Сказки Безмолвия

— Ты скучаешь по ним? — спрашивает Коля, и тогда я понимаю, что последние несколько предложений я построил от первого лица, уже не скрывая, что говорю о себе. Им-то и так все было понятно, а вот мне было проще рассказывать словно бы не о себе... Как будто смотришь на себя со стороны.

— Я их не помню, — честно отвечаю я, — последние пять лет стерли из моей памяти все, что было до войны.

— А ты их любил?

Я задумываюсь. Не сразу нахожусь с ответом.

— Наверное, нет. Я вообще никого не любил тогда, в 18 лет. Наверное, потому и мечтал о конце света. О том, чтобы все люди сгинули... На самом деле это не родителей я не любил, а самого себя. Понимал свою никчемность, глупость своих походов в лес, показной гордости: "Глядите, я лося завалил!" Без лицензии, кстати. Я браконьером был... Считал, что никто не смеет мне указывать, когда охотиться, а когда — нет. Но все это я понимал где-то в глубине души, не давая этим мыслям выбраться на поверхность. Так что на самом деле мне хотелось, чтобы не люди сгинули, а чтобы я сгинул подальше от людей.

И вот, когда до начала конца оставалось минут 30, я сел в свой джип и помчался как можно дальше от города, по проселочной дороге, пока в небе не начали распускаться ярко-алые грибы, а земля не начала дрожать так, что мой джип подбрасывало в воздух. Тогда я остановился, выбежал из машины и залег под корнями ближайшего дерева.

Дурак... Я тогда совершенно не думал о том, что это дерево взрыв может легко повалить, и повалить на меня...

Я посмотрел на детей и мой взгляд встретился со взглядом Ани. Она помнила... Я видел это в ее глазах. Она хорошо помнила колебания земли, распахиваемой ядерным плугом, загорающиеся в небе огромные солнца атмосферных взрывов, дома, сметаемые ураганным ветром, словно карточные домики... И страх!

В довоенные годы существовала поговорка: "Ты атеист до первой турбулентности в полете"... Почему? Да потому, что когда ты на борту самолета, который нещадно мотает атмосферными потоками, от тебя не зависит ничего. Ты — просто крошечная букашка внутри крошечного куска металла, возомнившего, что он может летать, используя воздушные массы в своих целях.

Когда земля дрогнула от первого взрыва, букашками ощутили себя все. Высокие чины ядерных держав решили, что жизни на земле должен придти конец и выпустили на свободу силы, которые нельзя было выпускать никому и никогда. И вот тогда молиться стали все... И молятся до сих пор — я еще не видел ни одного выжившего атеиста. В той или иной мере верующими стали поголовно все, что прекрасно объясняет власть заводского архиепископа, отца Димитрия, спорить с которым не решается даже директор, по сути являющийся мэром нашего города, состоящего из завода, производящего ракеты, да десяти рассредоточенных по округе бункеров.

Нет, я не буду рассказывать детям, как первые порывы ураганного ветра за секунды выдули из меня весь атеизм и желание постапокалиптических приключений. Романтика сталкерства, постъядерные приключенческие романы, которые я так любил — все выветрилось в мгновение ока! Было выжжено огнем рукотворных солнц в небе и судоргами земной тверди, до того казавшейся нерушимой.

Такой войны не ожидал никто... И никто не думал, что ядерная война не закончится за несколько часов, а будет длиться несколько лет, и выжившие не будут видеть ей конца и края... Что глобальная ядерная бомбардировка превратится в локальную войну уцелевших городов.

Доморощенные аналитики, предрекавшие, что никто и никогда не нажмет на красную кнопку, ошибались.

Фантасты, писавшие о становлении нового общества на пепелище, ошибались.

Военные, рассчитывавшие убить всех врагов одним ударом — ошибались.

Все ошибались...

У ракетных войск две задачи. Первая — поразить цель на территории противника, вторая — сбить ракеты, пытающиеся поразить тебя. И на протяжении последних полутора веков, от Циолковского до дня первой атаки, совершенствовались как системы ПРО, так и системы ракет, способных ПРО преодолеть. И в 21-м веке это противостояние превратилось в пат.

