— Скажите мне, матушка, почему? Почему Фернандо такой? Словно стена, за которую не достучаться. Он вопросы задает, а ответы словно и не слышит, а если слышит, то все переворачивает? Я ему ничего втолковать не могу. И если бы в дела его лез, если бы... — юноша задохнулся. — Не могу больше... Так болит сердце... Не будет хорошего... Лишний я.

Кармелита некоторое время молчала, перебирая узловатыми пальцами волосы мальчика, а потом начала напевно:

— Однажды Иисус Христос сказал — если ты придешь в полночь к другу своему и попросишь у него хлеба, он не скажет тебе "Уйди! Двери уже заперты, мне нечего предложить тебе, и я тебе не открою". Настоящий друг встанет и даст тебе требуемое. Поэтому Иисус и сказал нам: "Просите, и дано будет вам, ищите и найдете, стучите и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят." — окончив притчу, женщина помолчала минуту и продолжила. — Деточка, ты правильно стучался? Ведь не каждый стук в полночь услышишь — тот, к кому ты стучишься, может спать, может быть погружен в молитву, и просто его может и не быть дома. Стучать ведь тоже можно по-разному. Люди ведь все разные. И сердце у всех тоже по-разному болит. Иные и не показывают этого, ибо считают, что негоже.

— Вот потому и говорю, что стучаться бесполезно, — еще горше сжалось сердце. — Наверное, стучать и не стоило, потому как... всякий стук лишь добавляет боли. И чужой я, а не друг, — герцог лег на спину, хотя чувствовал, как нещадно жжет ягодицы. Постарался расслабиться — только ревность все кровавила сердце.

— Ох, деточка, какой же ты чужой? — всплеснула руками Кармелита. — Нано же тебе так радуется!

Странно было слышать, как матушка короля называет. Луис даже глаза снова приоткрыл. Фернандо, темный мой демон, зачем ты меня мучишь? Зачем ты мне душу бередишь и дразнишь? Зачем? Герцог вздохнул. Как бы не думала старая женщина, поступки говорят об обратном. Да и ничего другого юноша не ожидал. Ксанте всегда говорил, что люди любят заблуждаться, что идут за звездами, хотя должны смотреть под ноги. Для Луиса и король, и Кристиан были звездами. Голову совсем потерял, забылся, хотя с самого начала видел и понимал, с кем связывает судьбу. Не ожидал лишь одного, что они оба останутся, что полюбят друг друга, что братьями окажутся. Но об этом никто не узнает никогда. Болтать о тайне герцог не собирался.

Смиренно теперь глядел он на произошедшее. Хорошо теперь Легрэ отказаться от глупого мальчишки. Не скажет ведь королю, как разбойникам отдал, как под своего дружка чуть ли не подложил. Чистенький вышел... Знает, что промолчит Луис, не пожалуется никогда в сомнениях своих. Ударил больно, рассказав про Альваро Феллучи... Оба так и добивают.

— Матушка, скажите королю, что я уехать хочу.

Кармелита долго молчала, потом со вздохом взяла мальчика за руку.

— Завтра с утра скажу, пока вам, и тебе, и Нано, поспать нужно. Только вот, деточка, негоже вам так мучиться, друг друга убивать. Уедешь ты, и души, и твоя, и Нано опять черными станут. Ты же тоже его любишь, я вижу. Нано, он хороший, только вот с детства жизнь его била, да из огня в воду кидала так, что меч выковала. Я думала, что и не увижу, как он счастье найдет. А теперь видеть, как найдя, сразу теряет... Вы еще молодые, горячие, может, успокоите кровь и поговорите?

— Я пытался... — Луис потянулся к женщине, прижал ее руку к своей щеке. — Не вина Фернандо, что он меня не меня не слышит. Видимо, я говорить не умею. Все у меня так получается глупо.

— Ой ты, деточка, — Кармелита поцеловала юношу в лоб. — Нано, он умный, только вот он редко людям напрямую верит. Тебе-то он точно верит, иначе бы так счастьем не светился. Может, я тебе смогу помочь? Больно мне на вас смотреть, таких несчастных, дар боженьки убивающих.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — губы поцеловали морщинистую руку. — Но как бы еще хуже не сделать... Лучше мне не злить его. И так я ему всяких глупостей наговорил. Зря говорил... в сердцах.

