Ландскнехт. Часть третья

Вот после этого я и высунулся, проорал Боре, чтобы он делал тут что хочет, а мне пусть тащит все спиртное, что найдет, и пошло оно все к демонам.

* * *

...В общем, когда мастер Берг меня очередной раз что-то спросил насчет, как оно там — я ему и ответствую — мол, как и должно быть — хреново. Одно хорошо нам было, что после этой атаки затихло у нас все, видать, нашли умника, кто это придумал, да по ушам надавали. Ну, а про то, как нас Гэрт от дальнейшего счастья избавил, я уж рассказывал.

— Людей побило много, из моих-то — говорю я ему — Сам вот я в последней атаке под картечницу попал, едва жив остался. Эдакая гадость, знаете ли...

— Вы уж извините, сержант, за глупый вопрос — мастер Берг говорит — Я, сам-то, хотя и военный, и, вроде как, и повоевать успел, в Речном-то — да только моя-то война не на передовой. Наверное, оно там быть — страшно? Нет, вы не подумайте, сержант, что я вас в трусости подозреваю-то, но ведь неужели просто по-человечески не страшно под пулями-то быть?

— Страшно, говорите, мастер Берг? Да, пожалуй, не то слово, как страшно. Вот давеча как под картечницей был, так вот не поверите — я вот вижу, как пули-то в грязь падают, брызги-то все ближе и ближе, и, пожалуй, что и не успеть бы. А вот у меня в тот момент, верьте, нет — а все краски вокруг как померкли, все вижу токмо черное, али белое, ну чуть может блеклое такое, как на выгоревшей картине какой. И звуки как пропали, нет, слышу я их, а все равно как и не слышу. И запаха нет, и тело как свинцом налило. Ух, как страшно, до ужаса же...

— И как же вы, ведь все же выкрутились, сержант? Успели ускользнуть?

— И не успел бы, коли б он сам не перевел огонь — издалека бил, меня не видя. А так он с рассеиванием, по кругу — просто повезло, не довел разом, а там я в воронку схоронился. И вот тут-то, пока ждал, ужасом изошел и вовсе, мастер Берг. Потом пропотел, липким, вонючим — аж мыться потом пришлось, ну и от грязи тоже. Как штаны не обмочил и то не знаю, а и не постыдился бы — до того страшно. На перевале-то на укреплениях как-то не так все же страшно было, хотя и там жарковато пришлось. Но вот эти картечницы — демонова придумка, точно Вам скажу. Побольше бы их в армию надо, да конструкцию получше.... Тогда и вовсе воевать невозможно станет, все мясом завалим... Страшная штука, господин лекарь...

— А пушки что ж? Нешто картечница страшней?

— Пушки... Пушки, это серьезно. Куда как серьезнее картечниц, об что речь. Сидеть, даже и в укреплении, под обстрелом жутковато, и безысходность, знаете ли, какая, ну ничегошеньки от тебя не зависит — а там, в небушке-то, летит дура такая в три-четыре пуда весом, а в ей взрывчатки едва ли не полпуда — и куда летит — никому не ведомо. Даже, мне кажется, тому гаду-артиллеристу, чтоб его маменьки демон на том свету, извиняюсь, присунул хвостом поглубже, который этую бомбу в нас запустил. И сидишь вот, и ждешь — когда ж она, тварь, наконец-то ахнет. Вот говорят, своего, мол, не услышишь. Врут. Это мелочи какой может и не услышишь, а коли услыхал, то не твой. А что побольше — может и рядом, далеко рвануть — а так приложит да долетит, что мало-то не станет. Тако что — артиллерия это серьезно. Но картечница куда страшнее, она ж именно по тебе бьет. Даже вот если не именно в тебя, как по мне пришлось — а все одно именно в тебя летит. Тут уж очень страшно...

— Поди, молились, в воронке-то лежа? Многие, говорят, у Брата с Сестрой спасения просят в такие моменты — да только, боюсь, не всем помогает...

