Сумерки Промзоны

Сумерки Промзоны.

Россия середины 2010х годов, окраина города-облцентра, весьма далёкого от Москвы и ещё более далёкого от городов-курортов.

— Ночной сторож.

Ночной сторож приехал на Промзону вечером, заступать на смену. По дороге от остановки автобуса до объекта спетлял к магазинам, где товары продавались дешевле, чем в городе, и купил ягодный рулет к чаю. Положил в портфель.

Подошёл к объекту, прошёл в распахнутые на день ворота, и был встречен сворой знакомых собак, завилявших хвостами. Самый крупный и толстый пёс Борман, человеку по пояс; похожий на волка Джек; и сучки — Рыжая, Серая, и Гиена.

— Меня на Промзоне всякая собака знает... — подумал ночной сторож.

Рукой в перчатке почесав за ушами тех, которые подставились, ночной сторож прошёл мимо дальней дежурки и сунул руку в собачью конуру.

Там на день оставлялась связка ключей от ворот и дежурок — свой достанет, а чужой вот только сунет руку, как без руки останется. Достал ключи, отомкнул замок, зашёл в дежурку, поставил портфель на полку, посмотрел на пластмассовые ёмкости с питьевой водой, и решил, что надо, как всегда, сходить за свежей — из неё чай вкуснее.

Вынул из портфеля свёрток с объедками для собачьей прикормки, взял с полки две неполные ёмкости, вышел из дежурки, запер её за собой. Прикормку высыпал в собачью миску — а собачки не голодные, их много кто подкармливает, да и со столовки все объедки им идут, потому одна только Гиена с урчанием начала жрать. Обошёл дежурку, воду из ёмкостей вылил в деревенский умывальник, сделанный из ещё одной такой же ёмкости, и пошёл по территории объекта к конторе. Собаки остались возле ворот.

Шёл по охраняемой территории, мимо подохранных зданий, осматривая заодно наличие замков. По пути встретил нескольких идущих к воротам дневных работников, спросил, в конторе ли начальство. Услышал, что начальство уже уехало, сделал вывод, что сегодня не нужно подниматься на второй этаж конторского здания и докладывать о прибытии на объект.

Дошёл до конторы, зашёл с парадного входа, и свернул от него налево, в столовую. (Прямо от входа — проход в цеха, направо — проход в подсобные помещения и в начальническую баню-сауну, в которую начальство со своими знакомыми могло заявиться в любое время суток и даже в новогоднюю ночь; наверх от входа по лестнице — верхние этажи, где начальнические, бухгалтерские, и прочие кабинеты.) Вечером в столовке, как и во всём здании, уже почти никого не было, ночной сторож прошёл к умывальнику и начал наполнять из крана ёмкости водой.

Пока наполнял — увидел, как из-под стола раздачи вышел штатный конторский мышелов серый кот Пушок, который по утрам сидит возле входа на своём любимом месте, на перилах, встречает входящих и ждёт, кто из них его погладит.

Ночной сторож кыс-кысом подозвал кота. Одной рукой продолжая наполнять ёмкость, второй рукой погладил-почесал. Кот довольно замурчал.

— Ух ты, какой котик!... — сказал вслух ночной сторож.

Набравши воды, пошёл на выход. Кот проводил до дверей, а потом запрыгнул на перила. Выходить из здания кот не любил, ему и внутри хватало пространства, а снаружи часто бегали собаки.

Вернувшись в дежурку, ночной сторож поставил на полку ёмкости с водой и подумал, не поставить ли чайник на нагрев. Решил подождать, пока все дневные разойдутся.

Подошёл к шкафу, на котором стоял советский ламповый цветной телевизор, несколько лет назад собранный им вручную из нескольких неработающих. (А обломки остальных в своё время горели на костре недалеко от забора с внешней стороны.) Включил телевизор на одном из каналов новостей, и услышал бухтение про какую-то очередную международную конференцию, что намечается через несколько недель.

— Ну, вот, опять! — подумал ночной сторож — Тут жрать нечего, а они дурью маются!... Лучше бы показали новости из горячих точек...

В советских телевизорах он разбирался неплохо, и даже когда-то имел такую привычку — собирать по помойкам выброшенные, доводить их до ума и потом раздаривать своим знакомым. Место работы тоже не обделил. Но вот смотрел по телевизору с самого начала девяностых — только новости из горячих точек и ещё ретроспективные классические советские комедии.

Выключил телевизор, вышел из дежурки, запер её за собой. Прогуливаясь по территории, дождался ухода последних дневных — это, как всегда, были бухгалтерские работницы с третьего этажа конторы, которые заодно известили, что контору заперли.

Ночной сторож запер ворота и дежурку на замки, а калитку — на засов; и пошёл в обход всей территории. Территория, между прочим, огороженная высоким забором, была велика, подохранных зданий на ней было много, а замков на них было ещё больше, и многие из них были с пломбами и печатями. Чтобы всё обойти, требовалось от двадцати до сорока минут, смотря по погоде, времени года, сухости грунтов и добросовестности обходчика.

