Бывший юнга не успел достать свой кинжал, как ему засадили кулаком в живот и когда он скорчившись свалился вниз шлюпа, продолжили избиение руками и ногами.

Девушку тут же вытребовал к себе шкипер и приказав какому матросу не начинать дележа добычи без него — завалился всей своей немалой тушей на Юаю, пока Джима продолжали мутузить, раздевая догола при этом.

Джим даже подумал что и его изнасилуют, как и девушку бывшую с ним, но оказалось что матросы шлюпа просто ощупывали все его вещи, в надежде получения новой богатой добычи.

С их слов выходило, что они ранее промышляли разбоями на берегах Африки или работорговлей, и не ожидали что столь богатенький сынок какого то торговца — решит воспользоваться их судном в качестве пассажирского средства, что их всех немало позабавило.

Все деньги и драгоценности, что он заполучил в своих скитаниях по морям — были забраны у Джима.

При этом карту острова капитана Флинта, которую Хокинс успел свернуть и засунув в широкий пояс зашить его — грабители, несмотря на все ощупывания пояса, так и не заметили: видимо решив что это просто такой у подростка странный предмет одежды, с двойной мягкой кожаной вкладкой.

На монеты или ценности карта никак не походила, а сам пояс был грязным и выцветшим, и его вскоре вернули, вместе с остальной одеждой, Джиму.

— Свободна! — провозгласил улыбающийся шкипер шлюпа, натягивая штаны и подходя к веселящейся группе своих моряков. — Ребята, что тут у нас?

Ему объяснили что у Джима оказались монеты и брюлики, и в довольно приличных количествах.

— Отлично! — потёр руки вовсю смеющийся шкипер, пока новый матрос уже залазил на слегка повизгивающую за ящиками, на носу шлюпа, Юаю. — Теперь так: девчонка — просто огонь! Жаль расставаться — мы с нею, скорее всего, поплывём до самого конца, до Бристоля! А вот его... — шкипер пальцем указал на Джима. — Следует где продать и получить ещё некоторую сумму монет, что бы наше возвращение на родину было совсем уж праздничным!

Следующие дни, после данного неожиданного перераспределения ролей, были примерно одинаковыми: Джима гоняли на грязной работе, заставляя убираться или ставить паруса, перетаскивать что тяжёлое на шлюпе. Тем временем девушка стала любовницей всей команды и особенно шкипера, с которым она постоянно проводила вечера в обнимку, о чём то пересмеиваясь.

Юаю, доводя подростка этим своим новым поведением до припадков бешенства — заигрывала со шкипером, как ранее, на берегу Дагомеи, с самим Джимом: строила матросам уморительные рожицы и почти постоянно разгуливала голышом, позволяя всем кто желал себя ощупывать или что ещё с нею делать.

Девушке нравилось быть в центре внимания, быть любимицей стольких белых мужчин и она этого не скрывала.

Попытки Джима объяснить ей что её ждёт рабство — её удивляли, ибо она и до этого была рабыней, и вряд ли что ей светило нового, после того как "белый мастер Джи" взял её к себе в наложницы...

Вскоре Хокинс уже по стариковски бормотал себе под нос, что связался с "проклятущей ведьмой и подстилкой", в то время как матросы шлюпа чуть не на руках носили игривую, словно кошка, чернокожую девчушку и всячески с нею забавлялись, впрочем, не без её согласия.

Близ Сеуты, когда моряки принялись было сговариваться как им скорее избавиться от Джима и получив за него, как за раба, деньги — плыть далее, возможно не заходя на Мадейру, случилось событие что и помогло Хокинсу: в гавани Сеуты испанцы разгружали судно которое привезло порох им в крепость и ближайшие форты, и при перевозке одной из телег, по неизвестной причине, случился взрыв. Погибло с полсотни человек и множество домов рядом с портом были разрушены хотя бы частично.

