Прибывшая на Венетику вместе с ним Дарья Константиновна часто отговаривала мужа от этих лекций, ввиду его слабого здоровья считая более полезным отдых, вполне заслуженный генералом. Сам же Василий Фёдорович, хоть на словах и соглашался с ней, все же не спешил отказаться от занятий, видя в будущих жандармских офицерах искренний интерес к военному и техническому делу; и, к слову сказать, нередко узнавал от них о различных нововведениях и хитроумных приспособлениях, применявшихся при сооружении фортов и бастионов Имроса, неумолимо превращавших соседний остров в могучую цитадель.

Так и сегодня, благо лекции на выпускном курсе закончились, старый артиллерист намеревался внимательно изучить пересланную ему через Орехова тетрадь с записями о всего полтора месяца назад завершённой системе подводных каверн, в будущем предназначенных для скрытого приема подводных лодок Средиземноморского флота. Генерал вовсе не разделял увлечённости командования этим, лично ему не совсем понятным для каких целей предназначенным, типом военных судов, но с интересом читал все попадавшиеся ему на глаза материалы по развёрнутому строительству, каковое считал одним из самых последних достижений военно-инженерной мысли. К огромному огорчению, подобных материалов даже в Школе Корпуса было совсем мало, так что номерная тетрадь Гобято, пусть даже и вымаранная чернилами военного цензора, представляла для Василия Фёдоровича огромный интерес.

Неспешной хромающей походкой генерал прошел с полверсты, отделяющей его дом от большого тенистого сквера, что был разбит в первый же год, как на остров прибыли русские военные, чиновники и жандармы. По вечерам, освещённый прячущимися в листве фонарей и обдуваемый свежим морским ветерком, этот сквер становился любимым местом прогулок и отдыха местного "полусвета"; днем же он был тих и пуст, что как нельзя кстати подходило для неспешного изучения заметок Леонида Николаевича или наблюдения за суетой, регулярно возникающей на рейде и причалах острова.

Чтение, даже несмотря на то, что вымаранный текст имелся практически на каждой странице, оказалось весьма интересным, и Белый провёл в сквере несколько часов. Не перестававший даже после своей отставки интересоваться военно-инженерным делом, Василий Фёдорович настолько погрузился в описания, что заметил живо переговаривающихся между собой недавних выпускников только тогда, когда те скорым шагом буквально выскочили к занятой отставным артиллеристом скамейке.

Молодые офицеры сами не ожидали подобной встречи и, сразу не сообразив, как нужно поступить, молниеносным движением нацепили форменные картузы, да тотчас же выстроились в ряд, отдавая генералу честь. Василий Фёдорович, в душе посмеиваясь от произведённого конфуза, преувеличенно кряхтя подобрал свою трость и, поднявшись, также приложил ладонь к голове с неизменным "Господа офицеры!". Гурьев, кляня себя за допущенную оплошность — ведь это он должен был подать команду как старший по званию — вида всё же не подал и лишь когда генерал Белый снова присел на облюбованную скамейку, поинтересовался о его здоровье.

— Благодарствую, неплохо, да уж куда нам, старикам, с вами, молодыми, сравниться, — благодушно ответил Белый.

— Василий Фёдорович, Вам непременно надо сегодня вечером быть на празднике в ознаменование выпуска! — Костин поспешил ещё больше сгладить неловкость от гурьевской промашки, да ещё какой — не поприветствовать пусть отставного, но всё ж генерала от артиллерии! Сколь бы велика не была нелюбовь Олега к более успешному теперь уже сослуживцу, но подобная промашка бросала тень как на весь Корпус, так и на Школу в частности.

— Да куда уж мне, тем более что праздник этот ваш, а я к вам какое отношение имею — так, седьмая вода на киселе, — нехотя начал отказываться тот.

— Самое непосредственное! — вступилась Татьяна. — Вы же самый любимый лектор в Школе, любой согласится! Наденете Вашу форму при всех регалиях, медаль за русско-японскую, знак за Артур...

— Да-да, генерал при крестах, в медалях, "клюква", лента Анны первой степени через плечо, — наперебой принялись перечислять молодые офицеры, — да вы будете первым кавалером в местном свете!

— Уговорили, уговорили, племя юное, необузданное, только Дарье Константиновне об этих мыслях не говорите, а то ещё запрёт старика в кабинете и сама у дверей станет!

Часам к семи вечера у ворот "Венецианского Купца" остановился предоставленный полковником Васильчиковым автомобиль, из которого вышли генерал от артиллерии в отставке Василий Фёдорович Белый с супругой. В саду, окружавшем выполненный в стиле классической русской усадьбы ресторан, уже прогуливались и вели светские беседы флотские и гарнизонные офицеры со своими дамами, внося некоторое разнообразие в густую синеву парадных мундиров Корпуса, имевших хоть и солидный, но, на взгляд Василия Фёдоровича, излишне "монументальный" вид. В большом зале "Купца" молодёжь, в основном из числа курсантов, танцевала под рояль, бодро стуча каблуками вычищенных до зеркального блеска сапог о доски пола. Гарнизонные артиллеристы, будучи в меньшинстве, стремились превзойти своих соперников грозно звеня шпорами и закручивая своих дам из числа чиновничьих дочерей и жён в умопомрачительных па. Единственная пара, вызывавшая молчаливое неодобрение с обеих сторон (и понимающе-одобрительные усмешки от почтенных отцов семейств, матрон и старших офицеров всех служб) были недавно прибывший записной красавец Георгий Сулаберидзе (инженер-прапорщик из артиллеристов) и только окончившая первый семестр Школы, но уже известная всем курсам за несносный характер Ривка Залман, получившая за свою явную симпатию прозвище "георгиевская кавалердама".

