Анархист часть 2

На заре в избу, где квартировал начальник Рубцовской ЧК товарищ Кабанов, ввалился посыльный из штаба. В руках он сжимал измятый листок с текстом.

— Александр Трофимыч, тебе срочная телефонагарма, — путаясь в незнакомом слове, протараторил веснушчатый высокий парень.

— Телефонограмма, — машинально поправил его Кабанов.

— Ага, вона из Барнаулу пишуть, что Змеиногорск банда захватила, — чудеса... — удивлялся парень достижениям современной техники.

Начальник ЧК быстро пробежал глазами корявые строчки.

«БРОСИТЬ ВСЕХ НА ОСВОБОЖДЕНИЕ ЗМЕИНОГОРСКА ТЧК БАНДУ УНИЧТОЖИТЬ ТЧК ОБ ИСПОЛНЕНИИ ДОЛОЖИТЬ ТЧК НАЧ АЛТГУБЧК ВОРОЖЦОВ ТЧК»

— Все силы бросить... Ага... Михайловскую ещё не освободили, кого бросать то? — ворчал про себя Кабанов. — В Рубцовске только сотня бойцов осталась, если её увести, город захватят на раз.

Но с приказом спорить опасно. Расстрелы в ЧК дело обыденное и никого не удивляют. Через полчаса сотня под командой председателя ЧК вышла рысью в направлении на Змеиногорск.

В уездном городе бандитов чекисты уже не застали. Те, разграбив гарнизонные склады, рудник и освободив заложников, ушли в Змеиногорский бор. Куда они надеялись спрятаться, никто не знал. Скрыться такой большой толпой да ещё с бабами и ребятишками в лесу невозможно. Получается, что часть приказа уже выполнена — город освобождён. Уничтожение банды отягощённой хабаром и гражданскими тоже не казалось большой проблемой. Следы, уходящие вверх по берегу Карболихи, недвусмысленно указывали направление бегства.

После пятичасового конного марша лошади чекистов устали. Любому кавалеристу ясно, что заставлять их двигаться в гору — верная гибель. Да и проку от лошадей на каменистой горной тропе немного. Догнать банду пешим порядком казалось вполне достижимым делом. Кабанов приказал бойцам запереть лошадок в гарнизонной конюшне и быстрым маршем выдвигаться в погоню.

Люди после 50 верст верхом тоже устали, но в предвкушении лёгкой победы двигались споро. Вот уже городские постройки сменили поросшие редким лесом берега мелкой речки. Бойцы не могли удержаться, чтобы после жаркого и трудного дня не кинуть себе в лицо по пригоршне ледяной воды.

— Не растягиваться! — Зычно прокричал командир, впрочем, не сильно упирая. Передовое охранение из четырёх опытных парней условленных знаков не подавала.

Августовское вечернее солнце было ещё высоко, но дневной жар уже отступил. Бойцы, освежённые речной водичкой, приободрились. Кто-то даже негромко затянул песню. Вот это уже совершенно лишнее. Ведь любое преждевременное оповещение противника давало ему время для подготовки. Это значит лишние потери.

— Отставить песню, — скомандовал Кабанов, — вот порубаем кулачьё, тогда и петь, и плясать будете. Вы мне живые и здоровые больше нравитесь.

— Да что они нам сделают? Это же деревня, а не офицерьё в академиях обученное. Мы тока стрельнем один раз, они — руки кверху. — Отвечает на шутку здоровый чёрнобородый боец.

Тем не менее, песня смолкла.

Река делает поворот, тропа ведёт к невысокому утёсу замысловатой формы и полого поднимается в обход. Сотня, не ожидая неприятностей, поднимается тоже. Внезапно раздаётся короткий лай пулемёта. Чернобородый гигант Анохин, идущий первым, падает с простреленной головой. Бойцы от неожиданности сбиваются в кучу на повороте тропы. Тут же в их сторону из кустов летит граната.

Ложись! — воздух рвут сразу несколько голосов. — Ба-бах! Гремит разрыв осколочной. Со всех сторон слышен стук каменных крошек.

Бойцы падают на землю, прикрывая головы руками. Куда ползти сразу не понятно. А из кустов снова — лай «Максима». Летящие во все стороны осколки камня не дают поднять голову, вселяют ужас в душу, и заставляют сознание биться пойманной птицей в голове. Передние бойцы не выдерживают, вскакивают и, оставляя убитых и раненных, ломят назад, сминая подходящих. Кто-то валится в воду, кто-то пытается сигануть через кусты. Только бы уйти с простреливаемой тропы.

