Пальцы Алана были очень холодными, и я взяла их в свои руки, пытаясь предложить немного тепла и надеясь, что человеческое прикосновение поможет.
— Не так, как я любил ее, — произнес он тихо, не глядя на меня. — Я любил ее всю свою жизнь, с той самой минуты, когда она родилась, и мне дали ее подержать. Для любого из нас не существовал никто другой. Отца посадили в тюрьму, а потом мама... ах, мама, — его губы вытянулись, как будто он хотел рассмеяться, но не послышалось ни звука.
— Я знаю о твоей матери, — сказала я. — Твой отец рассказал мне.
— Рассказал? — он резко поднял голову, и на меня посмотрели ясные и холодные глаза. — Он говорил вам, что нас с Мальвой привели на ее казнь?
— Мне... нет. Не думаю, что он знал, — мой желудок сжался в комок.
— Он знал. Я сказал ему, позже, когда он послал за нами и привез сюда. Он сказал, что это хорошо, что мы собственными глазами увидели, как приходит конец порочности. Он велел мне запомнить урок, что я и сделал, — добавил он более спокойно.
— Сколько... сколько тебе было лет? — спросила я в ужасе.
— Десять. Мальве — чуть больше двух; она не понимала, что происходит. Она закричала, и когда маму подвели к палачу, она брыкалась и вопила, протягивая к ней руки, — он сглотнул и отвернулся. — Я попытался схватить ее и прижать ее голову к своей груди, так, чтобы она не видела, но мне не позволили сделать это. Они держали ее маленькую головку и заставляли смотреть, а тетя Дарла шептала ей на ухо, что это то, что происходит с ведьмами, и щипала ее за ноги, пока она не завизжала. После этого мы жили с тетей Дарлой еще шесть лет, — проговорил он отстраненно. — Она не очень-то была рада этому, но сказала, что знает, что это ее христианский долг. Старая кошелка почти не кормила нас, и только я заботился о Мальве.
Он помолчал немного, и я тоже, думая, что лучшее и единственное, что я могу предложить ему сейчас — это шанс выговориться. Он высвободил свою руку из моих ладоней, наклонился и прикоснулся к надгробию. Это был не больше чем кусок гранита, но кто-то потрудился, чтобы нацарапать на нем грубыми печатными буквами лишь одно слово — ее имя — МАЛЬВА. Это напомнило мне о памятных камнях шотландских кланов, которыми было усеяно Каллоденское поле — валунах, каждый с одним именем.
— Она была прекрасна, — прошептал он. Он так нежно погладил пальцем камень, словно прикоснулся к ее плоти. — Почти совершенна. Ее крошечная вульва была похожа на бутон цветка, а кожа так свежа и нежна...
У меня засосало под ложечкой. Означает ли это... да, конечно, именно так. Чувство неизбежного отчаяния начало расти во мне.
— Она была моей, — сказал он, подняв глаза и обнаружив мой взгляд на себе, повторил более громко: — она была моя!
Потом он посмотрел вниз — на могилу, и прикусил губу от горя и гнева.
— Старик никогда не знал, даже не догадывался, кем мы были друг для друга.
"В самом деле?" — подумала я. Возможно, Том Кристи признался в преступлении, чтобы спасти того, кого любил, но он любил не одну меня. Потеряв дочь, а вернее, племянницу, разве он не сделал бы всего, что было в его силах, чтобы спасти сына, который был последним отпрыском его крови?
— Это ты убил ее, — сказала я спокойно. Сомнений не было, да и он не выказал удивления.
— Он бы продал ее какому-нибудь увальню-фермеру, — рука Алана сжалась в кулак на его бедре. — Я думал об этом, когда она подросла, и иногда, когда лежал с ней. Это было невыносимо, при мыслях об этом, я от злости бил ее по лицу.
Он сделал глубокий неровный вдох.
— Это была не ее вина, нет. Но я думал, что она виновата. Потом я застукал ее с тем солдатом, и еще раз, но уже с грязным коротышкой Хендерсоном. Я избил ее за это, но она кричала, что она не может ничего поделать — она была уже с ребенком.
