Холодное плечо

Левая нога пошла вперед, правая рука выпустила барсетку и пошла обратно к туловищу, левая — хлестко ударила по кисти противника, уводя линию ствола подальше от меня и от Нины. Я ждал выстрела, я был готов к тому, что сейчас громыхнет, ударив по ушам, но выстрела не последовало. Мой противник попытался снова направить пистолет на меня, но действовал медленно и размыто. Любой мало-мальски подготовленный к уличной драке человек заблокировал бы мой удар, а следующую секунду — прострелил бы мне голову, но обдолбанный наркоман просто не ожидал отпора. Кто знает, может он вообще ожидал, что я превращусь в бабочку?

Гяку-цуки получился практически чистым, как на тренировке. Правая рука, сжатая в кулак, вонзилась ему точно в солнечное сплетение, согнув пополам. Я попытался добавить правым коленом в лицо, но этот удар в детстве тренеры в меня намертво не вбили, поэтому я не попал. Колено ударилось о лобную кость — я даже не знаю, кому было больнее. Парень завалился на бок, прижав руки и ноги к животу и силясь заново научиться дышать. Пистолет выпал из его рук и отлетел в сторону, я кинулся его подбирать, но Нина схватила меня за руку.

— Бежим!

Да, она была права. Мы побежали.

Самооборона в России — это отличный способ получить срок больший, чем нападающий. Что я сделал бы, взяв пистолет в руки? Направил бы на него и заставил лежать, пока не приедет полиция? Как долго? У нас не было даже телефонов, Нине пришлось бы бежать к людям, чтобы позвонить. А если он откажется подчиняться и попытается бежать? Выстрелить я не смогу, да и нельзя этого делать, даже в ногу. Сяду, надолго сяду.

И мы бежали, так быстро, как только могли. Я оглянулся только раз, успев увидеть, что мой удар, хоть и получился очень удачным, вырубил парня меньше, чем за минуту. Но когда он поднялся на ноги — мы уже растворились в сумерках. Никто нас не преследовал, никто в нас не стрелял, а умница Нина в какой-то момент успела даже подобрать мою барсетку, про которую я начисто забыл.

Мы вызвали полицию, написали заявление. Нам покивали, посочувствовали, спросили, сможем ли мы сейчас найти в лесу то место, где произошло нападение? Мы переглянулись и ответили, что не сможем — уже стемнело окончательно, а гуляя, мы особо не задумывались, на какую из многочисленных тропинок мы поворачивали. Нужного места мы бы скорее всего не нашли.

— Жаль... — пробормотал бравший у нас показания лейтенант. — Так был бы шанс взять след, собака бы его наверняка нашла.

— Жаль, — согласился я.

А потом лейтенант в восьмой раз спросил:

— А вы уверены, что пистолет был настоящий?

А в восьмой раз ответил, что нет, не уверен.

Я не служил. У меня нет опыта обращения с огнестрельным оружием. У меня нет опыта обращения с оружием вообще. А если бы такой опыт и был — я не уверен, что в такой ситуации хоть кто-то в этом мире смог бы отличить огнестрельное оружие от качественно исполненного муляжа.

А мое чувство, что я встретился взглядом со Смертью, к делу не пришьешь...

Той ночью я долго не мог заснуть. Лежал, смотрел в потолок, чувствовал исходящее от Нины тепло, но уснуть не мог. Я вспоминал происшедшее сегодня, и отцовскую историю о том, как он чуть не погиб по дороге из Красноярска в далеком 94-м году.

Я не боялся смерти. Я боялся того, что Смерть повернет свой взор на девушку, которую я люблю. Оказалось, что бояться за кого-то — куда страшнее, чем бояться за себя.

* * *

Что именно с ним произошло, отец рассказал мне спустя лет семь после того жуткого вечера, когда я в полной мере осознал, как пугает это чувство под названием "Что-то не так". Долгие семь лет он так и держал эту историю в себе, не рассказывая никому. Подробностей не знала даже мама, даже ей отец рассказал лишь, что попал в очень неприятную ситуацию на трассе, но все обошлось, выкрутился, даже ни царапины.

