Контрреволюция на Урале в 1918-1919 годах

VIII.

На так называемое Государственное Совещание в Уфе от Уральского областного правительства были делегированы Кроль, Глассон, Клещёв, Кожин, Всеволожский, я. В ожидании поезда при пересадке в Челябинске я зашел в редакцию местной газеты, которую редактировал тогда Петербургский журналист Маевский, [44] друг небезызвестного критика Львова-Рогачевского, они сотрудничали в газете "Итоги Недели", преобразованной мною в журнал "Живое Слово", которые я редактировал в Москве в 1910-13 г.г. В Челябинске Маевский был жизнерадостно настроен, с иголочки одет. Я далёк был от мысли, что этот жизнерадостный человек вскоре погибнет от колчаковских палачей.

В Уфу приехали представители КОМУЧ-а, в числе их министр труда И.М. Майский, примкнувший в дальнейшем к большевикам (был советским послом в Лондоне); с.р. Авксентьев; генерал Болдырев; известный аграрник с.д. П.П. Маслов, "бабушка" русской революции Брешко-Брешковская и др. С запозданием приехали представители Сибирского правительства, а также атаман Дутов со свитой и, как говорили, со своим гаремчиком. Был там, [как говорили -*зачёркнуто], и "селянский мужик" лидер эсеров В. Чернов, но он [45] был неприемлем для правого крыла съезда [(Сибирского пр-ва, Дутова)] и его сопартийцы не допустили его на съезд, так что лидер эсеров не появлялся публично. Не надолго приезжал известный контрреволюционный деятель Борис Савенков. В небольшом кругу слушателей он делал доклад о способах ведения партизанской войны. Одет он был во френч и галифе. Появившись метеором на уфимском горизонте, он так же быстро исчез, не рискуя выступать перед большой аудиторией. И вообще, никто из многочисленных членов съезда не попытался выступить перед широкой рабочей аудиторией.

Председателем съезда был избран Авксентьев, секретарями избрали Моисеенко и меня. Открытых пленумов съезда, насколько помню, было только два. Работа велась главным образом в комиссии по выработке платформы или программы, на основе которой должно работать избранное съездом Всероссийское правительство. [46] При этом требовалось и невинность соблюсти, и капитал приобрести — выработать демократическую платформу и в то же время не отпугнуть правых членов съезда. Впрочем, правые — представители Сибирского правительства и атаман Дутов с присными предпочитали молчать и слушать.

Заседания комиссии затянулись на столько, что в начале совещания войска КОМУЧ-а победоносно продвигались вперёд, а к концу его уже поползли тревожные слухи о продвижении Красной армии, в Уфе появились интеллигентные беженцы из Казани.

Революция сыграла прескверную шутку с эсерами. В начале революции они имели во главе правительства эсера Керенского, большинство Учредительного собрания было эсеровское, а чем всё это кончилось, всем известно. В Самаре им повезло, они собрали большую армию из кулацких крестьян [47] и тех средняков, которые в начале большевистской революции колебались или были контрреволюционно настроены. Но и эта новая Вандея, как и "керенщина" кончилась полным крахом. [47об] [для них и всех правосоциалистических и других правых партий — *зачёркнуто] [47]

Наконец, платформа была выработана, съезд приступил к избранию. Директории из пяти членов и трёх заместителей. Насколько помню, были избраны: с.р. Авксентьев (председатель), с.р. Донской, кадеты Астров и Виноградов, ген. Болдырев — беспартийный. Фамилии заместителей не помню. Донской, Астров и Виноградов были избраны заочно, [следовательно, они бы подвергались серьёзной опасности, тому же избрали их — *зачёркнуто] без их согласия, и они могли сказать: "Без меня меня женили".

