Хроники проводника

Так вот, в этот раз он пришел и всех поднял, стал ходить вдоль и костерить нас и наших матерей. Говорил, что мы совсем расслабились, и он покажет нам как служилось в рядах советской армии. Я, как и все, стоял по стойке смирно, когда он проходя мимо остановился, глядя на меня покрасневшими глазами. Я поедал начальство взглядом стараясь не дышать, но тяжелейший запах сивухи пробивал слезы.

— А ты уе..ище лесное, ох..л б...дь! Пока ты вы..лядок шакалиный ху..чишь картинки свои е..аные, товарщи твои въ..ывают!

Он всегда отличался изысканностью манер

— Значит так, еб..чос пучеголовый, ща будешь въ..ывать, чтоб наверстать все что про..бал когда гасился в ленинке.

Он отошел в конец казармы.

— Рядовой Лазинский!

— Я!

— Отставить! Военнослужащий, услышав свою фамилию, громко и четко говорят 'Я' — процитировал он устав. — Так какого х..я ты мямлишь как беременный бегемот!

— Рядовой Лазинский!

— Я!

— Ко мне!

— Есть!

И я четким уставным маршем протопал к прапору.

— Отставить, на исходную! Кто так марширует? А, тыж с..ка босой, одеться по форме два!

Так продолжалось довольно долго, сначала его не устроила та скорость, с которой я одевался, потом, потом четкость моего шага. Кажется, я его чем-то сильно задел, так как он уже давно всех отпустил спать, а со мной вышел на плац. Потом была команда газы, и я нарезал в противогазе круги, в общем он вкачивал меня как мог. Не скажу что это очень уж необычно, он часто так делал, но честно говоря, со мной такое впервые. Часам к четырем ночи, началась гроза, прапор убежал в казарму, а мне приказал показать ему строевые приемы с оружием. Вместо автомата дал стальной лом, и отправил до пяти сорока пяти маршировать по плацу. Сказал, что будет наблюдать, и если я не буду стараться — повторит все, что сегодня было, следующей ночью. А ведь будет с..ка наблюдать, точно будет.

Я маршировал туда-сюда, поливался дождем, и даже радовался что я только в сапогах, штанах и майке, и еще противогазе, голова не так сильно намокнет. Ничего, скоро подъем, меня отправят рисовать альбомы, там я и отосплюсь. Так успокаивая себя, я маршировал с ломом наизготовку, пока совсем рядом не раздался грохот, одновременно мне будто в каждую мышцу воткнули по иголке, а в голове взорвалась сверхновая.

Я висел в темноте, и слышал голос, который звал меня к себе, просил очнуться. Голос был женский, казалось еще чуть-чуть, и она расплачется. Никогда не мог терпеть женских слез, и я ответил, что слышу ее, и иду к ней.

Очнулся я областном военном госпитале, весь перетянутый бинтами. Что со мной произошло? Кажется, меня по голове чем-то ударило

'Моча, наверное.'

— Кто здесь?

'Не кричи так, кроме тебя меня никто не слышит. '

Я немного завис. Тут я понял, что слышу голос не ушами, он как будто звучит у меня в голове

'Это ты меня звала? Тогда, в темноте.'

'Да.'

— Кто ты? Как тебя зовут?

'Я не знаю, сам мне дай имя. И ты опять говоришь в слух'

Дверь скрипнула, и палату вошел доктор.

— Ну, рядовой Лазинский, у меня для тебя хорошие новости. Ты будете жить, люди редко после такого вообще приходят в сознание.

— После такого? Что со мной случилось?

— Так ты не в курсе? Ты за каким-то хреном, вышел, после отбоя, на плац. Где и гулял под дождем, зачем-то размахивая ломом, в который и ударила молния. Из-за того, что ты был полностью мокрым, да еще и в луже стоял, тебя очень не слабо так хренануло.

'Неслабо, через тебя прошла дуга несколько миллионов вольт!'

— Что случилось дальше?

— Тебя нашли утром с обширными ожогами кожного покрова, противогаз прикипел к голове, и через несколько часов привезли к нам. Я уж думал, что вы не выкарабкаешся, неделю в коме лежал. А вот же смотри, очнулся хлопец. Ты можно сказать в рубашке родился, из травм — только ожоги, внутренние органы здоровы, нервная система тоже в порядке.

