|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Небритый и одетый в грубую рубаху узурпатор съёжился на крестьянской телеге, в которой его везли, и разглядывал свои связанные руки так, как будто в жизни не видал ничего интереснее. Сейчас он был нисколько не похож на того самодовольного, громкоголосого мужчину, каким Франциск был во времена их с Жанной юности.
Грейг, находившийся ближе всего к арестанту, видел, что Франциска колотит дрожь. Узурпатор явно боялся напирающей со всех сторон толпы. Даже солдатам Грейга, судя по всему, было не по себе от бушевавшей вокруг ярости. На месте арестанта Грейг точно боялся бы, что люди, встречавшие его криками "убийца!!" и проклятиями, и все время норовившие швырнуть в него огрызком яблока или яйцом, вот-вот набросятся на охранявший узурпатора конвой и растерзают его голыми руками.
Грейг был, должно быть, единственным человеком в их отряде, которого не тревожила идея, что толпа может смести их всех, в порыве ярости нисколько не заботясь, что его солдаты победили узурпатора и захватили его в плен. Сейчас они мешали справедливому возмездию и защищали арестанта, и потому были врагами всех этих людей. Но Грейг не чувствовал ни страха, ни мрачного торжества, что эта бесконечная война, хвала Создателю, закончилась.
Когда-то он обещал Жанне, что сделает все возможное, чтобы захватить узурпатора живым и доставить Франциска в Ньевр, чтобы тот ответил за все свои преступления. Тогда он был уверен, что, когда это произойдет, то этот день будет самым счастливым в его жизни. Но сейчас он предпочел бы вернуться назад и заново прожить всю эту долгую войну с начала до конца, только чтобы не находиться здесь.
Известие о том, что эрцгерцог Альбрехт Аркнейский просватал за Жанну своего старшего сына Генриха, и королева согласилась выйти замуж, нагнало Грейга уже на пути к столице. Повторяющие эти новости люди торжествовали, гордясь тем, что весь Аркнейский принципат после смерти Альбрехта станет частью Алезии.
Но Грейгу было не до торжества.
В начале он еще не хотел верить этим слухам, полагая, что молва преувеличивает. Скорее всего, эрцгерцог просто сделал Жанне предложение через своих послов в Алезии, и сейчас вокруг этого сватовства начнется обычная дипломатическая волокита, которая, вероятно, ни к чему не приведет.
Но когда их кортеж добрался до столицы, Грейга и его людей встретили улицы, украшенные вымпелами с двойным вензелем, изображавшим золотые буквы "J" и "H" — Жанна и Генрих. Между домами были натянуты веревки с разноцветными флажками, а на фасадах красовались сцепленные друг с другом цветочные венки, пылающие алые сердца и голуби, которые все, кто этого хотел, малевал на своих домах и мастерских в знак своей радости за королеву и за ее будущего мужа.
Сознание, что в Ньевре идут спешные приготовления к приему высокопоставленного жениха, который, судя по всему, должен был прибыть в город со дня на день, поразило Грейга в самое сердце. Риу чувствовал себя, словно во сне.
Пожалуй, если бы на них сейчас напали, и он бы погиб, пытаясь помешать прикончить Франциска до суда, Грейг бы воспринял это, как спасение. Так он, во всяком случае, не доживет до свадьбы Жанны, и не вынужден будет смотреть, как она стоит перед алтарем с другим мужчиной...
Алессандро Молла говорил ему — "королей не ревнуют". Судорожно сжав поводья, Грейг твердил себе, что Жанна поступает так, как будет лучше для Алезии. Страна ослаблена войной, и им сейчас придутся очень кстати торговые соглашения с Аркнейским герцогством. Можно будет беспошлинно ввозить в Аркней зерно и шерсть из Фэрракса, а также соль, серебро и вина из Тельмара... У аркнейцев — самые лучшие красители для ткани, в которых остро нуждаются все алезийские ткачи, лучшие переписчики, миниатюристы и граверы, а еще у них есть торф и древесина, которая превосходит даже мачтовые сосны Фэрракса. Бревна, которые привозят из Аркнея, сотни лет лежали в древних соляных болотах и сделались крепче камня.
И всё это — лишь те выгоды, которые сразу видны даже далекому от дипломатии или торговли человеку. А Жанна с Альбрехтом наверняка заключили и другие соглашения...
Оба народа, безусловно, только выиграют от того, что станут ездить к соседям и торговать с ними свободно, как с соотечественниками, а не как с иноземцами.
И все же Грейг чувствовал себя, как человек, который очутился в незнакомом, совершенно чуждом ему мире и не в состоянии понять, что он здесь делает и как теперь жить дальше — и, самое главное, зачем.
А ведь его предупреждали!.. Молла еще много лет назад пытался объяснить ему, что друг или любовник королевы — это тоже форма службы. Если Жанна посчитала нужным заключить союз с Аркнеем через брак, то, что бы он сейчас не чувствовал, Грейг обязан принять ее решение и помогать в его осуществлении, как подданный Ее величества, а не носиться со своими чувствами и, уж конечно, не вставать в позу обиженного любовника. Теперь он понимал, что Алессандро Молла тогда спрашивал его — ты, вообще, уверен, что ты к этому готов? Уверен, что действительно способен на подобное?
Но Грейг считал, что он способен во всем разобраться куда лучше Моллы и прекрасно обойдется без его советов и нравоучений... хотя и не понимал буквально ничего. Дурак!.. Господи, ну почему он такой дурак?..
Последние пять лет он жил мечтой о том, что рано или поздно война, наконец, закончится, и он сможет все время оставаться рядом с Жанной. Ему казалось, что, когда это произойдет, они, наконец, будут совершенно счастливы.
И вот — это действительно случилось, но вместо счастья этот день принес ему чувство полной опустошенности, и его горе не смягчала даже мысль, что борьба с узурпатором осталась позади, а Франциск, наконец, поплатится за все, что сделал.
Они победили.
"...а вот я, похоже, проиграл" — подумал Грейг.
Церемония встречи, которую победителям Франциска организовали во дворце, была торжественной, официальной и холодной.
Жанна, восседавшая на своем троне, выглядела отстраненной и невозмутимой. Грейг преклонил колено перед королевой и сообщил ей, что передал своего пленника коменданту Алой башни — главной государственной тюрьмы. Жанна кивнула — и поблагодарила лорда Риу за его труды в торжественной, но лишенной даже намека на их давнее знакомство и прежнюю близость речи.
Стоящий среди вельмож Ксаратас смотрел на Грейга с холодным любопытством, как будто пытался по его лицу понять, о чем сейчас думает королевский фаворит. Впрочем, Ксаратас был не единственным — всем приближенным Жанны, судя по их лицам, было интересно, как лорд Риу воспринял известие о предстоящей свадьбе королевы.
Грейг почувствовал, как сквозь его недавнее оцепенение пробивается тяжёлый, сжимающий ему горло гнев. Как Жанна могла так с ним поступить?.. Если уж она посчитала, что брак с наследником Аркнейского герцогства необходим для процветания Алезии, она могла, по крайней мере, под каким-нибудь предлогом затянуть переговоры до его возвращения — ведь она знала, что Грейг одержал победу и везёт пленного узурпатора в столицу!
После всего, что связывало их двоих, Жанна могла бы хотя бы притвориться, что ей не плевать на его чувства, и поговорить с ним _до_ того, как согласиться на подобный брак... — подумал он, но тут же понял, что это нелепо. Чего ради Жанна стала бы откладывать свое решение ради такого разговора? Чтобы Риу сам благословил ее на брак с другим? Безумие...
Но, по крайней мере, она могла ему написать и объяснить свое решение, — подумал Грейг в защиту охватившего его негодования. Теперь, когда прошел первоначальный шок, Риу чувствовал себя преданным. Неужели Жанне было безразлично, что он почувствует, когда приедет в Ньевр и увидит украшенный перед свадьбой город?!
Грейг надеялся, что после окончания официальной церемонии Жанна захочет поговорить с ним в приватной обстановке, но довольно скоро убедился в том, что королева не намерена этого делать. Махнув рукой на осторожность, Грейг решил действовать напролом.
— Могу ли я поговорить с Вашим величеством наедине? — спросил он Жанну. — Мне необходимо обсудить с вами судьбу сторонников Франциска, которых мы взяли в плен, но вынуждены были поручить их охрану и содержание местным сеньорам в Талосе, чтобы они не помешали как можно скорее доставить узурпатора в Ньевр.
