Дом

Дом

— Боже, ну и запах! — возмутилась Мина, огибая угол дома, — Тут что, где-то нелады с канализацией?!

— Да тут везде с ней нелады, — неохотно отозвался Паша, — район-то древний, что тут поделаешь? А здесь, конкретно, какая-то труба на поверхность выходит, так что, кумар стоит уже не первый год.

— Но тут же дети играют! — вполне серьезно поразилась она, словно не осознавая, что для этих самых детей игры в войнушку на берегу речки "парашки" давно вошли в привычный уклад жизни.

Паша улыбнулся, в который уже раз подумав о том, до чего же непохожа на остальных и отрешена от этого мира его девушка. Все для Мины было в диковинку, все необычно и, порою, пугающе. Безногий попрошайка на улице вызывал у нее приступ искренней жалости, и она отчаянно ругала Пашу, заявлявшего, что этот инвалид, собирающий деньги, якобы, на операцию, зарабатывает, таким образом, куда больше него самого, а все собранные деньги пропивает вечером в ближайшей пивнушке. Запах канализационных нечистот, такой нормальный и обыденный, она воспринимала не как нечто само собой разумеющееся, а как что-то жуткое и выходящее из ряда вон! "И как же здесь живут люди?!" Да как все!

Нет, конечно же, она видела не только плохое среди того, что сам он считал обычным и не заслуживающим внимания. Среди темноты серой обыденности Мина, подобно лучу фонарика, выхватывала то, что хотела ему показать, ярко высвечивая это на общем фоне. Она видела и хорошее, гораздо лучше, чем он сам. Паша помнил, как однажды Мина залюбовалась полетом сороки — птицы, которую сам он называл не иначе, как "длиннохвостое чудовище", и сам он, поневоле, по-новому взглянул на эту "грозу огородов", кажущуюся такой неуклюжей.

Только Мина, и никто больше, могла засушить на память цветок шиповника, который он воткнул ей в волосы на первом свидании.

Только она. За это он ее и любил....

Вот только, порой, эта ее способность всему удивляться, здорово удивляла его самого. Например, сейчас.

— Это еще не запах, — улыбнулся он ей, нежно взяв за руку, — Хочешь, я проведу тебе маленькую экскурсию по злачным местам "Юбилейного"?

— А стоит? — спросила Мина, — Мы, ведь, кажется, всего лишь хотели срезать путь до остановки?

— А мы его и срежем, только сначала еще один маленький круг навернем. Я думал, что тебя интересует все древнее и загадочное?

— А что древнего есть здесь? — она оживилась, не смотря на то, что была уверена в том, что он всего лишь шутит.

— Дома! — торжественно объявил Паша, — Древние, полувековые деревянные дома. Быть может, даже, и более, чем полувековые. А удивительное там то, что в них до сих пор живут люди.

Мина недовольно нахмурилась.

— Ну а мы то там что забыли?

— Как что? Ты же меня сбила с мысли, так и не дав сказать главного! Один дом там недавно малость погорел. Жильцов в нем уже нет, двери на распашку, так что, спокойно можно внутри полазить, посмотреть, какой он из себя.

Теперь она призадумалась вполне серьезно. Если Паша рассматривал эту прогулку (или, правильнее было бы назвать ее вылазкой) как очередное приключение, то она видела в этом нечто большее. Дом, в котом еще недавно жили люди, в спешке бежавшие из-за пожара. Возможно, даже, оставив вещи. Нет, не телевизор с видеомагнитофоном, конечно, а, скажем, плакаты на стенах, старый деревянный стол, на котором детской рукой вырезано что-то вроде "Павел + Вильгельмина = Любовь". Конечно же, это может быть опасно, и вот это уже привлекало Пашу и отбивало желание идти туда у нее. Но все же....

— Пошли! — сказала она, загадочно улыбнувшись, — У меня, почему-то, предчувствие, что нас ждет что-то интересное.

Улица Пятницкого, неофициально признанная худшим районом "Юбилейного" жилмассива, встретила их традиционным запахом нечистот из разливавшейся во дворе одного из двухэтажных домов лужи. Должно быть, канализационные системы здесь не ремонтировались с момента постройки бараков НЗХК, превратившиеся, впоследствии, в жилые дома, стоявшие здесь, как минимум со времен окончания Великой Отечественной. Довершало картину запустения и безнадежности этого клочка земли из 6-7 домов, ощущение контраста с остальными зданиями и сооружениями. Позади — более или менее жилые пятиэтажки с традиционными "хрущебами", впереди — девятиэтажный панельный дом, которому не стукнуло еще и двадцати лет. Справа — детский сад, почти к самой ограде, которого и подступала зловонная лужа, расположившаяся под окнами живущих здесь людей. Быть может, именно из-за нее во дворах не было слышно детского смеха, да и в ближайшей к ним части садика не резвились малыши, предпочитавшие другой его край. Слева — большое и красивое здание районной поликлиники, словно бы не замечающее своих мелких, несчастных соседей.

А среди разваливающихся и устало кренящихся на бок домишек, подобно шейху среди рабов, гордо возвышался трехэтажный кирпичный дом, отстроенный на месте одного из снесенных бараков. Правда, и в нем также не распахивались окна, навстречу летнему солнцу, и не кричали счастливые дети.

— Все эти дома собираются сносить, — пояснял на ходу Паша, помогая Мине перебраться через темный ручеек, — А на их месте стоить вот такие, вот, трехэтажки. На первые два этажа вселяют старых жильцов, а за счет продажи третьего пытаются вернуть часть денег за строительство. Государственный проект.... Вот только, пока что, только один дом снесли, а остальные стоят и, видимо, будут стоять, пока не сгорят все, к чертовой бабушке. Самое забавное, что кое-кто даже стремится сюда переехать! Дескать, продадим свою квартиру, купим новую здесь — денег уйма останется. А через годик-другой дом снесут, отгрохают новый, и будет у нас и куча денег, и новая квартира. Многие уже так и сделали — перебрались сюда жить. Так теперь и ждут, когда же за их дом возьмутся. А еще...

— Т-с-с-с!... остановила его Мина, — Не трандычи! Лучше прислушайся.

Паша последовал ее совету.

— Слушаю. Ну и что? Ничего особенного. Тихо.

— Вот именно, что тихо. Возле девятиэтажки играют дети, но и их почти не слышно. Это место словно глотает любые звуки.

Он мысленно усмехнулся. Как всегда, Мина видит и слышит то, что недоступно ему. Если, конечно, это не ее личные глюки!

— А, по-моему, все проще. Место гадкое, поэтому даже разговаривать здесь неохота. Вот и тишина....

-Кто знает. — Мина неопределенно пожала плечами, не оставляя, впрочем, сомнений, что уж она-то знает все. Теперь Паша не мог сдержать улыбку, да и не пытался этого сделать.

— А вот и тот дом. — сказал он, указывая вперед. — Пришли!

Издалека этот дом ничем не отличался от остальных, но вот если подойти поближе — различия обнаруживались более, чем разительные. Многие из окон других домов были закрыты ставнями — окна же этого, по крайней мере, на первом этаже, были просто заколочены фанерой, а осколки выбитых стекол валялись возле фундамента. Чердачное окошко украшал словно бы впечатанный в стену над ним султан черного дыма, при ближайшем рассмотрении оказавшийся прогоревшими досками.

Если остальные дома выглядели умирающими, то этот был УЖЕ мертв.

— Пойдем внутрь? — спросил Паша, — Вход с той стороны, если его, конечно, не заколотили.

Мина, словно не услышав его, зачарованно смотрела на дом. Ей он уже не казался умершим. Скорее, спящим, или.... Затаившимся! Ожидающим чего-то и потому не желающим уходить из этого мира окончательно. Быть может, именно их?...

— Ну, так что, пойдем? — переспросил Паша.

— Что-то мне уже не кажется это хорошей идеей? Может, не стоит?

— Опять "шестое чувство"?

— Что-то на него похожее.

— А может быть, ты просто боишься?

— Может быть...

Она не знала. Ее тянуло в этот дом. Тянуло узнать все его тайны, но в то же время, она боялась его черных провалов окон, его легкого, едва заметного запаха гари....

— А он не рухнет? Я имею в виду, на нас, когда мы будем там?

— Не должен, — оптимистично улыбнулся Паша, обняв ее. — На вид он еще крепкий. Но ходить там, пожалуй, стоит, все же осторожнее, особенно на втором этаже. Кто знает, насколько сильно прогорел пол или потолок. Но, я думаю, серьезные дыры мы увидим сразу. Так пойдем?

— Пойдем. — решилась Мина, бросая последний взгляд на окна второго этажа.

Дверь. Порог. Скрипучая лестница, сумрачный коридор, в который с трудом пробивались блики света из щелей в закрывающих окна досках. Все двери в квартиры были открыты. Вернее, нет, некоторые были открыты, а некоторых не было вовсе. Даже на уцелевших не хватало замков — кто-то выдрал их "с мясом". То ли хозяева, забиравшие из своих квартир все целое, то ли кто-то, пришедший сюда поживиться.

Паша шел впереди, осторожно перешагивая валяющиеся на полу обломки косяков, дверей и чего-то еще.

— Начнем с левой квартиры. — произнес он, почему-то шепотом. Наверное, так же, как и Мина, боясь потревожить спящий дом. Хотя, разве можно было потревожить его сильнее, чем войдя в его чрево?

В квартире, естественно, царило не меньшее запустение, чем в коридоре. Никакой мебели, ободранные во многих местах обои и месячный, если не больше, слой пыли. Однако, не было видно никаких следов разгула огня — видимо, пожар начался выше и так и не добрался до первого этажа.

Не заботясь, больше, о собственной безопасности или, по крайней мере, ненадолго позабыв о ней, ребята разбрелись по разным частям квартиры, ища что-то, интересное каждому из них. Паша внимательно осматривал все комнаты, ища что-нибудь, что могло бы пригодиться — розетки, провода, или еще что-то, забытое хозяевами. Мина же просто задумчиво бродила вдоль стен, иногда прикасаясь к ним рукой. Порою ей казалось, что она, в самом деле, слышит отголоски прошлого. Приглушенные временем голоса людей.... Слишком сильно приглушенные, чтобы можно было их разобрать.

— Тут ничего интересного! — крикнул Паша из помещения, когда-то бывшего кухней. — Пойдем в другую квартиру.

И в эту секунду Мина услышала голоса. Сдавленные, приглушенные, едва различимые, но все же, куда легче воспринимаемые, чем те шорохи, что она слышала до этого.

"Не бойся... Они .... Не за нами...."

"Может... заберут его?..."

"Если не услышат нас..."

"И тогда... сможем ..."

"Да ... уйти!"

Дрожа всем телом Мина отступила в центр комнаты, но два спорящих голоса не исчезли, когда она отняла руку от стены.

"Она, кажется, слышит нас!"

"Тогда молчи.... Пусть они..."

Продолжения разговора, если он, конечно, был, Мина не услышала, так как в этот момент чьи-то сильные руки крепко схватили ее за плечи.

Она хотела закричать, но не смогла — вырывающееся из груди сердце встало плотным комком в горле, мешая не то, что кричать, но, даже и говорить.

— А-а-а! Напугал?! — злорадно завопил Паша у нее под ухом, но, развернув дрожащую от страха Мину лицом к себе, тут же умолк, встретившись с ней взглядом.

— Дурак. — коротко бросила она, вырываясь из его рук.

— Прости. — пробормотал он, — Я не хотел... Я не думал, что ты так сильно испугаешься.

Мина ничего не ответила на это, лишь наградила Пашу испепеляющим взглядом, на который была способна лишь она одна, и направилась к выходу из квартиры.

— Хочешь уйти?

— Нет. — ответила она, — Хочу осмотреть весь этот дом.

И с этими словами Мина исчезла в соседней квартире. Проклиная себя за глупость, Паша зашагал следом.

Ничего принципиально нового они не обнаружили и во второй квартире. Все то же ощущение заброшенности, разгрома и запустения. Оторванные от пола плинтуса, отправившиеся не то на новое место жительства хозяев, не то на дрова соседского дачника, вынесенные с петель двери, одна из которых валялась на полу. Разбитая раковина на кухне и унитаз в туалете.... Здесь так же не было видно следов огня, зародившегося, вероятно, на чердаке.

Ребята обследовали квартиру в полном молчании, стараясь не наступать на скрипучие доски и вообще, производить как можно меньше шума. Паша не отходил от Мины ни на шаг, то ли оберегая ее от возможных несчастий, то ли просто пытаясь вымолить таким образом прощение. Сама же Мина, не замечая ничего вокруг, вслушивалась в окутавшую дом тишину, надеясь вновь услышать беседу его обитателей, кем бы, или чем бы они ни были.

— Ничего интересного. — прокомментировала Мина, закончив осмотр последней комнаты.

— Пойдем дальше?

— Пойдем.

Последняя квартира на этаже встретила их совсем иначе, нежели первые две. Едва перешагнув ее порог, Мина тут же вновь услышала голоса. Но не те, что ранее, шептавшиеся о них, а совсем иные. Голоса из иного времени. Из прошлого, при чем, совсем недавнего...

— Ты слышишь? — удивленно спросила она, чувствуя, как спина вновь покрывается щекочущими кожу мурашками.

— Слышу что?

— Людей?

Паша обеспокоено посмотрел на нее. Когда твоя девушка начинает слышать людские голоса в пустом доме, это означает, что либо у нее абсолютный слух, а тебе пора обратится к ЛОРу, либо у нее галлюцинации, и уже ей следует обратиться к врачу, вот только совершенно иной специальнсоти.

— С улицы? — на всякий случай спросил он, — Или здесь?

Но Мина уже скрылась в ближайшей комнате, не обращая на него внимания. Паша чертыхнулся и двинулся за ней, уже жалея о том, что вообще потащил ее в эту погоревшую развалину.

Эта комната не походила на все те, через которые ребята уже прошли. Так же, как и все, она была разгромлена и покинута, но сравнительно недавно. На стенах, кое-где, уцелели обои, а там, где они все же были сорваны, висели плакаты с изображениями голливудских звезд или забавные детские рисунки. Вряд ли жильцы съехали отсюда недавно. Скорее всего после пожара здесь просто устроили свой "шалашик" окрестные дети, разукрасив стены и соорудив себе в углу импровизированное кресло из утащенных из под дверей квартир ковриков.

Мина замерла в центре комнаты, вслушиваясь в голоса и пытаясь вычленить из них хоть что-то, что можно будет разобрать и осмыслить. Паша, тем временем, с улыбкой расхаживал вдоль стен, с интересом рассматривая рисунки, забавные подписи к ним и плакаты.

"Когда мне будет двадцать — я обязательно женюсь на Бритни Спирс." — гласил один из детских автографов, расположившийся под наполовину ободранным плакатом юной певички.

"К тому времени она станет отъевшейся, толстой, и ее возьмет себе разве что твой папа" — гласил другой.

"Саша, я тебя люблю!" — кричала надпись, сделанная баллончиком с красной краской, а для ее подтверждения чуть ниже было нарисовано истекающее кровью сердце, пронзенное стрелой. Странный образ любви...

Признания в любви друг другу, сообщения о том, что "Здесь был Вася" и обещания прибить того, кто "...утащил вчера из шалаша амулет!". Все они отдавали каким-то истинно детским очарованием, которое Паша уже успел потерять в свои восемнадцать, ощущение которого оставляло некий теплый осадок на сердце. Ему даже казалось, что и он слышит голоса, прорезающие толщу времени и долетающие, таки, если не до его слуха, то уж, наверняка, до его разума.

— ... Смотри, что я принес!

— ... И на кой он нам?!

— ... Давай попробуем. Мне вчера в школе пацаны рассказывали, что крышу от этого срывает начисто.

— Но...

— Да что ты волнуешься! Амулет же с нами. Ничего не случится.

— ... Да, но...

— Амулет. — тихо произнесла Мина, словно вспомнив что-то.

— Что? — спросил Паша, словно в его голове сейчас также не пронеслась мысль об амулете. Что это за амулет, кто, и почему утащил его "из шалаша", почему дети, голоса которых он только что слышал, так доверяли его силе.

— Амулет... — повторила Мина. — Они говорили об амулете. Он должен был защитить их!

Паша подошел к ней и обнял за плечи. Мину вновь била мелкая дрожь, как несколько минут назад, когда он, по глупости своей, решил подшутить, подкравшись к ней сзади.

— С тобой все нормально? — спросил он, чувствуя, как у него самого шевелятся волосы на затылке.

— Да. — Мина отстранилась от него. — Он в соседней комнате...

— Кто? — спросил Паша, но осекся. Он знал, о чем она говорит.

— ...Повесим его на стену? В соседней комнате есть гвоздь...

— ... Да я там его и нашел...

Когда он вошел в комнату, бывшую, видимо, когда-то детской, Мина уже стояла у стены, сохранившей еще остатки разрисованных розовыми лепестками обоев.

— Паша! — позвала она, почувствовав его появление. — Иди сюда. Посмотри, какая прелесть!

Она отошла чуть в сторону, позволяя ему рассмотреть что-то, висящее на стене. Амулет... Паша сразу понял, что это был именно он. Тот самый амулет, в силу которого верили дети, собиравшиеся здесь, чтобы поиграть. На первый взгляд он не представлял собой ничего особенного. Плетеное из серых ниток кашпо (при чем, не исключено, что нитки, когда-то, были белыми), безвкусно и несимметрично расшитое крупным бисером. Три туго сплетенные косички уходили вниз: две, с вкраплениями бисера, свисали по бокам, и одна, в два раза толще других — внизу. Венчал ее голубой плоский камень овальной формы с большим белым наростом в центре. Словно два камня различной расцветки и окраса сжали при высокой температуре, навеки сплавив, объединив их в некое подобие громадного глаза, бесстрастно взиравшего сейчас на двух ребят, осмелившихся нарушить его покой.

— Какой он красивый, не правда ли?! — улыбнувшись спросила Мина, протянув руку к амулету. В ее глазах больше не было страха. Казалось, загадочное кашпо с разноцветным бисером успокаивало нервы одним своим видом.

— Стой! — воскликнул Паша. — Не трогай его.

— Почему? — удивилась она, — Он, ведь, такой милый.

— Милый то он милый, но... — Паша на миг растерялся, не зная как объяснить свое нежелание иметь ничего общего с этим амулетом. — ...Но, может он... заразный!

Мина мелодично рассмеялась, заставив развеяться всего его сомнения. В самом деле, если она не боится амулета, то почему это должен делать он? Почему бы не положиться на природную способность Мины ощущать, осязать Добро и Зло в любом их проявлении? На ее чувство опасности, даже если его собственное говорит обратное? Разве он не может ошибаться?

— Да что ты?! — радостно воскликнула она, — Он не может быть заразным! Он не может быть плохим вообще! Он создан для того, чтобы защищать, а не наоборот!

— Хорошо, тебе виднее. — Паша подошел ближе и неловко прикоснулся рукой к голубому камню, венчающему амулет, ощутив на миг что-то похожее на тепло.

— ... А ты помнишь, что случилось с Танькой?

— ... Конечно помню. Но мы же не такие дураки, чтобы...

Амулет и в самом деле успокаивал, заглушая не только тревожные мысли, но и тревожные голоса. Он дарил ощущение покоя и безмятежности, испуская теплые и приятные флюиды....

Дети.... Десяти — двенадцатилетние подростки, проводившие здесь свободное время... Они что-то знали о нем, об этом амулете. Они любили его.... Почему бы ему не полюбить его тоже?

Паша неохотно убрал руку от гладкой поверхности голубого камня и перевел вопросительный взгляд на Мину.

— Этот тот самый амулет, о котором говорили они?

Ее лицо при этих словах расцвело почище прекраснейшей розы в саду.

— Так ты тоже слышал их?!

— Да. — теперь ему и в голову не приходило сомневаться в ее нормальности, равно как и в своей. Они слышали голоса детей, игравших здесь несколько дней или, быть может, месяцев назад. Почему бы и нет? Иногда прошлое не торопится уходить, уступая место тому, что придет после него. Разве нам не знакома сердечная боль от разлуки с любимыми, не отпускающая даже через несколько лет? Разве мы не слышим их прощальные слова во сне, долетающие до нас через пелену дней? Они тоже вестники прошлого, и пусть здесь сейчас оно ощущается несколько иначе — это даже не исключение из правил, а лишь новое его воплощение. Видимо, этот мир наполнен не только тем, что мы можем видеть или осязать, но еще и тем, что нам остается только чувствовать.

Теперь, когда его руку не согревал голубой камень амулета, Паша мог, наконец, рассмотреть в деталях и эту комнату. Вновь никаких следов огня — теперь можно было окончательно сказать, что пожар прошелся только по второму этажу, если не вообще лишь по чердаку, так как следы дыма и прожженные доски они видели лишь у чердачного окошка. Здесь не было заметно и следов погрома — не выдраны из пола доски, почти не тронуты обои, не побиты и не расписаны стены. Даже плинтуса, видимо, отодранные во всех квартирах, здесь уцелели полностью. Похоже было, что из этой комнаты просто с минимально возможными потерями вывезли всю мебель, покидая дом после пожара, и даже наведывавшиеся в брошенное строение вандалы и игравшие здесь дети не решились нанести здесь ни малейшего ущерба. Для детей она, кажется, была святыней — здесь висел их амулет. Оберег, защищавший их от.... От злых духов? Злых взрослых? Не важно.... А для неизбежно забредающей сюда шпаны? Неужели амулет имел какое-то воздействие и на них?

Рассуждая таким образом, Паша не заметил, как Мина подняла что-то с пола в другом конце комнаты и направилась к нему.

— Взгляни. — сказал она, протягивая ему небольшую досточку из прессованного дерева, размером чуть больше альбомного листа.

В центре пожелтевшей от лежания на влажном воздухе деревяшки был нарисован, а если быть точнее, то выжжен, при чем, очень качественно, портрет девочки с длинными, развевающимися по ветру, волосами. Она была изображена в полупрофиль, словно бы создававший этот портрет художник запечатлел ее в тот момент, когда она, оборачиваясь к нему, поймала порыв ветра и, счастливо рассмеявшись, забыла на миг о позировании, наслаждаясь ласкающими кожу движениями воздуха. Ее глаза, широко распахнутые от удивления и счастья, излучали доброе детское тепло, невинность и красоту. Именно такими они бывают в 12-13 лет, незадолго до момента начала превращения ребенка во взрослого человека. Когда он уже научился получать наслаждения от самого факта своего существования, но еще не понял, что за любое удовольствие в этой жизни приходится платить.

Вокруг портрета юной нимфетки, незавершенным эллипсом, располагались еще семь портретов детей, образующих своего рода рамку для него. Контраст между изображением в центре и окружающими его, был более чем очевиден. Лица семерых детей — двух девочек и пятерых мальчишек, в отличии и очаровательной прелестницы с развевающимися волосами, были раза в два меньшего размера и в них не чувствовалось жизни... Невидимый ветер не обдувал их лица и не ерошил детские волосы, а их глаза не просто не светились радостью. Они вообще не светились, что было совершенно непохоже на жизнерадостных детей. Их взгляд был безжизненным, словно они и в самом деле... были мертвы!

Паша заставил себя оторвать взгляд от картины, показавшейся ему, вдруг, неимоверно жуткой. Он и сам, когда-то, увлекался выжиганием по дереву, но никогда бы не решился выжечь подобное творение. Портреты всех детей были выполнены с особенной, педантичной тщательностью. Ни одной лишней линии, ни одного неправильного штриха. Картина была выполнена мастерски!

— Что ты о ней думаешь? — спросила Мина.

— Великолепная работа. Вот только, жутью какой-то от нее веет... Дети, что по краям.... Какие-то они... неправильные!

— Или безжизненные. — подсказала она.

— Точно. Именно так.

— Но девочка в центре....

— Да, она другая.

Мина задумалась на секунду, а затем произнесла:

— Она ведьма.

— Ведьма?! — удивился Паша.

— Да, именно ведьма. Ведьма — не в смысле злая колдунья, а... В общем, она наделена силой, разве ты не чувствуешь этого в портрете?

— Не знаю что, но что-то в ней есть. — произнес он. — Ну и Бог с ней, кем бы она ни была. Пойдем отсюда, а то нам до тебя еще ехать и ехать.

— Пойдем. — согласилась Мина, от чего Паша почувствовал неимоверное облегчение. Мыслей о том, чтобы забраться на второй этаж или чердак, чтобы определить, где начинался пожар и какие разрушения произвел, у него больше не возникало. — Вот только.... Сейчас...

Она шагнула к стене и, прежде чем Паша успел что-то сказать, сняла со стены амулет и протянула ему.

— Давай возьмем его на память?

— Но... — Паша замялся, — А как же дети? Ведь это их талисман.

— Паша, — Мина с укором смотрела на него, словно на малыша, которому уже в сто тридцать четвертый раз объясняют, что дважды два будет четыре. — Они, ведь, больше не приходят сюда.

Он хотел, было, спросить, откуда она это знает, но осекся. Оттуда же, откуда он узнал о том, что дети вообще бывали здесь. Просто ее способности слышать и видеть во многом превосходили его собственные. Вместо этого он задал другой вопрос:

— А зачем он тебе?

— Это же амулет! К тому же, сейчас он никому не принадлежит. Пусть защищает меня... Нас с тобой.

— Черт с ним, пусть защищает. — сдался Паша. — А я, пожалуй, прихвачу с собой эту фанерку. Попробую на досуге нарисовать что-нибудь подобное. Эти портреты будят во мне художника...

Ему не терпелось выбраться из этого заброшенного дома, ожидавшего своей смерти, поэтому он с удовольствием пронесся бы по коридору бегом, стремясь как можно скорее оказаться на свежем воздухе, но Мина, в отличие от него, не торопилась покидать темные комнаты. Она медленно шла впереди него, ведя ладонью вдоль стен, в нескольких сантиметрах от их шершавой поверхности.

