Жанна. Глава 9

За последние недели они с Жанной, разумеется, не перемолвились ни словом.

Послы Альбрехта, конечно, знали об их связи — точно так же, как и Жанна с Грейгом знали, что эрцгерцог отселил свою законную жену в дальнее крыло дворца, а в смежных с собой комнатах поселил свою нынешнюю фаворитку, которая была минимум на тридцать лет моложе его самого. Но необходимо было соблюсти внешние приличия. Когда Альбрехт принимал послов из Алезии, на троне рядом с ним сидела его законная жена, хотя все знали, что он с ней почти не разговаривает, да и вообще видит ее только во время подобных официальных церемоний. А юная фаворитка герцога, которая все остальное время держалась с апломбом истинной герцогини, занимала в таких случаях скромное место среди фрейлин отвергнутой супруги Альбрехта.

Жанне, которая с самого детства ненавидела любую ложь, наверняка меньше всего хотелось, чтобы Ньевр превратился в место для подобных игр. Но что было делать?..

Дополнительная трудность состояла в том, что Жанна была женщиной. Если Альбрехт или Франциск могли иметь сколько угодно любовниц — и не беспокоиться, что кто-то станет путать их бастардов и законных сыновей, то положение Жанны было куда более щекотливым. Она наверняка дала эрцгерцогу гарантии, что она откажется от своей давней связи с Грейгом — ну, по крайней мере, до тех пор, пока у них с законным мужем не появится наследников её короны. Альбрехт хотел видеть на престоле собственного внука, а не сына Грейга Риу, и только на этом основании готов был согласиться присоединить Аркней к Алезии.

Но Жанна, видевшая лицо Грейга, не могла не понимать, о чем он думает. Она, конечно, полагала, что он злится на нее и носится с обидой на ее "измену".

Да, собственно, он сам несколько раз старался дать понять, что он чувствует себя оскорбленным. Его швыряло от сочувствия и нежности к Жанне — к злости на нее, но большую часть времени он все-таки ходил и дулся, как последний идиот...

— Ваше величество! — окликнул Грейг. — Простите, что мешаю вашему уединению... Но я не отниму у вас больше пары минут.

Лицо Жанны застыло — лишнее свидетельство того, что она не ждала от него ничего, помимо жалоб и упреков.

— В чем дело, сир? Что вы тут делаете?

— Я просто шел мимо и заметил свет. А потом подошел поближе и увидел вас. И я... я хотел попросить прощения, — последние слова вырвались у Грейга почти против воли — так мучительно было видеть эти следы усталости и печали на ее лице.

— Прощения?.. — эхом откликнулась она. — Разве вы чувствуете себя в чем-то виноватым?

— Да. Чувствую.

Грейг шагнул к Жанне, опустился на одно колено и взял ладонь королевы в свои руки.

— Жанна... я дурак, — негромко сказал он. — Прости, что я не понимал, как тебе тяжело, и думал только о себе.

— Боюсь, я все ещё не понимаю, о чем речь, — голос Жанны все еще звучал холодно, но маска безупречной отстраненности впервые за эти недели треснула, позволив Грейгу, наконец, увидеть ту самую Жанну, которую он так близко знал. — За что конкретно ты сейчас просишь прощения?

— Когда ты давала согласие на этот брак, ты заботилась о благе Алезии. А теперь тебе нужно каждый день плясать и улыбаться, как будто ты очень рада стать женой Генриха — хотя мы оба знаем, что это не так. А я все это время только злился...

— А почему бы тебе не злиться? — вскинув бровь, спросила Жанна. — Ты ведь всегда был мне верен, и имел все основания считать, что я люблю только тебя — а потом совершенно неожиданно узнал, что я решила выйти за другого... По-моему, это вполне достаточное основание для злости. Разве человек, который честен со своей возлюбленной, не заслужил ответной честности?

Грейг сделал неопределенный жест.

— Ну да, наверное... Но вообще — чем дольше я об этом думал, тем чаще мне казалось, что ты не хотела объясниться со мной честно просто потому, что не была честна даже сама с собой.