Наконец, чекисты, потеряв с десяток бойцов, оттянулись за поворот. Ясно, что взять в лоб пулемётчика быстро не получится. Кабанов задумался. Ему не понятно, куда делся передовой дозор. Ведь не могли же его уничтожить совершенно беззвучно.

— Товарищ начальник, разрешите обратиться, — по-уставному подал голос подползший красноармеец, — Шацкий Андрей, я. Мысль у меня есть, как эту паскуду сковырнуть.

— Давай, Андрей, обращайся, коли что надумал. — Кабанов решил дать мозгу немного отвлечься. — А то одна голова — хорошо, а две, хоть и некрасиво, но всё же лучше.

— Надо его поверху обойти и одновременно по тому берегу на отвлечение кого-нибудь послать. Он на тот берег отвлечётся, не заметит обхода. Мы тута его и в ножи... Я готов даже один вверх ползти, чтобы этого гада пришить.

— А кого на смерть на тот берег посылать? — Кабанов укоризненно посмотрел на Шацкого.

— Да, сейчас, я хлопцам крикну, добровольцы найдутся. — Уже не очень уверенно проговорил тот.

— Давай, крикни, только мне всё равно такая идея не нравится, потери могут быть большие. Пока ты ползёшь по кустам, этот ухорез человек десять наших запросто положит. А нам же надо не просто банду уничтожить, мне хочется чтобы, хлопцы живыми вернулись. Уже вон человек пять потеряли, да десяток раненых. Плохое начало. Кто советскую власть завтра будет охранять?

— Значит надо с того берега беспокоящий огонь вести, чтобы сука головы поднять не мог. Тогда мы прямо отсюда его и сковырнём...

Час без малого у чекистов ушёл на преодоление пулемётной засады. В конце концов, половина отряда действительно переправилась на другой берег, прячась за валунами, подобралась к пулемётному гнезду и открыла огонь на подавление.

Филипп Плотников оторвал прикипевшие руки от рукояток затыльника. Вроде откатились краснюки. Вода в кожухе предательски закипела. Срочно нужна свежая.

— Смолин! Ванька! Воду давай! Сука! — Прошипел он через разбитые осколками гранита губы. — Ванька, мать твою! Что ты телишься!

Смолин молчал. Плотников обернулся. Второй номер лежал в трёх шагах позади него. Спина его чёрна от крови, а лицо уткнулось в тёмную лужицу, набежавшую из выходного отверстия, снёсшего Ивану ползатылка. В вытянутой руке он сжимал простреленный котелок, из которого вытекали последние капли.

— Чёрт, мать вашу! — зло зарычал Плотников, схватился за рукоятки и вдруг обмяк, склонил голову к пулемету, дёрнулся последний раз и затих уже навсегда... Только с губы стекла тонкая красная струйка.

...

Когда поредевший отряд чекистов преодолел смертельный заслон, перед ним открылась вытоптанная тропа, идти по которой легко и просто. Ещё час пути по следу между кустов и скал и отряд упёрся в свежую гранитную осыпь. Похоже, что людей или засыпало осыпавшейся породой, либо они ушли в пещеру, а вход взорвали. Кабанову стало ясно, почему пулемётчики так упорно преграждали отход.

8 КАК НА ЧЁРНЫЙ ЕРИК

(Урочище реки Сайдыс, правого притока Бии)

Таёжные заросли терялись в густом тумане. На ветках и листьях собирались капельки и падали на лежащего на боку человека в буром полушубке. Под полушубком спал на мягкой прошлогодней листве Буранак. Ночь уже по-осеннему прохладная, спалось отлично. Первая мысль, пришедшая молодому охотнику, ещё до того, как он открыл глаза была — Эх, сейчас бы копалуху5 подстрелить. Он вспомни, что с вечера выслеживал кабаргу, — они сейчас жир нагоняют... годная добыча.

Какое-то неясный шелест на противоположном склоне привлек его внимание. Медленно и осторожно Буранак повернулся на живот, раздвинул мокрые от росы ветви и стал до рези в глазах всматриваться в заросли. В рукав потекла роса с листьев, но охотник только поморщился недовольно. Шагах в трёхстах, едва заметно качнулись ветви. Ветра нет, а значит, там скрывался какой-то таёжный зверь.

