Путешествие, приснившееся под утро

— Она пропала, когда мы были в восьмом классе. Просто исчезла, и всё. И родители её куда-то делись. Я спрашивала своих — мы же семьями дружили, столько лет — а надо мной смеялись. Мол, выдумала тоже, какие ещё Горкины? Я примерно с того дня и стала слышать голос. Теперь я понимаю, это был её голос.

Она остановилась вновь и мы снова встретились взглядами.

— Ты мне веришь?

Я кивнул, пусть и не сразу. Вот теперь понятно, почему Настя бросилась очертя голову спасать того, в существование кого, получается, верила только она сама. Странная история. А уж какая странная наша...

— Ты искала её там, на Земле? — поинтересовался я. Настя кивнула, поджав губы.

— Я даже нашла что-то. Нашла, куда уехали Горкины. Даже увидела их как-то раз на улице. Ужасно выглядят — как будто всё время сонные. Меня не узнали... — вздохнула она. — Хорошо. Прости, я так больше не буду. Ты прав, нужно быть вместе, всегда вместе.

Что-то она не договаривает... ну да ладно. До палатки было уже шагов пятьдесят. Ох и намусорим мы там...

— Давай всё здесь оставим, — предложил я. — Раздевайся прямо тут и иди в душ. Потом разберёмся. Иначе всю палатку устряпаем.

Она кивнула и, взглядом велев отвернуться, принялась стаскивать с себя перепачканную одежду. Шорох, лёгкий порыв ветра — это полог, не иначе — и вот я один.

Что ж, ничего хищного не видно ни на земле, ни в небе. И всё равно не хотелось отпускать посох: помимо прочего, это очень тяжёлая и прочная палка. Была не была — я снял с себя верхнюю одежду. Остался босиком и в белье — в здешней жаркой погоде так даже приятнее.

Рюкзаки тем временем успели почиститься: мы, естественно, устряпали и их тоже. А теперь оба рюкзака как новенькие: чистые, свежие, словно только что из магазина, или откуда они взялись. И сегодня этим «стиральным машинам», пакетам для грязной одежды, предстоит неслабая такая работёнка. Я понял, что ни в коем случае не должен садиться — неминуемо засну, а как минимум потеряю бдительность. И вот я стоял, и стоял, и стоял, пока не услышал голос Насти из-за спины.

— Я всё. Иди мойся.

* * *

Удивительное дело: вроде чувствовал себя никчемным и уставшим, но стоило только вернуться из душа чистым, как всё изменилось. Я стоял, обернувшись в полотенце (тоже, поди, умная вещь, не хуже стирального пакета или безразмерных рюкзаков), и осматривал комнату — гостиная, она же прихожая, она же спальная... И каждый раз мне велят отвернуться, пока раздеваются. Эта игра даже начала нравиться.

Я прошёл к середине комнаты. Странно, Настя оставила здесь свою майку. Здешнее нижнее бельё — не просто ткань: не натирает, очень медленно пачкается, и под ним, простите за подробности, намного меньше потеешь — а потому не боишься оскорбить обоняние других неизбежными запахами. Мы уже привыкли к дальним переходам, когда вечером, поставив палатку, просто заползали внутрь и, едва успев вымыться и переодеться, засыпали мёртвым сном. Утром силы возвращались, и мы шли по той тропе дальше. Палатка и сейчас поблизости от тропы, и завтра истекает неделя, которую мы дали себе на отдых...

Я поднял майку. Я знаю, куда Настя кладёт стиральные машины — пакеты сухой стирки, иными словами — открыть, добавить туда, и всё. Что-то странное примерещилось мне, я поднёс майку ближе к лицу.

Парфюм. Точно, духи или что-то такое — едва различимый, сложный аромат, я и не угадаю, что туда входит. Откуда это? Отдушка от стирального пакета? Естественный запах этого материала? Я ближе поднёс майку к лицу — она вообще на вид чистая. Если не считать парфюма, ничего странного. Я вдохнул полной грудью. Очень, очень приятный запах, и теперь мне кажется, что я его уже где-то слышал.

