Ландскнехт. Часть вторая.

Смотрю — тут многие и заворочались, тоже за едой полезли. Не все, половина примерно. Боров, опять же, пристроился рядом. И Петер, засрань конопатая, льет с бочонка прямо в кружку — больше-то некуда... Вояки... тридцать три богатыря, мать их, беременную гимназистку. И трубадуры еще, восемь штук как на подбор. И ведь не побросали свои дудки. То ли понты раскидывают, то ли они за ними числятся, и денег поди стоят — больше винтовки. В общем — цирк шапито, увы — без конной тяги.

* * *

Пока обустроились да жрали — колонна втянулась уже в город. Только я дотрапезничал, пожалев, что чайку сотворить — это, пожалуй, и нарваться на неприятности совсем, от такой наглости — а тут и началось. Жахнуло сначала залпами пару раз, потом в беспорядку. Трескотня, как сучьев в костер, и винтовки и пистолеты, даром что далековато, но слыхать. Вот тебе и ждут их там. А ведь предупреждали.

— К бою! С тыла — кроме двоих — все сюда! Двое — бдеть, чтоб с тылу нас не скрали! Оружие зарядить-проверить! — только и успел гаркнуть, и тут видно — с города бегут к нам фигурки маленькие, несколько. А за ними вскоре вырываются из города конные. Десятка два-три. Нагоняют. И ни выстрела — кто бежит, поди, безоружные. А всадники не стреляют.

Потом — только шашки посверкали иногда — и все. Нету бегущих. Только конные. И прут они. Не останавливаясь, да еще столько же к ним присоединилось по пути, выскакивая из закоулков по окраине. И прямо по дороге — на нас. Вот же дерьмо. Несколько минут и они здесь. Надо встречать, что делать.

Глава 8

Пока они на нас скачут, я прикидываю в уме. Значить, так. Сабли это не есть хорошо, я не знаю, кто как из моих этому бою обучен — я сам и то не особо, так, теоретически разве. Казачков в Гатчине частенько лупцевали, и с лошадей стаскивали тоже. Но оне не то, что эти — тут-то вояки всамделишные. Однако ж, идут уже не плотно, рассыпались по-ширь дороги. Хорошо еще, что дальше от дороги не идут — там, в полях, нор всяких полно, лошади ноги поломать могут. Идут фронтом метров в полсотни. Мишень неплохая, в общем-то. А что? Если прорвутся — будет грустно, однако тоже не особо плохо. Хуже, если стрелять учнут, но точность-то с седла — аховая. И не много их, если еще и придут — то не скоро. А патронов у нас пока много. Так что, понеслась.

— Слушай мою команду! Штыки — при-мкнуть! Держись веселей! Кто стрелок хороший — как на четыреста шагов будут — огонь! Стреляй в того, что напротив тебя! Патрон рукой новый пихай! В лошадей бей, не промажешь! Остальные — береги пули — как на сто пятьдесят подходят — полную пачку — огонь! Потом заряди, и держи до свалки — стреляй в упор, в того, кто тебя рубить будет! Всем ясно? Тогда — выполнять!

Подходят они на триста метров, а я уж на прицел взял всадника справа от центра. Винтовка моя, как и все во взводе — в тот день, что отдыхали все, а я контуженый валялся — приведена мастером полковым была к нормальному бою. Так что я, хоть и не пробовал, но уверен, Перек уж если сказал — так и есть. Так, себе думаю — ствол винтовки у меня восемьдесят сантиметров, если от глаза — метр, плюс-минус. Мушка шириной миллиметр, это я где-то в наставлениях читал, запомнил. Значит — как башка жертвы по ширине мушки станет, с шапкой вместе — так и есть триста метров, туда-сюда. Егометрия-наука, понимашь... Все, пора! Выцеливаю лошадке в грудину.

— Стрелкам, по моей команде, остальным приготовиться... А-агонь!

И грянули, и славно грянули! Трех с седел долой, двое, в том числе и мой — лошадки завалились, бьются. Затвор, патрон, затвор, цель, выстрел, мимо, затвор, патрон, затвор, цель, выстрел, завалился, затвор, патрон, затвор... Ага, вон и пуговки уже видать, или еще что из амуниции блеснуло, медалька что ль...

— Всем пачку — беглый! — и понеслось. Любо-дорого — вылетело еще несколько с седел. Грохнулось еще с десяток лошадок... Метров сто осталось, скачут, но успеваем, да и сильно меньше их, как бы не вполовину уже... кто там не уймется? — Прекратить огонь! Заряди, и к бою, в упор бей сам!