— Мина! — воскликнул он, — Пойдем быстрее, а?!

Ее ответ заставил шевельнуться волосы на его затылке.

— Тише!... Он с нами прощается!... Прислушайся!

Он не хотел прислушиваться, не хотел слышать ничего, что могли бы сказать ему обветшалые стены, но поневоле вновь услышал голоса. Голоса из этого времени и этого места...

— Они уходят!

— Слава Богу!

— Может, стоит предупредить их?

— И, тем самым, напугать? Нет, пусть идут.

— Да, нам остается только пожелать им удачи.

— Удачи!...

— О чем они говорят?! — Паша встряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Желают нам удачи. Ты же слышишь.

— Но зачем?!

— Мы им понравились! — Мина звонко рассмеялась и, резко обернувшись, чмокнула его в губы. — Пойдем отсюда!

Они вышли на свежий воздух, вдохнув его полной грудью и сощурив глаза от яркого августовского солнца. Дом возвышался позади, уже не казавшийся таким покинутым и несчастным. Он был обитаем, и сейчас, когда его невидимые жильцы были неимоверно довольны визитом непрошеных гостей, он, казалось, улыбался миру своими пустыми окнами. Но все же, ни Пашу, ни Мину, не покидало ощущение того, что дом готовится к смерти, и что их визит только ускорил ее наступление. Тем не менее, эта мысль, почему-то, не казалась грустной...

Улыбаясь и держась за руки, они вышли на автобусную остановку.

— Ну, — усмехнулся Паша, — Теперь остается одна мелочь. Дождаться автобуса.

— Дождемся, — в тон ему ответила Мина, — Вот увидишь, мы тут и пяти минуты не простоим. С нами теперь амулет, а он, как мне кажется, очень хочет посмотреть, куда же мы его везем. Так что, до моей дачи мы доберемся куда быстрее, чем собирались.

— Ты хочешь сказать, что твой амулет пригонит нам автобус?

— Уж не слышу ли я нотки скепсиса в твоем голосе?! — деланно возмутилась она.

— Слышишь, еще как!

Автобус подошел через минуту....

Спустя тридцать минут тряски и традиционного для этого времени суток стояния в пробках, они уже не веселились, смеясь каждой своей шутке и обсуждая сегодняшнее приключение, переставшее, вдруг, при ярком дневном свете, казаться жутким и необычным. Ни Паша, ни даже Мина, не вспоминали, более, об услышанных призрачных голосах. Мина лишь, время от времени, доставала из пакета амулет и по несколько минут смотрела на него, словно пытаясь выяснить его происхождение или заглянуть вглубь голубого камня.

Пересев на автобус, идущий в Первомайку, они и вовсе замолчали. Теперь они ехали обнявшись и думая каждый о своем. Если быть точнее, то он думал о ней, а она — о нем.

Паша вспоминал их знакомство, изменившее его жизнь. Казалось бы, что может быть шаблоннее и обыденней, чем знакомство на Дне Города компании парней и компании девчонок? Абсолютно случайно встретились на площади Ленина и решили провести этот день вместе. Море выпитого пива, море смеха, огни салюта над праздным Новосибирском.... Лишь она одна из всей пришедшей сюда развлекаться компании, казалась немного грустной. Мимолетом поглядывая на нее, Паша вообще удивлялся, как такая девушка оказалась здесь, в гуще празднующей толпы? Судя по ее внешности ангела и этим глубоким карим глазам, в которых затаилась не просто вселенская тоска, а тоска по всей Вселенной, она должна была бы сейчас писать стихи о любви, ухаживать за садом роз.... Да что угодно, но уж точно не находиться среди толпы! Уж слишком она выделялась из нее!

Прощаясь, они, естественно, обменялись телефонами. "Созвонимся!" — сказали все друг другу, но каждый из них понимал, что никто уже никому не позвонит. Такие вечера единичны, и заведомо не имеют продолжения. И лишь одна Мина, в момент интенсивного записывания телефонов и личных пожеланий в блокноты друг другу, никому не оставила свой. Зато оставила свой автограф в записных книжках каждого из парней.

"Рыцарство нынче не в моде, — написала она Паше, — Но ты, все равно продолжай!" Наверное, это и было тем самым толчком, что побудил его разыскать ее. Казалось бы, чего проще — позвонить одной из ее подружек, с которыми они познакомились на празднике, и попросить телефон Мины. Наугад выбрав из записной книжки первый попавшийся номер, он позвонил по нему. Трубку взял какой-то мужчина и сообщил, что никакой Лены тут в принципе быть не может. По второму телефону обитала вовсе не Марина, а какая-то Аня, тут же решившая, что ее "клеят" и с готовностью предложившая познакомиться и встретиться.

Лишь третий телефонный номер из четырех в его списке, оказался правдивым. Кое как заставив девушку вспомнить, кто такой и откуда взялся, а также, убедив ее в своих добрых намерениях, Паша выпытал у нее телефон и даже адрес Мины.

Уж теперь-то все казалось до нельзя простым. Позвонить ей и назначить встречу.... Но он, почему-то, был уверен в том, что в таком случае она просто откажется. И он пошел другим путем

"Пусть рыцарство нынче не в моде, но я бы рад продолжить. Вот только, из моды оно вышло настолько, что никого больше не интересует." Эту записку Паша вложил в букет из пяти роз и попросил случайно встреченного на улице мальчишку занести его в квартиру, пообещав мороженное. Сам же остался стоять на улице так, чтобы его было видно из ее окна.... И она выглянула спустя несколько минут после того, как "посыльный" выполнил свое поручение. Выглянула, улыбнулась и жестом пригласила к себе. Так началось это знакомство, переросшее в крепкую дружбу, а затем и в любовь. Ему тогда едва исполнилось семнадцать, она же была на год младше....

За прошедший с тех пор год они нередко, наполовину в шутку, наполовину всерьез, допытывались друг у друга, что же каждый из них нашел в другом. Почему она написала у него в записной книжке именно эти, кажущиеся бессмысленными, слова о рыцарстве? Почему он обратил на нее внимание и разыскал ее даже в столь отдаленном районе? На все подобные вопросы они отвечали друг другу неоспоримым и абсолютно логичным доводом: "А мне так захотелось!"

Мина же, положив голову к нему на плечо, сейчас думала о том, как он изменился за последний год. Как немного хамоватый тинейджер, все еще ищущий способа самоутверждения в этом обществе, превратился в сегодняшнего Пашу — умного, доброго и, пожалуй, нежного. Да, что-то от него прежнего еще осталось — взять, хотя бы, то, как он напугал ее сегодня в заброшенном доме, но все же.... Хотелось верить, что это она так изменила его, но с другой стороны, думать так означало бы признать свою ответственность за него. Любопытно, что любой парень просто взвился бы, узнав о том, что кто-то берет на себя ответственность за него и, в то же время, девушки не желают делать этого, но чувствуют необходимость приглядывать за своими мальчишками. Заботиться о них... Что это? Рано проявляющийся материнский инстинкт?

Одновременно в голову лезли мысли об амулете. В очередной раз она достала его из пакета и провела пальцем по гладкой поверхности голубого камня. Он зачаровывал, успокаивал, давал силу и веру в себя. Интересно, что раньше покой никогда не ассоциировался у нее с силой — эти понятия казались полными антонимами. Но, тем не менее, держа в руках амулет она осознавала, что ошибалась в этом. Сила, уверенность и покой. Возможно даже, что сила немыслима без покоя и уверенности....

Минина дача являла собой, по сути, деревенский дом, построенный возле дома ее деда, в небольшом селе Новолуговое, расположившемся на окраине Первомайского района, то есть, в самой, что ни на есть глуши. Добраться до туда было равносильно небольшому подвигу, ибо дорога от Пашиного дома до этой деревеньки занимала около двух с половиной часов, и это еще при хорошем раскладе в пути. Что поделаешь, большой город, большие расстояния, и, разумеется, большие пробки.

Но именно за это Мина, да, пожалуй, и Паша, и любили это место. За оторванность от всего города, за удаленность от того, что принято именовать громким словом цивилизация.... За то, что Новолуговое, среди жителей — просто Луговушка, была вполне самодостаточным селом, жившим своей жизнью, лишь незначительно связанной с жизнью большого города.

Чем меньше населенный пункт, тем проще в нем отношения между жителями, тем проще в нем жить. Многомиллионный город полностью подавит любую самостоятельность в любом, кто осмелится заявится в его логово. Подчинить себе человека, сделает его таким же, как остальные. Город поменьше, каким, собственно, и является Новосибирск, просто внушает человеку правила его жизни, не ломая индивидуальности. В нем люди остаются свободными, самими собой, но живущими по определенным законам. И так по уменьшающейся...

Чем меньше населенный пункт, тем он проще. И ощущение поразительного контраста от смены яркого центра Новосибирска на кажущуюся тихой и серую окраину, было сродни чувству, которое должен испытать житель столицы, оказавшийся в провинциальном городке.

Казалось бы, географически Новосибирск начинался в полусотне метров от Луговушки, но на самом же деле эта граница была плавной и размытой, дающей постепенный переход к городской жизни. И пересекая ее Паша каждый раз ощущал что-то вроде путешествия во времени. Раз, и ты перемещаешься из века высоких технологий, "Интернета" и мегамощных "Пентиумов" в отдаленное прошлое, в котором по улицам бродят гуси и куры, а старушки обмениваются местными новостями, сидя на завалинке. Некоторый дисбаланс вносил, пожалуй, лишь сидящий все на той же завалинке старый дед, зычно орущий басом в мобильный телефон.... Век высоких технологий просачивался и сюда...

Минина дача не выделялась практически ничем, среди остальных домов. Быть может, только, своим возрастом, да недавно выкрашенным забором.... А так — невысокий двухэтажный дом, выложенный из шлакоблоков, выглядывающий из-за голубого заборчика.... Огород, баня, дощатый туалет.... Все то же. Все свое и родное.

И даже ее родители, всю рабочую неделю жившие кипучей городской жизнью, насыщенной новостями о рухнувших самолетах, террористических актах и повышениях квартплаты, приехав сюда на выходные, превращались в обычных деревенских жителей. Не менялось лишь одно — радушие и гостеприимство, с которым они всегда принимали Пашу. Словно своего...

Так было и в этот раз. Вкусный обедо-ужин (а как еще назвать трапезу, проходящую в пять-шесть часов вечера и, при этом, последнюю за день?), разговоры за столом, в которых папа с мамой пытались вытянуть у ребят, где они провели последние два дня, а затем посиделки с Миной на втором этаже до самого заката, пока солнце не укатилось за горизонт.

Все было и в самом деле настолько хорошо, что казалось сказкой. Паша, правда, никогда не имел никаких ссор с Мининой родней, но все же, родители — есть родители. Отец просто по определению должен, хотя бы для вида строжиться и заявлять, что никогда больше не отпустит дочь в кино за полночь, должен требовать помочь ему достроить гараж или баню на даче. Просто потому, что он отец! Аналогичные закономерные выходки должны быть и у матери. И они были! Всегда! Пусть никто на них не обижался, пусть и Паша и Мина понимали, что это все только для вида (хоть это и не всегда было так), но то папа, то мама, время от времени вносили свои личные коррективы в планы молодых.

Но только не сегодня.

Какие у них планы на завтра?

Посидеть с утра на даче, сходить в обед в лес, еще немного посидеть и... вернуться на следующий день от Паши.

Обычно за этим следовал закономерный мамин вопрос: "Я что-то пропустила? Часов, так, шестнадцать?!" Но сегодня она просто вяло прокомментировала это дочкино сообщение.

"А, опять к Паше поедете.... Ладно. Сильно не балуйте!"

И все! Как будто понимала, что ребятам не хочется сидеть с ними. Что им нужно побыть только вдвоем, без чьего-то внимания и заботы.

Об этом разговоре за столом и думал Паша, задумчиво глядя в глаза Мины, сидевшей в сумерках напротив него. На полу, по-турецки подогнув под себя ноги, на подобие позы лотоса, как она и любила. Глупая и немного смешная мысль пронеслась в его голове, и он перевел взгляд на амулет с голубым камнем, который Мина уже успела повесить на стену у окна.

— Чему улыбаешься? — прервала она затянувшееся молчание, которое, впрочем, ничуть не смущало их обоих. Говорят, что друзья — это не те, кто могут вместе говорить, а те, кто могут вместе молчать.

— Да так, — Паша вновь усмехнулся, поймав взгляд ее чудесных карих глаз, — Подумал о том, что нам с тобой сегодня и в самом деле поразительно везет. Это я о твоих родителях. С какой легкостью они отпустили тебя завтра ко мне! Быть может, этот амулет и в самом деле немного амулетистый.

— А ты сомневался?! — по ее тону он не мог понять, шутит она, или в самом деле отстаивает честь этой каменюки на перевязи из ниток.

— Да нет.... Ну, не очень.... Короче, есть маленько....

Мина мелодично рассмеялась, сверкнув в сгущающихся сумерках белозубой улыбкой.

— Да знаю я, что ты у меня не очень-то веришь в сверхъестественное.

— После того дома — верю.

Мина посерьезнела и ненадолго вновь умолкла. По опыту зная, что молчание в этой тональности переводится на нормальный русский язык как "Я надула губки", Паша, как умел, попытался загладить промах, которого, пока, и сам не понимал.

— Ну ладно, не будем о нем. У меня и самого мурашки по коже после этой прогулки.

— Почему? — невинно спросила Мина.

— Ну, атмосфера не из приятных, да и эти голоса. Я уже и сам не уверен, что слышал их.

— А вот я уверена.

Паша отвел взгляд от ее гипнотических глаз, завлекавших в свой темный омут. Разумеется, она не сомневается. Она вообще ни в чем не сомневается. Она вся какая-то волшебная, пропитанная волшебством насквозь. Одно слово, ангел! Он, конечно, любил ее, но.... Попробуй жить под одной крышей с ангелом!

— Паша, помнишь там, в доме, я назвала ту девочку на портрете ведьмой.

Он кивнул, не поднимая глаз. Разумеется, он помнил.

— Скажи, что ты тогда подумал?

Теперь он не смог удержаться, и снова взглянул ей в глаза. Ну что можно ответить на этот вопрос? "Прости, милая, но я не подумал абсолютно ничего. Слишком уж я привык к твоему "волшебству", поэтому стараюсь просто не обращать на него внимания. Стараюсь не думать о том, что ты слишком уж возвышенная для этого мира, пахнущего канализационными стоками. Возвышенная, словно космос, до которого мне не дотянуться даже на стремянке. Стараюсь делать вид, что так и надо, что я все понимаю, и более того, что я и сам вижу все то, что видишь ты".

— Ну что я мог подумать. — он лихорадочно пытался придумать "волшебный", возвышенный ответ, но ничего не приходило в голову. — Что, в общем-то, она и в самом деле немного похожа на ведьму.

— Чем?

Этим вопросом Мина не просто ошарашила его. Скорее, убила наповал.

— Ну.... Контрастом с остальными детьми. — Паша потянулся за кровать, вытаскивая из своего пакета злополучную картину, выжженную на фанерке, — Эти развевающиеся по несуществующему ветру волосы. И... Наверное, глаза. — тут он ляпнул просто первое, что пришлое ему в голову. — Они похожи на твои, хотя здесь, на картине, выражение глаз разглядеть невозможно.

Мина поднялась на ноги, зачарованно глядя на него, а потом с тихим радостным визгом бросилась ему на шею, ласково чмокнула в губы и положила голову на плечо, завалив его на кровать.

— Мина, ты что?! — удивленно воскликнул он, прижимая ее к себе. Раз уж выпало такое счастье — не упусти его. Столь бурного проявления чувств от своей "волшебной" Мины он не видел, пожалуй, за весь год их знакомства. Она могла быть ласковой, влюбленной, но чтобы так....

— Просто... — прошептала она, захлебываясь в слезах, которые Паша не сразу и заметил, — Просто так хорошо, что у меня есть ты! Единственный, кто меня понимает! Верит мне....

Услышь он это от другой девушки, он просто оттолкнул бы ее в сторону, критически спросив "Ну и какое колье ты хочешь на день рождения?!" — слишком уж пафосно эти слова звучали бы в любых устах.... Кроме ее. Мина не капризничала, не "клеилась" к нему, набивая себе цену. Она говорила то, что думала. Она всегда говорила то, что думала! Ангел...

— Ну что ты.... Не плачь! — но она уже смеялась, все так же уткнувшись носом в его плечо.

— Все нормально. — прошептала она, наконец, освобождаясь из его объятий. — Пойдем погуляем?

Паша бросил взгляд на окно, за которым сгущалась чисто деревенская темнота, не прорезаемая традиционным для города светом фонарей. Лишь высоко на небе стояла полная луна, дарившая засыпающему миру свое серебряное сияние. Ночь еще не вступила в свои права, накрыв село покрывалом тьмы, поэтому звезды еще не взошли на небосвод, заняв свое место рядом с луной, а на западе все еще горел бардовый закат.

Романтика и красота! Что может быть лучше прогулки с любимой в такое время суток?

— Пойдем. — сказал он, поднимаясь. — Я думаю, твои родители против не будут. Пусть об этом позаботится амулет....

— Точно! — улыбнулась Мина, смахивая с ресниц последние капли слез, — Его мы возьмем с собой.

— Амулет?

— Ну да. Я уверена, он хотел бы прогуляться с нами.

Он не нашел, что сказать в ответ. Пусть так. Пусть девочка на портрете — ведьма, пусть амулет из ниток и камней любит гулять по ночному селу. А то, в следующий раз, когда она спросит его, что он думает по этому поводу, ему может так и не повезти — в голову не придет какая-нибудь билиберда, которая окажется тем, что хочет услышать Мина.

— Ладно. — ответил он, и пока Мина снимала со стены эту безделушку, он наклонился, чтобы поднять с пола фанерку с портретами детей, намереваясь положить ее обратно в пакет. Но что-то, вдруг, привлекло его внимание....

Картина изменилась. Теперь в двух местах на ней проступали контуры новых лиц. Не штрихи к портрету в обычном понимании этого слова, потому что любой художник даже штрих создает завершенным, а, словно бы, некачественные отпечатки. Как будто кто-то приложил к дощечке кальку с портретом, но надавил недостаточно сильно, поэтому он пропечатался лишь в нескольких местах. Вот только, ни о какой кальке здесь и речи быть не могло — наметки еще двух лиц были все так же выжжены на фанерке, все в том же закономерном порядке вокруг центральной, "живой" девочки.

Один незавершенный рисунок располагался в первом круге лиц, завершая восьмиугольник вокруг девочки-ведьмы, другой же давал начало второму кругу, большему по размерам, чем первый.

Пять минут назад, Паша был уверен в этом, фанерка была такой же, какой они принесли ее из заброшенного дома. Теперь же, она изменилась.... Начала изменяться, ибо рисунки не были завершены, и даже черты лиц в них, пока еще, не угадывались.

— Мина, посмотри! — удивленно воскликнул он.

Она подошла к нему, держа в руке амулет, и удивленно воззрилась на картину в его руках. Ей не нужно было ничего объяснять, не нужно указывать на новые рисунки. Мина, как и подобало ангелу, сразу же увидела изменения.

— Ну? Что ты об этом думаешь?! — спросил Паша. Нельзя сказать, что его сердце бешено колотилось, но стучало оно, все же, не с обычной скоростью. Он был взволнован. Очень взволнован! Когда практически в твоих руках за несколько минут на картине появляется что-то новое, это означает, что у тебя либо белая горячка, либо обыкновенные глюки, что, впрочем, ничуть не предпочтительнее первого варианта. Хотя нет, оставался еще один — что дощечка, которую он держит в руках, наделена какими-то сверхъестественными чарами, но этот вариант он отметал сразу. Поэтому, подзывая Мину, он отчаянно надеялся, что взглянув на картину она спросит: "И что ты там увидел?", после чего видение развеется, словно дым.... Но ее удивленный и напряженный взгляд говорил о том, что это видение, этот глюк, видит и она.

— Еще два портрета! — прошептала она одними губами, развеяв последние Пашины надежды.

Он не сказал больше ничего. Лишь сунул фанерку обратно в пакет

"С глаз долой — из сердца вон"

и, взяв Мину за руку, увлек ее к лестнице на первый этаж. На улицу, на свежий воздух, подальше от мистики и белой горячки. И лишь после того, как они оказались на крыльце дома, на "автопилоте" бросив ее родителям, что уходят погулять и вернутся, самое позднее, через час, он обратил внимание на то, что она по-прежнему держит в руке

"Его, пожалуй, тоже следовало оставить дома"

свой амулет.

Они вышли за ограду и, взявшись за руки, зашагали вниз по узкой улице. Из головы упорно не шла загадочная дощечка с проявляющимися рисунками.

Ночь стремительно опускалась на село, давя своим авторитетом не желающий уходить багровый закат. Но вдалеке на юге, пробиваясь из-за высокого холма, горело еще одно зарево. Менее яркое, дрожащее в ночном воздухе. Зарево пожара.

— А что это там, за лесом горит? — спросил Паша, желая, прежде всего, отвлечь Мину от мыслей о загадочных рисунках, да и самому выбросить их из головы. — Уж не лес ли?

Она взглянула в указанном направлении и отрешенно ответила:

— Нет. В той стороне Гусинобродская свалка. Горит периодически, но чтобы так сильно — давно уже не видела.

— Красиво. — задумчиво произнес Паша, любуясь на огненный всполохи, скрываемые горизонтом. — А далеко до нее?

— Огонь до нас не доберется.

— Это я знаю. А мы до него?

— А нам-то это зачем?

— Да просто так, полюбоваться. Красиво, ведь.

— Далеко. — чуть задумавшись ответила Мина. — Километров десять.

— Может, хоть на холм заберемся? А то он весь вид закрывает? Заодно и прогуляемся.

Мина задумчиво и, словно бы выжидающе, взглянула на амулет, и несколько секунд спустя, ответила:

— Пойдем.

Медленным прогулочным шагом они двинулись по дороге, ведущей сначала в низину, а затем на пологий, но высокий холм. Нельзя сказать, что случившееся несколько минут назад в комнате было забыто, но оно все же отошло на второй план. Красивой, романтичной, лунной ночью не хотелось думать ни о чем плохом. Да и что, собственно, плохого было в увиденном ими? Почему все таинственное должно называться словом "мистика", а не более приятным для слуха "белая магия"?

Незаметно они разговорились об истории села, о местных достопримечательностях (а таковые имеются даже в глухих деревеньках), жизни за городом вообще, и об их собственных мечтах. Дорога, тем временем, вела их все выше и выше, пока не забралась на вершину холма и не ухнула с него вниз, по другую его сторону, устремляясь куда-то вдаль, насколько хватало глаз в темноте.

Они остановились на вершине холма, любуясь открывшимся видом на широкое поле, за которым начинался березовый лес, тянувшийся, казалось, до самого горизонта, отодвинувшегося, теперь, значительно дальше. И там, за лесом, полыхало зарево пожара, то угасавшего, то вновь набиравшего силу. Отблески пламени возносились высоко над деревьями, но самого огня видно не было. Должно быть, он еще не обрел силы, достаточной для того, чтобы показать себя всему миру. Всем тем, кто захочет его увидеть.

— Красиво! — в который уж раз прокомментировал Паша, понимая, что и надо бы сказать что-то другое, но в голову ничего не приходит.

Мина перевела взгляд на него, словно ощущая, о чем он думает сейчас, и прижалась к нему, вложив в его ладони свои. Так они и стояли, любуясь уступающим мощи ночи закату, и упорно не сдающимся заревом пожара вдалеке. Они лишь ненадолго взглянули на простиравшуюся внизу дорогу, заслышав грохот двигателя мотоцикла, и заметив движущуюся к ним темную точку, все отчетливее вырисовывающуюся из темноты, тут же потеряли к ней интерес.

Рев мотоцикла нарастал, ударяя по ушам, привыкшим за последние пол часа к ночной тишине, нарушаемой лишь пением сверчков.

— Почему он так ревет? — спросила Мина, отстраняясь от Паши и выискивая взглядом приближающийся мотоцикл.

— А то ты еще не привыкла к этому, живя здесь? Деревенские "Явы" местной шпаны всегда так ревут. В том, ведь, и весь кайф — перебудить рокотом двигателя всех вокруг, получить нагоняй от взрослых и закадрить, таким образом, пару девчонок. Они, ведь, очень любят смелых и крутых парней, а мотоцикл — это, как раз, символ смелости и крутизны. Ну а чем громче, тем круче, поэтому глушители на них не ставят принципиально.

— Интересно, почему это? — хмыкнула Мина.

— А разве это не смелость, носиться ночью на мотоцикле без фар по проселочной дороге?

— Это не смелость, это дурость.

Они рассмеялись, и отошли на обочину дороги, видя, что мотоцикл, который на поверку оказался вовсе не "Явой", а старым "Уралом" с коляской, уже взбирается на холм, заревев еще более отчаянно и устрашающе.

— Жуткая машина. — прокомментировала Мина. — никогда бы в такую не села.

Паша промолчал, вспоминая о том, как всего пару недель назад мечтал о том, как здорово было бы промчаться по ночному городу на "Харлее", чувствуя, как Мина прижимается к нему сзади, визжа от восторга. Мечта любого мужчины, наверное, лет до шестидесяти. Увы, на самом деле не все девушки "клюют" на мотоциклы.... Впрочем, нет. Девушки — все, а вот ангелы....