— Что-что?.. — переспросила Жанна удивленно. Грейг вздохнул.

— Ты заключила этот брак как раз тогда, когда мы справились с Франциском и могли бы наконец-то наслаждаться миром и своей любовью. И мне кажется, что это как-то связано. После всего, что мы пережили за все эти годы, немудрено было задуматься... Столько людей лишились своих близких, счастья или жизни для нашей победы, а у нас, которые все это начали, все будет хорошо?.. Может быть, тебе начало казаться, что теперь ты тоже должна пожертвовать собой ради них. Улучшить их жизнь ценой своего брака с Генрихом. И тогда ты уверила себя, что это абсолютно и решительно необходимо, и что отказ от этого брака будет доказательством, что ты не хочешь ничем поступиться ради тех, кто всем пожертвовал ради тебя. По-моему, ты обошлась с собой слишком жестоко. Но, как бы там ни было, не мне тебя судить.

Судя по лицу Жанны, слова Грейга привели ее в полное замешательство.

В эту минуту дверь у Риу за спиной чуть слышно скрипнула. Грейг резко оглянулся, успев испугаться, что кто-то заметил свет из-под двери и обнаружил его у ног Жанны, и что завтра болтовня об этом эпизоде — разумеется, в самом преувеличенном и нелепом виде — дойдет до аркнейцев и крон-принца.

Но вместо кого-то из прислуги или припозднившихся придворных Грейг увидел темную, высокую, как башня, фигуру Ксаратаса, стоявшего в дверях и с сардонической улыбкой смотревшего на Грейга сверху вниз.

— Сегодняшняя ночь полна сюрпризов, — сказал маг. — Когда я шел сюда, то уж никак не ожидал, что ты пригласишь еще и лорда Риу... Кажется, ты решила наконец-то объясниться с ним начистоту?

Непринужденный тон Ксаратаса и интимное "ты", с которым он обращался к Жанне, заставили Грейга пошатнуться, как удар под дых. Он, видимо, действительно забыл вовремя сделать вдох — во всяком случае, у него закружилась голова, а перед глазами замелькали крошечные черные точки.

Грейг почувствовал, что, если он не справится с собой, то закричит или заплачет, как ребенок.

Сделав над собой огромное усилие, он встал, стараясь сохранить невозмутимость.

— Простите, Ваше величество, — со всем возможным в его положении бесстрастием произнес он. — Я просил уделить мне две минуты, но, кажется, отнял у вас гораздо больше времени. Не буду вам мешать.

Грейг шел по коридору, опираясь на стену и шатаясь, словно пьяный. Он выдержал эти проклятые свадебные торжества, хотя когда-то думал, что подобная задача выше его сил. Он даже был готов отойти в сторону и уважать кронпринца Генриха, если муж Жанны окажется достойным человеком. Но Ксаратас... Боже мой, Ксаратас!..

Как она могла — после всего, что она о нем знала?! Человек, который припадает ртом к губам заколотого им солдата, чтобы всасывать в себя его предсмертный хрип... человек, который избивает своих рабов в кровь, даже не меняясь в лице, и держит для своего удовольствия наложников любого возраста и пола...

В голове мелькнула мысль, что этот маг ее околдовал, и Риу ухватился за нее, как утопающий — но облегчение, испытанное им от этой мысли, не продлилось долго и сменилось приступом еще более черного отчаяния. Зачем обманывать себя?.. Он ведь и раньше чувствовал, что маг вызывает у Жанны интерес — в чем-то болезненный, смешанный с отвращением, но все же интерес. Ксаратас обладал могуществом, ставившим его выше всех остальных людей. Он был опасен и загадочен, и это, несомненно, должно было будоражить страстную натуру Жанны. Рядом с магом Грейг с его надежными, предсказуемыми, вдоль и поперек изученными мыслями и чувствами, должен был показаться королеве слишком пресным.

Жанна повзрослела, и их детская любовь сделалась ей тесна.