— Да честно Вам скажу, господин батальон-лекарь, вовсе и нет, как бы стыдно ни было. Сквернословил, сквозь зубы, всех подряд поминая вовсе уж похабными словами. Оно конечно, помирать со злобой и руганью может и хуже, чем с молитвой на губах — да только вот как-то стыдно и обидно мне было чего-то там просить. Чего бы и хотел попросить, так чтоб дотянуться до того стрелка, что по мне с картечницы садил, но это, сдается мне, было бы противу всех правил мирозданья, а потому и просить незачем, ибо грех.

— Да, не набожный вы человек, сержант, не смиренный. Семьи-то у вас нет? Не обижайтесь, но, по-моему, если уж вы такой злой в бою, то ведь и ближним с вами несладко жить. А как же вы потом-то, война же не вечная?..

Тут опять доктор в размышления пустился об избытке зла в мире и необходимости как-то жить добрее, а я чего-то снова задумался. Семья, вишь, говорит... А какая у меня семья? У меня и там-то ее считай не было. Жил почитай один, а чего, спрашивается, не обзавелся? Наверное, боялся. Как пришлось много чего и кого потерять в начале жизни — так потом все и боялся, что не смогу защитить, что вот как с ребятами выйдет — побьют, а я, если б и сам погиб, а их все одно бы не спас, никого. Виноват ли я, например, что с Мари так вышло? Да пусть и виноват, а все одно ничего бы иначе не смог сделать, так бы все одно вышло. Нет уж, к чорту семью. Одному жить завсегда лучше. Только за себя в ответе, никому не нужен, никто не вспомнит, если что. А то вспомнилось, как однажды чуть не погиб, там, еще в той жизни, в одной пустяковой драке, чуть было не лопухнулся, потому что хоть и молодой был, но внезапно подумал, что меня ведь дома ЖДУТ. А вот не явлюсь я — а они ж нервничать станут. А потом искать. А потом найдут, и давай их на опознания таскать — а вот эта тушка с пером в печени — это я буду. И ведь им же по-настоящему горе будет. Мне-то ладно, мне-то уже наплевать, а им за что? Так все подумал, и чуть не пропустил момент, когда меня резать начали, только куртка кожаная и спасла... Нет уж, к чорту эти мысли, правильно делали и японцы всякие, и славяне, хороня воинов еще до того, как на войну отправляли. А мне себя и хоронить не надо — я уже раз помер, и главное — обратно мне ходу нет, а тут меня никто нигде не ждет. И я ни за кого не в ответе. Ни за человека, ни за зверушку даже какую. За зверушку, может быть, и особенно не хочу в ответе быть — вот собаку, например, заведешь, и переживай — это человек еще как-то что-то, а животина, она ж пропадет без присмотра, без опеки. Нет уж, никогда я собаку не заведу, чтоб еще за нее переживать, за безответную животную. Жалко мне животин, даже вот коней этих, до чего ж мерзкие, а все одно жальче их, чем человека. Человек вот помирающий выглядит-то противно, мерзко выглядит. А животину — жалко. Может, потому как они чаще всего не виноваты, в отличие от людей-то? В общем, жалко мне животин, потому и не заведу себе никого. И людей не заведу, ну их к чорту, все эти глупости...

— ...Так вот, и получается, понимаете ли — вопрос, куда же всем этим людям после войны податься-то — никто даже и не ставит. А люди что? — жить они нормально отвыкли, вот что я вам, сержант, скажу. И, боюсь я, у многих, кто войну живым пройдет, судьба будет печальна... Да что уж там, я вот и сам даже не знаю — что мне потом делать-то? В армии оставаться не хочу, да и не нужен лишний врач будет, как битвы кончатся. В Валаше мне не рады поди — предателем считать будут. В Свирре — не хочу, там и до войны-то было... не очень. В Риссе я чужак вовсе, пусть и в их армии числюсь, да все равно чужак...

— А вы, вашбродь, в Союз подайтесь. Практику там откройте, частную — сдуру брякнул я, чтоб доктор не заметил, что я бОльшую часть его размышлений прослушал — А там и глядишь, семью обзаведете. Врачи, оне всегда нужны, а мужиков посля войны нехватка станет...

— Хм... Какую же мне практику завести? — как-то озадаченно спрашивает лекарь Берг — Разве что — зубодерню какую?