Я едва успел разжать пальцы, чтобы выронить майку. Которую, похоже, так и прижимал всё это время к лицу. Это вообще нормально? Эта и другие мысли пронеслись, когда из гардеробной вышла Настя, обёрнутая в полотенце по пояс, и замерла, наткнувшись на мой взгляд.

А моё полотенце изящно упало мне за спину. Картина маслом. Я не сразу осознал, куда смотрит Настя — а потом дошло. И только теперь ощутил сильнейшее возбуждение — и не помню, чтобы такое случалось раньше. Настя пришла в себя первой — молча направилась ко входу в душевую, придерживая своё полотенце, и застегнула вход за собой.

Я и не знаю, зачем я ушёл одеваться в гардеробную. Может, чтобы прийти в себя, дать успокоиться и себе и телу. С чего это вдруг я так «разогрелся»?

Возбуждение не проходило. И смех и грех, я кое-как надел чистую одежду — осознавая, насколько глупо я выгляжу. Ладно — как освободится душевая, пойти и постоять под прохладной водой. Говорят, помогает.

Движение воздуха. Я оглянулся — Настя вошла, одетая только в полупрозрачную ночную рубашку. Настолько короткую, что зрение упорно сосредотачивалось на одной и той же части её...

— Настя? Я тут...

Она покачала головой, улыбаясь, и прижала палец к губам. Затем подошла, развернула меня так, чтобы стоять лицом к лицу и, взяв за руки, продолжала улыбаться. Голова пошла кругом, буквально — помимо накатывавшего жара, теперь ещё и комната вокруг начала медленно вращаться, а ноги едва держали. Настя медленно опустилась на пол — уселась, скрестив ноги, и потянула меня к себе...

* * *

Ветер приглаживал волосы, и приносил с собой терпкий цветочный аромат. Я лежал на чём-то упоительно мягком и приятном. Не помню, чтобы здесь были настолько удобные подушки.

Я открыл глаза и понял, что Настя сидит на расстеленном прямо поверх земли коврике, опираясь спиной о стену палатки, а я лежу на боку, и голова моя на её шортах... Настя улыбалась и гладила меня по голове.

Так. Быстрая проверка... одет, уже хорошо. Я попробовал встать, приподнявшись на локте, и Настя с улыбкой посмотрела мне в лицо.

— Куда-то торопишься?

И рассмеялась. Я отчего-то смутился, а затем просто улёгся, как и лежал. Похоже, не настолько тяжела моя голова, чтобы отлежать всё, что у неё под шортами. Солнце клонилось к закату по ту сторону палатки. Ничего себе, сколько же я так пролежал?

— Час или полтора, — отозвалась читающая мысли Настя. — Ты так хорошо спал, не стала будить. — И снова рассмеялась, снова погладила по голове. — Всё хорошо?

Я всё же приподнялся на локте и уселся. Одет тоже в шорты и футболку. Я уселся рядом с ней и Настя прижалась щекой к моему плечу. А я понял, что не помню, как одевался. Не помню, что было до того, как начал одеваться. Не помню, что уж скрывать, что было после того, как Настя уселась там на пол и потянула меня за руки.

— Всё хорошо. — Настя ждёт ответа — она почти никогда не забывает, если ей не ответили. — Только не помню ничего.

Она уселась вертикально и посмотрела мне в лицо. Любопытство и удивление.

— Правда? Что последнее ты помнишь?

Я рассказал. Глаза Насти расширились. Она уселась на коврик на колени и знаком велела мне сделать так же. Затем обняла. И мне снова померещился тот парфюм, что я учуял на её майке. Откуда теперь?!

Реальность подёрнулась дымкой на краткий миг, а затем память явила мне всё то, что спрятала. Явила одной мощной волной — несколько часов, сжатые в долю секунды обрушились необоримой жаркой волной. Настя вздрогнула, отпустила меня и отодвинулась, чтобы видеть лицо. Я нечасто видел её такой счастливой.

