысль о том, чтобы рвануть вдогонку с драгунами и рейтарами, казалась все более соблазнительной, но вот куда хорунжий поведет свой отряд?
Среди вяземских помещиков, помогавших отбить свой город у оккупантов, выделялся бывший стрелецкий сотник Петр Казарин. Вельяминов помнил его еще по ополчению и когда возник вопрос, кого назначить временным воеводой в освобожденной Вязьме, указал на него. Так уж случилось, что послание от Корнилия я получил как раз тогда, когда верный Никита привел ко мне бывшего сотника. Исполнявший роль секретаря Матвей Сомов, пожалованный перед самым походом в дьяки, повинуясь моему взгляду, прочитал сообщение вслух. Пока мое величество думало, прочие почтительно молчали. Наконец ничего не надумав, я выразительно посмотрел на приближенных:
— Чего молчите?
— Государь, а может, пес с ним, с хорунжим этим? — спросил, помявшись, Вельяминов, — Корнилий наш — воевода лихой, пощиплет ляхов, и ладно.
В принципе Никиту можно было понять, события пока развивались строго по плану. Войско выступило и добилось первых успехов. Сейчас мы в какой-никакой крепости, ждем подхода основных сил, а враг отступает. А если выступить на поимку мелкого вражеского отряда, то царь, рубль за сто, в крепости не усидит и поведет войска сам, а ты, Никита Иванович, думай, как царскую безопасность обеспечить. А на войне ведь всяко бывает, спаси и сохрани царица небесная! Оттертый на задний план Казарин тем временем вышел вперед и, поклонившись, проговорил:
— Дозволь, государь, слово молвить.
— Ну молви, если есть что.
— Государь, коли поляки пошли к Ржеву, то им никак Вазузы-реки не миновать. А она хоть и не Волга, но все же речка не малая, и брод в тех местах только один. И если пойти прямо сейчас да налегке, то можно раньше ляхов успеть.
— Ты, Петр, говори, да не заговаривайся: мыслимое ли дело туда раньше поспеть, поляки-то, я чаю, не на волах? — с досадой заговорил Вельяминов.
— Не на волах, Никита Иванович, — согласился Казарин, — но и не без добычи, и полон, поди, гонят, так что идут не споро, а я короткий путь знаю. Так что если не мешкать, то за три дня успеть можно.
— А что за река у вас тут такая, что на ней бродов нет, и точно ли можно вперед ляхов успеть?