Что произошло на самом деле — мы узнали только в 2001-м. Отец к этому времени снова устроился в КБ, благополучно превратившееся в ЗАО и пытавшееся восстать из пепла. Денег эта работа приносила меньше, но самые тяжелые для страны и для семьи времена мы пережили достаточно неплохо, имелись сбережения, вложения в валюту и недвижимость, так что отец мог позволить себе оставить рискованную работу и перейти к спокойной и размеренной жизни конструктора. К тому же, и годы уже были не те, и ситуация в стране — не та.

— Мы из рейса возвращались, — с улыбкой рассказывал он в кругу родственников и друзей, приехавших к нам на дачу на первые весенние шашлыки. — Я и Семеныч, царствие ему небесное.

Яков Семенович, а для меня — просто дядя Яша, папин друг и однокашник, к тому времени уже два года как умер от инфаркта.

Отец улыбался, рассказывая эту историю, подавая ее так, и подобает подавать к столу подобные рассказы. С легкой ноткой презрения к происшедшему. Мол, было дело тогда, в далекие годы, опасность подстерегала на каждом шагу, но я смеялся в лицо врагам и вышел победителем из всех схваток. Но я знал отца слишком хорошо, чтобы видеть: эта улыбка — напускная. Он не забыл тот страх, и никогда не забудет. Никогда не сможет относиться к нему с пренебрежением.

— За спиной — пятитонник с видеотехникой, доставить его надо в Новосибирск. "Белый" груз, или "серый" — не знаю. ГАИшников нам бояться в общем-то не надо, не наркотики же везем, да и документы есть, пусть и липовые скорее всего. Братвы мы тоже не боялись. "Крыша" у тех ребят, что нам этот груз передали — была, хорошая "крыша", авторитетная. Такими кликухами, как те, что за ними стояли, просто так не бросаются. Так что ехали мы и ехали, спокойно и не торопясь. Не далеко проехали, километров 40 от Красноярска, и тут нас обгоняет и подрезает тонированная вишневая "Девятка". Все как в кино, в общем.

Останавливаемся. Выходим. Мы с Семенычем — из своей, и трое крепких ребят из своей. Мы вежливо интересуемся, кто такие, чего хотят. Те сразу пальцы веером, мол, трасса наша, хотите тут ездить — 20% груза нам надо отвалить.

Я им также вежливо говорю, что мы — люди простые, но работаем на людей очень сложных. И что кому надо — все проценты отстегнуты уже были. А если есть претензии, так это не к нам, а к господам Лазарёнку и Поженку. Знаете таких? Вот и хорошо, что знаете, таких людей надо знать и уважать.

Вижу, ребята гонор сбавили. Растерялись. Видимо, привыкли нахрапом брать, а тут — люди тертые, да еще такие имена за ними стоят. Нет, мы с Семенычем, конечно. лично в тех кругах не вращались, и этих именитых бандитов лично не знали, но имена на самом деле на слуху в то время были, правда, недолго. В 96-м убили обоих в Иркутске, и Поженка, и Лазарёнка, ну, вы знаете, в те времена это в порядке вещей было.

В общем, жму парням руки, прощаюсь. Дескать, если вопросов к нам вы больше не имеете, то мы дальше по своим делам поехали, а вы — по своим, ага? Мы — хороших людей товаром обеспечивать, ну а вы — за порядком на своей трассе следить, чтоб тут беспредела не было, и все кому надо проценты за надежную крышу отстегивали.

Садимся. Трогаемся. Едем.

Немного проехали, еще километров тридцать, наверное. Трасса практически пустая, редко-редко нас кто-то обгоняет, или навстречу попадается. Я за рулем, еду себе не спеша, песенку какую-то себе под нос мурлычу, Семеныч дремлет... Сюрпризов не ждем, проблема с братками разрешилась довольно быстро. И тут вижу в левом зеркале ту самую "Девятку". Догоняет она нас!

Держу скорость 80. В руль вцепился, Семеныча бужу, говорю: "Проснись, будь готов ко всему!" Ребята нас догоняют, сигналят и фарами моргают, приглашают на обочину съехать и поговорить. То есть побазарить. Тогда так говорить было принято. По понятиям побазарить, видимо! А я — ноль внимания, все также 80 на спидометре, больше — опасно, трасса разбитая, да и грузовик наш — видавший виды японец, бог его знает, как он себя на больших скоростях поведет. И груз этот еще... Видики, телевизоры — подпрыгнем на большой яме, вдруг побьется что в кузове? И тогда уже не с этих ребят в "Девятке", а с меня братва Лазарёнка спросит, почему я такой-сякой хороших людей подставил, груз повредил по дороге.