Причём всякий раз, когда ночной сторож обходил подохранную территорию, он ... радовался. Тому, что, хотя на этой самой территории было весьма немало всяких ценностей внутри зданий, но за высоким забором с северной стороны находилась другая территория, на которой этих самых всяких-разных ценностей было премного больше. И потому, когда на Промзоне заводятся уголовники — они орудуют там, а не тут, и довольно часто. То двери взломают, то склад обчистят, то грузовик с товаром угонят, то шлюху из бардака придушат прямо на улице. А на этой территории — тишина и спокойствие, если какое ЧП и бывает, то только от своих же работников, с которыми свои же и разбираются.

И вспомнил ночной сторож загадку советских времён: "Что это такое — Живой труп, закутанный в тулуп, заинструктированный до слёз, и выставленный на мороз?..."

Обойдя территорию, сторож вернулся в дежурку, расписался в журнале: "Пост принял". Наполнил водой и включил электрический чайник. Пока тот грелся — вспомнил, при каких обстоятельствах нашёл это место работы.

А было так — предыдущий сторож как-то раз незадолго до Нового года... пропал. Вот просто пропал, без вести. И дочка его подняла скандал в лягавке, и вместе с лягавкой много раз шарила по Промзоне. И — нет человека! Ни живого, ни мёртвого!...

В конторе начали уже гадать, то ли пропавший весной из-под снега вытает, то ли его энлонавты схарчили. И — взяли на вакантное место другого ночного сторожа, вот этого. А пропавший через пару месяцев ... нашёлся! Оказалось, он отыскал каких-то новых знакомых и вместе с ними, причём не выбираясь за пределы Промзоны, свалился в многонедельный запой...

— Вот такая Промзона!... — подумал ночной сторож.

Заварил крепчайший чай. Вспомнил, что начальство не жалует пьяниц, а вот против чая ничего не имеет, даже самого крепчайшего.

— Я не пью и не курю, потому, что чифирю... — подумал ночной сторож.

И тут ночному сторожу вспомнилось, как он ещё в шестидесятые, малышом-дошколёнком как-то раз стоял в магазине возле высокого штабеля ящиков с бутылками "Экстры", смотрел на взрослых, и соображал, что, когда вырастет, то тоже сможет как они, употреблять эту самую "Экстру" и ещё вишнёвку из соседнего штабеля. И был он тогда уверен в этом, как в восходе Солнца... И не знал ещё, что, когда он вырастет, всего этого уже не будет...

— Очень печально!... — подумал ночной сторож — Слабое утешение, что водяры я всё одно не пью. А вот то, что закуска тю-тю, это ужас ещё печальнее!...

Вспомнил заодно, какие и почём в догорбачёвские (а тем более в доолимпиадные) времена продавались пирожки прямо на улицах — и с мясом, и с изюмом, и с картовью, и с луком-яйцом, и с повидлами — и почувствовал, как всегда от таких воспоминаний, что у него украли целую Вселенную...

Подумал, что самое-самое принципиальное отличие советской эпохи от послесоветской прежде всего в том, что тогда люмпен был сыт. Тогда даже если человек по каким-то причинам оказывался на полных нолях — он мог подкормиться сбором бутылок по паркам и помойкам. И бутылки эти можно было сдать в пунктах стеклотары, а можно было и расплатиться ими в гастрономах. А теперь — нет такой возможности, теперь потерять работу — это гарантированно подохнуть с голоду...

— Это была эпоха сытого люмпена... — подумал ночной сторож — кому, как не нам, понимать, что советская власть — это такая власть, при которой едят...

И вспомнил, как в девяностые шёл он как-то по городу, смотрит — помойка, стоят в ряд помойные контейнеры, над одним из них согнулся здоровенный пропитой ободранный бич, и что-то алчно из него пожирает, выхватывая обеими руками и торопливо засовывая в рот; хотя со стороны ничего съедобного в контейнере не видно...

И ещё вспомнил, как уже в нулевые шёл как-то по городу, смотрит — возле автобусной остановки валятся на асфальте обкусанный и истоптанный кусок пиццы, людишки ходят по нему и не замечают; и вдруг подбежал какой-то ободранный бич, схватил этот кусок и сразу же, с хищным и торжествующим выражением физии, сожрал...

И подумал ночной сторож, что какие-то другие личности, попав в такое положение, как те помойные бедолаги, поступили бы иначе — пошли бы добывать пропитание уголовно наказуемыми методами, и никакая такая перспектива, что его за это "паймають и пасодють", их бы не остановила... И что любой человек и любая идеология на этом примере прокалывается моментально — кто, с его/её точки зрения, является более достойным уважения и хорошего отношения — тот, кто, дабы не подохнуть с голоду, пошёл на помойках объедки собирать, или тот, кто пошёл уголовничать?!...

— А в советское время такие могли бы подкармливаться сбором бутылок, и не пришлось бы им жрать всякое дерьмо — подумал ночной сторож — Ну, а я чем от них отличаюсь?... Только тем, что мне больше ихнего повезло в жизни...