Мотоцикл был в десятке метров от них, и продолжал лететь вперед, выписывая немыслимые зигзаги на дороге. Теперь уже отчетливо можно было рассмотреть, что на нем восседают двое — один за рулем, другой болтается в люльке. Судя по радостным возгласам и русскому мату, сопровождавшим эту поездку — это парни, при чем изрядно поддатые.

Неожиданно в голове Паши словно бы взорвалась лампочка — он взглянул на амулет в руках Мины, но видел, при этом, фанерку с выжженными портретами. Девочка в центре — веселая, смеющаяся, с развевающимися по ветру волосами.... "Живая"! Семеро детей по краям — тусклые лица без тени улыбок.... Два незаконченных портрета, загадочным образом начавшие проступать из дерева...

Живая....

Мертвые....

Амулет....

Двое...

"Я и Мина!"

Мотоцикл несся к ним на всех парах. Вот он взобрался на холм, вот прибавил ходу, мчась, казалось бы, по дороге.... Парни орали, наслаждаясь скоростью и бьющим в лицо ветром.... Они не видели, куда едут.... Не видели двоих, стоявших на обочине дороги....

"Двоих!..."

Паша прыгнул в сторону, отбрасывая Мину подальше от опасного участка вдоль дороги. Она вскрикнула, когда он швырнул ее на землю, краем глаза отмечая, что сидящий за рулем мотоцикла парень резко крутанул руль вправо — должно быть, хотел испугать приятеля резким виражом....

Переднее колесо мотоцикла промчалось по тому месту, где несколько секунд назад стояла Пашина нога, а затем налетело на торчащий из земли камень. Руль дернулся, отказываясь подчиняться человеку, и парень, отчаянно пытаясь справиться с управлением, завертел им в разные стороны, надеясь вернуть мотоцикл на так опрометчиво покинутую дорогу.

Паша инстинктивно прижал Мину к земле, прикрыв своим телом, при этом отчетливо понимая, что это вряд ли поможет ей, если тяжелая бандура "Урала" врежется в них на полной скорости.

"По крайней мере, у нее будет шанс уцелеть..."

Он не видел, как парень за рулем вновь неумело крутанул рулем, от чего мотоцикл занесло, и он полу боком помчался к спуску с холма. Не видел, как он ухнул вниз, какое-то время еще удерживаясь на колесах, а затем начал заваливаться на правый бок, разгоняясь все больше и больше. Не видел, но слышал, как закричали парни — теперь уже не от восторга, а от ужаса, поняв, что остановить бешено несущуюся вниз машину им не удастся.... Слышал удаляющиеся крик и рев мотоцикла и понял, что опасность миновала.

— Ты цела? — спросил он, поднимаясь и протягивая руку Мине.

— Более-менее. — ответила она, машинально протягивая ему свою, но тут же отдергивая ее обратно. Прежде, чем подняться, она подобрала с земли амулет, который выронила при падении.

Внизу холма отчаянно закричал один из парней, а затем раздался звонкий удар металла о камень, после чего стихло все — и крики людей, и рев двигателя мотоцикла.

Яркая луна скрылась за неожиданно набежавшее облако, словно не желая видеть происшедшей трагедии. Даже звезды, казалось, стали светить тусклее, будто бы в испуге они удалялись от земли.

— Пойдем вниз. — скорее потребовала, а не предложила Мина, — Они, наверное, здорово пострадали.

Сказать "Здорово пострадали", означало бы не сказать ничего. Первый — тот, что сидел за рулем, теперь лежал на склоне холма лицом вниз. Даже при свете луны трудно было бы различить детали трагедии, но то, что его левая рука была неестественно вывернута, а рукав джинсовки насквозь пропитался кровью, было видно прекрасно даже в ставшей почти кромешной темноте.

Мина замерла в нескольких шагах от него, предоставив Паше возможность геройствовать, оказывая первую помощь пострадавшему, в одиночку.

— Эй... — прошептал он, склонившись над парнем.

"Если он без сознания, что, в общем-то, логично после такого приземления, то мне нужно хотя бы толкнуть его в плечо.... Привести в чувство.... Но, черт возьми, я не могу к нему даже притронуться! Он же весь в крови!"

— Эй, ты? Ты как?

"И как он может быть, раз лежит мордой вниз на земле?!"

— Слышь, друг, ты живой? — Паша все же нашел в себе силы, что прикоснуться к его плечу и легонько потрясти. Никакого ответа.

Теперь, спустя некоторое время, начав отходить от шока после того, как он едва увернулся от летящего на него мотоцикла, Паша, наконец, обрел способность трезво рассуждать. И видеть.... Оценивать положение.... С парнем однозначно было далеко не все в порядке. Из пропитанного кровью рукава, чуть повыше локтя, что-то отчетливо выпирало — должно быть, кость. Открытый перелом.... Трудно предположить себе что-то хуже этого. На затылке тоже кровь — должно быть, здорово ударился при падении.

"Повезло еще, что просто вылетел из седла. А каково тому, что сидел в люльке? Из нее, ведь, так просто не выпрыгнешь. Черт! Нужно, наверное, перевернуть его и, хотя бы, пощупать пульс. А если он весь в крови?"

— Паша! — испуганно позвала Мина, которой страх и естественная женская брезгливость мешали подойти ближе, — Что с ним?

— Не знаю, но дело плохо.

Внизу холма, возле поблескивающего в тусклом свете звезд мотоцикла, тяжело застонал второй.

"По крайней мере, хоть один точно жив. Надо спуститься к нему... Но сначала надо проверить, жив ли этот."

Паша медленно протянул руку к шее лежащего перед ним парня, чтобы нащупать его сонную артерию. С тем, что после этого он точно измажется его кровью он, пожалуй, уже примирился. Но раньше, чем его рука коснулась пострадавшего, облако, поглотившее луну, вновь отпустило ее на волю, продолжив свой полет. Серебристый лунный свет вновь залил холм, и в его сиянии внимание Паши привлекло что-то, блестящее на животе парня.

Чуть желтоватый медный блеск.

И не в одном месте.... Чуть выше, и чуть ниже, словно бы строго по линейке.

Что-то круглое....

Он испуганно отдернул руку, уже поняв, что это, но еще не осознав до конца.

"Пуговицы! Ряд пуговиц джинсковки!"

В голове помутилось от жуткого чувства гремучей смеси страха и омерзения.

"Но он же лежит лицом вниз. Я отчетливо вижу затылок! Почему пуговицы у него на спине?!"

Он перевел взгляд на ноги парня, лежавшие в невысокой траве, покрывавшей склон холма.... Носки кроссовок были направлены вверх! В животе, где-то в самом его низу, гулко ухнуло сердце.... Теперь уже точно не имело смысла щупать пульс. Разве можно его обнаружить у человека, голова которого повернута на сто восемьдесят градусов?

Медленно и осторожно, не сводя взгляда с мертвого тела, как будто бы одно могло подняться с земли и преследовать его, Паша попятился прочь от трупа.

— Что с ним?! — голос Мины заставил его вздрогнуть всем телом, и вновь ощутить удар сердца где-то под желудком. Он обернулся к ней, и, взяв ее за плечи, посмотрел невидящим взглядом в ее глаза, словно пытаясь мысленно передать свои чувства. Сказать ей, что парень, чуть не угробивший их своим мотоциклом, мертв, и лежит там со сломанной как у цыпленка шеей.

— Он умер, да? — обреченно спросила Мина, и от этих слов Паша пришел в себя. Она не сказала "мертв", она сказала "умер".... И была между этими, почти идентичными словами, какая-то глубокая пропасть, разделяющая их. "Умереть" может только человек, а вот быть "мертвым" — все, что угодно. Кот, собака, город.... Заброшенный дом с ожидающим кого-то на стене амулетом....

Мина не боялась этого слова. Не боялась того, что стояло за ним. Так прочему же должен бояться он?

"Потому, что она не видела его вблизи! Не видела, что делает смерть с человеком, не ощущала запаха разлитой крови, и не переживала того, что пережил я, поняв, что передо мной труп!"

Но, тем не менее, он пришел в себя и сумел совладать с дрожью в руках.

— Пойдем вниз. — сказал он, — Тот, второй, еще жив.

Они спустились с холма, у подножия которого, слетев с дороги в кустарник, на правом боку лежал мотоцикл, удерживавшийся в этом положении только благодаря колесу люльки. Он угрожающе накренился, готовый вот-вот опрокинуться, чтобы похоронить лежащего возле люльки парня.

В первое мгновение Паше показалось, что не смотря на то, что он слышал стон, второй лихач тоже был мертв — слишком уж неестественной была его поза. Он лежал на животе, выгнув правую ногу так, словно бы пытался отползти от мотоцикла, оттолкнувшись от него, а обе руки, сжатые в кулак, накрепко вцепились в траву. Глаза, залитые кровью с рассеченного лба, были закрыты. Быть может, он и в самом деле выбрался из люльки, попытался отползти от мотоцикла, но умер, так и не сумев даже позвать на помощь.

"Что, в общем-то, не удивительно, после такого полета с горы!"

Паша направился к нему, теперь уже решительнее, надеясь побыстрее покончить с этим делом. Определить, жив парень, или нет, привести его в чувство, если он без сознания, и тогда уж отправить Мину в село за помощью, а самому остаться с ним.

Он склонился над парнем и прикоснулся рукой к его шее, уже не обращая внимания на то, что измажется в крови. Теперь уже все равно.... Он оставил пару кровавых отпечатков даже на платье Мины, когда схватил ее за плечи, ища поддержки, словно пятилетний мальчишка, кошку которого размазал по асфальту грузовик.

Раненный вздрогнул, и Паша инстинктивно отдернул от него руку, успев заметить, что его кожа по-прежнему теплая.

"Значит живой! Надеюсь, даже не сильно переломался. Хотя..."

— Ты как? — произнес он все ту же шаблонную фразу, присев рядом на корточки. Парень медленно открыл глаза и недоуменно уставился на Пашу, глядя своим мутным взглядом словно бы сквозь него.

— Хреново. — произнес он, пытаясь приподняться на локтях, от чего с уголка его губ на землю покатился тонкий ручеек крови. — Мы упали, да?

— Не то слово.

Паша обернулся и жестом подозвал Мину. Она нерешительно приблизилась на пару шагов....

— Беги домой, пусть твой отец вызовет скорую.

— А ты? — она говорила прерывисто. Впервые с того момента, когда взбесившийся мотоцикл чуть не размазал их по земле. Должно быть, мысль отправляться куда-то сквозь ночь в одиночку, пугала ее гораздо больше, нежели страх смерти, как таковой, или мертвое тело с открученной..... При мысли об этом Пашу передернуло, и чтобы выбросить увиденное из головы он вновь заговорил с Миной.

— А я останусь здесь, с ним. Мало ли...

"А что "Мало ли"? Если он умрет у меня на руках, то я даже не смогу ему ничем помочь. Я даже искусственное дыхание только видел в кино, да и то лет пять назад!"

— Просто, чтобы не оставлять его одного.

Мина кивнула и, неожиданно стушевавшись, подбежала к нему и чмокнула в губы. А затем, не дожидаясь его ответа, побежала в сторону села, словно паря над дорогой в лунном свете.

Парень вновь зашевелился, пытаясь отползти подальше от мотоцикла.

— Лежи, не шевелись. — цыкнул на него Паша, — Эта дура в любой момент может упасть. Не задевай его ногами!

Не то послушавшись его, не то просто выбившись из сил, парень вновь упал ничком в траву. На несколько минут над холмом воцарились лишь традиционные звуки ночи — шелест травы, стрекотание сверчков, да далекое уханье совы, а затем парень заговорил снова.

— Тебя как зовут-то? — едва слышно спросил он, не поднимая головы.

— Паша. А тебя?

— Коля. — немного помолчав, видимо собираясь с силами, ответил он. — А где Серега?

— Серега, это тот, что сидел за рулем? — желудок Паши скрутило новым спазмом при воспоминании о теле, лежащем на склоне холма.

— Да. Как он?

— Он... — Паша впервые в жизни узнал, каково это, сообщать не просто неприятную, а поистине страшную новость, — В общем, ему повезло меньше, чем тебе.

— Мертв? — равнодушно спросил Коля. Или это только выглядело равнодушием, а на деле являлось безграничной усталостью и следствием шока?

— Да.

— Это вы стояли там, наверху?

— Да, мы. Вы нас чуть не сбили.

Коля приподнялся на локтях и, подняв голову, взглянул в лицо Паше.

— Там я вас не рассмотрел. — сказал он, — Видел только два темных силуэта, м эту сверкающую штуку. Чем вы нас, а?

— В смысле, чем? — удивился Паша, в сердце которого тут же закрался холодок при мысли о "сверкающей штуке". Единственной "штукой". О которой он мог сейчас думать, был амулет, который, правда, не сверкал, и даже не светился. Это утешало и наводило на мысль о том, что у парня просто галлюцинации, или что-то еще, вызванное выпитым или тяжелой травмой. Утешало, до тех пор, пока Коля не ответил на его вопрос.

— Ну, что было в руках у твоей подружки? Издалека, на ходу, было похоже на кусок светящейся паутины, с яркой синей лампочкой внизу. Кабы не она, мы бы вас точно снесли.... Не заметили бы.

— Я не знаю, о чем ты.... — неуклюже ответил Паша, едва ворочая языком.

— Да ладно, брось оправдываться, — голова Коли вновь упала в траву, когда дрожащие от напряжения руки не смогли больше удерживать его, — мы сами виноваты. Напились, и поехали кататься. Мы бы вас точно переломали своим мотоциклом, если бы она не светанула нам в лицо этим фонарем. Я, например, после этого, вообще перестал соображать, куда мы едем. Серега, наверное, тоже.

— Из-за этого-то вы и слетели с холма... — Паша не узнавал своего голоса, звучавшего, будто бы из глубины каменного колодца.

— Наверное... — чуть слышно произнес Коля, вновь пытаясь поднять голову, — Но ты не бери в голову.... Сами виноваты. Доигрались.... А Серега, так тот вообще...

Он не договорил. Его взгляд, скользнув по Пашиному лицу, остановился на чем-то за его спиной, и туту же в его глазах, затуманенных болью, появилось выражение ужаса.

— Серега.... — воскликнул он, отчего с его губ хлынула кровавая пена, — О Боже!

Паша обернулся, чтобы проследить направление его взгляда, и.... Так и замер, не в силах отвести взгляда от открывшейся ему картины.

Мина на одном дыхании добежала до села, и пулей ворвавшись в дом тут же бросилась к отцу, мирно дремавшему на диване перед телевизором.

— Папа! Срочно вызови скорую!

Первым, что увидел отец, взглянув на нее, были кровавые отпечатки пальцев у нее на платье. Телевизор был забыт тут же...

— Что случилось? Где Паша? — он не поднялся, подскочил с дивана, бросившись к дочери. — Зачем скорую?

Но она уже не слушала его. Схватив со стола мобильный телефон и набрав 03, Мина поднесла его к уху. Отец умолк, давая ей возможность обрисовать ситуацию диспетчеру и назвать их адрес. Разумеется, машина скорой не могла сразу же выехать искать нужный холм, поэтому она должна была подъехать к их дому, а только затем, взяв сопровождающего, отправиться на место трагедии.

Тем временем в дом вошла мать, вернувшаяся, видимо, от соседей, и тут же испуганно охнула, услышав окончание разговора Мины с скорой.

— Что произошло?! — спросил отец, едва она положила трубку. Он уже волновался меньше, понял, что и с его дочерью, и с Пашей, все в порядке, а пострадали только какие-то неизвестные парни на мотоцикле.

— Ты же все слышал. — ответила Мина, усаживаясь на край дивана, чтобы отдышаться. — Двое парней на мотоцикле слетели с холма и перевернулись. Один, скорее всего, умер, хотя мы и не можем знать этого точно. Второй тяжело ранен. Паша остался с ним.

Отец тут же оценил ситуацию, отправившись, вместе с матерью, встречать машину скорой на въезде в село, чтобы провести ее до дома. Мине же наказал сидеть и ждать их возвращения, а затем, не теряя времени даром, показать дорогу к месту аварии.

Через несколько минут Мина уже осталась одна в доме, наедине со своими мыслями, страхами и.... амулетом.

— Это ты нас спас? — прошептала она, держа его прямо перед глазами. Голубой камень с белым вкраплением, казалось, смотрел на нее.

— Но зачем ты так жестоко с ними? — амулет, естественно, не ответил, но на секунду Мине показалось, что голубой камень едва заметно засветился, а затем снова потух.

Она поднялась на второй этаж, и, повесив амулет на законное место на стене, достала из Пашиного пакета фанерку с выжженными портретами. Те два, что начали проявляться меньше часа назад, вновь изменились. Один из них теперь был виден отчетливо — молодой парень, лет восемнадцати-двадцати с короткой стрижкой. Если портреты детей были нарисованы в анфас, то этот, почему-то, в полупрофиль. Мина задержала на нем взгляд лишь на секунду — лицо было абсолютно не знакомым.

Второй портрет проявился не до конца, но уже гораздо более четко, нежели на момент их ухода. Уже видны были контуры лица, прямые волосы, прорисованные, правда, не по всей голове, плотно сжатые губы, наброски глаз.... Мина всматривалась в него, пытаясь определить, похож ли он на того парня из мотоциклетной люльки, с которым сейчас остался Паша. Определенно, сходство было, но сказать этого с полной уверенностью Мина не могла.

И вдруг дощечка словно ожила в ее руках. От портрета поднялись несколько легких струек дыма, края фанерки едва заметно нагрелись, а портрет, создаваемый невидимым художником, проступил теперь во всех деталях.

Руки Мины самопроизвольно разжались, роняя портреты на пол. Она больше не сомневалась. С еще теплого рисунка на нее смотрело помертвевшее лицо парня, с которым она оставила Пашу....

Коля за его спиной отчаянно закричал, когда, попытавшись отползти, зацепил ногой мотоцикл, и тот рухнул, придавив его ноги. Паша неподвижно смотрел на спускающееся с холма существо.

Светло-синяя джинсовая куртка с поблескивающими в лунном свете пуговицами, темные брюки... Подсознание услужливо подсказывало ему результат идентификации, но разум упорно отказывался принять его. Паша не видел одного — лица спускающегося с холма человека, неуклюже переставляющего ноги. Да и было ли оно, лицо? Паша видел лишь темные очертания головы.

"Не может же лицо быть черным?"

Подсознание подсказывало ответ:

"Не может. Но ты видишь не лицо, а затылок!"

"Не может же передвигаться человек со сломанной шеей?"

И вновь жуткая мысль, мелькнувшая в подсознании:

"Не может. Как не могут подняться с земли мертвецы".

— Серега!!! — завыл позади него от боли Коля, — Серый!!! Не подходи! Стой, где стоишь!!!

Но мертвец упорно двигался вперед, словно не слыша голоса друга. Его движения не походили на целенаправленную ходьбу человека, но не походили и на конвульсивные движения. Он шел, словно робот, одну за другой переставляя ноги в определенном ритме. Левая рука двигалась вдоль туловища синхронно с ногами, словно мертвец выполнял армейские построения на плацу. Сломанная же правая неподвижной плетью висела вдоль туловища. Ни звука, ни стона не вырывалось из мертвого горла. Движения мертвеца сопровождал лишь едва различимый треск веток, на которые иногда ступала его нога.

— Не подходи ко мне!!! — вопил Коля, безрезультатно пытаясь выбраться из-под рухнувшего на него мотоцикла. Но мертвец шел именно к ним, точно угадывая направление, не смотря на то, что глаза его смотрели в противоположную сторону.

Паша вздрогнул от этого крика и, словно бы, очнувшись ото сна, попятился назад, не сводя глаз с мертвеца. Тот не изменил ни направления, ни темпов движения. Он шел не к Паше, а к придавленному к земле мотоциклом Коле.

— Что тебе от меня надо?!! — что было силы завопил тот, вкладывая в этот вопль весь свой ужас и отчаяние, — Убирайся, гребаный урод!

Мертвец не слышал его слов. Ноги несли его к мотоциклу, безошибочно угадывая направление, а глаза, тем временем, поймали в поле зрения отошедшего уже на несколько метров Пашу. И тот замер, встретившись взглядом с безжизненными глазами стоявшего перед ним существа. В этот миг ему показалось, что в них промелькнуло даже некое подобие осмысленного выражения....

— Что тебе нужно?! — одними губами спросил Паша, остановившись, — Что ты такое?

При свете одной лишь луны он не мог быть уверенным в том, что губы мертвеца шевельнулись, но его тихий, едва слышный голос, он все же услышал:

— От тебя — ничего. А он пойдет со мной. Так надо....

Существо неуклюже присело на колени рядом с отбивающимся от него Колей. Теперь его глаза смотрели куда-то в небо, возможно, на серебряную луну, величаво плывущую над деревьями. А возможно, они видели и что-то, недоступное человеческому взгляду.

— Сдохни, урод! — выкрикнул в пустоту Коля, доставая из кармана брюк зажигалку. Только сейчас Паша осознал, что чувствует запах бензина, исходящий от мотоцикла. — Сгори, скотина!

Кремень зажигалки высек искру, мгновенно перепрыгнувшую на Колину руку и расцветшую язычком голубого пламени. Вспышка огня голубым покрывалом прокатилась по его телу, от пояса до ботинок, спрыгнула на землю, промчалась по траве, и исчезла под рулем мотоцикла. На долю секунды время словно остановилось, в ожидании чего-то страшного и, в то же время, волнующего. Замер с раскрытым для очередного крика Коля, замер стоявший перед ним на коленях мертвец, протягивающий руки к его лицу, замерло даже пламя, вспыхнувшее на Колиной одежда. А затем мертвец склонил голову, чтобы в последний раз взглянуть на Пашу. Теперь его глаза были вполне осмысленными — это он отчетливо видел даже с разделявшего их расстояния, и в них читались невероятная боль и страх. Его руки дернулись прочь от объятого пламенем тела друга, а рот приоткрылся, чтобы сказать что-то. Быть может, высказать последнее желание. Но вырвавшееся на свободу пламя не дало ему этого сделать.

Если под мотоциклом скрылся лишь тоненький язычок, то из под него вырвался ослепительной яркий сноп, напитавшийся силой в бензобаке. Коля отчаянно закричал от боли, но его вопль потонул в реве пламени и грохоте взрыва, разделившего мотоцикл на пылающий каркас, удерживающий корчащегося от боли человека, и десятки осколков, огненными кометами прочертивших темноту ночи.

Безжизненное тело Сергея, объятое пламенем, взрывом отшвырнуло прочь на пару метров, и он, рухнув на живот, бессмысленным взглядом уставился в небо. Его рот приоткрылся, и вместе с шипением и треском горящей кожи, Паша отчетливо услышал слова, слетевшие с уст мертвеца, подобно последнему осеннему листу.

— Ему это понравилось! Остановите его, иначе смертей станет больше.

Когда к месту трагедии подъехала скорая, и Мина выскочила из нее, вместе с докторами, Паша не видел этого. Он сидел на коленях, тупо уставившись вперед, на то место, где дымились и тлели останки человеческого тела со свернутой шеей. Он не слышал вопросов, что ему задавали, не реагировал на всхлипывания Мины, своим шестым чувством догадавшаяся, что здесь произошло что-то большее, нежели просто взрыв мотоцикла. Но, тем не менее, он позволил отвести себя в дом, и, так и не сказав ни слова, как был, в одежде, пропахшей зловонным дымом, завалился на постель, чтобы тут же заснуть мертвым сном.

Какое-то время Мина сидела рядом с ним, а затем, повесив амулет на стену, спустилась вниз, чтобы так же провалиться в глубокий тяжелый сон, полный кошмарных сновидений.

Во сне она вновь оказалась в той комнате, в которой обнаружила амулет. Вот только сейчас эта комната, да и весь дом, судя по звукам, доносившимся сквозь стены из соседних квартир, не были заброшенными и покинутыми. В доме, пусть и бывшим уже старой развалиной, все еще кипела жизнь.

Отчетливо и ярко она видела людей, живших в этой квартире. Знала их! Знала девятилетнюю Настю, хозяйку этой комнаты, знала ее отца, мать и старшего брата, временами заглядывавшего к ним в гости. Знала так, как будто была с ними давно знакома.

— Настя, иди кушать. — крикнула из-за стены мать.

— Сейчас, мам, — тот час же отозвалась девочка, — Я почти закончила.

Невидимая и неосязаемая Мина приблизилась к ней, и заглянула через ее плечо на предмет, покоившийся на столе. Ее поделку.

В школе, на уроках труда, Настя делала кашпо для цветов. То, что связала она, не понравилось учительнице, и, потому, не тянуло выше жиденькой четверочки. Теперь же, дома, исключительно по своей воле, она решила сделать что-то необычайно красивое.

Мина встряхнула головой, отгоняя мысли из прошлого, посетившие ее сознание.

На столе лежал амулет. Почти такой же, каким его привыкла видеть Мина. От того, что висел сейчас у Пашиного изголовья, его отличал лишь белый цвет нитей, сменившийся за прошедшее время серым, да еще недоставало нескольких бисеринок, вкрапленных в шерстяные волокна. Видимо, Настя еще не закончила свою работу.

Она поднялась из-за стола и направилась в кухню, давая Мине возможность получше рассмотреть амулет. Сейчас в нем не чувствовалось силы или таинственности. Видимо, то, что делало амулет амулетом, еще не влилось в него. Она выглянула за окно. Знакомый пейзаж "юбилейного" микрорайона, через который они с Пашей ходили не раз. Высокие тополя с пожелтевшей листвой, запорошенные листопадом дворы....

Вспышка!

На короткий миг она увидела Настю и ее семью чужими глазами. Более ярко, более живо, более необычно. Этот кто-то видел их совсем другими. Не людьми, а лишь сосудами, имеющими форму человеческого тела. И более того, этот кто-то видел содержимое этих сосудов.