"Жигуль" на обгон пошел. С нами поравнялся, окно опустил и орет мне: "Тормози, сука! На обочину съезжай!" И пистолетом пацан потрясает. У меня аж сердце в пятки ушло: все, думаю, попали мы как кур в ощип.

Семеныч предлагает остановиться, а я головой мотаю и знай на педаль давлю. Все ясно же как белый день: отморозки. Может быть залетные ребята, а может и местные, просто на груз наш позарились. Что им, беспредельщикам, крыша наших нанимателей? Нас пристрелят, фуру в гараже спрячут, груз толкнут за полцены и залягут на дно. Будет ли еще Лазарёнок из-за пяти тонн аппаратуры шухер наводить? А если и будет, просто из принципа, что кто-то на его добро покусился, то найдет ли он этих троих? Да даже если и найдет — мы-то с Семенычем уже гнить будем, и даже не факт, что в земле. Найдут ли нас еще, чтоб похоронить по-человечески? Так что нельзя останавливаться...

Пацан в воздух пальнул. Пистолет боевой, не газовый, под "ПМ" стилизованный. Но по кабине стрелять боится — фура ему целой нужна, на испуг давит. А я голову в плечи втянул, и жму!

"Девятка" — по газам и уносится вперед. Далеко-далеко вперед. Я — тоже по газам. "Ты чего делаешь?" — кричит на меня Семеныч, а я ему: "Нельзя останавливаться! Убьют! Теперь — точно убьют!" И вижу, далеко впереди, "Девятка" поперек дороги разворачивается. На спидометре у меня — 90, а я все жму, скорость не сбавляю. А из машины парни высыпали и стоят посреди дороги, перед машиной. Все с оружием! Все быстро произошло, я не разглядел, что там у них было, но у одного — точно автомат: что-то похожее на калашниковский "Укорот".

Семеныч орет: "Тормози!", а я только пригнулся пониже и руль немного влево повернул, чтобы не в бочину "Девятку" таранить, а вскользь, по капоту ее ударить. И ударил.

А вслед — очередь! Может все стреляли, а может только этот, с автоматом сориентироваться успел, они ж все врассыпную от машины брызнули, когда поняли, что я тормозить не стану. Но расслышал я только очередь, да и то с трудом: сердце мое громче бахало, если честно. Я даже подумать успел: "Вот и отжил ты свое, Сергей Михалыч! Сейчас тебя кондрашка и хватит!" Но нет, ничего, выдержало сердце-то...

— И что, не погнались они за вами больше? — спросил кто-то из слушателей.

— Не погнались. Может я машину им разбил в хлам, а может просто побоялись. Не меня, нет. Просто шума. Хоть и бандитское было время, но менты и тогда не все продажные были. И вертолет ГАИ иногда над трассой мелькал, и вообще... В общем, не погнались и все тут. Мы до дома доехали целые и невредимые. Только руки у меня тряслись, пока я домой не зашел и жену и сына не обнял. Когда на тебя ствол смотрит — это как-то пугает, знаете ли, а уж когда пули вокруг тебя насвистывают, так и вообще...

— Папа, а все пули в молоко что ли? — спросил я. — Или они в воздух стреляли?

— Нет, Никита, в нас они стреляли. Повезло, что вслед, а не в лицо. Со стороны Семеныча зеркало вдребезги разлетелось, и несколько пуль фургон пробили и в коробках засели. Мы потом заказчику рассказали, что с нами в дороге случилось — ребята обещали меры принять, поискать этих отморозков, разобраться с ними. А я уж боялся, что нам поврежденные телевизоры выкатят, и тогда хорошо, если вся поездка в ноль будет. Может еще должны останемся. Но нет, обошлось...

Историю обсудили, беспредел 90-х повспоминали, всех политиков обматерили, шашлыков поели, водки попили, да и разбрелись по маленьким компаниям. Мы остались вдвоем с отцом собирать и чистить мангал.