— Деточка, хуже куда еще? Вот ты только приехал, а с Нано уже поссорился и уехать хочешь. Даже полденька счастья у вас не было. Вот говоришь — глупостей наговорил. Глупостей не бывает, если они из души идут. А Нано тебе что ответил на твои слова?

— Я не помню... Я его прогнал... И убежал. Он... — Луис покраснел от стыда. Когда все произошло, Фернандо целовался с Легрэ и вспоминал о Альваро Феллучи. — Так получилось.

— Ох ты, горюшко, — Кармелита погладила юношу по голове. — Наговорил глупостей, прогнал и убежал. Так ведь после этого любому станет обидно. Ты, деточка, извинись за глупость и скажи все Нано без глупостей. Нешто он тебя не поймет? А то ходите, как два потухших солнышка.

— Я боюсь. Он сердится... Не могу я. Он начнет вопросы задавать, а я не могу, — слезы опять потекли по щекам. — Мы поссоримся опять. Я люблю его. Сил моих нет больше.

— Деточка, что ты ж ты ему не скажешь, что не можешь? — женщина аккуратно убирала слезы с лица мальчика льняным платочком. — Пусть лучше один раз посердится, чем все время. Любовь — это благо великое, но ведь ее и растерять легко сокрытием да страхами. Ее беречь надобно. Она счастье должна давать, а не слезы и горе. Любишь — уже счастье. Тебя любят — так это вообще счастье, которое редко встречается. Из-за страха от нее отказываться негоже.

— Есть то, о чем говорить — лишь дальше пропасть создавать. И так велика она, слишком велика между нами. Мы слишком разные. Простите меня, матушка, скажите ему, что я уеду. Лучше я буду дурным в его глазах.

Кармелита с жалостью взглянула на юношу.

— Деточка, что же ты так легко бросаешь в преисподнюю божеский дар? И душу и свою, и чужую в ад отправляешь? Мучаться же вам друг без друга до скончания века. Что ты себе на смертном одре скажешь? Я боялся, потому говорил глупости и прогонял, пока сам не ушел? — женщина опять ласковостью мудрого человека погладила юношу. — Ох, горюшко... Я-то скажу, но тебе же самому это сердце рвет на кусочки.

— Видимо, так нужно, — герцог опять спрятался в одеяло и подушки и теперь там лежал тихой мышкой, пока сон не настиг его тяжелыми и болезненными видениями, где Фернандо больше нет. Где Легрэ ушел навсегда...

Кармелита посидела еще чуть-чуть, наблюдая за юношей. Тот беспокойно ворочался, иногда что-то вскрикивал и кого-то звал. Еще раз жалостливо вздохнув, она вышла и через некоторое время вернулась, принеся новую подушку с вышитым оберегом и наполненную, кроме пуха, сухими цветами мяты — на такой сон будет лучше. Поменяв подушки, пожилая женщина тихо ушла. Луис даже не проснулся. Следующий час Кармелита потихоньку жгла на заднем дворе перо и пух, молясь о мальчике, который стоял на распутье и был готов пойти в ад.

На следующий день, ближе к полудню, Кармелита опять постучалась к герцогу. Она знала, что тот не то что завтрак не просил, даже еще не вставал, не допустив к себе слуг. Получив дозволение зайти, кормилица Фернандо закрыла за собой дверь и присела к нему на кровать, с беспокойством разглядывая Луиса. Как будто и не спал вовсе — вон какие синяки под глазами, весь бледный, изможденный.

— Деточка, — она взяла юношу за руку. — Совсем худо тебе?

— Болит... — герцог захрипел. Голос сел, горло саднило от ночных криков, синяк стал темным и вырисовывал на шее странный рисунок. — Я не хочу есть... Полежу, посплю... — юноша смущенно помолчал. — Мне лекарь нужен, — попросил, не решаясь назвать свою деликатную проблему.

