Они ехали в тишине. Алеся пыталась вспомнить, что осталось в холодильнике после её вчерашней ночёвки в квартире. Она предполагала, что появится там на неделе ещё пару раз, поэтому прилично затарилась. Странно… Она впервые зовёт кого-то к себе домой. К себе. В дом, где она когда-то была маленькой счастливой девочкой, окружённой родительской любовью. Нет, она любила их большой дом за городом, но эта квартира… Её дом. Стены, которые принадлежат только ей. Убежище.

Ей даже в голову не приходило приглашать туда кого-то, кроме близких подруг, тем более мужчин. Но всегда находится какое-то исключение. И это исключение с невероятной татуировкой на спине сейчас сидело рядом, смотрело в окно и потрясающе пахло. Запах Бессонова вышибал напрочь мозги: терпкий, животный, сексуальный.

Слава же не думал ни о чём. Зачем? Ничего нового. Просто секс.

— Приехали, — Антонова осторожно дотронулась до его плеча.

— Ага. Сколько? — мужчина выжидающе посмотрел на таксиста.

— Я сама… — начала было Алеся.

— Оставь себе на мороженку, — усмехнувшись, Бессонов расплатился и вышел из машины. Вот это уже что-то новенькое: женщины, которые были с ним, никогда ни за что не платили и даже не пытались сделать это. Забавно. Оглядевшись, Слава только теперь обратил внимание, что этот дом ему давно знаком. Он не следил за дорогой, глядя лишь на мелькающие огни вывесок и фонарей, сливающиеся перед глазами, поэтому сразу не сообразил, куда они едут. Одно время он неоднократно подвозил сюда Олега, задержавшегося где-нибудь и не желающего тащиться за город.

— Идём? — Антонова звякнула ключами и пошла к подъезду.

Мужчина молча последовал за ней. И всё же ничего нового.

Алеся без стеснения разглядывала его в лифте. Бессонов же принимал это со снисходительной улыбкой, зная о собственной привлекательности. Да, хорош. С этим не поспоришь — факт.

— Хочешь прямо здесь? — Уголки губ поползли вверх, подрагивая.

— Потерплю, — Алеся приняла игру по его правилам. — Хотя довольно трудно сдерживаться.

Выйдя из лифта, она подошла к двери, открыла её и вошла в квартиру, не оборачиваясь, будто давая ему выбор.

Бессонов щёлкнул дверным замком, ограждая их обоих от внешнего мира.

— Чувствуй себя как дома, — скинув куртку и сапоги на пол, девушка сразу прошла на кухню: стоило перекусить, к тому же она обещала гостю выпивку.

Слава разулся, повесил пиджак на крючок, покачав головой, подобрал с пола куртку Антоновой и повесил туда же. Не то чтобы он был фанатом идеального порядка, но не жаловал подобную небрежность.

— Есть будешь? — она не обернулась, когда услышала шаги за спиной.

— Выпью.

— Хорошо. Коньяк подойдёт?

— За неимением.

Алеся отошла от холодильника и оглянулась по сторонам: подаренную Никитой бутылку она точно поставила где-то здесь. Бутылка нашлась в навесном шкафчике рядом с пузатыми бокалами.

Лимон, сыр, виноград — этого достаточно. Наверное, даже много, больше похоже на примитивное желание соблюсти приличия.

Поставив нехитрую закуску, бокалы и пепельницу на стол, девушка всучила Бессонову бутылку и села напротив него. Откровенно говоря, она бы с удовольствием пропустила всю эту прелюдию и перешла сразу к делу.

Она ловила каждое его движение, жадно впитывала в себя, запоминала: пальцы ловко откупоривают бутылку, закатанный рукав вишнёвого цвета рубашки ещё немного задирается, когда мужчина вытягивает руку, наполняя бокал Антоновой. Это не романтический ужин при свечах с дорогим алкоголем — это секс без соприкосновения тел. Здесь нет никакой романтики — её яростное желание и его равнодушная страсть. Она отчаянно хочет его, а он соглашается, потому что там, где должен кто-то быть, сейчас она. Так вышло.