— Духи Абру и Этпу, помогите, я клянусь, что печень добытого зверя вам отдам, — прошептал едва слышно Буранак. Он подтянул берданку, медленно и бесшумно сдвинул рукоять затвора, аккуратно уложил латунное тельце патрона в патронник и привёл затвор в рабочее положение. Как ни старался, однако, лёгкого щелчка от касания рукоятки о плечо берданки избежать не удалось. В тишине утреннего леса звук слышен превосходно. Кусты на склоне сразу ожили, из листвы на мгновение показалась бурая большеглазая мордочка с длинными клыками. Показалась и тут же исчезла в листве.

Буранак вскинул берданку к плечу и, уже не целясь, наудачу пальнул по ещё шевелящимся кустам. С листьев и веток за шиворот ему тут же потекла холодная роса.

— Салдыккы6, — в сердцах выругался батыр, — табарка7 добыть — было бы хорошо. Мускусная струя высоко ценилась у китайских торговцев. Русские перекупщики за один лян8 струи могут новое ружьё дать... или коробку патронов... Но что теперь жалеть, видать не судьба. Он перекинул затвор, не глядя дослал патрон, всматриваясь в чащу соседнего склона.

Внезапно сильный удар по затылку лишил его сознания.

…

— Ты не слишком сильно саданул? — сквозь пелену отступающего забытья услышал Буранак русскую речь.

— А чего он мою кабаргу хотел завалить? — отвечал ему другой звонкий, почти мальчишеский. — Я ж её от самой Сарыкокши вёл, а он тут такой красивый весь. Мало того, что спугнул, так и не попал. Я ему сейчас ещё добавлю.

— Так откуда ему знать, что это твой зверь? Он себе лежал, увидел кабаргу и пальнул. А что не попал, так и ты, хоть и знатный стрелок, не каждый выстрел в цель кладёшь.

— Уюрээ9, — Буранак, наконец, решил подать голос, но язык слушался его с трудом. Он приоткрыл глаза, осматриваясь. — Моя не видеть, табарка там аль медведь. Ветки шух-шух, моя стрелять… Не попасть, да...

— Ну, ты, паря, даёшь! — Старый, заросший сивой бородой мужик, с рябым от оспы лицом, недовольно уставился на Буранака. — А если бы там человек в кустах был?

— Откуда в урочище Сайдыс человек окажется?

— Ну, вот мы же как-то оказались? Ты тоже как-то оказался. Много нынче по урману народу шастает. На каждый шелест палить — греха не оберёшься. Сам откуда будешь?

— Да, язычник он поганый. — Молодой белобрысый парень продолжал возмущаться, — Друзья, понимаешь... грех с ним разговаривать, с басурманом. Наставник всегда так говорил.

Он резко размахнулся, готовясь ещё раз вдарить по голове алтайца...

Тихий свист откуда-то из кустов внезапно прервал мирную беседу охотников. Ефим застыл с занесённым над головой кулаком. Его взгляд скользнул по окрестным кустам.

— Парни, вы кого тут метелите? — Голос Григория Рогова доброжелателен. Может не стоит грех на душу брать? Вы же его сейчас на тот свет спровадите.

— А ты кто таков будешь? Указывать нам будет...

— Да, просто прохожий, мимо шёл, услышал, как вы этого несчастного дубасите. Решил узнать, может вам помощь требуется.

— Ты, просто прохожий, вот и проходи, куда шёл, а то мы и тебе сейчас пропишем. Помощник нашёлся…,

В это время Буранак, воспользовавшись тем, что его мучитель отвлёкся, извернулся, сбросил Ефима со спины и вскочил на ноги. В тот же миг он попробовал улизнуть в тайгу, но споткнувшись о подставленную ногу Григория, снова оказался на земле.

— Эзенулчак10! — вспомнил Григорий алтайский говор. — Кайдан сен11?

— Меге болуш саардепсу раптурум12— прошептал алтаец в ответ.

— Да что с этим нехристем разговаривать! — Продолжал кипятиться Ефимка. — Этот криворукий мою кабаргу спугнул!