Итак, Всероссийское правительство, долженствовавшее осчастливить народы нашей родины, было создано. По такому случаю нельзя было не выпить. Авксентьев организовал ужин с солидными возлияниями Бахусу. Как полагается, подвыпив, [48] пели народные и студенческие песни, плясали, в том числе и русскую, удовлетворив, таким образом, свое народолюбие. [А народ безмолвствовал... — *зачёркнуто]

На другой день наличные члены директории решили отправиться в церковь. Очевидно, это тоже было сделано для народа. Служил епископ Андрей (в миру б. кн. Ухтомский). Он сказал приличествующую случаю проповедь. Он сомневался, что интеллигенты придут в храм и начнут спасение родины без благословения церкви. Но они пришли. Да благословит их бог на служение многострадальной родине. Однако, господь, несмотря на благословление еп. Андрея, не помог директории. Она позорно закончила свои дни в Омске. [49]

Доходили слухи, что на Самару и Казань идёт уже не та [плохо одетая и плохо дисципл.] армия, которая отступала под напором чехов и белогвардейцев, а хорошо экипированная, обученная и, главное, дисциплинированная, не обижает население, не занимается насилиями и грабежами. [*Абзац зачёркнут]

Директория должна была поехать в Омск и там принять власть от Сибирского правительства. Переговоры Директории с Сибирским правительством затянулись [почти на месяц — *зачёркнуто]. Наконец, Сибирское правительство согласилось признать Директорию, и Директория переехала в Омск. Отсутствовавших членов Директории заменяли заместители, [фамилии их не помню — *зачёркнуто]. Временное областное правительство Урала немедленно издало прокламацию (манифест), в которой [50] объявляло о передаче "власти" Директории, призывало население к полному признанию этого правительства и занялось самоликвидацией.

Местная потребительская кооперация решила в это время издавать газету, редактором которой назначила В.Е. Ландсберга, а членами редакционной коллегии пригласила двух эсеров, [Клещёва и ещё одного, фамилию его не помню — *зачёркнуто] и двух меньшевиков, в числе которых и меня.

Вскоре до нас дошли сведения, что Сибирское правительство передало власть адмиралу Колчаку, который, ничтоже сумняшеся, арестовал Директорию, приказал усадить ее в вагон и отправить за границу. Правительство Урала, ещё не окончательно ликвидировавшееся, собралось по этому случаю [51] in corpore, а также наиболее видные представители партий, для обсуждения вопроса, как реагировать на переворот, совершённый Колчаком вкупе с Сибирским правительством.

В Омске многие меньшевики и эсеры были арестованы. Однажды ночью к тюрьме подъехал грузовик и забрал наиболее видных из них, в том числе б. секретаря государственного совещания в Уфе Моисеенко, редактора газеты "Приуральский край" Маевского, видного с.р. Фомина и др., всего, кажется, 19 человек. Их вывезли за город и расстреляли. Как говорили, это была работа головорезов атамана Анненкова, вероятно, с благословения свыше.

Говорили также, что лидер с.р. В. Чернов находится в Екатеринбурге и предлагает принять радикальные меры против Колчака и колчаковцев.

Кадеты, видимо, хорошо знали о событиях в Омске и не скрывали [52] своего удовольствия. Правительство Урала не имело никакой реальной силы, у него не было ни одного вооружённого солдата, расчитывать на поддержку рабочих и крестьян, с которыми оно не имело никакой связи, нечего было и думать. Оставалось одно — моральное воздействие. Я предложил объявить Колчака узурпатором, обратиться к населению с призывом не платить Колчаку податей, не давать ему солдат. Не только кадеты, которые улыбались на моё предложение, но и эсеры [и другие члены правительства — *зачёркнуто] не поддержали меня. [На сей раз даже н.с. Асейкин воздержался поддерживать меня — *зачёркнуто]. Я оказался [среди ворон -*зачёркнуто] белой вороной . Что касается лидера эсеров В. Чернова, то ему дали благой совет поскорее мирно удалиться из пределов Уральской области.

