Экспедиция на юг. Часть 1

— Ну-ка, полезай! — я подсадил её в седло, дал повод в руки. — Полегчало?

— Ага. Мр-спасибо.

Всем хотелось поскорее миновать этот жуткий лес. И когда среди елей всё чаще начали попадаться робкие берёзки — верный признак близкой опушки — мы одновременно вздохнули с облегчением. Миновав кустарник и переправившись через широкий овраг, мы попали в следующий лес. Здесь, вид­но, было посуше, и вместо ёлок росли сосны, вознося среди березняка высоко вверх свои золотые стволы и тёмно-зелёные кроны. А вон и белка! На мгновение мелькнув рыжим сполохом среди ветвей, нырнула в гущу сосновых игл. Впереди затрещала сорока. А вскоре и этот лес расступился, и нашим глазам открылся простор лугов, кое-где вспененный купами ракит и кустарника. Вдали виднелись не­сколько рощиц, а восточнее снова синела зубчатая кромка далёкого леса.

— Дорога! Смотрите, дорога! — запрыгала на вьюке Марина, указывая вперёд и вправо.

Это оказался вполне обычный просёлок, каких у нас на Руси всегда было намного больше, чем шоссе и асфаль­тированных трасс. Машины по ней вряд ли ездили: ни одного следа резинового про­тектора или трак­торных гусениц, зато промежуток меж колей плотно утоптан лошадиными подкова­ми. Дорога шла с юго-запада и сворачивала почти точно на восток.

— Сдаётся мне, сначала нужно пройти туда, — махнул рукой влево Шумагин.

— Пройдём, — кивнул я. — Устраивайтесь на обед... ну, скажем, в том перелеске. Браги и Галуш­кин — со мной.

— И я, и я! — кубарем скатилась с Панаса Маришка. — Я отдохнула!

— Ну, ладно.

Пару километров дорога петляла среди оврагов и кустарника, затем вышла к роще.

— Хочу в кустики! — громким шёпотом сообщила Марина. — Подождёте меня?

— Я тебя покараулю, — следопыт указал девочке за толстенную тройную берёзу у самой опушки, а сам прислонился спиной к ближнему стволу.

— Мы пока за поворот заглянем, — сказал я.

А за поворотом мы увидели... деревеньку. Огороды, заборы из толстых досок, за ними — оштука­туренные хаты, крытые осиновой плашкой, несколько обшитых досками двухэтажных домов.

Так это, что, здесь люди живут? Вот те на!

3

В огородах возле деревни кто-то возился. Женщина. Ещё не старая, но располневшая. Рядом с ней — мальчишка лет десяти. Оба одеты по-русски, на старинный лад: во всё полотняное, некрашеное, зато с вышивкой. А вот на ногах вместо традиционных сапог или лаптей — сандалии с кожаной подо­швой и верёвочными ремешками. Кажется, мать и сын собирали клубнику. Вернее, уже собрали и на­мерева­лись уходить. Женщина вручила пацану берестяной туес, полный ярко-алыми ягодами, два других подхватила сама и направилась к калитке в заборе. Нас ни она, ни мальчик не видели.

— Эгей! — позвал я. Женщина обернулась, с удивлением глядя на незнакомцев в одинаковой зе­лёной одежде, подпоясанных широкими ремнями, увешанными чехлами и сумочками разных разме­ров. Мальчик раскрыл рот. Я хотел было подойти ближе, но в это самое время сзади раздался Ма­ришкин голосок:

— А вот и мы!

Реакция селян была совершенно неожиданной. Женщина заголосила, пацан заорал:

— Мохначи!!!

И оба, бросив клубнику, бросились к себе во двор. Хлопнула калитка, бухнуло что-то деревянное, тяжёлое (засов, что ли?), и снова началось, уже в два голоса:

— Мохначи!! Ратуйте, люди добри!!

От этих диких воплей в соседних дворах залаяли, надсаживаясь, собаки.

— Что они, с ума посходили? — изумилась Марина. — Или морфов никогда не видели?

— По-моему, совсем наоборот, — возразил Дим. — Видели. И мы им почему-то не по душе...