Выпив, Слава закурил, и девушка последовала его примеру. Смесь запахов дорогого алкоголя, табака и мужского парфюма кружила ей голову. Этот человек обладал невероятной силой притяжения. Магнит для неё. Наркотик, с которого уже не слезть, попробовав однажды.

Два бокала — это немного, это в самый раз. Горечь коньяка и лимонная кислота на языке — предвкушение. Пристальный взгляд тёмных глаз — призыв.

Алеся поднялась, обошла стол и медленно опустилась на колени к Бессонову, обхватив руками его шею и глядя прямо в глаза. Медленно без игры, не нарочито медленно, не картинно, а лишь потому, что тело расслабилось от алкоголя и тепла. Край стола больно врезался в спину — мелочь, пустяк.

Пальцы скользят по бокам, ныряют под край футболки и касаются кожи, осторожно, мягко, поддразнивая. Глаза в глаза, отзеркаленные полуулыбки. Какие-то доли секунды перед прыжком в бездну.

Антонова сорвалась первой: соскочила, едва не сметя всё со стола, дёрнула мужчину за руку, заставив подняться, и, встав на носки, припала к его губам голодным поцелуем.

Рамки, барьеры, принципы, социальное неравенство и даже любовь — страсть крушит всё на своём пути. Перебороть её или поддаться, превзойти или уступить — каждый решает сам. Но зачастую это сильнее нас. Минутная слабость? Ошибка? А разве это плохо? Сожаление от содеянного пережить проще, чем мучения от того, что так и не рискнул.

Он не был принцем из сказки, он был реальностью. Реальностью, которая есть только в этот момент. Здесь и сейчас. Мгновение, которое нельзя упустить. Неважно, что будет потом. Это «потом» наступит позже.

Слава улыбнулся, отстранившись от девушки, и тихо спросил:

— Здесь?

Зачем спрашивать? Просто он видел и понимал больше, чем многие другие. Эта девчонка не знала настоящей страсти. Он не собирался становиться учителем, он лишь мог дать ей эту страсть.

— Нет, — она покачала головой. — Хочу по-нормальному.

— Нормальность может не знать границ. Граница нормальности — мы сами.

— Да, но…

— Я понял.

Её детская комната, всё ещё увешанная старыми плакатами и заваленная каким-то хламом, вроде как напоминающим о чём-то важном. Скрипучая полуторка возле окна, тусклый свет луны сквозь незадёрнутые шторы. Влажные поцелуи и шорох сбрасываемой одежды в тишине.

Она целовала его плечи и грудь, змейкой скользя всё ниже. Без слов, без предрассудков, на обнажённом желании. Солоноватый привкус кожи на языке, пряный запах в носу и жёсткие волоски под пальцами — то, что нельзя забыть. Тело хранит ощущения долгие годы. Забыть можно разумом, но не телом.

Стыдно? А что такое стыд? Бесполезное барахло, лишний балласт. Алеся ни секунды не сомневалась в правильности происходящего. Даже тогда, когда широкая мужская ладонь с силой надавила на затылок, она подчинилась. Не могла не. Хотела. До дрожи. До резкого выделения голодной слюны.

И после, распластанная на постели с широко разведёнными ногами, выгибаясь и кусая до боли губы, она не знала стыда, получая удовольствие от чужого языка и пальцев.

Подводя девушку к грани, Бессонов отступал, как отступает бьющая о берег волна.

Нависнув над ней, он с полуулыбкой изучал её лицо в свете бледной луны. Женщины — совершенные существа. Они одинаково прекрасны и в ярости, и в страсти. Нет некрасивых женщин. Есть мужчины, не способные подвести женщину к вершине её совершенства.

— Слав…— хрипом с искусанных припухших губ.

— Тс.