Двигаясь с бездумностью лунатика, Грейг добрался до своей комнаты и попытался лечь в постель, но она показалась ему раскалённой, как адские сковородки, о которых говорят невежественные сельские проповедники.

Спать под одной крышей с Жанной, которая в эту минуту, может быть, принимает у себя Ксаратаса, было невыносимо. Вскочив, как ужаленный, Грейг подошел к окну, распахнул ставни и оперся на каменный подоконник. В голове мелькнула соблазнительная мысль — взобраться на окно и спрыгнуть вниз. Внизу — ступени лестницы и каменная балюстрада, так что он почти наверняка разобьет себе голову и умрет быстро, без лишних мучений... Нет.

Нет-нет-нет-нет! Во-первых, он погубит свою душу — если только не считать, что он уже бесповоротно погубил ее, когда помог Жанне призвать в Алезию Ксаратаса.

Во-вторых, известие о его смерти — особенно такой унизительной и глупой смерти — приведет в отчаяние мать с отцом. Их жизнь только-только начала налаживаться после всех этих лет разлуки и всех принесенных жертв, и он не вправе омрачать их воссоединение новой утратой. Они бы провели всё это время вместе, если бы не он. Сайм бросил для него любимую жену, а вместе с ней — свою родную дочь, и столько лет сражался для того, чтобы защитить Грейга от его врагов. И если он сейчас убьет себя, то получится, что он просто наплевал на все его труды и жертвы, как и на те трудности и горе, которые испытали мама с Лорел.

Лучше он покинет двор, поедет к ним и постарается забыть про все — и про свою любовь, и про Ксаратаса, и про измену Жанны.

Клещи, сжавшиеся вокруг его сердца, как будто бы на мгновение ослабли при мысли о том, чтобы уехать в Фэрракс. Снова оказаться в тех местах, где прошло его детство, встретиться с родными, попытаться сделать вид, как будто бы всех этих лет после его отъезда просто не было...

И устранить с пути Ксаратаса последнее препятствие, мешающее его планам.

Рыцарь вздрогнул. В самом деле, если не считать Ее величества и герцога Сезара, он — единственный, кто знает, что собой на самом деле представлял "астролог королевы". Но Сезар — наместник Жанны в Рессосе, а Рессос слишком далеко от Ньевра, чтобы герцог мог как-то влиять на здешние дела. Если Риу тоже уедет, рядом с Жанной останется лишь Ксаратас, успевший, к тому же, стать ее любовником. Маг станет абсолютным хозяином положения, и один лишь Создатель знает, к чему это приведет... А вся тяжесть ответственности ляжет на них четверых — на Грейга с Жанной, герцога Сезара и покойного сира Ульрика. Все что случится дальше, будет на их совести, поскольку именно они притащили это чудовище в Алезию и помогли тем силам, которым он служит, проникнуть на материк...

На следующий день Грейг первым делом отправился в город и, не торгуясь, купил первый подходящий дом, который выставлялся на продажу.

— Вам понадобится новая прислуга, сир, — заметил Кайто, со своей обычной деликатностью избегая вопросов о причине их скоропалительного переезда. — Пара конюхов, прачка, кухарка... Я один со всем не справлюсь.

— Я этим займусь, — пообещал стюарду Грейг.

В разгар осенних холодов Грейг неожиданно получил записку из Бриссье. Узурпатор просил у лорда Риу посетить его в государственной тюрьме. Грейг по-прежнему оставался членом королевского совета, так что сделать это ему было бы не трудно — он не раз бывал в Бриссье по поручению Ее величества за время подготовки к суду над Франциском. Но Грейг положительно не представлял, зачем тот хочет его видеть — ведь следствие уже завершилось, и у того больше не было причин бояться, что его станут пытать.