И то, что наполняло Настю сияло ярче других.

"Она ведьма..." — вспомнились Мине ее собственные слова. Теперь она знала, почему сказала это. В тот миг, когда она увидела Настин портрет, выжженный на фанерке, на миллионную долю секунды она увидела ее такой, какой видела сейчас. Другой. Не такой, как все. Сияющей.

Вспышка!

Она вновь стала сама собой. Вновь видела мир своими глазами, вот только чувство ирреальности от контакта с иным разумом, так и осталось где-то на третьем подвальном этаже ее подсознания.

Настя вновь вошла в свою комнату и вернулась к прерванному занятию — украшению амулета бисером. Казалось, голубой камень загорелся легким огоньком, когда руки девочки вновь коснулись его. Он ждал ее. Скучал без нее.

— Пока что ты повесишь здесь, — тихонько заговорила девочка, обращаясь к амулету. — В этой самой комнате, со мной. А потом мы переедем отсюда, из этого дурацкого, дурно пахнущего дома.

Она не любила этот дом. Боялась его старых скрипучих лестниц, зажав нос проходила мимо луж нечистот, разлившихся во дворе из прогнившей насквозь канализационной системы. Она мечтала о переезде. О том, что им вот-вот должны выделить новую квартиру...

Последняя бисеринка встала на свое место, отчего амулет засиял еще ярче.

— Вот так! — провозгласила Настя, любуясь своим творением. — По моему, красиво.

Она повесила его на стену и отошла, чтобы полюбоваться им издалека.

— Пока что это будет твое место. Рядом с моей кроватью. Будешь защищать меня от кошмаров. Мама! Посмотри на мой амулет! — эти слова она прокричала уже в сторону дверного проема.

— Сейчас. — отозвалась мать, но голос ее был вовсе не таким бодрым и веселым, как несколько минут назад, когда она звала всех к столу.

— Дорогая, тебе нехорошо? — раздался голос отца. Настя обернулась и тревожно взглянула на дверь, ведущую в коридор. Сделала, было, шаг к ней, но тут же пошатнулась и ухватилась за стену, чтобы не упасть.

— Что со мной? — прошептала она, опускаясь на колени.

— Папа! Звони в скорую! — это кричал уже старший брат, а затем из кухни раздался глухой стук падающего на пол тела.

— Мама... — прошептала Настя опускаясь на колени и пытаясь ползком добраться до двери. — Мамочка! Что с тобой?!

Она свернулась в клубок, прижав руки к животу и застонав от боли.

Мина бросилась, было, к ней, но тут же остановилась, осознав, что видит или обычный кошмар, или события, давно канувшие в прошлое. И что в любом случае она бессильна что-то изменить. Ее здесь нет. Она лишь призрак для обитателей этого дома. Для самого дома....

— Ты отравил нас! — прошептала девочка, теряя сознание. — Зачем мы тебе?! Зачем тебе я?!

Вспышка!

Мина вновь оказалась запертой в сознании кого-то иного. Того, кто видел мир в черно-желтых тонах, при чем, черному соответствовала телесная оболочка человека, а желтому — его душа, сияющая с разной яркостью. Его зрением она видела, как желтый туман покидает тело умирающей Насти, вливаясь в стены дома. Желтые стены дома! Видела, как ее душа поглощается домом, и как затем перетекает из стен в голубой глаз амулета.

Вспышка!

Она вновь оказалась сама собой. Вновь обнаружила себя стоящей все в той же комнате, принадлежавшей Насте, но теперь она выглядела покинутой и заброшенной. Исчезла мебель, выбито одной из стекол большого окна, чуть потускнели краски на оборванных кое-где обоях, потемнели нити амулета.... Теперь Мина видела его таким, или почти таким, каким он был сейчас. В настоящем. Ее настоящем.

Скрипнула половица, заставив Мину обернуться. Девочка, чуть старше Насти, осторожно вошла в пустую комнату, стараясь производить как можно меньше шума.

Ее лицо показалось Мине знакомой.... Она напрягла память, воспроизводя перед мысленным взором лица "мертвых" детей с выжженной картины. Точно! Эта девочка была одной из них.

Полноватая, если не сказать пухленькая, что нередко для этого возраста. Легкая россыпь угрей на лице, выдающая чрезмерную любовь к шоколаду. Большие голубые глаза.... Немного печальные, немного испуганные.

Одета в легкую курточку и вязаную шапочку. Штанины джинсов забрызганы грязью. Переведя взгляд с нее на окно, Мина удивилась, увидев почерневшие сугробы снега и бегущие из их утроб ручьи. Весна....

Все так же крадучись она прошла через комнату и остановилась возле амулета. Протянула к нему руку, но тут же отдернула ее, словно бы переживая некую внутреннюю борьбу с собой.

— Это же не воровство, правда? — прошептала она, обращаясь, вероятно, к себе самой, а вовсе не к амулету. — Он висел тут давно, а они просто пришли сюда и нашли. Это могла быть и я.... Мне он нужнее, чем им!

Она вновь протянула руку к амулету, коснувшись его....

Порыв ветра пронесся по квартире, взметнув с пола редкие листочки бумаги и множество "пыльных зайчиков". Скрипнули половицы, загудели щели в заколоченных окнах. Что-то большое и тяжелое громыхнуло на чердаке.

— Ты не хочешь уходить? — спросила девочка.

Чердак отозвался грохотом, в котором Мине отчетливо послышалось громкое "НЕТ".

— Хочешь, но он не пускает?

Новое дуновение сквозняка. Но на этот раз Мине показалось, что она услышала и тихий голос, до предела напоминавший голос Насти.

"Да..."

— А мне все равно! Я больше не вернусь сюда. — крикнула девочка, и бросилась бежать, оглушительно топоча каблучками по деревянным ступенькам лестницы.

Подойдя к окну, Мина видела, как та, вихрем промчавшись через двор соседней девятиэтажки, скрылась в ее подъезде.

Сквозняк утих. Последний раз громыхнуло что-то на чердаке, а затем наступила тишина. Тишина, нарушаемая иногда лишь тихим скрипом досок, да шелестом ветра, похожим на дыхание. Дыхание дома...

Вспышка!

Мина села на кровати, часто дыша и пытаясь угадать в окружающей ее темноте знакомые черты. Сон ушел, вернув ее в реальность. Она была у себя на даче. Там, где на втором этаже спал Паша. Там, где у его изголовья висел амулет.

Она соскользнула с кровати, нащупала босыми ногами тапочки, и, как была, в ночной сорочке, поднялась по лестнице наверх.

Паша лежал в той же позе, в какой она его и оставила, уходя от него вечером. Вот только теперь его глаза были открыты и устремлены куда-то вдаль. За пределы этой комнаты.

— Паша... — тихо позвала она, остановившись в паре шагов от его кровати, — Ты спишь?

— Нет... — прошептал он в ответ. — Подойди....

Расстояние в два шага она одолела лишь в четыре, и присела на край кровати.

— Что произошло? — спросил он, переведя взгляд на нее. — Как я здесь оказался?

— Я вызвала скорую. Они приехали, когда мотоцикл уже догорал. Нашли два мертвых тела, а неподалеку — тебя, в состоянии, как они сказали, кататонии. Отец помог довести тебя до дома — ты шел сам, а затем мы уложили тебя сюда, и ты заснул.

— Смутно помню все, что было после взрыва.... Урывками вспоминается, как я шел по деревне. Вообще не помню, как оказался здесь.

— Врачи сказали, что это шок от увиденного. Говорили, что вид горящего человека может попросту погрузить в транс. Слишком уж это страшно... Предлагали отвезти тебя в больницу, но мой отец сказал, что тебе лучше остаться у нас.

Паша неожиданно сел на кровати, схватив ее за руку.

— А где нашли тела? Одно — под мотоциклом, а второе? На склоне холма? Там, где мы с тобой его и видели?

— Нет. — Мину передернуло от воспоминаний о запахе горящей плоти и виде обгоревшего оскала мертвеца со сломанной шеей. — Тот, кого мы нашли первым, лежал неподалеку от мотоцикла. Должно быть, тогда он еще был жив. Ты помнишь это?

— Мина. — его пальцы сильнее сжали ее руку, — Я точно помню, что он был мертв. Его голова была повернута на сто восемьдесят градусов. После такого не выживают! Пока ты не пришла, я пытался убедить себя в том, что то, что я видел — или галлюцинация, или какие-то жуткие конвульсии мертвого тела. Но после такого перелома шеи не может быть никаких конвульсий вообще, не говоря уже о том, чтобы труп, вдруг, встал и пошел.

— Встал и пошел? — переспросила Мина.

— Именно так. Он спустился с холма, подошел к Коле, глядя при этом на меня, и тогда тот и поджег вытекший бензин!

Они оба замолчали, то ли обдумывая сказанное или услышанное, то ли просто боясь высказать свои мысли вслух.

— Ты веришь мне? — наконец спросил Паша, — Или думаешь что у меня в самом деле стресс, кататония или транс?

— Верю. — на секунду задумавшись ответила она. — После того, как увидела новые портреты на той фанерке, я готова поверить во что угодно.

— Я даже знаю, чьи это портреты. — отрешенно произнес Паша. — Тех парней, да?

— Да. Когда я прибежала домой, полностью проявился лишь один из них. А второй стал проявляться прямо у меня в руках. Видимо, тогда он и погиб.

— Это как-то связано с амулетом.

— Да. Я чувствую это. Чувствую, что почти поняла, в чем загадка, но.... Только почти.

— Знаешь, а там, на холме, когда мотоцикл несся прямо на нас, я, вдруг, подумал, что не проявившиеся лица на фанерке — это мы с тобой. — сказал, вдруг, Паша. — Что амулет должен убить двоих, и он убьет нас. А потом.... Потом Коля сказал мне перед смертью, что они потеряли управление из-за яркого фонаря, или чего-то вроде этого, который был у тебя в руках.

Они оба одновременно взглянули на амулет, мирно висящий на стене. В слабом свечении луны, пробивавшемся из окна, он казался разве что чуть фосфоресцирующим, но уж точно никак не походил на яркий фонарь, которым можно ослепить.

— И еще, — вновь заговорил Паша, — Сергей... Тот, что умер первым, перед тем, как сгореть, сказал мне, что мы должны вернуть его обратно, иначе смертей будет больше. Он сказал, что ему это понравилось.... Я думаю, он говорил об амулете. — и вдруг, словно опомнившись, он спрятал лицо в ладонях. — Боже мой, что я такое несу?! Мне что-то сказал мертвец! Повернул голову себе за спину, и сказал...

Мина обняла его за плечи и прижалась к нему. Сейчас он вообще не был похож на того тинэйджера из современной "продвинутой" молодежи, каким она увидела его впервые. Не было в нем и ничего рыцарского — того, что она увидела, каким-то образом заглянув к нему в душу при первом знакомстве. Скорее Паша напоминал, теперь, испуганного ребенка. Она молчала, ожидая, что он сам справится с приступом страха и отчаяния, овладевшим им. Наконец, Паша вновь взглянул на нее.

— Давай вернем амулет туда, откуда взяли. В нем есть что-то страшное. А вдруг эти два портрета и в самом деле предназначались нам?

Мина несколько секунд не отрываясь смотрела на амулет, а затем покачала головой.

— Нет, дело не в нем. Он создан для того, чтобы защищать, приносить радость. Убивает не он.... Или не совсем он.

— Да какая разница?! — взвился, вдруг, Паша, — "Не совсем он"? Все, что происходит как-то связано с ним и с этой гребаной доской. Нужно выбросить их, и все встанет на свои места!

Он вскочил с кровати, и направился к амулету.

Вспышка!

Они оба замерли, озираясь по сторонам. Привычная обстановка Мининой дачи канула в небытие. Вместо дощатого пола второго этажа они стояли, теперь, на ковре, посреди гостиной, в освещенной яркими солнечными лучами квартире. За окном стоял погожий весенний день.

— Что это? — шепотом спросил Паша, ошарашено озираясь по сторонам. — Где мы?

— Не знаю... — ответила Мина. Ощущения походили на те, что она испытала во сне, и она хотела, было, сказать об этом Паше, но тут в комнату вошла девочка. Та самая, что унесла амулет из заброшенного дома. Покрасневшие от слез глаза, измазанные чем-то черным кисти рук, оранжевая футболка, также с черными пятнами на груди и животе.

В дрожащей правой руке она сжимала амулет, который был на удивление чист, в отличие от самой девочки.

Паша инстинктивно шарахнулся в сторону, когда она появилась в дверях гостиной, но Мина жестом остановила его, и поманила к себе. Девочка не видела их и, скорее всего, не слышала.

— Она нас не видит. — сказал она.

— Как?... — спросил, было, тот, но осекся, видя, как напряглась девочка.

— Кто здесь? — испуганно воскликнула она, готовая вновь заплакать, — Опять ты? Скажи мне, это ОН? Скажи! Кого я не вижу? Кто здесь?

Паша осекся на полуслове и вновь замер на месте. Видеть-то она его, может и не видит, но уж слышит-то точно....

Мина подошла к нему и взяла за руку, приложив палец к губам.

— Смотри. — прошептала она ему на ухо, — Просто смотри.

Девочка обвела комнату загнанным взглядом, и вновь заговорила с кем-то невидимым.

— Он не хочет возвращаться к тебе! Не хочет! Оставь нас в покое!

Из-за стены раздался громкий чавкающий звук, как будто кто-то большой резко приподнялся из грязной лужи, и девочка в ужасе отпрянула от двери, ведущей в коридор.

— Отстань от меня!!!

Звук повторился, и девочка бегом бросилась вон из комнаты. Паша и Мина, переглянувшись, последовали за ней, не ощущая пола под ногами. Они не ощущали вообще ничего — ни дуновений воздуха, ни температуры. В этом мире, в этом времени, они были лишь призраками. Бестелесными наблюдателями.

— Не-е-е-т! — завизжала в кухне девочка, заставив их ускорить шаг, — Уйди! Отстань!

Некогда чистая кухня была залита бурой грязью, выползавшей из раковины. Бурое нечто, в котором были перемешаны фекалии, волосы, куски бумаги, и много чего еще, не поддающегося определению, мерно вытекало из водопроводной трубы, заполняя пространство и оттесняя девочку к окну.

Паша и Мина, словно завороженные, наблюдали за тем, как грязь, будто живая, приближается к ногам девочки, боязливо отступавшей под ее натиском. Чавкающий звук раздался позади них, заставив обернуться. Лента бурого вещества сочилась из-под дверей ванной комнаты и туалета, подбираясь, теперь уже, и к их ногам.

Мина инстинктивно дернулась, намереваясь броситься бежать, но Паша схватил ее за руку.

— Не бойся. — прошептал он, — Мы не осязаемы для нее. Значит, все дерьмо просто протечет сквозь нас.

— Ну да, — злобно прошипела ему в ответ Мина, — И остаток своих дней я буду вспоминать о том, как сквозь меня текла какая-то пакость?! Ни за что! — и она потянула его за собой. Прочь, в коридор, пока бурая мерзость еще не отрезала им путь.

— Забирай, сволочь! — закричала девочка, заставив их обернуться. Она повернулась лицом к окну, распахнула форточку и швырнула в нее амулет. Бурое месиво вплотную подобралось к ее босым ногам, и теперь, коснувшись пальцев, наползало на них, взбираясь все выше.

— Что ты еще хочешь?! У меня его нет! Отвали! Отстань от меня!

Мина бросилась в коридор, перепрыгнув через широкий поток грязи, и потянула Пашу за собой. Теперь они не видели девочки. Единственное, что было доступно их взглядам — была дверь в ванную комнату, из-под которой тянулся темный ручей грязи.

— Я только хотела, чтобы он помог мне! — вновь закричала девочка, — Хотела, чтобы все было хорошо!

Она умолкла, и, вдруг, зашлепала босыми ногами по мерзкой грязи, направляясь к ним. Она подошла к ванной, и рывком распахнула дверь, другой рукой, одновременно, включая там свет.

Из открывшейся двери на ее ноги тут же вылилось несметное количество грязи, немедленно начавшей восхождение по ее телу. Грязь, словно живая, обхватывала ее ноги, подтягиваясь все выше и выше.

Вся ванная комната была залита бурой мерзостью. Она стекала из переполненной мойки, лилась тонкой струйкой из кранов и черным дождем из душа. Взбиралась по стенам, чтобы вновь обрушиться в переполненную отвратительным месивом ванну, не выдержав борьбы с гравитацией.

Мина и Паша одновременно вскрикнули, когда девочка шагнула внутрь, не обращая внимания на грязь добравшуюся ей до колен.

— Хватит. — простонала она. — Я все поняла.... Я ошиблась!

Дрожащей рукой она попыталась завернуть текущий кран, но в итоге добилась лишь того, что грязь вползла на ее руку.

— Хорошо.... Хорошо.... Только не надо больше этого!!! — от крика отчаяния, сорвавшегося с ее губ, грязь завибрировала и, на секунду, остановила свое движение, но тут же ожила вновь.

— Прямо сюда?! — спросила у кого-то девочка. — Но я не могу!

Грязь вновь завибрировала, на этот раз ускоряя свое движение вверх по ее ногам.

— Да! — завизжала она, — пытаясь стряхнуть ее руками, — Да! Я поняла!

Она сделала шаг вперед и, секунду помедлив, перебросила ногу через край ванны, ступая в студенистое грязное месиво.

— Так? — спросила она.

Видимо, кто-то невидимый, направлявший ее, дал ответ, потому что девочка, забравшись в ванну полностью, закрыв глаза от ужаса и омерзения, опустилась на колени, а затем и легла, оставив над поверхностью грязи лишь лицо.

— Что она делает? — забыв о том, что девочка может его услышать, спросил Паша.

И она услышала.

— Ухожу. — ответила она. — Я даже не спрашиваю, кто вы. Главное, что вы — не ОН.

Грязь на полу пришла в движение, направившись к ним, словно выискивая источник постороннего голоса. Ребята отступали, не сводя взгляда с лежавшей в ванне девочки.

— Так? — спросила она, поднимая что-то из бурой массы. Что-то блестящее и плоское. — И все?

Она повела правой рукой по запястью левой, и бурое месиво под ее рукой окрасилось в красный цвет. Затем проделала те же движения над правой рукой.

Мина спрятала голову на груди у Паши, и он, инстинктивно, прижал ее к себе, сам, впрочем, не в силах отвести взгляд от окровавленных рук девочки.

— Зачем? — спросил он, обращаясь к ней, и грязь, подбиравшаяся к нему, тут же ожила, двигаясь на звук голоса, — Ты могла бы просто уйти.

Она выпустила из рук обломанное лезвие бритвы, так услужливо поданное темной мерзостью, окутывавшей ее тело, и оно тут же вновь исчезло в покачивающейся пучине.

— Не смогла бы. — ответила она, — ОН нашел бы меня где угодно. Это лишь вопрос времени. Да и куда мне бежать? Мне всего одиннадцать лет.

Паша отступал, увлекая за собой Мину. Грязь следовала за ними по пятам.

— Теперь ты уйдешь? — спросила девочка, и Паша понял, что этот вопрос адресован не ему. И тут же услышал едва различимый ответ, похожий на свист ветра в вентиляции.

— Да...

Вновь забурлили краны и водопроводные трубы. Месиво из грязи, ржавчины и фекалий, заполнившее квартиру, двинулось обратно — туда, откуда пришло, постепенно исчезая в канализационных отверстиях. Их кранов и душа, нависавшего над девочкой, хлынули потоки воды, смывавшие остатки грязи с ее лица и тела. Могущественный убийца не отказал ей в праве хотя бы умереть достойно и спокойно — расслабившись в ванне с теплой водой, а не утопая в дерьме.

— Спасибо. — прошептала она, закрывая глаза. — Спасибо хотя бы на этом. Я иду к тебе.

Мина подняла голову, вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

— Зачем мы здесь? — спросила она.

Паша, быть может, и попытался бы ей ответить, но не успел.

Вспышка!

Они обнаружили себя стоящими в детской комнате заброшенного дома. Той, в которой был сделан амулет. Комнате маленькой Насти. Мина огляделась, думая увидеть ее — создательницу амулета, которая, как ей казалось, была единственной, кто мог бы ответить на ее вопросы. Но вместо Насти, стоя в дверном проеме спиной к ним, на них смотрел обгоревший черепной оскал, облепленный остатками почерневшей и дымящийся кожи.

Мина испуганно вскрикнула, вновь прижимаясь к Паше, который и сам отступил на несколько шагов назад, не желая находиться в столь тесном соседстве с дважды умершим человеком.

— Она умерла не только потому, что посмела унести амулет из этой комнаты. ОН убил ее еще и за то, что она не вернула его обратно, выбросив в окно. Ему пришлось использовать других, чтобы возвратить амулет сюда.

Паша потряс головой, пытаясь отогнать от себя ужасное виденье, и пару раз больно ущипнул себя за руку. Не помогло. Сон это был, или галлюцинация, растворяться в воздухе она не собиралась. Мертвец казался реальным, и единственным, чего не хватало для полной уверенности в реальности происходящего, был запах горелой человеческой плоти. Впрочем, в этом мире, или в этом времени — Паша сомневался в правильности обеих формулировок, он вообще не чувствовал запахов. Из пяти чувств он мог использовать только два — зрение и слух. Впрочем, видя перед собой обгорелый труп он начинал сомневаться в том, что чувств действительно пять. Спасибо Шьямалану....

— Я не хочу этого видеть! — прошептала Мина, — Не хочу слышать его голос! Я хочу вернуться обратно!

— Не трясись! — рявкнул, вдруг, мертвец, сделав шаг к ним, — У меня слишком мало времени, чтобы уговаривать вас выслушать меня. Просто слушайте и запоминайте, пока ОН не вернулся.

— Кто? — спросил Паша, но мертвец не затруднил себя ответом.

— Сейчас ЕГО здесь нет. ОН на пути к вам. Отыскивает лазейки, чтобы добраться до вас, и или использовать в своих целях, или убить. Поэтому у меня и так мало времени. ОН не должен знать, что вы знаете о нем. Наша смерть была неизбежной, но Он пытался уничтожить и вас. Вам повезло, что амулет был с вами. Он защитит вас и в дальнейшем. Если сможет...

— Кто ОН? — подала, наконец, голос Мина, рискнув взглянуть в пустые глазницы мертвеца. Но он вновь не ответил.

— Берегите амулет, как зеницу ока, ибо теперь он — единственное, что может вас спасти. Но остерегайтесь его как огня, ибо он то, что может вас уничтожить. И следите за портретной доской — она скажет, как скоро ждать опасности.

— Тебя зовут Сергей, да? — спросила Мина, делая шаг к нему. Ее страх словно ветром сдуло, когда она осознала, наконец, кто перед ней.

Мертвец, казалось, вздрогнул от удивления, и сделал неуклюжий шаг назад, не сводя взгляд обгоревших пустых глазниц с белой, словно привидение, Мины. После пережитого в квартире погибшей девочки ее лицо сравнялось по цвету с ночной сорочкой.

— Когда-то меня так звали. — ответил он. — Теперь у меня другое имя.

— Почему ты не хочешь сказать нам, кого нужно остерегаться? Кто желает нашей смерти?

— Хочу, но не могу. Здесь действуют иные правила игры, нежели в вашем мире. В вашей жизни.

— Где здесь?

— Вовне. — ответил Сергей, отведя глаза, а затем добавил — Ты похожа на нее. В тебе тоже есть рен.

— Похожа на кого? На Настю?

Сергей неуклюже попытался изобразить кивок, насколько это вообще возможно, когда твоя голова повернута на сто восемьдесят градусов, но Мина поняла этот жест.

— Что нам делать? — спросила она, но Сергей не ответил. Казалось, что он прислушивается к чему-то.

— ОН приближается. — прошептал мертвец, — Он рядом с вами. Уходите!

— Постой! — Мина бросилась к нему, видимо не думая о том, что останется у нее на руках, прикоснись она к обгоревшей до черна и усеянной кровавыми волдырями кожи. Если вообще останется — этот мир не позволял осязать себя.

Вспышка!

За ней пришла темнота. Лишь голубой камень амулета, висящий на стене, в изголовье кровати, тускло флуоресцировал, освещая угол комнаты колдовским светом.

Паша и Мина переглянулись, пытаясь осознать, что с ними произошло. Точнее, так ставил вопрос лишь Паша — для Мины экскурсы в прошлое уже перестали быть чем-то из ряда вон выходящим. Она не понимала их сути, но принимала, как есть.

Они стояли на тех же местах, где их застала вспышка, зашвырнувшая в мир умирающей девочки. Паша — у окна, протягивающий руки к амулету, Мина — сидящая на кровати и протягивающая руку к нему с замершими на губах криком "Не надо!"

Он очнулся от ступора первым, и, последний раз взглянув на амулет, шагнул обратно к Мине.

— Пусть висит. — сказал он, присаживаясь рядом с ней, — Я не самоубийца.

— Амулет не виноват. — ответила Мина, — Убивает не он.

— Тогда кто же?

— Дом.

— Как?

Мина не ответила. То ли не знала, то ли просто не могла облечь чувства в слова.

— Он сказал, что убийца рядом с нами. — произнес Паша, рассуждая вслух, — Но если это сам дом, то....

— Как? — закончила за него Мина. — Как это возможно? Ты об этом?

— Да. Дом стоит все там же, где и был, не так ли?

Мина приложила палец к губам, прислушиваясь к чему-то, насторожившему ее.

Нет, ничего особенного. Лишь на первом этаже неуклюже перевернулся на другой бок отец.

— Дом — лишь оболочка. Его душа, или что-то ей подобное, живет в чем-то еще, если вообще имеет материальную сущность. И она-то может передвигаться, и даже убивать. Ты видел, что он сделал с Таней.

