Анархист часть 1

— Ыгоры, ты на меня не смотри. Моя готовиться будет. Ты лучше займись едой. Отойди в соседний распадок, вырой яму в ней костёр запали. Курица в нём и запечёшь. Умешь птица в костёр печь?

— Шуткуешь, дядька Каначак! — сердито ответил Григорий, — мальцом ещё научился. Картоху тоже испеку. Ты, тут смотри аккуратнее со своими духами. Мозги не потеряй! Привык я к тебе, старый... Нравишься ты мне чем-то, а чем не пойму.

Григорий так и не дождался Каначака. Уснул на теплом лесном ковре из прелых листьев. Снились ему какие-то странные сны про медведя говорящего. Говорить-то мишка говорил, а вот что, Григорий так и не мог вспомнить. Были во сне и мухи большие и чёрные, и расколотые покорёженные деревья, и треск сорок.

Когда его разбудил Каначак, солнце стояло высоко, и жаркое гудение лесных насекомых обещало знойный день. Каначак выглядел свежим, насколько может быть свежим старик-алтаец, проживший всю жизнь в тайге. Кровавые полосы были смыты. Длинные волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в короткие косички.

— Вставать, Ыгоры, долго спать сёдни, — Шаман усмехнувшись, ткнул загнутым носком чобота под рёбра. — Сейчас вода закипать, чай варить, кушать будем. Духи много интересного говорить.

После такого количества снов Григорий чувствовал какую-то жуткую усталость. Очень хотелось умыться, смыть с лица ночные наваждения, но до воды было далеко. Он подумал, что горячий чай из чабреца и иван-чая заменит умывание. К тому же снова разнылась рана. Григорий с трудом приподнялся и сел по-алтайски поджав ноги.

— Дядька Каначак, а давай сегодня ты будешь главным по столу? — проворчал Григорий, — что-то мне сегодня не можется.

— Зато моя больно хорошо ночь провёл! Бери кружку, пей! Я тебе толокна в чай намешал, сытно будет. Поправишься скоро.

Кам посидел немного, подождал, пока Григорий отхлебнёт из кружки мутноватой жижи и морщась проглотит её.

— Духи мне сказали, что в Улале, у тебя брат живёт. Надо тебе туда идти. По пути, на речке Бия, есть урочище Кебезень. Многим шаманам оно берлогой служило. Место там не обычное. Я туда пойду. Хоть я и телеут, но кам, а для любого алтайского человека будь то телеут, кумадин или хоть тафалар, кам важнее чем родовое прозвище. Поэтому до Улалы с твоя пойду.

Григорий и Каначак быстро собрались. Впереди их ждал дальний и опасный путь.

— Как ты в такой грязи живёшь? — спросил удивлённо Григорий. — Как не умер до сих пор? У тебя, наверное, вши с собаку...

— Грязь, грязь... что ты понимать! — сердито откликнулся Каначак. — Кто смывать свой грязь, тот смывать свой удача! Так еще сотрясатель вселенной, великий Темучжин9 говорил. Духи не любят, когда их понапрасну тревожат. А чтобы в чистоте аил содержать, надо же всё туда-сюда двигать, — он помахал раскрытой ладонью перед носом Григория.

На что Григорий тут же ответил — Нас ещё на фронте фельшар учил — чистота, говорил он, — чистота — залог здоровья, а от грязи заводятся вши, которые переносят тиф, сифилис и 'испанку'. Вот, ты, дядька Каначак, даже не знаешь, что такое 'испанка'.

— Твой фелшар плохой шаман! Даже не знать, что болезни не от вшей, а от духов обиженных. Духи силу человека забирают, душа его слабнет, и если душа тело оставит, то и человек помрёт. — Каначак начал сердиться. — Не нравится тут тебе, можешь идти куда хотеть! Пускай тебя поймают и застрелят, будешь ты чистый, но мёртвый.

— Не сердись дядька Каначак, — ты прав! — Григорий понимал, что лучшего места, чтобы схорониться, ему и в самом деле не найти. — Плохой у нас в полку был фельшар, только и знал спирт глушить. Будем жить с тобой в целебной грязи. Бани у тебя ведь тоже нету?