— Твоим?
Он медленно кивнул.
— Я никогда не думал об этом. Конечно, я должен был, но никогда не думал. Она всегда была малышкой Мальвой, понимаете, крошечная маленькая девочка. Я видел, что грудь ее налилась, да, и волосы начали появляться на ее нежной плоти, но мне даже и в голову не приходило...
Он покачал головой, не в силах и сейчас справиться со своими мыслями.
— Она сказала, что обязана выйти замуж, и у мужа должна быть причина думать, что ребенок его, кто бы на ней не женился. Если она не сможет заставить солдата жениться на ней, то это должен быть кто-то другой. И она должна завести столько любовников, сколько сможет, и быстро. Я положил этому конец, — заверил он меня со слегка тошнотворным оттенком самодовольства в голосе. — Я сказал ей, что не согласен с этим, и придумал другой способ.
— И таким образом, ты заставил ее сказать, что ребенок был от Джейми.
Мой ужас от истории и злость на то, что он причинил нам, вылился в поток скорби. "Ох, Мальва, — думала я в отчаянии. — Ох, дорогая моя Мальва. Почему ты не сказала мне?" Но конечно, она не сказала бы мне, ведь единственным доверенным лицом ее был Алан.
Он кивнул и потянулся, чтобы снова прикоснуться к камню. От ветра начал раскачиваться остролист, зашелестев жесткими листьями.
— Это объяснило бы появление ребенка, понимаете, но ей бы не пришлось ни за кого выходить замуж. Я думал... что Сам даст ей денег, чтобы она уехала, и я уехал бы вместе с ней. Мы могли бы поехать в Канаду, или в Вест-Индию, — его голос звучал мечтательно, словно он представлял некую идиллическую жизнь, где никто их не знал бы.
— Но почему ты убил ее? — вспыхнула я. — Что заставило тебя сделать это? — скорбь и напрасность произошедшего ошеломили меня, и я вцепилась руками в передник, чтобы не поколотить его.
— Я должен был, — с трудом проговорил он. — Она сказала, что не сможет довести дело до конца, — глядя вниз, он моргнул, и я увидела, что глаза его отяжелели от слез. — Она сказала, что любит вас, — тихо произнес он хриплым голосом. — Что не может причинить вам боль таким способом. Она хотела сказать правду. Независимо от того, что я говорил ей, она просто продолжала твердить, что любит вас, и все расскажет.
Алан закрыл глаза и ссутулился. Две слезы потекли по его щекам.
— Почему, милая? — воскликнул он, скрестив руки на животе в приступе горя. — Зачем ты сделала это? Ты не должна была любить никого, кроме меня.
Он рыдал, как ребенок, скорчившись от плача. Я плакала тоже, из-за нелепой потери и совершенно ужасной утраты, но все же я протянула руку и подняла пистоль с земли. Дрожащими руками выбросила запал из лотка и вытряхнула пулю из дула, а затем спрятала оружие в кармане своего передника.
— Уезжай, — сказала я, задыхающимся голосом. — Уходи снова, Алан. Здесь и так много людей умерло.
Он был слишком убит горем, и не расслышал меня, а я, тряхнув его за плечо, повторила более строго.
— Ты не можешь убить себя. Я запрещаю, слышишь?
— Кто вы такая, чтобы говорить мне это? — прокричал он, поворачиваясь ко мне. Его лицо было искажено страданиями. — Я не могу жить, я не могу!
Но Том Кристи отдал свою жизнь ради своего сына, а также ради меня, и я не могла позволить, чтобы эта жертва была напрасной.
— Ты должен, — сказала я и встала, чувствуя легкое головокружение, и не уверенная, что ноги удержат меня. — Ты слышишь меня? Ты должен!
