| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Наощупь я обошел камеру, пытаясь найти выступ поострее. Искал я долго, но в конце концов мои усилия были вознаграждены осколком булыжника. Еще ни одному авруму, ни одному солику не радовался я так, как этому шершавому камню. Я ухватил его и принялся пилить веревки. Не буду рассказывать, как камень выпадал из моих онемевших пальцев, как поднимал я его и снова и снова пилил, и кромсал, и дергал. Ребята всегда повторяли, что я упертый, как баран. Пусть баран, однако на сей раз упрямство сослужило мне добрую службу. Освободившись, я выдернул кляп и припал к стене, по которой сочилась влага, слизывая набегающие капли. Вода отдавала плесенью, но за все сокровища мира я не смог бы оторваться от нее в тот миг.
Мне показалось, что с момента заключения миновали сутки. Я успел не единожды обследовать камеру, где меня держали. Около двадцати шагов вдоль стен в форме неправильного четырехугольника, судя по всему, она замышлялась частью подземелий какого-нибудь родового имения или даже замка — уж чего-чего, а подвалов я успел навидаться! Когда послышался скрежет ключа в замочной скважине, я затаился за дверью, сжимая булыжник. Другого шанса могло не представиться.
Противник оказался увертлив, легко уклонился от удара и выбил камень из моей руки. Я от души двинул ему коленом, после чего в действие вступили неведомые силы, земля вздыбилась под ногами, и я был отброшен вглубь темницы. Чем-то эта ситуация показалась мне знакомой.
Вошедший принялся честить меня голосом Сагитты:
— Желаешь гнить под землей веки вечные? Предупреждал Браго не лезть к тебе, зря не послушала!
— Ты?!
— А ты мечтал увидеть любимого волкодава покойного короля Максимилиана? — огрызнулась женщина.
— Ты пришла за мной?!
— Нет, за королевским волкодавом! Коли желаешь и дальше наслаждаться гостеприимством герцога Орли, я уйду и замкну замок. Не мне соперничать с его светлостью.
— Но я думал...
— Что мы бросим тебя? Я начинаю думать, идея Браго была не такой уж и скверной.
Повторного приглашения мне не требовалось. Я двинулся прочь из темницы по памятным ступеням, но Сагитта остановила меня:
— Не сюда.
Женщина свернула в незаметный боковой проход, который разрешился длинным коридором. Коридор этот был так низок, что я то и дело задевал головой верхний свод. Здесь не было ни горящих факелов, ни каких-либо иных источников света. Я по праву гордился легкостью, с которой умел передвигаться в темноте, и чувством направления, но колдунья опять превзошла меня. Я шел, держась за стену, Сагитта же шагала уверенно, предупреждая о возможных опасностях:
— Осторожнее, через пару шагов свод обвалился. Не споткнись, впереди яма.
Ориентируясь на звук ее голоса, я двигался следом, минуя незримые, но оттого еще более опасные препятствия. Вышли мы в ночь, душную и терпкую. Позади сомкнулся густой кустарник, скрывая лаз. Мы находились у подножия холма в окружении полудюжины точно таких же холмов. Неподалеку ждали заседланные кони и темнел чей-то силуэт. Человек обернулся в нашу сторону. Повеяло ветерком, послышался тихий перезвон бубенцов. Неужто сам лейб-маг озаботился моим избавлением?
Дни скачки не прошли даром. Я вскочил в седло и понесся прочь, не оглядываясь на своих спутников. Точно выпущенный нож, взрезал я плотность ночи, ветер бил меня в грудь и свистел в ушах. Конь принес меня к берегу реки, где горел костер. У костра клевал носом Браго.
— Крысы живучи, — осклабился воин вместо приветствия.
Я оставил его колкость без внимания. Теперь, в безопасности на меня разом накатили и страх, и голод, и усталость. Глаза слипались сами собой.
Браго толкнул меня:
— Обожди спать. На-ка, глотни.
