Дом

Уж теперь-то все казалось до нельзя простым. Позвонить ей и назначить встречу.... Но он, почему-то, был уверен в том, что в таком случае она просто откажется. И он пошел другим путем

"Пусть рыцарство нынче не в моде, но я бы рад продолжить. Вот только, из моды оно вышло настолько, что никого больше не интересует." Эту записку Паша вложил в букет из пяти роз и попросил случайно встреченного на улице мальчишку занести его в квартиру, пообещав мороженное. Сам же остался стоять на улице так, чтобы его было видно из ее окна.... И она выглянула спустя несколько минут после того, как "посыльный" выполнил свое поручение. Выглянула, улыбнулась и жестом пригласила к себе. Так началось это знакомство, переросшее в крепкую дружбу, а затем и в любовь. Ему тогда едва исполнилось семнадцать, она же была на год младше....

За прошедший с тех пор год они нередко, наполовину в шутку, наполовину всерьез, допытывались друг у друга, что же каждый из них нашел в другом. Почему она написала у него в записной книжке именно эти, кажущиеся бессмысленными, слова о рыцарстве? Почему он обратил на нее внимание и разыскал ее даже в столь отдаленном районе? На все подобные вопросы они отвечали друг другу неоспоримым и абсолютно логичным доводом: "А мне так захотелось!"

Мина же, положив голову к нему на плечо, сейчас думала о том, как он изменился за последний год. Как немного хамоватый тинейджер, все еще ищущий способа самоутверждения в этом обществе, превратился в сегодняшнего Пашу — умного, доброго и, пожалуй, нежного. Да, что-то от него прежнего еще осталось — взять, хотя бы, то, как он напугал ее сегодня в заброшенном доме, но все же.... Хотелось верить, что это она так изменила его, но с другой стороны, думать так означало бы признать свою ответственность за него. Любопытно, что любой парень просто взвился бы, узнав о том, что кто-то берет на себя ответственность за него и, в то же время, девушки не желают делать этого, но чувствуют необходимость приглядывать за своими мальчишками. Заботиться о них... Что это? Рано проявляющийся материнский инстинкт?

Одновременно в голову лезли мысли об амулете. В очередной раз она достала его из пакета и провела пальцем по гладкой поверхности голубого камня. Он зачаровывал, успокаивал, давал силу и веру в себя. Интересно, что раньше покой никогда не ассоциировался у нее с силой — эти понятия казались полными антонимами. Но, тем не менее, держа в руках амулет она осознавала, что ошибалась в этом. Сила, уверенность и покой. Возможно даже, что сила немыслима без покоя и уверенности....

Минина дача являла собой, по сути, деревенский дом, построенный возле дома ее деда, в небольшом селе Новолуговое, расположившемся на окраине Первомайского района, то есть, в самой, что ни на есть глуши. Добраться до туда было равносильно небольшому подвигу, ибо дорога от Пашиного дома до этой деревеньки занимала около двух с половиной часов, и это еще при хорошем раскладе в пути. Что поделаешь, большой город, большие расстояния, и, разумеется, большие пробки.

Но именно за это Мина, да, пожалуй, и Паша, и любили это место. За оторванность от всего города, за удаленность от того, что принято именовать громким словом цивилизация.... За то, что Новолуговое, среди жителей — просто Луговушка, была вполне самодостаточным селом, жившим своей жизнью, лишь незначительно связанной с жизнью большого города.

Чем меньше населенный пункт, тем проще в нем отношения между жителями, тем проще в нем жить. Многомиллионный город полностью подавит любую самостоятельность в любом, кто осмелится заявится в его логово. Подчинить себе человека, сделает его таким же, как остальные. Город поменьше, каким, собственно, и является Новосибирск, просто внушает человеку правила его жизни, не ломая индивидуальности. В нем люди остаются свободными, самими собой, но живущими по определенным законам. И так по уменьшающейся...

