Сумерки Промзоны

— И чёрт бы с Землёй! — подумал ночной сторож — Я всё одно не живу, а гнию. И все такие, как я, тоже... А которые не гниют, а живут — тех мне не жалко...

И вспомнил ночной сторож, как ещё при Брежневе он рассуждал о перспективах ядрёной войны: "Пусть погибнет планета, лишь бы погибла Америка!", и с тех времён это его мнение не только не изменилось, но и премного укрепилось...

И подумал, что, с этой точки зрения, самое лучшее, что может содеять загадочная Соня Засоня, это телепортировать следующую скалу с примерно такими надписями: "С гибелью моего государства, Советского Союза среднебрежневских времён, нет смысла жить и всему человечеству. Приготовься к гибели, обречённая Земля! Скоро будешь телепортирована в центр Солнца".

Но — сразу же вспомнил, как в эти самые брежневские времена многие тогдашние жители так рассуждали, что если в государстве Советском пересажать всех, кого есть за что сажать, а прежде всего за систематическое незаконное обогащение с использованием служебного положения, то на свободе останется всего-то две категории граждан:

Во-первых, те самые Идейные, у которых хватает Духа не воровать, и потому они не воруют даже тогда, когда стечение обстоятельств предоставляет им возможность что-то украсть заведомо безнаказанно. Причём эти Идейные смотрелись бы естественно в году где-то семнадцатом, когда они могли бы геройствовать по-настоящему; но никак не в году где-то семидесятом, когда они этой своей Идейностью только жить мешали, и себе, и своему окружению, и всем встречным-поперечным, и даже своим почитателям...

А во-вторых, те самые духовно Ничтожные, у которых не хватает Духа, силы Характера, способности на Поступок что-то украсть, и даже тогда, когда стечение обстоятельств предоставляет возможность что-то украсть заведомо безнаказанно. То есть — такие, как он...

— Всё так... — подумал ночной сторож.

Наутро, сдав смену и отоспавшись в ближней дежурке, включил в ней телевизор, на предмет узнать, не вылезло ли и вправду чего-то подобного. И — услышал новый бубнёж, что ровно в полночь по всей Земле в момент и сразу исчез весь ВИК. Вот сразу весь и везде! Из чего были сразу же сделаны выводы, что загадочная Соня Засоня отнюдь не просто так упоминала про тренировку на кошках; и что её изобретение куда как более грандиозно, чем предполагалось ещё вчера вечером...

Приехавши с Промзоны домой, ночной сторож включил ноутбук (купленный им когда-то на распродаже залежалых товаров), вышел в Сеть и посмотрел, что ещё за ВИК.

Оказалось, это всего-то навсего вирус иммунодефицита кошек.

— О как — подумал ночной сторож — и вправду грандиозная штука, такая избирательность и быстродействие! Взяла бы Соня Засоня, да и сделала так, чтобы по всей Земле так же в момент исчезли бы все не "совки"...

И сразу же вспомнил, что советская Система в целом к таким, как он, кармическим люмпенам, относилась, конечно, несравнимо гуманнее, чем послесоветская, но всё одно — очень жестоко. И называли тогдашние идеологи и публицисты таких, как он — "пасующими перед трудностями", хотя если уж на то пошло, то правильнее было бы называть "пасующими перед трудностями как таковыми, всё одно какими, независимо от своих способностей их преодолевать". И, самое мерзостное, называли так не в одобрение, а наоборот, в осуждение!

И подумал ночной сторож, что в Идеале этой самой Соне Засоне с её изобретением надлежало появиться при ГКЧП, в августе-91. И телепортировать куда-нибудь в чёрную дыру сначала всех антисоветчиков всей Земли, а потом и всех тех формально просоветчиков, но которые своими решениями и деяниями фактически творили геноцид кармических люмпенов, причём не абы каких, а таких, как он, верных советских семидесятников...

Иначе говоря, тех, которые требовали от таких, как он, всегда, всегда, всегда, какие бы Неприятности не подкидывала Судьба, но всё одно быть этакими бодрыми, неунывающими оптимистами, готовыми по первому слову начальства отправиться на выездные работы...

И вспомнил ночной сторож слышанную им где-то от кого-то в середине девяностых историю про одного такого человека, из тех, которых по-современному называют непонятным словечком "тру-коммунисты".

Года рождения он был где-то пятидесятого, потому как в семидесятом отбывал срочную службу, с коей вернулся с медалью "100 лет Вовочке Ильичу", такую тогда и срочникам давали.