В протянутой им фляге была, понятное дело, брага. Густая, крепкая, она не имела ничего общего с тем дешевым пойлом, что иногда перепадало нам с ребятами. Воин надеется, что я непривычен к крепким напиткам? Не на того напал! Я мстительно выцедил большую часть предложенного. Пусть завтра я сдохну от головной боли, но сегодня, после избавления из плена, мне до одури хотелось ощутить вкус жизни: нахлебаться студеной воды из реки, надышаться напоенном ароматом трав воздухом, насмотреться на звезды, что водили хороводы вокруг луны. Да я и сам не прочь был сплясать с ними вместе!
Издалека пришли голоса:
— Надо бы его выспросить.
— Пусть спит, проку с него сейчас.
— Можно подумать, с него есть прок остальное время. Только даром кормим! А прожорлив, крысеныш!
Звездный хоровод принял меня в свои объятья, закружил, и мне стало тепло и спокойно. Высшей справедливостью казалось то, что пока я танцую со звездами под облаками, бессонный Браго хранит мой покой на бренной земле.
— Побуждайся, спящий красавец!
Утро приветствовало птичьим пересвистом и ледяной водой в лицо. Остальные уже поднялись. Мне дали два кислющих яблока и кусок мяса, большей частью состоящий из жил. Пока я жевал, рядом присел Альхаг.
— Рассказывай, — приказал он.
Альхагу невозможно было противоречить. Тот, кто не знал его, мог бы попытаться опровергнуть это утверждение, но поверьте мне, было в варваре нечто, заставлявшее даже самых отъявленных бунтарей поступать согласно его воле.
Я без утайки принялся выкладывать о своих злоключениях с того самого момента, как тень застигла меня врасплох на постоялом дворе. Про искры и свет колдун заставил вспоминать подробнее: какого цвета была вспышка и куда направлено было движение огоньков — по солнцу или же противосолонь.
— Не приметил ли на том человеке медальона либо амулета?
— Так темно было, хоть глаз коли!
— В следующий раз не торопись колоть глаза, лучше смотри внимательнее! Это важно.
— Будет следующий раз? — не сдержался я.
— Быть может, ты ждешь извинений за то, что я подвергаю тебя опасности. Не жди. Извинения были бы уместны, кабы я раскаивался, однако никакой вины за собой я не нахожу и более того, твердо уверен в своей правоте.
То, что варвар вынашивает в отношении меня определенные намерения, я понял сразу. Ни один человек не стал бы кормить и окружать роскошью приблуду, не имея веских на то причин. А опасность... я столько лет прожил с мыслью окончить свои дни на виселице, что уже, пожалуй, притерпелся к ней. Вся моя жизнь была игрой в чехарду со смертью: я воровал, врал напропалую, убивал и уходил из-под ножа. Неженке не выжить на городском дне. Наверное, прав был Браго, называя меня крысенышем. Но в отличие от многих, я не роптал на судьбу, ибо успел увериться — ей наши жалобы без толку. Извинений Альхага я не ждал, слишком мелкая я сошка, чтобы придворный колдун расшаркивался передо мною.
Варвар поднялся и, позвякивая бубенцами, подошел к своему коню. Я давно заметил, что движения Альхага даже в абсолютно спокойные дни сопровождались легким ветерком. Поначалу я думал, будто колдун создает этот ветер специально, дабы все слышали звон бубенцов, вплетенных в его косы, потом, узнав его лучше, я понял, что варвар чужд подобному тщеславию.
Из переметной сумки Альхаг вытащил нечто, завернутое в промасленную ткань, и швырнул мне. Инстинктивно я подхватил предмет.
— Цветок Смерти! — позвал варвар.
Цветком Смерти он называл Сагитту. Из уст Альхага это обращение звучало совершенно неуместно. Что в действительности означает прозвище, я узнал позже.
Женщина стала подле колдуна.
— Научишь парня защищаться.