Стража тут же стала проводить проверки всех подозрительных пришельцев, что недавно прибыли в город и Джим, при виде офицера портовой стражи с парой солдат с ружьями, при нём, на ломаном испанском, который более менее стал понимать на Ямайке в свои два визита туда, начал орать: "Пираты! Синьор офицер — это пираты!" и показывать руками на людей в шлюпе.

Если бы матросы внутри шлюпа просто дождались проверки — всё бы сошло отлично, так как никаких, подтверждающих их пиратское прошлое, вещей внутри посудины не было, а Джима могли объявить пленником рабом, честно ими купленным в Новом Свете и который теперь бузит.

Но шкипер и его люди дёрнулись, и выхватив пистолеты открыли беспорядочную стрельбу по страже порта Сеуты.

Их тут же прорядили выстрелами из ружей стражники на берегу и вскоре все кто остался в живых из команды английского быстрого шлюпа, предстали перед скорым судом.

Джиму никто не поверил, когда он предъявил свои требования на украденные у него монеты и ценные вещи, и посчитали его пленником разбойников, которому они отбили мозги избиениями.

Юаю подтвердила жестами что знает Джима и что он — её хозяин, и судья вынес скорое решение: отпустить молодого англичанина с рабыней, с тем что у них есть, без ложной компенсации за вымышленное ограбление, на свободу. Остальных моряков шлюпа — решено было повесить в назидание прибывающим в город пиратам.

Хокинс напомнил испанцам что он предупредил власти о том что это разбойники и ему должны выписать премию.

Но судья объяснил ему что он иностранец, тем более безбожный протестант из Англии и пускай ещё радуется что времена сейчас иные и его, как при Филлиппе Втором, никто живьём на костёр не тащит, а если он чем не доволен — ему могут показать здание инквизиции в Сеуте, пускай у них что требует.

Пробродив, с вновь оказавшейся в его собствености Юаюй, немного по городу — Джим осознал что совершенно не собирается везти девушку в Англию, как планировал ранее: ревность и ненависть к ней, так быстро отдавшейся всем матросам шлюпа, просто не могли пройти даром для подростка.

Тут же им был найден выход из сложившегося положения и решив что его земляк Шекспир просто плохо знал жизнь, Джим пошёл "иным путём": вместо удушения девушки в порыве ревности — Хокинс продал её, на местом рынке рабов, за вполне приличные полтораста реалов серебром и медью, и получив деньги на руки, тут же отправился выпить и закусить в ближайшую к рынку "наливайку". После чего купил себе место на шхуне до самого Бристоля.

Деньги однако у него быстро кончились, так как Джим смог за полсотни реалов приобрести вполне сносные голландские документы, на мастера Йоханна Рюннегана из Гааги, семнадцати лет от роду.

Потом купил себе крепенькую полотняную сумку и дагу, взамен потерянного на шлюпе кинжала. Сделал небольшие запасы провизии и купил крепкого бренди, на всякий случай.

Через, чуть более года, со времени своего отплытия на борьбу с берберийскими пиратами в Средиземное море, Джим Хокинс наконец вернулся на берега родного и любимого им Туманного Альбиона, когда шхуна соотечественника высадила его в Бристоле.

Подросток опасался что его разыскивают, после побега с "Саффолка" у берегов Дагомеи, хотя ему и казалось это почти невероятным — так часты были пропажи юнг, в тех или иных условиях, во время рейдов любого флота по колониям.

Он подрос, отпразновав совсем недавно в пути в Англию своё пятнадцатилетие и совершенно не походил на того щуплого, сопливого мальчугана, которого отец продал юнгой, около полутора лет назад.

Джим нынешний был широкоплечь, имел шрамы по всему телу во множестве, особенно на левой стороне. Готов был убивать без жалости — и он это хорошо помнил.

— Карта! — бубнел Хокинс себе под нос, когда ехал на повозке с какими харчами, что должна была доставить свой груз в городок, возле которого и располагался "Адмирал Бенбоу", принадлежавший его семье. — Следует заняться ею в первую очередь! Понять что там и как, найти людей, разбирающихся в значках пиратов, может кто остался из знакомых "бородачей", что с отцом прибрежными делами вместе занимались...