— Боюсь, этот вопрос пока придется отложить, — ответила Ее величество, не подавая вида, что поняла истинный смысл просьбы Грейга. — Послы эрцгерцога Аркнейского хотели посетить Бриссье и собственными глазами увидеть пленного узурпатора. Я собираюсь ехать в крепость и позволю им меня сопровождать. Мне тоже интересно взглянуть на Франциска. А вам, лорд Риу, будет лучше отдохнуть с дороги. Я не предлагаю вам ехать с нами, поскольку уж кому-кому, но вам Франциск наверняка успел смертельно надоесть за время путешествия.
— Если бы я знал, что Ваше величество захочет видеть пленника, я бы сразу привез его сюда, — с легкой досадой сказал Грейг. На подступах к столице их отряд встретили посланцы королевы, сообщившие, что Франциска необходимо перепроводить в замок Бриссье, предназначавшейся для государственных преступников, и поручить заботам коменданта крепости.
Жанна качнула головой.
— О нет. Я поклялась, что Франциск больше никогда не войдёт под своды этого дворца, где он убил моих отца и мать, и где он столько лет строил из себя короля. Я встречусь с ним в тюремной камере, где убийце вроде него самое место.
Грейг понял, что Жанна не хочет, чтобы он ее сопровождал, и отступился. В любом случае, когда рядом торчат аркнейские послы, обсудить с Жанной ее свадьбу было невозможно.
После этой нелепой и наполненной ложью и недомолвками аудиенции Грейг отправился в свои комнаты, но отдыхать не мог. Вместо этого он снова и снова представлял, что скажет Жанне, когда они встретятся. В один момент ему казалось, что ещё не поздно уговорить королеву разорвать эту помолвку и отказаться от брака с Генрихом — брака, в котором Жанна, при ее характере, наверняка будет несчастна — а мгновение спустя Грейг приходил в отчаяние и совершенно терял надежду.
К вечеру, когда Жанна вернулась во дворец, Грейг попытался с ней увидеться, но ее дамы сообщили, что Ее величество утомлена и никого не принимает. Грейг испытывал большое искушение пройти в апартаменты королевы силой — но сдержался, понимая, что тогда в покои Жанны набежит охрана со всего дворца, и дело обернется безобразным и бессмысленным скандалом.
В конце концов, устав от бесконечного кружения по своей комнате, Грейг сел к столу и написал записку, в которой просил — точнее, умолял — Ее величество его принять. Он вручил письмо Кайто и велел отнести его Жанне, передать кому-нибудь из дежурных фрейлин и не уходить, пока они не согласятся передать его записку королеве. Если Жанна в самом деле так устала после посещения Бриссье, что лежит в постели, то, во всяком случае, это не помешает ей прочесть его послание. Но, несмотря на все свои старания, Кайто вернулся ни с чем и принес запечатанное письмо назад.
Все это выглядело так, как будто Жанна задалась целью показать Грейгу, что она им недовольна и не хочет его видеть, хотя Грейг не представлял, за что она может на него злиться. Он доставил ей Франциска, выиграл войну, и Жанна откровенно расхвалила его действия в качестве полководца во время устроенного в его честь приема... тогда почему она держится так, как будто он чем-то ее обидел?
Если уж на то пошло, из них двоих скорее у него имелись основания сердиться на нее и чувствовать себя обиженным!..
— Вина, — приказал Кайто Грейг, хотя обычно никогда не обходился без "пожалуйста", "будь добр", и тому подобных оборотов, не желая сделаться похожим на Ксаратаса.
Но Кайто, видимо, понимал состояние своего сюзерена, потому что, открывая для него бутылку, смотрел на мрачного Грейга с молчаливым выражением сочувствия. Наполнив его кубок, юноша беззвучно удалился в маленькую смежную комнату, где он обычно спал. По вечерам Кайто обычно уходил бродить по городу, и Грейг это поощрял — ему не хотелось, чтобы парень сидел в четырех стенах, прислушиваясь к звукам за стеной, чтобы понять, не нужна ли его сеньору какая-то мелкая услуга. Это заставляло Грейга чувствовать себя неловко. Но сегодня Кайто предпочел остаться, и Грейг не стал его выгонять, прекрасно понимая, что его оруженосец и слуга, несмотря на свое деликатное молчание, переживает за него.
Вино и тишина подействовали на Грейга успокоительно. Его обида и негодование немного улеглись, и он стал думать о происходящем более спокойно.
Жанна явно не желала его видеть — да, но почему? Скорее всего потому, что она точно _знала_, что Грейг попытается ее отговорить. Это решение наверняка далось ей нелегко, и, подавив все возражения в самой себе, Жанна не хочет вступать в борьбу еще и с ним. Скорее всего, она не писала ему о своем решении именно потому, что ей было мучительно об этом говорить.
Уж конечно, она согласилась выйти за этого Генриха не потому, что, увидев его портрет, прельстилась его красотой и дифирамбами, которые пели Генриху аркнейские послы. Просто так было нужно для блага Алезии. И Жанна вовсе не обязана была оправдываться перед Грейгом Риу только потому, что поставила интересы государства выше своих личных чувств.
Грейгу заскрипел зубами. Он все это время чувствовал себя обиженным, винил Жанну за то, как она поступила с ним, хотя на самом деле ей было гораздо тяжелее, чем ему. Не он же должен был пожертвовать собой и разделить супружеское ложе с совершенно чужим человеком!..
Да; но все-таки это безумие нужно остановить. Жанна уверена, что поступает правильно, но она полностью сосредоточена на дипломатии и на политике, и забывает, что впридачу к соглашениям с Аркнеем получит живого человека, который почти наверняка будет считать, что его положение супруга Жанны делает его королем в полном смысле слова и дает ему полное право вмешиваться в дела государства.
Жанне — как и Грейгу — должно представляться очевидным, что Генрих может играть в Алезии только ту роль, которую обычно исполняет при правящем короле его супруга иностранного происхождения — помогать Жанне в делах, решать те вопросы, которые ему доверит правящая королева, обеспечивать дипломатическую связь со своим родным государством и так далее. Но Генрих получил совсем другое воспитание, и он наверняка считает, что первые роли в любом деле заведомо предназначены ему — всего лишь потому, что он мужчина, а его супруга — женщина.
Когда Генрих узнает, как Жанна на самом деле смотрит на подобные вопросы, он — а вслед за ним его отец эрцгерцог — почувствуют себя так, как будто их обманом вовлекли в мошенническую сделку. И им будет совершенно наплевать, что речь с самого начала шла только о браке, а уж никак не о том, что супруг Жанны станет полноправным королем Алезии, поскольку в их глазах это одно и то же. Когда мужчина, скажем, женится на состоятельной вдове, имеющей свой дом, трактир или поместье, то такой мужчина всегда полагает, что сможет распоряжаться всем имуществом жены по собственному усмотрению. А если женщина напоминает, что закон на ее стороне, то ее муж начинает вопить, как будто его обокрали.
В дверь его покоев громко постучали.
— Эй, Риу! Грейг! Ты там?..
— Ладлоу?.. — удивился Грейг, распахивая дверь. — Прости, я совсем про тебя забыл... Как твоя рана, тебе уже лучше? Выглядишь ты вроде бы неплохо.
— Я в порядке, — отмахнулся Джеймс, заходя внутрь. — А вот ты, похоже, нет. Да оно и неудивительно...
Грейг качнул головой.
— Дело вовсе не во мне.
— Правда?.. — спросил Ладлоу. Он прошел в глубь комнаты и бесцеремонно налил себе вина из той бутылки, которую принес Кайто. — А по-моему, ты просто хочешь, как обычно, делать хорошую мину при плохой игре. Но передо мной тебе не нужно притворяться. Уверен, ты сейчас чувствуешь себя паршиво. Я на твоем месте бы на стенку лез. Да кто угодно выйдет из себя, если ему внезапно сообщить, что любимая женщина выходит за другого!
— А что ты сам думаешь об этом браке?
— Думаю, что Ее величество сыграла с тобой очень дурную шутку, — прямо заявил Ладлоу. — Никогда бы не подумал, что какая-нибудь женщина способна обойтись подобным образом с мужчиной, которого она любит.
Грейг, хоть и испытывал потребность в дружеском сочувствии, при этих словах закатил глаза.