И тут же вспомнил про советскую "Ливерную" колбасу, что была по 50 копеек килограмм, самая дешёвая советская колбаса. В среднесоветские времена "Ливерную" колбасу из ливера и делали, и потому была она очень вкусной. А в позднебрежневские времена появились новые технологии, коих ранее не было — и "ливерную" колбасу начали делать из более дешёвого сырья, отходов производства колбас подороже. И — она перестала быть вкусной...

— Травят нас, сволочи... — подумал ночной сторож — а уж современная колбасня так и не только самая дешёвая делается из всякой гадости... Интересно, а что было бы, если бы подобные технологии появились бы несколькими десятилетиями раньше или позже...

Подошёл к шкафу, на полках которого было свалено много подрастрёпанных книг. Выбрал "Corvus corone", сел за стол, включил настольную лампу и начал читать про приключения Вранцова, прихлёбывая чай и закусывая его ягодным рулетом.

Просидел в дальней дежурке до 22 часов. Потом, согласно инструкции, вышел, запер дежурку, запер калитку на замок, и пошёл к конторе, попутно производя очередной обход территории. Собачки на этот раз намылились сопровождать — цыкнул на них, чтобы остались возле ворот.

Пока шёл, вспомнил, какой ужасный случай произошёл с ним ещё в эпоху средней горбачёвщины.

А было так — по стечению обстоятельств ночной сторож остался без работы. А найти её — во все времена было нелегко! (Неспроста же он всю свою трудовую биографию соблюдал принцип: "Если есть работа — с неё нельзя уходить, пока не потащат за ноги..."). Ну, не было у него тогда таких знакомых, чтобы подсказали, в какое госучреждение нужны ночные сторожа, а тем более — порекомендовали бы его туда. Всё-таки далеко не всякому человечку далеко не во всяком госучреждении доверят должность ночного сторожа...

Вот и зажимали его — с одной стороны безденежье и голод, а с другой стороны милиция: "Гражданин, почему вы не работаете?". И приходилось на полном серьёзе подумывать уже и о самоубийстве...

Но тут ему повезло! Как он сам всю последующую жизнь полагал, повезло за гранью ненаучной фантастики. Шёл по улице, случайно разговорился с другим таким же прохожим, да и — что у кого болит, тот о том и говорит — спросил у него о своём вопросе. Тот и выдал такое мнение, что по какому-то адресу якобы есть какое-то госучреждение, где якобы нужны ночные сторожа...

Сразу туда и пошёл, благо было недалеко. А там объяснили, что ночные сторожа и вправду нужны, но совсем в другое госучреждение и по другому адресу, в нескольких кварталах от этого. Пошёл туда, а там ему и сказали:

— Очень нужны ночные сторожа! Если есть знакомые, согласные у нас работать — приводите!...

И проработал там ночной сторож семь лет. Работал бы там и до пенсии, но в эпоху среднего ельцинизма то госучреждение дало дуба...

— Сволочи, ах, какие сволочи!... — подумал ночной сторож о ельциноидах.

И вспомнил ночной сторож, как он впоследствии искал работу через госконтору трудоустройства, как заявил там о своей профессии: "Всю трудовую биографию — ночным сторожем в госучреждениях!", а ему ответили: "А вот нет такой профессии — ночной сторож, есть профессия — неквалифицированный работник, вот и соглашайтесь на любую неквалифицированную работу, в том числе и дневную, да не только в госучреждениях, но и в частных заведениях..."

Это был Ужас-Ужас-Ужас, но вакансию ночного сторожа в походящем госучреждении он всё же нашёл, причём не через госконтору, а через его тогдашних хороших знакомых. И проработал там десять лет, и настраивался работать там до пенсии; но потом и то госучреждение подпало под очередные реформы, и там потребовали от ночных сторожей работать также и дневными вахтёрами, пришлось уходить. И вот — он здесь...

И вспомнил ночной сторож одного своего знакомого, который как раз наоборот, всю трудовую биографию — дневным вахтёром, да ещё и рассуждает, что ему где бы не работать, лишь бы не по ночам...

— А мне — наоборот! — подумал ночной сторож — я не дневной, я ночной. Для меня утренний сон — как наркотик для наркомана, а отсутствие его — как ломка...

И подумал, что если бы какое-то государство было бы настроено на осчастливливание таких, как он — то прежде всего остального и превыше всего остального ввело бы такой порядок, чтобы у всякого человека всегда был бы Выбор, в какую смену ему работать, а тем более учиться. Далее — ввело бы такой порядок, что если у кого-то окажутся какие-то ненужные вещи, то их надлежало бы не на помойки выкидывать, а сволакивать в специальные пункты, из которых их могли бы прибирать низкооплачиваемые граждане. А потом — превратило бы всю Землю в комплекс хорошо организованных Санаториев, причём не абы как организованных, а в соответствиями со вкусами и пристрастиями таких, как он...

Дошёл до конторы и прошёл в ближнюю дежурку, которая располагалась возле конторы, напротив входа в неё, на высоком решетчатом основании. Зашёл внутрь, выглянул в окна, и — включил стоявший там на столе советский полупроводниковый цветной телевизор, тоже когда-то собранный им из обломков. Изображение этот телевизор давал хуже, чем ламповый из дальней дежурки, зелёным заливало.