— С какой Таней?

— Той девочкой, что вскрыла себе вены. Ее звали Таней. Она считала себя типичным гадким утенком, которому никогда не светит превратиться в лебедя. Смотрелась в зеркало, и видела там не себя настоящую, а неуклюжую толстую девчонку, которая никак не может избавиться от своего пристрастия к шоколаду. Считала, что никто и никогда не полюбит ее.... Кроме амулета. Она чувствовала его любовь. Считала, что он сможет помочь ей стать той, кем она мечтала быть.

— Стройной манекенщицей, прогуливающейся по штабелям поклонников, — попытался сострить Паша, но тут же умолк, встретившись взглядом с Миной. Для нее не имело значения, какой была Таня в действительности. Хорошей, или плохой, красивой, или уродиной. О покойных — или хорошо, или никак. К тому же, Мина была уверена в том, что видела погибшую девочку настоящей. Не в виде образа, а именно как человека, и знала о ней все.

— Для этого она и унесла амулет из дома. — продолжала Мина, словно не заметив Пашиного высказывания, хотя глаза ее говорили о другом. — Хотела спасти себя с его помощью, и хотела помочь ему, утаив его от дома. О того, кто, затем, убил ее. Вынудил покончить с собой.

— И что?

Внизу скрипнула кровать, а за ней и половицы. Кто-то из родителей поднялся с кровати. Судя по шуму — отец. Прислушиваясь к его шагам, Мина представляла себе, что он сейчас делает. Поднялся с кровати и мимолетом взглянул на ту, где спала она. Отметил, что ее нет в постели. Окинул комнату взглядом, спрашивая самого себя, где его дочь. Мина легонько топнула босой ногой по полу. Отец внизу удовлетворенно крякнул — все нормально, Мина с Пашей, наверху. Он не одобрял эти полуночные посиделки, но, учитывая, что пережили сегодня ребята — пусть будет так.

Снова шлепанье босых ног — отец направлялся к двери в прихожую. Не поднялся к ним наверх, не потребовал ложиться спать, как делал это обычно. Мина не знала, считать ли это доброй волей обычно строгого отца, или помощью амулета....

Паша вопросительно смотрел на нее, молчаливо требуя продолжения разговора. Мол, заинтриговала, обещав раскрыть все, или почти тайны, свалившиеся им на голову, и умолкла, прислушиваясь к шагам отца. Продолжай шепотом, и не обращай на него внимания. Говори! Говори!

Но Мина не могла.

Скрипнула дверь в прихожую, но вторая дверь, ведущая на улицу, молчала. Значит, отца понесло не в туалет, а всего лишь попить воды.

"Воды... Попить воды..."

Мина медленно двинулась к лестнице, повинуясь внезапному порыву. Или кто-то вел ее....

Она представляла, как отец сейчас, не включая света, наливает воду из стоявшего на холодильнике чайника. Наливает в пустой бокал, и выпивает ее залпом.

"Вода..."

"Ты отравил нас!" — последние слова Насти, свернувшейся в клубок на деревянном полу дома. Того самого дома...

"Вода..."

"ОН рядом с вами!" — последние слова Сергея, пытавшегося предупредить их о чем-то.

"Вода!"

— Папа! Не пей! — Мина вихрем бросилась к лестнице, перепрыгнув ступеньки в один прыжок, — Не трогай воду! Не пей!

Паша бросился за ней следом, поражаясь, как этот ангел сумел развить такую бешеную скорость. Впрочем, страх за близких людей может сделать с нами еще не то...

Краем глаза он увидел, как подняла голову от подушки ничего не понимающая мать. Она даже не успела понять, что происходит, когда Паша уже промчался мимо нее и влетел в прихожую, сильно ударившись плечом о дверной косяк.

— Папа, не пей!

Отец замер возле стола в прихожей, заменявший им еще и кухню. В руке он держал кружку с водой.

— Почему? — обалдело спросил он, глядя на ребят. — В чем дело?

Не говоря больше ни слова, Мина просто выбила кружку из его рук, отбросив в сторону и расплескав по полу воду. Она обшаривала взглядом комнату, и тут же, словно зная, где надо искать, остановилась у холодильника, глядя вверх.

По потолку протянулась темная линия вязкой жидкости. Она ползла по щели между досками, подобно тому, как вода поднимается по косичке из ниток. Ползла, имея определенную цель.

Темная нить оканчивалась небольшим бугорком. Он увеличивался размером с каждой секундой, наливаясь ядовитой влагой. Затем капля плавно отделилась от потолка и упала вниз. Точно в носик стоявшего на холодильнике чайника.

Пашу передернуло при мысли о том, что могло быть в этой капле. Сколько ядов и токсинов, созданных самой землей, или, быть может, почерпнутых из канализации.

Эта капля предназначалась ему.

Еще одна сорвалась с потолка и приземлилась в чайник, провожаемая тремя завороженными взглядами.

Эта предназначалась Мине.

— Что это? — спросил отец, отодвигая чайник в сторону и рассматривая темные пятна на нем.

— Смерть. — коротко ответила Мина.

— Какое-то время придется пить воду исключительно из бутылок. — прокомментировал Паша, зябко поведя плечами — прогоняя ползущие по телу мурашки.

Что-то громко шлепнулось на траву возле дома.

Убийца уходил, признавая свое поражение.

"На этот раз..." — услышали ребята нежный детский голос. Паше, в отличие от Мины, он не был знаком. Она же знала, кто говорит с ними. Настя и амулет. Они оба, единые в двух лицах.

Долгие расспросы родителей.

Как они догадались?

Просто повезло.

Что было в черной капле?

Неизвестно.

Почему они не спали?

Нужно было поговорить.

О смерти парней на мотоцикле?

Да. И об этом тоже.

Долгий разговор перед сном.

О Насте и ее смерти.

О том, кто, или что убило ее.

О том, зачем оно сделало это.

О том, почему погибли парни на мотоцикле.

О том, что оно будет убивать и дальше.

О том, что оно хочет убить и их.

О том, что они должны убить его первыми.

О том, что амулет должен им помочь.

Долгая беспокойная ночь.

Стук капель дождя по крыше дома.

Стук капель воды...

Шелест травы за окном.

Звук дыхания убийцы...

Кошачий концерт под окнами.

Они чувствовали чужого...

Крепкий сон, не отягощенный кошмарами.

Под защитой амулета...

Они ехали в автобусе молча. Паша "висел" на поручне, Мина "висела" на нем. Или сила амулета постепенно сходила на нет, или на давку в переполненном автобусе он просто не мог оказать никакого влияния.

Но его силу они все же ощутили, и, теперь, верили в нее и не боялись. Не боялись самого амулета, косвенно ставшего виновником стольких бед. Он и в самом деле был создан для того, чтобы защищать... И в самом деле оправдывал свое предназначение.

Что, если не сила амулета, толкнула Мину к ее отцу, когда он уже готов был испить отравленной воды? Кто, если не он, пытался помочь им, приняв облик мертвого Сергея — водителя мотоцикла? Кто отвел направленное на них колесо потерявшего управление "Урала"? Как еще можно было объяснить тот факт, что этим утром Минины родители даже не вспомнили о ночном происшествии, но покорно пили лишь купленную в магазине "Чистую воду"?

Амулет оберегал их.... Как мог. Вопрос о том, кто окажется сильнее, амулет, или тот, кто охотится за ним — не стоял. Стоял другой — как долго будет промахиваться нацеленная на них черная рука? И как отразить этот удар?...

— Может все же вернем его? — в полголоса спросил Паша, когда автобус подъезжал к "юбилейному" микрорайону, к остановке, в полусотне метров от которой и стоял заброшенный дом. — Дом получит то, что искал, и оставит нас в покое?

— Мы об этом уже говорили. — непривычно холодно ответила Мина, — Может оставит, а может и нет. Не мне, тебе было сказано, что ему понравилось убивать.

— Да может никто и не говорил мне этого! Может у меня крыша поехала от того, что на меня шел труп! — Паша понизил голос до шепота, но стоявшая рядом девушка все равно бросила на него подозрительный взгляд, — Может совпадение это все, а? Ну как ОН мог убить тех двоих? Ладно, пусть проползти по канализации под городом и капнуть нам в воду ядом это существо и могло, но не управлять же мотоциклом? Нет?

— А ты вспомни самоубийство Тани. Той девочки, что вскрыла себе вены у нас на глазах. Разве бритва порезала ей запястья? Нет. Таня сделала это. Осмысленно и направленно.

— Ты даже имя ее знаешь!

— А ты разве нет? — удивление Мины было настолько искренним, что Паша поневоле опустил глаза в пол. В самом деле, почему она знает, а он нет? Они, ведь, должны быть равноправными участниками в этой игре.

— Черт с ним. — буркнул Паша. — Она была доведена до отчаяния. А те двое? С ними все было в порядке.

— А ты откуда знаешь?

Еще один весомый аргумент, отбивающий всякую охоту спорить.

— Хорошо, зайдем с другого конца. — продолжал он после короткой паузы, — Задумайся, что мы можем сделать?

— Не знаю. — ответ обескураживал. Она не сказала, по сути, ничего, но смотрела на Пашу так, словно бы только что дала ответ на все мучающие его вопросы.

— Спалим этот чертов дом?

— Может быть.

Автобус надсадно взревел, взбираясь на высокую гору, отмечавшую въезд на "Снегири", и помчался вперед, набирая скорость. В просвете между головами впереди стоящих пассажиров Паша видел, как небо несется им навстречу, и как оно сменяется видом пятого микрорайона, когда автобус, наконец-то, одолел подъем. В наивысшей его была остановка, а дальше начинался небольшой спуск.... Паша инстинктивно приготовился к тому, чтобы удержать равновесие, когда водитель станет тормозить, "причаливая" к остановке, но автобус на всех парах пролетел мимо, хоть и вильнул боком вправо, словно намеревался швартоваться но резко передумал.

— На Курчатова остановите! — крикнул кто-то впереди, — Я же просил!

Набирая ход автобус несся под горку, пусть и не такую крутую, как та, на которую он только что забирался, но все же...

Тихие голоса пассажиров, бывшие еще минуту назад лишь фоном для мерного рокота двигателя, теперь стали громче. Своим нарастанием эти голоса напомнили Паше муравейник, на который дохнуло дымом — сначала в панику ударяется один муравей, затем он сталкивается с другим, передавая свой испуг ему, затем с третьим, и так далее. Концовка всегда одинакова — весь муравейник, каким бы сонным он ни был, оживает. Муравьи начинают носиться по нему со страшной скоростью, деловито готовясь к приближению опасности. Таскают коконы поглубже, уводят матку, чтобы ту не опалило огнем. Интересное зрелище.

Захваченные же врасплох люди, являют собой куда менее приятную картину. Если муравьи начинают действовать осмысленно и слаженно, то люди же, как раз наоборот, теряют последние капли сознания. Даже инстинкт массы — "Делай, как все", пасует перед инстинктом самосохранения, кричащим "Спасайся любой ценой".

— Что происходит? — подскочила с сиденья полноватая женщина.

— Почему мы не остановились? — женщина возле дверей уже готова перейти на испуганный визг.

— Эй, шеф, что за херня? — перевел ту же фразу на традиционный русский матерный стоявший неподалеку мужчина.

Мина лишь крепче вцепилась в Пашину руку и вопросительно взглянула на него. Ее взгляд он понял однозначно — "Ну, теперь то ты уверен в том, что он не перестанет убивать?"

Автобус тряхнуло — на полной скорости он налетел на какую-то кочку. Где-то в первых рядах завизжала девушка, которой тут же вторила почти вся женская половина автобуса. В тот же миг машина резко приняла влево, отчего весь салон практически размазало по окну.

— Тормоза не пашут! — гаркнул водитель, отделенный от пассажиров лишь нехитрой конструкцией из металлических балок.

— Тормози ручником! — отозвался кто-то из салон, в общем визге и гомоне еще не потерявший голову.

Оттолкнув мужчину, пытавшегося пролезть вперед, Паша вновь взглянул на Мину. Боится, или нет? Верит ли в чудесную силу амулета, который должен был спасти их от гибели и сейчас?

Да, она боялась. Бледная, дрожащая, перепуганная насмерть. Но в ее глазах не было паники, а с губ срывались лишь неслышные слова, вместо криков о помощи, уместных в этой ситуации. Слова молитвы. И Паша был абсолютно уверен, что молится она отнюдь не Иисусу Христу.

Он и сам был напуган не меньшее ее — сердце его готово было выскочить из груди, словно у испуганного птенца в каком-нибудь мультфильме "а-ля Дисней". Пожалуй, больше всего в жизни он боялся оказаться в ситуации, которую не мог изменить. Если ты за рулем автомобиля, и у тебя отказывают тормоза, то ты, по крайней мере, сам отвечаешь за свою жизнь. Ты можешь въехать в столб, попытавшись смягчить удар, можешь попытаться поставить машину боком, и так далее. Но если за рулем не ты.... Тебе остается лишь молить Бога о том, чтобы тот, кому ты вверил свою жизнь, оказался асом и смог справиться с ситуацией.

Когда за себя отвечаешь ты сам — ты не боишься. У тебя просто не остается на это времени и сил. Ты испугаешься уже после, когда опасность будет позади. Но когда за рулем кто-то другой.... Страх, не просто страх, а страх бездействия и обреченности, пробирается глубоко в твою душу.

Автобус накренился влево, на полной скорости проходя поворот, а затем вновь резко вильнул, должно быть, обгоняя кого-то, сопровождая это оглушительным гудком.

— Держись — прошептала Мина, крепко вцепившись и в Пашу и в поручень.

Он не успел спросить, откуда она знает, что что-то произойдет именно сейчас. Мысль о том, что он снова выброшен из этой игры на обочину, лишь промелькнула в его подсознании, отозвавшись легкой, какой-то детской обидой.

— Держитесь! — крикнул водитель, отпуская руль и резко, двумя руками, рванув ручной тормоз.

Корпус автобуса отозвался надсадным гулом и скрежетом — металл сетовал на жестокую жизнь, в которой ему достаются все горести и невзгоды. Пассажиров по инерции бросило вперед, да так, что стоявшие впереди не сумели удержаться и саданулись о лобовое стекло, влетев в импровизированную кабину "ПАЗика".

Чувствуя, что сила, увлекающая его вперед, вот-вот оторвет ему руки, Паша отпустил поручень, надеясь лишь на то, что пассажиры впереди посодействуют максимально возможной мягкой посадке. Его, словно снаряд, швырнуло вперед, впечатывая в толпу людей. Охнула Мина, врезаясь головой ему в живот и получая ощутимые толчки сзади.

Автобус занесло при торможении и он, оставляя черные следы сгоревшей резины, замер, перегородив дорогу.

Сила, увлекающая людей вперед, резко сошла на нет, и, последним толчком, бросила их назад, в объятия тех, кто стоял дальше всех, и сумел удержаться на ногах. На долгое мгновение в салоне воцарилась гнетущая тишина — люди прислушивались к собственным ощущениям, пытаясь понять, живы они еще, или нет, а затем истерзанный автобус наполнился тяжелыми стонами и оханьем.

— Цела? — спросил он Мину, помогая ей подняться на ноги.

— Кажется цела. — неуверенно ответила она.

Судя по тому, что никто не кричал, серьезно пострадавших, кажется, не было вообще. Интересное свойство человеческой натуры — если мы видим кровь на лице соседа, то поднимаем крик, зовя на помощь. Если то же самое случается с нами, то мы лишь удивленно смотрим на окровавленные руки, которыми только что провели по лицу, и, словно в ступоре, абсолютно спокойно просим соседа дать носовой платок.

— Все живы? — запоздало спросил водитель, выглядывая из-за своей "ширмо-кабины" и помогая молодому парню подняться на ноги после удара о лобовое стекло, которое, по счастью, даже не треснуло.

— Да живы, живы! — буркнул кто-то впереди — Ты дверь лучше открой, хочу ступить на твердую землю.

Эти слова немного разрядили атмосферу в салоне, и люди, громко переговариваясь, двинулись к выходу, на ходу обмениваясь впечатлениями о происшедшем. Если секунду назад автобус у которого отказали тормоза, казался пассажирам их последним в этой жизни пристанищем, то сейчас, когда опасность миновала, она превратилась в интересное приключение, о котором не стыдно будет рассказать родным за ужином. Что ни говори, а полностью человек не взрослеет никогда.

Мина и Паша выбрались из автобуса в числе последних, ни на секунду не отпуская поручни — ноги дрожали так, что готовы были вот-вот подкоситься. Все так же осторожно они направились в сторону Пашиного дома.

— Может, это было случайностью? — спросило Паша через несколько минут молчаливой ходьбы, — ну бывает же, тормоза перед выездом не проверил....

— Нет. — отрезала Мина. — Я точно знаю, что нет.

— Откуда?

— Отсюда. — лаконично ответила она, указывая на пакет в своей руке, в котором лежал амулет.

"Естественно! Откуда же еще!"

Дорогу до дома, которая обычно отнимала у Паши не больше десяти минут, они прошли почти за полчаса, держась в стороне от домов, громадными петлями обходя канализационные колодцы, и постоянно оглядываясь по сторонам. Мало ли, откуда ждать опасности.... Черная жижа выплеснется из-под земли, или прольется на голову откуда-то сверху, из раскрытого окна? Или машина с отказавшими тормозами снесет их со своего пути, словно игрушки. Кто знает, что еще предпримет таинственное нечто, желающее им смерти?

Какое-то время им обоим придется пить исключительно воду в бутылках, купленную в магазине. С опаской подходить в канной, или туалету, тщательнейшим образом мыть посуду. Что дальше? Забраться под плексигласовый колпак и не высовываться до конца жизни? И Мина и Паша думали об одном и том же, понимая, что долго так не протянут...

Вот только Мина уже точно знала, что нужно предпринять. Знала об этом от амулета, который теперь почти непрерывно говорил с ней. Оставалось лишь подвести к этой мысли Пашу.... Так, чтобы он думал, что инициатива исходит от него. Что он лично придумал, как расправиться с преследователем. Эта задача не казалась ей сложной, так как мимолетом он уже высказывал эту идею.

Сжечь дом! Спалить его дотла!

— Амулет больше ничего тебе не говорил? — спросил Паша, когда они подошли к дому.

— Нет. А что?

— Ну, не предупреждал, больше, об опасности?

— Нет.

— Тогда.... Хотя знаешь, пойдем, лучше, пешком.

Мина рассмеялась, впервые за этот день.

— Я думаю, можно, все-таки, поехать на лифте. Уж очень неохота идти пешком на твой седьмой этаж.

Пашиных родителей дома, естественно, не было, вернуться с работы они должны были не раньше шести, поэтому, едва переодевшись, сбросив с себя одежду, впитавшую в себя пыль пяти районов и даже пригорода, Паша уселся за компьютер, запуская карту Новосибирска.

— Вот он, этот дом... — пробормотал он, выведя на экран "юбилейный", — А вот девятиэтажка рядом с ним...

— И что? — Мина придвинула свой стул к нему и теперь заглядывала через его плечо на монитор.

— Как что? Ты сама видела, какое впечатление производит этот дом. Загадочное, завораживающее.... Заинтересовывающее! А жильцам этой девятиэтажки он должен быть виден из окна. Они должны знать о нем хоть что-нибудь. Когда и почему выселили жильцов, готовя дом под снос, когда там случился пожар, и так далее. Быть может, узнаем какие-нибудь интересные слухи.

— И чем это нам поможет?

— Тебе — ничем. — съязвил Паша, — Ты напрямую общаешься с амулетом. А я до сих пор гадаю, схожу я с ума, или за мной и вправду гоняется дух заброшенного дома.

На последние его слова Мина не обратила внимания. Ее поразило лишь одно....

— Так он не говорит с тобой? — ахнула она. — Амулет?

— Нет! Не говорит!

— Но ты же слышал голоса там, в доме?!

— Слышал. И видел, как погибла та девочка, Таня. Но это не означает....

— ...Что ты понимаешь, что происходит. — закончила за него Мина. — Неужели в тебе так мало рена?!

— Чего во мне мало?! — Паша, сидевший до этого вполоборота, повернулся к ней лицом.

— Не важно. — Мина поникла и встала со своего места. — Занимайся своим делом. Ищи тех, кто что-нибудь знает. Мне ты теперь все равно не поверишь.

— Нет, постой! Ты ответь, чего там во мне мало? — но Мина уже скрылась за дверью и зашуршала пакетом, видимо доставая свой амулет.

— Дьявол! — выругался он, и, отчаявшись добиться чего-то от Мины, углубился в дебри телефонной базы и адресного стола, разыскивая имена и телефоны жильцов интересующего его дома.

— Черт! А ведь можно же еще проще! — воскликнул он, "пробив" по базе нескольких человек. — Просто "пробить" сам дом! Найти тех, кто в нем жил. Быть может, удастся найти их через родственников?

Этот поиск не дал ничего. Видимо в его версии "Адресного стола" этот дом уже просто списали со счетов, как ненужный хлам. Зато запрос по соседней девятиэтажке вывел Пашу на вполне определенных людей с определенными телефонами.

Он позвонил, выбрав наугад один из них.

— Здравствуйте. А Руфину Ивановну я могу услышать?

— Это я. — милый женский голос. Судя по сведениям из "Адресного стола", ей пятьдесят семь.

— Меня зовут Павел, я журналист "Советской Сибири". — первое, что пришло в голову. Не представляться же охотником за привидениями. А так, журналист на задании. Звучит убедительно.

— Очень приятно, Павел.

— Я пишу небольшой очерк о жизни "Юбилейного", вот и заинтересовался вашим двориком. Прямо напротив вас, ведь, стоит готовящийся к сносу дом?..

— Да.

— Вы знаете, о нем ходят очень интересные слухи.... — Паша затаил дыхание. Удочка заброшена, теперь нужно ждать клева. Клюнет, или нет.

— Какие, например?

— Ну, например, что там погибла целая семья от отравления, и что чем они отравились — никто понятия не имеет. — это была уже больше, чем удочка. Это спининг с радиолокационным крючком.

— Вовсе нет. Все живы остались, кроме одной девочки, царствие ей небесное. Даже не помню, как ее звали.... Да и отравилась-то, если что, большая часть дома. Его тогда и решили сносить — мол, все системы ветхие до невозможности, вот где-то и произошла поломка. Водопроводные трубы лопнули, что ли, и питьевая вода смешалась с какой-то гадостью. Вот народ и сселили. По весне это было, в апреле, что ли.

— А пожар в нем когда случился, вы не помните?

— Ну, пожаром-то это назвать нельзя. Так, чердак чуток прогорел, как я видела. У меня, вообще-то, окна на другую сторону выходят, так что самого пожара я не видела.

— Он случился уже после съезда жильцов?

— Да. Ночью на девятое мая. Уж не знаю, что там происходило... Может бомжи что-то забыли, может ребятня баловалась.... Хотя, после того, как там шестеро детишек задохнулись, малышня туда не очень-то совалась.

— Задохнулись? — Паша сжал телефонную трубку так крепко, что побелели костяшки пальцев. "Шестеро, плюс та девочка, Таня.... Семеро! Семь портретов было вокруг девочки в центре..." — То есть, как, задохнулись?

— Ну, молодой человек, тут вы уже опоздали. Об этом статья в "Комсомолке" была.

— Не припоминаю. Да и вообще, я этой темой заинтересовался совсем недавно, так что, ранних публикаций мог и не видеть. Вы не расскажете мне, о чем там писали?

— Ну... — женщина ненадолго замолчала, то ли вспоминая давно прошедшие события, то ли просто набивая себе цену перед "журналистом", — Я обо всем этом тоже знаю лишь из газетной статьи, да из сплетен, что слышу у подъезда. В общем, как-то, ближе к вечеру, шестеро детишек забрались в этот дом. Еще не горевший, но уже готовый к сносу. Их родители об этом, наверное, знали, но не пытались помешать их собраниям. Дом казался всем безопасным, не то, что сейчас, когда он выглядит так, словно готов вот-вот обрушиться.... Наверное, я все-таки умалили значение того пожара.... Ну так вот, собирались они там, наверное, частенько, и вроде неплохие ребята были. Кому десять лет, кому двенадцать.... Самому старшему в этой компании едва стукнуло четырнадцать. Этакий ребенок из неблагополучной семьи. Он уже даже на учете в детской комнате милиции постоять успел, так что, не удивительно, что именно он принес в тот вечер пару тюбиков с моментом, да несколько целлофановых пакетов. Попробовать.... Они и попробовали! Пятеро мальчишек, и одна девчонка с ними.

— И что? — с замиранием сердца спросил Паша. Он уже знал ответ. Он видел их лица на фанерной дощечке.

— Они все умерли! — сначала он даже не понял, что слышит голос не из телефонной трубки. Эти слова произнесла стоявшая рядом с ним Мина.

— Они все умерли. — ответила женщина на том конце провода.

— Задохнулись в пакетах, задремав от паром клея. — добавила Мина.

— Задохнулись в пакетах, задремав от паром клея.

Паша недоуменно смотрел на нее.

— Грустная история, но, увы, довольно частая в этой стране.

— Грустная история, но, увы, довольно частая в этой стране.

По Пашиной спине пробежал холодок, скрывшийся на затылке, заставив волосы подняться дыбом, словно уступая ему дорогу.

— Руфина Ивановна, — произнес он дрожащими губами, — Подождите, пожалуйста, одну минуточку. Хорошо?

Прикрыв трубку ладонью он вновь повернулся к Мине.

— Что это значит? — спросил он. — Как ты можешь знать, что она ответит мне?

Вместо ответа Мина просто протянула ему фанерку с портретами.