И вот когда он тянул срочную, то вознамерился вступить в Партию. В его части некоторые срочники тогда вступали в партию; кто-то для того, чтобы фундамент своей Карьеры заложить, а кто-то и для того, чтобы сделать себе отпуск — съездить поступать в военное училище, на лейтенанта учиться, и благополучно туда не поступить. И ничего, в партию их рекомендовали и принимали, даже всяких инородцев из глухих кишлаков. А этот человек получил кукиш, вот только он вякнул на эту тему, так все в его части со смеху покатились: "Новый анекдот — этот жалкий, ничтожный, никудышный разпиздяй, оказывается, ещё и коммунист?!..." И дали понять, что никаких таких рекомендациев ему не будет, а особенно от комсомольского коллектива. А на все его возражения отвечали примерно так: "Чтобы тебя, чуда, приставить хотя бы к самой обыкновенной лопате, нужно сначала выдать тебе три толстых тома инструкций, заставить законспектировать и сдать зачёты по конспектам. А иначе — даже с лопатой не справишься!... И ладно бы ты прикидывался, простить нельзя, так хоть понять можно было бы, а ты ж и вправду бестолочь редкостная!... И как тебя, такого, в Партию рекомендовать?!..." Как будто человек виноват, что таким родился!... Так что сыграл он на дембель хоть и с медалью, но беспартийным...

И, как следствие, после ДМБ никакой такой карьеры этому человеку не светило, поскольку ни блата у него не было, ни даже партийности. Всё-таки не нужно забывать, что в те времена у кого не было ни блата, ни партийности, тем приходилось даже в вузы поступать не абы как, а на общих условиях, и учиться в них так же, и даже хилую-слабую тройку зарабатывать по-настоящему, никто бы им её за здорово живёшь не поставил. А у кого был хоть плохонький, но блат, или партийность — вот тем и зачёты шли автоматом, и экзамены пулемётом, и практика гранатой... И даже на сельхозработы им ездить не приходилось, при кафедре их оставляли. Потому — без блата или партийности вытянуть весь тамошний ужас мог разве что двужильный... Или — особо талантливый и притом особо везучий... А этот человек был отнюдь не таким...

Вот и проработал он кем-то типа подсобного работника, типичного "сходи-принеси-подай", пока двадцать лет спустя не вознамерился второй раз вступить в Партию, это весной девяностого. Были у человека тогда такие задумки, что дело идёт к гражданской войне, и ловить ему на ней нечего, потому как кто бы не победил, а таким, как он, лучше всё одно не станет; но вот возможность лично, непосредственно и притом очень жестоко истреблять антисоветскую сволочь, истязающую его ненавистной ему перестройкой как таковой, а тем более идущей не в ту сторону, вот это как раз может выпасть, и нужно вовремя подсуетиться, куда надо примазаться...

По месту работы он подать заявление не мог — тогда бы получилось как в первый раз, оборжали бы его, да и всё на этом. Потому он поступил иначе — пошёл прямиком в райком, там и сказал чистосердечно: "В это непростое время я, как порядочный советский человек, готов вступить в ум, честь и совесть эпохи. Но вот проблема — по месту работы заявление подать не могу, поскольку за много лет прослыл там самим собой..."

А у райкомовского чиновника лежала стопка заявлений от гнилой образованщины, той самой, коей партийность только для карьеры и была нужна. И хода он им дать не мог, потому как была тогда норма такая — на каждого принятого в партию тилихента извольте принимать не менее одного рабочего. А на хрена работягам было идти в тогдашнюю партию, если им от этого никакой карьеры не светило, из-за образовательного ценза, который даже партийностью не прошибёшь?!... Всё, что рабочий человек мог тогда найти в партии — это дополнительную погонялку и взносоплатилку...

Некоторые, впрочем, вступали для того, чтобы поднять свой социальный статус хотя бы в своих собственных глазах; а некоторые — потому что им те самые образованцы приплачивали, деньгами между прочим. Такое бывало — заплатит тилихент работяге, и потом приносит два заявления, своё и его; тилихенту от этого карьера, а работяге быть голосовальщиком и взносоплательщиком...

А потому, как только райкомовец того человека увидел и выслушал — аж подпрыгнул, от радости. Как же, подсобный работник, классический Марксов пролетарий, сам пришёл!... И тут же ему в зубы рекомендацию от райкома, и звонок на его работу: "Такого-то принять!". Там сразу же завозражали: "Человек он, конечно, хороший, никогда не ворует, не прогуливает, не опаздывает, не пьянствует на рабочем месте. Но в то же время человек он — никудышный, принципиально необучаемый, и потому работник он никакой, только что сходи-принеси-подай и может, да и от этого при возможности отлынивает!". А райкомовец им: "Так это же прекрасно! Сможете воспитывать по партийной линии!"...

Вот и приняли человека кандидатом, а через год вышел он и в члены. А потом — ГКЧП и всё такое, и не стало ни партии, ни его в ней членства, ни, самое главное, его Надежды лично и непосредственно выпустить кишки реформаторам как таковым... Остались человеку только рассуждения: "А теперь — или на Кубу, или в Северную Корею... Но кто там меня будет содержать в холодильнике?!.... А иначе я там от жары подохну..."...

— Очень печально... — подумал ночной сторож.

4. Ещё через несколько недель.

Снова ночной сторож на своём рабочем месте, и снова, дожидаясь ухода последних дневных, включил телевизор в дальней дежурке.

Продолжение когда-нибудь.

.