Внезапно со стороны деревни, из-за крайнего забора другой стороны улицы, бухнул выстрел. Я сшиб Маришку с ног, выталкивая в кювет. Дим кубарем откатился за придорожную берёзу. Галушкин укрылся менее ловко, но тоже достаточно быстро. А из-за облака порохового дыма, клубящегося после выстрела над забором, послышался гнусавый голос:

— Убирайтесь вон!

— Все целы? — спросил я своих.

— Мр-м, — ответила Марина.

— И я. — Я тоже, — отозвались остальные.

— Не балуй с ружьём, идиот! — заорал следопыт.

— Я шшас ишшо не так шмальну! — ответили из деревни. — И другого из вас тож положу!

— Он думает, что кого-то убил? — искренне удивилась Марина.

— Перед своими выпендривается, — объяснил я. — Помнишь, у Киплинга был Балдео-охотник? Этот, наверно, такой же. Фузея у него, небось, ещё времён Крымской баталии. Видела, сколько дыма?

— Проваливайте! — прокричал всё тот же голос. — Мы с мохначами делов не имеем!

— Тогда хоть со мной поговорите! — крикнул я. — Я-то не мохнач!

— С колдуном иди гуторь! Он тоже, как ты, с ими якшается!

— Ладно, хрен с вами! Объясните хотя бы, где живёт ваш колдун!

— Он не наш! А живёт... Ступай по дороге, а как на полдень поворотит, чапай прямо, к лесу! Там в лесу он и есть!

— Всё. Отходим в рощу, — распорядился я. — С этими, похоже, не договоришься.

Учёные мужи, Люба и Рита выслушали наш рассказ по-разному. Рита, к примеру, сразу наброси­лась, дескать, я совершенно беспечный и безответственный человек, и ребёнка мне доверять нельзя. (Ребё­нок, прижав уши, пряталась за меня, но пыталась мякать, что я защищал её, как никто и никог­да.) Иван Степанович потёр нос, сказал:

— Значит, люди. И морфов они не любят. Что ж, вполне естественно в примитивных обществах.

— А одежда, говоришь, из полотна? — спросила Люба. — Значит, кое-какое производство наличе­ствует.

— Может быть домотканина, — возразил Михаил Ильич.

— Но порох-то они делают. А может, и само оружие.

— В любом случае, нам нельзя влезать во всё это! — воскликнул биофизик. — Это задача этногра­фов и социологов. Считаю, экспедицию следует сворачивать, возвращаться и вызывать специалистов.

— Обстановку, всё-таки, мы должны оценить, — сказал я. — Удвоить осторожность — да. Не идти на конфликты — безусловно. Но посмотреть, что тут к чему, нужно.

— Абсолютно верно, — кивнул Лощинин. — И, прежде всего, посетить этого колдуна. Скорее все­го, это просто цивилизованный и знающий человек, которого не понимает местный социум.

Быстро навьючив лошадей, мы выступили в том направлении, которое указали "гостеприимные" жители деревни. До опушки от поворота дороги оказалось километров десять по нехоженому лугу. Лес был вполне обычный, разве что более смешанный и густой, чем тот, после оврага. По деревьям порхали птицы, жужжали пчёлы и шмели на цветах у опушки.

— Смотрите, идол! — Люба указала на вытесанную из дубового бревна фигуру, врытую в землю на границе леса. Идол изображал сурового старика в монашеской шапке, глядящего на восток. Ниже шли какие-то знаки. Я раздвинул траву, чтобы прочесть, и засмеялся. Ниже "идола" на столбе были сдела­ны стёсы — один небольшой и два глубоких, углом. На верхнем краской было выведено "Б.Л.Юж.К.", на нижних — цифры 8 и 9.

— Межевой знак лесничества! — сказал Иван Степанович.

— Точно. Беловодское лесничество. Южный Кордон. Восьмой и девятый кварталы.

— Осталось только отыскать этот самый кордон, — вставил Михаил Ильич.

— Могу проводить, — раздалось из-за сосны в десятке шагов от опушки. Голос был женский.

— Кто там? — я направил на сосну автомат. — Выходи!