Посмотрел по телевизору кинокомедию "Заяц над бездной", сделал вывод, что комедия эта по текущим временам в пределах допуска, но до классических комедий среднесоветских времён ей — как пешком до Луны. Сходил ещё раз в обход территории, вернулся в ближнюю дежурку, и свалился на диван, спать. Что же ещё делать ночному сторожу на таком объекте, который для воров совсем не привлекателен по сравнению с соседними...

Проснувшись по будильнику на мобильнике, пошёл в дальнюю дежурку, обходя заодно и территорию. Дождался прихода первых дневных, открыл им калитку и ворота. Потом дождался прихода начальства, доложил — ночь прошла без происшествий.

Далее можно было идти к остановке автобусов и ехать домой досыпать, но этот ночной сторож предпочитал поступать иначе — ловить драгоценные минуты утреннего сна. Потому он взял свой портфель, запер дальнюю дежурку, и пошёл в ближнюю. Там свалился на диван и спал, сколько хотелось. Потом, уже после полудня, вышел из ближней дежурки, запер её, дошёл до дальней, ключи сунул на их дневное место, в собачью конуру; прошмыгнул по промзонным магазинам, на предмет найти и купить там что-нибудь пожрать дешевле чем в городе, и только потом поехал домой на автобусе...

Пока ехал — подумал, что даже если бы у него была такая возможность, как на гнилом Западе, жить на государственную субсидию ("безусловный основной доход") и не работать, то всё одно он пошёл бы работать на свою любимую работу. И не только для того, чтобы прибавить зарплату к субсидии (хотя и для этого тоже), но и для того, чтобы хотя бы так отогнать от себя мысли о бессмысленности собственного существования...

— Через несколько недель.

Снова ночной сторож приехал на Промзону и заступил на смену, и снова он включил ламповый телевизор в дальней дежурке. И снова он услышал знакомое бухтение про международную конференцию, которая уже заседает.

— Ну, вот, заладили! — подумал ночной сторож — Конференции им, консенсусы, кворумы, рейтинги... Какие слова знают... Экскремента с меконием им только не хватает... А на то, что жрать нечего, им наплевать!...

И в этот момент ночному сторожу вспомнилось, как он ещё в начале семидесятых школьником-младшеклассником как-то, держа в руке трёхкопеечную монету, стоял перед шеренгой красных автоматов с газированной водой, и выбирал, глядя, в каком из них газировка с каким сиропом. А предпочитал он тогда всем остальным сироп "Крем-сода"... И не знал, что когда он вырастет, эпоха красных автоматов с газированной водой станет Легендой...

— Сволочи, ах, какие сволочи! — подумал ночной сторож — Сначала красные заменили серыми, потом серые серо-синими, а потом и вовсе убрали... Сволочи!...

И ещё подумал, что напрасно многие связывают приход Большого Песца с горбачёвщиной или ельцинизмом, первый шаг к Гибели был содеян при позднем Брежневе, и представлял собой процесс подготовки к Олимпиаде-80, будь она неладна. А всё последующее — было уже потом. И что с этой самой подготовки к олимпиаде он сам и все такие, как он, с каждым прожитым месяцем всё больше и больше в своём Отечестве чувствуют себя кем-то навроде иностранцев в стране им непонятной и неприятной...

— А самое во всём этом мерзостное — подумал ночной сторож -что среднестатистическая ментальность среднестатистического жителя уже к началу восьмидесятых стала не та, что была в начале семидесятых...

Выключил телевизор и пошёл ходить по территории. На ней всё было, как обычно.

Ночью сторож, перейдя в установленное инструкцией время из дальней дежурки в ближнюю, включил в ней полупроводниковый телевизор. И сразу же нарвался на передачу, в которой функционер какой-то партии что-то бухтел в прямом эфире на этой самой конференции.

— Нет такой партии! — подумал ночной сторож — Чтобы целью своего существования ставила заботу о таких, как я, кармических люмпенах! То есть — о тех, которые при любой власти и при любой системе, хоть при монархии, хоть при анархии, останутся самими собой, то есть людишками маленькими. Жалкими, ничтожными и никудышными, слабыми глупыми ленивыми неумехами. Если нам в жизни повезёт — тогда мы будем самыми низкооплачиваемыми из имеющих постоянную работу; а если не повезёт — тогда самыми низкооплачиваемыми из претендующих иметь постоянную работу... И в то же время, вот чего у нас не отнять — так это того, что мы не уголовники!... Не воруем не потому, что таков наш Выбор, а потому, что воровать у нас не хватает Духа, силы Характера, способности на Поступок...

И вспомнил ночной сторож про хороший способ отличить лояльного гражданина от уголовника. Вот такой способ:

Идёт человек по улице, смотрит — пьяница валяется под забором в луже собственной блевотины. Есть возможность безнаказанно вывернуть ему карманы! У уголовника на это хватит Духа, силы Характера, способности на Поступок, а у лояльного гражданина — не хватит!