"Мертвых" лиц на ней прибавилось. Место рядом Сергеем заняло еще одно проявляющееся на глазах лицо. Не видны были лишь глаза человека, но определить черты лица уже было возможно. Пожилая женщина с закрученной бигуди прической....

— Это она? — прошептал Паша, и Мина кивнула. — Но откуда ты это знаешь.

— ОН сейчас рядом с ней. Видит, слышит и чувствует ее. Готовится нанести удар. Амулет слышит ЕГО. Я слышу амулет. Он говорит со мной.

— Руфина Ивановна! — Паша вновь поднес трубку к лицу. Нет ответа...

— Поздно! — прошептала Мина, глядя на дощечку. — Она ушла к НЕМУ!

— Руфина Ивановна! — Паша сорвался на крик.

— Да, молодой человек.

Холодный ком, опустившийся на сердце, разом потеплел, давая ему возможность снова биться в нормальном ритме.

— Слава Богу! Руфина Ивановна. Я должен сказать вам кое-что важное. Вы только выслушайте меня, не сочтите за сумасшедшего.

— Говорите, Павел, мы вас слушаем.

Мина села на диван, закрыв лицо руками и тихо всхлипывая.

— Вы должны немедленно уйти из дома. Пойдите к соседям, к друзьям, куда угодно, только не оставайтесь одна! Я потом вам все объясню. А сейчас, пожалуйста, только не оставайтесь одна!

— А я и так не одна. Нас здесь много.

Паша не сразу обратил внимание на изменившийся тембр голоса собеседницы. Не сразу заметил слова, сказанные тихим заговорщическим тоном. Вообще не задумался, кто это "мы" его слушают, и кого это, "нас" там много.

— Тогда просто закройте окна и двери, и будьте поближе к другим людям. Они ваши родственники?

— Ты что, еще не понял? — подала голос Мина, — Она уже мертва!

— Что?... — он повернулся к ней, но голос, зазвучавший, словно бы не в трубке, а совсем рядом, не дал ему сказать ей больше ни слова.

— Нет, Павел, они мне не родственники. И даже не друзья. Они просто такие же мертвецы, как и я!

— Что?...

— Вы что, не расслышали меня, молодой человек, — в голосе женщины зазвучали жуткие иронические нотки, — Мы все здесь мертвы.

Мертвы, и ждем вас!

Вас, с вашей милой девушкой!

Приходите, и тогда вы сможете рассказать мне все, что хотели. Вам сказать адрес, или вы и так его знаете? Пустующий дом....

Приходите, и мы поговорим.

Приходите, а главное, приносите то, что вы посмели взять! Тогда мы поговорим!

Иначе разговора не будет!

Иначе я просто убью вас!

И я не обещаю, что сделаю это так же быстро, как с этой милой старушкой!

Паша бросил трубку на аппарат с такой силой, что непрочный пластик треснул по всей ее длине.

— Он не перестанет убивать. — произнесла Мина, и голос ее, исходящий из-за скрывающих лицо ладоней, звучал глухо и безжизненно, — Если раньше он делал это из лишь из необходимости, питая себя, то теперь он делает это просто так. Он находит в этом некое удовольствие! Если раньше ему нужны были лишь люди, обладающие большим реном, то теперь он убивает просто так, ради какой-то, одному ему понятной игры.

— Теперь я верю. — после недолгого молчания сказал Паша, — Прости, что отказался верить раньше.

— Поздно сожалеть об этом. Теперь вопрос стоит очень просто: Он нас, или мы его?

— Что говорит тебе амулет?

— Говорит, что мы должны убить это существо.

— Как это сделать?

— Тебе виднее. — Мина позволила себе легкую вымученную улыбку, — Амулет говорит, что мужчины во все века были мастерами по части убийств. Область женщины — лишь интриги, так что, тут мы с ней тебе не помошники.

— С ней? — удивленно воскликнул Паша, — В нашем полку прибыло, или как?

Теперь улыбка Мины выглядела вполне естественной.

— Так ты еще не понял, что это такое? — она протянула ему амулет, и Паша инстинктивно отпрянул назад, все еще не доверяя этому сплетению нитей, увешанному бисером, вовлекшему их во все это.

— Да возьми же ты его в руки! Быть может, тогда ты поймешь.

Нехотя Паша протянул руки к амулету. Прикоснулся к нему пальцами, словно ожидая удара током, и лишь затем рискнув взять его в ладони.

— Чувствуешь? — спросила Мина.

Да, он чувствовал. Ощущал, как по рукам разливается доброе тепло, испускаемое амулетом. Ощущал, как уходит прочно обосновавшийся в душе страх перед неведомым... Его наполняло ощущение безграничной теплоты, проистекающей из лежащего у него на руках амулета, и Паша гадал, почему же он не ощутил этого в тот миг, когда впервые прикоснулся к нему.

И вдруг, на короткое мгновение, все изменилось. Тепло, которое дарил амулет, исчезло, словно бы разом втянувшись обратно. И Паша ощутил, как амулет уже не дарует ему свое тепло, а забирает его собственное. Его энергию. Его душу. Его рен!

Мгновение спустя амулет вновь засветился добрым теплом, но Паша уже не мог забыть ощущения близости той затягивающей воронки, что хотела поглотить его. Это было все равно, что взять на руки своего новорожденного сына, и, любуясь его по-детски невинным личиком, вдруг понять, что малыш мертв. Не умер, а мертв! Всегда был мертв. Холоден, словно лед, и твое тепло, которое ты хочешь подарить ему, уходит в эту мертвую пустоту.

Но амулет был живым, не смотря на то, что нечто, живущее на дне этой затягивающей воронки, пытается убить его. Умертвить. Сделать холодным, как пустота Вселенной.

Он протянул его Мине, испытав неимоверное облегчение, когда амулет покинул его ладони.

— Ты все время чувствуешь это? — спросил он.

— Чувствую что?

— Эти перепады.... Когда он то дает силу, то отнимает ее.

— Можно сказать, что все время. С сегодняшнего дня он начал говорить со мной, как с равным.

— Как ты это выносишь?

Мина вздрогнула, видимо, вспомнив это ощущение мертвого ребенка у тебя на руках.

— Выношу. — коротко ответила она. — Приходится выносить. Но все равно, он дает несравненно больше, чем дом забирает с его помощью.

— Что он такое? — спросил Паша, — Почему он такой, какой он есть? Что такое рен? Я чувствую это, но не могу понять.... Не могу ухватить сути. И почему ты говорила о нем, как о ней?

— Значит, ты не понял? — грустно спросила Мина, поглаживая рукой амулет. — Рен — это ты сам. Наверное, поэтому ты и не можешь осознать этого, дать рену определение. Рен — это душа. Это то, что наполняет тебя. У одних людей его больше, у других — меньше. Вот у Насти было много...

— У Насти.... — произнес Паша, озаренный смутной догадкой, никак не желающей обретать форму. — Так он?...

— Это она... — закончила Мина. — Амулет стал вместилищем ее рена. Ее новым воплощением, реинкарнацией. Ее дорогой с того света обратно в этот, и, в то же время, ее тюрьмой. Дом подчинил ее себе, используя ее рен для подпитывания своего.

— И амулет стал работать в обратную сторону. Как термос, которому все равно, какую воды ты в него заливаешь. Она хотела дарить всем тепло рая, а дом же заставил ее затягивать тепло в ледяной ад.

— Примерно так, — кивнула Мина.

— Забавно, я никогда и не верил в то, что ад полон огня. Мне всегда казалось, что он ледяной. Холодный и пустой. Этакое место, где температура всегда равна абсолютному нулю, и никакое движение, никакая жизнь там, в принципе, невозможна.

— Я спрашивала ее, каков рай, — сказала Мина, — Но она не ответила мне. Говорит, что я увижу это сама.

Паша задумался на секунду, обдумывая услышанное.

— Хорошо, — сказал он, наконец, — А Сергей? Водитель мотоцикла? При чем тут он?

— Его рен был поглощен домом, но для этого он сначала должен был пройти через амулет. Так было со всеми, кто умирал по его воле. Частичка их все же оставалась в амулете, что и позволяло ему до сих пор бороться с домом. Удерживать нейтралитет. Сергей пытался помочь нам, так же действуя через амулет.

Дом не может уничтожить амулет, так как он подпитывается его силой, и, фактически, живет, растворившись в нем. Живет, заставляя Настю пожирать, а не светить. Она же не может уйти, потому что тогда души погибших так и не обретут покой, оставшись под властью дома. Он не отпустит их.

— Нужно разрушить дом. Поджечь его, например.

— Пожалуй, что именно это и нужно.

Паша умолк, глубоко задумавшись. Поджечь дом. Казалось бы, все просто. Канистра бензина, "коктейль Молотова", брошенный через окно. Разумеется, это уже статья, которая потянет лет на десять, но... Его волновало не это. Если сделать все грамотно, засветившись по минимуму, не больше, чем нужно, то никто и никогда не найдет ниточки, ведущей к ним. Мало ли, какая шпана подожгла заброшенный дом.

Опасности для людей тоже никакой — вряд ли огонь сумеет перекинуться на ближайшие строения, да и пожарные не станут терять времени зря. Но какую ловушку приготовит им сам дом?

— Мина, — спросил он, наконец, — А это существо, Дом.... Он может слышать нас с тобой, как слышал ту старушку? Проникнуть в наши мысли?

Мина ответила не сразу, видимо, вслушиваясь в ответ амулета.

— В принципе, да, но амулет сделает все, чтобы помешать ему.

— Почему ты зовешь его амулетом? У нее, ведь, есть имя.

Мина рассмеялась, но как-то тоскливо и отрешенно.

— Глупенький. Разве можно называть собакой кошку, бывшую когда-то собакой? Амулет — это амулет. Он живет, чувствует и, в отличие от многих, помнит! Помнит, кем он был раньше. Но не смотря на это, амулет — это лишь амулет, пусть и впитавший в себя рен Насти. Девочка умерла, как и еще девять... уже десять, считая твою знакомую бабушку, людей.

Паша умолк, пытаясь осознать сказанное Миной и, чисто интуитивно, представить, какового это, быть одним, осознавая себя совсем другим.

— Мина.... А ведь дом уже горел. Сразу после смерти там шестерых подростков. Его тоже, наверное, кто-то поджег.

И снова долгая пауза перед ответом.

— Его пытались поджечь они сами. Души, заточенные в доме и амулете. Собрали силы в одну точку и воспламенили бумагу на чердаке. Но огонь не успел распространиться — дом вовремя позвал на помощь, манипулируя живущими по соседству людьми. Пожар быстро потушили, так что ОН пострадал не очень сильно.

— Почему бы им не сделать этого еще раз? Не поджечь дом самим?

— По многим причинам. — Мина смотрела на него укоризненно, — И одна из них — то, что дом жестоко накажет их за неповиновение. Так уже было однажды....

В задумчивости Паша направился в ванную, намереваясь попить воды, и опомнился лишь, когда прозрачная жидкость полилась в подставленные ладони.

"Опасно пить воду из-под крана. ОН может добавить в нее всего, что угодно. Черт! Так дальше не может продолжаться!"

Он прошел на кухню и, сполоснув стакан, налил в него "Чистой воды" из бутылки".

"Я же мыл стакан водой из-под крана!"

Проклиная канализационные системы и водопровод, которые так легко могут оказаться соединенными каким-то загадочным мистическим существом, Паша вылил воду, тщательно вымыв стакан водой из бутылки, и только затем все же рискнул выпить стакан воды, вкус которой показался ему немного странным. Быть может, от того, что бутилированная вода сильно отличалась от хлорированной из-под крана, а, быть может, от того, что его нервы начинали давать сбой. Оставался, правда, еще один вариант, но о нем думать не хотелось, как не хотелось и умирать, отравившись токсинами из канализационных стоков.

"Значит, — думал он, — Нужно поджечь дом. Нет, не просто поджечь, а спалить его к чертям, чтобы эта тварь, чем бы она ни была, сгорела вместе с ним. Похоронить ее на пепелище. "Как?" — второй вопрос. Первый, пожалуй — "Чем?" Идеально — бензином, который, в принципе, реально купить на любой АЗС. Стоп. На АЗС человек, заливающий бензин в канистру, а не прямо в бак машины, будет заметен. Его, потом, можно будет опознать. Да и вообще, у них там запрещено отпускать бензин в пластиковые или стеклянные емкости. Остается другой вариант — побродить у гаражей, туда часто забредают заводские водители, продающие по дешевке списанные бензин. Это нормально, в глаза не бросается, правда выловить такого человека будет сложнее. Зато не посадят.

Канистру можно купить в любом автомагазине. Не проблема. Но вот идти с канистрой к дому — перебор. Заметят, запомнят, а то и вовсе заинтересуются. Перелить бензин в пластиковые бутылки-полторашки. Парочка с пакетами не вызовет удивления, а вот парочка с канистрой...

Как поджигать — детали. Дом деревянный, старый и сухой. Должен заняться чуть ли не сам по себе. Но литров пять надо взять как минимум, облить как можно большую площадь.

Еще одна проблема — как не сгореть самому, и как, потом, сбежать оттуда, но это все должно решиться прямо на месте."

В кухню вошла Мина, и только сейчас, подняв на нее взгляд, Паша обратил внимание на темные круги под ее очаровательными глазами. Только сейчас заметил, как устало она выглядит, и как устал от нервных потрясений последних двух дней он сам.

"Это должно кончиться сегодня... Это в любом случае кончится сегодня — или мы ЕГО, или ОН нас. Но жить дальше, боясь подойти к воде, боясь заснуть, и вообще, боясь жить, ни я, ни она, не сможем."

— О чем ты думал? — спросила она. Паша знал, что этот вопрос был не более, чем иллюзией любопытства. Она наверняка знала все его мысли, ибо их знал амулет. Но наплевать на это. Важно лишь то, что черная сущность заброшенного дома не может, пока, проникнуть в его сознание. Или может?

— Да так.... — он неопределенно махнул рукой, — О доме, о чем же еще.

— Что ты решил. — тоже иллюзия, и Паша прекрасно понимал это. Все уже решено до него и за него. Миной? Нет, амулетом. Он руководит ими. Они всего лишь пешки в этом жестоком шахматном турнире, плата за проигрыш в котором куда больше, чем жизнь. Существование в дебрях амулета, в его нитях или, быть может, в голубом камне, или в темном подвале заброшенного дома, до тех пор, пока его не снесут. Скорее всего, тогда-то все и закончится...

"А если нет? Если снос дома, или его поджог, не дадут ничего? Если это будет лишь началом?"

— Мина? — спросил он, — А если мы сожжем дом, то... Точно ли все получится? Точно ли это будет финалом?

На этот раз пауза перед ответом была дольше, чем обычно. Губы Мины беззвучно шевелились, словно она вела беседу с кем-то незримым. Да так, собственно, оно и было.

— Да. — ответила она, спустя почти минуту. — Это убьет черный рен дома.

— Тогда приступим. Ты остаешься дома, а я отправляюсь за бензином.

Он ожидал хоть какого-нибудь вопроса. Например, "Почему именно бензин? Неужели нельзя сделать проще?" или "Почему ты не возьмешь меня с собой?" Мина лишь коротко кивнула, и ушла обратно в зал, что подтверждало его предположения. Она знала все его мысли, а значит и все его планы. И что-то подсказывало ему, что и много чего еще, гораздо более важного....

К тому моменту, когда Паша вернулся домой, затаренный тремя пластиковыми бутылками бензина, на пять литров в общей сложности, его родители уже вернулись с работы и оживленно расспрашивали Мину о событиях последнего дня. Она казалась на удивление веселой и жизнерадостной, рассказывая о происшествии на ее даче — о двух погибших парнях на мотоцикле. Разумеется, она умолчала о том, что этот мотоцикл, перед тем, как опрокинуться с холма, едва не сбил их самих. Пашиным родителям оставалось только охать и ахать, слушая эту историю, в исполнении Мины казавшуюся не более чем небольшим приключением. Пусть оно и унесло две жизни, но ведь жизни далекие от этой семьи, и, потому, столь мало значащие для них.

Постаравшись придать своему лицу как можно более веселое выражение, Паша сел за стол, и принялся за приготовленный матерью обед, который, откровенно говоря, просто не лез ему в горло. В ответ на вопросительный взгляд Мины он шепнул ей на ухо, что бутылки остались в коридоре за ящиком с картошкой, и что никто точно не наткнется на них до сегодняшнего вечера, а дальше и не нужно.

Проглотив очередную ложку картофельного пюре с мясом, он, вдруг, поперхнулся при жуткой мысли о том, что, быть может, он сейчас ест.... Мина, казалось, преспокойно уплетала за обе щеки, но....

— Мам, — спросил он, — А ты как картошку варила? Воду наливала из-под крана?

Пожалуй, он не удивился бы, услышав логичное "А как же иначе?", и с готовностью стал ожидать колик к животе, должных положить конец в этой неравной борьбе...

— А, ты об этом? — неопределенно отмахнулась мать, — Мина меня предупредила об аварии. Я вашу воду из бутылки наливала.

— Ну, о том, что из-за аварии на водоводе пить воду из-под крана сейчас не стоит вообще, даже кипяченую. — вставила Мина, видя недоумение на его лице. — Ну, что мы с тобой по радио сегодня слышали?...

Камень, придавивший сердце, взмыл обратно, в небеса. Значит, еще не все потеряно. Пока они живы, есть шанс разобраться с домом.

В который раз он удивился силе амулета, убедившего его родителей в том, что не смотря на то, что из-под крана течет чистая отрава, ее ток, почему-то, не отключают. Они приняли эту версию так же естественно, как и ту, что им с Миной сегодня поздним вечером просто необходимо прогуляться, подышать свежим воздухом и т.д. Не было даже намека на вопрос: "А на кой?", или "А почему именно вечером?". Амулет внушил им, что это непреложная истина просто по определению.

Время тянулось медленно, и Паша с Миной, запершиеся в его комнате, в полной мере ощутили на себе это следствие теории относительности. Как сказал один киногерой: "Когда у тебя в руках горячая сковородка, то секунды тянутся как часы, а когда горячая красотка, то часы как секунды".

Вечер никак не желал опускаться на землю. Луна не желала появляться на небосводе, предпочитая прятаться в своем дневном убежище, продолжая прихорашиваться, краситься и наряжаться для ночной прогулки по небу.

Звезды не торопились скатиться небесный купол, видимо, по той же причине, что и луна.

Время тянулось особенно медленно от сознания того, что каждая секунда может быть последней. Что в любой миг мистический убийца подберется, наконец, вплотную, чтобы воплотить в жизнь один из способов смерти.

Когда за окном, наконец-то, стемнело, ожидание стало и вовсе невыносимым. Они сидели молча, вслушиваясь в звуки музыки "Наутилуса", лившиеся из магнитофона — чтобы родители не догадались о том, что молодежь уединилась в закрытой комнате не для поцелуев и объятий, а для того, чтобы они не увидели волнения и страха, написанного на их лицах.

Мина не выдержала в десять вечера, когда Пашины родители уже начали готовиться ко сну.

— Может пора идти?! — нерешительно спросила она, прервав затянувшееся молчание.

— Подождем еще час. — ответил Паша, испытывая некую мстительную радость от того, что сейчас не амулет руководит им, направляя и указывая что и когда делать, а он сам выбирает дальнейшую дорогу. Назло амулету. Назло Мине, загадочный и таинственный рен которой, куда больше, чем у него. Настолько больше, что она может говорить с амулетом, а он — нет, как бы ему этого не хотелось.

— Амулет считает иначе. Он говорит, что чем дольше мы ждем, тем больше шансов, что дом узнает о наших планах. Настя не может долго сдерживать его попытки прорваться к нам. Он уже рядом....

— Утихни. — Паша и сам не ожидал от себя такой грубости, особенно по отношению к Мине, его ангелу. — Я не знаю, как она удерживает это существо от нападения, но мне на это наплевать. Мы подождем еще час, пока народ на улице не рассосется окончательно. Чем меньше людей будут видеть нас, тем лучше. А потом, когда я брошу спичку в политое бензином окно, пусть этот чертов дом попытается меня остановить. Я посмотрю, как у него это получится.

— Но амулет говорит....

— Мне он ничего не говорит! — отрезал Паша. — Поэтому делать мы будем то, что говорю я. Вернее, я буду делать, а ты и вообще останешься ждать меня дома.

— Но... Я уже сказала твоим родителям, что мы с тобой хотим погулять этой ночью. Они приняли эту версию.

— Ничего, примут и другую. Вы с амулетом.... с Настей, им в этом поможете. Я пойду один. Может вы с ней и в самом деле неплохо разбираетесь в делах загробного мира, но это, извини меня, не поможет вам подпалить дом. Ты никуда не пойдешь!

Мина замолчала, словно смирившись с мыслью о том, что ей не придется участвовать в поджоге. Ближе к одиннадцати Пашины родители улеглись спать, и он выключил магнитофон. Теперь они сидели в полной тишине, нарушаемой лишь их собственным дыханием.

Когда на циферблате электронных часов высветилось 23:00, Паша поднялся с дивана и направился к двери. Мина последовала его примеру.

— Нет. — сказал он ей, не оборачиваясь. — Ты не пойдешь.

— Я должна...

— Ты никому и ничего не должна. В особенности этой проклятой вещице.

Он подхватив пакет с фанеркой, на которой были выжжены портреты погибших, и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Еще несколько минут Мина могла слышать, как он шуршит в прихожей своей спортивной курткой, как закрывает дверь на ключ, а затем в квартире вновь воцарилась тишина.

— Пара минут... — беззвучно прошептала она, сжав в руке амулет. — Я пойду за ним. Ты уверена, что это нужно?... Только так?... Да.... Да, я догоню его у самого дома...

Спустя пару минут она вышла из квартиры и, как была, в шортах и топике, спустилась пешком на первый этаж и сошла с крыльца, окунувшись в прохладную и опасную летнюю ночь. Где-то рядом, она знала это, рыскало существо, таившееся в доме. Чудовище, готовое напасть в любую секунду.... Но сейчас это было ей на руку — оно следило за Пашей, и Мина, с помощью амулета, могла следить за ним, находясь вне поля его зрения, и поля зрения Паши. Она не должна была попадаться ему на глаза, пока не придет время...

Паша не рискнул даже проехать на лифте — слишком свежо было в его памяти воспоминание об отказавших тормозах автобуса. Он вообще поражался, как им удалось уцелеть в этой передряге, так как он вообще ни разу в жизни не слышал о том, чтобы кто-то остановил машину ручником на полном ходу. Скорее всего, как в отказе тормозов, так и в чудесном спасении, повинны были высшие силы, которых он никак не мог осознать.

"Из-за своего маленького рена, черт бы его побрал!"

Он отказывался признать, что то, что видит и слышит Мина, может быть за гранью его понимания. Отказывался поверить, что он хуже ее. Да, пусть она сущий ангел во плоти, но это вовсе не означает, что ее душа, рен, богаче, чем у него.

"Или означает?!"

Он шел медленно, не торопясь, старательно глядя себе под ноги, не смотря на то, что ему отчаянно хотелось поднять глаза на мерцавшие в вышине звезды. Ясное звездное небо в городе, вечно укрытом дымкой от ТЭЦ, заводов и автомагистралей, и без того было слишком редким явлением, чтобы пропускать его. Освещение, создаваемое яркими огнями улиц, мешало видеть кажущиеся тусклыми в сравнении с ним, небесные светила, и лишь иногда, в самые ясные ночи, звезды "проклевывались" на небосводе, подобно капелькам росы на березовом листочке.

Сейчас небо казалось ему особенно очаровательным от сознания того, что, быть может, он видит его в последний раз.... Он не знал, что готовил ему Дом, вернее, одухотворившее его существо, но, как ни странно, не боялся этого. Душу грела абсурдная мысль о том, что как бы ни была возвышена душа Мины, главная роль в этом мероприятии отводилась ему. И сейчас, он чувствовал себя на коне. Одиноким рыцарем без страха и упрека, готовым вызвать на бой жуткое чудовище из кошмарного сна. Никто не управлял им, никто не помыкал и не использовал в своих целях. Он шел по своей воле. Шел отомстить за всех, кто погиб от руки дома, отомстить за людей, которых даже не знал. И, конечно же, отомстить за страх последних суток. Шел, чтобы вернуть себе и Мине покой и уверенность, чтобы продолжать жить как прежде....

Но, тем не менее, понимал, что прежней жизни уже не будет. Что-то переменилось и в нем, и в Мине, а, следовательно, и в отношениях между ними.

Целый стояк окон, во всех девяти этажах дома, мимо которого он шел, погас одновременно. Паша отметил это, как не более чем интересное совпадение, и, не сбавляя хода, прошагал дальше, погруженный в свои мысли.

Два шага, и он поравнялся со следующей вертикалью окон. И вновь они погасли все разом, словно пьяный электрик в подвале обрезал провода, ведущие наверх.

Еще два шага — погас новый стояк. Девятиэтажка позади него превращалась в темную панельную стену, а впереди же, все еще мерцала электрическими огнями окон.

Паша замедлил ход.

Два шага — четвертая по счету вертикаль окон погасла, лишая его возможности ступать на светлые пятна на асфальте. Еще два шага — пятый стояк постигла та же участь.

По спине пробежал уже знакомый холодок дурного предчувствия.

"Оно нашло меня!"

Непонятно было одно, откуда ждать опасности — гаснущий свет, вроде как, не сулил ее.

Седьмой ряд окон погас еще до того, как Паша поравнялся с ним, затем восьмой.... Темнота бежала впереди него, ускоряя темп.