Чем меньше населенный пункт, тем он проще. И ощущение поразительного контраста от смены яркого центра Новосибирска на кажущуюся тихой и серую окраину, было сродни чувству, которое должен испытать житель столицы, оказавшийся в провинциальном городке.

Казалось бы, географически Новосибирск начинался в полусотне метров от Луговушки, но на самом же деле эта граница была плавной и размытой, дающей постепенный переход к городской жизни. И пересекая ее Паша каждый раз ощущал что-то вроде путешествия во времени. Раз, и ты перемещаешься из века высоких технологий, "Интернета" и мегамощных "Пентиумов" в отдаленное прошлое, в котором по улицам бродят гуси и куры, а старушки обмениваются местными новостями, сидя на завалинке. Некоторый дисбаланс вносил, пожалуй, лишь сидящий все на той же завалинке старый дед, зычно орущий басом в мобильный телефон.... Век высоких технологий просачивался и сюда...

Минина дача не выделялась практически ничем, среди остальных домов. Быть может, только, своим возрастом, да недавно выкрашенным забором.... А так — невысокий двухэтажный дом, выложенный из шлакоблоков, выглядывающий из-за голубого заборчика.... Огород, баня, дощатый туалет.... Все то же. Все свое и родное.

И даже ее родители, всю рабочую неделю жившие кипучей городской жизнью, насыщенной новостями о рухнувших самолетах, террористических актах и повышениях квартплаты, приехав сюда на выходные, превращались в обычных деревенских жителей. Не менялось лишь одно — радушие и гостеприимство, с которым они всегда принимали Пашу. Словно своего...

Так было и в этот раз. Вкусный обедо-ужин (а как еще назвать трапезу, проходящую в пять-шесть часов вечера и, при этом, последнюю за день?), разговоры за столом, в которых папа с мамой пытались вытянуть у ребят, где они провели последние два дня, а затем посиделки с Миной на втором этаже до самого заката, пока солнце не укатилось за горизонт.

Все было и в самом деле настолько хорошо, что казалось сказкой. Паша, правда, никогда не имел никаких ссор с Мининой родней, но все же, родители — есть родители. Отец просто по определению должен, хотя бы для вида строжиться и заявлять, что никогда больше не отпустит дочь в кино за полночь, должен требовать помочь ему достроить гараж или баню на даче. Просто потому, что он отец! Аналогичные закономерные выходки должны быть и у матери. И они были! Всегда! Пусть никто на них не обижался, пусть и Паша и Мина понимали, что это все только для вида (хоть это и не всегда было так), но то папа, то мама, время от времени вносили свои личные коррективы в планы молодых.

Но только не сегодня.

Какие у них планы на завтра?

Посидеть с утра на даче, сходить в обед в лес, еще немного посидеть и... вернуться на следующий день от Паши.

Обычно за этим следовал закономерный мамин вопрос: "Я что-то пропустила? Часов, так, шестнадцать?!" Но сегодня она просто вяло прокомментировала это дочкино сообщение.

"А, опять к Паше поедете.... Ладно. Сильно не балуйте!"

И все! Как будто понимала, что ребятам не хочется сидеть с ними. Что им нужно побыть только вдвоем, без чьего-то внимания и заботы.

Об этом разговоре за столом и думал Паша, задумчиво глядя в глаза Мины, сидевшей в сумерках напротив него. На полу, по-турецки подогнув под себя ноги, на подобие позы лотоса, как она и любила. Глупая и немного смешная мысль пронеслась в его голове, и он перевел взгляд на амулет с голубым камнем, который Мина уже успела повесить на стену у окна.

— Чему улыбаешься? — прервала она затянувшееся молчание, которое, впрочем, ничуть не смущало их обоих. Говорят, что друзья — это не те, кто могут вместе говорить, а те, кто могут вместе молчать.

— Да так, — Паша вновь усмехнулся, поймав взгляд ее чудесных карих глаз, — Подумал о том, что нам с тобой сегодня и в самом деле поразительно везет. Это я о твоих родителях. С какой легкостью они отпустили тебя завтра ко мне! Быть может, этот амулет и в самом деле немного амулетистый.