Щелкают в магазин патроны, а всадники все ближе. И не сказать, что их уже много — десяток мы точно выбили... Шансы есть! Ну, давайте, рубаки, вытаскивайте свои шаблюки! Все даже без моей команды вылезают из-под тентов, становятся поплотнее — каре-не каре, но сука штыки у нас длиннющие, и винтовки тоже! Ну-ка, отведайте! Давайте-давайте, потянулись за своими селедками! А мы еще ведь и стрельнем!

Хер в нос. Стрельнули они. Я полностью облажался. Эти тварюки повытягивали вовсе не сабли, а длиннючие револьверы. Рейтары! И лупанули они по нам. Со скаку, в упор практически. За полсекунды до их выстрелов лишь понимаю, как лажанулся, заполошно ору

— Огонь! — и навскидку стреляю, одновременно с кавалеристами.

А дальше все смешивается в какой-то чортов ералаш. Длится он не долго — всего пять патронов. Стоять на месте страшно, пячусь с каждым выстрелом к телегам. Одно хорошо — в упор. Из винтовки в упор — проще, чем из пистолета. Точнее. Как палкой ткнул, не глядя — и готово, попал. Двумя руками держишь, широко — направлять просто. Да еще штыки длиннющие целить помогают.

Наверное, со стороны это выглядит так, как косой по нашим рядам прошло. Той самой, что коса смерти, без всяких художественностей особых. Только Костлявой двойная вышла радость — коса таки нашла на камень. Стачиваются об нас кавалеристы, размениваясь. Тем из нас, кто в центре стоит — везет больше — они, рейтары чортовы, чтоб их бабушкам на том свете демоны загнали поглубже, отработанно растекаются, обходя нас с флангов, стреляя из своих револьверов — прежде всего по нашим фланговым. Их начисто сносят. Но и в ответ рейтары огребают дружно — нас едва ли не больше, и в упор мы валим по ним метко, да и они все ж плотно несутся. Жаль, не получается стрелять в лошадь — все ж норовишь во всадника, не заставить себя никак, а так бы всех поди выбили. Но и без этого — густо, густо падают! Двое, новички неумелые, что ли, или зазевались, врываются прямо в центр, намереваясь проскочить мимо телег — одного просто насаживает ходом на чей-то штык, а второй сносит выстрелом в упор солдата рядом со мной. Я его за это снимаю тоже практически в упор, уже в спину. Затвор на задержке встал — патроны все. Бросив под ноги ружье, рву револьвер из кармана — пришло твое время, Валера — и стреляю дважды в спины рейтарам — и даже одного снимаю — данке вам очень шон, мастер Кэрр, за науку!

...А вот и все. Уходит от нас едва десяток рейтар. Отскакав метров на сто, карабины тянут. Щаз. Мы уже магазины набили, я тоже винтовку уже поднял, зарядил. На край телеги опираю и даже не командую — залпом и так почти разом грохнули. Минус два, за остановку в неположенном месте, лишение прав на управление лошадью — навечно. Остальные дают по газам, вслед выстрелы бесполезные летят. Ушли. Тут с тыла по нас какой-то оптимист, у кого лошади выбило на дороге — давай пулять. Разворачиваемся, критикуем — дурачка, что с полусотни метров с колена стоя бил — насовсем, еще пара, которые поумнее, и из-за тушек лошадей стреляли — просто осознают несостоятельность и утихают. И мозги у них правильно срабатывают — ползком уходят, а потом видим, как к городу бегут с с пару десятков, кое-кто хромает, кого-то под руку подхватив тащат. Стрелять запрещаю — не их, патроны жаль. Все одно промажем. Ну, кажись, отбились...

* * *

Грустно, девушки. 'Еще утром перед ним строился батальон, привычно кричащий 'Банзай!''... От усиленного штрафного взвода осталось одиннадцать человек. Двенадцатый я. Еще один обозник, Бирэ, везучий паренек. И один музыкант. Остальные — всё. И Перек тоже, жалко. По ним, по ненавистным баронским мундирам, рейтары в первую очередь и садили, а штрафники напоследок шли. Вот и выбили. А эти в тыл смотрели — вот им и не досталось. Раненых двое еще, но их не считаю — не жильцы. Приказал положить в тень — пусть помрут спокойно. Остальные или с царапинами, или насмерть уже. Стрелять эти суки умеют. Итак — четырнадцать нас. Зато ружей и патронов — завались. Да еще и трофеи...