(А бывают и иные типажи, идейные — у них хватит Духа, силы Характера, способности на Поступок не выворачивать карманы пьяному; и состоятельные — такие могут позволить себе такую роскошь, как вовсе не интересоваться содержимым тех карманов. Но к каждому идейному и состоятельному первый Вопрос — кто тебе понятнее, приятнее и симпатичнее, уголовники или лояльные?!... И ко всякому государству первый Вопрос — что бы там не провозглашалось формально, а фактически кого против кого государство поддерживает — лояльных против уголовников или наоборот?!...)

Причём возможно и такое, что лояльный гражданин будет этим своим природным естеством ну очень недоволен, но всё одно ничего он с собой содеять не сможет...

Из чего следует очень Интересный вывод — уголовник может прикинуться лояльным, то есть взять самого себя за шиворот и заставить себя не выворачивать карманы пьяному. А лояльный уголовником прикинуться не может — сколько бы он себя за шиворот не брал, а вывернуть карманы пьяному всё одно у него не хватит Духа, силы Характера, способности на Поступок...

Вспомнил и ещё один метод, как отличить истинного лояльного гражданина. Нужно посмотреть, что получается, если он чего-то попытается достичь хитростью как таковой! Все его хитрости окажутся подобными хитростям того самого ребёнка, который в отсутствие родителей сожрал варенье; мог бы промолчать, тогда был бы шанс, что ему это сойдёт с рук, но он с перемазанной вареньем мордой выбежал на улицу навстречу родителям и заорал на всю улицу, что варенье съели мухи. Или — подобными хитрости того самого солдатика, который на посту не бдил, а спал; сменившись, мог бы пойти досыпать и никто бы ничего не узнал, но он пошёл к начальству, сверкнул заспанной физией и доложил, что не спал, а бдил...

Вспомнил и историю про типичного представителя психотипа кармических люмпенов, читанную им в каком-то журнале не то уже горбачёвских времён, не то ещё брежневских. Как в каком-то тогдашнем госучреждении работал такой человек, дневным вахтёром, и был он очень лояльным — никогда ничего не крал, никогда не прогуливал, не опаздывал, не пьянствовал на рабочем месте. (Кроме разве что случаев, когда ему начальство выпить подносило, но часто ли начальство вахтёрам подносит?) Только что зарплата у него была ничтожна, приходилось жить по средствам...

И вот этому гражданину какой-то деятель предложил идти на какую-то другую работу в другое госучреждение, где он в месяц зарабатывал бы больше, чем вахтёром за целый год. А вахтёр, трезво оценив свои таланты и способности, на это ответил: "Так с той работой ещё справиться нужно, а здесь меня оплачивают фактически за одно только присутствие на рабочем месте. Всю рабочую смену только и делаю, что сижу да читаю "Крокодил", вот и всё, на что я способен. А если бы я был таким талантливым, как вы сейчас про меня подумали — давно бы уже был на куда как более высокооплачиваемой работе..."

Вспомнил и анекдот советских времён, про таких личностей. Вот такой анекдот:

"...Захотели в каком-то госучреждении какого-то работника, назовём его Икс, пропесочить на общем собрании. Дали слово передовику производства. Он и выдал речь:

— Икс, конечно, приходится признать, работник никудышный, потому как очень неловкий, неуклюжий и неумелый. После него всё переделывать нужно! Но есть у Икса и положительное качество — он ленивый, и всячески от работы отлынивает. Потому и переделывать после него мало что приходится... Страшно даже представить, какой бы творился Ужас, если бы Икс работал по-стахановски..."

— Вот так! — подумал ночной сторож.

Хотел было выключить телевизор, но внезапно на экране изменилась картинка — прямо перед бубнящим с трибуны хмырём как-то внезапно возникла вертикальная каменная плита, заслонившая его. И сразу же на верхней части плиты тоже как-то внезапно начали возникать разноцветные каменные буквы разных цветов и оттенков, покрывая плиту каменными инкрустациями. Причём возникали они не подряд, а абы как, однако же за четыре секунды сложились в надпись:

"Телепортация изобретена!"

И сразу же ниже этой надписи на плите так же внезапно начала возникать другая, более мелкими каменными буквами, другого шрифта и других цветов:

"Прежде всего — нужно потренироваться на кошках."

И, наконец, справа внизу плиты возникла подпись:

"Соня Засоня"

И сразу же изображение сместилось, на экране забегали и загалдели пустомели с конференции.

Сторож подумал:

— Вот, у некоторых хватает талантов изобрести подобное. Что-то навроде гиперболоида джиндженера Гарсона. А далее такие деятели вознамериваются завоёвывать весь мир... Что ж, если бы они свои таланты и изобретения использовали бы прежде всего для заботы о кармических люмпенах — вот это хорошо было бы! Чтобы относилась к нам как аквариумист к аквариумным обитателям, тем самым, которых содержит для услаждения взора... Мы же такие — формально с восторгом запоём "Не бог, не царь и не герой", но фактически того и хотим, чтобы кто-то нас осчастливил... На таких условиях я согласен, чтобы эта самая Соня Засоня стала государыней всей Земли...

И задумался — а если станет, то какой порядок на Земле ему и всем таким как он, был бы наилучшим? И сразу же вспомнил легенду про Савелия Крамарова, слышанную им в пионерском возрасте от другого пионера.