— Погодь Ефимка, угомонись, — стал урезонивать парня старший товарищ, — не стоит из-за олешка убежавшего, человека жизни лишать, пусть это и заблудшая языческая душа.

— Моя христианин! — Поняв о чём идёт речь, Буранак вспомнил, что родители его крестили в далёком детстве. Он сложил пальцы в троеперстие и торопливо перекрестился. — Моя христианская имя есть Николай Буранаков.

— Тьфу, — сплюнул в досаде Ефим, — так ты ещё и еретик никонианский!

Григорий почувствовал, что беседа опять движется куда-то не туда.

— Тихо, мальчики! — он гаркнул во всё горло. Я, как лицо нейтральное, ни в каких богов не верящее, рассужу ваш спор по справедливости.

— Судья нашёлся! — Продолжал возмущаться Ефимка. — Этот чуркобес спугнул мою кабаргу, а теперь какой-то безбожнник будет мне указывать.

— Ефим, ты прекрати с людьми препираться, а то наставник наложит на тебя епитимью, за гордыню, да за несмирение, — Онуфрий уже сердито зыркнул на товарища глазом.

Григорий понял, — не смотря на тихий голос, старший здесь всё-таки главный.

— Давай, дедушка рассказывай, в чем тут у вас разногласие произошло — обратился он к Онуфрию.

— Тут вишь какое дело, мы вчерась на Сарыкокше по заутром энтою зверушку выследили. От самой Сарыкокши её гнали. Никак она нам не давалась. Уж Ефим и так пытался к ней подойти, и эдак, и раз-эдак. А тут глядим, она по во-он тому склону скачет. Да, ловко так, что твой кошак по дереву. Ефимка и обрадовался. Только на прицел кабаргу взял, как вот энтот инородец и стрельнул. Да не попал. Кабарга поднялась и в урман. Вот наш Ефим и осерчал. — Закончил рассказ Онуфрий.

— Ты, батыр, что скажешь?

— Моя в Кебезень идти. Совсем плохая охота. Моя спать тут. — Буранак ткнул пальцем в смятую траву под кустом. — Глаза открыть. Видеть, как там листья шир-шир-шир, — он помахал ладонью перед носом. — Моя стрелять. Тобарка убежать. Моя не виноват, моя не знать, что они её гонят…

Внезапно он поднял взгляд и уже с железом в голосе закончил, — этот урман — земля нашего сёока13, русским здесь не место! — произнёс сердито.

— Слушайте меня, господа охотники. — Пока мужики рассказывали, Григорий слушал и решал, как поступить. — Мы, русские, какому бы богу не молились, пришли в эту тайгу позже алтайцев. Поэтому должны местные обычаи уважать. Вот скажи, Ефим, хочешь ты, чтобы сёок этого раба божия Николая начал тебе мстить за убийство? По глазам вижу, что не хочешь.

— Теперь к тебе вопрос. — Он снова повернулся к Буранаку. — Вы, табалары14, здесь живёте давно, но вас мало. Буранак-Николай, хочешь, чтобы тебя такие лихие ребята, как Ефимка, в лесу с кистенём поджидали? Тем более, что кабарга всё равно уже убежала, и след простыл.

— Ты умный человек, хоть и русский. Я готов забыть обиду. Если эти тоже так...

— Что?! — Взвился Ефимка. — Этого поганого простить? А кто мне кабаргу вернёт? Ты что-ли, дядя? Ты сам-то откедова будешь? А то мы сейчас и тебя порешим. Грех потом отмолим, ты за нас не боись. Оно же известно, не согрешишь — не покаешься...

Тем временем, заметив, что русские отвлеклись на обсуждение своих духовных тонкостей, Буранак не прощаясь, отступил вглубь кустов и неслышно скрылся в тайге.

— Ты, Ефимка, погодь. Язычники они тоже божьи твари. Да и ноне всё перемешалось. Говорят, что половина мужиков и вовсе бога забыла, кресты с церквей поскидали, попов поубивали. — Онуфрий опять обратился к Григорию, — а ты, мил человек, покажь нам какой крестик носишь об осьми концах, аль о четырёх.

— Мужики, я вообще креста не ношу. — Рассмеялся Григорий. — А до того, как всё это суеверие отринул, носил, что матушка с батюшкой повесили. Кажись осемь концов было… — Григорий поморщился. — Всё одно никакого бога нет.