— А чего бы и нет, господин батальон лекарь? Зубы больные рвать да лечить, а кому побогаче и вместо вырванных — золотые ставить. Дело прибыльное, говорят...

— Да, пожалуй... Дорого, правда, стоит, вложиться придется немало, откуда мне денег взять? Там один патент в ратуше сколько стоит, да их эта гильдия сдерет взносов...

— Да уж неужто обижают Вас тут жалованьем? Уж не поверю. А коли Вы не пьете да в карты не садитесь, по, извиняюсь, девкам похабным не бегаете — то скопите в банке-то немало... а потом если Вас может на фронт двинут, то, коли повезет — трофеями не гнушайтесь. Оно кому и не благородно, да только коли Вы не возьмете — другие возьмут, никому лучше Вы не сделаете, а только себе и хуже. Так что, может и скопите чего для начала.

— Вы думаете, сержант?.. Хм... я об этом как-то и не думал... А у нас и впрямь слухи ходят, что отправят нас все же на фронт.... Не знаю, право не знаю...

— А Вы всеж подумайте, мастер Берг. Вам, как боевому офицеру, да ветерану, наверняка какие-то льготы будут — не все ж с войны плохое, надо и выгоду иметь, кому война, а кому в чем мать родила. А я, коли на то воля Богов будет, после войны непременно Вас навещу, зубы может подлечу, да и просто былые дни вспомним...

— Ваши-то слова, сержант, да Брату с Сестрой в уши! Уж храни нас Боги, и чтоб так-то оно и вышло!

На том мы с ним и расстаемся, а утром другого дня весь наш табор, грозно щелкая затворами 'охраняя секретный груз', забирается на знакомую баржу, прицепленную к столь же знакомому буксирчику. Все, меньше суток ходу, ночью уже будем в Улле.

Глава 2

Улле встретил нас какой-то необычной тишиной и пустотой в речпорту. Пусть и подошли мы к нему утром, отстоявшись ночью на реке — как знающие с соседней баржи объяснили — мели не стоит в темноте проходить, но все же очень уж тихо. Необычно как-то, мне казалось — порт это всегда шум и суета. Или тут настолько коренные преобразования учинили после валашского мятежа? Нашу баржу сразу оттащили в сторону военного морпорта — я впервые полюбовался на здешние военно-морские силы. Не впечатлили, конечно — у причалов стояли три кораблика, по виду непонятно кто — кажется, модели подобных кораблей я видел в Военно-Морском музее — не то паровые яхты, не то минные крейсера. Изящные небольшие посудинки, с минимумом надстроек, с одной-двумя довольно изящными тонкими и высокими трубами. При том и с вполне себе оснащенными мачтами, и вида как-то не очень военного. Ну, на мой конечно вкус — я привык к другим военным кораблям. А тут... красиво, изящно, даже как-то... игрушечно что ли. Но нет, красиво, красиво, слов нет. И все ж это не прогулочные скорлупки — на палубах за щитами стоят шестифунтовки, а у одного, который вроде и побольше чуть, двухтрубный — по-моему на носу и корме и вовсе семнадцатифунтовки, вроде тех, что нас спасали на перевале. Красавцы — и названия на борту золотом 'Зоркий', 'Забияка' и у старшего — 'Беспощадный'. Морячок вон прогуливается, форма как и положено, черная с золотом, картуз как у Нахимова на картинке, офицерик молоденький. Только что эполет нету, так, нашивочки скромненько так, без излишеств. А матросики кое-где в серых робах, береты-бескозырки без ленточек и кокард. И смотри-ка ты — все оружны, офицерик при огромной кобуре, у матрозни куцые карабины за спиной, на поясе подсумки. И двое матросов толкутся на мостике ближнего к берегу 'Зоркого' аккурат у даже не зачехленной картечницы — серьезный аппарат, спарка, со щитком. Серьезно тут у них все, служба по-настоящему несется, не для виду.