Он поднял горящие слезящиеся глаза, но ничего не сказал. Послышался пронзительный звук, словно писк комара, и затем — тихий, внезапный удар. Выражение лица его не изменилось, но глаза медленно угасли. Мгновение он оставался стоять на коленях, но затем наклонился вперед, как цветок, качающийся на своем стебле, и тогда я увидела стрелу, торчащую из середины его спины. Он закашлялся, поперхнувшись кровью, и, свернувшись, упал набок на могилу сестры. Его ноги судорожно дергались, причудливо, по-лягушачьи. Затем он остался лежать неподвижно.
Я стояла, тупо уставившись на него, и только через некоторое время начала постепенно осознавать, что с луком через плечо из леса вышел Йен и встал рядом со мной. Ролло с любопытством обнюхал тело и заскулил.
— Он прав, тетушка, — сказал Йен спокойно. — Он не может.
ГЛАВА 123. ВОЗВРАЩЕНИЕ.
СТАРАЯ БАБУШКА АБЕРНАТИ выглядела, по меньшей мере, на сто два года, но невольно призналась — ей девяносто один. Она была практически слепа и почти глуха, скрючена от остеопороза, как крендель, а ее кожа настолько истончилась, что от малейшей царапины могла бы порваться как бумага.
— Я всего лишь мешок с костями, — качая головой, дрожавшей от паралича, говорила она каждый раз, когда я ее видела. — Но, по крайней мере, у меня все еще есть большинство своих зубов!
На удивление, так и было. Я думаю, это и являлось единственной причиной, по которой, в отличие от многих людей вдвое моложе ее, она прожила настолько долго. Ведь ее жизнь не свелась до существования на каше, она все еще могла потреблять мясо и зелень. Возможно, ей помогало держаться улучшенное питание, а возможно это было простое упрямство. Фамилия по мужу у нее была Абернати, но по ее собственному признанию, она — урожденная Фрейзер.
Улыбаясь этим мыслям, я закончила бинтовать ее голень, похожую на палку. На ее ногах и ступнях почти не было плоти, и они казались жесткими и холодными, как деревяшки. Она ушибла голень о ножку стола и содрала лоскут кожи шириной с палец — такая незначительная травма для человека помоложе была бы не страшна, но семья беспокоилась о ней, и послала за мной.
— Заживать будет медленно, но если вы будете держать рану в чистоте, то все будет в порядке. И ради Бога, не позволяйте ей накладывать свиное сало!
Младшая миссис Абернати, известная как Молодая Бабушка, а ей было около семидесяти, резко взглянула на меня. Как и ее свекровь, она высоко чтила свиное сало и скипидар, в качестве средства от всех болезней, но неохотно кивнула. Ее дочь, чье высокопарное имя Арабелла было сокращено до более удобного — Бабушка Белли, улыбнулась мне из-за спины Молодой Бабушки. Ей меньше повезло с зубами — улыбка обнажила значительные промежутки, но сама она была весела и добродушна.
— Вилли Би, — она дала поручение своему внуку-подростку, — сходи-ка в погреб и принеси для Самой мешочек репы.
Я как обычно начала возражать, но заинтересованные стороны были прекрасно осведомлены о надлежащих правилах в таких вопросах, и через несколько минут я уже была на пути домой, с пятью фунтами репы в придачу.
А они были весьма кстати. Весной, после смерти Мальвы, я заставила себя вернуться в свой сад — мне пришлось это сделать. Конечно, можно было разводить сантименты, но чем-то же нужно питаться. Произошедшие жизненные потрясения и мое длительное отсутствие привели к ужасной потере осеннего урожая. Несмотря на усилия миссис Баг, репа стала жертвой вредителей и черной гнили.
В целом, наши запасы, к сожалению, были исчерпаны. Джейми и Йен так часто отсутствовали, что некому было заниматься огородом или охотиться, а без Роджера и Бри зерновые культуры дали только половину своего обычного урожая, да и в коптильне висел единственный жалкий окорок оленины. Почти все зерно нам требовалось для собственных нужд. Нечего было обменивать или продавать, и только несколько скудных мешочков ячменя стояли под парусиной возле солодовни, — "где они, вероятно, и сгниют", — мрачно подумала я, поскольку ни у кого не было времени заняться соложением новой партии до наступления холодов.
