Сила преображения

— Пропусти.

— Ладно-ладно. Ишь ты, деловая выискалась... Проходи.

Мордоворот воровато осмотрелся, цапнул деньги и спрятал их так быстро, что я даже не успела сообразить, куда. Хорошо, что вовремя успела разменять монету крупного номинала, данную Ублюдком в качестве выплаты за 'моральный ущерб', на золотые кругляши меньшего достоинства. Повезло, что лифтёр, один из тех, кого дядюшка Адам в шутку прозвал ангелами (ведь они доставляют человеческие души в Рай), оказался не слишком привередливым и удовольствовался золотым галлоном. 'Ангел', встав так, чтобы мне не было видно панель, набрал код доступа, снял с шеи цепочку и просунул висевший на ней странной формы жетон в небольшое углубление в стене рядом с сомкнутыми створками лифта. Что-то мигнуло, и раздался едва слышный гул. Запрокинув голову, я видела, что кабина поползла вниз по гигантской шахте, сделанной, как почти всё в Раю, из стекла и металла, причём оба эти материала были чистыми и сверкали. Конкретно это стекло было затемнённым, не позволяя рассмотреть, кто находится внутри кабины. Наконец лифт остановился, и створки разошлись с мелодичным звоном. Едва не пропахала носом металлический пол — лифтёр впихнул меня в кабину тычком в спину.

— Пошевеливайся, девка. Не знаю, что за дела у тебя наверху, но кончай их скорее. И постарайся не попадаться никому на глаза, не хочу получить нагоняй из-за сопливой девчонки. Твои денежки этого не стоят. В случае если всё же сцапают, пеняй на себя. Шлюшке из катакомб не место на верхнем ярусе. Там живёт элита.

К элите он, разумеется, причислял себя. 'Ну-ну'.

Я нажала кнопку с указывающей вверх стрелкой. Двери закрылись, избавив от выслушивания дальнейших наставлений, и лифт поплыл, отрываясь от земли. Странное чувство. Будто внизу живота образовалась неприятная тяжесть, которая пригибает к полу. Но это быстро прошло.

Я провела ладонью по стеклу. 'Элита... Те, кто жрут и пьют, и сорят деньгами, обрекая нас голодать, драться за каждый медяк, подыхать от жажды и болезней, когда, доведённые до крайности, мы пьём непригодную воду'. Такова была элита, и я гордилась тем, что не принадлежала к ней. Но делала ли меня счастливой эта гордость?..

Изнутри стёкла оказались вполне себе прозрачными. И, прислонившись лбом к прохладной поверхности, я смотрела вниз, на незнакомое с высоты Чистилище. Нагромождения металла, — не такого, как в Раю, грязного и проржавевшего, — и всё же с верхотуры угадывалась логика построения. Средний ярус был словно по гигантской линейке поделён на квадраты и прямоугольники.

В какой-то миг, когда любопытство было утолено и чувство новизны притупилось, стало страшно от осознания того, что я нахожусь на огромной высоте в тесном замкнутом пространстве, и стоит порваться стальным тросам... или что-то перемкнёт в цепи микросхем... или что там ещё может быть — и лететь мне до земли. Одной рукой вцепилась в перила, а другой крепче прижала к груди жестяную банку с прахом. Будто бы мёртвый дядюшка Адам сумел чем-то помочь. 'Тот, кому суждено утонуть, не разобьётся', — сказал он как-то раз. Почему-то я с раннего детства боялась именно утонуть, даже плакала ночами. В этом не было логики. Я не думала, что это самая страшная смерть, но уж точно одна из самых невероятных. Верити горько усмехалась, — мол, ей бы столько воды, чтобы в ней можно было утопиться. Якобы она умерла бы богатой и счастливой.

Как бы то ни было, спокойствие вернулось, быть может, мне и вправду придал его дядюшка Адам. Я вновь завертела головой, разглядывая близкий, как никогда прежде, Рай. 'Там мне глазеть будет некогда, 'ангел' прав. 'Небожителям' вряд ли понравится, если 'подземная крыска' вторгнется на их территорию'.