— Могу и лекаря позвать, могу и сама тебе чем помочь, в травах чуток разбираюсь. Так как тебе лучше?

— Лучше травы и никого не звать, — сказал Луис. — Я вчера вечером попросил глупость. Ничего Фернандо не говорите, пожалуйста.

— Деточка, так я первым делом с Нано утром поговорила, — расстроилась Кармелита. — Вот он тебе написал. — Она достала из кармана передника свернутый в трубочку лист пергамента. — Ты пока почитай, а я за травками и мазями схожу. Только скажи — у тебя только снаружи болит и горло, али вовнутри тоже?

— Внутри, — Луис совсем покраснел. Но тут же побледнел, увидев письмо. Рука потянулась за ним, как будто к холодной стали тонкая ветвь.

Женщина кивнула, протянула письмо и вышла.

Луис развернул бумагу дрожащими пальцами. И пока читал, закапал все послание слезами. Ему было страшно, что вот сейчас прочитает, что-то ужасное, но текст совершенно не походил на ночные кошмары, более того, удивлял и заставлял задуматься о своей юношеской порывистости:

"Луис, так как ты мне запретил приходить к тебе, приходится писать.

Мне кажется, я понимаю причины твоего решения, но надеюсь, что оно не является окончательным и принято под влиянием эмоций. Я тебя люблю и не хочу отпускать, не попытавшись исправить ситуацию. В любом случае, я очень хочу с тобой поговорить, но прежде у меня есть одна просьба. Я знаю, что ты не только пишешь стихи, но и рисуешь. Я не знаю причин, по которым ты нам не показывал ни стихи, ни рисунки, но я надеюсь, что эту мою просьбу ты выполнишь. Я прошу тебя нарисовать портреты — мой, Кристиана и твой. Неважно как — вместе, парами, по отдельности. Нарисуй, пожалуйста. Если можешь, скажи, сколько времени тебе понадобится.

Фернандо"

Герцог вытер рукавом лицо, всхлипнул. Нарисовать? Он и так рисует их каждый день. Каждый день пишет всякие глупости или сочиняет образы...

— Матушка, — юноша поднялся на кровати, — поглядите в сундуке. Там много всего есть для Фернандо. Рисунки и тексты.

— Деточка, — Кармелита, вернувшаяся достаточно быстро и уже даже успевшая расставить на столе нужные бутылочки, мягко уложила юношу обратно. — Я не знаю, что тебе написал Нано, но пока это подождет, пока тебе нужно прийти в себя и отдохнуть. Давай я пока займусь твоим горлом, а потом и всем остальным. И не красней так, — женщина светло улыбнулась, — вот была бы я годков на тридцать помоложе, мог бы расцветать, как маков цвет.

Луис улыбнулся на шутку Кармелиты и уже более спокойно давался ей для процедур. Ягодицы горели ужасно, внутри все саднило от боли, но женщина смогла облегчить боль и теперь уложила герцога, напоив его заживляющими отварами.

Только вот сердце вылечить не могла никак, потому что... Даже если бы Луис и хотел, он не смог бы нарисовать сейчас ничего, потому что и сидеть как следует не мог. Пришлось отдавать то, что есть.

— Если его эти рисунки устроят... Я могу позже еще нарисовать...

Кармелита забрала листы и через некоторое время вернулась с еще одним письмом.

"Луис, я действительно впечатлен и ошарашен. У тебя настоящий талант, жаль ты раньше не сказал, можно было бы пригласить к тебе учителя, если бы ты захотел совершенствовать его. Но я бы хотел, чтобы ты нарисовал именно сейчас. Я понимаю, что у тебя пока нет возможности, я буду ждать.

Фернандо"

— Он сердится на меня еще... — юноша вздохнул. — Слишком занят? Да? — взгляд затравленного ребенка на Кармелитту. — Я нарисую... Но я теперь не могу... Хочу, но сил нет... Можно я посплю еще... — герцог вновь лег на подушки и почти сразу выключился. А когда пришел в себя, то уже был поздний вечер. И, кажется, его разбила лихорадка.

