Аукцион Грез

— Понимаешь, вдруг все же что. Мы, эйну, покрепче людей. Но все равно это неразумно, без напарника. Передумаешь — меня нетрудно найти. Мой пай около самого дна, на четвертом витке.

— В Бриллиантовой?

— Нет. В Звезде.

— Неужели никого не нашел?

— Никого, Крис. Других эйну тут нету, по крайней мере, поблизости. Да мы и не очень любим объединяться. А люди со мной не хотят, — застенчиво докончил мишка. — А по данным разведки, около Колючего Леса есть чем поживиться, и неглубоко... я хорошо изыскателю заплатил, когда было чем...

Мне было понятно, почему люди не ломились стройными рядами к Фрыху в напарники. Эйну грешили людоедством, и даже считали нас весьма деликатесной, хотя и вредной для здоровья, едой. Однако прибудь я сюда с целью заработать, ухватился бы за предложение лохматого. Людоедов не боюсь. Я сторонник камерного общения, малых групп и индивидуальных проектов. Так что тут эйну вполне заработал свой мед, просто как награду за понимание психологии иных рас. Но в данный момент я ничем не мог помочь брату по разуму и прямохождению, а потому отмазался, рассказав чистую правду, что мой-то участок очень перспективный. Эйну пробормотал "Ну да, ну да", — и, до капли выхлебав свой чай, побрел искать другого лоха.

Расплатившись (мед стоил как расплав золота), одевшись, я побрел на стоянку уже сильно за полночь.

До Бриллиантового карьера вдоль наезженной дороги Смотрители натыкали фонари на фотоэлементах. Фонари спускались и в саму шахту, обозначая край Ленты. Темно не было — над Планетой Грез скопилось исключительное количество ярких звезд, да и ночных светил было два. Ночью, на морозе, атмосфера очистилась, и видимость стала лучше, а небо сияло разноцветными перламутровыми переливами.

И все же фонарики оказались кстати; они (а может, мартини с водкой) настраивали меня на романтический, пасторально-новогодний лад. Я подхватил и довез на заднем сидении до края шахты старателя не определенной мной расы, похожего на невысокий меховой сугроб с треухом наверху, — просто по причине душевной расслабленности.

Признаюсь, свою палатку в неплотных сумерках я опознал только по активности соседа. Судя по всему, он верил в примету, а потому по сей момент яростно долбил свой участок стены. Снеговозы уже не ездили, ни большие, ни средние, ни частные (вроде давешнего собачника); за спиной Джека скопилась приличная гора снега.

Я подкатил к нему и мягко сказал:

— Джек, иди в палатку и выпей горячего. День закончился, полночь уже прошла. Не сработала примета.

Глаза под маской ярко блестели в свете фонарей.

— Пять минут, — хрипло крикнул сосед, перекрывая грохот молотка.

— Как скажешь, я тебе не мамочка, — я пожал плечами и малым ходом отправился к своей палатке. Спать уже хотелось; и еще — я знал, что утро тут раннее. Любителей поваляться в теплом спальнике живо поднимает на ноги активность снеговозов и соседей.

Однако убраться в свою палатку и спокойно заснуть, посчитав первый день на Грезе удачно завершенным, не довелось: до меня донеслись приглушенные звуки форменной истерики. Джек сперва вырубил свой механизм, охнул-застонал, не то чтобы громко, но как-то особо пронзительно, а затем принялся с подвыванием хихикать...

Я даже на миг представил, что это меня нагнал захмелевший от пчелиных ферментов эйну; но голова головой, а рефлексы рефлексами — оказался около Джека прежде, чем успел осмыслить происходящее.

Он раскачивался и колотил руками по стене, оставляя на льду темные следы крови, так как перчатки у него оказались порванными. Отбойный молоток валялся поодаль.

Я направил яркий пучок света на стенку, которая так сильно расстроила Джека; сквозь разводы и искры льда отчетливо виднелся клубок цепочек, заблестели драгоценные камни...