Лифт выпустил меня на небольшую выступающую площадку, на которой, к счастью, не было лифтёра. Ещё бы, ведь жителей верхнего яруса никто не ограничивал в перемещениях, они сами себе хозяева. Пониже натянув капюшон и сунув банку с прахом за пазуху, я зашагала по Раю, стараясь держаться в тени. Я не совсем чётко представляла, куда держать путь, но надеялась, что верно выбрала направление. 'Необходимо как можно скорее вернуться в Чистилище'.

Уткнувшись в стену, которая возвышалась надо мной на добрых пятнадцать ярдов, едва не взвыла в голос. 'Истрепала все нервы, и ради чего?' Неужели вся та доступная (условно, конечно же) для меня часть Рая по периметру обнесена стеной, причём высота её такова, что исключает малейшую возможность осуществить задуманное? Что остаётся: расписаться в неудаче изначально глупого и самонадеянного предприятия, вернуться ни с чем на ту площадку и развеять останки над Чистилищем? Нет! Я была уверена, дядюшка Адам не захотел бы и после смерти остаться в Городе без Надежды. Я должна была придумать способ. 'Если пробраться в жилище одного из 'небожителей', то, возможно, из какого-нибудь достаточно высокого окна... А Верити? Что с ней будет, если меня поймают? Ведь у неё есть только я. Сомневаюсь, что кто-нибудь поверит, якобы я не собиралась ничего красть или вредить хозяевам. Правда не с тем, кто прав, а с тем, кто имеет права'.

Мне казалось, что я одна, но самый чёрный клочок тени под стеной колыхнулся и навстречу шагнул Ублюдок собственной персоной. Темнота скрадывала его уродство, но он будто нарочно встал на самое освещённое место, куда падало пятно света от прожектора. Не шелохнувшись, я позволила прихвостню Водяного откинуть капюшон с моего лица.

— Снова ты? — с едва уловимым намёком на удивление спросил он.

— Проведи меня за стену, — сказала я, глядя прямо в невидимые за тканью маски глаза. Внутри всё сжималось от страха, но эта просьба больше походила на приказ. Мне показалось, что Ублюдок усмехнулся.

— Задумала сбросить меня вниз, на радость каннибалам? Избавить город от такого... ублюдка, как я? Подходящая смерть и достойная миссия, ничего не скажешь. Или решила прыгнуть сама, от такой жизни? Что ж, пойдём.

Как механическая, я пошла следом. Почти ничего не видя, только маячила перед глазами спина, обтянутая кожаной красно-чёрной лётной курткой. Пару раз нам навстречу попадались какие-то люди — я не смотрела на них, втянув голову в плечи и вновь накинув капюшон, — но, узнавая Ублюдка, отходили в сторону.

— Пришли, — возвестил мой невероятный проводник, и, если бы не он, я, наверное, кувыркнулась бы через стену, которая доходила там всего лишь мне до груди, а ему — по пояс. Далеко внизу и до самого горизонта — расплывчато, в пыльном мареве — расстилалась голая пустыня цвета битого кирпича, лишь изредка на её однородной поверхности темнели какие-то пятна. Может, растения, не знаю. Вряд ли. Больше это было похоже на груды камня и металлолома, хотя с такой высоты легко ошибиться. На минуту я забыла, зачем пришла, разглядывая открывшийся унылый пейзаж. Я давно это знала, это все знали... Но в груди стало колко и пусто при мысли, что вся Земля — такая.

— Мило, не правда ли? Эта картина вселяет оптимизм.

Я вздрогнула, посмотрев вправо. Из головы совсем вылетело, что я здесь не одна. Ублюдок сидел на стене, нашей защитнице от внешних угроз, как на простом подоконнике, и через плечо смотрел туда же, куда и я. Да и думал, похоже, то же самое. — Ну, так что? Кто из нас по твоему плану должен лететь вниз?

— Он. — Я вынула из-за пазухи банку, высунула за край стены и встряхнула. Её содержимое вспорхнуло облачком, почему-то вверх, а не вниз или в сторону. Я улыбнулась. 'Так и должно быть'. Сначала плотное, облако мгновенно развеялось. Крошечные частички разлетелись, немногие вернулись обратно в Город без Надежды. Это тоже было правильно. Какая-то часть дядюшки Адама осталась с нами, со мной и Верити, в месте, в котором он провёл столько лет. Но б`ольшая часть всё же устремилось прочь, навстречу свободе. Свободе от всего. Может, на поиски... прошлого... рая... прежней, цветущей Земли... жены и дочери...