Мысли о пытках с самого начала сделали Франциска исключительно податливым. Он признал все — и сочинение поддельной исповеди Гвидо Пеллерини, и убийство самого поэта, и убийство Бьянки накануне поездки в Келермес... Он называл своих сообщников среди церковников, нисколько не заботясь о том, какую бурю эти показания вызовут в церковном Капитуле в Келермесе, где сторонники Франциска занимали довольно высокие посты. Все, что заботило Франциска — это целостность собственных связок и суставов, которые в случае недостаточной откровенности стали бы рвать и выворачивать на дыбе. Единственный вопрос, в котором узурпатор заупрямился и отказался признавать предъявленные ему обвинения, касался отравления Людовика. Франциск настаивал, что его брат и государь погиб из-за своей болезни, и что он не имеет к этому никакого отношения. Не то чтобы Грейг ему верил — на момент, когда собрался Регентский совет, у узурпатора уже все было готово для того, чтобы вырвать власть из рук своей снохи. Смерть брата явно не застала узурпатора врасплох, и вообще — это несчастье очень кстати для него случилось именно тогда, когда все нужные герцогу Эссо люди находились под рукой и были в наилучших отношениях с Франциском, чтобы его поддержать.

Но причину его упорства Грейг, конечно, понимал. Франциск уже смирился с тем, что умереть легкой смертью он не сможет. Если Жанна не помилует его и не прикажет заменить четвертование изменника обычным обезглавливанием — а она этого, конечно же, не сделает — его последние часы будут достаточно ужасны. Но если он, ко всему прочему, признался бы в цареубийстве, то прежде, чем четвертовать преступника, ему отрезали бы половые органы и проткнули шилом язык. Франциск, как и любой не слишком храбрый человек, шел по пути наименьшего сопротивления — он признавался там, где признания могли избавить его от пыток, но стремился избежать признаний, которые могли сделать его смерть на эшафоте еще более мучительной.

Он написал Ее величеству и королевскому совету подробное покаянное письмо, в котором сознавался в преступлениях, молил Жанну о милости и в целом унижался перед королевой и ее советом, доходя почти до сладострастия — Грейг, во всяком случае, слушал текст письма узурпатора с тягостным чувством неуместности и показушности такого самобичевания. Он находил неприятным это чрезмерное уничижение, вызванное не раскаянием, а только страхом, и хотел только одного — чтобы чтение побыстрее завершилось.

Жанна отнеслась к этому тексту более практично — выслушав письмо с начала до конца и пропустив мимо ушей все то, что не относилось к делу, она сразу же сосредоточилась на главном.

— Я вижу, он по-прежнему не хочет отвечать на вопросы о болезни моего отца, — сказала она так, как будто остальное не заслуживало обсуждения. — Жаль. Когда мы дали ему время поразмыслить, я рассчитывала, что он использует его с большей пользой для себя. Так много слов о том, что нам было уже известно из его старых допросов — и ничего относительно того, о чем его спрашивают на этот раз. Ну что ж, тем хуже для него.

— Если Вашему величеству угодно, мы возобновим допросы и на этот раз прибегнем к более суровым мерам, чтобы он отнесся к этому вопросу более серьезно, — сказал комендант Бриссье, доставивший письмо высокопоставленного узника, и потому присутствующий на совете.

Ее величество, судя по выражению ее лица, готова была дать свое согласие, но Грейг привлек к себе всеобщее внимание, поднявшись на ноги — и, пользуясь, что взгляды всех присутствующих обратились на него, низко склонился перед Жанной, приложив ладонь к груди, как будто в извинение за свою дерзость.

— Ваше величество! Мне кажется, в новых допросах заключенного нет никакого смысла, — сказал он. В те времена, когда он был любовником и правой рукой Жанны, решиться на подобный поступок было куда проще, чем теперь — в то время Жанна позволяла ему многое, и остальные члены королевского совета всегда притворялись, что свобода, с которой он держится в ее присутствии, вполне естественна и нисколько их не стесняет. Но теперь все изменилось, и сегодня все они смотрели на него с холодным возмущением, явно пытаясь показать, что вмешиваться в разговор, когда комендант обращался не к нему и даже не ко всем присутствующим, а лично к королеве, было крайне нагло с его стороны.