Джек медленно оседал на землю. Тогда я дал ему по морде, умеренно, с поправкой на пористую мягкую маску.

— Заткнись! — Джек более-менее послушно заткнулся. И теперь просто всхлипывал.

— Значи так, — продолжил я, — сейчас я отколю этот кусок и отнесу в палатку, а ты пойдешь туда на своих двоих. И чтобы ни звука больше, понял?

— Н-н-не мммогу... — простонал он.

НУ ладно... Сперва Джек, затем увесистый кусок голубоватого льда...

В палатке у Джека было холоднее, чем у меня. Причем, как я сразу заметил, энергоресурс был практически исчерпан, так что быстро согреть Джека было сложно. Крайние методы, практикуемые на холодных мирах, мне сейчас приемлемыми не казались.

Я стащил с него перчатки (кончики пальцев оказались обмороженными, а руки и вправду сильно пораненными), и маску.

Передо мной (вместо ожидаемого тертого жизнью мужика средних лет) сидел рослый, сильный, симпатичный юнец, трясущийся, обессилевший, с многократно обмороженным носом и скулами, и в данный момент — с бессмысленным взглядом темных глаз. Как у месячного щенка овчарки, примерно.

Эх...

Где там мои педагогические задатки?..

Не обнаружив и следа таковых, я попросту сел рядом. Парень привалился к моему плечу и с минуту просидел неподвижно. Потом как-то более обнадеживающе зашевелился. Я тут же встал и занялся насущными делами.

Нашел нагреватель, — ресурс у него также был исчерпан. Нашел термос — пустой. Поискал и не нашел пищу. Достал из кармана дохи банку чая. Вскрыл, чтобы активировать химическую реакцию; сунул юноше в руки. Отправился в свою палатку. Примерно пятьдесят метров туда-обратно, — пять минут. Вернулся с водкой и консервами.

Сосед сидел с пустой банкой в руках. Каштановая шевелюра почти дыбом. Лицо и так бледное, как у большинства жителей крупных астероидов Гранатового Браслета, городов под куполами, а в данный момент почти синюшное. Переволновался.

Я вложил ему в руки открытую банку с мясорастительной тушенкой и ложку. А сам достал тепловой фонарик и начал потихоньку оттаивать находку, раскладывая предметы на не слишком чистом полотенце. На местном жаргоне такие скопления без лишних затей именовались кладом.

Кольца, броши, браслеты, медальоны, цепочки, монеты, два неопределенных ломтика золота и три десятка потрясающих драгоценных камней. Один к десяти номинальной стоимости — и то очень, очень прилично. Даже за вычетом обязательной Смотрительской десятины.

— Так, — сказал я, когда убедился, что взгляд у Джека стал более сфокусированным. — Это у нас сложение. А что у нас в вычитании?

— Аренда палатки... припасы в кредит... батарейки... — Джек назвал сумму.

— Все равно приличный плюс. Псих ты, добыл бы свое сокровище завтра. Все равно Смотрители всю ночь бдят, никто бы тебя не обворовал.

— Ты не понимаешь... надо было твоей удачи ухватить. Мне позарез нужна была удача...

— Ну ладно, — покладисто согласился я. — Молодец. Давай оживай, а я спать пошел.

— Погоди. Что ты хочешь? Из этого? Возьми...

Я подумал.

— А дать тебе по башке ледорубом и забрать все?

Взгляд у мальчика загорелся по-другому. Чай и пища сделали свое дело, калории — это великая сила.

— А попробуй!

— Вот так-то лучше, — удовлетворенно проворчал я. Потом порылся в мокрых сокровищах. Выбрал большую жемчужину, хорошую, с приделанным крохотным колечком. Розовую, с таинственными фиолетовыми отблесками.

— Это возьму.

— Это же дешевка...

— Ну, не такая уж дешевка, — ухмыльнулся я. — Это поющая жемчужина, артефакт. Когда она отогреется, будет музыку играть от прикосновений. А кредитов мне моя удача сама подкинет. Напрямую.