— Вспомнил? — продолжила она угадывать мысли. — Всё вспомнил?

Похоже, что всё. Я скрипнул зубами и постарался не покраснеть. Хотя, казалось бы, чему тут смущаться — только удивляться, что у нас с ней вдвоём хватило сил на эти два или три часа упоения, когда мы дарили удовольствие и радость друг дружке. Я вновь чувствовал её вкус, долго не проходящий и сводящий с ума. И чувствовал прикосновение её тела к своему, и те моменты, когда мы заполняли собой вселенную, и кроме нас там никого не было и быть не могло — кроме нас и нашего огня. Я помотал головой.

— Похоже, что всё.

Теперь действительно похоже, что всё. Мы вместе вышли из душа, переоделись, затем выпили воды из серебряных фляжек — не знаю, что там за тоник получается, но силы восстанавливает на раз. Потом, не сговариваясь, зашли за палатку, где Настя постелила тот самый коврик... и я отрубился вновь.

— Идём ужинать? — Настя поднялась на ноги. — Я уже дико голодная. Наверное, ты тоже.

* * *

Пока шла трапеза, мы почти не разговаривали — так было каждый раз все предыдущие дни. Потом, когда пили воду, или чай, или что ещё находилось — вот тогда говорили. С той самой ночи в лесу, в окружении каменеющих под взглядом Стражей, мы стали разговаривать. А там, в библиотеке, в лучшем случае обходились жестами и междометиями.

— Я никогда не была с мужчиной, — сообщила Настя, после того как разлила чай по чашкам. Не знаю почему, я чуть не вылил себе всю чашку на штаны. — Там, на Земле, — уточнила она не улыбаясь. — А здесь... — Она прикрыла глаза и, прижав ладони к груди, медленно провела ими вниз по телу. — Мне кажется, здесь мы этим занимались очень часто. — Она встретилась взглядом и я вновь припомнил те несколько часов. — Занимались и занимаемся, — уточнила она и тихо рассмеялась. — Мне никогда ещё не было так приятно, — добавила она, протянув руку и взяв меня за ладонь. — И тебе, верно?

— Мне ещё не было так приятно, — отозвался я эхом. И сейчас дошло: слишком уж точно я всё делал — слишком точно знал, что можно, а чего нельзя. И главная странность — мы не занимались именно тем, от чего могут быть дети. Точнее так: целенаправленно этим не занимались.

— Ты тоже понял, да? — посмотрела Настя мне в глаза. — Наверное, это правильно. Не лучшее время заводить детей. Потом, ты вряд ли умеешь принимать роды, — она смотрела серьёзно, — если мы тут надолго. Но кто-то об этом подумал, — добавила она. — Я нашла и вещи для детей, и предметы для ухода. Кто-то об этом подумал.

— Ты про палатку, снаряжение и всё такое?

Настя покивала.

— Мы же вообще ни в зуб ногой были. Нас эти вещи сами учат, как ими пользоваться. Ужас, да? Кто-то позаботился, чтобы мы тут не пропали. И мне теперь интересно, кто и зачем.

Вот теперь она сформулировала цель нашего пути. Может, не самую важную, но цель. А всё предыдущее время мы просто шли. Не задавали вопросов, не ломали голову — просто шли, удалялись как можно дальше от жуткой библиотеки и её недремлющих Стражей.

— Ты ведёшь дневник, правда? — предположил я. Сам не знаю, почему так сказал.

— Подглядываешь? — спокойно поинтересовалась Настя и во взгляде её мелькнула холодная вьюга.

— Нет, просто ты часто сидела так, чтобы я не видел, что ты делаешь. И прятала что-то в рюкзак, если я входил. Мне показалось, ты что-то записываешь.

Настя покивала и посветлела лицом. А мне в голову лезла всякая чушь — что скажет её жених там, на Земле, когда и если узнает. Ну вот совершенно не было никакой другой важной мысли. Настя вздохнула и, сжав мою ладонь, поднялась на ноги.