— Боже, Джеймс!.. При чем здесь вообще любовь? Это политика. И Жанна — не "какая-нибудь женщина". Она королева. Не всем везет так, как Бьянке и Людовику.
Джеймс рухнул в кресло, которое жалобно заскрипело от такого варварского обращения, и вытянул свои длинные ноги в сторону камина.
— Так-то оно так, — задумчиво произнес он, покачивая кубок. — Но ведь Жанна не такая, как другие королевы и принцессы. Когда ей чего-то хочется, ей плевать на политику, законы и традиции. Она все эти годы совершенно не скрывала вашей связи, и ей было начхать на то, что об этом подумают в Алезии или за границей. Церковники попробовали было что-то вякнуть, но она так их отбрила, что они до сих пор зализывают раны. Припомнила и фавориток других государей, и епископских "племянников", которым подыскали теплое местечко в церкви... Я, в общем-то, только за — этим ханжам давно кто-нибудь должен был дать укорот. А то они держат своих бастардов на виду и раздают им церковные должности, и в то же время не стесняются читать нам, грешным, проповедь о целомудрии! Но согласись, что после всего этого как-то не ожидаешь, что Жанна внезапно решит соблюдать обычные условности и выйдет замуж просто потому, что это, мол, политика...
— Да?.. А чего ты ожидал?.. — с сарказмом спросил Грейг. — Что Жанна выйдет за меня и сделает меня своим принцем-консортом? Все наши аристократы были бы в восторге, если бы им предложили присягнуть бастарду и сыну простой крестьянки, а потом считать своим законным королем его детей!.. А соседи? Думаешь, они были бы только рады признать подобный брак и проявлять ко мне положенное уважение?.. Ты прав, Жанна умеет постоять за себя и за собственные интересы. Но она же не сумасшедшая. Мы и так уже пережили слишком много потрясений. Думаешь, ей хотелось бы, чтобы люди, которые только что сражались за ее права на трон, оказались сразу же после этого втянуты в новую войну или в какой-то внутренний мятеж? Нет, Джеймс... Это все чушь. Я всегда знал, что Жанна _никогда_ не сможет быть моей женой. Просто все эти годы мы оба вели себя так, как будто бы в мире не существует ничего, кроме нашей любви, а наша единственная забота — это одолеть Франциска. Но в глубине души мы всегда знали, что когда-нибудь это должно закончиться... И сейчас у меня нет никакого права делать вид, что меня кто-то обманул. Но мне сейчас нужно понять другое — я хочу любой ценой расстроить этот брак из-за того, что я ревную Жанну к ее будущему мужу, или же я _действительно_ уверен, что она будет несчастлива?..
Ладлоу несколько секунд задумчиво смотрел на Риу.
— Ты очень сильно ее любишь, да?.. — спросил он, наконец.
Грейг с раздражением повел плечом.
— А ты не знал?
— Да нет, я не об этом... Знаешь выражение — "ослеплен ревностью"? Ты, кажется, впал в другую крайность — ты ослеплен самоотверженностью. Ты не допускаешь даже мысли, что, возможно — заметь, я не утверждаю, я всего лишь говорю — "возможно"!... — Жанна просто тебя разлюбила или увлеклась кем-то другим. Ну сам подумай, Грейг — мы же последние пять лет бывали в Ньевре разве что наездами. Сколько вообще времени ты провел с Жанной за последний год?.. Разве не может быть такого, что в разлуке её чувства к тебе охладели, или что кто-нибудь сумел ей понравиться, пока тебя здесь не было?..
— Например, кто?
На этот раз Ладлоу молчал, должно быть, целую минуту. Очевидно, Джеймсу тоже не очень легко давался этот разговор.
— Тебе не кажется, что королева чересчур близка с ее астрологом? — негромко спросил он, глядя Грейгу в глаза.
— С Ксаратасом? — повторил Риу удивленно.
— Она принимает его у себя в покоях поздно вечером. И они вечно переглядываются, как люди, у которых есть общая тайна. Многие считают, что они любовники.
— Как Бьянка с Гвидо Пеллерини? — спросил Грейг с издевкой.
Джеймс отвел глаза.
— Я понимаю... Мне и самому противно повторять такие сплетни. И я бы не стал этого делать, если бы речь не шла о тебе. Что, если охлаждение между тобой и королевой связано не с тем, что ей пришлось принять решение о браке, а с тем, что у нее появился новый любовник?.. Нас ведь долго не было. А этот шарлатан все время увивался вокруг Жанны. Развлекал ее, играл с ней в шахматы... Обвинял тебя в том, что ты не можешь закончить войну... А Жанне наверняка было одиноко.
Грейгу захотелось ударить своего друга. Он сдержал этот порыв и ограничился лишь тем, что взял Ладлоу за предплечье и слегка сжал, как бы подчеркивая этим важность своих слов.
— Послушай, Джеймс, я ценю твою дружбу и твое участие... Но давай остановимся на этом. Я не собираюсь обсуждать поступки или чувства Жанны. Ни с тобой, ни с кем-нибудь ещё.
Наутро Жанна и ее придворные покинули столицу, выехав навстречу жениху и его свите. Генрих, вообще-то говоря, не вправе был рассчитывать на такой жест. В конце концов, он был только наследником эрцгерцога, не обладающим пока реальной властью, а его невеста — королевой. Но Жанна решила проявить любезность, чтобы не задеть своего будущего мужа дополнительным напоминанием о разнице в их статусе.
Грейга в состав свиты Жанны не включили. Что и понятно — кто захочет видеть рядом со своей невестой ее бывшего любовника? Аркнейские послы наверняка уже успели описать Генриху лорда Риу, а учитывая его внешность, у Грейга не было ни малейших шансов затеряться среди остальных придворных. Так что будущего мужа Жанны Грейг увидел уже в Ньевре, когда свадебный кортеж медленно двигался в сторону кафедрального собора. Генрих был темноволосым, голубоглазым и, пожалуй, чересчур самоуверенным. Он был хорош собой — и явно хорошо об этом знал. С одной стороны, Жанне повезло, что ее будущий супруг не оказался кривоногим, лысым или же горбатым (ведь парадные портреты беспардонно врут, а лично Генрих с Жанной никогда еще не виделись), а с другой стороны — Генрих выглядел человеком, убежденным, что весь мир вращается вокруг его персоны, и что, стоит ему улыбнуться, как любая женщина тотчас же падет жертвой его чар.
Вдобавок ко всему, Генриху было двадцать лет, в то время как его отцу успело перевалить за шестьдесят. Рождению Генриха предшествовала длинная череда выкидышей и мертвых младенцев, а также единственная выжившая дочь, Анна, которую никто в семье не принимал в расчет, так как Альбрехт не допускал даже возможности передать государство женщине, и не оставлял попыток зачать сына.
Много лет назад, когда Грейг с Жанной обсуждали эту ситуацию во время своих верховых прогулок в Рессосе, Жанна с присущей ей бескомпромиссной жесткостью сказала — "этому болвану, герцогу Альбрехту, стоило оставить свою жену в покое года на два. Но он был так одержим своей идеей поскорей зачать наследника, что не хотел признать, что она просто-напросто истощена этими бесконечными беременностями. А после этого ее же еще и винили в том, что она не способна доносить младенца! Идиотство... Он, видимо, думает, что женщины — как курицы, которые способны каждые два дня нести ему по новому яйцу!"
Себастьян с Катрин тогда смотрели на свою кузину-королеву круглыми от потрясения глазами, да и немудрено — Грейг не способен был представить себе герцога Сезара, который третировал бы королей соседних государств болванами или пренебрежительно высказывался об их личной жизни. Себастьян с Катрин наверняка даже не думали, что кто-нибудь из их семьи способен рассуждать о таких деликатных вопросах с такой почти солдатской прямотой. Но Грейг не мог не согласиться с Жанной. На второй год брака жена Альбрехта родила живую и здоровую дочь. Потом, почти сразу же вслед за этим — сына, который тоже родился крупным и вполне здоровым, но при этом умер, не дожив до года, от обычных в таком возрасте болезней. А потом пошло-поехало — одна неудачная беременность за другой, выкидыши, недоношенные младенцы... Почему-то никто в окружении Альбрехта не способен был сказать ему того, что было хорошо известно любой неграмотной крестьянке — что вынашивание и рождение ребенка не дается даром его матери.