— Голова дико болит, это нормально?

— Это хорошо, болит — значит выздоравливает! А вы как думали, молния почти в голову попала, было бы странно, если не болела.

Осмотрев меня, и сделав себе какие-то заметки, доктор ушел.

'Эй, Маша!'

'Маша, фу-у. Это не мое имя, придумай покрасивее!'

'Может быть Юнона? Или Андромеда?'

'Гадости говоришь всякие.'

'Ладно, потом еще подумаю. А ты откуда взялась? Ты что, моя шизофрения?'

'Я очнулась, когда ты собирался уходить. Мне было очень страшно одной, и я позвала тебя. Наверное, да, я твое раздвоение личности.'

'И откуда ты это знаешь?'

'Я знаю все, что знаешь ты.'

Так и состоялось наше знакомство.

* * *

В психбольнице нет зеркал, вообще нет ничего стеклянного. Так же в местах, где проводят время пациенты, нет дверей, тяжелых и острых вещей. Я стоял в умывальной, и уставился в отполированный кусок нержавейки, я смотрел на себя. Шрамов от ожогов практически не осталось, столько лет прошло, и на абсолютно лысой, безбровой голове, была густая россыпь морщин. Я узнал какой сегодня год, две тысячи восьмой. Я уже пятнадцать лет здесь. А на вид и не скажешь что мне еще нет и сорока. Питание за государственный счет, каждодневное употребление лекарств, периодическое заключение в мягкой комнате, не прибавляют здоровья. Я порвал на мелкие кусочки свое очередное творение, и смыл в унитаз. Следом за обрывками бумаги отправился мой дневной набор лекарств.

-Сегодня мне нужна ясная голова, и потому прощайте мальчики.

'Дорогой, ты разговариваешь с таблетками? Надо сказать об этом Павлу Алексеевичу.'

'Очень смешно.'

(Заливистый смех)

Она хоть и еще та язва, но без нее никак. У нее появилась бредовая, но идея, как выбраться отсюда. Однажды, после того как я убил главврача, новый запер меня в одиночке. Он, наверное, единственный знал о моем даре, моем проклятии, и пытался с ним как-то бороться. Несколько недель, боль в голове все усиливалась, я уже не мог, ни есть, ни спать, только тихо стонал. Уже думал вскрыть перегрызть себе вены, и начать рисовать кровью, но она меня остановила. Она сказала, раз уж ты психически больной, с голосом в голове, то не будет ничего зазорного в том, что бы изрисовать стены своим дерьмом. Идея мне понравилась больше, чем грызть себе руки, и сформировав в мыслях желание, отправить своего мучителя в ад к демонам, я привычно повел его через руки на картину. С каждой линией боль уходила, пульсация в висках ослаблялась, боже... как же мне было хорошо. Меня тогда в очередной раз связали и обкололи какой-то гадостью, от которой мысли превращались в кисель, но боль прошла, и это того стоило. Меня бросили в мягкую комнату, и если бы не она, я бы тогда сошел с ума. Она рассказывала мне истории, которые сочиняла на месте, почти всегда нелогичные и без основной линии, часто перепрыгивала с персонажа на персонажа, и путалась в своих хитросплетениях. Я слушал ее, и старался, что бы мой разум не оставил меня. Не знаю сколько прошло времени, может месяц, может и год, но все кончилось.

Когда меня выпустили, другие пациенты рассказали, что у нас исчезли три санитара и ходят слухи, что они сгинули в моей комнате, после того как убирали мои художества. Говорят сам наш главврач, не заходя в комнату, из пожарного гидранта смывал картину. Интересно, их забросило прямо в ад? Я им не завидую. Но получилось, что мое воплощенное желание сработало, как собственно и всегда.