Парень уставился на меня завистливо. Потом расслабился, и взгляд у него потеплел.

— Спасибо. Ты человек.

— И ты, брат, — и засим я поспешно вышел из его палатки. Не хватало еще начать пить водку в обнимку и петь песни. Пластиковую фляжку, кстати, граммов на двести я ему оставил — на тот случай, если он еще и ноги обморозил.

Уже около своей палатки я обнаружил, что ради этого юнца снял маску и не надел ее снова; ночная температура тут была вполне себе, и скулы, и нос ощутимо прихватило. Вот тебе и лег спать, с неудовольствием подумал я. Разделся, нашел свой собственный рюкзак, достал из него аптечку. Смазал скулы и нос. Решил, что опять хочу жрать. Пожрал, залез в спальник...

И только приготовился отойти в страну истинных грез, как в мою палатку заскреблись.

Помянув несправедливость и изощренное коварство значительного числа известных мне богов, чертей, духов и причудливые повороты Коридоров по воле Рока, я откинул полу спальника. Тем временем клапан палатки уже раскрылся, и посетитель в объемной меховой одежде забирался внутрь. Я не торопился вскакивать и тем более выхватывать станнер. В восьмидесяти процентах вариантов развития конфликта, чтобы разобраться, мне достаточно собственного тела, еще в девятнадцати — ледоруба, а оставшийся процент был маловероятен.

Гость споро закрыл клапан и встал посередине палатки. Лицо закрывала маска.

— Ну? — лениво поинтересовался я. — Может, присядете? Чайку дать? Или водки? Авось, разговоритесь...

Пришелец расхохотался.

Так.

И снял маску.

Мы с любопытством уставились друг на друга.

— Как тебя зовут?

— Крис Блейк.

— О!.. как удачно. А меня — Марита Грин.

Я потянулся; мы крепко обнялись. Я тихо шепнул на ухо, еле шевеля губами:

— Привет, Анджи...

— Привет...

Объятия немедленно переросли в долгий, внятный, глубокий поцелуй. Ох, мало кому я позволял так с собой обращаться. Строго говоря, Анджела... нет, извините, Марита, была единственной.

Я любил совсем других женщин. Невысоких и томных, избалованных, аристократичных до кончиков крохотных ноготков на изящных ножках; состоятельных, вредных, вздорных, склонных к интригам, и неотразимо прекрасных. На крайний случай, сходили милые девчушки вроде Лилии, еще не вышедшие из нежного цыплячьего возраста, едва вылупившиеся бабочки. Марита воплощала в себе все мои мужские кошмары, собранные вместе; я обожал ее и всегда радовался и компании, и близости.

Она была на пару сантиметров выше меня, сильная физически, крепкая. Она сводила далеко не все шрамы, полученные на службе; у нее были родинки, морщинки и веснушки в ассортименте. Широкие, крепкие ладони набиты на тренировках и от постоянных занятий с оружием. Стильно подстриженные, жесткие, густые и волнистые от природы волосы уже парой легких штрихов пометила седина, которую Марита не собиралась ни замечать, ни подкрашивать. Пресс в кубик, ягодицы без капли жира.

А в схватке мне пришлось бы использовать против нее станнер.

И все же она была неотразима. Она была...

И этим все сказано.

— Надолго? — шепнул я.

— До конца задания, — так же горячо отозвалась она. — Шеф прислал прикрыть.

— Воля Рока! — я откровенно расхохотался. Это было не то задание, где требовалось прикрытие. Но Контора рассудила по-другому...

Мы повалились на узкую лежанку. Десять минут пыхтения, копошения в застежках и мехах, веселого шепота, — и ложе заняло всю палатку, превратившуюся в уютный оплот разврата. Через полчаса я уверовал, что не зря променял законный отпуск на эту дыру, а полное душевное спокойствие — на слабую, непонятную внутреннюю тревогу.

...А тревога давала о себе знать.

Потому что примитивное, полученное в Конторе задание мне чем-то, почему-то, отчего-то не нравилось.