Однако он тут же вспомнил что ту пятёрку — всех перевешали почти сразу же после расследования, которое так хорошо пошло не без помощи донесений Хокинса-старшего и слегка приуныл.

Всю дорогу шёл мелкий моросящий дождь. Было холодно и Джим, уже многие месяцы привыкший ходить в рубахе на голое тело и штанах, в тропическую жару, сейчас явно мёрз.

Вскоре добрались к городку где повозке следовало разгружаться и Джим, не без дрожи в ногах, сошёл с неё и направился к "Адмиралу Бенбоу", не зная как на его появление отреагируют родители и главное, что сделает он сам, увидев матушку и тем более — второго своего родителя...

Распахнув двери таверны Джим сразу же заметил суетливого паренька, лет одиннадцати, который спрашивал у немногих посетителей заведения заказы и бежал к длинному столу, за которым пьяный отец Джима на него что то ворчал и привычным подзатыльником отправлял в сторону женщины, почти что старухи, в которой подросток сейчас с трудом узнал свою мать, настолько она выглядела измождённой и постаревшей, по сравнению с той — какой он последний раз её видел.

Джим сел за длинный стол у двери, прямо напротив своего отца и вызвав внимание того щелчками, а старший Хокинс был привычно для себя сильно пьян — уставился на родителя в упор немигающим взглядом и пытаясь понять, что же испытывает к человеку, которого столько лет уважал и боялся, и которого, особенно первые месяцы пребывания на "Саффолке" — столь неистово ненавидел, желая ему страшной мучительной смерти.

Ненависти однако пока то не было, впрочем как и желания слезливо начать обниматься и приветствовать друг друга долгими сюсюкающими фразами.

Джиму, в его нынешней ситуации, собственный отец был совершенно безразличен, не более того.

— Что... ? — вычурно добавил к вопросу ругань, старший Хокинс. — Я не на заказах! Спросите шкета, когда он подбежит к вам и...

Старший Хокинс внезапно с бульканием заткнулся и вытаращавшись смотрел на нового посетителя, потом громко, чуть не давясь слюной, сглотнул и пробормотал: "Джим... Это ты?"

Сын утвердительно кивнул на вопрос отца и между ними внове воцарилась тишина: когда сын не знал что ему говорить, а отец — боялся спрашивать.

Внезапно старший Хокинс подскочил со скамьи, словно бы его ужалила змея и принялся орать, лихорадочно размахивая руками: "Что ты тут делаешь — сбежал?! Убирайся прочь, негодяй! Нам с матерью и самим мало, что бы ещё беглого преступника себе на шею садить и мы..."

Женщина, разливавшая напитки по кружкам на подносе, вскрикнула и бросилась к длинному столу. Мальчишка служка кинулся туда же.

Все посетители небольшого общего зала таверны "Адмирал Бенбоу" уставились на сына и отца Хокинсов.

Тогда Джим, совершенно спокойными движениями, регулярно им отрабатываемыми в кубрике юнг на "Саффолке" — резко коротко ударил отца в живот и тут же, когда тело того только скрутило, дважды повторил быструю боковую "двойку" — в голову и правый бок родителя.

Отец повалился на пол таверны под натиском возмужавшего сына и лишь крик матери: "Джим! Джимми — не делай этого, он старый больной человек!" — остановили продолжение избиения.

Вернувшийся в родные места Джим, с самой своей первой минуты, хотел показать отцу и прочим что прежнего наивного мальчика — более нет, а он нынешний не потерпит избиений или ругани в свой адрес, за это будет карать нещадно, как это делал всегда с дерзкими юнгами в корабельном кубрике "пороховых обезьян".