Когда, наконец, родился Генрих, а следом за ним — его брат Рихард, было уже слишком поздно — даже радость от рождения наследника не смогла помирить Альбрехта и его жену после двадцати с лишним лет обид, попреков и взаимной неприязни. Однако Генрих, судя по всему, при этом все же пользовался совершенно исключительной любовью обоих родителей. Им восхищались, его берегли, его достоинства превозносили до небес, а недостатки называли милыми детскими шалостями. И в том, как Генрих улыбался Жанне, чувствовалось убежденность, что его улыбка и его внимание — это ценный подарок, который способен привести любую женщину в восторг.
Грейг, наблюдавший за процессией издалека, не без труда протиснулся сквозь плотную толпу и ушел раньше, чем Жанна и её спутники вошли в собор. Он вернулся в свои покои во дворце, упал ничком на застеленную кровать и несколько часов лежал, почти не шевелясь и едва ли о чем-то думая. Но потом ему все же пришлось встать, переодеться и спуститься вниз на свадебный пир. Сидеть на нем до самого конца, когда начнутся так называемые "проводы новобрачных", Грейг не собирался, но правила приличия требовали хотя бы показаться на пиру, чтобы не проявлять неуважения к Ее величеству.
Все следующие недели были заняты разнообразными праздничными торжествами. Многие придворные и иностранные послы, стараясь угодить Ее величеству, устраивали за свой счет приемы, торжества и развлечения в честь королевской свадьбы, и Жанна с ее супругом каждый день участвовали в каких-нибудь новых развлечениях. В голове Грейга эти дни слились в какую-то пеструю ленту бесконечного притворства. Он посещал очередной прием, изображал невозмутимость, улыбался и шутил с хозяевами, танцевал, кланялся, делал комплименты дамам, возвращался в свою комнату уже под утро, совершенно оглушенный танцами, вином и постоянно подавляемым страданием, валился на постель и спал без снов.
Все эти дни он продолжал исподволь наблюдать за Генрихом. В общем-то, супруг Жанны не производил какого-то особенно отталкивающего впечатления. Он был самодоволен и слишком беспечен, но вряд ли по-настоящему испорчен. Он играл свою роль новобрачного и принимал общие поздравления с заметным удовольствием, и ему явно нравилось, что они с Жанной образуют красивую пару и отлично смотрятся во время танцев, но при этом было совершенно не похоже, что он проявляет какой-нибудь более глубокий интерес к своей жене.
Казалось бы, можно порадоваться, что между ними не возникло настоящей близости, и что чувства Генриха к его жене остаются на уровне обыденного увлечения, не угрожая, судя по всему, перерасти в серьезную влюбленность или в истинную страсть. Но, как ни странно, вместо удовлетворения Грейг чувствовал бесплодный гнев.
Да что вообще этот Генрих знал о Жанне?!.. Для него она была просто женщиной в роскошных платьях и с королевским венцом на голове. Эта женщина была достаточно красива, молода и соблазнительна, чтобы мысль об исполнении супружеского долга доставляла ему удовольствие, но, видимо, не стоила того, чтобы стараться заслужить ее доверие или узнать ее получше. Генрих не способен был понять, какие мысли и какие чувства скрываются за натянутой улыбкой Жанны и её притворным оживлением — да он и не желал этого знать. Ему было вполне достаточно красивой оболочки. И такой человек все время находился рядом с Жанной, прикасался к ней, как будто бы имеет на это полное право, спал с ней в одной постели!.. Да Грейг бы убил его за это — если бы только все это не происходило бы по воле Ее величества, которая принесла себя в жертву государственной необходимости.
Грейг снова — уже раз, должно быть, в сотый — размышлял об этом, возвращаясь в свои комнаты после очередного затянувшегося пира, когда неожиданно увидел свет, который пробивался из-под двери швейной комнаты Бьянки. Мать Жанны, несмотря на обилие других дел, время от времени все-таки шила в обществе своих придворных дам, и, кажется, в этой комнате до сих пор стоял станок с начатой Бьянкой вышивкой, которую некому стало закончить. Жанна рукодельем не интересовалась вовсе, и с тех пор, как избавилась от надзора фрейлин своей матери, ни разу не взяла в руки иглу, так что при ней швейная комната, заброшенная при Франциске, большую часть времени стояла запертой. Однако сейчас в комнате, несмотря на поздний час, явно кто-то был, и Грейг замедлил шаг, гадая, стоит ли приоткрыть дверь и посмотреть, кто здесь, или же лучше тихо пройти мимо. Наверняка комнату отпер кто-нибудь из фрейлин Жанны, думая, что здесь можно будет незаметно встретиться со своим любовником — так чего ради мешать чужому свиданию?..
А может быть, и нет. Может быть, кто-то из аркнейцев, которые наводнили замок и во все суют свой нос, подкупил королевскую прислугу, чтобы посмотреть, что хранится в этой закрытой комнате, и теперь роется в шкатулках Бьянки в надежде найти что-нибудь такое, что можно будет включить в свое очередное донесение Альбрехту.
Грейг уже далеко не в первый раз за последние недели натыкался на сопровождающих и слуг кого-то из аркнейских дипломатов, которые находились там, где им явно нечего было делать, или подслушивали разговоры алезийцев, старательно притворяясь, что не знают местного языка. Ничего особенного в этом, безусловно, не было — у Жанны тоже имелись личные осведомители при дворах иностранных государей, и было бы странно не воспользоваться таким случаем, как свадьба, чтобы получить полный отчет о жизни алезийского двора.
Но все же если это кто-то из аркнейских шпиков — надо его выставить, — подумал Грейг, и, подойдя к двери, слегка приоткрыл створку.
К его изумлению, в рабочей комнате Бьянки оказались не аркнейцы и не ищущие уединения влюбленные. За большим полированным столом, предназначавшимся когда-то для того, чтобы рисовать выкройки или раскладывать обрезки ткани, опираясь на него рукой, сидела Жанна.
Она выглядела изможденной. Лицо у нее осунулось и побледнело — надо полагать, не только от официальных церемоний и от бесконечных танцев. Подобное многодневное веселье было бы утомительно даже для счастливых новобрачных, а Жанне приходилось изображать довольство и лучиться счастьем, которого она вовсе не испытывала.
За последние недели они с Жанной, разумеется, не перемолвились ни словом.
Послы Альбрехта, конечно, знали об их связи — точно так же, как и Жанна с Грейгом знали, что эрцгерцог отселил свою законную жену в дальнее крыло дворца, а в смежных с собой комнатах поселил свою нынешнюю фаворитку, которая была минимум на тридцать лет моложе его самого. Но необходимо было соблюсти внешние приличия. Когда Альбрехт принимал послов из Алезии, на троне рядом с ним сидела его законная жена, хотя все знали, что он с ней почти не разговаривает, да и вообще видит ее только во время подобных официальных церемоний. А юная фаворитка герцога, которая все остальное время держалась с апломбом истинной герцогини, занимала в таких случаях скромное место среди фрейлин отвергнутой супруги Альбрехта.
Жанне, которая с самого детства ненавидела любую ложь, наверняка меньше всего хотелось, чтобы Ньевр превратился в место для подобных игр. Но что было делать?..
Дополнительная трудность состояла в том, что Жанна была женщиной. Если Альбрехт или Франциск могли иметь сколько угодно любовниц — и не беспокоиться, что кто-то станет путать их бастардов и законных сыновей, то положение Жанны было куда более щекотливым. Она наверняка дала эрцгерцогу гарантии, что она откажется от своей давней связи с Грейгом — ну, по крайней мере, до тех пор, пока у них с законным мужем не появится наследников её короны. Альбрехт хотел видеть на престоле собственного внука, а не сына Грейга Риу, и только на этом основании готов был согласиться присоединить Аркней к Алезии.
Но Жанна, видевшая лицо Грейга, не могла не понимать, о чем он думает. Она, конечно, полагала, что он злится на нее и носится с обидой на ее "измену".
Да, собственно, он сам несколько раз старался дать понять, что он чувствует себя оскорбленным. Его швыряло от сочувствия и нежности к Жанне — к злости на нее, но большую часть времени он все-таки ходил и дулся, как последний идиот...
— Ваше величество! — окликнул Грейг. — Простите, что мешаю вашему уединению... Но я не отниму у вас больше пары минут.
Лицо Жанны застыло — лишнее свидетельство того, что она не ждала от него ничего, помимо жалоб и упреков.
— В чем дело, сир? Что вы тут делаете?