Миссис Баг потихоньку восстанавливала поголовье цыплят после злополучного нападения лисы на курятник, но дело шло медленно, и поэтому мы лишь время от времени получали на завтрак яйца, с большим трудом сэкономленные.
"С другой стороны, — более радостно размышляла я, — у нас была ветчина". Много ветчины. Кроме того, огромное количество бекона, студня, свиных отбивных, вырезки... не говоря уже о нутряном сале и топленом жире.
Мысли вернулись к свиному салу и к многолюдному, тесному, так хорошо знакомому уюту нескольких хижин семьи Абернати, и в противоположность этому — к мысли о страшной пустоте Большого Дома.
В месте, где так много людей, как могла потеря всего четырех человек быть настолько важной? Мне пришлось остановиться и прислониться к дереву, позволив горю овладеть мною — я не сопротивлялась ему. Я помнила: "Ты, не можешь держать призраков на расстоянии, — сказал мне Джейми. — Пусть они придут".
И я позволила им прийти, потому что никогда бы не смогла от них отстраниться. И утешилась, уж как могла, надеясь, что на самом деле они не призраки. "Нет, это не просто надежда, — сказала я себе. — Я знаю это. Они не мертвы, просто... где-то далеко".
Через некоторое время нестерпимое горе начало утихать, отступая медленно, словно отливная волна.
Иногда эта волна приоткрывала сокровища: маленькие забытые образы перепачканного медом личика Джемми, смех Брианны, руки Роджера, искусно орудующие ножом, когда он вырезал очередную машинку, — они все еще были разбросаны по всему дому, — а потом ловко хватающие булочку с проносимой мимо тарелки. И если созерцание этих образов вызывало свежий приступ боли, они, по крайней мере, у меня были, и я понимала, что пройдет время, и они смогут принести утешение.
Вздохнув, я почувствовала как стеснение в груди и горле ослабло. "Аманда была не единственной, кому современная хирургия могла помочь", — подумалось мне. Неизвестно, что можно было сделать для голосовых связок Роджера, но возможно... и все же, его голос теперь был очень красив — глубокий, звучный, хоть и грубоватый. Может быть, он примет решение сохранить его таким, как есть — ведь он боролся и заслужил его.
Дерево, к которому я прислонилась, было сосной, и ее хвоя мягко покачивалась надо мной, а потом затихла, будто в знак согласия. Надо идти — было уже поздно, и воздух становился все холоднее.
Вытерев глаза, я поправила капюшон плаща и пошла дальше. От дома Абернати путь был неблизкий, конечно, мне следовало бы поехать на Кларенсе, но накануне он захромал, и я дала ему отдохнуть. Надо бы поспешить, если хочу добраться домой засветло.
Я настороженно взглянула вверх — судя по мягким, однородного серого цвета облакам, приближался снег. Воздух был холодный и насыщен влажностью, и когда с наступлением сумерек понизится температура, скорее всего, начнется снегопад.
Когда я миновала кладовую над родником и зашла на задний двор, небо было еще достаточно светлым. Освещения хватило, чтобы увидеть, что происходит что-то неладное — задняя дверь была открыта.
Это послужило сигналом тревоги, и я развернулась, чтобы бежать обратно в лес, как тут же врезалась в человека, вышедшего из-за деревьев позади меня.
— Кто вы, черт возьми? — потребовала я ответа, поспешно отступая назад.
— Не берите в голову, миссис, — сказал он, хватая меня за руку, и крикнул в сторону дома, — Эй, Доннер! Я нашел ее!
* * *
СУДЯ ПО ВНЕШНЕМУ ВИДУ, чем бы Вендиго Доннер не занимался последний год, это не было прибыльным. И в лучшие-то свои времена Доннер никогда не был опрятным франтом, но сейчас он был настолько оборван, что сюртук на нем буквально разваливался, а через дыру в бриджах виднелась часть мускулистой ягодицы. Его грива волос была сальной и спутанной, и от него воняло.