У меня как журналиста оставалась [53] ещё одна возможность протеста — через печать. Я написал две статьи: одну подписал М. Рашев, вторую, насколько помню, без подписи... Редакционная коллегия, [в том числе и эсеры — *зачёркнуто] не возражала против статей, и они появились на страницах газеты "Наш Урал". За эти статьи редакционную коллегию, т.к. автора, к чести членов коллегии, не выдали, привлекли к судебной ответственности по двух статьям: 129 и вторую в точности не помню, что-то вроде 1014. Этим и закончилась оппозиция эсеров и меньшевиков Колчаку.

Меньшевики созвали пленум (как, вероятно, и другие партии), я сделал доклад о моей работе в качестве главноуправляющего труда. Деятельность моя была единогласно одобрена. Моя "министерская" работа таким образом закончилась, [54] а вместе с тем фактически закончилась и моя работа в партии меньшевиков. Я прекратил с нею всякие отношения. Газетные лементации о демократизме, демократии и т. п. как— бы по инерции ещё продолжались некоторое время, но веры уже не было в правильность того пути, по которому я шёл...[54об] [Становилось понятным, что фактически не опираясь на демократию, нельзя было служить ей. Получалась фальшь, неувязка между словом и делом... — *зачёркнуто] [53об]

Видимо, нечто подобное происходило в мировоззрении И.М. Майского (б. министра труда КОМУЧ-а), который прислал мне открытку с сообщением, что он уже не министр. И у него происходила [54об] [внутренняя работа — *зачёркнуто], "переоценка ценностей", приведшая его к отказу от меньшевизма и к вступлению в партию большевиков [через несколько месяцев -*зачёркнуто].

IX.

Однажды ночью ответственный редактор газеты "Наш Урал" В. Ер. Ландсберг пригласил меня к себе и сказал, что чешская контрразведка предупредила его, что на него и на меня реакционные офицеры готовят покушение. Чехи советуют нам уехать из Екатеринбурга [куда-нибудь подальше -*зачёркнуто]. Ландсберг решил ехать за границу и советовал то же самое сделать и мне. Чехи окажут содействие. Они эвакуируются. Их будут заменять колчаковские войска, а они частью будут охранять Сибирский [55] жел.-дорожный путь, пока их войска эвакуируются на восток. Там морским путем уедут домой. И мы с ними.

[Письма с угрозами получались и в редакции, однако, подумав, я решил остаться в России — *зачёркнуто]. Бежать за границу я отказался.

После отъезда Ландсберга меня назначили ответственным редактором газеты. Редакционная [56] коллегия осталась в прежнем составе. Но она существовала недолго. Члены коллегии сами не писали, но требования к газете предъявляли, желали руководить газетой, вмешивались в редактирование. В конце концов, создался конфликт между мною и остальными членами коллегии. Я предложил издателям — совету потребительской кооперации, состоявшему в большинстве из эсеров, оставить редактором одного меня или редколлегию без меня. Издатели, [обсудив этот вопрос и -*зачёркнуто] заслушав членов коллегии, предпочли оставить единоличным редактором меня. [55об]

Колчак в сопровождении свиты явился в Екатеринбург. Местная буржуазия во главе с кадетами устроила в честь его банкет, пригласительный билет на который был прислан и редактору газеты "Наш Урал".

В огромном зале столы были накрыты и сервированы покоем. Среди приглашённых много было чехов, в том числе Гайда, Бенеш и др. Обильная закуска, выпивка, разнообразные кушанья. Колчак — небольшого роста, внешне довольно бесцветный — глуховатым голосом [56] произнёс большую речь в либерально-патриотическом духе. Буржуазная публика горячо аплодировала своему спасителю.

Кадеты по собственной инициативе, желая, вероятно, закрепить за Колчаком славу человека не мстительного и либерального, обратились к нему с просьбой амнистировать редакцию газеты "Наш Урал". Он исполнил их желание, и судебный процесс против редколлегии за мои статьи был прекращён. Появления оппозиционных статей в дальнейшем он уже не боялся, так как вскоре после переворота был назначен цензор, и газета не редко выходила с белыми пятнами.

