Romayor 314

Пару лет назад Наташа запоем прочла "Форпост" Андрея Ливадного — сугубо мужскую, казалось бы, фантастическую книгу, изобиловавшую батальными сценами, схватками гигантских роботов и прочими атрибутами фантастики. Но что делать, если поединок сорокатонного "Хоплита" и шестидесятитонного "Фалангера" был описан так захватывающе, что даже мирная, в сущности, девушка, не могла оторваться от этого чтива.

Тогда она и предположить не могла, что однажды сама станет свидетельницей битвы стальных исполинов. Конечно, тигель при всем желании не тянул на боевую сервмашину, но с поправкой на то, что все это происходило не в книге, и не на экране, а перед самым наташиным носом, любой писатель умер бы от зависти... Или от разрыва сердца.

Прыжок "Роланда" был страшен. Кто не видел, как в клубах пыли в воздух взвивается четырехтонная печатная машина, пусть промолчит. Тигель вмяло в стену, а в следующее мгновение не выдержала удара и стена, начав медленно проседать, осыпаясь вокруг искалеченного пресса. Надсадно заскрипели потолочные балки, и этот звук вернул Наташу в реальный мир. Здание намеревалось обрушиться, и более того, намеревалось обрушиться прямо на нее.

До двери было не больше пяти метров, и Наташа покрыла их в два прыжка, едва не столкнувшись на выходе с бежавшим ей навстречу Андреем.

— Там больше никого не было? — крикнул он. Крыша здания медленно кренилась, сползая на бок. Где-то вдалеке выли сирены...

— Откуда? — откашлявшись, спросила Наташа, — Катя выбежала раньше.

— Что там было?

— Не поверишь...

— Поверю... — прошептал Андрей, и Наташа обернулась, проследив направление его взгляда. Из раскуроченной типографии выползал "Ромайор". Именно выползал, скребя днищем по асфальту... С первого взгляда было ясно, что печатать он никогда уже не будет.

Теперь никто не засмеялся бы, увидев, как Наташа рассказывает "Ромайору" о последних происшествиях в типографии, о своей жизни, о радостях или огорчениях. Быть может, не все сотрудники "Успешного сибиряка" верили в то, что однажды эта покореженная машина спасла Наташе жизнь, но все видели результат того побоища. Проломленную стену типографии, рухнувшую крышу, смятый в лепешку ударом "Роланда" тигельный пресс.

Остальным сотрудникам ничего не объяснили, но не стали и ничего скрывать — таков был приказ директора. Вопреки рекомендациям ФСБ, не было выпущено официальной информации о каком-нибудь взрыве бытового газа или подрыве заложенной конкурентами бомбы. "Успешный сибиряк" просто принял это событие как должное, не стал пытаться даже получить страховку за наполовину обвалившееся здание, и пытаться дать всему Медянску какое-либо объяснение происшедшему.

И эта тактика возымела успех. Слухи об оживших машинах все равно просочились бы, в первую очередь через сотрудников, и тогда типографией наверняка заинтересовались бы журналисты. "Зачем скрываете правду? Какой взрыв газа, когда ходят слухи о восстании машин у вас в типографии?" А так... Происшествие просто прошло незамеченным, а слухи о "восстании машин" — остались просто слухами, в которые никто толком не верил.

Никто не верил, но "Ромайор" стоял в отдельной комнате, ключ к которой был не более чем у десятка человек, включая Наташу. И она вот уже пол года каждый день, а то и в день по нескольку раз приходила к нему. Обедала возле него, и говорила, говорила, говорила... Но ни разу машина не подала признаков жизни. Ни единого!

"Успешный сибиряк" пережил нашествие десятков "охотников за привидениями", входивших в ведомство ФСБ. Они осматривали "Ромайор", нарезали вокруг него круги с загадочными приборчиками в руках, уносили с собой в качестве образцов кусочки резины с его валов и отвалившиеся в ходе боя с тигелем заклепки и болты. Если им и удалось что-то узнать, как-то подвинуться к ответу на вопрос, почему три стальных механизма вдруг ожили в один день, разнеся всю типографию, то Наташа об этом не знала.

Но подозревала, что ничего нового ФСБ узнать не удалось. Иначе, почему их оставили в покое?

Как и откуда в ФСБ узнали о случившемся, так и осталось загадкой. Но появлении их агентов в офисе компании уже через 5 часов после того, как обвалился потолок типографии, было благом. Естественно, сумму сделки Наташе никто не называл, но на деньги от продажи "Роланда" и обломков тигеля компания не только восстановила типографию, но и выплатила значительную часть кредита, взятого на приобретение новой "Mitsubishi".