— Я просто шел мимо и заметил свет. А потом подошел поближе и увидел вас. И я... я хотел попросить прощения, — последние слова вырвались у Грейга почти против воли — так мучительно было видеть эти следы усталости и печали на ее лице.
— Прощения?.. — эхом откликнулась она. — Разве вы чувствуете себя в чем-то виноватым?
— Да. Чувствую.
Грейг шагнул к Жанне, опустился на одно колено и взял ладонь королевы в свои руки.
— Жанна... я дурак, — негромко сказал он. — Прости, что я не понимал, как тебе тяжело, и думал только о себе.
— Боюсь, я все ещё не понимаю, о чем речь, — голос Жанны все еще звучал холодно, но маска безупречной отстраненности впервые за эти недели треснула, позволив Грейгу, наконец, увидеть ту самую Жанну, которую он так близко знал. — За что конкретно ты сейчас просишь прощения?
— Когда ты давала согласие на этот брак, ты заботилась о благе Алезии. А теперь тебе нужно каждый день плясать и улыбаться, как будто ты очень рада стать женой Генриха — хотя мы оба знаем, что это не так. А я все это время только злился...
— А почему бы тебе не злиться? — вскинув бровь, спросила Жанна. — Ты ведь всегда был мне верен, и имел все основания считать, что я люблю только тебя — а потом совершенно неожиданно узнал, что я решила выйти за другого... По-моему, это вполне достаточное основание для злости. Разве человек, который честен со своей возлюбленной, не заслужил ответной честности?
Грейг сделал неопределенный жест.
— Ну да, наверное... Но вообще — чем дольше я об этом думал, тем чаще мне казалось, что ты не хотела объясниться со мной честно просто потому, что не была честна даже сама с собой.
— Что-что?.. — переспросила Жанна удивленно. Грейг вздохнул.
— Ты заключила этот брак как раз тогда, когда мы справились с Франциском и могли бы наконец-то наслаждаться миром и своей любовью. И мне кажется, что это как-то связано. После всего, что мы пережили за все эти годы, немудрено было задуматься... Столько людей лишились своих близких, счастья или жизни для нашей победы, а у нас, которые все это начали, все будет хорошо?.. Может быть, тебе начало казаться, что теперь ты тоже должна пожертвовать собой ради них. Улучшить их жизнь ценой своего брака с Генрихом. И тогда ты уверила себя, что это абсолютно и решительно необходимо, и что отказ от этого брака будет доказательством, что ты не хочешь ничем поступиться ради тех, кто всем пожертвовал ради тебя. По-моему, ты обошлась с собой слишком жестоко. Но, как бы там ни было, не мне тебя судить.
Судя по лицу Жанны, слова Грейга привели ее в полное замешательство.
В эту минуту дверь у Риу за спиной чуть слышно скрипнула. Грейг резко оглянулся, успев испугаться, что кто-то заметил свет из-под двери и обнаружил его у ног Жанны, и что завтра болтовня об этом эпизоде — разумеется, в самом преувеличенном и нелепом виде — дойдет до аркнейцев и крон-принца.
Но вместо кого-то из прислуги или припозднившихся придворных Грейг увидел темную, высокую, как башня, фигуру Ксаратаса, стоявшего в дверях и с сардонической улыбкой смотревшего на Грейга сверху вниз.
— Сегодняшняя ночь полна сюрпризов, — сказал маг. — Когда я шел сюда, то уж никак не ожидал, что ты пригласишь еще и лорда Риу... Кажется, ты решила наконец-то объясниться с ним начистоту?
Непринужденный тон Ксаратаса и интимное "ты", с которым он обращался к Жанне, заставили Грейга пошатнуться, как удар под дых. Он, видимо, действительно забыл вовремя сделать вдох — во всяком случае, у него закружилась голова, а перед глазами замелькали крошечные черные точки.
Грейг почувствовал, что, если он не справится с собой, то закричит или заплачет, как ребенок.
Сделав над собой огромное усилие, он встал, стараясь сохранить невозмутимость.
— Простите, Ваше величество, — со всем возможным в его положении бесстрастием произнес он. — Я просил уделить мне две минуты, но, кажется, отнял у вас гораздо больше времени. Не буду вам мешать.
Грейг шел по коридору, опираясь на стену и шатаясь, словно пьяный. Он выдержал эти проклятые свадебные торжества, хотя когда-то думал, что подобная задача выше его сил. Он даже был готов отойти в сторону и уважать кронпринца Генриха, если муж Жанны окажется достойным человеком. Но Ксаратас... Боже мой, Ксаратас!..
Как она могла — после всего, что она о нем знала?! Человек, который припадает ртом к губам заколотого им солдата, чтобы всасывать в себя его предсмертный хрип... человек, который избивает своих рабов в кровь, даже не меняясь в лице, и держит для своего удовольствия наложников любого возраста и пола...
В голове мелькнула мысль, что этот маг ее околдовал, и Риу ухватился за нее, как утопающий — но облегчение, испытанное им от этой мысли, не продлилось долго и сменилось приступом еще более черного отчаяния. Зачем обманывать себя?.. Он ведь и раньше чувствовал, что маг вызывает у Жанны интерес — в чем-то болезненный, смешанный с отвращением, но все же интерес. Ксаратас обладал могуществом, ставившим его выше всех остальных людей. Он был опасен и загадочен, и это, несомненно, должно было будоражить страстную натуру Жанны. Рядом с магом Грейг с его надежными, предсказуемыми, вдоль и поперек изученными мыслями и чувствами, должен был показаться королеве слишком пресным.
Жанна повзрослела, и их детская любовь сделалась ей тесна.
Двигаясь с бездумностью лунатика, Грейг добрался до своей комнаты и попытался лечь в постель, но она показалась ему раскалённой, как адские сковородки, о которых говорят невежественные сельские проповедники.
Спать под одной крышей с Жанной, которая в эту минуту, может быть, принимает у себя Ксаратаса, было невыносимо. Вскочив, как ужаленный, Грейг подошел к окну, распахнул ставни и оперся на каменный подоконник. В голове мелькнула соблазнительная мысль — взобраться на окно и спрыгнуть вниз. Внизу — ступени лестницы и каменная балюстрада, так что он почти наверняка разобьет себе голову и умрет быстро, без лишних мучений... Нет.
Нет-нет-нет-нет! Во-первых, он погубит свою душу — если только не считать, что он уже бесповоротно погубил ее, когда помог Жанне призвать в Алезию Ксаратаса.
Во-вторых, известие о его смерти — особенно такой унизительной и глупой смерти — приведет в отчаяние мать с отцом. Их жизнь только-только начала налаживаться после всех этих лет разлуки и всех принесенных жертв, и он не вправе омрачать их воссоединение новой утратой. Они бы провели всё это время вместе, если бы не он. Сайм бросил для него любимую жену, а вместе с ней — свою родную дочь, и столько лет сражался для того, чтобы защитить Грейга от его врагов. И если он сейчас убьет себя, то получится, что он просто наплевал на все его труды и жертвы, как и на те трудности и горе, которые испытали мама с Лорел.
Лучше он покинет двор, поедет к ним и постарается забыть про все — и про свою любовь, и про Ксаратаса, и про измену Жанны.
Клещи, сжавшиеся вокруг его сердца, как будто бы на мгновение ослабли при мысли о том, чтобы уехать в Фэрракс. Снова оказаться в тех местах, где прошло его детство, встретиться с родными, попытаться сделать вид, как будто бы всех этих лет после его отъезда просто не было...
И устранить с пути Ксаратаса последнее препятствие, мешающее его планам.
Рыцарь вздрогнул. В самом деле, если не считать Ее величества и герцога Сезара, он — единственный, кто знает, что собой на самом деле представлял "астролог королевы". Но Сезар — наместник Жанны в Рессосе, а Рессос слишком далеко от Ньевра, чтобы герцог мог как-то влиять на здешние дела. Если Риу тоже уедет, рядом с Жанной останется лишь Ксаратас, успевший, к тому же, стать ее любовником. Маг станет абсолютным хозяином положения, и один лишь Создатель знает, к чему это приведет... А вся тяжесть ответственности ляжет на них четверых — на Грейга с Жанной, герцога Сезара и покойного сира Ульрика. Все что случится дальше, будет на их совести, поскольку именно они притащили это чудовище в Алезию и помогли тем силам, которым он служит, проникнуть на материк...