Едва причалили, начинаются неприятности. До Улле все шло чинно-благородно, грозная бумага и наш боевой вид вполне обеспечили нам отдельную баржу и отсутствие малейших беспокойств. А тут идиллия кончилась. Едва швартуемся и перебрасываем сходни, дабы я мог сойти на брег и отыскать нужное мне начальство, как по сходням, прямо как депутат по встречке, начинает ломиться к нам какой-то штаб-лейтенант союзной пехоты. Оторопев, я его едва на борт не впустил, но стоящий рядом селюк из уцелевших, в которого очень быстро и больно вбили все пункты устава и его обязанности, поступает строго в соответствии с оными в отношении постового. То есть попросту смачно приветствует лейтенанта прикладом в чавку, щелкает затвором, и орет на весь сонный порт, что будет стрелять. Лейтенанта ловят его офигевшие подчиненные, тот размазывает кровавые сопли (ну, это я так больше для красоты — прилетело ему в скулу и не сказать, чтоб очень уж сильно, вскользь), начинает орать что-то угрожающее, и лапать кобуру, его солдатики грозно тянут с плеча винтовки со штыками... Селюк же, уже всерьез загоняет патрон и орет про тревогу. Я даже не успеваю выматериться, как на палубе становится немного тесно, от выскочивших, кто в чем, наших, но все с ружьями, щелкают затворами. Враз занимают круговую оборону, а незваные хозяева замирают в тягостном недоумении — лейтенант только открыл клапан кобуры, солдатики его и вовсе стоят, разинув рты, держа винтовки, словно дворники метлы. Ну, а что вы хотели, ребятки? Разнежились тут в тылу, а мои говнодавы привыкли сначала хватать ружье и бежать занимать позицию, а потом думать. Валашские штыки и пули быстро учат, так что лучше бы вам всем не дергаться. Я быстренько кошусь на морячков с 'Зоркого' — их картечнице, пожалуй, немного мешает всяческий рангоут и такелаж носовой мачты, стоящей перед рубкой, но, если не будут заботиться о сохранности своих морских веревок и деревяшек, то врезать могут будь здоров. Впрочем, морячки не вмешиваются, наоборот заинтересованно смотрят, вот ихний мичман, или кто он там, аж к борту подбежал, но пока никакой агрессии от них нет. Нет, ну кого ж это тут пожаловал по заветам Винни-Пуха?..

...Нет, если так начинается утро, то день точно не задастся. Поругавшись, впрочем лейтенант под добрым взглядом дюжины стволов обороты сбавил, объяснились. Я заявил, что у меня секретный груз, и мои люди его охраняют, на борт никто не поднимется до особого распоряжения полковника Палема, к которому у меня сопроводительный пакет от командования Северной Армии. Потому мотивы и устремления уважаемого его высокоблагородия штаб-лейтенанта меня абсолютно не трогают. На что лейтенант, сначала малость прикуксившийся при упоминании начальства, видать здешний авторитет этот полковник Палем, тут же злорадно заявляет, что мне 'очень повезло', поскольку как раз в этот момент его превосходительство господин полковник имеет честь находится в порту, формируя сводную морскую роту, и потому мне не придется долго его искать. Говорит он это таким тоном, что сразу ясно, что влипли мы снова в какое-то дерьмо. Но делать-то нечего, попала собака в мясорубку — пищи, а крутись. Махнул Коле, чтоб со мной пошел... ну, мало ли что, может с обиды лейтенанту что в голову ударит, оставил Борьку за старшего, нарочито громко приказал нести усиленный порядок службы, охраняя секретный груз (постарался, чтобы морячки услышали, мало ли как что обернется), да и отправился следом за лейтенантом, в окружении злых и перепуганных пехотинцев, которые только что не под штыками нас вели. Нет, отвратно день начинается, отвратно. От такого утра хорошего дня не жди.