— А ты сомневался?! — по ее тону он не мог понять, шутит она, или в самом деле отстаивает честь этой каменюки на перевязи из ниток.

— Да нет.... Ну, не очень.... Короче, есть маленько....

Мина мелодично рассмеялась, сверкнув в сгущающихся сумерках белозубой улыбкой.

— Да знаю я, что ты у меня не очень-то веришь в сверхъестественное.

— После того дома — верю.

Мина посерьезнела и ненадолго вновь умолкла. По опыту зная, что молчание в этой тональности переводится на нормальный русский язык как "Я надула губки", Паша, как умел, попытался загладить промах, которого, пока, и сам не понимал.

— Ну ладно, не будем о нем. У меня и самого мурашки по коже после этой прогулки.

— Почему? — невинно спросила Мина.

— Ну, атмосфера не из приятных, да и эти голоса. Я уже и сам не уверен, что слышал их.

— А вот я уверена.

Паша отвел взгляд от ее гипнотических глаз, завлекавших в свой темный омут. Разумеется, она не сомневается. Она вообще ни в чем не сомневается. Она вся какая-то волшебная, пропитанная волшебством насквозь. Одно слово, ангел! Он, конечно, любил ее, но.... Попробуй жить под одной крышей с ангелом!

— Паша, помнишь там, в доме, я назвала ту девочку на портрете ведьмой.

Он кивнул, не поднимая глаз. Разумеется, он помнил.

— Скажи, что ты тогда подумал?

Теперь он не смог удержаться, и снова взглянул ей в глаза. Ну что можно ответить на этот вопрос? "Прости, милая, но я не подумал абсолютно ничего. Слишком уж я привык к твоему "волшебству", поэтому стараюсь просто не обращать на него внимания. Стараюсь не думать о том, что ты слишком уж возвышенная для этого мира, пахнущего канализационными стоками. Возвышенная, словно космос, до которого мне не дотянуться даже на стремянке. Стараюсь делать вид, что так и надо, что я все понимаю, и более того, что я и сам вижу все то, что видишь ты".

— Ну что я мог подумать. — он лихорадочно пытался придумать "волшебный", возвышенный ответ, но ничего не приходило в голову. — Что, в общем-то, она и в самом деле немного похожа на ведьму.

— Чем?

Этим вопросом Мина не просто ошарашила его. Скорее, убила наповал.

— Ну.... Контрастом с остальными детьми. — Паша потянулся за кровать, вытаскивая из своего пакета злополучную картину, выжженную на фанерке, — Эти развевающиеся по несуществующему ветру волосы. И... Наверное, глаза. — тут он ляпнул просто первое, что пришлое ему в голову. — Они похожи на твои, хотя здесь, на картине, выражение глаз разглядеть невозможно.

Мина поднялась на ноги, зачарованно глядя на него, а потом с тихим радостным визгом бросилась ему на шею, ласково чмокнула в губы и положила голову на плечо, завалив его на кровать.

— Мина, ты что?! — удивленно воскликнул он, прижимая ее к себе. Раз уж выпало такое счастье — не упусти его. Столь бурного проявления чувств от своей "волшебной" Мины он не видел, пожалуй, за весь год их знакомства. Она могла быть ласковой, влюбленной, но чтобы так....

— Просто... — прошептала она, захлебываясь в слезах, которые Паша не сразу и заметил, — Просто так хорошо, что у меня есть ты! Единственный, кто меня понимает! Верит мне....

Услышь он это от другой девушки, он просто оттолкнул бы ее в сторону, критически спросив "Ну и какое колье ты хочешь на день рождения?!" — слишком уж пафосно эти слова звучали бы в любых устах.... Кроме ее. Мина не капризничала, не "клеилась" к нему, набивая себе цену. Она говорила то, что думала. Она всегда говорила то, что думала! Ангел...