— Пожалуйста…

Стон, томившийся в ожидании в глубине грудной клетки, разрезал густой воздух. Колени сжали бока, острые ногти впились в кожу под лопатками. Несколько резких движений и глубоких толчков — привыкание тел, слияние и, наконец, единение.

Антонова стонала не по привычке, не механически, а от невозможности сдержаться. Стоны сами вырывались наружу. И впервые в жизни она услышала стон мужчины, который был близок с ней. Это совсем иной звук, нежели с экрана или со стороны. Это не описать словами, это нужно услышать. Всё, что было прежде, осталось за чертой. Точка невозврата. Потерянное впустую время. Рядом с этим человеком всё постороннее казалось незначительным и исчезало.

Теперь Алеся знала наверняка, что бывает и так: когда ритм и частота движений двух тел совпадают, когда нет ни сил, ни желания сдерживать себя, когда пот на чужой коже не вызывает отвращения, когда ловишь ртом чужое дыхание, когда хочешь, чтобы время остановилось, когда не понимаешь, как жила раньше без этого, когда чувствуешь каждой клеточкой другого, когда тело бьёт то крупной, то мелкой дрожью, когда воздуха не хватает, когда жаждешь всего одновременно — страсть. В страсти не сгорают, в страсти рождаются заново.

Мгновение взрыва кажется вечностью и отдаёт в каждый уголок тела. Кто-то видит звёзды, кто-то разлетается на осколки и взрывается фейерверками — Антонова потеряла душу. В этот момент она просто продала её за бесценок. Бесценок для кого-то, но не для неё. Можно ли так дёшево продаться? Можно. Потому что жизнь одна. Не жизнь ради секса, нет. Жизнь с удовольствием. Почувствовав вкус наслаждения, нельзя остановиться. Невозможно.

Тот, кто считает физическое наслаждение второстепенным, просто не испытывал его.

Слава дал ей то, что до этой поры было для неё чем-то мифическим, нереальным, плодом фантазии, выдумкой.

— Ещё, — едва шевеля губами.

Если взлетать, то до самого неба, если падать, то на самое дно.

— Это только начало, — с беззлобной ухмылкой в ответ.

А есть ли конец? Нет. Именно сейчас Алеся поняла, о чём однажды говорил ей этот мужчина. Бесконечность заканчивается лишь тогда, когда мы обрываем её.

Любовь душит, а страсть освобождает. И, чёрт возьми, ей нравилось это освобождение! Пусть даже на минуту, на секунду, пусть… Но оно того стоило.

Мысли и чувства могут мелькать и сменяться друг другом, как в детстве картинки калейдоскопа. И так бывает. Она начинала узнавать многое, о чём и не догадывалась ранее.

Случайная встреча? Случайностей не бывает. Судьба? Вряд ли. Воля свыше? Сомнительно.

Реальность. Это реальность.

Глава 19

Настя проснулась с жуткой головой болью. Между ног неприятно саднило: всё же бывший муж давно не прикасался к ней, а вчера…

Отпраздновала развод… Стыдно. До ужаса. Никогда прежде она не позволяла себе таких вольностей. Это вообще на неё не похоже. Это не она. Такси. Заднее сиденье. Шансон в динамиках. Опущенные стёкла. Теснота. Неподдающаяся пряжка ремня под дрожащими пальцами. Жадные мокрые поцелуи со вкусом табака и алкоголя. Тихий нервный смех. Несдержанный русский мат из уст явно нерусского таксиста. Что-то, а первое, что они запоминают в нашем языке — мат. Так ещё и закручивают его с восточным изяществом. Жалкие извинения сквозь смех. Смятые купюры. Подъезд. Темнота между этажами. Кажется, между вторым и третьим. Там часто тусуются малолетки по вечерам, поэтому лампочки долго не живут. Прохладная стена под ладонями, задранная выше груди майка, спущенные до колена джинсы и трусы, бесстыжие шлепки и хлюпающие звуки, кольцо на чужой руке, вжимающееся в её кожу, плотно сжатые губы, сдерживаемое мычание, слабость в ногах, дрожь во всём теле…

Получить оргазм в подъезде, пусть и не обшарпанном, а вполне чистом после недавнего ремонта? Да.