*

Глава 2

На улице светало. Марита спала, а я все смотрел на нее, посасывая таблетку тоника, чтобы уж не ложиться (не люблю спать всего по паре часов). Просто любовался.

Высокий чистый лоб (если не считать двух вертикальных и трех горизонтальных морщинок), прямой нос, длинный разрез глаз, ресницы — ровной длинной гребенкой; неширокие, естественной формы брови. Скулы подрезаны, возможно, излишне четко, а вот губы выразительного, нежного рисунка, безупречны. Марита спала в моем присутствии, глубоко, крепко; доверяла. Я был уверен, что она с Карины, и что начальную военную подготовку она проходила у каринианских коммандос. Это они так небрежны с женским телом, так любят рельефную мускулатуру и силу. Да и другие типичные замашки вполне себе просматривались, скажем, нежная любовь к громадным пушкам, к пулевому оружию; к огромным угрожающего вида ножам с насечками, зазубринами и прочими леденящими душу деталями. Кроме того, весьма немногие серьезные военные учебные заведения брали дам на обучение, а Марита была в высшей степени профессионально подготовлена.

Но я ее не расспрашивал. Меня вполне устраивало, что мы нынче работали в одной Конторе, нередко делали одно дело, а в данный момент отдыхали в одной палатке на одной планете. Я, наверное, даже и не хотел знать ничего больше.

Марита спала качественно, подложив под щеку сложенные лодочкой ладони, и вкусно посапывала. Иногда мне думалось, что я так люблю ее за полную гармонию, которая царила в Маритиной душе.

Предельно предвзято относясь к этой женщине, я не мог назвать ее умной — если ум это логика и умение распутывать нити интриги. Она была безоговорочно верна (иногда доверчива), и, невзирая на силу киборга, по-женски интуитивно мудра и нежна в общении с людьми (в частности, со мной), и всегда готова ко сну, к сексу, к вечеринке или к работе. Я не помнил ее расстроенной, плохо себя чувствующей, томимой сложными общечеловеческими чувствами и снедаемой внутренними кризисами. Какое счастье! Собственно, сам я ныл и предавался рефлексиям куда чаще.

Снаружи мимо палатки проехал первый гусеничный снеговоз, торопясь на самое дно.

После определенного метра спуска добыча становилась бессмысленной. Поэтому ее завершали на четвертом — пятом витке, на самых бедных уровнях, предлагавших выгодные условия для небогатых энтузиастов.

А до грунта планеты оставалась, наверное, еще два-три километра первозданного льда... Греза — планета-ледник.

...А вот и собаки, поскуливая, потянулись за снеговозом. Видимо, придонные ранние пташки начинали ковырять снег и лед с самого восхода.

Я сам не заметил, как, невзирая на бодрящую пастилку, пригрелся и задремал. В голове роились странные образы, которые будило задание; ради них, этих образов, я, собственно, и отказался от визита на курорт. Купил меня шеф.

Возле палатки нарочито громко затопали ноги, и кто-то гнусаво закхекал.

Я прислушался.

Плотнее накрыл Мариту, и, наскоро сунув ноги в унты, набросил на плечи свою меховую доху. Вышел. Ох, бодрило! Закрыв лицо ладонями, обратился к гостю:

— Говори быстрее!

Шиха помялся и невнятно принялся излагать какую-то драматическую историю.

— Короче! — оборвал я его.

— Продай удаси, — выпалил шиха, прекратив жаловаться на своих шестерых жен и одиннадцать детей, и протянул сложенные чашечкой нижние конечности. Я оторопел. Удача — таки да, но как ею торговать? Благословить? Плюнуть ему на лапы?

— Че?

— Удаси продай, осень надо, — шиха затряс усами над верхней парой челюстей.

— Ты серьезно?

— Да-сь. Проси сто надо. Сыха не подведет.

— Ладно, — растеряно сказал я, решив, что лучше уж продать, чем прослыть скупердяем, да еще и обморозиться. — Продаю тебе кусок своей удачи. В оплату принесешь третье, что найдешь на своем участке.