Чортовы рейтары, чтобы им на том свету обосраться на версту... Приказал собрать со всех все, с тех, что рядом лежат. А лежат много. Двенадцать рыл, молодые и в годах, всякие. И на-жаль — ни одного легкого раненного. Несколько в бессознанке — приказал штыками добить. Остальные и так наглухо. Оно и понятно — еще пока все крутилось, достреливали всякого, кто шевелился, да и кто не шевелился — тоже. на всякий случай. А кто подальше лежит — того счастье — или уже уполз-убежал, или отлежится. Или помрет. Не наше дело. Наше дало другое. Вот, например — трофеи. Легкие удобные карабины — у меня такой у Айли лежит. Подумав, выбросил свой винтарь — мне пофиг, я не штрафник. А этот карабин, надеюсь, пристрелян хорошо. Усатый дядька, тот самый, которого я в спину завалил — выглядел серьезно — у такого карабин наверняка в порядке. И смотрится солидно — граненый ствол, аж с синевой — видать, спецзаказ, рейтарам вроде такое можно, если под штатный патрон. Беру. Жаль, штык не приспособить штатный. Не предусмотрено видать, рейтарам штыка — ну да, и понятно — не драгуны, поди, а для ближнего боя сабля есть. Жаль, что нет штыка. Но беру. Штык позаимствовал у одного из музыкантов — в качестве ножа сойдет, по виду — стандартный коротыш к маузеру, эрзац, повидал я таких в той жизни, модный аксессуар в определенных кругах. Остальные косятся, но свои винтовки не бросают — Бирэ вообще в прострации, как он вообще не сошел с ума на войне здешней, музыкант, похоже, вполне доволен своей короткой винтовкой, а штрафникам не положено. Револьверы. Те самые, рейтарские. Дюжина. Длинный ствол — сантиметров тридцать. На что такой? Пять зарядов, рукоять удобная, шпора под скобой... самовзвод, шомпол сбоку... все как армейский и калибр тот же, только барабан длинный... Ага! Вот оно что. Патроны длинные, как четырестодесятый охотничий — и в патронташе — так и есть — кроме пулевых обычных еще пять — с картечью. В упор с седла, да и не очень в упор — самое то. Прикинул — картечины три-четыре, девятимиллиметровых, похоже. Для них-то длинный ствол и нужен. Ну, да, ясно, чего они такие меткие. Хотя и меткие тоже. Осмотрел наших, почти все — в голову. Стрелять умеют, суки. Ну, и я, лошара, конечно. Будет мне наука, ребят жаль вот только... Еще револьверы — всего два. Обычные, армейские, очень даже ничего. Видать, командиры. Так, приберем — шесть зарядов, четырехлинейный длинный патрон... Затребовал сбрую с этих — жаль, никаких полевых сумок, и вообще бумаг на них всех не нашлось, хоть и заставил всех осмотреть, перемазавшись. И на лошадках ничего нет толком, только фляги с водой — и то хорошо. Налегке шли. На портупеях — патронташи поясные, для револьверов, и по два подсумка на лямках — винтовочные. Что порадовало — все в обоймах. Тут же приказал всем, не морщась, облачиться в сбрую эту, и сам нацепил, отдав кому-то рейтарский револьвер — не по мне эта глупость. Оставил армейский, он мне нравится. Баланс хороший, в целом приятно сидит в руке. Будет мой. Больше ничего толком взять с рейтар и не вышло — сабли мне их не понравились — дурацкие, и гарда с дужкой, и изгиб сабельный, не как у шашки, крутоват. Рубить можно, резать — не получается. Я такой не умею. Остальные тоже отказались. Плетки, чтоб лошадей подгонять — нам без надобности, а больше, повторюсь, и нет ничего.

Тут пришлось нам прерваться — из города выезжать стали снова всадники. Чорт их поймет — атаковать хотели, или разведать — неясно. Те, что проскочили нас — они по большой дуге обойдя в город ушли, да и добежали безлошадные. Решили, может, реванш взять.

Да только я тут же скомандовал с прицела тыщапятьсот шагов бить залпами. И то ли мы и впрямь кого зацепили сдуряка, то ли просто очень уж обескуражила их неудачная атака, да еще и с таким непонятным результатом — огонь-то мы дали плотный, словно бы и без потерь почти — но тут же оне ретировались. Мы уж все обтрофеились, и даже бруствер из тушек лошадей и рейтар соорудили эдакий, а тут с городка, с обиды видно, давай по нам пулять. Надо сказать — жидко и неубедительно. Глянул я на нашего музыканта и спрашиваю:

— А что, Армстронг ты наш — тот озадачено смотрит. Но пояснять ему я не стал — Могешь ты дунуть в свою дудку? Что-нить эдакое, бравое?