Вот такую легенду:

— У Савелия с детства такое было, что бы он ни говорил, даже если что-то серьёзное, внешне оно выглядело так, что все вокруг от смеха падали. Работал он кем-то типа подсобного работника в овощном ларьке, как-то мимо того ларька киношники проезжали, увидели такого Савелия, и аж взвизгнули: "Иди к нам, ты нам подходишь! Тебе — главная роль в фильме!"...

И подумал, что эта легенда совсем не похожа на биографию реального Крамарова; вплоть до того, что никогда ему главную роль не предлагали. Однако же если бы какое-то государство было бы заточено под осчастливливание таких, как он — то всякий успех всякого человека в таком государстве был бы как у мифического Крамарова из этой легенды...

И в этот момент вспомнил ночной сторож интересную историю. Как ещё в советское и притом в догорбачёвское время жила-была не очень талантливая, и потому не очень хорошо по тем временам оплачиваемая дама, хотя и возможно, что тоже Соня. И очень уж ей было невтерпёж ухватить престижный с её точки зрения статус замужней гражданки, но вот что-то никто её замуж не приглашал. Нашёлся только один парниша, да и тот с условием, чтобы она его содержала и работать не заставляла. Вот и получилась такая семья — жена работает, а муж сутки напролёт только то и делает, что на диване валяется, пьёт чай без сахара (сахар денег стоил!) и читает старые журналы (новые тоже денег стоили, а старые можно было подобрать в кучах макулатуры). Если милиция привязывалась со своим: "Гражданин, почему вы не работаете?...", он отмазывался тем, что у своей жены домохозяин. Но, чего у этого мужа было не отнять — своей жене он очень дёшево обходился, потому как питался только самой дешёвой тогдашней едой, каковой была черняга (14 копеек за буханку) и мойва (7 копеек за килограмм). И был он, между прочим, лояльный гражданин, никакой такой уголовщины отродясь не чудил...

Вот так они и жили, пока при поздней горбачёвщине и раннем ельцинизме не исчезла из продажи всякая дешёвая еда, после чего человек благополучно умер с голоду...

— Геноцидят нас, сволочи... — подумал ночной сторож.

Вспомнил и про ещё одного такого, который в свои школьные годы, пришедшиеся на хрущёвское время, пошёл в музыкальный кружок; да не абы по каким причинам, а за компанию со своим хорошим знакомым, с коим прошёл детсад одногруппником и школу одноклассником. И малость обучился игре на чём-то, в меру своих куцых талантов, разумеется. За эту самую куцесть талантов его неоднократно хотели из кружка шугануть; и оставили только потому, что он был всё-таки ничуть не хулиганистым, а также и потому, что за него просил тот самый его знакомый, оказавшийся как раз очень талантливым...

При Брежневе этому человеку повезло — он сначала срочную отслужил в музкоманде, а потом работал музыкантом в третьеразрядном ресторане. С его уровнем игры — в приличный оркестр такого уж несомненно не взяли бы, и в приличный ресторан не взяли бы; но в захолустном гарнизоне, а потом в захолустном ресторане он был вполне — как кактус среди роз.

Хорошо жил, шиковал; и жену хорошо содержал!

При горбачёвщине под лозунгами борьбы с алкоголизмом ресторан закрыли.

Голодал, пробавлялся собирательством бутылок на помойках, жена от него ушла.

При ельцинизме так жить стало невозможно — умер от голода....

— Да, геноцидят. Сам я пока жив каким-то Чудом... — подумал ночной сторож.

Выключил телевизор, выглянул в окно на ночную Промзону, посмотрел, как собачки устроили по территории свои побегушки, да и свалился спать на диван.

Утром, дожидаясь в дальней дежурке дневных, включил телевизор — а там галдят про этот самый случай на конференции. Что все телепортированные минералы науке не известны, не бывает на Земле таких, не иначе как откуда-то издалека они...

А после того, как, дождавшись дневных и доложившись начальству, ночной сторож проспал до полудня в ближней дежурке, он опять включил в ней телевизор. И услышал очередную говорильню про телепортированные минералы — что научники уже успели их хорошо проанализировать, и определили, что они, так получается, с разных планет, с разной силой тяжести, разным возрастом, разным химическим составом и разным изотопным составом элементов; да ещё и некоторые изотопы там какие-то такие, коих на Земле не бывает и потому они науке не известны; да ещё и что-то там про ядерные изомеры что-то такое...

— Ну вот, побегайте!... — подумал ночной сторож.

Переключил на другой канал, и услышал совсем другие рассуждения каких-то солидных дядей:

— Первый из всего этого Вывод — что телепортация в принципе возможна! Второй Вывод — что её может изобрести современная девчонка. А значит — теперь по всему миру научники получат много средств, фондов и пинков...

— Что-то раньше не получали... — подумал ночной сторож

А когда ехал домой, вспомнил про такую хохму, что у землян есть две возможности обустроить благополучную жизнь на Земле, реалистическая и фантастическая. Реалистическая — прилетят высокоразумные энлонавты и всё сделают, фантастическая — земляне справятся сами.

— Фантастическая, однако, намечается... — подумал ночной сторож.

3. Ещё через несколько дней.