— Баня вредно для тела человека! — Опять сердился Каначак. — Будешь мне по хозяйству помогать, пока твоё плечо не заживёт. Моя думать, одна луна круг пройдёт10, и пошлю я тебя подвиги совершать.

3 МОЛОТОМ ПО СЕРПУ

(село Волчиха Барнаульского уезда, Алтайской губернии)

Подводы, гружённые мешками ржи скрылись в облаке пыли. Ветра не было, и пыль долго висела в густом горячем воздухе. Степан Русаков, голова волчихинского сельсовета, стоял, сжимая в руке бумагу. Желтоватый, с пятнами от грязных пальцев лист подтверждал, что село Волчиха11 рассчиталась с рабоче-крестьянским правительством РСФСР полностью. Главным украшением документа служила большая синяя печать. Обида жгла сердце Степана. Это рабоче-крестьянское правительство выгребло руками продотрядовцев всё товарное зерно, остававшееся с урожая прошлого года. Вся Волчиха рассчитывала, на будущие деньги. Кому надо было строиться, кому надо было девку замуж отдавать, да мало ли в крестьянском хозяйстве нужд? А тут приехали и именем революции всё забрали. Суки! Колчак вон, также с крестьянством поступал, и где он теперя? Коммуняки тож доиграются... Народ только до поры терпит, а как терпелка кончится, так с германского фронту много у кого трёхлинеечка припрятана. Вот выгорит жито, и заполыхает пожар на всю Сибирь-матушку.

Середина июля 1920 года выдалась на юге Сибири необыкновенно жаркой. Дожди Покровскую волость обходили стороной, что сулило неурожай яровых. Благо, озимые уродились. Рожь собрали сам пятнадцать. Нет, вынь да положь этим городским продовольствию, Крым воевать им приспичило. В Крыму ещё Врангеля не добили. Что он им такого сделал энтот Врунгель? Какого-то ещё Махну по Украине гоняют. Хорошо, что с япошками замирились.

Будь она неладна, эта продразверстка! Приехал надысь верхами взвод ЧОН. У каждого "Арисака"12 через плечо, два пулемёта на телегах, туды их. Куды против такой силы мужикам? Пришлось ссыпать в мешки обмолоченную рожь, картоху прошлогоднюю. Хотели коров на мясо забрать, но сжалился старый знакомец Русакова Антипка Воронин, что командир у этого ЧОНа. Масло забрал, коровок и овечек оставил.

Мешки на свои подводы погрузили сами волчихинцы. Мужиков отрядили в сопровождение до ссыпного в Поспелихе. Обещали, что там они перекидают мешки на чугунку13 и вернутся. Вернутся ли? Чёрт этих большевиков разберёт, а ну, как решат мужиков мобилизовать? Вон тот же Антип болтал, что Польша на нас напала... Кака така Польша? Не было отродясь такого царства-государства. Русский царь был и царь польский. А теперя Польша на Россию напала? Брешет, сука, наверное, лишь бы хлеб забрать... Продадут в заграницу и накупят своим бабам злата да брильянтов...

Степан вздохнул, вытер рукавом пот, струившийся по лицу, и побрёл в хату. Там было прохладнее, в лучах света играли пылинки, пахло старым деревом и сеном. Жена и дети сидели тихо и ждали, когда глава семьи что-нибудь скажет. Степан подходящих слов найти не мог, вздохнул, перекрестился на темное пятно в красном углу горницы и сел на лавку, опустив меж коленей большие натруженные руки.

— Стёпа, — подала голос жена, — как мы теперь? До будущего лета доживём ли?

— Господь даст, будут яровые хотя бы сам восемь, да оставили нам сотню пудов на прокорм и посев. Протянем, должно... Но Таньке на приданое точно не хватит, на сеялку Фильбера14, тоже не останется. Така сеялка ладна... Дорогая конечно..., но можно в складчину обществом... эх, да что теперича... Уже даже с продавцом договорился... — Степан с досадой хлопнул себя ладонями по бёдрам.

Он встал из-за стола, спустился в погреб, и вернулся с длинным свёртком в руках. На столе развернул холстину и достал, принесённую с фронта трёхлинейку. Аккуратно разобрал, смазал все детали ружейным маслом, пощёлкал затвором. Снова завернул в тряпицу и спрятал винтарь на место. Окинул строгим взглядом домочадцев.

