Раненый мир - Книга Презрителя

Маг быстрым движением кончиков пальцев отвел маску от лица, она как дым рассеялась в воздухе. Кажется, Винсент даже стал розовее обычного, серость отступила и лицо словно осветилось изнутри, глаза сверкали.

— Потрясающая гипотеза, — честно признался он. — Даже если неправильная, что-то в ней есть... глубоко верное. Надо осмыслить.

— Авансом, — сказал Дмитриус.

— Точно, — закивала воительница, — авансом берешь из собственных сил. Ведь каждый носит в себе свое будущее. Просто еще не знает о нем.

— Не мое дело спорить с вами, высоколобыми, — с сомнением произнес рейнджер. — Но по вашей теории выходит, что Алейна и Кел не умрут, пока не станут высокими посвященными. Если им сейчас разрешили сотворить высокую магию, значит, в будущем они будут ее адептами. И до тех пор точно не умерли.

Он усмехнулся.

— Ими теперь можно как живым заслоняться и в строй врагов швырять, все одно им суждено выжить.

— Суждено было! — поднял палец маг. — А теперь заняли силу, нарушили баланс, изменили судьбу. Слушайте, это имеет смысл. Если ты талант и выдающийся человек, который в будущем достигнет высокой магии или, тем более, легендарной — то ты значимая часть линий судьбы. Значимая часть мира, ты как исток силы, твое влияние расходится и в будущее, и в прошлое. И однажды ты можешь превысить свои нынешние силы, зачерпнуть из будущего себя. Но тем самым лишить себя, как это... гарантированного величия. И с этого момента снова надо трудом и потом зарабатывать. С этого момента твоя судьба опять не определена. Как-то... вот так.

— Ну а может еще проще, — пожала плечом Анна, — и достаточно самой способности достигнуть большего. Если есть сама возможность стать высоким, и не важно, станешь или нет. Жизнь может и по-другому повернуться, например, не доживешь. Но если хотя бы в теории способен, вот тебе превышение сил. И откат в качестве уплаты.

Лисы помолчали. Впереди все так же тихо разговаривали Алейна и Кел.

— А Мастер-то наш, — поддел Дмитриус, — откатов на себя не берет. Из кожи вон не лезет, выше головы не прыгает. Ни разу ничего такого не превысил, даже в мелочи...

— Не дождетесь, — сказал Винсент и надменным движением пальцев соткал в воздухе треугольную тень, она разгладилась и застыла, превратив его лицо в ровную, ничего не выражающую маску. — Я буду последним в мире, кто рискнет своим будущим ради мелкой выгоды в настоящем. Тем, более ради каких-то вшивых мародеров. Которым самое место в канаве.

— Я тебя испепелю! Испепелю, ничтожество! — донеслось снизу, где устало брели ненужные Лисам пленники, а полный сил умственно отсталый огнемаг Рой гонялся за бабочкой, посылая в нее сгустки огня.

Винсент отвернулся и замолчал. Пока остальные старались быть крутыми здесь и сейчас, он давно понял, что истинная сила не лежит в настоящем, она спрятана в грядущем. Все до единого помыслы мага, и почти все его действия подчинялись цели стать по-настоящему могущественным в будущем. Гипотеза Анны подтверждала жизненную стратегию, которую Мастер избрал, поэтому он так горячо и искреннее воспринял ее. Теперь сумрачный маг жалел о том, что проявил чувства перед остальными Лисами.

Друзья? Возможно. Но навсегда ли? Чем меньше они знают о том, что происходит под маской — тем лучше.

Он поудобнее уселся в своем кресле и прикрыл глаза, отправляясь в полет вместе с серым вороном, несущимся в рваном кружеве легких, невесомых облаков навстречу закату.

Сфера идеального слуха Дмитриуса расстилалась на двадцать метров вокруг, в том числе простиралась наверх, в воздух, и уходила под землю. Хотя под землей глубже полуметра он практически ничего уже не слышал, а шагая по мощеной дороге — тем более. Но зато Стальной слушал одновременно во все стороны, и при отсутствии мозга в пустой голове, воспринимал и обрабатывал все поступающие звуки каким-то иным способом, всем сознанием сразу. Поэтому у него получалось воспринимать два разговора, идущих одновременно. Так что слушая рассуждения Винсента и Анны, он одновременно плыл в диалоге двоих, идущих впереди.