Вероятность того, что ракета-перехватчик собьет приближающуюся ракету противника, составляет порядка 95%. То есть из ста выпущенных ракет 95 будут сбиты на подлете к цели. Каждая ракета несет заряд от 1 до 20 мегатонн. Наземный термоядерный взрыв в 20 мегатонн — это конец! В радиусе 20 километров будут уничтожены все надземные и большинство подземных построек. Все бункеры, все спрятанные под землю на случай войны ядерные реакторы, все цеха сборки ракет. Все! 5% вероятности уничтожения всех действующих объектов — это слишком много. Чрезмерно много!

Поэтому было принято решение оснащать перехватчик не просто боеголовой со взрывчатым веществом, а с ядерной начинкой. С плутонием! Взрыв такой боеголовки гарантированно уничтожал вражескую ракету, но в большинстве случаев запускал цепную реакцию и во вражеской гостье. Атмосферный термоядерный взрыв со всеми вытекающими последствиями.

Нет, не так. Со всеми излучающими, испепеляющими, разрушающими и выпадающими последствиями.

Но атмосферный взрыв — не заденет подземных построек. Просто не сможет, какой бы чудовищной силой он не обладал.

Поэтому рукотворные солнца вспыхивали в тот день в основном в небе и крайне редко — на земле. По крайней мере, там, где существовал "зонтик" ПРО... А ведь были места, где его не существовало. Много таких мест... И там ракеты взрывались на земле, вздымая в облака черные шляпки ядерных грибов, вознося в небеса тучи пыли, смешивающиеся с дымом пожарищ, полыхавших по всей планете! Скрывая солнце от глаз выживших на долгие годы...

— И что дальше? — нетерпеливо спрашивает меня Маша, выводя из раздумий.

Нет, обо всем этом я не буду рассказывать. Кто помнит тот ужас нескольких первых часов, не захочет возвращаться в свои воспоминания. Кто помнит пустоту первых дней ядерной ночи, не захочет говорить о ней. Пустоту испепеленной земли, пустоту в душе выживших, молящих небеса уже не о спасении, а о быстрой и безболезненной смерти.

— Я выжил! — говорю я. — Меня опалило светом далеких взрывов, но не испепелило на месте, как большинство жителей города. Меня спасла сосна, раздавившая в лепешку мою машину и повисшая своей верхушкой прямо надо мной, закрывая меня от небесного огня. Я смог подняться примерно через час после начала бомбардировки. Вокруг чувствовался запах дыма — лес лениво горел. Вспыхнувшее от светового излучения пламя погасило ударной волной, но небольшие очаги пожара оставались то тут, то там, и лес в любой момент мог заполыхать вновь.

Я выломал дверцы багажника, забрал из машины палатку, арбалет и свой рюкзак с НЗ — тушенкой, рисом, котелком и двумя запасными тетивами для арбалета, и побежал вглубь леса, держа направление прочь от города. Я был в шоке, плохо осознавал происходящее, но я шел, на одних инстинктах. Земля все еще дрожала — ядерные державы все еще обменивались ударами, активная фаза войны еще продолжалась, но в небе больше не вспыхивали испепеляющие солнца, только поднимались гигантские грибовидные облака, шляпки которых вздымались на несколько километров.

Я шел, не ощущая усталости, пока не вышел к небольшому озеру, скрывавшемуся в глубине леса. Раздевшись, я вошел в воду и лег на спину, чувствуя, как прохладная вода врачует обожженную кожу... Я потихоньку приходил в себя и начал обдумывать происшедшее. Мира не стало, это было очевидно. Бомбардировка была настолько массированной, что я вообще сомневался, что выжил кто-то еще — тогда я еще не знал, что большинство ракет было перехвачено в воздухе, и по городу прицельно ударила только одна, да еще несколько достигли поверхности в его окрестностях. Но я не сомневался, что скоро умру и я... Из школьного курса физики я знал, что радиация действует незаметно, но быстро. После такого массированного удара воздух вокруг должен был быть пронизан гамма-квантами, и смертельную дозу я мог набрать за час-другой. Еще я помнил, что первые признаки лучевой болезни — общий подъем тонуса, бодрость духа и тела, всплеск адреналина... Хотя какая ядерная война без всплеска адреналина, верно?

