Нега

— Почему же нехорошо? — удивился Виктор.

— Это демон был, — серьёзно ответил Игнат, — маленькая Тамара.

На печке у чайника снова пошла носом белая кровь.

* * *

Виктор лёг на топчан с самого краешку, боясь навредить спящей Тамаре. Он помнил зловещее предупреждение Игната и теперь, не раздеваясь, молча смотрел на заснувшую девицу. Игнат всегда спал около печки на старой пружинистой кровати, которая стонала под ним, как портовая шлюха. Он был бы и рад поместить рядом с собой Виктора, но был настолько широк, что парню просто не оставалось места.

— Будешь с нами спать! — радостно крикнул на это Василь.

— Как это с нами? — удивилась Тома.

Топчан был большим, покрытым чёрным пещерным одеялом и на нём без труда могло поместиться три человека, но Тома была против, даже закатила небольшую истерику, которую Игнат прекратил криком: "Цыц, женщина!".

— Ты хочешь, чтобы я с двумя мужиками в койке спала? — возмущалась девушка.

— Да какой-то это мужик, — отмахивался Игнат от Василя, — святой почти.

Василь радостно кивал, Виктор как-то жался и прятал в бородку непроницаемые карие глаза, и только Тамара хмыкнула так выразительно, как хмыкают, если знают какой-нибудь очень большой и очень неприятный секрет.

Виктор давно не видел так близко от себя спящую женщину. Они нравились ему больше бодрствующих. Днём женщина обязана лепетать, взмахивать ресницами, что-то делать, грустить, обниматься и её невозможно поймать, сказать — сядь... сядь, посиди, дай на тебя погляжу. Она как бабочка, которая не хочет садиться на булавку, а ночью можно неслышно протянуть руку и почувствовать на казанках её лёгкое дыхание.

Тома спала в непонятно откуда взятой пижаме. Деревянный домик долго хранил в себе тепло, и Витя даже скинул с себя рубашку. Та, как живая, сползла на выструганный пол. Тамара повернулась на бок и молодые люди оказались лицом друг к другу, как сложенная пополам игральная карта.

Во сне Тома беззащитно приоткрыла ротик, который выстроился в грустную, плачущую букву "о". У неё был прекрасный рот. Рот-предтеча, колодец, пещерка, лунка, куда хотелось закатить шарик. Точно треснул на коже невидимый разлом и открылось алое чрево. И губы у неё были бледными, как шрамы. Хотелось провести по ним чем-то вроде бритвы. Витя, не владея собой, протянул руку, пока не коснулся тёплого дыхания. Скрипичные пальцы остановились рядом с женским лицом, не решаясь тёмным движением погладить такие же тёмные волосы. Вместо этого Витя осторожно провёл средним пальцем по губам девушки, описав по ним маленький, но распластанный, будто согнутый обруч, кружок.

Палец приятно ощущал мягкие трещинки и так набух кровью, что давление грозило вышибить из фаланги белые шарики костяшек. Закончив с ласками, Виктор отвернулся и убрал руку, только что совершившую вояж, под мышку. Он словно спрятал её в себя, примешивая к смытому баней запаху чужой лавандовый аромат.

Этой ночью он пах женщиной.

От духоты, налипшей на крохотное окошко, Виктор ночью пару раз просыпался и отправлял вниз, к блаженному половому холоду, сопревшую одежду. Луна добавляла света в котором Василь спал, обвив подругу руками. Мальчик не мог справиться со взрослой женщиной. Ему словно не хватало рук, смелости, умения, чтобы надёжно оплести и защитить ночью спящую женщину. Его руки были похожи на ивовые прутья, которые обмакнулись в голубую девичью кожу. Рот Томы был закрыт и она посерьёзнела, нахмурилась, будто решала задачу по геометрии, а не спала в окружении двух мужчин. Оставшись в одних плавках, Виктор забылся под тяжёлые молотобойные вздохи Игната: тот всегда спал как будто с кем-то боролся.

Его разбудили поглаживания.