— Папа, — просил 17-летний я, которого, как и всех мальчишек в этом возрасте манила жуткая романтика оружия и героизма. — А страшно это, когда в тебя стреляют?

Отец пожал плечами, задумался.

— У прадеда бы твоего спросить, — ответил он, наконец, — да нет его уже в живых.

— А почему у прадеда? — не понял я.

— В него много стреляли. Он Великую Отечественную прошел, от Сталинграда до Берлина. В пехоте служил, в самое пекло в атаку ходил... Ты-то его не застал, не дожил дед Петя до твоего рождения, а вот я с ним много говорил, истории его слушал, в том числе и военные. Я как-то его о том же спросил: а каково это, под пулями, да под артобстрелом? Страшно? Он сказал, что страшно только в первый миг, когда из окопа встаешь. А потом — только за других, когда видишь, как товарищ упал, а к нему уже санитарки ползут. А ты бежишь дальше или ползешь, тут уж как получается, и думаешь: "Успеют или не успеют? Спасут или не спасут? Накроет или не накроет?" О них думаешь. За них страшно. И еще быстрее бежишь, чтобы поскорее до вражеских позиций добежать, чтобы ДЗОТ закидать бутылками с зажигательной смесью, чтобы в окопы гранаты швырнуть, чтобы некому больше было стрелять по тем, кто за твоей спиной остался. Ну и по тебе, конечно, тоже.

Страх потом приходит. Когда после боя раненых видишь. И поле, усеянное телами.

Вот и мне страшно не было. Адреналин — да, был, аж из ушей выплескивался. Но это не страх... Я потом думать начал о том, что могло бы быть, и вот потом страшно стало. Ехал домой, постоянно в уцелевшее зеркало смотрел, не появится ли за нами вишневая "Девятка", и все думал, что бы было, послушай я Семеныча и остановись. Убили бы нас обоих, просто как нежелательных свидетелей. А потом... Вот об этом я как раз думал, когда их машину таранил. У меня в кармане — права, в сумке — паспорт и ключи от дома. Парни, скорее всего, местные, красноярские, да и куш в виде нашего грузовика — довольно жирный, нет им смысла в Медянск ехать. Но мало ли... Вдруг? Вот просто вдруг они бы подумали, что у меня дома есть чем поживиться? Тем более, что пути на машине всего часов 14, или у них бы знакомые в нашем городе? И вот ждете вы с мамой меня домой, а тут в дверь отморозки эти заходят. В те годы и не такое бывало... Человеческая жизнь и сейчас порою дешевле пачки сигарет стоит, а тогда...

Вот так как-то, Никита. Когда в тебя стреляют — страшно, конечно. Но почему-то не за себя. Не дай бог тебе это проверить.

* * *

Есть люди, которые верят в платоническую любовь. В чувства без физического влечения. Большинство из тех, кто рассказывает о том, как жаль ему рабов своих желаний и как он или она мечтает о возвышенных чувствах без капли похоти, на самом деле мечтают о сплетении ног и о жарких стонах в постели. Это лицемеры. Но есть и те, кто всерьез в эти бредни верит. В то, что секс — это что-то от Лукавого, что похоть — это жалкая замена любви. Это глупцы. Мне их жаль.

Мне жаль тех, кто ищет высокой и чистой любви без секса. Ее не бывает.

Как жаль мне и тех, кто ищет секса без любви. Мастурбация — и та принесет больше удовольствия.

Секс — не главная, но очень важная сторона отношений между мужчиной и женщиной. Без вкусно сваренного борща — и то проще прожить, чем без единения тел и душ, без сводящих с ума ласк и без сладострастных движений тел, сливающихся друг с другом в любовном экстазе.

Мы с Ниной не были ни глупцами, ни лицемерами. Мы не врали друг другу. С первых дней нашего знакомства мы давали друг другу намеки, зачастую — не осознаваемые даже нами самими, но чутко улавливаемые партнером, что мы — здоровые мужчина и женщина, и что нам не чужды сексуальные желания. И что мы тянемся друг к другу не только психологически, но и физически — тоже было понятно без слов и практически сразу.