Дети смеются. Я улыбаюсь и словно бы стряхиваю с себя пришедший из памяти стресс тех часов.

Я продолжаю...

— Искупавшись и охладившись, я выбрался из воды, постирал одежду, опаленную и засыпанную хвоей, и развел костер. Хотелось просто посидеть у огня — обычного, а не звездного. И умереть хотелось возле него... А я готовился к смерти, уже ничуть не сомневаясь в том, что скоро умру. У меня начались галлюцинации — и звуковые и слуховые. Я слышал какие-то шорохи, слышал гул взрывов где-то вдалеке и треск пламени, которого не видел, в общем, слышал то, чего не мог слышать. Со зрением вообще творилось что-то неладное — время от времени вместо обычной картинки я начинал видеть что-то невероятное. Мир менял цвета — голубое озеро становилось черным, а моя рука — ярко желтой... Ничем другим кроме галлюцинаций это не могло быть — думал я тогда. А значит — мне конец.

Я не грустил. Я не боялся смерти, я смотрел на себя словно бы со стороны и... и знаете, я даже радовался. В моей душе всегда жило некое стремление к самоуничтожению, которое и толкало меня прочь от людей, в глухие леса, навстречу неведомому и опасному. Я не хотел умирать, но я был готов к смерти... И я радовался тому, что еще жив и вижу эту жуткую, но такую притягательную и завораживающую картину — огромный ядерный гриб, медленно сносимый ветром...

А еще я хотел есть. Глупость какая-то, да? Хотеть есть, сидя на осколках мира... Но до чего ж глупо было умирать голодным!

Я подтащил к костру две толстые ветки, поставил на него уцелевший котелок из рюкзака, не долго думая, зачерпнул воды из озера (все равно помирать, так не думать же об отравлении) и собрался, было, варить рис... Риса почему-то не хотелось совершенно! Хотелось мяса! Я вывалил в котелок банку тушенки. Подумал, и вывалил еще одну. Пусть мой обед на пепелище цивилизации будет большим и сытным!

Хотя, если честно, тушенка у меня тоже особого аппетита не вызывала.

И в этот момент к озеру вышел волк...

Я обомлел. Волк был крупным — сантиметров так 70-80 в холке. Здоровенная такая зверюга, вышедшая на водопой метрах в сорока от меня. Зверь не видел меня, не реагировал на запах дыма от моего костра — весь лес пропах дымом, забивая его обоняние... И тогда я понял, чего мне хотелось. Мяса. Сырого мяса! Я видел перед собой не волка, время от времени расплывавшегося, превращавшегося в желто-оранжевое пятно на светло-зеленом фоне, я видел кусок мяса, бифштекс с кровью...

Волк увидел меня и замер, нагнув голову к земле, рассматривая меня своими блестящими глазами. Я потянулся за арбалетом... Медленно-медленно, стараясь не двигаться, а перетекать по воздуху одним плавным движением...

Волк заворчал.

Я взял в руки арбалет и достал из рюкзака стрелы... У меня были хорошие стрелы, алюминиевые двадцатидюймовки, и мой "Скорпион" бил ими так, что при выстреле с пятидесяти метров стрелу, порой, тяжело было вытащить из дерева.

Самым сложным было взвести арбалет, натянуть тугую и неподатливую тетиву. Чтобы сделать это, нужно наступить ногой на стремя арбалета и двумя руками потянуть тетиву вверх, к спусковому механизму. Это не сделаешь плавно и грациозно, не нервируя волка... Но у меня не было выбора!