Витя отбрыкивался от них, как от лезущих в сон грабителей, но потом продрал глаза и заметил, что на его груди лежит чья-то рука. Она начиналась пятью глазками-ноготками, которые неслышно снимали тоненькую стружечку с солнечного сплетения. Не нужно было поворачиваться, чтобы понять, что Тома пришла вернуть свой запах.

Её рука, как паук, шелестела по груди, стараясь просунуться между рёбер и оплести алое сердце. Она то опускалась до бёдер, где, как погонщик скота, начинала гнать стада эритроцитов к нужным органам. А затем, точно в насмешку, переходила к ключицам и шла по ним, как канатоходец, чтобы напоследок вспорхнуть над губами игровой бабочкой. Но Витя не собирался никого ловить. Он неподвижно лежал на спине и меланхолично разглядывал потолок, слушая, как его изжёванную, покоцанную кожу натирает шелковистая ручка.

Пальцы теребили ему ухо, путались в бородке, стараясь то ли расчесать её, то ли окончательно запутать. Ладонь описывала круги на груди, словно решала теорему Эйлера. Властный отросток чужого тела требовал подчиниться, сжать до хруста наглую руку и как следует закусить пальчиками. Тогда бы они опали. Тогда бы стали покорными. Но ничего этого не хотелось, и Виктор осторожно встал.

На топчане переплетёнными лежали Василь и Тамара. Девушка высовывалась из кокона и бесцельно водила рукой по пустой постели. Несостоявшийся любовник хмыкнул, присел на корточки и осторожно достал из рюкзака, который он спрятал под кровать, какой-то плоский предмет.

Одеваться в темноте не пришлось — бычий пузырь окошка уже наполнился весенним светом. В большой комнате, не шевелясь и не храпя, лежал Игнат. Могучая грудь во сне даже не сжималась и казалось, что мужчина на время сна просто умер, так он был неподвижен. Возможно это из него, а не из печки вышел тёплый дух, которым всю ночь согревалась избушка.

Витя выскользнул на улицу и огляделся. Красота природы не заставила втянуть в лёгкие свежий воздух: небо слегка оттаяло, а лес стоял размытый, акварельный, цвета черники и чернослива. Вместо луны ярким светом резанул по глазам включившийся телефон. Проморгавшись, парень прильнул к клавиатуре:

"Запись N1.

Даже в наш постиндустриальный век этнографические исследования не потеряли своей актуальности. Лингвистические экспедиции и археологические раскопки помогают расширить границы человеческого знания. Только объектом изучения обычно служат периферийные, вторичные, исчезающие вещи: малочисленные тундровые племена, вымирающие сибирские деревеньки или ржавый крестьянский лемех. Почему-то считается, что тайна, сокрытое, неизвестное, непременно обитают на ойкумене научного знания. Тогда как в границе логоса, в сердце изученного, ещё существуют лакуны, требующего пристального внимания исследователя.

В попытке их заполнения и заключается актуальность моего этнографического эксперимента.

Я не придерживаюсь строгого принципа наукообразности, потому что не являюсь дипломированным специалистом. Скорее, я наблюдатель. Но наблюдение, как известно, один из главных научных методов, поэтому мне хочется придать своим исповедальным заметкам видимость университетской работы.

Предметом моего изучения являются представления определённой социальной категории русского народа о любви. Да, это неточная, размытая, философская категория. Сразу возникают вопросы: "А кто такие русские?", "А что такое любовь?". Проблема в том, что эти понятия не измеришь с помощью физических приборов и опытным путём нельзя вычислить их массу или плотность. Но, повторюсь, я не учёный, а всего лишь наблюдатель.

Объектом моего наблюдения является группа людей, состоящая из трёх человек: мужчин Игната и Василия, а также женщины Тамары. Их психологические портреты и гендерные роли будут прописаны в следующей главе.

Локальные рамки исследования заданы охотничьим хозяйством, которое расположено в Моршанском районе Тамбовской области. Место сугубо утилитарно: здесь можно загодя и дешево снять укромный уголок. Совпадение, что эти леса являлись центром русского раскольнического движения — просто случайность.