— Всё, я спать, — заявила она, собирая посуду. Мыть её не придётся — достаточно переложить в другой пакет — вроде того, что для стирки. Сложила всё и оглянулась. — Если хочешь — под одним одеялом.

У меня пересохло в горле. Возможно, Настя неправильно поняла мой ответный взгляд. А может, наоборот — поняла именно так, как нужно.

— В третий раз не предложу, — пояснила она спокойно. — Хочешь?

...Третьего раза и не потребовалось.

4-е июня. Осмотр.хронология

Мы ведь не сразу «открыли», что спальники можно разворачивать в постели — тонкая, но очень мягкая и бодрящая перина, она же матрас; одеяло и подушка — под ними и тепло, и не жарко, спишь и просыпаешься свежим. А когда открыли, Настя «забрала» себе гардеробную. Поскольку с комнатами в нашей чудо-палатке негусто, а ночевать в отдельной, своей палатке Настя отказалась. Всё же надо быть вместе, чуть что — иначе ведь даже и не поймёшь, что кто-то в беде.

Итак, меня пригласили к ней в постель. Смешно, но думал я дольше всего над тем, спать ли вовсе без белья (как привык «у себя»), или всё же оставить нижнее бельё (Настя надевает ночную рубашку). Одежда победила. Я забрался под одеяло — Настя ушла умываться — и вроде бы только на минуту закрыл глаза. А когда открыл... Настя лежала на боку передо мной, спиной ко мне, и... под отдельным одеялом. Хотя я не «приватизировал» его — под ним человек пять может спать, не мешая друг дружке.

Лежал и думал, вслушиваясь в ровное дыхание Насти.

* * *

Ну конечно, речь шла не о том, что «всё, она теперь моя». Может, лет пять или десять назад я и был бы настолько озабочен, и уж точно не дал бы ей заснуть (да и захотела бы она сама), а сейчас понятно, что дело не в доступности, не в сексе или чём-то ещё. Дело в доверии.

Я так и не успел осознать, насколько бурным было то действо. Насколько жарким и сумасбродным. При этом — на лице Насти читалась только радость и восторг, хотя не так уж часто получалось подолгу смотреть именно на лицо. Чтобы Настя, которая даже от намёка на то, что предстоит быть со мной рядом, могла впасть в панику, вот так вот себя повела? Но а я-то, откуда у меня взялись все те познания в любовном искусстве? Неприятно признаваться, что на этом фронте опыта у меня, считай, и нет.

И хотелось протянуть руку, погладить её по голове, и не решался. Спит, устала, зачем её будить? Ну а что под отдельным одеялом — видимо, привычка.

Полчаса, наверное, я ворочался и так, и сяк, стараясь не разбудить её. В итоге понял, что всё равно не спится — вот ведь напасть: часов нет, и неясно, где их искать. Только «на глаз» и ориентироваться, ну или по Солнцу или там Луне. В конце концов я бесшумно выбрался из-под одеяла и вернулся в большую комнату (где обычно и устраивался на ночлег).

А здесь тепло! Неясно, что за чудо-отопление встроено в чудо-палатку: и пол тёплый под ногами, и температура всегда примерно одинаковая. И никакого шума не слышно, если тут есть кондиционер. А что-то такое должно быть: вчера снаружи царила жуткая жара, а в палатке оказалась всё та же комнатная температура. Даже когда полог — дверь — был распахнут, и вроде бы жаркий ветер хозяйничал внутри без ограничений, всё равно жарко не стало.

Хорошо хоть сумели найти блокноты и карандаши. Тоже с причудами: карандаши всегда отточены, кончаются очень медленно. А в блокнотах неизвестно сколько страниц. И это не шутка: мы прилежно сидели и листали тончайшую, но очень прочную бумагу, и после пяти сотен нам надоело. При этом пять сотен перевёрнутых листов упорно занимали не больше сантиметра в толщину, и ещё минимум три сантиметра оставалось в каждом блокноте.