— Кем он был? — тихо спросил Ублюдок. Когда меня перестало беспокоить его присутствие?

'Старым больным вдовцом', — могла бы ответить я. Но вместо этого сказала:

— Лучшим человеком на всех трёх ярусах.

— Что ж, в таком случае Седьмое Убежище понесло серьёзную утрату, — сказал Ублюдок, и я с удивлением поняла, что в его тоне не было издёвки. Он поправил маску и поднялся. — Я доведу тебя до лифта. И впредь будь умнее, девочка из катакомб.

'Виллоу, меня зовут Виллоу', — могла бы ответить я. Но вместо этого промолчала.

— Скажи спасибо, что тебе повезло, — Верити, отвернувшись, жарила мясо на решётке, но даже её спина прямо-таки излучала раздражение. Жир брызгал во все стороны, Верити обжигалась и шипела, как кипящее масло. Сестра резко обернулась, не заметив, как с воздетой вилки в её руке шлёпнулся кусок полусырого мяса. — И тот факт, что этот тип помог тебе... мне это не нравится.

— Было бы лучше, если бы он спустил меня в Чистилище без посредства лифта? Или поймал за руку и отвёл к Водяному?

— Никто. Ничего. Никому. Не делает. Даром! — раздельно произнесла сестра. — Виллоу, не будь дурой.

— Значит, никто и никому... А как же мы с тобой?

— Это... мы — другое дело, — осеклась она. Запахло палёным. Верити ахнула и бросилась спасать наш ужин.

— Никогда не покидай меня, Верити. У меня есть только ты. — Сказано это было шёпотом, но она услышала.

— Вил...

— Обещай, что не оставишь меня! — попросила я. Верити отвернулась и сказала только:

— Ты не создана для одиночества.

— Наверное, так, — согласилась я. — Я стольким тебе обязана, Верити! Ты мне как мать...

— Вот уж не сравнивай! — хмыкнула сестра, с грохотом поставив передо мной тарелку. — Я никого не предала.

— Предала?.. Почему ты никогда не рассказывала о родителях?

— А что именно ты хочешь узнать? Что отец надорвался, вкалывая на Водяного, пытаясь вывести нас из нищеты? Что мать после его смерти махнула рукой на себя и на нас, что она сдалась, струсила... что она была безвольной слабачкой, привыкшей выживать за счёт отца? Что она повесилась через неделю после его кремации, повесилась в нашем доме на своём шарфе... Оставив нас умирать, она сбежала!

— Она отчаялась, — шептала я. — Не хотела видеть, как мы будем голодать...

— Защищаешь её... — покачала головой сестра.

Кусок не лез в горло. Верити досыта накормила меня правдой.

— Защищаю не её саму, её память. Конечно, ты имеешь право судить. Ты не сдалась, ты сильная. А я... я, наверное, похожа на мать.

Верити села, скрестив перед собой руки на столешнице.

— Не думаю, Вил. Ты сильнее её, только сама пока этого не понимаешь. Если ты останешься совсем одна...

— ...умру. — Жестом остановила Верити, не дав перебить. — Потому что мне не для кого будет жить.

Той ночью мы уснули обнявшись, как когда-то, когда я была ребёнком. Однажды я уже едва не потеряла сестру, и воспоминания о пережитом одолевали вновь. Наверное, я сама вызвала призраки былого, слишком много и часто думала о потерях, о Верити. Заключало в незримые, но прочные оковы то чувство беспомощности, растерянности, парализующего, замораживающего страха.

Мне было восемь лет, исполнилось за пару месяцев до того, как Верити пришла домой глубокой ночью. А точнее, приползла по стенке, неестественно переставляя ноги. Я выбежала встречать её, и сразу бросилась в глаза её странная походка. Это зрелище парализовало, я даже не двинулась ей навстречу, хотя могла бы понять, что сестра нуждается в помощи. Я просто стояла и смотрела. А Верити не позвала. Она шла, сцепив зубы, сестра никогда и никого ни о чём не просила.