На то, чтобы перезарядить арбалет, уходит 4-5 секунд. Я уложился в три... И сделал это как раз в тот момент, когда волк прыгнул! У меня не было времени целиться, я выстрелил рефлекторно, едва успевая вскинуть арбалет, и мне повезло в третий раз за день. Я мог погибнуть под небесным ядерным огнем, но меня прикрыла от него упавшая сосна. Я мог погибнуть под этой самой сосной, но меня спас мой джип, приняв на себя ее удар. Я мог погибнуть от клыков того волка, но мой арбалет, похоже, поймал грудную клетку этого зверя в прицел совершенно без моего участия!

Волк обрушился на меня всем своим весом, я успел отшвырнуть арбалет в сторону и вытянул руки вперед, защищаясь, но волк не нападал. Уже не нападал! В его груди торчала стрела, пронзившая его сердце... И он умер, в последний раз обдав меня своим горячим дыханием, придавив меня к земле. Его клыки были так близко от моего лица, что еще секунда и он, даже умирая, успел бы вонзить их мне в горло...

Мне повезло. Мне вообще везло с самого начала и до сегодняшнего дня. Я ведь мог вообще не поехать в тот день на охоту... Мог остаться в городе, с друзьями! Ведь звали же меня в клуб... Но я предпочел одиночество! Общество моего арбалета, ножа и автомобиля! И именно благодаря этому я выжил.

Я вырезал сердце волка и впился в него зубами. Да, прямо в сырое! Я же говорил, что сказка будет страшной? Вот и не морщитесь, не прячьте головы под одеяла. Мне было противно положить сырое сердце себе в рот, но я испытывал очень странное чувство: желание и отвращение одновременно! Вы не поймете, а я не смогу доходчиво объяснить. Я не хотел есть сырое мясо, но в то же время очень хотел это сделать. Какие-то особые свойства моего организма, пробудившиеся благодаря радиации, давали мне понять, что мне нужно, чтобы выжить.

— Вы всегда были такими? — спрашивает Коля. — И ты, и мама? Или вас такими сделало Безмолвие?

— Я не знаю, — отвечаю я, — но думаю, что всегда. Мы были бегунами от рождения. Это было заложено в нас, но как ты знаешь, наши способности проявляются только под действием радиации. Здесь, в бункере, я вижу и слышу немногим больше тебя. Но есть кое что, что наводит меня на мысль о другом. Что мы могли всю жизнь быть обычными людьми, но в день первой атаки в нас что-то изменилось... Но к этому я еще приду.

В общем, я съел сердце волка. Немного подумал, прислушиваясь к своим ощущениям, и отрезал немного филейной части. Видели бы вы меня... Весь в крови, в одних трусах, сидящий на корточках посреди опаленного ядерным огнем леса! Думаю, если бы мимо проходили другие волки — увидев меня, они бы испугались и сбежали! И правильно бы сделали...

Наевшись, я завалился спать. Практически там же, возле своей добычи. Почувствовал такую усталость, что сил бороться с ней просто не было. Я улегся прямо на хвою, спиной к костру и уснул...

Я не знаю, сколько я проспал. У меня были часы, но порожденные ядерными взрывами магнитные поля свели их с ума, как и всю электронику на планете. Когда я проснулся, костер давно потух, но угли были еще теплыми, самую малость.

Вокруг было темно — тучи пепла и пыли накрыли мир плотным колпаком, скрыв от меня голубой небосвод. Наступала ядерная ночь, которая длится и по сей день. А я был жив, хотя по логике вещей я уже должен был умереть. Я подкрепился мясом убитого мной волка, пытавшегося меня убить, но, как я понял впоследствии, спасшего мне жизнь. На этот раз мой голод не был таким острым, поэтому я развел костер и немного поджарил мясо над огнем. Ощущения были странными. Я не чувствовал усталости, не был разбитым, меня не рвало кровью, как это произошло бы с любым, проведшим ночь под открытым небом после массированного ядерного удара. Но общий подъем тонуса не просто сохранился, а стал даже больше. Я слышал и видел лучше, я чувствовал, что стал быстрее и сильнее.