Вне себя от изумления я принялся разворачивать ткань, уже догадываясь, что она под собой скрывает. Я чувствовал любопытные взгляды, и разматывал все быстрее и быстрее. Видимо сам Творец благоволил мне, ибо вспоминая этот момент, могу сказать, что не порезался лишь чудом.
Под слоями плотного материала открылся поразительной красоты клинок: звонкий, легкий, отполированный до зеркального блеска — ночью он легко мог отразить звездное небо. Вогнутая середина клинка казалась узорчатой, и столько теней играло на ней, что можно было подумать, будто в металле переплелись струйки разных цветов. Резная рукоять, целиком выточенная из кости, венчалась головой неведомой твари, которая сжимала в зубах кольцо. То, что Альхаг походя вложил в мои руки целое состояние, я понял годы спустя, научившись разбираться в оружии. Тогда же я просто ахнул.
— Ты отдал мальчишке гвинотскую саблю? — вслед за мною изумился один из воинов.
Ликом он был благороден, телом — силен, а речь его отличалась изысканностью. Пожалуй, он был единственным, от кого до сих пор я не слышал брани. Звали воина Данко. Если бы меня попросили описать человека, на которого мне хотелось бы походить, ни минуты не колеблясь, я указал бы на Данко.
— Хозяину она без надобности, а мне чужое оружие ни к чему. Пусть играется, — последовал ответ.
— Я заплатил, когда бы знал, что ты торопишься с нею расстаться. Продай мне саблю, Альхаг!
— Держи при себе солнцеликие, они пригодятся тебе куда больше чужеземного оружия. Твоя рука привычна к тяжести фамильного меча.
— Но этот великолепный экземпляр способен украсить коллекцию самого взыскательного ценителя! Я закажу ножны у лучшего оружейника, уложу саблю на шелка и бархат ...
— Клинок не девица, чтобы рядить его в шелка. Он рожден разить врага.
— Продай мне саблю! — упрямился Данко.
— Отныне она мне не принадлежит. О продаже проси парня, хотя я б и не присоветовал бы ему делать этого.
— Разве ты не боишься, что однажды щенок обратит оружие против нас?
Альхаг рассмеялся воину в лицо:
— Мне бояться парня? Никогда не поверю, будто и ты всерьез его опасаешься!
Так сабля осталась при мне, а с нею вместе я приобрел нового врага. Но я не жалел — клинок стоил тысячи врагов. Как и всякое великолепно исполненное оружие, моя сабля сама помогала сделать правильные движения и вопреки первому впечатлению, не была тяжела тому, кто правильно ее держал. Идеальный баланс и рассчитанный вес делали пользование ею очень удобным. Она и впрямь была создана разить врагов!
Помните, я жаловался, будто первые дни уставал в дороге? Так вот: забудьте прежнее мое нытье. То, что еще три дня назад мнилось усталостью, отныне сделалось недосягаемой мечтой.
Моя наставница была неумолима. Как ни пытался я объяснить ей, что отродясь не держал в руках благородного оружия, что выстоять в честном поединке против мало-мальски стоящего противника для меня равносильно чуду, Сагитта твердо решила превратить меня в мастера защиты. Наши занятия начинались на вечернем привале и продолжались далеко за полночь, пока сабля не выпадала из моей уставшей руки. Полагаете, после Сагитта отпускала меня спать? Ничуть не бывало. Эта женщина явно получила деньги от Браго или Данко или от них от обоих, чтобы замучить меня до смерти. Обнаружив мой кинжал — оружие ночных татей и трусов, колдунья принялась натаскивать меня в метании.
За неимением лучшего зрелища наши вечерние поединки сделались излюбленным развлечением спутников. Даже принц поглядывал краем глаза, когда думал, будто никто этого не замечает. Воины заключали пари на исход. В зависимости от сделанных ставок, они то подбадривали меня, то разражались бранью, когда я пропускал удар, то выкрикивали советы.
— Олух! Попался на старый трюк!
— Оружием благородным ровно палкой размахивает! Сабля не какой-нибудь дрын!
— Локоть, локоть-то отпусти! Бей от плеча, дракон тебя раздери!