Высшее начальство Школы ещё не прибыло. Впрочем, к семье Белых, сразу же поспешил глава всего островного гарнизона полковник Алфёров.

— Василий Фёдорович, право не ожидал, большая честь снова лицезреть Вас! Дарья Константиновна, весьма польщён! Вам надо чаще бывать с мужем на собраниях, поверьте, мы все гордимся тем, что в нашем городе проживает столь известный человек!

Дарья Константиновна вежливо поприветствовала Алфёрова но, откланявшись, покинула мужчин для беседы с женой полковника. О чём будет вестись разговор между двумя мужьями обе жены знали уже в деталях, благо их спор начинался при каждой встрече на протяжении последних двух лет и стал уже своеобразной островной традицией.

— Полноте, Юрий Николаевич! Вы же опять будете стремиться убедить меня возглавить Офицерское собрание, а мне это будет весьма утомительно. К тому же, сколько бы Вы не говорили, я отнюдь не старший по званию — с этим вопросом Вам следует обращаться к Игорю Леонидовичу, мы с ним в чине почти равны, но он моложе да и сейчас на действительной службе.

— Все же Васильчиков по званию полковник, да и к тому же службу несет в Корпусе. Хоть я и должен признать, что нынешний Корпус не чета тому, что был во времена войны, да и люди там служат весьма достойные — заметьте, я это говорю не потому, что их здесь гораздо больше, чем нас, — собеседники весело рассмеялись, — но Офицерское собрание в первую очередь служит для выходцев из армии и флота. Жандармский офицер, председательствующий в Собрании станет только поводом для пересуд.

— Вы слишком много отдаете на откуп традициям, — за беседой генерал со спутником вошли в большой зал ресторана и присели у стены на тотчас предложенные им курсантами стулья. — Многие считают, что слепое следование устаревшим догматам и привело Россию к поражению в войне с Японией. Заметьте, с каким восторгом принимаются молодыми офицерами армейские и флотские реформы, даже когда они затрагивают ранее казавшиеся нам с Вами нерушимые порядки!

— Я считаю, — скорее из привычки спорить с Белым возразил Юрий Николаевич, — что многие из этих реформ поспешны, а то и излишни. Скажите на милость, зачем было нужно вводить новое "Установление о российских орденах"? Вот позвольте, мы с Вами друг друга прекрасно знаем, но ведь я младше Вас, и когда я буду уже в летах, внуки будут смотреть на фотокарточку с сегодняшнего праздника и спрашивать "Деда, а зачем ты надел эту ленточку?" — что мне им отвечать?

Для пущего убеждения Алфёров повторил предполагаемый детский вопрос писклявым голосом, дергая двумя пальцами Станиславскую ленту. Впрочем, его смеющиеся глаза не вызывали сомнений в несерьёзности вопроса.

— Вот тут-то им и придётся выслушивать долгие рассказы брюзжащего старикашки, в которого Вы, мой друг, непременно превратитесь, если решитесь дожить до моих лет!

— Кстати, про новые ордена... Довелось читать позавчерашний "Вестник". Первым кавалером ордена Славы посмертно стал генерал-лейтенант Надеин. Как же там... — полковник задумался, припоминая столь сильно удивившую его статью. Статуты принятых в прошлом году орденов он внимательно изучал сразу по их опубликованию, отметив для себя большую, нежели в изменявшейся на протяжении последних двухсот лет, упорядоченность нового уложения. — "...лично возглавив наступление, первым достиг противника, где личным примером и храбростью способствовал успеху общего дела...", да, как-то так. Орден-то, по сути своей для низших чинов, замена солдатскому Егоргию. Да и то, к слову сказать, третья степень. Неужто Георгия второй степени дать не могли коль уж на то пошло, уважить героя?

— А что делать, там, в Артуре, приходилось и генералам седым, на седьмом десятке лет, в рукопашную на японца ходить. И, насколько я Митрофана Александровича помню, он солдатский орден пуще иных бы ценил... — Василий Фёдорович погрустнел, вспоминая "сибирского дедушку".

— Это верно, — посерьёзнел и Алфёров. — Ведь и Милорадович, как я помню, дорожил серебряным Егорием, вручённым за Лейпциг...