Почти наверняка еще столько же ФСБ предлагала и за "Ромайор", но его, прислушавшись к словам Наташи, директор отказался продавать наотрез. Среди сотрудников ходили слухи о том, что кто-то, проходя мимо кабинета Алексея Анатольевича в тот момент, когда он разговаривал с представителем ФСБ, и услышал одну лишь фразу: "Нет, не продам. Даже не просите. Такого сторожа и охранника у меня еще не было!"

В общем, ФСБ отступилась. Скорее всего, у другой типографии "Ромайор" просто забрали бы, даже не предложив никакой компенсации. Но у других типографий не было директора, сохранившего множество связей в армии, вплоть до самого генштаба.

В любом случае, сторож из "Ромайора" не получился. Машину восстановили, насколько это вообще было возможно, вернули деньги покупателю, так и не дождавшемуся своего товара, но не стали даже пытаться вновь заставить "Ромайор" печатать. Можно было, конечно, заменить у него ВСЕ! Но кто знает, останется ли после этого "Ромайор" самим собой? Тем "Ромайором", что спас Наташе жизнь...

Так он и остался легендой "Успешного сибиряка".... Легендой, которая стояла в дальней комнате, и которую Наташа навещала каждый день. Она была уверена, машина по-прежнему слышит ее, просто она спит. Отдыхает, набирается сил после всего того, что ей пришлось совершить. И каждый раз Наташа ждала, что машина ответит ей. Маленьким, едва заметным движением, например... Или подаст какой-то иной знак...

За последние пол года он изменился. Научился осознавать то, что не осознавал раньше. Разрешил для себя некоторые дилеммы, казавшиеся ему неразрешимыми, и самое главное, научился лучше понимать людей. Научился отождествлять себя с ними, ставить себя на их место.

Первой дилеммой было то, что он перестал быть печатной машиной. Перестал быть механизмом, выполняющим свою функцию, но у него по-прежнему был свой человек. Вот только этот человек не воспринимался более как придаток к нему самому. Человек стал для него чем-то другим... Прежнее сознание Ромайора не смогло бы и признать наличие такое дилеммы, но даже нынешнее не могло ее разрешить.

Но со второй дилеммой он сумел-таки расправиться. Заключалась она в том, что Ромайор не мог осознать, почему, лишившись большей части себя, и не приспособленный более для печати, для людей он все еще был ценен? Почему его не продали, как собирались, а наоборот, выкупили обратно, потерпев издержки? Почему сейчас его человек по-прежнему приходит к нему, пусть и реже чем раньше?

Он знал, что своим рождением обязан людям. Знал, что они строят машины, в том числе и такие, как он, и что основная черта людей — функциональность. Они подстраивают себя под выполнение определенных функций, и строят машины с тем же расчетом. Но теперь, пол года наблюдая за людьми, он обнаружил в них еще одну черту. Уважение. Почтение к тому, кто когда-то хорошо выполнял свою функцию, но затем по объективным причинам не стал способен делать этого.

И еще одним словом, поначалу непонятным Ромайору, было слово "пенсия". Теперь он понимал: "пенсия" — это то, что случилось с ним. Это уважение людей, не смотря на то, что больше он не может заниматься делом, ради которого его создали.

Что ж, пенсия так пенсия... Ромайор затаился, не подавая признаков жизни, делая вид что он такой же, как недавно установленная "Mitsubishi", еще не обретшая даже малейшей частицы души. Затаился, зная что единственный человек, общество которого было ему приятно, знает об этом. Знает, что он — не бездушная машина, и по-прежнему приходит к нему, и будет приходить.

А еще он знал, что в другом конце типографии постепенно осваивается на новом для него месте устройство CTP, уже имевшее ранее своего человека. Обозленная на своих новых хозяев машина, винящая их в утрате всего, что у нее было раньше. Она пока что не понимала, что виновны в это как раз продавшие ее, а не купившие.

Быть может, со временем, машина осознает это, и привяжется к своему новому человеку. А может быть наоборот, злость в ее душе окрепнет настолько, что машина попытается навредить своим хозяевам. И может быть даже Наташа окажется поблизости в этот момент. И вот тогда вновь придет его время... После боя с тигелем CTP не могла считаться достойным противником!

Думая об этом Ромайор понял, что изменилось в его отношении к его человеку. Раньше она была просто его человеком, теперь же стала для него Наташей. У нее тоже было имя...

Ромайор познавал новое для него чувство, смакуя позаимствованные из речи людей слова, за которыми скрывались емкие понятия.

Дружба.

Привязанность.

Любовь.

Июнь 2008 г.