И тогда он испугался.... Ощутил в душе тот первобытный ужас перед темнотой, который заставлял наших предков сбиваться в тесные кучи у костров во время затмения. Живая темнота. Темнота, бегущая впереди тебя, завлекающая тебя в ловушку, а затем захлопывающая ее.... И Паша побежал, спасаясь из мнимой ловушки темноты. Побежал, не разбирая дороги, навстречу опасности реальной, а не иллюзорной.

Покореженная в аварии "Девятка", с разбитыми фарами, двигалась ему навстречу по узкой дороге. Водитель, мечтавший лишь об одном, поставить изувеченную машину под окном и завалиться спать после напряженного дня, не видел бегущего ему навстречу парня, равно как и тот не видел приближающегося силуэта автомобиля.

Паша не обратил внимания на то, что свет в девятиэтажке, мимо которой он бежал, сосредоточившись лишь на том, чтобы не споткнуться, зажегся вновь. Не видел, что темнота, в сущности, абсолютно безвредная, больше не преследует его. Его разум был затуманен страхом и.... Окутывавшей его черной пеленой.

Водитель "Девятки" ускорил ход, заставляя непослушную машину взбираться на небольшую горку. Мотор зарычал, возмущаясь тем, что его эксплуатируют столь бессовестным образом, спустя всего пол часа после аварии, но все же разогнал машину, подчиняясь приказу хозяина. Водитель не думал, что кто-то может не заметить его машину, бренчащую каждой фиброй своего металлического тела. Не думал, что кто-то попытается протаранить его на бегу, не видя, куда он бежит....

Паша налетел на капот всем телом и, согнувшись пополам, врезался головой в покрытое трещинами лобовое стекло, а затем скатился на асфальт, ударившись затылком о поребрик. Водитель с перепугу крутанул руль влево, в последний момент заметив несущегося на него парня, но отвернуть на узкой дороге, рассчитанной на один автомобиль, не сумел. Одновременно со звуком падающего тела взвизгнули тормоза, и "Жигулнеок" остановился в нескольких метрах от сбитого им человека.

Опираясь о холодный асфальт сбитыми в кровь ладонями, Паша попытался подняться, ожидая нового удара, который докончит начатое. С огромным трудом он встал на ноги и, борясь с головокружением и мелькающими перед глазами кругами, поднял с земли пакет с бутылками бензина.

— Парень, ты цел? — воскликнул рядом испуганный голос.

Паша резко обернулся, все еще толком не понимающий, что произошло, но готовый биться насмерть с любым порождением ада, чтобы как можно дороже продать свою жизнь.

— Ты как?

Чьи-то руки подхватили его, когда он уже готов был вновь рухнуть на землю без чувств?

— Черт! — человек протащил его несколько метров под руки и усадил на багажник автомобиля, — Сейчас скорую вызову. Подожди секунду! Я сейчас!

Упоминание о скорой и знакомое пиликанье мобильника привели Пашу в чувство.

— Стойте. — сдавленно произнес он, осознавая, что от звуков собственного голоса новая волна боли пронзила и голову и грудную клетку с переломанными ребрами, а во рту появился сладковатый привкус крови. — Не надо скорой. Я в порядке.

Он поднялся на ноги, держась рукой за багажник, демонстрируя правоту своих слов.

— Да ни хрена ты не в порядке! Сиди и не дергайся. Сейчас....

— Я сказал, все в норме! — Паша рванулся вперед, вырывая мобильник из его рук. Грудь просто взорвалась фонтаном боли, от чего перед глазами вновь помутилось. Но этот рывок возымел своей действие — водитель отскочил назад с расширенными от испуга зрачками, уже даже не помышляя о том, чтобы вернуть назад свой телефон. Когда сбитый тобой человек, весь перемазанный кажущейся бардовой в свете фонарей кровью, набрасывается на тебя — это служит довольно весомым доказательством того, что он и в самом деле в норме, правда, только физически.

— Не псих я, ясно? — словно угадывая его мысли, произнес Паша, положив сотовый телефон в несмело протянутую руку, — Мне просто нельзя сейчас в больницу. Через пол часика я сам скорую вызову, когда до дома доберусь, но добраться до него мне нужно как можно скорее.

Поняв, что окровавленный парень отнюдь не собирается причинять ему вреда, водитель осмелел.

— Ты что же, не видел меня, что ли?

Паша вновь уселся на багажник, хоть и чувствуя себя в силах продолжить путь, но осознавая, что даже кратковременный отдых будет ему полезен. Он прислушивался к ощущениям в собственном теле....

Нестерпимо болела вся грудная клетка выше солнечного сплетения, так что каждый вздох давался с трудом. Тяжелой болью ныли тазовые кости, на которые пришелся удар бампера автомобиля, сбивший его с ног. Но, не смотря на это, стоять, и даже ходить, он был в состоянии — в отличие от ребер перелома здесь, кажется не было.

И, наконец, гудела и кружилась голова. Из своих скудных познаний в медицине Паша помнил, что это основные симптомы сотрясения мозга, но помнил, так же, и первый из них — потерю сознания. Вот только он никак не мог вспомнить, отключался он, или нет.

— Не видел. — ответил он, наконец, — Я, во-первых, очень торопился, бежал, а во-вторых, у меня куриная слепота. В сумерках вижу хреново. А ты сам-то почему без фар ехал? Если б у тебя хоть один огонь горел, я бы тебя наверняка заметил.

— Да я тут в аварию влетел с часок назад. Почти на полном ходу въехал в жопу пассажирской "Газели" — этот гад затормозил ни с того, ни с сего, я ничего сделать и не успел. Минут сорок ждали ГАИшников — этот тип, водитель "Газели", соглашался, что виноват, говорил, что на у него, вдруг, просто голова закружилась, вроде помутнения сознания какого, но протокол оформить требовал — мол, машина не его.

— Далеко отсюда стукнулись? — спросил Паша, осененный внезапной догадкой.

— Да вон, сразу за поворотом. Я и решил машину в гараж не ставить, доковылять на ней до дома — ночь и под окном простоит, чего тут красть-то.... Вся морда всмятку.

— Ясно. — буркнул Паша, вставая на ноги. — Не везет тебе. То в машину, то в меня влетел. Ничего, я к тебе тоже претензий не имею. Тоже сам виноват, не заметил. Да и досталось мне не очень сильно.

— Ну так что? Я поехал?

— Езжай. — Паша протянул водителю руку, но вспомнив о том, что весь в крови, поспешно отдернул ее. — Извини, руки не подаю, она грязная. Счастливо.

Водитель нырнул в кабину "Девятки" и завел мотор. Несколько секунд спустя "Жигуленок", все так же надсадно ворча, покатил дальше по узкому переулку, готовый, наконец, уснуть во дворе дома, дав отдых отдых натруженным поршням и покореженному двигателю.

С минуту Паша смотрел ему вслед, окончательно приходя в себя, а затем зашагал в прежнем направлении, постепенно ускоряя темп. Планы не менялись — добраться до заброшенного дома и поджечь его. Менялись некоторые пункты в ходе выполнения. Во-первых, теперь становилось еще труднее добраться до места незамеченным. Побитый и заляпанный кровью он не мог не привлечь внимания, и, потому, старался придерживаться неосвещенных участков дороги. Благо, что ближе к полуночи микрорайон опустел окончательно, и за всю дорогу ему не встретилось еще ни одного человека, исключая, конечно, горе-автолюбителя, ставшего невольным оружием того, кто таился в доме.

Во-вторых, стало ясно, что дом знает о его приближении. Более того, раз авария с "Газелью" была подстроена еще час назад, значит, врагу все было известно с самого начала, что сводило на нет эффект внезапности, на который рассчитывал Паша. К тому же, тот факт, что каждый его шаг был просчитан заранее, существенно убавил в нем оптимизма. Как он ни старался делать все сам, не прислушиваясь, даже, к советам Мины или амулета, его действия контролировались, вероятно, начиная от момента принятия решения сжечь дом.

Имеет ли смысл продолжать путь? Дом, наверняка приготовился к встрече названного гостя.... И Бог знает, что он мог ему уготовить.

"Имеет" — ответил он сам себе. Выбора все равно нет. Или умереть сейчас, попытавшись уничтожить дом, или умереть днем спустя, когда никакой силы амулета не хватит на то, чтобы остановить бесплотный рен, сотканный из душ десятка человек, горящий жаждой крови.

Паша вышел на дамбу, служившую границей пятого и четвертого микрорайонов, с одной стороны, и отделявшей бывший золоотвал ТЭЦ от территории гаражного кооператива, с другой. Впереди него тускло горели огни окон "Юбилейного", среди которых были и пустые окна-глазницы ненавистного дома. Справа, растворяясь в ночи, уходили ряды гаражей-боксов, а слева темнела пустошь, еще до рождения здесь жилмассивов бывшая болотом, в которое выходили трубы золоотвала ТЭЦ-4, заливая его черным угольным шлаком. Мертвая земля, на которой каким-то чудом ухитрялись произрастать низкорослые ивы, да сумевший приспособиться даже к шлаковой почве камыш.

Пустошь.... Где, как не здесь, таиться в засаде мистическому охотнику, избравшему его своей жертвой?

"Длина дамбы не больше двухсот метров. Я должен проскочить!"

Собравшись с силами Паша побежал, стараясь не обращать внимания на боль во всем теле, и на вкус крови, возникавший во рту при каждом вдохе или выдохе. На бешеном ритме бега нужно было продержаться не более двух минут, а дальше.... Дамба кончится, начнется жилой квартал, но кто знает, что ждет его там. Об этом было лучше не думать....

Впереди из темноты вырисовывался белый бурнус пара — выход на поверхность трубы золоотвала, проложенной после того, как болото было загажено до предела. Дальше труба уходила вниз, еще глубже под землю, минуя гаражи, а здесь, то ли специально, то ли по недосмотру прокладчиков, имелся не то люк, не то просто дыра в трубе. Чисто инстинктивно, приблизившись к ней, Паша сбавил ход, просчитывая вероятность того, что из этого парящего отверстия на свет божий может появиться нечто ужасное, пришедшее по его душу. Например, обретший плоть из дымящегося шлака, дух.... Сейчас он готов был поверить во что угодно — даже в то, что сам Сатана на стороне обитавшего в заброшенном доме существа.

Опасность оказалась куда более прозаической, но от этого не менее реальной. Струя пара сменилась струей темной воды, смешанной с углем и шлаком, выброшенной вверх, словно под большим давлением. Паша едва успел остановиться перед обрушившимся на асфальтированную дорожку дождем из кипятка, способным обварить человека насмерть. Он отступил на шаг назад, наблюдая, как бьет из-под земли, постепенно затихая, горячий гейзер...

Значит, Дом следит за ним. Видит его даже сейчас, предугадывая его дальнейшие действия. Не сбавь он скорость перед отверстием золоотвала, он был сейчас корчился на асфальте, возможно, в предсмертной агонии, а возможно — и "всего лишь" от страшных ожогов, уложивших бы его в больницу на пару недель. В больницу, где убить его не составит труда. В том, что Дому ничего не стоит подмешать каплю яда куда угодно, Паша уже убедился.

"Что дальше? Ядовитый дождь? Горящий асфальт?... Никогда не думал, что одолеть какие-то шесть сотен метров может быть так сложно".

Со стороны пустоши донесся гулкий лай собаки. Большой собаки.... Помимо разбитой машины Дом подготовил множество запасных вариантов. В частности — этот.

Паша вновь побежал, чувствуя, как в грудной клетке зычно ухает сердце. Долго так не протянуть, но долго и не надою. До конча дамбы метров сто, а там начинаются дома....

Лай повторился, на этой раз ближе. Теперь он сопровождался едва различимым треском кустов. Пес подбирался ближе, и, без сомнения, шел по его душу.

...А что, собственно, дают дома? Возможность схорониться в подъезде? Спрятаться от получившего телепатическую команду "фас" пса? И что дальше? Отсиживаться там, пока он не уйдет? А ведь он не уйдет до тех пор, пока опасность, угрожающая Дому, не будет устранена. Иными словами, пока он не умрет. А в любом здании, без защиты амулета он, пожалуй, даже в большей опасности, чем сейчас рядом с золоотвалом. Все техногенное, в перспективе, может быть использовано Домом, как оружие. Лопнувшая труба отопления, брызжущая кипятком. Пусть не таким горячим, как тот, из трубы золоотвала, но все же.... Капля токсина, выделенного из канализационных стоков, упавшая с потолка за шиворот.... Паша был уверен, на это Дом способен — не зря же на Минином огороде пожухла вся ботва картошки под окном. Там, где вечером они слышали шорох. Там, откуда в дом протянулся ручеек черной жидкости. Теперь эта картошка наверняка даст фору Чернобыльской....

"Принять бой" — мелькнула в голове шальная мысль. И без того будучи израненным после удара автомобилем, сражаться голыми руками с собакой, судя по лаю, не уступающей ему в размерах? Абсурд. Это только в кино герой Алексея Гуськова мог загрызть напавшего на него волка. В жизни так не бывает.

Впрочем, до недавнего времени, Паша считал, что не бывает и живых домов, движущихся по потолку ядовитых ручейков и мистических амулетов, вместилищ рена.

Он остановился, почти на автопилоте доставая из пакета в руке одну из полуторалитровых бутылок бензина. Дом считает, что просчитал все его ходы наперед. Уверен в том, что спасаясь от собаки он спрячется в здании. Наверняка даже знает в каком — чувствует своим шестым чувством, известным только порождениям ада. Значит, нужно поступить наперекор ему, смешать карты. Принять бой.

Треск кустов раздался совсем рядом, в нескольких метрах, и Паше показалось даже, что он разглядел метнувшееся в зарослях камыша и ив черное пятно. Словно кусок ночной тьмы мчался по земле, выйдя на охоту... Адский пес. Поневоле вспоминалось чудовищное создание, носившее это имя в "Черном доме" Стивена Кинга. Забавное совпадение....

Пакет тихо лег на землю, даже не издав традиционного для целлофана шуршания. Крышка с бутылки отвинтилась в считанные секунды, подчиняясь воле разбитых в кровь пальцев. Даже ключи не звякнули, когда вторая непослушная рука извлекла из кармана зажигалку и положила палец на кремень. Тихо.... В противовес громадному псу, с лаем и треском несшемуся к нему по болоту.

Паша не знал, почему, но был уверен в том, что его единственный шанс спастись — делать ходы, прямо противоположные ходам Дома. Дом загоняет его в ловушку — он должен остановиться. Дом хочет, чтобы он закричал, пытаясь напугать криком собаку и позвать на помощь — он должен тихо стоять и ждать атаки.

Клок ночи выпрыгнул на дорогу, легко перемахнув через кусты репейника. Серебристый свет луны играл на его оскаленных клыках и блестящем металлом ошейнике.

Собака. Громадная, черная собака, не меньше восьмидесяти килограмм весом. Поневоле пришла на ум мысль, а как же хозяева ухитрялись прокормить этого монстра? Быть может, однажды пес просто сожрал их самих, и потому охотится сейчас на ночных путников на тропинке, ведущей мимо болота.

— Иди сюда, тварь! — прошептал Паша, оскалив зубы в ответ и поудобнее перехватывая правой рукой бутылку с бензином. — Давай!

Пес не заставил повторять приглашение дважды. Он не побежал, как можно было бы ожидать от водолаза подобного размера — он прыгнул, одолев в прыжке разделявшие их два метра. Паша инстинктивно поднял вверх левую руку, защищая горло от оскаленных клыков собаки, и в следующую секунду зубы паса сомкнулись на его предплечье чуть ниже локтя.

Он повалился на спину, увлекаемый на землю тяжелой тушей собаки и, стиснув зубы от боли, поливал его шерсть бензином, занеся над ним бутылку.

Запах бензина ударил в нос, когда первые его капли достигли цели. Пес рвал и терзал его руку, срывая с нее кожу и мясо и дробя зубами кость. Паша с трудом чувствовал свои пальцы — сознание заволокла туманная дымка боли, но в том, что стиснутые пальцы все еще сжимают зажигалку, он был уверен. Он не выпустил бы ее ни за что, ведь именно от нее сейчас зависела его жизнь. Последний шанс.

Струя бензина плеснула ему в лицо, и Паша отшвырнул бутылку в сторону. Хватит. Теперь бы не сгореть самому. И вцепившись собаке в горло правой рукой, безуспешно пытаясь отстранить громадину от себя, послал немеющим пальцам приказ чиркнуть кремнем зажигалки.

"Получится, или нет? Возможно, мои пальцы уже не принадлежат мне? Возможно, в руке не осталось ни одного целого нервного волокна..."

Короткий электрический импульс, посланный мозгом, промчался по плечам и углубился в нейроны левой руки. Паша почти физически ощущал его. Почти видел, как этот импульс, должный решить сейчас его судьбу, проносится по нервным окончаниям и откатывается назад, не найдя прохода. Казалось, изуродованная псом рука больше не желала подчиняться своему хозяину.

Паша не понял, как это случилось. Не увидел, как электрический сигнал, бежавший по руке, который, возможно, был всего лишь его галлюцинацией, добрался до кисти. Не почувствовал, как пальцы крутанули колесико кремня. Не увидел, как вспыхнул крохотный голубой огонек, тут же перекинувшийся на руку и собачью шерсть. Не ощутил обжигающего жара вырвавшегося на волю огня.

Пес среагировал мгновенно, почувствовав, как алый цветок, страх перед которым он всосал еще с молоком матери, распускается на его черной шерсти. Он разжал челюсти и бросился назад, в камыш, спасаясь в дебрях болота от пожирающего его чудовища.

Паша перевернулся на живот, катаясь по асфальту и пытаясь сбить пламя, охватившее его неподвижную левую руку и лицо. Языки пламени плясали перед закрытыми глазами, словно пытаясь прорваться через последний заслон век, чтобы сожрать сжавшийся от страха зрачок. Все чувства затмила жгучая боль горящей кожи, затмившая собой даже боль в изуродованной руке. Мучительная, сводящая с ума боль, заставляющая обратиться в заранее обреченное на неудачу паническое бегство — страх перед огнем существует не только в сердцах животных, тесно связанный со страхом перед причиняемыми им страданиями.

"Но я же не зверь, черт возьми!"

Чудовищным усилием над собой, Паша заставил себя подняться на ноги, забыв на миг о пылающем лице. Рука тоже горела, но черт с ней — она все равно уже не чувствует боли. Он сорвал с себя куртку и прижал ее к лицу, сбивая пламя, а затем проделал ту же операцию с рукой, бензин на которой и без того выгорел почти полностью.

Огонь утих — он больше не видел красных отблесков перед закрытыми глазами, но боль от ожогов не уходила. Вновь заставив себя превозмочь боль, он открыл глаза, с трудом поднимая обожженные веки. Он мог видеть, пусть перед глазами и плясали отблески потухшего пламени. Он был жив, пусть и распространял вокруг себя жуткое зловоние из смеси запаха бензина и паленого мяса. А вот пес — нет. Какое-то время Паша видел, как объятый огнем силуэт мечется среди камыша, а затем он затих на одном месте — громадный пес, беспомощный перед еще более свирепым зверем, огнем. Его тело медленно догорало в полусотне метров от дороги, и вечно голодное пламя уже расползалось в разные стороны, продвигаясь по сухим веткам ив и камышу.

Нужно было продолжать путь....

Паша огляделся, пытаясь понять, был ли кто-нибудь свидетелем его схватки с собакой. В ближайшем к нему доме на "Юбилейном" горели несколько окон, а на дальней стороне дорожки, упиравшейся в пятый микрорайон, виднелись три, или четыре человеческих фигуры. Они то точно видели все, потому и боялись приблизиться. Ничего, надолго он здесь не задержится.

Он сделал пару шагов, проверяя, может ли он все еще идти. Оказалось, может. Даже кровь не текла с раненой руки — разорванные псом артерии были прижжены разгулявшимся пламенем. На всякий случай он все же обмотал руку обгоревшей и пропитанной кровью курткой и наклонился, поднимая с земли пакет. Что ж, нужно двигаться дальше. Добраться до проклятого Дома. Бензина все равно должно хватить на поджог, если очень постараться. Второго шанса все равно не будет.

Паша зашагал вперед, борясь с головокружением и тошнотой. Бог знает, что было их причиной — шок, потеря крови, или отвратительный запах горелой плоти.... Из-за него, пожалуй, однозначно придется обходить людей за километр. Он мысленно похвалил себя за удачно выбранное время — улицы были пусты, лишь кое-где, из дворов, доносились людские голоса.

Ежесекундно оглядываясь и вслушиваясь в темноту, Паша двигался вперед, петляя дворами и закоулками, надеясь сбить со следа, несомненно все еще следящего за ним убийцу. Сил для борьбы больше не было — их должно было хватить в аккурат на то, чтобы подпалить проклятый Дом и отлеживаться на ближайшей скамейке, пока его не подберет милиция. Мысли о том, чтобы благополучно вернуться домой, уже не было и в помине. Он прекрасно понимал, что теперь он не просто привлекает внимание, а, скорее, концентрирует его на себе. Новоявленный Фредди Крюгер — поджигатель заброшенного дома с обгоревшим лицом. Есть чем заинтересоваться и случайному прохожему и соответствующим органам.

Впереди показался квартальчик старых домов, один из которых и должен был сгореть дотла этой ночью. Не просто дом, а Дом с большой буквы. Живое существо, зашедшее слишком далеко в своем стремлении убивать. "Охотник за реном" — так окрестил его про себя Паша. Но сейчас ему было наплевать на весь рен мира. На дом, на амулет, и даже на Мину. В его голове до сих пор звучали ее слова — "Неужели в тебе так мало рена?" Пусть мало, ну и что? Не имеет значения, можешь ли ты с помощью этого мистического дара, наполняющего душу, слышат голоса мертвых. Не имеет значения, можешь ли ты предвидеть будущее. Главное — это уметь изменить его. И сейчас он сделает это всего лишь одним движением руки — достаточно лишь чиркнуть зажигалкой, предварительно облив проклятое строение бензином, и в игру ступит сила, которой абсолютно наплевать на то, сколько душ поглотил чертов Дом, все равно на ее счету их больше. Много больше.... И именно он выпустит эту силу на врага. Именно он скажет огню "Фас!", а затем будет смотреть, как Дом погружается в пепельное небытие. Он, а не ангел по имени Мина, и не подобный ей, запертый в нитях амулета....

В двух шагах от него блеснула мутная вода окружавших Дом луж. В голове туту же зазвенел тревожный звонок — вода, опасность. В том, что подступы к логову чудовищу охраняются, Паша не сомневался.

Сил драться больше не было. Да и с кем драться? С ожившей, вдруг, водой? С ниточкой яда, готовой опоясать его ногу, впитываясь в поры кожи? Бессмысленно. Это не материальный пес, которого можно убить, сжечь заживо.

Повинуясь внезапному порыву он вынул из пакета фанерку с портретами мертвых и чиркнул перед ней зажигалкой. Так и есть. На дощечке начало проступать новое лицо, черт которого, пока, было не разобрать. Сомнений в том, кто будет изображен здесь, не возникало.

"Интересно, я умру прямо сейчас, или, все же, успев подпалить чертов дом? Скорее всего, прямо сейчас... Но я должен пройти! Осталось, ведь, всего десяток метров!"

Темная громада Дома возвышалась совсем рядом, создавая среди освещенных двориков свой уголок темноты. Мертвый Дом. Дом убийца....

Паша решился и рванулся вперед. Делать все наоборот! Все, не так, как ожидает Дом! И он помчался прямо по лужам, по вонючей черной воде, зараженной смертью. Помчался по лужам, стараясь ступать на их центр, избегая сливавшихся с почвой краев.

Вода ожила, подобно заряженному капкану. Пробегая по лужам, Паша краем глаза замечал, как поднимаются вверх черные кромки ядовитой жижи, и как выстреливают туда, где только что ступала его нога, блестящими в лунном свете нитями. Ожившим ядовитым токсином. Но ни одна из этих нитей не достигла цели — то, что управляло водой, ожидало, что человек пробежит по кромкам луж, что он не рискнет наступить прямо в их сердцевину.... свободную от ядовитой грязи. Импровизированная артиллерия была нацелена на землю, и у нее уходило несколько секунд на то, чтобы навестись на новую цель. Как раз достаточно для того, чтобы даже израненный и ослабевший человек мог выйти из зоны поражения.

Одна лужа, вторая, третья.... Черный силуэт Дома приближался. Что дальше? Окна слишком высоко, чтобы запрыгнуть в них вот так, с лету, да, к тому же, еще и заколочены фанерой. Бежать к двери? Наверняка, именно этого и ждет Дом, ведь она гостеприимно открыто, входи, кто хочет. Рядом с ней даже нет лужи.... Значит окно. Выбора нет.

"Как же мне надоело это выражение! Когда же выбор все-таки будет?!"

"Когда Дом догорит!" — пришел откуда-то ответ. Должно быть, подал голос оставшийся дома амулет.... По крайней мере, Паша думал, что он остался дома, вместе с Миной.

Четвертая лужа.... Осталась последняя, под самым окном.

Дом, кажется, разгадал его стратегию, и успел вовремя скоординировать свои действия, или действия своих невидимых слуг, изменив направление ядовитых плевков. Последнее темнеющее на земле пятно воды ощетинилось черными струйками яда, встретившими Пашу плотным заслоном. Плотным, но не непроходимым.

"Все равно умирать!"

Прикрывая горящее не то от ожогов, не то от попавшего яда лицо замотанной в курткой левой рукой, он прыгнул вперед, обрушив всю свою массу на хлипкую фанерку в окне, и с треском ввалился в дом.

"Что, подавился, ублюдок?!"