— Смотрите, никому ни полслова, — негромко, но весомо проговорил он.

...

... К вечеру собралась гроза. Над селом повисла иссиня-чёрная туча. За полями с сухим треском разорвала полотно неба молния, редкими раскатами запричитал гром. Туча, дыша холодком, шла вдоль Волчихи. Под тучей кружил коршун. Коршуна, громко гаркая, окружала стая ворон. В селе захлопали закрываемые ставни, от вечерни, крестясь, спешили старухи. По центральной улице колыхался серый столб пыли. Вот уже на отягощенную жарою землю упали первые зерна дождя.

На улице взбрыкивали ребятишки. Соседский восьмилеток Мишка Бастрыкин вертелся в короткой рубахе, приседая на одной ноге, и пронзительно верещал:

Дождик, дождик, пуще.

Дам тебе гущи,

Выйду на крылечко,

Дам огуречка!

Густо усыпанные цыпками ноги, ожесточенно топтали землю. Мишкин товарищ Вовка укрепился на придорожной пыли вверх ногами, с риском свалиться в колючки, и дрыгал ими как деревянный паяц в ярмарочном райке. Дождь обрушился ядреный и частый. Над самой крышей с жутким грохотом лопнул гром, прогнав мальцов по домам. Вымокшие до нитки, уже по темноте, вернулись со станции мужики, грузившие зерно. Село вздохнуло с облегчением.

...

Через неделю в полдень, горячий воздух разорвали удары металла по металлу:

— Дон-дон-дон-дон, — далеко разносились резкие звуки. Селяне Волчихи заспешили на сход, удивляясь неурочному времени. Самая же страда! Сенокос же!

На паперти храма Покрова Пресвятой Богородицы стоял затянутый в суконную гимнастёрку, высокий мужик с маузером на бедре. Фуражку он снял, и время от времени вытирал ею взопревший лоб. В короткой тени храма маялись от жары, одетые кто во что горазд, наголо стриженые солдаты с явно китайскими чертами лица.

— Фсе? — лаконично и с заметным акцентом спросил мужик с маузером. — Потшему так мало наротту?

— Так ить, покос нонче! — с удивлением ответил за всех дед Евлампий, которого из-за одноногости в поле не брали. — Али ты не знашь, что летом день год кормит?

— Мошет так лучше, — не удостоив ответа, проворчал ЧОНовец с иноземным акцентом. — Пыстрее упрафимса.

Он подождал ещё немного, потом вытащил из планшета какую-то бумагу, медленно и аккуратно расправил её, прокашлялся в кулак и зачитал её вслух.

— Крашдане крестьяне села Фолчиха! — начал он с обращения, — в фиту того, што селом не сданы излишки продовольствия по наложенной развертке, рефком губернии постановил изъять всё имеющееся продовольствие...

— Как всё?! — раздались возмущённые бабьи голоса. — А детки наши как? От голода должны помирать?

... — изъять всё имеющееся продовольствие, — повысив голос, повторил командир ЧОНовцев, — при сопротивлении приказано брать заложников, до обеспечения полного сбора. Армия голодает, товарищи крестьяне, городские рабочие голодают, проявляйте сознательность.

— Погодь, мил человек, не части, — дед Евлампий проковылял вперед и опёрся на костыль прямо напротив командира. — Ты кто таков? Каки таки твои палнамочья? Мы тебя первый раз видим. Мож, ты из бывших? Из колчаковцев? Ась?

— Я есть командир интернационального отряда частей особого назначения Густав Луцис. Полномочия имею самые широкие. Будешь, старик, мешать работать, прикажу тебя расстрелять. Моих полномочиев на это хватит. — Латыш начинал сердиться.

— Кака важна цаца! — с едва скрываемым сарказмом продолжал выступать Евлампий, — Расстрелять... Видали мы таких расстрельщиков, тока где они ноне?

Мы же неделю назад всю вашу срану развёрстку сдали! У Стёпки Русакова, нашего председателя совета, и бумага иметца, с печатей, как положено. Самим Ворониным подписана. Стёпка чичас на покосе, но, истинный крест, есть у него така бумага, я сам видал. Поэтому могёшь у себя в Барнауле так и сказать, — Волчиха чистая по всем статьям!