После этого мне разрешили рисовать, но на определенных условиях, никому не давать в руки рисунки, никому не показывать их, после того как нарисую, сразу же уничтожать. Условия более чем приемлемые, и я согласился на них без раздумий. Все было хорошо много лет, пока один парень, не начал ко мне цепляться. Как потом выяснилось, это сынуля какой-то шишки из прокуратуры, здесь его от чего-то прячут. В итоге он отобрал у меня тетрадь, и попался на глаза нарисованной Валерии, и она поймала его. Ее я нарисовал, когда голос в моей голове рассказывал про нее историю, она получилась очень похоже, такая же агрессивно сексуальная и любящая убивать своих любовников. Да, моя спутница не отличалась добротой характера, и все истории у нее были про насилие, смерть и секс. Так вот, когда этот парень положил в карман рисунок, я понял, что он обречен, Валерия убьет его, как до этого убивали все, кому я дал жизнь на бумаге. Тогда я понял, что теперь мне точно сделают лоботомию, или электрошоком по голове приложат, и начал перебирать планы побега. И после перебора вариантов, пришел к выводу, что никаких шансов выжить на улице у меня нет, мало того что у меня нет дома и семьи, так я очень хилый и больной, внешность очень запоминающаяся, репутация такая, что объявят меня в федеральный розыск...

И тут у нее появилась идея. Даже не так, Идея.

'Как ты думаешь, ад существует?'

'К чему этот вопрос? Думаешь, попадешь ты со мной в ад или нет?'

'Помнишь, когда исчезли санитары из твоей палаты?'

'Да, к чему ты это ведешь?'

'Я вот подумала, всегда, когда ты даешь своим картинам жизнь, они ведут себя согласно параметрам, которые ты вложил в них, когда рисовал. Если объект или событие в реальной жизни не существует, то они появляются во снах или видениях тех, кто на них посмотрит. Вспомни случай с медсестрой. А когда ты рисовал с желанием отправить в ад, то те кто смотрели на картину, действительно куда-то пропали. Я это к тому, если бы ада не существовало, то они бы так и остались в палате, ад открылся бы у них во снах.'

Я задумался над такой интерпретацией.

'Это любопытно... То есть, я при правильном формировании желания, я могу отправить человека куда угодно?'

'Я подумала о том, что ты сможешь отправить СЕБЯ куда угодно.'

Я перестал рисовать, и уставился в тетрадь.

'Но ведь, мои творения никогда меня не трогают и не действуют?'

'Ты подсознательно запрещаешь им воздействовать на тебя. Думаю, если сформировать правильную мыслеформу, то ты сможешь воздействовать сам на себя.'

'Тогда мне понадобиться очень большой холст, а еще лучше стена. А мне разрешено рисовать только в тетради.'

'Главное план есть, а детали мы решим.'

С того дня, я ночами готовился к побегу. Начать рисовать я решил на внутренней стороне арки туалета. Туда мало кто заглядывает, цвет грязно бурый, и простой карандаш там незаметен. Сконцентрировавшись на желании, что бы меня перенесло в место, где мы сможем нормально жить, я по ночам выводил карандашом причудливую вязь. Через несколько дней, я почувствовал что ожила Валерия, времени осталось все меньше. Закончить к утру не успел, поднялся сильный гвалт, и меня сразу же одели в рубашку, и бросили в такую знакомую мягкую комнату. Вероятно, парня нашли, с перегрызенным горлом, и основной подозреваемый я. Только это недоказуемо, про мою причастность знает только главный психиатр, и несколько санитаров-сторожилов. Через два дня, Павел Алексеевич зашел ко мне, и у нас состоялся интересный разговор.

— Здравствуйте Марат Витальевич

— Здравствуйте доктор.

— Посмотрите на меня, что вы скажете?

Я посмотрел на него, и увидел... Даже не увидел, а почувствовал что на него обратила внимания Валерия.

— Она хочет вас, она придет за вами.

— А если я уничтожу картину?

— Теперь она теперь живет у вас в голове, но картину все же, попробуйте уничтожить, что бы она больше никому не досталась.

— Не могу. Она не дает мне этого сделать

— Понимаю.

Он немного помолчал, будто собираясь с силами, как перед прыжком в воду, и наконец спросил:

— Я уже мертв, мы с тобой это понимаем. Но... ты можешь рассказать, объяснить что происходит с тем что ты нарисуешь? Куда делись те санитары? Как это вообще возможно?

— Все мои рисунки, они живые. Это мое проклятие, которое убило и уничтожило все что у меня есть.

— Понятно. Я распоряжусь выпустить тебя в общую палату, следи за своей тетрадью. Я не хочу, чтобы еще люди пострадали.

Тогда же меня выпустили. И вот, снова ночь, и я стою в туалете, готовый закончить вязь.