Беседа полковника с отставным генералом перешла на обсуждение новых орденов и соответствие им старых. Оба сошлись на том, что оставленные в прежних статутах Георгий и Владимир безусловно свидетельствуют о глубоком уважении к славным традициям русского воинства; что в задумке назначать низшие ордена Славы, Знамени и Звезды по единожды оговоренным и всем известным основаниям есть своя правда; но в отмене Андрея как высшего ордена Империи и назначении в качестве такового ордена Ивана Великого разошлись весьма и весьма. Алфёров считал таковое абсолютно неправильным, подвергающим сомнению и "происками столичных феминистов", Белый же полагал, что создание ордена в честь первого русского царя всё же символично и замена святого на царя будет положительно воспринято патриотически настроенным офицерством, зачастую критически относящимся к ярым ревнителям православной веры. На это Юрий Николаевич язвительно замечал, что в среде молодого офицерства, насколько он знает, витают весьма вредные идеи, и что либеральным умам из числа поручиков и мичманов всё равно, что царь, что святой, и что они обрадовались бы исключительно ордену, названному в честь Марата или какого другого революционного деятеля. Спор вышел хоть и дружеский, но жаркий, и мог бы закончиться далеко за полночь, если бы не оказался прерван прибытием главных организаторов торжества, ибо его виновники — только что окончившие учение жандармские секунд— и подпоручики — уже давно заняли сад и все три зала ресторана.

Из блестящего, будто лакированного, автомобиля (способ, каким шофёру удавалось содержать казённый автомобиль в чистоте после поездок по южному городу, оставался одной из наиболее тщательно хранимых тайн Специальной Школы Корпуса на Венетике), с достоинством, обусловленным как чинами и положением, так и "монументальностью" темно-синих парадных мундиров, перехлёстнутых алыми орденскими лентами, в сад проследовали глава Школы полковник Васильчиков и выпускающий курсовой офицер старший лейтенант Шах. Музыка смолкла и все замерли — дамы и чиновники в глубоком поклоне, офицеры и курсанты — вытянувшись по струнке и отдавая честь. Васильчиков и Шах также сделали общий поклон собравшимся, отдали честь "служивому люду", которого на торжестве было большинство и предложили всем проследовать к столам, "дабы почтить достойных птенцов нашего, так сказать, уютного гнезда" положенными им почестями.

За несколько минут, что гости и выпускники усаживались за столами, щедро уставленными угощением, вполне приличествующим даже персонам из царствующего дома (Татьяна, по неписанным традициям Венетики, за таковую пока не считалась), Васильчиков успел пошептаться со специально прибывшим с Имроса по такому случаю товарищу Шефа Корпуса полковнику Рачинскому. Этот разговор не остался незамеченным присутствующими, но, как только все разместились на своих местах, всё разрешилось.

— Дорогие соратники! — начал напутственную речь Рачинский. — Я обращаюсь к Вам именно так, потому что с того самого момента, как Вы получили свои погоны, каждый из Вас — неважно, какую карьеру он изберет в будущем и сколь долгой будет его служба — останется нашим соратником. Дело торжества Закона и Справедливости, идеалы, на которых держится наша жандармская служба, служение России — навеки остаются в ваших сердцах. По просьбе Вашего — теперь уже бывшего — начальника и наставника, Бориса Станиславовича Васильчикова, от имени нашего царственного Шефа, я хочу лишь напомнить каждому из тех, кто на днях покидает стены Школы, о древнем девизе, который должен служить неугасимым маяком в бурных водах жизненных невзгод и неурядиц: "Честь — в Службе!".

Рачинский поклонился и сел под бурные овации присутствующих. Полковник Васильчиков встал, поднимая заблаговременно наполненный игристым вином бокал.

— Бойцы! — обращение, неизвестно с чьей лёгкой руки заменившее в жандармской среде обычное для армии и флота "Братцы!" было встречено чуть слышным одобрительным шорохом. — Вы — второй выпуск нашей, кем любимой, а кем — и не очень, Школы. На Вас лежит огромная ответственность. Гораздо большая, нежели на Ваших предшественниках, хотя на первый, неискушённый взгляд, это и не так. Вы выступаете зачинателями новой традиции. Именно по Вам, а не по первому выпуску, будут судить о нашей Школе. Первому выпуску многое будет простительно, ведь, как известно, первый блин комом. Второй выпуск — вот к чьему примеру будет стремиться каждый курсант, что пойдёт вслед за Вами. Будьте достойны этой великой чести и не осрамите её ни трусостью, ни недостойным поведением, ни гордыней.

Полковник на мгновенье остановился, у него перехватило горло. Многие курсанты впервые видели, чтобы всегда казавшийся им земным воплощением идеи, именуемой "Невозмутимость и Спокойствие", Борис Станиславович так волновался.

— Есть точные, чеканные слова уставов и ранжиров, отточенные статьи законов и уложений. Но есть дух, дух службы Отчизне, который, не будучи никогда изложен на бумаге, всегда над оной главенствует. И я хочу поднять этот бокал...

Василию Фёдоровичу Белому, равно как и всему остальному почтенному собранию, так никогда и не довелось узнать, за что хотел поднять тост полковник Васильчиков — пришедший со стороны города и заставивший звенеть ресторанные стёкла грохот, в котором отставной генерал по многолетнему опыту определил разрывы тяжёлых снарядов, заглушил последние слова главы Школы.