Поначалу их возгласы мешали мне, но постепенно я перестал их слышать. Я научился сосредотачиваться лишь на схватке, отрешаясь от окружающего мира. Я научился следить за острием клинка и за глазами противницы, предугадывая, где в ее защите образуется брешь, научился доверять оружию и собственному телу, которое в поединке действовало вернее сознания. Я научился стремительно атаковать и молниеносно уклоняться от разящего острия.
Вы спросите, отчего я больше не пытался бежать. Теперь у меня был клинок, а после похищения Сагитта перестала запирать меня заклятием. Да, я не знал окрестных мест, и у меня не имелось друзей или родичей, на чью поддержку я мог бы рассчитывать, но на моей стороне были сила и молодость, а жизнь научила меня изворотливости. Да и не столь я был важной птицей, чтобы воины пустились в погоню, позабыв об основной своей цели. Тогда мне казалось, будто судьба свела нас временно, и покинуть своих спутников я всегда успею. А вот научиться владеть оружием мне уже не придется — какой рыцарь возьмется натаскивать простолюдина? Юный и глупый, я жаждал приключений, накала страстей, и путешествие давало мне это. Я самонадеянно полагал, будто судьба решила вознаградить меня за тяготы и лишения, выпавшие на мою долю.
Альхаг был хорошим командиром — в нашу первую встречу он разглядел во мне зерно тех качеств, которые проросли и укрепились лишь годы спустя под влиянием различных обстоятельств, поступков и примеров различных людей, и не в последнюю очередь самого придворного колдуна. Разумеется, я не ведал и десятой части того, о чем догадывался варвар. События несли меня, точно щепку по бушующему потоку, и я полностью отдался на их волю, не сомневаясь в принятом решении.
III. Хроники короля Максимилиана
— Кто дал тебе прозвище Подкидыш? — однажды вечером спросила меня Сагитта.
— Не Подкидыш, а Подменыш, — поправил я колдунью.
Кони были стреножены, ужин съеден, и я ждал наших вечерних тренировок, а не задушевных бесед.
— Я и говорю, чудное прозвище, — не позволила мне уйти от ответа Сагитта.
— Прозвище как прозвище... — пробурчал я. — Обычное. Это вам, магам, хорошо, все как один имяположенные...
Люди сведущие сказывают о таком обряде: маг решает, кем хочет стать, сочиняет себе имя — Петр Несокрушимая Скала или Джек Распотроши Тысячу Врагов, проводит ритуал, и придумка начинает служить ему верой и правдой. Знатным господам тоже неплохо, им маги издревле имена на поколения вперед наговаривают, особыми чернилами в родовые книги вписывают. Хорошие имена, поколениями предков проверенные, вековыми традициями привязанные, — так магия умножается людской верой. А нам, босякам безродным, приходится довольствоваться кличками, которые придут в голову родителям — без магии и без веры.
В моем случае обошлось и без родителей. Отца моего не знала даже мамаша. У нее таких отцов бывало по трое за ночь, поди всех упомни! Шептались, будто затяжелев родительница пошла к знахарке, просить зелья для избавления от плода. Знахарка повела себя на удивление странно — никому прежде не отказывавшая, она обложила гостью последними словами и крепко-накрепко запретила чинить вред ребенку, пригрозив страшными карами. Хотя, зная мамашу, мне легче представить, что она пыталась надурить знахарку касаемо оплаты, вот та в отместку и застращала ее на свой лад.
Как бы там ни было, беременность мамаша доносила, хоть и мешало положение ей преизрядно. Едва я родился, она заявила, будто ребенка ей бесы подменили еще утробе, мол, все один к одному сходится: и ведьма-знахарка меня признала, и метка на мне особая, бесовская. Непонятно, к чему она ломала комедию, ведь никто не ждал от шлюхи любви к невесть от кого прижитому младенцу. Я рос при борделе сорной травой, мальчиком на побегушках, а прозвали меня благодаря мамашиным воплям Подменышем.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
