Воспоминания о революционной работе

На выезде из города мы остановили почту, она ехала на двух подводах. Почтальон ехал с охраной, которая начала стрелять, мы в них, одного почтальона убили, один бежал. Меня тут ранили скользом, пришлось оттуда удирать. Мы ушли, после этого нас никого не арестовали, но вышла неудача. Артём после этого один из нас ходил на похороны убитого почтальона, шёл за гробом. Нахал был всё-таки. Вскоре Артём уехал, и мы не предпринимали больше шагов для экспроприации. Не подходящий район был. Это было в 1906 году летом.

Я обучал своих дружинников стрельбе из револьверов и т.п. на острове на Днепре, а иногда за Никольским мостом: там есть маленькая слободка. Несколько ребят, в том числе парень из Соломинки, забрали оружие и не стали к нам приходить. Они говорили, вы никаких шагов не предпринимаете, мы сами будем работать. Ребята эти направились в сторону бандитизма. Я им говорил, что они голову потеряют и вскоре после этого случилась такая история: они направились в одно село Черниговской губернии, на той стороне Днепра, и ограбили одну винную лавочку, убили сидельца. И когда уезжали, за ними крестьяне устроили погоню. Трое их было, всех их поймали и убили. После этого мои ребята не стали и помышлять о единоличном выступлении.

Работу среди кружков я вёл очень мало, только по боевой линии. [17]

Затем я начал что-то болеть. Очевидно, начала развиваться неврастения. Отправили меня ребята сперва на дачу. Жил я на даче у Лисенко, недалеко от Киева. Помню, как он приходил из лесу и начинал наигрывать вариации на то, что ему лес насказывал, и дочь его мне эту музыку об"ясняла. У меня музыкальный слух дубоватый, и я, обыкновенно, не разбирал, где птички поют, где листья шумят.

После этого меня отправили в хохлацкую деревню к одной учительнице. Там я работал среди крестьян-хохлов, я забыл название этой деревни, не то Новосёловка (Звенигородского уезда). Помню, там был один крестьянин, у него руки плохо работали, как у Юрия Ларина, но голова работала хорошо, и он был главным агитатором на селе. У крестьян главным вопросом был вопрос о земле. Что, дескать, курицы выпустить некуда и т.п. в этом духе.

В кружках я участвовал мало, были кружки, в которые входили рабочие фабрики Катык. Там была одна мастерская механической обуви, и мне приходилось работать с этим кружком.

Были там такие условия работы, которые необходимо отметить: на вторую квартиру, где я жил, нельзя было показываться. Не помню, сказали мне об этом или я сам увидал, но я принуждён был приходить ночевать то на одну квартиру, то на другую (это после экспроприации, которую мы делали с Артёмом). Жил я в Михайловской больнице, там была одна наша фельдшерица. Была там одна гимназия для девиц на Подоле. Директорша гимназии была наша. У неё была учительница Оля, с которой я потом встретился в Париже.

В один вечер меня с Биржи отправили ночевать к одному рабочему, он жил у жены, которая была поварихой у директора банка (какого я не помню). Это было на горе, где-то по Университетской. Пришли мы — кухня, рядом комната директора банка, это было часов в одиннадцать, разделись, легли спать. Они устроились в кухне, а я в комнате. У меня был с собою Маузер, когда я уснул, жена этого товарища, взяла и спрятала мой Маузер. Я себе сплю, днём мы делали пристрелку за Днепром, я был молодой, спал крепко. Слышу ночью шум. Проснулся, барабанят в двери: "Телеграмма, отворяй". Я знаю, что такое "телеграмма". Рабочий и его жена меня сонного вытолкали в коридор, ведущий в барские комнаты. Первым делом я хватился Маузера. Думаю — влетел, думаю, что меня просто подвели, но спрашивать некогда было: ломятся, стучат. Я стою и слушаю, заходят, шпоры звенят.

— Такой здесь живёт?

— Здесь.

— Мы должны произвести обыск.