На следующий день Грейг первым делом отправился в город и, не торгуясь, купил первый подходящий дом, который выставлялся на продажу.
— Вам понадобится новая прислуга, сир, — заметил Кайто, со своей обычной деликатностью избегая вопросов о причине их скоропалительного переезда. — Пара конюхов, прачка, кухарка... Я один со всем не справлюсь.
— Я этим займусь, — пообещал стюарду Грейг.
В разгар осенних холодов Грейг неожиданно получил записку из Бриссье. Узурпатор просил у лорда Риу посетить его в государственной тюрьме. Грейг по-прежнему оставался членом королевского совета, так что сделать это ему было бы не трудно — он не раз бывал в Бриссье по поручению Ее величества за время подготовки к суду над Франциском. Но Грейг положительно не представлял, зачем тот хочет его видеть — ведь следствие уже завершилось, и у того больше не было причин бояться, что его станут пытать.
Мысли о пытках с самого начала сделали Франциска исключительно податливым. Он признал все — и сочинение поддельной исповеди Гвидо Пеллерини, и убийство самого поэта, и убийство Бьянки накануне поездки в Келермес... Он называл своих сообщников среди церковников, нисколько не заботясь о том, какую бурю эти показания вызовут в церковном Капитуле в Келермесе, где сторонники Франциска занимали довольно высокие посты. Все, что заботило Франциска — это целостность собственных связок и суставов, которые в случае недостаточной откровенности стали бы рвать и выворачивать на дыбе. Единственный вопрос, в котором узурпатор заупрямился и отказался признавать предъявленные ему обвинения, касался отравления Людовика. Франциск настаивал, что его брат и государь погиб из-за своей болезни, и что он не имеет к этому никакого отношения. Не то чтобы Грейг ему верил — на момент, когда собрался Регентский совет, у узурпатора уже все было готово для того, чтобы вырвать власть из рук своей снохи. Смерть брата явно не застала узурпатора врасплох, и вообще — это несчастье очень кстати для него случилось именно тогда, когда все нужные герцогу Эссо люди находились под рукой и были в наилучших отношениях с Франциском, чтобы его поддержать.
Но причину его упорства Грейг, конечно, понимал. Франциск уже смирился с тем, что умереть легкой смертью он не сможет. Если Жанна не помилует его и не прикажет заменить четвертование изменника обычным обезглавливанием — а она этого, конечно же, не сделает — его последние часы будут достаточно ужасны. Но если он, ко всему прочему, признался бы в цареубийстве, то прежде, чем четвертовать преступника, ему отрезали бы половые органы и проткнули шилом язык. Франциск, как и любой не слишком храбрый человек, шел по пути наименьшего сопротивления — он признавался там, где признания могли избавить его от пыток, но стремился избежать признаний, которые могли сделать его смерть на эшафоте еще более мучительной.
Он написал Ее величеству и королевскому совету подробное покаянное письмо, в котором сознавался в преступлениях, молил Жанну о милости и в целом унижался перед королевой и ее советом, доходя почти до сладострастия — Грейг, во всяком случае, слушал текст письма узурпатора с тягостным чувством неуместности и показушности такого самобичевания. Он находил неприятным это чрезмерное уничижение, вызванное не раскаянием, а только страхом, и хотел только одного — чтобы чтение побыстрее завершилось.
Жанна отнеслась к этому тексту более практично — выслушав письмо с начала до конца и пропустив мимо ушей все то, что не относилось к делу, она сразу же сосредоточилась на главном.
— Я вижу, он по-прежнему не хочет отвечать на вопросы о болезни моего отца, — сказала она так, как будто остальное не заслуживало обсуждения. — Жаль. Когда мы дали ему время поразмыслить, я рассчитывала, что он использует его с большей пользой для себя. Так много слов о том, что нам было уже известно из его старых допросов — и ничего относительно того, о чем его спрашивают на этот раз. Ну что ж, тем хуже для него.
— Если Вашему величеству угодно, мы возобновим допросы и на этот раз прибегнем к более суровым мерам, чтобы он отнесся к этому вопросу более серьезно, — сказал комендант Бриссье, доставивший письмо высокопоставленного узника, и потому присутствующий на совете.
Ее величество, судя по выражению ее лица, готова была дать свое согласие, но Грейг привлек к себе всеобщее внимание, поднявшись на ноги — и, пользуясь, что взгляды всех присутствующих обратились на него, низко склонился перед Жанной, приложив ладонь к груди, как будто в извинение за свою дерзость.
— Ваше величество! Мне кажется, в новых допросах заключенного нет никакого смысла, — сказал он. В те времена, когда он был любовником и правой рукой Жанны, решиться на подобный поступок было куда проще, чем теперь — в то время Жанна позволяла ему многое, и остальные члены королевского совета всегда притворялись, что свобода, с которой он держится в ее присутствии, вполне естественна и нисколько их не стесняет. Но теперь все изменилось, и сегодня все они смотрели на него с холодным возмущением, явно пытаясь показать, что вмешиваться в разговор, когда комендант обращался не к нему и даже не ко всем присутствующим, а лично к королеве, было крайне нагло с его стороны.
— Вот как. И почему же вам так кажется, лорд Риу? — холодно спросила Жанна. Судя по ее интонациям, она тоже хотела дать понять, что Риу зарывается.
Она смотрела на него, и Грейг заставил себя выдержать этот суровый взгляд.
— Того, что рассказал Франциск, уже с лихвой достаточно, чтобы его казнить. А то, что трус вроде него может признать под пытками, вряд ли можно считать бесспорной истиной. И тогда получается, что единственный смысл этих пыток — в самих пытках и в возможности предать Франциска более жестокой казни. Я согласен, что после тех ужасов, которые творились на войне, изменник не заслуживает легкой смерти... Но мне кажется, что вырывать ему клещами половые органы — это поступок, который скорее низведет нас всех до уровня наших врагов, чем послужит восстановлению законности и справедливости.
"А кроме того, это обязательно понравится Ксаратасу" — добавил рыцарь про себя. Маг пользовался любым подходящим случаем, чтобы подпитать в Жанне ненависть и мстительные чувства, терзая ее напоминаниями о жестокостях войны и преступлениях ее врагов — и уже поэтому Грейг чувствовал себя обязанным, напротив, всеми силами смягчать в ней эту злость, пусть даже сколь угодно справедливую.
Грейг был готов к тому, что Жанна велит ему сесть и замолчать, ведь формально идея продолжать следствие и допросить узурпатора под пыткой соответствовала и закону, и правилам уголовного судопроизводства. Но Ее величество пару секунд молча смотрела на него, а после этого, внезапно обернувшись к коменданту, бросила :
— Передайте моему дяде — пускай благодарит лорда Риу за его мягкосердечие. А то он, чего доброго, решит, что меня тронуло его слезливое письмо...
Комендант, судя по всему, исполнил это повеление — иначе почему Франциск внезапно пожелал увидеться именно с ним?
Встречаться с узурпатором Грейгу определенно не хотелось, но, поскольку записку Франциска вполне можно было посчитать последней волей умирающего — королевский суд уже скрепил печатью его смертный приговор, и оставалось только выбрать день для казни узурпатора и подготовить эшафот — то Грейг решил, что не откликнуться на просьбу заключенного будет невежливо.
Но что ему, все-таки, нужно?.. Неужели в заключении он так размяк, что чувствует потребность поблагодарить Риу за проявленное к нему участие? Грейг совершенно точно знал, что предпочел бы обойтись без такой благодарности — особенно от человека, который ожидает скорой казни, до смерти напуган и наполнен жалостью к себе. Недоставало только, чтобы убийца Бьянки стал рыдать у него на плече, оплакивая свою горькую судьбу...
Как Грейг и ожидал, Франциск выглядел жалко. Он был одет в приличную одежду, да и обстановка комнаты, в которой его содержали, вполне соответствовала положению знатного узника — здесь было чисто и достаточно тепло, постель узурпатора была застелена чистым бельем, и в распоряжении узника имелись даже перья и бумага. Но Франциск выглядел так, как будто его содержание было очень суровым — небритый и сильно похудевший по сравнению с тем цветущим мужчиной, каким он когда-то был, с изжелта-бледным восковым лицом и воспаленными от недостатка сна глазами, он вызывал ощущение брезгливой жалости, и Риу почти пожалел, что вообще откликнулся на эту идиотскую записку.
