Дочь посмотрела на мать и повторила вопрос:
— Мама, я жду твоего вердикта.
Татьяна Павловна вздохнула и сказала:
— Как бы это помягче тебе сказать, Анюта.
— Говори, как есть, я ещё не успела влюбиться в него без памяти.
— Да? Это хорошо. Скажу так, он слишком умён для твоих планов. У тебя уже почти трёхнедельная задержка, а быстро затащить его в постель у тебя не получится. А если и получится, он всё равно докопается до истины и не простит тебе лжи. Ты же не собираешься рассказывать ему всю правду о себе. Как ты потеряла девственность в 14 лет, как нынче соблазнила сослуживца отчима и регулярно спала с ним втайне от нас, и как залетела от него, несмотря на все ваши предосторожности.
— Мама, умоляю, не начинай всё сначала. Я уже повинилась пред тобой, и ты меня простила. Или ты уже забыла?
— Всё я помню прекрасно, — пробурчала мать. — Этот план может сработать с твоим прежним дружком, я имею в виду Савельева, твоего одноклассника. Вот тот тебя любит и поверит тебе, что бы ты ему не наплела. Да и потом, когда вы поженитесь, главой семьи будешь ты, а не он. А этим Васей тебе командовать не удастся. Нет, он не будет доказывать тебе, что ты не права. Он внимательно выслушает тебя и сделает так, как считает нужным. И тебе придётся смириться с этим или разойтись. Выбирать тебе.
— Ты же знаешь, что я не люблю Савельева. Я рассматриваю его как запасной вариант на крайний случай, но не более.
Мать промолчала, никак не комментируя последние слова дочери.
— Я знаю, ты боишься, что я выйду замуж за Мишеля, — продолжила Анна, — но, это для меня тоже не выход. Всё-таки, он для меня староват, пятнадцать лет разницы, это всё же слишком много. Кроме того, совсем не факт, что он бросит жену, сына и женится на мне.
Анюта потупила глаза, но потом решительно посмотрела матери в глаза и сказала:
— Но, если у меня с Берестовым ничего не получится, то, что мне остаётся делать? Становиться матерью-одиночкой мне совсем не хочется.
— Сделала бы аборт и никаких хлопот, училась бы дальше спокойно, — заявила мать, — я бы устроила это тебе без всякой огласки.
— Мама, во-первых, это грех великий. И не говори мне ничего про комсомол. Во-вторых, в результате я тоже могу, как и ты оказаться бесплодной и наш род прервётся. А я всё-таки мечтаю о нормальной семье и детях. Может быть, вы с отчимом всё-таки признаете его своим?
— Ты же знаешь, Гельмут хочет от меня сына, родного. Да и я сама тоже хочу от него родить. Кроме того, как ты собираешься скрыть ото всех свою беременность? Всё равно рано или поздно люди узнают, что это твой ребёнок.
— Ну, вы же собираетесь весной уехать в штаты, у отчима контракт заканчивается в феврале. Я должна родить где-то в конце июня. Может отчиму удастся договориться, что он поработает до этого времени без контракта, а когда я рожу, вы уедете и ребёнка с собой увезёте.
— А ты останешься здесь? Одна?
— Я к дедушке в Москву переберусь, поступлю в институт. Надеюсь, что там и мужа себе найду.
— Я может, и согласилась бы на это ради тебя, но Гельмут не даст согласия. Он скорее меня бросит и женится на молоденькой, которая ему детей нарожает. А я останусь одна с твоим ребёнком на руках, никому не нужная. Мне придётся ребёнка в приют сдать и искать работу. Нет, такого будущего для себя я не хочу. И не проси больше. Закроем эту тему. Или ты делаешь аборт или после нашего отъезда начинаешь жить самостоятельно.
— А может мне вместе с вами уехать?