Я стою и прислушиваюсь. Ходят, ищут, ничего нет. Видно, что они ищут человека. Я думаю, если они пойдут, то коридор упирается в парадный ход, а на улице стояли тоже полицейские. Идут. Я бросился в комнату, в которую вела дверь из коридора, там спала девица. [17об] Одеяло и простыня у неё свесились до полу, я посмотрел, посмотрел и залез туда под кушетку. И лежу, она не слышала. Полицейские тихонько зашли, осмотрели, прошли до барской спальни и обратно. Когда они ушли обратно, я вылез и за ними и стал у двери — слушаю. Слышу, один начальственный голос говорит: "Что ты с... с... заставляешь нас зря ходить".

В это время один из них говорит: "Ваше благородие, я нашёл, видите: отчёт Киевской боевой организации и 400 рублей денег". А у меня был пиджак, который остался там, в нём остался мой паспорт и отчёт боевой организации.

— Чей пиджак? — спрашивают.

Думаю:

— Вот сейчас.

А рабочий говорит:

— Мой.

— Откуда вам паспорт попал?

— Не знаю, у нас в мастерской много народу — весим одежду вместе на вешалку, возможно, что кто-нибудь нечаянно засунул в мой карман.

— Вам засунули случайно? Хорошо, одевайтесь.

Уже утро, пишут протокол и парня забирают. Как только дверь закрылась, я вышел. Жена давай их ругать — и мошенники, и фараоны, и черти, и дьяволы. Потом давай ругать себя: "Зачем я, дура, у тебя взяла маузер, ты бы их перестрелял и только". Она маузер в кладовой спрятала.

Оделся я. "Как же тебя вывести?" — говорит. По той улице, где парадное, ходит полицейский и решила выпустить меня задним ходом. Оделся я, выхожу. Только я вышел из ворот, дворник метёт улицу около самых ворот. Со двора мне и не видно было. Только я вышел, он ко мне:

— Ты откуда?

— Со двора.

— Ты здесь не живёшь.

Я говорю, что сейчас зашел, вон внизу к сапожнику. И правда у меня незадолго перед тем были подбиты подмётки. Не в чем было ходить, я в одних носках пришёл сюда.

— Ты, наверно, из тех, кого ночью искали.

А сам уже берётся за свисток. Было утро, народу ещё мало. Я выхватил маузер и показал ему. Он уронил метёлку и свисток, побледнел весь. Я говорю: "Если ты, с...с..., шевельнёшься, знаешь, что будет". До садика было около двух кварталов. "Пока не дойду до этого пустыря, ты свистеть не смей. А то (я похвастался) из этой штуки я птичек на лету бью". И пока я не дошёл до пустыря, он с места не шевельнулся. Только я скрылся, он поднял отчаянный свист.

Тот товарищ, которого взяли, его потом осудили и дали ссылку в Сибирь, но не только по этому делу: выяснилось, что он ещё где-то участвовал, что он партийный. Я заходил раза два к его жене.

Из Киева я получил явку на Екатеринославль, при чём отправился не пароходом, а взял лодку и вниз по Днепру отправился на лодке. Это было целое путешествие. Приехал в Канев, ходил на могилу Шевченко. Доехали до города ..., оттуда поехали на железной дороге. В Екатеринославле [18] работал тогда НИЛ (Сандомирский) меньшевик. Отправил он меня в Елизаветград, город, где преобладающее население малороссы и евреи, и мой выговор и физиономия уральская очень выдавались. Работал я там не особенно долго. Была там газета, издавал её член Госуд. Думы — Варун-Секрет, это было в 1906 гд. Секретарь редакции был эсдек меньшевик. Мы около них толклись, пописывая в газете. Там был завод с-хоз. машин и орудий ЭЛЬВОРТИ, и главная работа была на этом заводе, но на завод я не устраивался. Пробыл я там сравнительно недолго, нашли, что моё пребывание там не приносит пользы, ибо заметен я. Отправился я обратно в Екатеринославль.