Цензор свирепствовал. Разрешалось писать о необходимости сохранения революционных завоеваний, демократических свобод и т.п., но писать о безобразиях белогвардейщины было нельзя. Так, например, однажды в редакцию пришёл взволнованный молодой человек. Я [57] попросил его сесть.

— Извините, не могу, — и на расспросы он рассказал мне, что накануне он с несколькими девушками возвращался из лесу с прогулки. Когда они переходили через полотно железной дороги, солдаты атамана Анненкова стали кричать, чтобы они остановились. Девушки испугались и побежали во двор ближайшего дома, за ними побежал и молодой человек. Солдаты поймали его во дворе и устроили жестокую экзекуцию, в результате чего он не мог садиться.

— Вы боретесь за справедливость, опишите этот случай. [Поступая так, они губят то дело, за которое борются -*зачёркнуто], — попросил молодой человек.

Я обещал написать об этом возмутительном факте и выполнил своё обещание. На другой день на месте заметки было белое [58] пятно: цензор вычеркнул её из газеты в свёрстанном виде. Молодой человек, вероятно, решил, что я обманул его, не выполнил своего обещания. В редакцию он больше не приходил.

Колчак охотно амнистировал офицеров, злоупотреблявших своей властью. Об одном таком амнистированном мы поместили в хронике заметку. На другой день амнистированный явился в редакцию с другим офицером, который отрекомендовался военным прокурором. Оба в форме и полном вооружении. Они потребовали поместить опровержение, так как заметка якобы порочила доброе имя офицера.

— Какое же опровержение можно написать? — удивился я. — Ведь факт, что вы были разжалованы в рядовые за избиение крестьян. Факт и то, что верховный правитель (такое название было присвоено Колчаку) амнистировал вас.

Офицеры довольно решительно настаивали [59] на своём. Возник спор, и я думал, что офицеры со мной расправятся по-свойски. Я указал, что бессмысленные жестокие расправы с населением озлобляют его, и население ждёт большевиков как своих освободителей.

Я привёл несколько примеров, в том числе порку моего друга, уральского писателя и поэта, зубного врача — краеведа Г.А. Булычёва, пользовавшегося в Алапаевске большим уважением населения. Человека почтенного возраста, отца семейства, белые схватили, привели в волостное правление и там подвергли телесному наказанию. За что, спрашивается? Оказалось, "прокурор" знал об этом случае. По его словам Булычёв после февральской революции, работая в конторе заводовладельцев Алапаевских заводов в Петрограде, информировал алапаевских большевиков о всех более или менее важных событиях, имеющих отношение к Алапаевскому металлургическому заводу. Булычёв не был партийным, но он сочувствоал большевикам. И "прокурор", блюститель закона, считал, что его следовало не только отодрать, но и подвергнуть ещё большему наказанию.

После длинных разговоров я отказался поместить [60] опровержение. Офицеры ушли с угрозами, но бить меня всё же не решились.

— Я думал, что согласитесь на их требование и с облегчением вздохнул, когда они ушли, ничего не добившись, — сказал мне секретарь редакции Б.Н. Нелидов, тогда меньшевик, вступивший после прихода большевиков на Урал, как и большинство активных с. д. меньшевиков (например, Полузадов, Перельман, [Прокопенко — *зачёркнут] и др.) в партию большевиков.

"Работали" две контрразведки — чешская и колчаковская — весьма усердно. Протестовать было нельзя, жаловаться некому. "Демократическая пресса" вынуждена была замалчивать факты, подобные вышеуказанным. Позднее я узнал, что колчаковцы хвастали свободой печати, показывая номера газеты "Наш Урал", вот де, как смело пишут: о созыве Учредительного собрания, о необходимости соблюдать законы, уважать демократические свободы. В то же время эта "демократическая" пресса, не имела возможности освещать [61] мрачные стороны действительности, вызывала у населения чувство недоверия к ней, а может быть и ненависть.