— Уехать с нами ты, наверное, сможешь, но жить в Америке одной семьёй у нас точно не получится. И учиться ты не сможешь. На что жить будешь? Куда ребёнка денешь?
Аня сползла с кресла на колени и, умоляюще глядя на мать, взяла её за руки:
— Мама, что мне делать?
— Я тебе уже говорила. Или жени на себе Савельева или делай аборт. У тебя срок небольшой, всё должно получиться без последствий для тебя. И чем раньше ты примешь решение, тем для тебя же будет лучше.
Из прихожей доносится звук открываемой входной двери.
— Папа пришёл, — произносят одновременно мать с дочерью. Ни та, ни другая не брызжут оптимизмом. Обе не могут скрыть своей озабоченности.
* * *
В гостях у семьи Ларченко я провёл более трёх часов. Когда меня, наконец, отпустили и я вышел на улицу, было уже темно, горели лишь редкие уличные фонари. Да и то лишь потому, что улица, на которой стоял дом Ларченко была одной из центральных и худо-бедно, но всё же освещалась.
Впрочем, я в освещении не нуждался, меня занимали другие заботы. Я чувствовал себя опустошённым после того допроса, устроенного Анютиной мамой. Ещё бы с полчаса и я рассказал о себе всё без утайки, наверное.
— Ян, ты случайно не скачал у них память?
— Скачал и не случайно. Я советую тебе провести диагностику Анюты. Она очень озабочена задержкой месячных и думает, что забеременела.
— Забеременела? От кого?
— От сослуживца отчима, Мишеля Шеро. Это французский инженер, работает как Гельмут по контракту на одном с ним заводе.
— Она с ним спит?
— Да.
— Вот это новость.
— Тебе вообще будет полезно узнать историю этой семьи, и какие планы были на тебя у этой твоей подружки.
— Хорошо, расскажи.
— Я эту историю подготовлю для тебя в виде документального фильма, посмотришь его на ночь. А ты пока проверь девушку, она действительно забеременела или нет?
— Заодно уж и её мать нужно проверить на предмет здоровья.
Последние мои слова искин никак не прокомментировал. Так как метки на них обеих я поставил, то это позволило мне мгновенно установить с ними инфоканалы и послать магему диагностики.
Как я и ожидал, сначала пришли результаты от Анюты. Никакой беременности у неё диагност не обнаружил. Задержка месячных была обусловлена незначительным нарушением в работе щитовидной железы, которое уже было устранено работой программы настройки мозга. Через несколько часов всё у неё будет нормально функционировать.
Не успел я порадоваться за Анну, как моя прогулка была грубо прервана. С центральной улицы я уже свернул и шёл по тёмному переулку, освещавшимся лишь одиноким уличным фонарём, оставшимся далеко за спиной. Ещё светилась одна лампочка, подсвечивающая номер дома, находившегося впереди по ходу движения в паре десятков метров от меня.
Дорогу мне преградила небольшая компания подростков. Оглянувшись, я увидел ещё двоих, вышедших из только что пройденного мной палисадника. На автомате всем послал по метке и с каждым открыл инфоканал, открывая тем самым для себя их эмоции и возможность мгновенно послать магему подчинения или плетение немедленного сна.
— Ян, прозондируй окрестности, есть ли ещё кто-нибудь поблизости, — попросил я искина, разглядывая тем временем вышедшего вперёд подростка.
Ну, как подростка. Парень был достаточно взрослым, ему было уже лет 19, просто он был невысокого роста, ниже меня на голову, а я сразу этого не понял, думал это пацан. Ещё трое, державшиеся позади него были столь же невысокими. Все трое вооружены увесистыми палками.
— Прямо за калиткой, во дворе дома стоят двое мужчин 35-ти и 40 лет, один из них в форме милиционера, — доложил Ян. — Явно готовится какая-то провокация. Сейчас у сниму у них верхний слой памяти за прошедший час.