Лисичка. Не четвероногая, конечно, а морф. Рыжий мех, более тёмная опушь на хвосте, довольно длинные каштановые волосы. Одета в коротенькую рубашку с рукавами длиннее пол и юбку до ко­лен, отделанную бахромой, обута в кожаные мокасины. И корзина грибов в руке. Я опустил оружие:

— Простите. На нас уже нападали, приходится осторожничать.

— Кто напал? Деревенские или варвары?

— Деревенские, — встряла Маришка. — Из пищали стреляли.

— В Морквашах, что ль? Это Онисим, — усмехнулась лисичка. — Сейчас, верно, живопи­сует, как с одного выстрела снял поганого мохнача. Но сородичи унесли его, чтобы пожрать.

— А Вас как зовут, позвольте узнать? — спросил Дим Браги, возникая бесшумно за её спиной.

— Ох, испугали. Я Лиза Арсено. Мои родители — объездчики у Антона Порфирьевича.

— Это здешний лесничий? — уточнил я.

— Да, а местные его именуют колдуном.

— Мы колдунов не боимся, — улыбнулся Лощинин. — Меня зовут Иван Степанович. Я и мои кол­леги — учёные, мы здесь в научной экспедиции.

— Я сразу поняла, что вы приличные, — Лиза взмахнула рыжим хвостом.

— Каким образом?

— Тривиально. Когда в компании люди и мохначи на равных, такая компания не может быть ди­карями. Да и одежда у вас фабричная. Пойдёмте, покажу вам дорогу.

Едва заметная тропка петляла между стволами вековых сосен, ныряла в подлесок и снова выходила на свободные от березняка и лещинника места. Высота, до которой над ней не пересекались ветки, была довольно значительной: должно быть, тут время от времени проезжали верхом. Наконец, среди густого леса наметился прогал, и перед нами раскинулась большая поляна. Или, скорее, древ­няя вы­рубка. С северной её стороны стояла усадьба. Высокий частокол, обращённые на восток глухие ворота, небольшие навесы вроде крепостных башенок над углами. Внутри виднелся двухэтажный бревенча­тый дом и крыши хозяйственных построек. Снаружи частокола был разбит обнесённый кре­пким плетнём огород, а рядом на лужайке паслись пара коней и лосиха с двумя лосятами. На плетне сонно наблюдал за окрестностями пёстрый петух. А на другой стороне поляны виднелась вторая тропинка, и там невдалеке синела гладь спокойной открытой воды.

При нашем появлении лосиха неспешно отошла со своими чадами подальше к лесу, кони же, на­про­тив, заинтересовались нашими лошадьми, прекратили щипать траву и подошли ближе. Из проре­зан­ного в воротине лаза вымахнула кудлатая шавка дворянских кровей и с тявканьем завертелась во­круг нас. Тявкала не злобно, скорее, привлекая к себе внимание. Наши лошади на неё не реагировали: им было не привыкать к собакам, причём, куда более крупным — всевозможным овчаркам, ризен­шнау­церам и эрдейлям, коих в избытке в Казачьем вообще и в городке казацкой сотни в частности.

— Жучка! Прекрати! Фу! — одёрнула собаку Лиза.

— Жучка, Жучка, — Марина присела, протянула руку, и дворняга, понюхав пальцы, позволила по­трепать себя по голове. Занятное дело: большинство собак терпеть не могут любых видов кошек, будь то домашняя мурка, рысь или гепард, а вот к морфам-фелидам относятся совершенно мирно. Запах, наверное, не тот.

— Лизка, кто это с тобой? — из калитки вышел молодой человек лет восемнадцати-девятнадцати. В руках у него была мосинская трёхлинейка, судя по граням на ствольной коробке — образца ещё во­семьсот девяносто первого года. Одежда тоже словно шита со старых фотографий: полотняная гим­нас­тёрка, подпоясанная кожаным ремнём с латунной пряжкой, льняные же брюки, только тканые из окрашенных в мышино-серый цвет нитей. На ногах — добротные хромовые сапоги с короткими голе­нищами в гармошку.

— Мы с севера, — сказал я.

Это простое сообщение привело парня в неописуемый восторг.