— Как... вашбродь...? — смотрит, как на идиота, да еще испуганно. Приходится тряхнуть за ворот.

— В себя пришел, ну! Приказ не ясен?! Выпалнять!

— Есть! — все же армия — это не только бодрое слово, но и очень быстрое дело...

Крепкий паренек оказался. Час почти дудел, всякое и разное и какие-то 'Бравы-ребятушки' и марши и даже плясовое что-то. Потом передохнуть попросил и попить, что я конечно и разрешил. Хватит концерта без заявок, тем более, что в городке, похоже, это произвело впечатление. Никто не совался. Все ж — у баронских — репутация. А нам того и надо, нам бы до темноты просидеть. Нет, не из-за приказа покойного (надеюсь) лейтенанта. А просто потому, что ночью уйти нам проще, по-вдаль и до леса, а там — в гору, к перевалу. Уж там-то точно наши. С тылу никого не нарисовалось — то ли возятся с тем, что там осталось то ли еще как, хотя и боялся я, что те конники, что нас пасли к нам нагрянут. Или это они в город и пришли вперед нас? Непонятно.

Велел ломать — телеги и винтовки лишние, наши и трофейные, и костры ладить. Саблями рубать телеги, в куски тенты, упряжь имущество с телег — и все в костры. И сабли потом туда же, поломать их не выходит, прочные, только пара лопнула, когда винтовки рубали. Велел жрать готовить, набить сухпайками и прочей провизией ранцы, что в полковой телеге нашлись. Фляги все взять, наполнить. С флягами — Петера заставил. Выжил, гаденыш. И Боров тоже — вот жеж везучий поросенок. Сильный, гад, ломает телегу только доски летят. Уу-у-у, долбоклюи! Я вот вас! Мстительно отправил Бирэ достреливать сильно раненых лошадей. Попробовал он поймать несколько раз лошадок убитых рейтар — не вышло, те ученые, сердятся и отбегают. Из города по нему, когда совсем азартно бегать за ними стал, постреляли. Не попали, но я осадил дурака. Я вас научу Родину любить, сучары! Еще велел вырыть могилу для наших. Общую, неглубокую. Ничего. Земля тут не тяжелая, не горы, лопат всего две, меняясь — вперед. Врагов хоронить не станем — не наша печаль, свои пусть хоронят. А наших — надо. Один раненый уже отошел, второй пока еще дышит, не будешь же своего сам резать? Разрешил личные вещи забрать, разложил, велел — кому что надо — забрать. Переписал всех номера на татуировках, сверил со списком, что у меня был, вычеркнул оттуда еще троих, что по дороге убило. Собрал солдатские книжки у музыкантов и обозников наших. Так то. Стащили всех в кучу, кусками тентов завернули, накрыли. Засыпали. Все. Салюта не будет — не хватало еще, чтоб по дурью начали по нам стрелять, и кого еще зацепило.

Жарим и варим все, что можно, и в прок, и сейчас сожрать. Вроде сготовилось — объявил перекус. Пир горой. Все в котлы — котлы тоже бросим. Еще и прострелим. Хотел было велеть кому свинтить у какой из битых коняшек полуось, да передумал. Вкусно, но и так полно еды, не унести. Колбасы много и грудинки у полковых нашлось. Нашли и бочонок с вином. Подумал, да и разрешил на всех распить. По кружке портвешка вышло — а и неплохо. Помянули всех наших. Да и ненаших тоже. Дело такое — война всех ровняет. Музыкант выдал идею запалить телеги как есть — мол, чего париться ломать, все, что надо мы на винтовках, тележных колесах, оглоблях и шмотье приготовили уже. Рационализатор хренов. Наорал на них всех, велел разбирать активнее. Потом остыл, и объяснил — нам по вечеру надо сложить костры. Несколько костров — штук шесть-восемь. Как стемнеет. Хорошо сложить, чтоб долго горели. Пусть всю ночь горят, до утра. Еще и патроны в картошку из запасов провизии заколотим. Обгорит картошка — выстрел. Да и так патронов разложим, всяко.. Пусть тут всю ночь костры горят и постреливает. Авось те, что в городе — купятся на это, просидят до утра, только утром решатся нас штурмовать разведывать или в плен предлагать. А нам патронов и так хватает, набили все сумки, хорошо хоть гранат только по паре штук, а то б и не знал, что делать с ними. Нам в поход гранат не полагалось, но как раз две укупорки по дюжине каждая нашлось в полковой телеге. Жаль, до атаки не попались они на глаза, пригодились бы.