* * *

Прошло около трех дней после ночного скандала, во время которой герцог постепенно приходил в себя, прошла лихорадка, поджили раны, и юноша занялся учебой, хоть чем-то, чтобы не думать. Не видя рядом короля и Легрэ, он постепенно успокаивался, и ревность отступала, сменяясь постоянной тоской. Потому Луис отправил письмо к своему единственному, как он считал, другу — бывшему палачу Ваоло, попросив привести успокоительных трав и мазей. А сам все пытался нарисовать портрет для Фернандо да каждый вечер засыпал под песни Кармелиты.

Луис сильно переживал. Каждый раз, когда он представлял короля, то рядом вырисовывался образ Альваро Феллучи, красивого, словно изящная кошка, которая одной гибкой походкой способна вызвать желание. О Кристиане вообще думать было больно. Помимо чувства вины герцог постоянно думал о том, что мужчина способен простить королю измену... И не мог никак понять почему... почему не удается самому отказаться от жалящего чувства.

Прибывший в замок Ваоло поил юношу отварами и на все рассказы лишь качал головой, опасаясь, что Луис своим глупым поведением вызовет что-то похуже опалы. Уговаривал попросить встречи с монархом, требовал, чтобы юноша извинился. Тот отмахивался. Рисовал по вечерам на обрывках бумаги, где постоянно появлялись лицо то Кристиана, то Фернандо... И избегал контакта с кем бы то ни было, кроме неразговорчивого Ваоло, что теперь занялся вырезанием из дерева и составлял молчаливую компанию долгими вечерами.

Вот и теперь приближалась темная ночь. За окном моросил холодный осенний дождь. Золотом окрасились деревья, словно пытались сделать веселее низкое серое небо.

Луис сидел за столом. Горели три свечи, освещая стол. Герцог старательно переписывал трактат, в котором перечислялись травы и снадобья, которые могут понадобиться при различных болезнях. Эту книгу принес герцогу лекарь его величества, попросив сделать два экземпляра. Конечно, не работа для столь высокой особы, но юноше хотелось, чтобы его стараниями помощь людям распространялась, чтобы болезни излечивались.

Юноша выводил слова, а думал о том, почему в последнюю ночь, да и в остальные тоже, поступал так неразумно, вел себя, как ребенок? И Фернандо, и Кристиан прошли долгий путь. Они опытнее во многих вещах. Они поступают сообразно своему уму и желаниям. Они правы, наверное, что поступают так или иначе... Ксанте тоже требовал слушать, отвечать на вопросы, доверять...

Луис макнул перо в чернильницу, тихо вздохнув, почувствовал внимательный взгляд молчаливого Ваоло. Оглянулся, даря старого палача грустной улыбкой.

А затем отвернулся, чтобы задуматься над тем, что действительно все это время видит в тех, кого самозабвенно и искренне любит. И испугался еще больше. Фернандо — демон. Он умен, он самовлюблен, он никогда не станет слушать. Легрэ — воин света и тьмы одновременно. Его жизнь — фитиль, готовый вспыхнуть и сжечь все вокруг.

Сказать им, что близость заключается не только в плотских утехах. Сказать? Нет.

Конечно, никто не станет слушать. Слушают ли они когда-нибудь? Они думают, что игрушка капризничает и не подчиняется. И теперь все идет к тому, что оба откажутся... не от любви, от прихоти тела. Пусть так. Луис будет их любить просто так — без причины, сохранит частички памяти и соберет бережно острые осколки.

Милый Фернандо, милый Кристиан... любимые мои... простите, что не могу дать вам то, что вы хотите.

Почти всю ночь Луис переписывал книгу, чтобы под утро лечь на несколько часов поспать, а проснуться практически через час с четким желанием наконец разрубить гордиев узел, который затягивался на шее. Избегая встреч с Фернандо и отдаляя разговор, герцог не мог ничего решить, а потому должен был поговорить с Кристианом. Последний раз или нет, не важно.

Юноша быстро оделся, взглянул на Ваоло, который уснул в кресле, и пошел в сторону покоев Легрэ, но того не застал на месте. Слуга сказал, что господин барон с утра ушел в конюшню, а потом, вероятно будет занят делами охраны...