Она двигалась по длинному коридору с его искрящими проводами, капающей с потолка водой и зловонными лужами на полу, при свете постоянно мигающих и гудящих ламп, как какое-то жуткое существо, как мутант из страшилок, как нечто неживое.

Через несколько минут выяснилось, что я оказалась не так уж далека от истины. Подол платья сестры был весь запятнан кровью, кровь текла у неё по ногам, и, когда Верити шла, оставляла за собой красные капли, которые казались иссиня-чёрными в свете ламп.

Тогда дядюшка Адам выгреб все свои небогатые сбережения и послал меня в Чистилище за врачом. Единственным, кто согласился спуститься в катакомбы лечить проститутку за такую плату, оказался одноглазый наркоман Мясник Стэн. Впрочем, не такой уж и мясник, как выяснилось на деле, хоть и немного под кайфом. Но это после, а сперва я тупо смотрела на Верити, которая никогда не была румяной — здоровым видом никто из Ада похвастать не мог, — а тогда она стала белой, как обглоданные кости. Смотрела на тёмное пятно, расплывающееся под ней на матрасе. Дядюшка Адам едва не тычками выгнал меня в коридор. Первые несколько метров я преодолела навряд ли быстрее Верити... а потом, потом...

Я неслась так, что меня, наверное, не догнал бы даже гравимобиль Ублюдка. Осознание того, что происходит, пришло с опозданием, но уж тогда-то раскрылось передо мной во всей полноте ужаса и отчаяния. А как я мыкалась по Чистилищу, стучала, звала, объясняла, убеждала, умоляла... Во мне проснулся невиданный дар красноречия. Никогда, ни до, ни после, я не была настолько убедительной. Вся моя замкнутость, весь страх перед незнакомыми людьми — всё было забыто, потому что меня подгонял страх иного порядка, куда сильнее первого, такого смешного и незначительного.

Уводить меня было некуда, отвлекать — бесполезно, поэтому я сидела там же, рядом с дядюшкой Адамом, и видела и слышала всё. Так я узнала, что Верити ходила к Милашке Мардж — старухе с чёрными зубами и вечно растрёпанными седыми патлами. А та длинной спицей сделала ей аборт. Получила деньги за то, что едва не убила сестру... убила бы, если б не Мясник Стэн. Но все проклятья Верити были обращены не ей, а какому-то захожему наёмнику.

— Сукин сын, брехал мне, будто стерилен! Якобы облучился сопляком. Мразь, подонок! Увижу ещё раз, причиндалы оторву!

Верити терпела боль с потрясшим всех нас мужеством. Время от времени она теряла сознание, но даже в обмороке не издала ни единого стона, ни звука не прорвалось сквозь сжатые зубы. Когда всё закончилось, Мясник, из головы которого окончательно выветрилась наркотическая дурь, заговорил с ней неожиданно серьёзно, это был единственный раз, когда я видела его таким.

— У меня для тебя плохая новость, детка. Готова выслушать?

— Выкладывай, — Верити хищно оскалилась. Меня, совсем девчонку, поразила злая дерзость в её голосе и глазах, и без того лихорадочно горящих. Уже много позже я поняла, что сестра в тот миг бросала вызов. Не врачу. Судьбе. — Я сдохну? Пропали даром твои труды? Нельзя мне подыхать, догоняешь? Понимаешь это ты, врач-рвач? Её, — она указала подбородком на меня, застывшую, замороженную, — на кого оставлю? Ты, что ли, позаботишься, чтобы она не пила из лужи, не залезла в петлю и не раздвигала ноги, как я?

— Эй-эй, сбавь обороты! Я совсем про другое...

— Про что? Ну!

— Матерью тебе не стать. Без вариантов. Ты уж извини. У тебя там живого места не было.

Верити откинула голову на подушку и рассмеялась, грубо, рвано. До сих пор не знаю, какие чувства одолевали её тогда. Я не спрашивала её об этом даже когда выросла. Не могла решиться.