Франциск как будто бы почувствовал, о чем он думает.
— Спасибо, что согласились прийти, лорд Риу. Я не вправе был этого ожидать... хоть и очень надеялся, что вы откликнетесь.
— Ну что ж, теперь я здесь, — сухо ответил Грейг, пожав плечами. — Чего вы хотели?
— Я должен кое-что вам рассказать. С тех пор, как меня поместили здесь, я видел только своих дознавателей и членов королевского совета. Но пару недель назад... уже после того, как комендант пришел и сообщил о том, что королева разрешила прекратить допросы и закончить следствие... меня внезапно известили о приходе посетителя. Им оказался астролог королевы, — лицо Франциска исказилось, словно от внезапной судороги или тика.
— Ксаратас?.. — переспросил Грейг удивленно.
— Да. Я слышал про него, но никогда еще не видел его лично. А тут он внезапно решил меня посетить... я ушам своим не поверил, когда комендант назвал мне его имя.
— А потом?
— Потом комендант оставил нас с ним одних, и этот Ксаратас сказал, что королева все же хочет знать, убил ли я Людовика. Ей, мол, не нужно от меня официальное признание, которое можно использовать в судебном деле. Только правда. И поэтому я мол, должен ему сказать — убивал я своего брата или нет?
Грейг чувствовал, что у него кружится голова. Действительно, как он сразу об этом не подумал — ведь у Жанны был и другой способ узнать правду, кроме пыток. Магия Ксаратаса.
— И что же вы ответили?
— "Нет, — сказал я, — клянусь страданиями нашего Спасителя, я не травил своего брата и не приказывал его отравить".
— Вот как, — сказал Грейг с некоторым чувством облегчения. Но Франциск замотал головой.
— Подождите, Риу... Я сказал ему, что не травил Людовика — а этот проклятый астролог посмотрел на меня так, как будто настал день Последнего суда, и все тайные прегрешения уже сделались явными — и усмехнулся. "Но ведь вопрос был не в этом, — сказал он. — Я ничего не спрашивал об отравлении. Я спросил вас, убивали вы своего брата — или — нет?". И тогда... я сам не могу сказать, что на меня нашло... как будто бы я бредил, или временно лишился разума... и я рассказал ему про то, о чем я никогда и никому не говорил. Даже на исповеди. Я сказал, что еще в детстве хотел быть наследником вместо Людовика... завидовал ему... хотел, чтобы он умер. А потом я рассказал ему, как мы поехали охотиться, и я... я нарочно воткнул в подкладку его седла иглы, чтобы, когда он сядет на лошадь, она понесла. Но, клянусь, я тогда не знал, что этот план сработает. Не знал, что он останется калекой, и в конце концов это его убьет! Господь свидетель, я жалел о том, что сделал... — Франциск судорожно втянул воздух через стиснутые зубы. — Но я никогда не думал, что кому-нибудь признаюсь в этом. Я не сомневался, что буду молчать до самой смерти. А этот астролог просто посмотрел на меня — и я начал говорить... А знаете, что самое ужасное?
— Нет, — глухо сказал Грейг. Ему действительно было трудно представить себе что-нибудь ужаснее, чем история о мальчике, который из зависти навсегда искалечил собственного брата, а потом всю жизнь должен был хранить эту жуткую тайну. Сколько было Людовику, когда он покалечился? Кажется, лет четырнадцать. А это значит, что Франциску в момент его преступления должно было быть около одиннадцати лет.
Его поступок был, конечно, мерзким, но сейчас Грейг чувствовал к нему невольное сочувствие. Как ни крути, ужасно стать преступником и навсегда отяготить таким страшным поступком свою совесть в тот момент, когда ты даже не способен до конца понять, что делаешь.
— Его эта история развеселила. До этого он был серьезен, а тут он начал смеяться. Как будто все это было исключительно забавно, — сказал узурпатор. — А потом... Потом он сказал, что человек вроде меня для него — слишком ценный экземпляр, чтобы послать меня на эшафот. А когда я спросил его, что он пытается этим сказать, он отвечал, что он попробует добиться у ее величества, чтобы вместо публичной казни меня отдали ему. И вот тогда, сказал он мне, у нас будет возможность насладиться долгой, обстоятельной беседой. И этот Ксаратас улыбнулся так, что я едва не потерял сознание от ужаса. А потом он ушел. Вы, конечно, сейчас наверняка подумаете, что я просто слабоумный идиот, но... Риу, я готов поклясться в том, что этот человек — сам Сатана!
— Не Сатана. Но очень близко к этому, — мрачно ответил Грейг.
Франциск внезапно схватил его за руку.
— Риу, скажите мне... ведь Жанна же не собирается на самом деле отменить судебный приговор и передать меня этому человеку?
Грейг только поморщился.
— Да с какой стати? Думаю, ему просто хотелось вас помучить. Вы, судя по вашим собственным словам, были в этот момент буквально не в себе от страха и от мыслей от своей вине. Ксаратасу такое нравится.
Но Франциск продолжал заглядывать ему в глаза — горячечным, полубезумным взглядом одержимого.
— Но вы ведь можете спросить об этом саму Жанну? Простите... я, разумеется, хотел сказать — Ее величество. Вы видитесь с ней каждый день. Ее величество прислушивается к вашим советам. Умоляю, Риу — обещайте, что узнаете это наверняка! А если... если это правда... обещайте, что вы будете просить Ее величество о милосердии!
Рыцарь поморщился.
— Не понимаю, что вас так пугает. Вас и так должны четвертовать.
Но это, разумеется, было неправдой. Риу куда лучше самого Франциска понимал, чего боялся узник — и поэтому без колебаний взялся за порученное ему дело.
В последние месяцы он избегал любых бесед с Ее величеством наедине, но в этот раз без колебаний попросил у Жанны приватной аудиенции — и даже, к своему большому удивлению, на самом деле получил ее. Он уже собирался объяснить, что именно заставило его просить о встрече с королевой, когда Жанна опередила его, сказав :
— Когда мне сообщили, что вы посещали узурпатора в Бриссье, Ксаратас предложил побиться об заклад, что вы попросите аудиенции и будете просить о том, чтобы я отменила свое решение и не отдавала ему заключенного. Я так понимаю, он был прав? Вы ведь пришли именно для этого?
— Так вы... действительно... решили передать вашего узника Ксаратасу? — спросил он почти отупело. — Но зачем? Ксаратас объяснил, что он хочет с ним сделать?
— Какой-то магический ритуал... по сути — жертвоприношение. Когда речь идет о таких вещах, Ксаратас не особенно любит вдаваться в детали. Но Франциску не на что жаловаться — в конечном счете, подобная смерть, возможно, будет даже менее мучительной, чем разрывание лошадьми. И уж, во всяком случае, гораздо менее позорной. Так ему, по крайней мере, не придется умирать под улюлюканье толпы.
— Что до позора, то Франциск определенно предпочитает эшафот.
— Какая жалость, что его никто не спрашивает, — с совершенным равнодушием сказала Жанна.
— Моя королева, прошу вас — не делайте этого, — со всей доступной ему убедительностью сказал Грейг, чувствуя, как где-то внутри неудержимо настает чувство ужаса.
Лицо Жанны осталось холодным и бесстрастным.
— Почему? Этот человек убил мою мать. В определенном смысле, он убил ещё и моего отца. По-вашему, он не заслуживает такой участи?
"Никто не заслуживает такой участи. Такое нельзя заслужить" — подумал Грейг. Но вместе с тем подумал, что, если бы ему пришлось наблюдать за тем, как умирает _его_ мать, то он, наверное, тоже хотел бы, чтобы Ксаратас прикончил бы виновного в одном из своих жутких ритуалов.
— Ваша величество... То, что сделал Франциск — страшное, даже непростительно преступление. Но неужели вы не будете довольны, если узурпатора казнят на площади, как любого убийцу и предателя? Неужели вам непременно хочется, чтобы Ксаратас проводил в вашей столице свои отвратительные ритуалы? Вы, может быть, хотите ещё сами посмотреть на это?.. Я не верю, что ваша любовь к покойной королеве могла породить что-нибудь настолько ужасное. Подумайте — разве она сама хотела бы чего-нибудь подобного?..