Сорвав с руки импровизированную повязку из куртки, Паша провел ей по открытым участкам тела, срывая вместе с черными пленками яда собственную кошу, покрытую волдырями от ожогов. Даже удаленный с тела яд продолжал жить, обволакивая собой лоскутья обгоревшей кожи. Живая, подвижная черная жидкость, продолжающая убивать даже то, что и так мертво. При мысли о том, сколько этой дряни все же проникло в его организм, Пашин желудок скрутило в тугой комок, и он, не выдержав, согнулся пополам, извергая из себя остатки сегодняшнего ужина.

Стало легче. Даже голова стала кружиться чуть меньше, чем раньше. Вот только боль, существовавшая, казалось, во всем теле, не ушла, и даже не притупилась. Единственное, что радовало — немного притупилось ее восприятие. Он чувствовал, что в его изуродованное пламенем лицо ежесекундно втыкается бесчисленное количество игл, но это словно бы отошло на второй план. На первом плане была ненависть к Дому, желание уничтожить его, причинив еще большую боль, нежели он причинил ему, и.... Какой-то мальчишеский азарт и восторг. "Я прорвался! Я прошел!" Как все это происходило с ним не в реальности, а в какой-то компьютерной игре, цель которой — подорвать вражеский штаб.

"Ну и пусть. Пусть я схожу с ума. Главное, что цель остается прежней, и я все еще в состоянии спалить этот мерзкий домишко!"

Он выхватил из пакета бутылку с бензином и двинулся с ней по комнате, старательно поливая горючей жидкостью стены и пол. Не все ли равно, в каком месте дома начать пожар? Дом деревянный — огонь должен расползтись по нему в считанные секунды.

Порыв ветра промчался по комнате, подняв с пола тучу пыли и закрутив ее в маленьком смерче. Стены дома дрогнули и надсадно заскрипели, словно он хотел сойти со своего места и, то ли напасть на осмелившегося войти в его утробу человека, то ли бежать, спасаясь от гибели. Что-то заворочалось в давно отсоединенных от водопровода трубах, темная масса двинулась из канализации, черные струйки воды, пропитанной ядами, заструились по потолку — Паша отчетливо слышал их тихий бег над его головой. Дом просыпался ото сна. Готовился к последней схватке.

— Стоять! — рявкнул Паша, подняв над головой зажигалку, отбрасывающую дрожащие тени на стены и потолок. — Убери от меня свою мерзость, урод, иначе я подпалю тебя прямо сейчас.

Первая бутылка опустела, и Паша поднес зажигалку к ее горлышку, на котором тут же вспыхнул яркий огонек горящих паров бензина. Это маленькая вспышка света и выхватила из темноты тягучую струйку, свисающую с потолка над его головой.

— Назад! — Паша направил бутылку на нее, сдавливая ее руками, отчего огненный вихрь вырвался через горлышко, заставив ретироваться паутиноподобную нить. — Убирайся, дрянь!

Дом вновь вздохнул и задрожал мелкой дрожью. Он боялся. Чувствовал свою гибель. И тогда он заговорил...

"Уходи. - произнес в Пашином сознании мелодичный детский голос, — Уходи, и я больше не трону ни тебя, ни твою подружку. Верните мне амулет, и я оставлю вас в покое!"

— С какой стати?! — неуклюже зажав бутылку с горящим горлышком в непослушной левой руке, Паша продолжал поливать Дом из другой бутылки, продвигаясь в коридор. — Теперь я убью тебя уже просто за то, что ты сделал со мной. А как на счет тех бедолаг, что заперты сейчас то ли в тебе, то ли в амулете? Как на счет них? Они, ведь, хотят на волю. Кто в рай, кто в ад, но они больше не желают оставаться здесь.

"Глупцы. — пропел Дом, и в голосе его, не смотря на мелодичность, зазвенел холодный металл. — Это Их Ты должен винить во всех своих бедах. Сначала Настя считала, что если Амулет забрать отсюда, то Она сумеет вырваться из моего плена. Для меня не существует расстояний, а уж добраться до соседнего дома мне не составило труда!"

— Я в этом уже убедился. — бутылка была почти пуста, и паша уже прикидывал, как бы ему выбраться из дома, когда все здесь запылает алым огнем.

"Затем Она подбила всех Их, на то, чтобы попытаться поджечь меня. Более безнадежной затеи не придумать. Я могу управлять водой, могу приказывать людям.... Неужели Она думала, что я не потушу тот маленький огонек, что Они развели у меня на чердаке?...

Когда провалилась и эта затея, Она решила использовать Вас двоих, чтобы вновь отнять у меня Мое Сердце. Мой Амулет. И Я последовал за Ним, за Вами.... Тут Она обхитрила Меня, не стану спорить. Оказалось, что на столь больших расстояниях даже Я не могу управлять Амулетом...."

— Так значит, ублюдок, расстояния для тебя все же существуют?! — расхохотался Паша, и осекся, услышав свой хриплый безумный смех.

"Я должен был вернуть Его! — взревел Дом, и голос его, вдруг окреп, превратившись в сухой надтреснутый бас, звенящий, грохочущий ненавистью, — Мне плевать на Вас, плевать на всех Живых вообще. Мне нужен лишь Амулет! И Я возьму Его!"

Сильные руки обхватили Пашину шею, заставив его выпустить из рук обе бутылки. Словно в замедленной съемке он наблюдал, как бутылка с горящим горлышком катится в сторону, пока не натыкается на стену. Стену, обильно политую бензином.

Вспышка!

Все звуки мира потонули в реве и клекоте пламени, вырвавшегося на свободу. И коридор давно покинутой квартиры, и соседняя комната, вспыхнули мгновенно, обдав его обожженное лицо новое порцией огня. Нестерпимый жар наполнял Дом, и лишь одно существо могло выносить его — тот, кто мертвой хваткой держал Пашу, лишая его возможности вздохнуть.

Он подался назад, тесня противника, не боящегося пламени, к стене, и, одновременно, со всей силы ударив его локтем в живот. Безрезультатно. Ни малейшего движения, ни малейшего намека на способность чувствовать боль, на уязвимость.

Паша задыхался — холодные пальцы намертво сдавали его горло, а спереди его обильно обдавал жаром бушевавший в Доме пожар.

"Это конец. Вот так я и умру. — как то спокойно и отрешенно подумал он, — По крайней мере, я буду не один. Эта тварь отправится на тот свет вместе со мной."

Яркий голубой свет озарил бушующее пламя, на миг, казалось, даже заставив его дрогнуть и отступить. Он не резал глаза, как красные отблески огня, не излучал тепла — просто светил, наполняя душу благоговейным трепетом и ощущением счастья. Паша широко раскрыл глаза, ловя каждую частичку этого волшебного света, лившегося, как ему казалось, из открывающихся ворот в Рай, когда за его спиной раздался до боли знакомый голос.

— Отпусти его!

И существо, сжимавшее могучими руками Пашино горло, пусть с неохотой, но подчинилось, отпуская его и позволяя безвольно рухнуть на колени.

— Мина?... — хрипло прошептал он онемевшим горлом, — Какого черта?!

Он обернулся, ища ее глазами, но вместо нее увидел посиневшее лицо одной из жертв Дома. Женщины, чей портрет он недавно видел на дощечке. Женщины, с которой он сегодня говорил по телефону, сам того не желая, обрекая ее на смерть. Она была последним оружием Дома — тем, кто должен был встретить его внутри и остановить. Убить. Последнее получилось бы у нее без проблем, не вмешайся в их борьбу Мина, принесшая с собой этот источник божественного света.

Голубое сияние слабело на глазах.

— Паша, беги! — испуганно закричала Мина.

— Ну уж нет.

В который уж раз он поразился, откуда в его израненном теле берутся силы для того, чтобы продолжать борьбу. Паша поднялся с колен и бросился на женщину, имя которой, почему-то, напрочь вылетело у него из головы. Впрочем, сейчас оно не имело значения. Милая, словоохотливая женщина перестала быть собой, подчиненная Смерти и Дому. Она превратилась в бездушного мертвеца, зомби, слепо исполняющего приказы хозяина. Перед Пашей стоял сейчас не человек, а нечто, не заслуживающее право существовать в этом мире.

Он вцепился правой рукой ей в горло, ощутив, что в ее теле уже не чувствуется той былой силы, которую он успел испытать на себе минуту назад. Голубое сияние, исходящее из амулета в руках Мины, мешало твари двигаться и нападать, сковывая его движения. Зато, возможно, амулет дал силы ему самому.

— Тебе пора домой! — крикнул он, глядя прямо в бездушные глаза мертвеца, — В пекло! — и, развернувшись, толкнул зомби в объятия пламени, с готовностью принимавшего любую пищу.

Мертвец даже не попытался оказать сопротивление, безвольно позволяя швырнуть себя в горнило разгорающегося пожара.

— Мина, уходим отсюда. — крикнул Паша, хватая ее за плечо. Голубое сияние амулета сходило на нет, и теперь Дом вновь наполнился алым светом пожарища.

— Нет. — ответила она, отстраняясь. — Ты — иди. Я должна остаться.

Пылающий Дом качнулся под его ногами, когда он в полной мере осознал смысл ее слов. В одну секунду его сознание слилось с сознанием амулета, и он узнал все, что знала сейчас Мина. Понял, почему она должна идти на смерть...

Поединок бессмертных ренов, лишенных телесной оболочки. Рен Насти и всех остальных, заточенных волей Дома в амулете, против рена Дома.

Поджог Дома лишал его земной, материальной жизни, освобождая его суть, его рен, от бренной оболочки. Это не делало его менее опасным, и не могло спасти души, поглощенные им и амулетом.

В огне, пожиравшем Дом, должен был сгинуть навеки и амулет — материальная оболочка, воплощение душ людей и сердце Дома. Но чтобы покинуть этот мир, люди должны были не просто вырваться из своей тюрьмы. Они должны были уничтожить своего тюремщика, препятствующего побегу.

Битва ренов, в которой Настя боялась проиграть. Ей нужен был новый союзник. Рен, равный ей по силе или, хотя бы близкий к ней, чтобы расправиться с подчинившем ее себе Домом. Ей нужна была еще одна смерть.... Смерть Мины....

— Ты не обязана этого делать! — воскликнул Паша, глядя ей в прямо в глаза. — Они справятся сами.

— А если нет? Они так и останутся узниками этого монстра, а он же, со временем, одухотворит новую оболочку, и все начнется с начала. Новые смерти, новые души, не знающие покоя.

— К черту! Брось амулет в огонь и пошли отсюда!

— Нет! Я нужна ей.

— Ты нужна мне!

— Ты справишься сам.

— Она тоже!

— Нет! Уходи!

Она оттолкнула его и, размахнувшись, швырнула амулет в огонь.

— Беги! — крикнула Мина, прикрывая рукой лицо от пышущей жаром стены огня, неумолимо приближавшейся к ней. — Беги! Я остаюсь!

И он побежал, в два прыжка одолев расстояние, отделяющее его от окна, противоположное тому, через которое он проник сюда. Побежал не оглядываясь, чтобы не видеть ее смерти. Одним ударом выбил фанерку в окне и рухнул вместе с ней на влажную землю, все еще слыша рокочущий голос пылающего Дома.

От удара вновь полыхнуло болью все тело, многократно избитое и обожженное за последние пол часа. Мир померк перед его глазами, но вместо забвения пришла

Вспышка!

Паша не видел, как двое подбежавших мужчин оттаскивали его прочь от горящего дома, на крыше которого уже расцветали яркие цветы. Его сознание было в другом месте. В Доме.

Он видел, как пылает фанерка с выжженными на ней портретами погибших. Видел, как полностью проявляется последний портрет. Портрет Мины. Его Мины!

Видел и ее, провожающую взглядом его фигуру, исчезающую в выбитом окне, а затем вновь оборачивающуюся лицом к пожару.

Он не хотел смотреть. Не хотел видеть того, что произошло потом, но не мог отвести взгляда от ее хрупкой фигуры.

Мина шепчет: "Я иду", и делает шаг вперед, в огонь. Ее хрупкое, нежное тело обдает волной жара, и на секунду она останавливается, кажется, готовая отступить, броситься бежать, спасая свою жизнь, но тут же снова берет себя в руки. "Я должна".

На ее голове вспыхивают волосы, и она с трудом сдерживает рвущийся из груди крик боли. Еще шаг вперед. Колеблющаяся стена огня совсем рядом — стоит только протянуть руку...

На ее ногах горят туфли, исходя черным дымом. Оплавленный жаром топик прилипает к ее телу и вспыхивает сразу в нескольких местах, следуя примеру джинсовых шорт. Впрочем, сейчас уже невозможно понять, горит ли ее одежда, или она сама.

Зрачки Мины сужены до маленьких черных точек, не тот от терзающей ее тело боли, не то от яркого света пламени, бьющего ей в глаза. Скорее все же первое...

Прозрачные тени мечутся перед ней среди языков пламени — это вырвались на свободу души, заточенные в амулете. Самого амулета больше нет — серые нити сгорели дотла, и лишь голубой камень, похожий на громадный неправильной формы глаз, все так же равнодушно взирает в пылающий потолок посреди комнаты.

Мина делает последний шаг вперед и падает на пол, охваченная пламенем. Она горит, пылает, корчится в огне пожирающем ее. Нет, не ее. Всего лишь ее материальную оболочку. Тело.

Вспышка!

Паша открывает глаза, чтобы понять, что он снова в собственном теле, а не в астральной его проекции. Ему отвешивают звонкую пощечину, приводя в чувство, и он поднимает руку, пытаясь защититься.

— Парнишка живой! — кричат рядом.

Да, он жив. Благодаря ей. Мине....

Дом пылает — огонь охватил еще не весь первый этаж, зато уже пробрался наверх, до самой крыши, и теперь длинные огненные языки взметаются ввысь из окон мансарды, ярким озаряя светом спящий квартал. Десятки людей, высыпав из своих квартир, наблюдают за агонией Дома, беспокоясь о том, как бы пламя не перекинулось на их жилища и, одновременно, втайне надеясь, что пожарные приедут слишком поздно. Хмурый Дом не нравился никому. Внушал тревогу и беспокойство, особенно после гибели в нем детей. Пусть, лучше, сгорит полностью. Но и так уже слишком поздно....

Где-то вдалеке завывают сирены пожарных машин, спешащих на вызов, но люди понимают, что Дом не спасти. Слишком силен огонь. Теперь он не отдаст свою жертву, пока не поглотит ее полностью.

Люди смотрят, но не видят того, что видит Паша. Они видят горящее здание, в то время, как он видит агонизирующее живое существо. Дом корчится в огне, совсем как минуту назад корчилась, умирая, Мина. Он видит и то, как из клубов черного дыма, возносящихся в небо над спящим городом, вырывается гигантская черная тень, вновь опускающаяся на горящий Дом. Видит, как она просачивается в пышущие огнем окна.

Вспышка!

Паша снова внутри, и озирается по сторонам в поисках Мины. Вот она, вернее то, что от нее осталось. Обугленный труп. Разумеется, он не узнает ее — просто помнит то место, где она упала на пол, корчась в предсмертных судорогах. Умирая.

Все вокруг пылает. Трещит дощатый пол, обрушиваясь куда-то вниз, в подвал, увлекая за собой и Мину.

Паша кричит, силясь вновь вырваться в реальный мир, но безрезультатно. И он наблюдает, как тело Мины падает в разверзшуюся пасть провала. А затем появляются тени. Прозрачные, сияющие и чуть тронутые темнотой. Такие разные.... Свободные рены.

И вдруг спустилась тьма. Черная тень проникла в Дом, не желая отпускать свою добычу. Они были нужные Ему.... Нужны, как пища, как источник сил.... Как Сердце....

Под рокот огня тени сошлись, сплетаясь в клубок, мерцающий всеми цветами радуги. Столкнулись, разрывая друг друга на части....

Вспышка!

Паша вновь открыл глаза и взглянул на пылающий дом. Первый пожарный расчет уже развернул рукава и поливал дом мощными струями мутной воды. Две другие машины только что подъехали и еще готовились к тушению огня. Пожарные работали с неохотой, с чуть заметной ленцой.... В самом деле, зачем тушить дом, который все равно собирались сносить?

"Кто победил? — мысленно спросил Паша, — Они справились? Она погибла не зря?" Ответов не было.

— Слышь, друг, — неуклюже толкнул его в бок мужчина, оттащивший его от дома, — Тебя как звать-то?

— Павел. — прошептал он, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание.

— Там еще кто-нибудь есть? Там, в доме?

— Да. — из последних сил ответил он, — Двое. Какая-то женщина и моя девушка. Но они уже мертвы, я не сумел их спасти. Пытался, но не смог.

Обожженные веки сами опустились на глаза, скрывая от его взора пылающий Дом и кружащий в воздухе пепел пожарища. Паша проваливался в мягкую темноту.

* * *

*

Она не в первый раз была здесь, далеко не в первый. Ей нравилась набережная. Нравились крики чаек, раздающиеся над Обью, нравился пропахший речной водой ветер, вечно стремящийся сорвать одежду и вдоволь наиграться ею, швыряя ее над рекой. Нравились приходящие сюда люди.... Как правило, это были влюбленные парочки, приходившие на набережную просто ради того, чтобы побыть вдвоем, находясь при этом в толпе. Это место было пропитано романтикой влюбленных, и не смотря на то, что она была одинока, она ощущала эту романтику всем телом и каждой фиброй души. Кто-то, пытаясь свести человеческие отношения к химии и физике, вывел весьма интересную теорию — межатомное взаимодействие обеспечивают электроны, межъядерное, кажется, нейтроны, гравитационное — пока еще не открыты, но предсказанные, гравитоны, а человеческое притяжение друг к другу? Элементарные частицы, именуемый Бьютами. Не от слова "Бьют", а от слова "Beautiful" — красивый. И она ощущала влекомые по набережной ветром Бьюты....

Она любила бывать здесь. Любила ощущать красоту людей, впитывая Бьюты, источаемые их обаянием. И вовсе не красоту внешнюю, ибо парня, стоявшего сейчас в нескольких метрах от нее, с трудом можно было назвать красивым. Она часто видела его здесь, и, потому, отчетливо рассмотрела его покрытое рубцами и пигментными пятнами кожи лицо и левый рукав куртки, исчезающий в кармане. Пустой рукав.... Но, не смотря на его казавшуюся отталкивающей внешность, ее влекло к нему. Быть может, из-за пресловутых Бьютов, а, быть может, из-за затаившейся в его взгляде безграничной тоски. Из-за того, как он всматривался в бегущие воды реки, словно надеялся увидеть в них кого-то.

Она решилась. Шурша сентябрьскими листьями, мягко ложащимися под ноги, она подошла к нему сзади и легонько прикоснулась к его плечу, заставив обернуться. Секунду они смотрели друг на друга, ловя слова во взгляде, а затем она все же смогла выдавить из себя короткое "Привет."

— Привет. — согласился он, словно она задала ему какой-то вопрос, а затем без обиняков спросил, — Кто ты?

Она смешалась, не зная, что ответить. Первым, что пришло в голову, было просто сказать ему свое имя, но он же не спросил "Как тебя зовут?" Его интересовало именно кто она, и пусть это был всего лишь оборот речи, она не могла ответить, ибо не знала ответа на этот вопрос.

— Ворона. — почему-то ответила она. — Белая.

— Почему? — усмехнулся он. — Ты даже не блондинка.

— Я... Я фигурально.

— Понимаю. — смилостивился он, чувствуя ее нерешительность, — А я, тогда, старый ворон. Правда черный. Как тебя зовут?

— Виорика. — нерешительно ответила она, и вновь смутилась, увидев, как он удивленно вскинул брови. — Для друзей просто Рика.

— Везет же мне на девушек с редкими именами. — грустно улыбнулся он, подумав, видимо, о чем-то своем. — А я просто Паша.

— Ты не просто.... — сказал она, и запнулась, чувствуя, что заливается краской. Она не привыкла вот так, просто, знакомиться на улице с парнями, но что-то в нем манило, притягивало к себе.... — Ты похож на рыцаря...

Он вздрогнул, словно от удара током и вновь перевел взгляд на реку.

— Она считала так же. Быть может, ты объяснишь мне, почему?

— Я не знаю. — тихо ответила Рика. — Просто... Ты выглядишь, как... как защитник. Ты меня понимаешь? На первый взгляд ты такой же, как все, но что-то в тебе есть такое.... Не могу подобрать слов. Стальное! Точно! Что-то металлическое, стальное. То ли во взгляде, то ли.... — она вновь запнулась и умолкла.

— Продолжай, — попросил Паша, все так же не глядя на нее. — Что ты хотела сказать?

— То ли в душе. — выдохнула она, ощутив, вдруг, беспричинную тоску и сжимающий сердце страх.

— Пожалуй, ты права. — согласился он, и Рика увидела, как на его глазах блеснули слезы. — Если так, то я настоящий рыцарь. Стальной.... В душе. Неужели и она говорила мне о том же?

— Как ее звали? — спросила Рика. — Ты говорил, что тебе везет на девушек с редкими именами.

— Мина. — нехотя ответил он. — Вильгельмина.

— Надеюсь, не в честь Мины Гаркер? — попыталась пошутить она, и тут же прикусила язык, осознав неуместность такой шутки.

— Не знаю. — ответил Паша, словно и не заметив ее оплошности. — Хотя, ты знаешь, очень может быть. Ее и судьба ожидала схожая — Мучения, порожденные чудовищем, и смерть от руки возлюбленного. Можно сказать, что это я убил ее. Своим бездействием...

Рика подняла на него глаза и он, заметив это, отвернулся, смахивая слезы.

— Ты не смог ее защитить, да? Не смог стать ее рыцарем.

Он едва заметно кивнул.

— Но ты пытался?

Кивок. Затем покачивание головой. Снова кивок.

Он и сам не знал ответа на этот вопрос.

— То... что с тобой случилось.... Это результат.... Результат твоих попыток спасти ее?

— Можно сказать, что и так. Хотя, не знаю, кого я спасал — себя, или ее.

— Ты не расскажешь мне, что произошло?

Паша взглянул на нее. Впервые за время их разговора, взглянул по-настоящему, всматриваясь в ее темные карие глаза, силясь разгадать загадку ее души.

— Нет. — сказал он, наконец. — Не расскажу. Ты похожа на нее. Не внешне, конечно. Ты тоже.... ангел. А я теперь боюсь и ангелов и демонов. Поэтому сейчас мы с тобой еще немного полюбуемся мелеющей рекой, послушаем крики чаек, а затем скажем друг другу пару дежурных фраз и разойдемся каждый по своим делам, с тем, чтобы больше никогда не встретиться. Хорошо?

Она ответила не сразу. Слишком велико было желание остаться с ним. Остаться, чтобы вместе гулять по набережной и говорить. Говорить обо всем, что наболело. О жизни, о любви, о черноте и несправедливости, об ангелах, демонах и рыцарях.... Но, взглянув в его глаза еще раз, она не решилась просить его ни о чем. Слишком много в них было боли, при чем боли жестокой и все еще не угасшей. Готовой в любой момент вырваться из хрупкой оболочки его души, чтобы излиться на первого встречного, сломив и раздавив его.

— Хорошо. — ответила Рика. — Ты больше не придешь сюда, не так ли?

— Не приду. Чтобы ненароком не встретиться здесь с тобой.

Они стояли молча, наблюдая за кружащими над водой чайками. Вот одна из них, почти на середине реки, спикировала вниз, подхватив с поверхности воды что-то большое и, видимо, тяжелое. Должно быть, крупную рыбу. Чайка взмыла вверх, но тут рыба, видимо, начала трепыхаться, заставив птицу вновь снизиться и коснуться воды.

— Красивые создания. — сказала Рика, собственно, даже не обращаясь к Паше. — Очаровательные маленькие хищницы.

Чайка окунулась под воду, не желая выпускать добычу, и на секунду скрылась из виду.

— Посмотри вот на ту. — Рика указала на нее рукой, и Паша тут же взглянул в указанном направлении. — Она поймала крупную рыбу, и пытается унести ее с собой. Но она не намерена сдаваться без боя, и пытается вырваться, пытается утопить саму охотницу. Как думаешь, у нее получится?

— Нет. — отозвался Паша. — Скорее всего, рыбе конец. Будет чудом, если ей удастся вырваться, но уж утащить чайку под воду она точно не сможет. Охотник всегда сильнее, это закон.

Чайка взмыла над водой, неся в когтях что-то большое, напоминающее мокрую половую тряпку.

— Смотри, вон снова она. — продолжала Рика. — Все-таки, победа за ней. Как думаешь, что она несет? На рыбу не похоже. Похоже на ската, но откуда у нас, в Сибири, скаты? Или на какую-то тряпку.... Зачем птице охотится на тряпку?

Она повернулась к Паше и увидела в его взгляде недоумение, сменяющееся страхом.

— Неужели все было зря? — прошептал он, глядя перед собой невидящим взглядом. — Неужели она умерла зря? Он все же победил....

Чайка была совсем рядом. Теперь уже можно было рассмотреть и бесформенную темную массу, которую она несла в своих когтях, и ее некогда красивое оперение, теперь измазанное чем-то похожим на нефть и красными пятнами крови.

— Беги! — крикнул Паша, и сам первый последовал своему совету, помчавшись по газону наверх, к дороге.

— Почему? — успела спросить Рика, перед тем, как черная масса, брошенная птицей, упала на нее, скрывая лицо и просачиваясь в тело через рот, нос, и поры кожи.

Рика упала на асфальт, пытаясь сорвать с лица прилипшую к нему мерзость, но безрезультатно.... Она опутывала черными нитями ее руки, парализуя их. Охотник всегда сильнее.... Это закон.

Октябрь 2003 — февраль 2004 года.

М. Найт Шьямалан — режиссер триллера "Шестое чувство". Фильм повествует о мальчике, обладавшем способностью видеть души умерших людей.

Кирилл Кудряшов Дом

36