— Почему ты доверяешь суждениям Хальды?

— Хорошенькая я была бы жрица, если б своей богине не верила.

— Считаешь, все ее советы абсолютное добро?

— Если не абсолютное, то чистейшее из возможного в сложившейся ситуации.

— Я любил Тиата?

— Очень сильно. Ты им невероятно восхищался. Все время видел подтверждения его мудрости и правильности его пути.

— Совсем как ты сейчас. Но Алейна, теперь я не знаю Тиата. Не восхищаюсь им, как обязан каждый жрец, каждого бога. Безликий дал мне редкую возможность: взглянуть на богов беспристрастно.

— Отлично. И чего ты видишь?

— Я вижу, что мудрость Хальды вызывает сомнения.

— Какие же?

— Если решение казнить мародеров приняла ты, то почему она, светоч милосердия, позволила тебе сделать это?

— Ты знаешь, почему. Потому что тем самым мы спасли нормальных, и ни в чем не повинных людей.

— Мы этого не знаем.

— Я знаю.

— Потому что она тебе так сказала. На самом деле нет, не знаешь.

— Она показала мне будущее, которое мы предотвратили.

— А если она только предполагала будущее, а не видела его? Даже если не ставить под сомнение ее мудрость и доброту, это не равно справедливому суду.

— А для чего Хальде мне врать?

— Чтобы ты продолжала ей верить.

— Я продолжаю ей верить по одной простой причине: потому что собственными глазами вижу, все, что она делает, она делает для людей. Ты и сам не ожидал, что столь многие из бандитов проснутся... А на самом деле, проснулись еще две женщины, магичка и мечница.

— Они проснулись?

— Да, только позже других. Когда все ушли. Хальда знала, что женщинам будет плохо в компании старых подельников, и освободила их. Наверное, так им проще будет сделать в жизни хоть что-то правильное.

— Получается, она все решила за тебя.

— Я решила казнить их, придумала способ. Вырастить ягоды со смертельным ядом мне не сложно, на любом кусте могу, в любой траве. Но я послушала тебя и взмолилась Матери, сделать ягоды ядовитыми не для всех. А чтобы способные исправиться — выжили. И она дала мне сил.

— Но ты не знала, кто из них будет помилован, а кто казнен.

— Не знала. И не могла знать, я не вижу их прошлое и не предвижу грядущее.

— А если решение, кого казнить, приняла она, то ты являлась лишь орудием в ее руках. Но при этом их кровь — и на тебе тоже.

— Это заумные разговоры, Кел. Кому нужны заумные разговоры, когда есть убийцы, которые хотят пойти и убить еще? Ты просто возьмешь и остановишь их, если сможешь. Мне плевать, кто из нас принял решение, если оно верное.

— А оно верное?

— А какие были еще решения? Убить всех. Отпустить всех. Пытаться самим разобраться в том, кто из них достоин жить, а кто нет. Какое из этих решений лучше того, что я сделала?

Кел не нашел, что ответить. Потому что отпустить всех безумие, банда просто пошла бы дальше по землям Мэннивея. Убить всех — значит убить безобидного и ни в чем не виноватого великовозрастного ребенка Роя, и вовсе неплохого, как выяснилось, облысевшего мужика по имени Гонт. Убить простодушную Корову, которую на самом деле звали Бьянка, и юного Яся, у которого в шестнадцать было уже два шрама на лице.

Бело-черный успел поговорить с каждым из пленников за прошедшие несколько часов в пути. Все они были просто люди, не самые лучшие, озлобленные, неумные, привыкшие решать проблемы выгодным только для себя образом. Сделавшие несколько тотальных ошибок в жизни, и повлеченный бурной рекой последствий прямиком в войну, а затем в Холмы. Убить их всех тоже было безумием. А вставать в роль судьи...