— Антип Форонин расстрелян третьего дня, как враг трудового народа — медленно, цедя слова, ответил Луцис. — Фсё хватит полтать! идите грашдане и грашданки помокайте крузить продовольствие для рабоче-крестьянской красной армии.

Он повернулся к низенькому китайцу, стоявшему по правую руку от него:

— Товариш Жен Фучен, прикажи бойцам собрать продовольствие со всех двороф. По пять бойцоф на двор, я думаю, достаточно.

— Товалиса, каманыдыла, — с невозможным китайским акцентом возразил коротышка. — Село балысой, долого лаботать плидётыса. По ситылы бойса, бысытылее будеты.

Карашо! — отряжай по четыре, — командир, похоже, уже привык к китайскому акценту и понимал Жен Фученя прекрасно.

— Така тоцана, тавалыса командыла — откозырял китаец. И тут же резко и отрывисто прокричал своим землякам: — Бао чи! Ань дзин!15 — Что-то ещё кричал, конкретизируя задачу. Но никто из собравшихся жителей уже ничего не понимал, кроме того, что их сейчас будут грабить. Все припустили по хатам, надеясь хоть что-нибудь припрятать.

Китайцы работали споро. Угрожая винтовками, заставляли баб ссыпать оставшееся зерно в мешки, да и сами не чурались ловко обшаривать сусеки и погреба. Масло из маслобоек тащили прямо в кадушках, не брезговали кругами сыра. Мешки с кедровым орехом, связки вяленой рыбой, мёд и солонину всё стаскивали на подводы. Ружья, шашки, даже охотничьи ножи — тоже. Старикам, пытавшимся было возражать, просто надавали по шеям. Баб и мелких хлопчиков шуганули стрельнув для острастки поверх голов. Убивать, пока приказа не поступало... Только Евлампию не повезло, он со штыком бросился было на одного из интернационалистов, но оступился на костыле, упал прямо на штык и помер.

Только восьмилетнему Мишке Бастрыкину удалось выскользнуть из села. Он прокрался огородами к знакомому жеребчику и, вскочив верхом помчался к мужикам на ближайший покос.

...

— Там... там... эти... грабють!... — Мишка не мог от волнения говорить складно. — Деда Евла-ампия зареза-али..., из хат... всё тащуть.

— Мишка, не части! — остановил его отец. — Докладай по порядку.

— Приехали солдаты, глаза узкие, злые... С пулемётами... Говорят, развёрску надо собрать... Так их главный говорил у церквы, потом дед Евлампий зачал с ним спорить. А он ему как даст! Дед упал... Кровища... Солдаты по хатам побежали, а я к вам. Никого же в деревне мужиков не осталось, а вы... вот... ближе всех... Вот!

— Так. Я ничё не понял, но, похоже, дело сурьёзное — Николай Бастрыкин передал отважного гонца матери. — Надо народ собирать и ехать разбираться.

Пятнадцатилетнего Сёмку он отрядил на полосу Филипповых, косивших на пару вёрст дальше, а сам с двумя старшими сыновьями махнул в деревню. По дороге заскочил на участок Андреевых. Тот сразу сказал, что надо бы всем вместе собраться, если там действительно солдатня, могут и перестрелять по одному-то.

Через час собралась знатная ватага человек пятьдесят и все верхами, и все с фронтовым опытом. Жаль только, что оружия не было ни у кого, только косы да ножи охотничьи. В умелых руках и коса аргумент, но супротив пулемётов не проканает...

После быстрого обсуждения было решено разделиться пополам, первым — строить засеку у поворота на Новоегорьевское, вторым, дождавшись, когда нежданные гости уберутся из деревни, доставать из схронов оставшееся оружие. Предполагалось, что ЧОНовцы не будут возвращаться, напоровшись на завал, а попытаются его обойти. Там их и можно будет хорошо проредить. Косы да ножики ночью будут в самый раз.

— Если останутся на ночёвку в селе, то там их ещё проще будет резать. Только бы посты без шума снять. — Николай Русаков выразил общее мнение.