Временные рамки не ограничены, но работа закипела в первых числах апреля. Весна выбрана не просто так, а согласно логике эксперимента. То есть исследование протекают в текущем времени. Оно являет собой настоящий момент.

Я работаю в междисциплинарном подходе, используя последние наработки как в психологии, так в истории, культурологии, этнографии и литературоведении. Важной отличительной чертой моей работы является то, что я непосредственный участник собственного же эксперимента. Я точно также подвергаюсь воздействию других испытуемых, которые также не подозревают о моих намереньях, как я не осведомлен о том, что из всего этого выйдет.

Что из этого выйдет покажет время".

Интернет никак не хотел ловиться. Витя с тоской оглядел беспомощные окраины и заприметил сосну, росшую одиноко и даже вальяжно. Он подошёл к ней и нежно, не без трепета, взялся за толстый сухой сук у основания. Подёргал за него, как за дверной колокольчик и, убедившись в крепости дерева, стал карабкаться на него.

Руки обжигало морозом, и хорошо, что ветер, ночью разогнавший тучи, заставил дерево сбросить оземь снежную шапку. Связи по-прежнему не было, и парень изгибался, лез вверх, крепко хватался за ветви, стонавшие в его руках. Они гнулись, возбуждённо царапая кожу, и пахучая хвоя настойчиво лезла в ноздри. Один раз, чтобы забраться повыше, пришлось даже засунуть руку в небольшое узкое дупло и подтянуться, отчего сосна охнула и чуть накренилась. На самый вверх он забрался быстро, боясь что не успеет кончить своё тайное дело, и когда на зелёный лапник с верхушки выстрелило белым снежком, парень оказался прижат к стволу хоть и потным, но довольным собой. Он приложился губами к коре и та оставила на них благодарный поцелуй, да сбросила вниз ещё снежка, чтобы древолаз умылся и почистился. А затем сосна убаюкала уставшего парня, и он не увидел, как появившаяся связь отправила во всемирную сеть его послание.

Когда Витька спрыгнул на землю, то его потряс голос Игната:

— Ты чего на дерево лазил?

— Я-то? — глуповато переспросил мошенник.

— Ты-то, — утвердительно кивнул мужик, — проснулся от чьих-то шагов. Думал собачка опять носится, но Симка в будке спит. Ни черта сторожить не умеет! Потом гляжу вверх, а там ты сосну оседлал. Чудно.

— Я отвечу, только сперва на мой вопрос ответь, — нашёлся Витя.

— Давай, чего же.

— Вот представь, что ты летишь в космос на ракете.

— Так...

— Но взять с собой в полёт можешь только троих спутников. Выбирать ты можешь из меня, Тамары, Симки, Василя.

— Только из вас выбирать? — задумался гигант.

— Да.

— Ну как... Тебя бы взял, ты же наш кормчий. Как без кормчего на корабле? Василька бы взял, чтобы рифмы строгал, а то скучно без них будет. А больше никого не хочу. Нет, собачонку возьму, но без девки. Ну её к чёрту. Так чего на дереве делал?

Витя облегчённо рассмеялся:

— Да шишки хотел погрызть. Вот как наш керженский святой Клюев, когда он жил на Соловках, то дарил странникам по сосновой шишке, да? Вот это очень интересно. Сразу видно, что человек хороший. Вот и я решил за шишками, да. Хочешь?

Он протянул Игнату шишку, которую сосна на прощанье положила в карман. Мужик недоверчиво повертел в руках подарок и спросил:

— И чего мне с ней делать?

— Ты за щёку её, за щёку.

— Точно?

— Да-с... Демосфен вон камешки за щеку напихивал, чтобы научиться разговаривать как надо. А мы шишки должны, чтобы молчать. Почему, да? Потому что молчание золото.

Витя положил в рот шишку и улыбнулся. Игнат открыл пасть и осторожно, будто кубик рафинада, положил туда шишку. Недоверчиво покатал по нёбу, как карамельку, и наконец упокоил за щекой.

— Ну хак? — делая серьёзное лицо спросил Виктор, — нраится?