— Никакое, — сказал Кел. — Но судить людей должны люди, а когда вместо людей это делают боги...

— Опять красивые слова. "Судить людей должны люди", звучит вроде правильно, но если задуматься, то с чего вдруг? Что удивительного или несправедливого, что людей судят боги? Мастер учит ученика, а не ученик мастера. Родитель определяет за детей, как им жить, пока дети не выросли. Король правит подданными и решает, быть миру или войне. Судья судит незнакомых людей, которых перед ним поставили и обвиняют. Муж правит женой и детьми. По мне, так у Хальды куда больше мудрости, чем у мастеров и королей. И уж точно куда больше знаний о жизни, чем у родителей и мужей.

— То есть, боги по определению выше людей.

— Конечно выше, — рассмеялась Алейна. — И чем быстрее ты перестанешь испытывать комплексы по этому поводу и признаешь как данность, тем лучше будет тебе самому. Потому что строить свою жизнь на борьбе с законами природы опрометчиво... Но я так и не поняла, чего ты хочешь мне доказать?

Бело-черный вздохнул. Даже вздох у него был страшный, свистящий, пронизывающий все тело, с болезненным хрипом.

— Хочу понять, что заставило меня стать жрецом Странника. Почему я сделал это. Сейчас — совершенно не понимаю.

— Так бы сразу и спросил. Без умных разговоров. И лучше бы Анну спросил, меня-то в ханте еще не было, когда ты посвящение принял. Хотя историю я знаю.

— Анна не жрица. Вряд ли она понимает, как понимаешь ты.

— Я знаю, что Странник пришел к тебе на помощь в нужный момент. Ты попал в передрягу, которая казалась неразрешимой, но Тиат показал тебе способ все исправить. Став посвященным, ты понял, что всю сознательную жизнь хотел именно этого: быть сыном свободного, безграничного бога времени и судьбы, с которым ты никогда не одинок, с которым ты сможешь лучше понять этот странный и противоречивый мир — и помогать понять его другим. Ты понял, что всегда мечтал странствовать по городам и государствам, просторам природы, забытым и потаенным местам. И помогать тем, кого встретишь на своем пути.

Кел посмотрел на нее непонятным, не поддающимся классификации взглядом страшных черных глаз из глубины мрачных, потемневших глазниц, из-под нахмуренных добела выцветших бровей.

— Вот не знаю, верить тебе или нет, — сказал он наконец. — Сейчас ты можешь сказать все, что угодно. Даже что мы с тобой... А мне никак не проверить, правда это или нет.

Девчонка слабо улыбнулась.

— Когда мы впервые встретились, я смотрела в твою сторону с интересом. Высокий да красивый, болтун во весь рот; наглый, и при этом благородный. Но мой интерес упал в самую неплодородную почву, которая мне только встречалась в жизни. Потому что Кел, которого я знаю, любит всех. И никого.

Дмитриус вздохнул. А так как вздыхать ему было нечем, а все его существо хотело вздохнуть, ходячий доспех издал низкий, гудящий, вибрирующий звук: "Буууууфффф". Гремлины тут же всполошились, они решили, что хозяин сломался, или находится под действием неизвестной враждебной магии. Ялвик откинул забрало и высунул всклоченную голову наружу, зыркая глазищами туда-сюда. Ниялвик приоткрыл дверь в животе и выставил скрюченные пальцы, готовый швырнуть градом острых камней в того, кто напал на хозяина.

— Тихо, — успокоил их Стальной.

— Ты чего? — спросила встревоженная Анна.

— Ничего, — помолчав, ответил он.

— Газы, — сострил Винсент, и снова вернулся к серым мыслям, обуревавшим его укрытую мглою голову.

Дмитриус вздохнул снова, теперь уже мысленно.

Он соврал Анне. На самом деле, он чувствовал.

Откат мироздания висел на Алейне. Как алое яблоко на зеленом кусте, неожиданное и чуждое посреди голубых ягод тёрна. Этот всполох возмездия, плод неотвратимости мировых законов реально существовал в девчонке — не физически, но он был частью ее реальности. И Дмитриус чувствовал его, хотя толком не понимал, как. И главное, ему теперь стало предельно ясно: любой достаточно могущественный встречный увидит этот висящий на Алейне откат, может подойти к ней, сорвать алое яблоко и использовать его в своих целях. Использовать ее саму в своих целях. Именно тогда откат свершится, а что при этом будет, Дмитриус понятия не имел.

Это была поспешная, нестройная, пугающая теория. Он не высказал ее, а молча исподволь наблюдал, пытаясь удостовериться, что ощущаемое им чуждое нечто, вмешанное в судьбу Алейны — не самообман. Но оно не исчезало. Оно было как привкус к вибрации, как обертон к биению сердца. Нечто новое, едва различимая музыка, шедшая от всего ее существа. Сложно передать человеческими чувствами нечеловеческие ощущения ходячего доспеха. Но... от всех людей идет музыка. Дмитриус с первой минуты после рождения заново в стальном теле, слышал ее, но никому об этом не говорил. Потому что не знал, как найти слова и объяснить. Нужны длинные, умные фразы и точные формулировки, тонкие аллюзии — и придется раскрыть душу, а это для Стального было стократ сложнее, чем распахнуть бронированную дверцу в собственном животе.

Музыка не лучшее слово. Это белый шум, а скорее, белый шепот, неразличимый и многослойный, у каждого свой, уникальный, как узор линий на ладони. Дмитриус ни разу не смог расслышать, что там, в этом шепоте. Прячутся ли слова, скрыта ли какая-нибудь закономерность? Первое время после перерождения, пока друзья спали, он по несколько часов не гасил сознание, концентрировался на одном из хорошо знакомых людей и пытался расслышать, о чем шепчет все его существо. Или это был шепот его судьбы? Дмитриус не нашел ответа на эти вопросы. Но теперь он абсолютно четко различал личность каждого, с кем был знаком. Стоило только прислушаться.

Хотя он и начал слышать шепот только после смерти, эту странную способность ему дало отнюдь не стальное тело, зачарованное магами королевства Ольхайм. На самом деле, это чутье изначально было частью его удивительного дара, просто Дмитриус об этом не догадывался. Когда ты живешь в громком, сопящем теле с непрестанно стучащим сердцем, твои уши как ватой забиты собственным дыханием, шумом крови и множеством звуков снаружи, которые с трудом ловит и сортирует несовершенное человеческое ухо — ты не услышишь настолько тонкую и нематериальную вещь, как белый шум.

А вот когда ты пустой, холодный и неподвижный, и восприятие твое, как сфера, распространяется на десяток метров вокруг, то в голове проясняется. "Пустоголовый" в случае Дмитриуса значило совсем обратное: сосредоточенный, внимательный, чуткий. И превратившись в ходячее ведро, он с удивлением обнаружил, что его дар стал лишь сильнее.

А дар у парня был редкий. Получив его из рук Древнего, Дмитриус оказался изобретателем, умеющим чувствовать устройство и предназначение вещей. Он мог понюхать зелье алхимика и сказать, из чего оно состоит и что делает. Мог повертеть в руках какой-нибудь чарн, и знать, как он устроен, чувствовать магию, вплетенную в него. А постигая, как работают те или иные вещи, щуплый, сутулый и импульсивный парень бурлил идеями о том, как может сделать, если возьмет это, присобачит к нему то, и закрутит в вон-том. Его скоропалительные изобретения не сложились в революционный прорыв механики или магинерии Ничейных земель, но помогли ханте на первых порах, особенно когда мастера купили пару хороших идей и дали за них сравнительно неплохие деньги. Без этого Лисам сложнее было бы выбиться в люди.

Изредка дар Дмитриуса проявлялся более странным образом, и ему удавалось ухватить не поддающиеся простой логике сущности, увидеть взаимосвязь событий и людей вокруг. В эти редкие моменты озарения парень выглядел и вел себя пугающе, словно на краткое время переставал быть человеком. Вот и сейчас, он ощущал висящий на Алейна откат: яркий, тяжелый и твердый, словно камень на шее утопленницы.