— Солдаты с севера! — воскликнул он и повторил ещё громче, в глубину двора: — Мама! Солда­ты с севера!!

Из калитки выглянула женщина лет сорока пяти.

— Батюшки светы! — всплеснула она руками. — Неужто с Большой Земли?! Володя! Отворяй скорей ворота, да беги за дедом! И посмотри, где там Антон и Лариса с Анютой.

— Но, мам, а как же правила?

— Ничего. Теперь тут столько мужчин, что не страшно.

Проходя в ворота, я заметил на стойке слегка потускневшую медную табличку:

Беловодское Импъраторское

Лъсничество

Южный Кордонъ

Сколько же лет на этом кордоне не видели цивилизованных людей? Похоже, очень давно, если соседняя деревня настолько одичала.

— Лизонька! — распоряжалась женщина. — Поди, пригляди за ужином. И картошки, картошки ещё почисть. Я сейчас яиц принесу и молока.

— А грибы? — спросила Лиза.

— Грибы я сама, оставь.

— Извините, не знаю Вашего имени-отчества, может быть, мы вам поможем? — обратилась к ней Люба.

— Если вас не затруднит. А зовут меня Глафира Петровна. Да можно просто тётя Глаша.

Рассёдланным лошадям хозяйка выделила овса, и Шумагин насыпал его в кормушку у коновязи. Из ледника под сараем была извлечена целая баранья туша. К тому времени вернулся Володя, гоня перед собой небольшое стадо — двух коров, тёлку и пару десятков овец. А вместе с ним поспешал сухонький и древний, но довольно ещё бойкий дедок в суконном сюртуке, фуражке с дубовыми листьями и простых холщовых штанах.

— Вспомнили, значить, о нас! — счастливо улыбался он, тряс руки учёным, мне, хлопал по плечу моих бойцов и следопыта. — Батя, Никанор Васильич, всё ждал вас... И старуха моя совсем чуток не дожила! Ну, теперя заживём, как люди... Это, что же, нонче такие винтовки делают? А вот это, как я разумею, автомат?

— Он самый, — удивился я, передвинув оружие вперёд, чтобы дать получше его разглядеть. — А Вы откуда это слово знаете?

— Ну, как же! Труды Владимир Григорьича Фёдорова в нашей семье все мужчины изучали.

— И я тоже, — вставила Лиза, проходя мимо с решетом подмышкой.

— От бестия рыжая, — усмехнулся дед. — Стреляет лучше Вовки, и в химии дока. Будет доктор­шей, как мать её, Лариска. А скажите, ребятушки, неужто это война только закончилась?

— Война? — удивилась Люба. Рита сообразила быстрее:

— Что Вы, дедушка! Та война ещё в восемнадцатом кончилась.

— Побили ерманца-то?

— Побили.

— А в сорок первом они опять полезли, — встряла Маришка. — Но мы им и тут всыпали по пер­вое число!

— Ну, что за народ такой эти ерманцы! — вздохнул дед. — Сколько раз уж их бивали, а всё никак не угомонятся.

Немного погодя появился теперешний глава кордона, лесничий и по совместительству "колдун" Антон Порфирьевич Дорофеев, а с ним Лизина мать, Лариса Арсено — очень красивая лиса, почти чёрная, с алой подпушью и серебристым декольте — и сестрёнка Ани примерно десяти-одиннадцати лет. Дим Браги у юной лисёнки особенного любопытства не вызвал, а вот Рита и Марина... Первое, что она спросила у Риты, было:

— А вы не из диких?

— Анька! — возмущённо воскликнула Лариса.

— Мы самые что ни на есть домашние, — улыбаясь, промурлыкала аспирантка и сделала успокаи­вающий жест в сторону матери девочки.

— А где вы жили?

— В городе.

— Вроде того, что на юге?

Взоры всех участников экспедиции обратились на Ани.

— На юге есть город? — спросил Михаил Ильич.

— Во всяком случае, его так называют, — ответил лесничий.

— Стоило бы взглянуть, — заметил Федотыч. — Как, коллеги?

— Не помешало бы, — сказал Иван Степанович. Осторожный Бобровский промолчал.