Тем временем, первый парень, который был впереди и без палки, но с правой рукой в кармане брюк, сказал, лениво сцеживая слова:
— Долго ты чё-то гостишь у нашей Нюрки, мы уж заждались тебя.
— Милиционер местный участковый, а второй — опер из угрозыска. Понимаешь, опер отрабатывает версию, что это ты положил банду Графа и если ты сейчас поведёшь себя нестандартно, то сработаешь на эту версию, и тогда они будут копать дальше. Я рекомендую тебе магию не применять, как и свои навыки диверсанта. Вырубать ментов, тоже не выход. Позволь им убедиться, что ты нормальный советский парень, не владеющий никакими тайными приёмами борьбы, джиу-джитсами всякими.
— Просто удрать?
— Праздновать труса тоже нельзя. Нужно героически подраться и позволить себя слегка побить. По идее, забить тебя до смерти или до увечья менты не должны допустить.
Я грустно вздохнул. Последний раз я дрался, как обычный пацан, где-то полгода назад, в начале мая. Тогда меня привычно поколотили, а я особо и не сопротивлялся, к тому же и мальчишки деревенские не свирепствовали. Все подтвердили свой статус и ладно. После прошедшей зимы, ничего не изменилось. Все остались довольны и мирно разошлись, слегка спустив пар.
Теперь же мне вряд ли удастся скрыть своё умение в рукопашной схватке. Мои теперешние умения забиты в рефлексы и всё равно вылезут наружу. А опер это мгновенно просечёт.
Нет, решил я, ментов нужно вырубать в первую очередь или просто сбежать. Хрен с ними, пусть считают меня трусом, склонился я к последнему варианту. Да и пацанов жалко, не дай бог, пришибу кого ненароком. Выученная мною база "Диверсант" научила меня быстро лишать врагов жизни, а не драться. И отработанные навыки могут в такой ситуации обернуться против меня. Смерти хотя бы одного парня в ситуации обычной уличной драки мне никто не простит, поскольку это будет явное превышение обороны.
Парень ещё что-то говорил, а я, развернувшись, побежал обратно прямо на тех двоих, что сторожили меня сзади. Они инстинктивно разошлись, пропуская меня, и я не упустил свой шанс проскочить между ними и убежать. Кто-то запустил в меня палкой, которая отскочив от сработавшей защиты, не причинила мне никакого вреда.
Выскочив на освещённую улицу, я прибавил скорость и понёсся домой, выбирая окружной путь.
А дома, уже ночью, перед сном, Ян показал мне весьма занятный фильм в двух частях, составленный им после копирования памяти матери и дочери Ларченко.
Глава 4. История Татьяны и Анны Ларченко
Отец Ани, царский офицер, штабс-капитан Дмитрий Друцкой, из старинной дворянской семьи, познакомился с её матерью, по тем временам Татьяной Соковниной в столице осенью 1916 года, будучи в госпитале после ранения. Шла война, Россия воевала с Германией и её союзниками — австрияками, венграми, турками и болгарами. Татьяна, происходившая из мещанской семьи, жила с родителями в столице. Её отец, Павел Соковнин, был инженером, имел высокую должность, неплохой заработок и собственный дом. На работу добирался на служебном автомобиле с приданым водителем.
По окончанию гимназии Татьяна поступила на краткосрочные летние курсы медицинских сестёр и затем работала в госпитале. Её старший брат, Александр, годом ранее окончил горный институт и ушёл на фронт добровольцем, вольноопределяющимся, где и пропал без вести. Последнее письмо от него пришло летом 1917 года. В своих редких и кратких письмах он сообщал о сдаче экзамена на офицерское звание и дальнейшее продвижение по службе. На момент написания письма он уже имел звание поручика.
Татьяна и Дмитрий полюбили друг друга и когда Друцкого выписали из госпиталя, то он сделал своей возлюбленной предложение руки и сердца. К тому времени они уже были близки, так что осталось только официально закрепить их отношения.