Снова ночной сторож заступил на дежурство, и снова, дожидаясь 22 часов, включил телевизор в дальней дежурке. И снова, как всегда, по всем каналам услышал только бубнёж про телепортацию, про Соню Засоню, про непредсказуемость таких личностей, про страхи многих, как бы такая особа не телепортировала Землю в центр Солнца...

— И чёрт бы с Землёй! — подумал ночной сторож — Я всё одно не живу, а гнию. И все такие, как я, тоже... А которые не гниют, а живут — тех мне не жалко...

И вспомнил ночной сторож, как ещё при Брежневе он рассуждал о перспективах ядрёной войны: "Пусть погибнет планета, лишь бы погибла Америка!", и с тех времён это его мнение не только не изменилось, но и премного укрепилось...

И подумал, что, с этой точки зрения, самое лучшее, что может содеять загадочная Соня Засоня, это телепортировать следующую скалу с примерно такими надписями: "С гибелью моего государства, Советского Союза среднебрежневских времён, нет смысла жить и всему человечеству. Приготовься к гибели, обречённая Земля! Скоро будешь телепортирована в центр Солнца".

Но — сразу же вспомнил, как в эти самые брежневские времена многие тогдашние жители так рассуждали, что если в государстве Советском пересажать всех, кого есть за что сажать, а прежде всего за систематическое незаконное обогащение с использованием служебного положения, то на свободе останется всего-то две категории граждан:

Во-первых, те самые Идейные, у которых хватает Духа не воровать, и потому они не воруют даже тогда, когда стечение обстоятельств предоставляет им возможность что-то украсть заведомо безнаказанно. Причём эти Идейные смотрелись бы естественно в году где-то семнадцатом, когда они могли бы геройствовать по-настоящему; но никак не в году где-то семидесятом, когда они этой своей Идейностью только жить мешали, и себе, и своему окружению, и всем встречным-поперечным, и даже своим почитателям...

А во-вторых, те самые духовно Ничтожные, у которых не хватает Духа, силы Характера, способности на Поступок что-то украсть, и даже тогда, когда стечение обстоятельств предоставляет возможность что-то украсть заведомо безнаказанно. То есть — такие, как он...

— Всё так... — подумал ночной сторож.

Наутро, сдав смену и отоспавшись в ближней дежурке, включил в ней телевизор, на предмет узнать, не вылезло ли и вправду чего-то подобного. И — услышал новый бубнёж, что ровно в полночь по всей Земле в момент и сразу исчез весь ВИК. Вот сразу весь и везде! Из чего были сразу же сделаны выводы, что загадочная Соня Засоня отнюдь не просто так упоминала про тренировку на кошках; и что её изобретение куда как более грандиозно, чем предполагалось ещё вчера вечером...

Приехавши с Промзоны домой, ночной сторож включил ноутбук (купленный им когда-то на распродаже залежалых товаров), вышел в Сеть и посмотрел, что ещё за ВИК.

Оказалось, это всего-то навсего вирус иммунодефицита кошек.

— О как — подумал ночной сторож — и вправду грандиозная штука, такая избирательность и быстродействие! Взяла бы Соня Засоня, да и сделала так, чтобы по всей Земле так же в момент исчезли бы все не "совки"...

И сразу же вспомнил, что советская Система в целом к таким, как он, кармическим люмпенам, относилась, конечно, несравнимо гуманнее, чем послесоветская, но всё одно — очень жестоко. И называли тогдашние идеологи и публицисты таких, как он — "пасующими перед трудностями", хотя если уж на то пошло, то правильнее было бы называть "пасующими перед трудностями как таковыми, всё одно какими, независимо от своих способностей их преодолевать". И, самое мерзостное, называли так не в одобрение, а наоборот, в осуждение!

И подумал ночной сторож, что в Идеале этой самой Соне Засоне с её изобретением надлежало появиться при ГКЧП, в августе-91. И телепортировать куда-нибудь в чёрную дыру сначала всех антисоветчиков всей Земли, а потом и всех тех формально просоветчиков, но которые своими решениями и деяниями фактически творили геноцид кармических люмпенов, причём не абы каких, а таких, как он, верных советских семидесятников...

Иначе говоря, тех, которые требовали от таких, как он, всегда, всегда, всегда, какие бы Неприятности не подкидывала Судьба, но всё одно быть этакими бодрыми, неунывающими оптимистами, готовыми по первому слову начальства отправиться на выездные работы...

И вспомнил ночной сторож слышанную им где-то от кого-то в середине девяностых историю про одного такого человека, из тех, которых по-современному называют непонятным словечком "тру-коммунисты".

Года рождения он был где-то пятидесятого, потому как в семидесятом отбывал срочную службу, с коей вернулся с медалью "100 лет Вовочке Ильичу", такую тогда и срочникам давали.