К тому времени выявилась у меня тяга на Урал. Юг для меня оказался не особенно по натуре. И оттуда я уехал на Урал. И увёз с собою жену.

Приехал я обратно в Самару, встретил там Розу, которая там развернулась, была хорошей работницей. Встретил и Александра Петровича, бывшего бухгалтера потребительного об-ва, он также работал там. В этот раз я не помню, сколько я пробыл там и уехал в Уфу.

Там я встретил Анну Фёдоровну Блусевич (у ней была двойная фамилия, не помню вторую). Она раньше работала в Перми, акушерка-фельдшерица, сейчас она опять в Уфе, работала в Омске, заведывала женоргом, в истпарте Якутском, уехала со мною из Омска. Была там завед., сейчас Свердловским истпартом, ... жена Н. Скворцова. Ипатов Никита и тогда же Арцыбашев был в Уфе.

Уфа дала мне назначение в Миньяр, там в это время была большая организация, во главе стояли наиболее крупные работники, которых я помню: Филипп Иванович Локацков, Заикин Яков и Филипп, и ещё третий брат, помню Ивана Фёдоровича (фамилии не помню), Василий Фёдорович Огурцов, у которых вся семья была революционная.

Устроился в начале я у Парасковьи Ивановны Огурцовой, которая была замужем за Швецовым, пожилая женцина, страшная большевичка, когда наступила реакция, она не выдержала и отравилась. Там работали Ипат, Никита, Леонид, Мотя. Алексеев, Смирнов, Сулимов и Зеленцов, которые в то время были молодыми ребятами.

В организацию Миньярскую входило много рабочих, организация была крепкая, массовку собирали 200-300 человек, и кроме этого на массовки ходили рабочие, не входившие в партию. Это было в 1907 году. Фёдор Иванович Локацков служил бухгалтером. Организация была крепкая, в неё кроме рабочих входили и чиновники и мастера, и везде у нас были свои люди. Полиция первое время не следила, по крайней мере, когда я приехал. Работа была боевая, настроение воинственное. Здесь на Урале был Лбов, а там работал один видный парень, фамилии я его не помню, а брат его [18об] был предчека в Омске. Работа велась так: были кружки повышенного типа, пониженного типа, устраивались массовки. Помню один характерный случай: ребята начали играть в карты и орлянку, и мы, партийцы, писали по этому поводу прокламации, где об"ясняли, что вместо того, чтобы заниматься учёбой и идти в партию, вы расходуете силы на что пьянствуете и играете в орлянку. Миньярская организация была окружной организацией и охватывала Висим, Миньяр и Усть-Катавск.

Мы ездили туда, был я один раз в Усть-Катавском заводе, производил там расследование. Охвачена были и деревни, бывали мы и там. Приехал туда "Володя" (кличка), с которым я работал в Иваново-Вознесенске. Работали там и эсеры, организация была определённо большевистская. Меньшевикам там, таким как например "Никита", если они приезжали, то ставились такие условия — ты меньшевик — работай, но насчёт тактики меньшевистской и большевистской ни-ни. Спорить могли только друг с другом, но не среди рабочих. Вот постановочка была. Иногда мы спорили здорово, но только между собой. Работали и эсеры, которые приезжали из Уфы, эсеры были более си льны, но работали слабее нас, у них было очень немного приверженцев в Миньяре. В одной квартире фамилии хозяина я не помню, он был эсер, устроили дискуссию, приехали сюда эсеры из центра, мы их так начистили, что один из них должен был пить валерьянку и устроил целую истерику. Выступал там, не помню, или Леонид, или Ипат, это было в 1907 году. Рабочие решили, что мы стоим больше, что эсеры слабы.

В Миньяре начались выборы на партийный с"езд, при чём было намечаемо несколько, кандидатур, которые обсуждались в комитетских собраниях. Ф.И. Локацков, которого надо было выдвинуть на с"езд, работал тогда бухгалтером, а на поездку нужно было потратить месяца два, у него не было возможности получить такой длительный отпуск, и как местный кроме того он руководил организацией. По этой же причине не выставляли кандидатур рабочих, т.к. с места сниматься было трудно, не было достаточных оснований. Была выдвинута моя кандидатура, причём они знали, что я большевик , а тогда кардинальным предсо"ездовским вопросом был вопрос о том, чтобы большевиков и определённо большевиков послать туда, по заключению Миньярцев я был именно таким большевиком и организация отправила меня на с"езд.