Выписавшись из госпиталя, Дмитрий повёл Татьяну под венец, и они зарегистрировали церковный брак. Оформить гражданский брак они банально не успели, супруг уехал на фронт и сгинул там, не оставив после себя ни единой весточки. Татьяна не знала о нём ничего, ни того где он воевал, в какой воинской части, ни даже на каком участке фронта. Она знала лишь его фамилию и имя.
Возможно, не случись Пролетарской Революции, Татьяна смогла бы найти кого-нибудь из его родни, подтвердить свой брак и обрести хотя бы фамилию и будущее для своей дочери, которую она родила через положенный природой срок. Но, увы. Случилось то, что случилось. Говорить, что она законная супруга царского офицера и дворянина стало просто опасно, ЧК отлавливала и уничтожала всех бывших царских офицеров и членов их семей.
В стране бушевала беспощадная Гражданская война. Мать Татьяны умерла от тифа, брат пропал без вести, отец круглыми сутками пропадал на своём заводе. Татьяна понимала, случись что с отцом, она останется без средств к существованию. Необходимо было искать работу. И тут счастье улыбнулось ей, она смогла получить место переводчика в наркомате торговли и промышленности. Татьяна окончила гимназию с правом преподавания немецкого и французского языков и свободно на них говорила.
Для дочки Татьяне удалось найти няню, простую деревенскую девушку по имени Матрёна, всего на год моложе её самой и приехавшую в столицу к родственникам, да никого из них там не нашедшую. За Татьянино предложение та ухватилась сразу. Тут тебе и работа, и пища, и кров, и денежка, пусть и небольшая, но регулярная.
И вроде бы Татьянина жизнь началась налаживаться, но тут большевистское правительство засобиралось переезжать в Москву. Уходить с такого многообещающего места работы Татьяна не пожелала. Но возникала проблема жилья. Она не могла рассчитывать со своей маленькой должностью рядового переводчика получить служебную комнату, не говоря уж об отдельной квартире. И тогда она задумала и провернула одну комбинацию.
Недавно, у Татьяны на работе появился ухажёр, Николай Ларченко. Никакой перспективы для неё замужество с ним ей не несло. Николай был из рабочей среды, малообразован и к тому же его, приняв предварительно в ряды большевиков, отправляли на войну. Подумав, она решила его использовать и уговорила заключить с ней фиктивный гражданский брак. На самом деле, эта история была тёмной. Просто Ян не стал глубоко копать и подробно разбираться во всех её перипетиях.
Заключив брак, Татьяна за небольшую мзду выправила документы, что они с мужем взяли в приюте маленькую, годовалую девочку и удочерили её, дав ей имя Анны Николаевны Ларченко. Сама она тоже приняла эту же фамилию.
Тем самым, как ей казалось, она обрубала все ниточки, тянувшиеся к дочери от отца, царского офицера и дворянина, и от неё самой, хоть и мещанского сословия, но имевшей брата, царского офицера.
Теперь официально её дочь является круглой сиротой, удочерённой советской семьёй с отчимом пролетарского происхождения и матерью из служащих.
Так рассуждала Татьяна, осуществившая эту операцию. Как она полагала, тем самым она предохраняла дочь от преследований по политическим мотивам.
Чтобы закрепиться на своём месте в наркомате торговли и промышленности Татьяна берёт частным образом уроки работы на пишущей машинке с латинским алфавитом.
Более того, осенью 1918 года она поступает учиться в Московский коммерческий институт на коммерческо-экономический факультет. Работу в наркомате при этом она не бросила, добившись свободного графика работы, и часть её стала брать на дом. Первый год учёбы был для неё платным, но уже в следующем году институт национализировали и переименовали в Московский институт народного хозяйства. В 1922 году она успешно оканчивает МИНХ и получает своё первое повышение по службе — становится начальником отдела переводчиков.