Местная ВМБ построена капитально, можно сказать — с любовью. Чем-то Кронштадт напомнила, и форты вокруг него. Так же вроде бы и лаконично, но не без изящества, и украшательство имеется, разные пилястры-карнизы-балюстрады, прочие архитектурные излишества. Но батареи серьезные — могучие пушки стоят, длинные — пять-шесть дюймов, на взгляд. Насколько я помнил, последние лет тридцать не случалось, чтоб кто-то города Союза пробовал штурмовать, а с моря — и подавно дураков нет. Да и сил военно-морских ни у кого нет подобных — только пираты всякие в морях водятся, но это не времена Дрейка, самоубийцами пираты становиться не хотят. Конечно, такое праздное безделье армию, наверняка, разложило, как ни крути — на бумаге, как в Швейцарии какой — все очень солидно, а на деле — пшик... Но не в том, что касается артиллерии. Пушки для городов Союза — это символ и практически фетиш. Даже кабаки всякие, и прочие заведения называть чем-то, содержащим, так или иначе, слово 'пушка' и подобные можно только с особого одобрения горсовета. И только если объект статусу соответствует. Ну и в армии сухопутной артиллеристы — высшая каста. Пехота союзная так себе, не ахти что, больше в обороне ценится. А кавалерии и вовсе, считай, нету. Ну, настоящей, самостоятельной — чтоб в рейд там надолго, с обеспечением, тактикой и тому подобное. Максимум — разведка при пехоте, связь, ну жандармы конечно, хотя это уже и не армия вроде как. Наиболее боеспособны из сухопутчиков, кроме артиллерии, пожалуй, погранцы. Но они малочисленны, и служба там не престижна, опасна и выгодна, если не поймают. А если поймают — то казнят. Потому там служат идейные и через это — очень небогатые. В общем, с сухопутными силами у Союза неважно дела обстоят, ну да они и привыкли играть от обороны, в чем им равных, пожалуй, нету. Флот конечно дело другое, в драках с пиратами постоянно участвует, и 'торговые интересы' помогает поддерживать дружелюбными жерлами орудий. Практика то есть постоянная имеется, боевая учеба идет как надо. Но флот малочисленный, и это суперэлита — моряки в приморском Союзе в принципе наиболее уважаемые люди, а военные моряки — это что-то вообще запредельное. Из этого правила выбивался, разве что, Рюгель — наиболее западный город, граничащий своими владениями с Дикой Степью. Там, кроме обычной армии и сил правопорядка — еще имелась весьма серьезная морская погранстража, боровшаяся с пиратами и контрабандистами (а порой одно от другого отделяла только целесообразность — торговать или грабить). От прочего ВМФ независимая, чисто к городу приписанная, им же и финансируемая (ему же и доход весь от конфискации). Отчаянные, судя по рассказам, ребята. В других городах как-то не особо выгодно такую службу содержать почему-то обходятся обычным флотом и береговой стражей. А на суше в Рюгеле популярны были иррегулярные, порой частные, формирования, если так сказать 'рейнджеры', совершающие карательные, а зачастую и превентивные набеги на кочевников, пиратов и прочие незаконные формирования на границе и в сопредельных 'ничейных' землях. Зачастую это и вовсе практически бандиты, с патентом 'грабить за пределами Союза', не более. Они немногочисленны, и скорее все же лишь кошмарят соседние полудикие племена, нежели осуществляют некий 'фронтир' — недостаточно тут еще населения для фронтира. В общем, как-то так дела обстоят в Союзе с вооруженными силами, если вкратце изложить то, что мне известно. Не очень ясно, правда, зачем 'мой' полковник, кстати, судя по всему — главный артиллерист тут, то есть в принципе очень большая шЫшка, формирует какую-то 'морскую роту'. Вроде бы не планировалось никаких десантов — выходов на побережье у Валаша нет, его, честно сказать, вообще ни у кого нет, кроме Союза, на том и держатся. А по реке тоже уже негде десантироваться — все валашское Приречье наше, а в верховьях и смысла нет десанты высаживать. Да и в принципе не слышал я, чтобы тут было некое подобие морской пехоты — ибо низачем. Та же союзная пехота, при всех ее минусах, вполне обучена посадке-высадке и перевозке на морских кораблях, конечно, не плацдармы брать, но это тут никому и не нужно. Какие-то абордажно-штурмовые отряды есть у помянутых пограничников — им положено по работе такое уметь. Неужто пираты так допекли купцов, что вот так, резво и срочно, решили собрать силы, и прямо в разгар войны осуществить десант на какие-то их базы, затерянные в россыпи Южного Архипелага? Дурь какая-то, кабы пираты резвились, эти три охотника не стояли бы у причалов, а носились бы по морям, защищая торговлю...