— Моя мать не желала бы многого из того, на что пришлось решиться мне. И именно поэтому ее убили, а я все еще жива, — жестко сказала Жанна. — Так что не призывайте меня смотреть на мир глазами моей матери, Грейг Риу! Мы с вами оба слишком далеко зашли, чтобы это было возможно. Но вы зря считаете, что дело только в моей жажде мести. Ксаратас показал мне будущее, в котором мы получили все, о чем мой дед, великий воин и король, способен был только мечтать. Признание других королевств. Могущество. Расцвет нашей страны. И если, чтобы получить все это, я должна отдать Ксаратасу Франциска — я скажу, что сделка честная. Я никогда не отдала бы ему ни одного другого преступника, как бы он ни хотел...
— А он посмел просить? — сквозь зубы спросил Грейг.
— Не думаю, что есть что-то такое, чего бы он сделать не посмел. Да, он хотел, чтобы я согласилась, чтобы часть приговоренных к наиболее суровым видам казни — то есть к четвертованию или колесованию — поступали бы в его распоряжение. Но, разумеется, он получил отказ. Ксаратас не имеет никакого права на жизнь всех этих людей. Пускай они преступники, но я не собираюсь торговать их смертью так, как будто это моя собственность. А вот Франциск — это другое дело. Ксаратас боролся с ним и помог его одолеть. Так что жизнь узурпатора — его законная добыча. Франциск всегда видел в убийстве просто средство достижения собственных целей — и я намерена отнестись к его собственной жизни соответственно... Нет, сэр! — нахмурившись, сказала Жанна, видя, что рыцарь намерен возразить. — Довольно. Я не собираюсь что-то вам доказывать или, тем более, оправдываться перед вами. Вы уже не первый раз берётесь обсуждать мои решения и отговаривать меня — хотя я что-то не припомню, чтобы я спрашивала вашего мнения или просила давать мне советы.
— Тогда не слушайте, по крайней мере, и советов от Ксаратаса!.. — не смог сдержаться Грейг. — Год назад вы думали, что лучше пойти на самые трудные лишения и жертвы, лишь бы снова не прибегать к темной магии. А теперь вы хотите позволить Ксаратасу провести у вас под боком человеческое жертвоприношение!.. Разве вас не пугает, что всего лишь за несколько месяцев рядом с ним вы так сильно изменились?!
Жанну эти слова, кажется, развеселили.
— Что я слышу, сир?.. — Ее величество насмешливо приподняла бровь. — Вы, наконец, решились нарушить свой обет молчания, и после стольких месяцев заговорить о моих отношениях с Ксаратасом?..
Грейг ощутил себя чудовищно уставшим.
— Я считал недопустимым досаждать вам своей ревностью, — опустив взгляд, ответил он. — В конце концов, не мне решать, какой мужчина вас достоин. Человек вроде Ксаратаса может беседовать наравне с королями, и ему для этого не нужно, чтобы вы снисходили до него, как когда-то снисходили до меня. Но, к сожалению, Ксаратас, в отличие от меня, способен причинить вам зло и обратить вашу любовь против вас.
Риу не видел лица Жанны — но услышал, как она отрывисто и резко рассмеялась в ответ на его последние слова. Грейг удивленно поднял голову.
— С чего вы вообще решили, сир, что я его люблю? — спросила королева, мрачно улыбаясь.
Рыцарь только ошарашенно моргнул.
— Но вы же... — он умолк, не зная, как повежливее выразить такую мысль. Но Жанна без стеснения договорила за него:
— Вы хотите сказать, что я с ним сплю? Так что с того?.. Или вы думаете, что мой дядя, например, по-настоящему _любил_ всех своих фавориток?.. Боже, Грейг... Если вы вбили себе в голову, что Ксаратас разобьёт мне сердце, то можете успокоиться — о сердце речи не идёт. И, уж поверьте, вам не нужно открывать мне глаза на то, какой он человек на самом деле. Я отлично знаю, что Ксаратас мстителен, порочен и жесток, а человечности и доброты в нем меньше, чем в том леопарде, которого он водит на цепочке. Правда, обвинять его в нечестности, как это делаете вы, абсурдно — для Ксаратаса таких вещей, как честность, в принципе не существует. Это все равно, что рассуждать о честности, имея дело с хищной птицей, львом или змеёй. Я не испытываю никаких иллюзий относительно Ксаратаса. Но как любовник, он очень хорош, и это меня полностью устраивает. Ничего другого мне от него все равно не нужно.
— Значит, он ещё опаснее, чем я думал, — сказал Грейг, помимо воли стискивая кулаки.
— Ну почему же? — усмехнулась Жанна. — Только что вы беспокоились о том, что он может использовать мою любовь во зло, а теперь недовольны тем, что этого не будет?..
— Раньше вы не думали, что можно иметь дело с человеком, которого невозможно уважать или любить, — отрывисто ответил Грейг. — Можете, если хотите, сравнивать его с леопардом или и хищной птицей, но я думаю, гораздо лучше было бы, не прячась за метафоры, назвать его просто бесчестным и жестоким человеком. И по-моему, не обращать внимания на то, что он из себя представляет — это даже хуже, чем влюбиться в негодяя и начать оправдывать его или приписывать ему какие-то достоинства.
Жанна поднялась с кресла и остановилась против Грейга, презрительно скрестив руки на груди.
— Вы забываетесь, лорд Риу! И кстати, раз уж мы тут рассуждаем о морали — разве вам не следует начать с себя? Мужчина почему-то всегда может относиться к плотским связям, как к простой потребности своего тела, вроде глотка воды в жаркий день, и никогда не осудит другого мужчину за такое отношение. Не станет выяснять, с кем именно тот спал для собственного удовольствия — с доброй женщиной или со злой, честной или бесчестной... Ведь мужчину плотское соитие с жестокой и бесчестной женщиной ни в чем не пачкает и не роняет. И только женщина, поди ж ты, должна выбирать любовника для развлечения так же придирчиво, как и законного супруга. Можно прикрывать это высокими словами, но все сводится к тому, что тело женщины — вместе с ее душой — считается интимной принадлежностью ее любовника, чем-нибудь вроде его гульфика или нижней рубашки. А вот свою душу вы, мужчины, в любой ситуации считаете свободной и принадлежащей только вам, что бы ни вытворяло ваше тело. Разве нет, лорд Риу?..
Грейгу сделалось не по себе. Пожалуй, кое-в-чем Жанна была права — и, как всегда, безжалостно обнажала именно те мысли и чувства окружающих, которые бы им меньше всего хотелось признавать. Ведь Грейг действительно все это время думал, что Жанна запачкала себя связью с Ксаратасом — и лишь теперь спросил себя, почему, собственно, у него никогда не возникало таких чувств по отношению к отцу, Ладлоу или Алессандро Молле, посещавшим на его глазах солдатские бордели?.. Почему он все эти годы слушал чьи-нибудь рассказы о своих любовных похождениях, смеясь над ними вместе с окружавшими его мужчинами, и не пытался никому доказывать, что нельзя иметь дело с женщинами, которых эти мужчины не могли (да и не собирались) ни любить, ни уважать — однако, разговаривая с Жанной, так легко позволил самому себе встать в позу проповедника, забыв даже о том, что подданный не вправе говорить в подобном тоне с королевой?..
Когда Жанна говорила о Франциске и Ксаратасе, Грейгу казалось, что он совершенно перестал ее узнавать. Ему было даже приятно убеждать себя, что она перестала быть самой собой, что его Жанна никогда не захотела бы иметь дела с Ксаратасом... но сейчас он снова видел ее такой, какой привык — бескомпромиссной, умной, искренней, способной остро ощущать фальшь и несправедливость там, где большинство людей так свыклись с ней, что были совершенно не способны ее замечать.
Грейг опустил глаза.
— Мне очень жаль, Ваше величество, — устало сказал он. — Вы правы. Я действительно забылся... и вдобавок вел себя, как лицемер.
Жанна внезапно оказалась совсем рядом с ним и прикоснулась к его руке — легко, всего лишь кончиками пальцев, но Грейга как будто бы прошила молния. Он вздрогнул и невольно отшатнулся.
— Магия не заразна, Грейг. Она не перешла на меня от Ксаратаса, и не перекинется на тебя от одного прикосновения, — сказала Жанна. Ее лицо было спокойным — только на дне ее больших темных глаз плескалась грусть — как будто бы та девочка, которую он когда-то полюбил, смотрела на него откуда-то издалека, из прошлого, куда больше не было хода им обоим. — Мне тоже жаль. Но теперь ничего уже не сделаешь.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