Были предс"ездовские собрания, разбирали положение, споров было много. Потом эти положения обсуждали на массовках, причём массовки посещались и непартийными. [19] Там было дано определённое указание, какой линии держаться. Отдельных выступлений я не помню, помню, что наступал Локацков, Леонида и Никита тогда не было.

Через Уфу я направился в Питер, приехали мы как будь то бы по одиночке, не группами. Мы собрались в Питере перед с"ездом, набралось нас довольно много, явка была у Алексинского, члена Думы. Устроился я на квартире по Большой Пушкарской. В это время там происходила предс"ездовская кампания, выборы на с"езд и нас Уральцев направили в район. Я был на нескольких собраниях Васильевского острова. Рабочие выбирали кандидатов на с"езд, там была борьба между меньшевиками и большевиками, мы выступали как уральские рабочие и указывали, что уральские рабочие держаться таких-то взглядов, и вам как рабочим следует набирать большевиков, и указывали, что без вооружённых выступлений и борьбы никакой революции, конечно, не сделаешь.

Я помню питерских рабочих, они были очень развиты, я помню Чиркова с Путиловского завода, помню, Ваню, он проводил многие собрания, он был большевик. Они всё спорили.

Наехало нас в Питер много, охранка обратила внимание, началась слежка. Интересно, как это было: на Финляндском вокзале делегатов снимали, когда они шли по перрону через форточку. Раз мы ездили, в Куокало к Ильичу, не помню по какому поводу это было, несколько человек и вернулись обратно.

Когда нас набралось в Питере много, начали еас отправлять в Финляндию. Мы поехали сразу 4-5 чел., был "Зелёный" (Фролов), "Студент", Назар, я и ещё кто-то, не помню. Приехали мы в Кускало, там нам должны были дать комнату у одной финки, но эта комната была занята, и нам пришлось устроится тогда у Владимира Ильича. Он жил на даче, занимал нижний этаж небольшого дома, на верху жил Богданов. Ильич жил с Надеждой Константиновной.

Зашли мы с дороги, Надежда Константиновна вышла и говорит, что вам наверное хочется пит. Мы отправились в столовую, там стоял самовар, вышел к нам Ильич; он был ещё тогда молод, в рубахе с пояском, поздоровался с нами. Впечатление сразу он произвёл простого товарища, из наших партийцев, ничего олимпийского. Я слышал, Ленин, Ленин — наш лидер, я думал, что он представляет из себя что-то импозантное, сверкающее, а на самом деле ничего. Начался разговор, и этот разговор продолжался и на веранде, причём говорили больше [19об] мы, а Ильич слушал и когда уклонялись в сторону или говорили очевидно не то, что нужно ему было, он делал наводящие вопросы, и если Ильич написал бы школьную методику, то написал бы вероятно очень хорошо. Незаметно для нас мы говорили именно то, что надо, даже так — один говорит, Ильич видит, что он не то говорит, он разговор переводит на другое — всё это было очень ловко. Конечно, он не всё время с нами разговаривал, а уходил, дело было перед съездом, и он много писал.

Надежда Константиновна политикой тогда занималась мало, такое впечатление она на меня произвела, она занималась хозяйством. Как человек она была очень хорошая.

Прожили мы не помню сколько времени. Вскоре освободилась комната у финки, и мы туда перебрались, но пока мы жили в Куокало, ходили к Ильичу каждый день. Много народу тогда приезжало, по нескольку человек, обсуждались разные вопросы, я недостаточно ещё в тонкости это разбирал и поэтому близкого участия в этих тонких вопросах не принимал. Мне казалось всё это достаточно ясным — о чём ещё было разговаривать.