Перовская уткнулась лицом в подушку. Стыдобища. Позорище. Идиотка. Дура. Как она дошла до такого? Она даже лица его чётко не помнила. Помнила лишь ощущения, движения и запах. Удивительное свойство человеческой памяти — избирательность.

И как ей теперь смотреть в глаза Косте? До квартиры не дотерпели, прямо в подъезде… Как подростки.

— Старикова, вставай, алкашня, — Кондратенко распахнул дверь. — Работу никто не отменял, поднимайся. Фу, — он поморщился, — открой окно, перегаром тащит. Жесть.

Настя не двигалась, лишь немного повернула голову. Он ведёт себя так, будто ничего не произошло… Может, для него это правда ничего не значило? Это же Костя.

— Вставай живее! Чёрт, если я из-за тебя опоздаю, лишу телевизора и ноутбука! И без сладкого оставлю! Старикова, мать твою! — мужчина сорвал с девушки одеяло. — Ты что, даже переодеться не смогла, алкашка? — он, скривившись, скептически смотрел на её измятую одежду. — Отвратительно. Мало того, что ванную ночью заблевала и не вымыла, так ещё и… Мерзость. Иди в душ, пугало. А вечером тебя ждёт грандиозная стирка. Заодно и мою постель постираешь. Хотя на моей таких авангардных разводов нет. Бля, у тебя рвота на щеке. Чёрт! — Кондратенко перекосило. — Ты ужасна. — Покачав головой, он вышел из комнаты.

Настя боялась пошевелиться. Что это было? Отчитал как школьницу, оплевал и свалил. В этом весь Костя. А как же секс? Для него действительно такие вещи ничего не значат. Трахнул и забыл. Точнее будет сказать: отодрал в подъезде, как какую-то потаскушку.

Перовская села на кровати и посмотрела на рвотные разводы на простыни. Ужас. Её одежда, та, в которой она была в клубе, измята и испачкана, пуговица на джинсах вырвана и потеряна где-то. Кошмар. Она никогда в жизни так не напивалась.

С трудом поднявшись, Настя сгребла постельное бельё в кучу и бросила на пол в углу комнаты. Вечером. Она всё приведёт в порядок вечером. Сейчас важнее привести в порядок саму себя. Она доковыляла до душа и с наслаждением подставила своё тело под упругие прохладные струи воды. Счастье есть. Ещё бы чашечку крепкого кофе… Спать хотелось до одури.

— Старикова, шевелись! — Стук в дверь. — Мы реально опоздаем!

Настя закуталась в сизовский халат, ставший ей родным, и босиком прошлёпала на кухню.

— Пей. Живо. Есть будешь? — Костя сунул ей под нос таблетку и протянул стакан воды.

— Нет, тошнит.

— Ещё не всё выблевала? Да ты монстр, — хмыкнув, он подвинул ей чашку с дымящимся кофе. — Никогда бы не подумал… А с виду приличная девушка. Внешность обманчива.

— Кость…

— Да ладно, чего ты? Я ж так, по-дружески. Если я тебе не скажу, то кто? Я понимаю, что повод был, но не так же! Говорил, поехали домой, поехали вместе… Нет, тебе мало веселья было. Довеселилась. Ты как работать будешь? Надейся, что Крюков с пониманием отнесётся, сам вчера гульнул. Это твой единственный шанс.

— Костя…

— Молчу я, молчу. Тебя хоть проводили вчера? Хотя пофиг. До дома добралась, а это главное.

Настя напряглась. Или он шутит, или она чего-то не понимает.

— В смысле? — Чашка со стуком опустилась на стол. — Мы вообще-то вместе были! — Это уже настоящее хамство с его стороны.

— С кем? — Кондратенко вгрызся в бутерброд с варёной колбасой.