— Ну что ты.... Не плачь! — но она уже смеялась, все так же уткнувшись носом в его плечо.

— Все нормально. — прошептала она, наконец, освобождаясь из его объятий. — Пойдем погуляем?

Паша бросил взгляд на окно, за которым сгущалась чисто деревенская темнота, не прорезаемая традиционным для города светом фонарей. Лишь высоко на небе стояла полная луна, дарившая засыпающему миру свое серебряное сияние. Ночь еще не вступила в свои права, накрыв село покрывалом тьмы, поэтому звезды еще не взошли на небосвод, заняв свое место рядом с луной, а на западе все еще горел бардовый закат.

Романтика и красота! Что может быть лучше прогулки с любимой в такое время суток?

— Пойдем. — сказал он, поднимаясь. — Я думаю, твои родители против не будут. Пусть об этом позаботится амулет....

— Точно! — улыбнулась Мина, смахивая с ресниц последние капли слез, — Его мы возьмем с собой.

— Амулет?

— Ну да. Я уверена, он хотел бы прогуляться с нами.

Он не нашел, что сказать в ответ. Пусть так. Пусть девочка на портрете — ведьма, пусть амулет из ниток и камней любит гулять по ночному селу. А то, в следующий раз, когда она спросит его, что он думает по этому поводу, ему может так и не повезти — в голову не придет какая-нибудь билиберда, которая окажется тем, что хочет услышать Мина.

— Ладно. — ответил он, и пока Мина снимала со стены эту безделушку, он наклонился, чтобы поднять с пола фанерку с портретами детей, намереваясь положить ее обратно в пакет. Но что-то, вдруг, привлекло его внимание....

Картина изменилась. Теперь в двух местах на ней проступали контуры новых лиц. Не штрихи к портрету в обычном понимании этого слова, потому что любой художник даже штрих создает завершенным, а, словно бы, некачественные отпечатки. Как будто кто-то приложил к дощечке кальку с портретом, но надавил недостаточно сильно, поэтому он пропечатался лишь в нескольких местах. Вот только, ни о какой кальке здесь и речи быть не могло — наметки еще двух лиц были все так же выжжены на фанерке, все в том же закономерном порядке вокруг центральной, "живой" девочки.

Один незавершенный рисунок располагался в первом круге лиц, завершая восьмиугольник вокруг девочки-ведьмы, другой же давал начало второму кругу, большему по размерам, чем первый.

Пять минут назад, Паша был уверен в этом, фанерка была такой же, какой они принесли ее из заброшенного дома. Теперь же, она изменилась.... Начала изменяться, ибо рисунки не были завершены, и даже черты лиц в них, пока еще, не угадывались.

— Мина, посмотри! — удивленно воскликнул он.

Она подошла к нему, держа в руке амулет, и удивленно воззрилась на картину в его руках. Ей не нужно было ничего объяснять, не нужно указывать на новые рисунки. Мина, как и подобало ангелу, сразу же увидела изменения.

— Ну? Что ты об этом думаешь?! — спросил Паша. Нельзя сказать, что его сердце бешено колотилось, но стучало оно, все же, не с обычной скоростью. Он был взволнован. Очень взволнован! Когда практически в твоих руках за несколько минут на картине появляется что-то новое, это означает, что у тебя либо белая горячка, либо обыкновенные глюки, что, впрочем, ничуть не предпочтительнее первого варианта. Хотя нет, оставался еще один — что дощечка, которую он держит в руках, наделена какими-то сверхъестественными чарами, но этот вариант он отметал сразу. Поэтому, подзывая Мину, он отчаянно надеялся, что взглянув на картину она спросит: "И что ты там увидел?", после чего видение развеется, словно дым.... Но ее удивленный и напряженный взгляд говорил о том, что это видение, этот глюк, видит и она.

— Еще два портрета! — прошептала она одними губами, развеяв последние Пашины надежды.