'Марат, я в тебя верю. Вытащи нас.'

'Ты всегда поддерживала меня. Знай, что бы ни случилось, ты самый дорогой мне человек.'

'Я не человек, дурак.'

Представив себе место, куда я хочу попасть, я направил желание очутиться там, через карандаш в узор на стене, и спустя десять минут, закончил. Осмотрев свое произведение, я понял, что оно получилось. Не знаю как, но я чую родство со своими творениями, и всегда знаю чего от них ждать. Глубоко вздохнув, я шагнул в арку туалета.

На следующее утро, капитан Бондарев Анатолий Ильич, узнал, что его друг детства, и заслуженный доктор, Кожевников Павел Алексеевич, умер. Убили его тем же самым способом, что и до этого пациента Игнатова Вячеслава, ему отгрызли голову. Во время этой шумихи, как-то незаметно прошла информация о пропаже пациента 98Б.

Глава 3

Я шел вперед вот уже несколько часов, но так и не понял, где я оказался. Исходя из расчетов, меня должно было выкинуть где-то недалеко от деревеньки, где я когда-то гостил, именно с ней у меня связаны ощущения наибольшей защищенности. Но этого не случилось, вместо необходимого мне места, я находился непонятно где, неба и земли не было, был только серый туман излучавший едва заметный свет, который клубился вокруг меня. Я нагнулся потрогать поверхность, по которой я шел, и рука провалилась по локоть в пустоту. От неожиданности, я потерял равновесия, упал на колено. Быстро выдернул руку, и встал. Почему ноги меня держат, а руки проходят сквозь поверхность?

'Не спрашивай меня, самой интересно.'

'И где мы, по-твоему, оказались?'

'Понятия не имею, по крайней мере, моя теория сработала.'

'И как всегда, немного не так как мы планировали.'

'Зато с психушки сбежали.'

'А ты уверена, что мы не лежим в рубашке, обколотые спецрастворами?'

'Уверена, твое физическое состояние никак на меня не влияет, а раз я вижу то же что и ты, значит, ты здоров, и в своем уме.'

'И что же нам делать дальше?'

'Идти вперед, что же еще?'

'А почему вперед?'

'Ну, можешь назад, а раз мы не знаем, куда идти, то можно топать в любую сторону, а потому, иди вперед.'

Попрыгав на месте, и убедившись что не проваливаюсь сквозь поверхность, я направился куда глаза глядят, может нам повезет и ситуация прояснится?

'Как думаешь, Ирадиада, почему у нас вечно получается как-то через одно место?'

'Ужас какой, откуда ты выкопал это имя?'

'Где-то услышал...'

'Не называй меня так. Так как понять, через одно место?'

'Ну помнишь, что произошло после того как нас комиссовали из армии? Во что превратились мои планы, когда я решил что начну жить привычной жизнью?'

* * *

...Люди меня не приняли, тело абсолютно безволосое, шрамы от ожогов на лице, и очень мерзкий характер от не прекращающейся головной боли, это все сделало свое дело. Я замкнулся в себе, и перестал выходить из дома. Родители тоже относились ко мне с прохладой, я и так в семье был на правах парии, потому что в утробе матери я был не один. Со мной была однояйцевая сестра-двойняшка, которая родилась с перетянутой моей пуповиной горлом, реанимировать ее не удалось.. Это был сильный удар по матери, и всю свою заботу, минуя меня, она пустила на мою младшую сестру. Я накачивался алкоголем и болеутоляющим, пытаясь отрешиться от боли в голове, но это слабо помогало. Еще со мной постоянно говорила она, я смирился с ее присутствием, но понимал что это ненормально, и у меня по всем признакам развивается шизофрения. Тогда, она предложила мне продолжить рисовать. Я пытался, но не мог сосредоточиться, что-то черкал карандашом, но это не помогало. И наконец, в один день, в особо пакостный день, наша кошка наша захотела большой и чистой любви. Она начала тереться об мои ноги и выть, пинки и затрещины не помогали, и она не прекращала. Это стало последней каплей в моей чаше раздражения, и, не выдержав, я схватил ее за шкирку, взял нож, и перерезал ей глотку. Кровь стекала по моим рукам, я уронил тушку, и сел рядом. Когда садился, я провел измазанной в крови пальцами по полу, и вдруг боль стала утихать.