Мать подростка, подбежавшая с оханием к своему побитому мужу и внезапно вернувшемуся сыну — помогла старшему из своих мужчин встать на ноги и уйти в свою комнату наверху. Потом, со слезами на глазах и щеках, вернулась к своему долгожданному ребёнку и долго что то шептала по старчески, целуя его в лоб и щёки и заглядывая в глаза, как случайно нашедшая то, что считала давно и безвозвратно потерянным.

Джим так и не понял: то ли она пыталась так извиниться, что не помешала отцу продать его в юнги на корабль, то ли действительно, просто не знала куда пропал её мальчик и сейчас радовалась его невероятному возвращению, возмужавшим и сильным.

Уже через пару дней по возвращению подростка, выяснилось, что как ранее планировал Джим — явно не получается: вместо тихой, спокойной работы на прежнем месте и возможности в знакомой обстановке понемногу расшифровывать пиратскую карту, вместо всего этого — Джим слышал постоянную пьяную ругать отца, который жаловался всем подряд на "беглого сына каторжанина" и угрозы старшего Хокинса сообщить куда следует, как он в своё время поступил с бандой береговых пиратов, когда ему сильно припекло.

— Ты не думай, что раз ты мне сын — я стану терпеть беглого каторжника! — распаляясь всё сильнее с каждым новым днём, буквально орал отец на Джима. — Хватит! Я с вами, преступниками, больше дел иметь не желаю — баста! Одни головы людям на берегу режут, а потом и мне этим угрожают... Ну и, где они сейчас? Второй руку на отца поднимает! Вы посмотрите какой смелый выискался...

С каждым новым днём отец становился всё агрессивнее и многословнее. Он постоянно намекал что уже завтра и отправится сообщать что в "Адмирале Бенбоу" беглый и то что это его собственный сын — не остановит его.

Мать как то договаривалась с ним и старший Хокинс уходил вечером в свою комнату довольно хохоча, но Джим понимал что это не вариант и что то предпринять следовало в ближайшее время: или сбежать самому, или как заткнуть рот отцу...

А в то что тот может сообщить страже и довести дело до суда и преследования Джима, бывший юнга "Саффолка" даже и не сомневался, отлично помня что случилось с "командой адмирала" и как именно его папенька — вначале всеми силами старался организовать данную шайку, а потом запросто сдал её властям, взамен на свободу и собственное непреследование за грехи этой банды береговых пиратов.

На сороковой день после возвращения младшего Хокинса домой, произошло "странное происшествие", как его в соседних городках окрестили местные жители: оба Хокинса, отец с сыном, отправились вдвоём побродить по берегу, а вернулся назад лишь Джим — сообщив что его отец подскользнулся и свалившись со скалы в воду, свернул себе шею и утоп, прежде чем он, несчастный слабый подросток — успел его вытащить из воды.

Многие видели шагающих к морю Хокинсов. При чём отец постоянно что то талдычил и хохоча, грозил пальцем Джиму, а тот лишь грустно кивал головой, ничего не отвечая родителю.

Потом они удалились достаточно далеко от любых людей, что как и они группками прогуливались вдоль побережья в поисках хоть какой поживы, принесённой волнами на берег и когда внезапно вернулся один Джим, который и сообщил сбивчиво что случилась беда и следует немедля вызвать доктора и священника, что бы они чем помогли и зафиксировали в документах произошедшее — все немного растерялись.

Прибывший местный доктор, Ливси: высокий и гибкий, постоянно что то с двусмысленной улыбкой на лице рассказывающий вкрадчивым голосом — быстро осмотрел тело старшего Хокинса и констатировал проломленный череп у того.

В ране оставались кусочки камня, смешавшиеся с осколками черепа и мозговым веществом, но указать на кого-либо как на убийцу доктор не решился и лишь констатировал: что смерть произошла прежде всего от удара, то ли головой о камни, при падении — то ли камнем о голову, и при этом старший Хокинс практически не набрал воды в желудок, а значит не тонул, а лишь сильно расшибся и именно ушибы послужили причиной его скоропостижной кончины.