И вот когда он тянул срочную, то вознамерился вступить в Партию. В его части некоторые срочники тогда вступали в партию; кто-то для того, чтобы фундамент своей Карьеры заложить, а кто-то и для того, чтобы сделать себе отпуск — съездить поступать в военное училище, на лейтенанта учиться, и благополучно туда не поступить. И ничего, в партию их рекомендовали и принимали, даже всяких инородцев из глухих кишлаков. А этот человек получил кукиш, вот только он вякнул на эту тему, так все в его части со смеху покатились: "Новый анекдот — этот жалкий, ничтожный, никудышный разпиздяй, оказывается, ещё и коммунист?!..." И дали понять, что никаких таких рекомендациев ему не будет, а особенно от комсомольского коллектива. А на все его возражения отвечали примерно так: "Чтобы тебя, чуда, приставить хотя бы к самой обыкновенной лопате, нужно сначала выдать тебе три толстых тома инструкций, заставить законспектировать и сдать зачёты по конспектам. А иначе — даже с лопатой не справишься!... И ладно бы ты прикидывался, простить нельзя, так хоть понять можно было бы, а ты ж и вправду бестолочь редкостная!... И как тебя, такого, в Партию рекомендовать?!..." Как будто человек виноват, что таким родился!... Так что сыграл он на дембель хоть и с медалью, но беспартийным...

И, как следствие, после ДМБ никакой такой карьеры этому человеку не светило, поскольку ни блата у него не было, ни даже партийности. Всё-таки не нужно забывать, что в те времена у кого не было ни блата, ни партийности, тем приходилось даже в вузы поступать не абы как, а на общих условиях, и учиться в них так же, и даже хилую-слабую тройку зарабатывать по-настоящему, никто бы им её за здорово живёшь не поставил. А у кого был хоть плохонький, но блат, или партийность — вот тем и зачёты шли автоматом, и экзамены пулемётом, и практика гранатой... И даже на сельхозработы им ездить не приходилось, при кафедре их оставляли. Потому — без блата или партийности вытянуть весь тамошний ужас мог разве что двужильный... Или — особо талантливый и притом особо везучий... А этот человек был отнюдь не таким...

Вот и проработал он кем-то типа подсобного работника, типичного "сходи-принеси-подай", пока двадцать лет спустя не вознамерился второй раз вступить в Партию, это весной девяностого. Были у человека тогда такие задумки, что дело идёт к гражданской войне, и ловить ему на ней нечего, потому как кто бы не победил, а таким, как он, лучше всё одно не станет; но вот возможность лично, непосредственно и притом очень жестоко истреблять антисоветскую сволочь, истязающую его ненавистной ему перестройкой как таковой, а тем более идущей не в ту сторону, вот это как раз может выпасть, и нужно вовремя подсуетиться, куда надо примазаться...

По месту работы он подать заявление не мог — тогда бы получилось как в первый раз, оборжали бы его, да и всё на этом. Потому он поступил иначе — пошёл прямиком в райком, там и сказал чистосердечно: "В это непростое время я, как порядочный советский человек, готов вступить в ум, честь и совесть эпохи. Но вот проблема — по месту работы заявление подать не могу, поскольку за много лет прослыл там самим собой..."

А у райкомовского чиновника лежала стопка заявлений от гнилой образованщины, той самой, коей партийность только для карьеры и была нужна. И хода он им дать не мог, потому как была тогда норма такая — на каждого принятого в партию тилихента извольте принимать не менее одного рабочего. А на хрена работягам было идти в тогдашнюю партию, если им от этого никакой карьеры не светило, из-за образовательного ценза, который даже партийностью не прошибёшь?!... Всё, что рабочий человек мог тогда найти в партии — это дополнительную погонялку и взносоплатилку...

Некоторые, впрочем, вступали для того, чтобы поднять свой социальный статус хотя бы в своих собственных глазах; а некоторые — потому что им те самые образованцы приплачивали, деньгами между прочим. Такое бывало — заплатит тилихент работяге, и потом приносит два заявления, своё и его; тилихенту от этого карьера, а работяге быть голосовальщиком и взносоплательщиком...

А потому, как только райкомовец того человека увидел и выслушал — аж подпрыгнул, от радости. Как же, подсобный работник, классический Марксов пролетарий, сам пришёл!... И тут же ему в зубы рекомендацию от райкома, и звонок на его работу: "Такого-то принять!". Там сразу же завозражали: "Человек он, конечно, хороший, никогда не ворует, не прогуливает, не опаздывает, не пьянствует на рабочем месте. Но в то же время человек он — никудышный, принципиально необучаемый, и потому работник он никакой, только что сходи-принеси-подай и может, да и от этого при возможности отлынивает!". А райкомовец им: "Так это же прекрасно! Сможете воспитывать по партийной линии!"...

Вот и приняли человека кандидатом, а через год вышел он и в члены. А потом — ГКЧП и всё такое, и не стало ни партии, ни его в ней членства, ни, самое главное, его Надежды лично и непосредственно выпустить кишки реформаторам как таковым... Остались человеку только рассуждения: "А теперь — или на Кубу, или в Северную Корею... Но кто там меня будет содержать в холодильнике?!.... А иначе я там от жары подохну..."...

— Очень печально... — подумал ночной сторож.

4. Ещё через несколько недель.

Снова ночной сторож на своём рабочем месте, и снова, дожидаясь ухода последних дневных, включил телевизор в дальней дежурке.

Продолжение когда-нибудь.

.