— И долго её сосать? — шишка почти не сказалась на дикции великана.

— Поха керженский дух топой не овладеет!

— Долго значит, — мрачно кивнул Игнат и зашагал на раздумья куда-то в лес.

Когда силач удалился, Витя выплюнул шишку в снег. Взгляд лениво проследил за её падением, и оказалось, что снаряд упал рядом с кровавым пятнышком. Витя пригляделся и различил на почти стаявшем уже снеге кровавые разводы.

Это была не гроздь осенней рябины, а настоящая свежая кровь.

* * *

Тома смотрела на Игната с недоверием, внутренним женским чутьём зная, что если этот зверь сорвётся с цепи, то ни Виктор, ни Василь не в силах будут её защитить. Девушка даже подарила Игнату из своей косметички флакон репейного масла. Чтобы тот ухаживал за своей бородой, застенчиво объяснила Тома. Мужик принял дар через силу, засунул бутылёк в один из карманов, пробурчал благодарность, надеясь, что девушка от него отстанет. Но она продолжала ластиться к Игнату как кошечка: подолгу смотрела, как он колет дрова, и ходила вроде бы по своим делам, но всё вокруг, да около.

— Уйди, зашибу! — иногда поворачивался Игнат и грозился в сторону Тамары первой попавшейся под руку жлыгой.

Девушка тогда фыркала, высоко, будто солдат в почётном карауле, поднимала ногу и степенно уходила по тропинке к прудику. Снег на дорожках уже стаял и белый король правил лишь в глуши, где под деревьями, как у коновязи, хрустели морозцем снежные кони. Пруд тоже оттаивал. Прорубь рассосалась, как старая рана, провалилась под воду и разрослась по льду трещинами. Тамара присаживалась у бережка на корточки, отчего округлялась в матрёшку, грациозно вытягивалась и с высунутым от удовольствия языком разбивала ведром тонкий ледок.

Васильку очень нравилось, когда подруга таскала в дом или баню воду. Тогда поэт разваливался где-нибудь на солнышке и принимался сочинить стихи. Он глядел на Тамару влюблёнными глазами, но они были поглощены не её тонкой фигуркой, а жёлтой прядью, упавшей со лба, приоткрытым ртом или косточкой, выпиравшей на предплечье, как зашитая под кожу сосновая шишечка.

Сосать шишку Василька научил Игнат. Он сказал, что так надо и что через это можно приблизиться к спасению. Шишку парень выбрал зелёную, нераскрывшуюся, пахучую. Он покорно принял её из мужицкой руки, как наградную медаль и тут же прицепил себе за щеку, где плод растворялся терпким, земляным ароматом. Игнат сосал сразу несколько, точно надеясь больше очиститься:

— Чего пишешь, поэт? — чётко интересовался он у товарища.

— Не смотри! — Василь заморгал глазами, — это тайное... Про всех нас. Наше жильё. Я потом, в самом конце... обязательно прочитаю. Там и тебе много посвящено.

— Мне? — удивился Игнат и от неожиданности опустил кряжистую корневую руку на ногу мальчика, — ты чего это... мне что ли? Ну... пишешь...

— Да, — набрался храбрости Васька, — быть мной легко, главное закрыть глаза и не бояться, а вот тебе действительно нужна недюжинная воля. Как ты боролся с наваждением о котором нам рассказал! Надо быть очень добрым человеком, чтобы... вот как ты, понимаешь?

— Не понимаю, — шепнул Игнат, — обычный я...

— Хороший ты, — солнечно улыбнулся Василь и благодарно склонил голову на плечо друга.

Так сосенка прижимается к горнему обрыву, и поражённый Игнат машинально погладил поэта по кленовой голове. Из глаз почти покатились слёзы, и мужчина прохаркал:

— Жалко мне тебя, ох как жалко. Но нельзя иначе, нельзя!

А затем рывком поднялся и, утирая слёзы, пошёл в дом. Там на его кровати, заставляя стонать пружины, развалилась Тамара, вытянувшая к потолку красивую, чувственную ногу, которую хотелось схватить и зажарить: