1917. Бешенная Мария: один день жизни.

— Спасибо, Мария. Это большая потеря для всего нашего народа. Вы не могли бы зайти к экспертам? Это по делу о ломбарде на Житомирской.

— Хорошо, еч Агинальдо.

Два дня назад двое в масках и с оружием (обрез немецкого "Маузера К98" и "Браунинг") вломились в ломбард на Житомирской улице, саданули в потолок и выгребли кассу. На экспертизу отправляли выковырянную из потолка пулю и подобранную с пола гильзу — других следов бандиты не оставили.

Экспертиза располагалась в другом крыле ГУВД, занимая целых три его этажа. Я знала, где располагается баллистическая лаборатория, но знание это было чисто теоретическим — коридоры в здании строились исходя из критерия обороноспособности, а не большей доступности. В результате я два раза заблудилась и здорово опоздала.

— Ну-с, мадемуазель, вот ваш отчет. Пуля выпущена из пистолета "Браунинг" калибра 9 мм Браунинг длинный образца 1903 года бельгийского производства. В Россию пистолет ввезен в августе 1906 года фирмой "М.Зубов и Сыновья" в составе партии в 500 стволов. Товар прибыл морем через Санкт-Петербург, там и отстрелян. Во время перевозки по железной дороге Санкт-Петербурга в Москву вся партия была похищена. Этот пистолет ранее не всплывал.

— А другие?

— В нашей картотеке имеется только краткие пометки, я их свел в эту вот справку, более подробно надо узнавать в центральных архивах МВД Польши и Империи. Все, что у меня было, я дал.

— Ясно. А патрон?

— Патрон? По патрону вообще никакой информации. Маркировки нет, характерных особенностей тоже. Такой могли сделать где угодно.

— А это отсутствие маркировки, оно естественно?

— Вполне. Это у нас правительство может приказать — и все производители начинают маркировать боеприпасы. В Европе ничего подобного нет. Могу только сказать, что в Россию этот патрон был ввезен нелегально, поскольку импорт немаркированных боеприпасов запрещен точно так же, как и их производство.

— Большое спасибо.

Бегло проглядев справку, я уяснила, что все случаи их применения происходили до 1914 года и были связаны с политикой. Эксы, террор... В 1913 году почти сто пистолетов было изъято на тайном складе Польской Народно-Либеральной Партии, все остальные случаи также были связаны с польскими сепаратистами. Когда я вернулась в отдел, там царило сдержанное оживление, уже прекрасно мне знакомое.

— Еч Агинальдо, вот результат экспертизы. Там...

— Потом. У нас банда взяла кассу "Сбербанка" на Гренадерской, причем со стрельбой, есть два трупа. Вероятно, экс, уж больно наглые ребята работали, но пока не докажем — расследовать нам...

За ОББ были закреплены две разъездных машины — ГАЗ-Т и "Лебедь С35", но "Лебедь", в свое время конфискованный у контрабандистов, был изношен вусмерть и постоянно стоял в ремонте. В результате второй разъездной машиной отдела пришлось стать моему "Драгуну". Зато теперь я была избавлена от необходимости арендовать гараж — оба моих авто и мотоцикл стояли в гараже ГУВД.

Место преступления обозначалось белыми кителями городовых, сдерживающих толпу, битым стеклом и простыней, накрывавшей валявшийся на тротуаре предмет и уже набрякшей от чего-то густо-красного. Встретил нас толстячок в расстегнутом мундире поручика ГраПо с нашивкой участкового инспектора и колодкой орденских планок.

— Здравствуйте, вы...

— Отдел по борьбе с бандитизмом, оперсотрудник первого ранга Агинальдо. Что у вас здесь?

— Налет. Вот это — случайный прохожий. В банке — охранник. Сейф не взламывали, взяли только то, что лежала на поверхности. Налетчиков от трех до пяти, вооружены пистолетами и пулеметами.

— Хорошо. Еч Михно — со мной, остальные — поквартирный обход.

Внутри было людно. На полу лежала еще одна набрякшая кровью простыня, толпились городовые в белых мундирах, легко узнаваемые по жетонам сыщики в штатском и свидетели с белыми лицами. Униформы потерпевших, директоров, кассирш, контролерш и прочего персонала сберкассы, нигде видно не было. Кроме торчащего из-под простыни рукава и откатившейся в сторону фуражки. В рукаве была рука, а в руке — вороненый VKT-385. Храбрый охранник. А погиб глупо. Восемь к одному, его начальству и в голову не пришло, что охрану гораздо удобнее держать вне операционного зала, в комнатке с бойницами с хорошим обстрелом и дробовиком либо ТМ с большим боезапасом.

Весь пол общего зала был усеян гильзами. Да уж, постреляли здесь от души. Гильзы — разные, в основном бутылочные, от табельного армейского оружия, но встречаются и другие. Я подняла одну — немецкий 9-мм Пара. Вторую поднять не успела — лейтенант Агинальдо вежливо попросил не портить картину экспертам.

Потерпевших — директора филиала, кассира и двух девушек-операциони-сток — допрашивали во внутренних помещениях сберкассы. Толку от них было мало — ничего они не видели, и ничего не знали. Нападавших было то ли трое, то ли пятеро, вооружены они были то ли пистолетами, то ли револьверами, то ли пулеметами. А у одного была даже граната — одна из девушек была абсолютно уверена, что он ей размахивал и орал "Взорву всех на ___!!!". ( — На каком языке орал? Знаете, не обратила внимания, было так страшно...). И все — в черных масках. Вредное влияние кинематографа — теперь все бандиты знают, что на ограбление надо надевать маску. Или перестрелять всех свидетелей, поскольку специалисты по работе со свидетелями не могли выудить детали членосборного портрета только из покойника. Впрочем, иногда у них получалось даже с трупами.

Как я уже поняла, основной проблемой было найти того человека, который в нужное время глядел на нужное место. Поскольку вмешательство в память должно было оформляться судом, а не прокурором, как все остальные следственно-оперативные действия — а суд не любил лишний раз мессмеризировать честных подданных.

Лейтенант бегло допросил всех потерпевших и наиболее вменяемого из четырех свидетелей. Тем временем в банк прибыли эксперты, засверкали фотовспышки, забегали люди с бумажными пакетиками... Словом, началась насквозь знакомая по полицейским сериалам суета. Только здесь все было в цвете, трупы не вставали после окончания съемок, а на груди у них был отнюдь не томатный соус.

Навскидку эксперт сообщил то же самое, что могла сказать и я — нападавшие были вооружены русским армейским оружием (пистолеты ТБС или ТМ, или пистолеты-пулеметы ППФ), немецкими 9-мм Пара и международными 7,65х17 Браунинг (в незначительном количестве). Что конкретно у них было, скажут в лаборатории, но, судя по количеству гильз, здесь был минимум один ППФ и один немецкий МП-16 или испанский "Старлет".

Большая часть найденных свидетелей довольно уверенно утверждали, что бандиты скрылись на синем "Руссо-Балте", только двое говорили про черный, и один утверждал, что это был серый "Аксай-Дозор". Также большинство свидетелей сошлось на мысли, что в машине сидели пятеро, причем водитель из авто не выходил.

Значит, пятеро с двумя автоматами. С этим меня отправили в Управление, связаться с центральной картотекой ГУУР МВД Империи в Питере и центральной картотекой ГУУР МВД Царства Польского в Варшаве, чтобы там отыскали похожие случаи. Из Варшавы ответ пришел быстро: "Банда Пулеметов" отметилась в Польше уже четыре раза — в Лодзи, Гданьске, Кракове и собственно Варшаве, по одному ограблению в одном городе один раз в месяц. А вот это уже странно. По словам персонала, на момент ограбления денег в кассе было не так уж и много, всего около трех тысяч рублей. Конечно, для меня — сумма огромная (мое жалование за два года), но вот пятерым бандитам-"мокрушникам" ее не хватит не то что на месяц, но и на неделю. Уж больно дорого им обходится жизнь "на нелегальном положении" — воровское сообщество их не любит, и за всяческие услуги (укрывательство, скупка добычи, новые документы, оружие — и т.д.) дерет по семь шкур. Если их стандартной выручки хватает примерно на неделю такой жизни, то какой смысл грабить раз в месяц?

В одиночестве и размышлениях я пребывала недолго — вскоре в отдел вернулся с начальственных верхов наш "эль хефе", инспектор 2-го ранга Федулов. Он ходил к начальнику городского угрозыска выбивать новую машину и единицу в штат. Необходим был кто-то, чтобы дежурить на телефоне и бегать в столовую за пирожками, поскольку я от этой чести решительно отказалась. Доклад об экспертизе по ломбарду, изложенный устно вместе с моими соображениями (это, в принципе, не наше дело — польские сепаратисты свистнули ту партию "Браунингов" и дальше всю дорогу ей пользовались только в политических целях, так что и этот чертов налет можно со спокойной совестью передать в СеПо), он обрычал (за сто тридцать два рубля девятнадцать копеек не станет рисковать даже последний анархист, не то, что гонористый пан из ПНЛП). Зато история налета на сбербанк заинтересовала его так, что свои соображения мне пришлось выкладывать уже на бегу.

В ответ на мои мысли Федулов заметил, что уголовники стараются вообще людей не убивать — поскольку за такое светит пожизненные каторжные работы где-нибудь в районе Магадана. Проще говоря, год-полтора мучительной агонии в спецлагере ГУИН. Последнюю уголовную банду, промышлявшую "мокрухой", видели в России лет десять назад, с тех пор — только психопатического типа одиночки. А вот политические — те да. Во-первых, потому, что во славу светлого будущего. А во-вторых, потому, что им, если поймают, а не пристрелят при задержании, дают не 2-й, а 3-й раздел 203-й статьи УК, а это уже однозначная вышка. Значит, почти наверняка экс. И вдобавок, не наш экс — это дело общепольского уровня, и расследовать его будут спецы из ГУГБ МВД Польши. От нас требуется только зафиксировать все следы, собрать все улики, опросить всех свидетелей, затем собрать все это в одну папочку, обвязать красивой голубой ленточкой и передать "лазоревым господам".

Когда мы вновь подъехали к банку, труп с тротуара как раз грузили в белый фургончик с красными крестами на бортах, капоте и задних дверцах. Кресты полукругом обрамляла надпись "Скорая Медицинская Помощь". На всю Познань был только один такой автомобиль, и трупы он возил гораздо чаще, чем больных. Потому что больные могли доехать на многом, практически на чем угодно, а вот жмурики...

Поскольку время уже перевалило за полдень, подходило обеденное время, а я не успела даже позавтракать (перехваченные в столовой ГУВД два пирожка с капустой и стакан чаю в счет идти не могли), я отпросилась в ближний ресторанчик, судя по исполненной совершенно нечитаемым готическим шрифтом вывеске, готовивший в немецком стиле. Зайдя внутрь, я убедилась, что не ошибаюсь, правда, это был не ресторан, а пивная, но с подачей горячих блюд. Мощные дубовые столы, деревянная обшивка стен, умилительные украшения в виде развешанных по стенным панелям фарфоровых тарелок с пасторальными сценками — пастушки, пастушки, свинки, овечки, деревца. Широкая деревянная стойка, сушатся кружки — большие, глиняные, с орлами на боках — одноглавыми польским и германским, двуглавым Имперским... Похоже, здесь каждый посетитель мог найти себе кружку по вкусу.

Поскольку бегать по делам мне предстояло до самого вечера, из пивной, называвшейся, кстати, "Три Орла", я выползла, едва дыша от переполнявшей меня тушеной капусты, свинины, темного пива и яблочного пирога.

Около банка, где с тротуара уже подметали осколки, меня дожидался Ковальчик, издалека узнаваемый благодаря особенностям фигуры, похожей на строго равносторонний куб — неплохое достижение при росте в один метр восемьдесят три сантиметра. Причем он сумел не перекачаться — при такой массе мускулатуры ловкий и быстрый как кошка.

В МВД он попал через 1-ю Кавалерийскую бригаду ИнСи (Иностранных Сил) Внутренних Войск, где служил пулеметчиком. Отслужив контрактные три года и получив имперское гражданство, поступил в Гражданскую Полицию Царства Польского, за два года дослужился до сержанта и здесь (первого сержанта он получил в бригаде), в ноябре 1914 года призван, попал в 14-й Ямбургский Уланский Полк, 1-я Уланская кавбригада, 18-й АК. В феврале 1915 года 1-я и 2-я Уланские бригады сведены в 1-ю Уланскую кавдивизию, в мае 1-я Уланская и 13-я Армейская дивизии введены в состав 2-го армейского кавалерийского корпуса 1-й Конной Армии. Затем, как и у меня, Познань, Краков и Будапешт. Под Познанью был ранен, после госпиталя попал в офицерскую школу, выпущен в октябре 1916 года подпоручиком. В марте 1917 года демобилизован, переведен в МВД, по собственному желанию направлен в Криминальную Полицию Царства Польского.

Ковальчик передал мне инструкции начальства, заключающиеся в том, что я должна была проверить всех проживающих в Познани и окрестностях криминальных типов, ранее связанных с сепаратистскими группами — ПНЛП, ПНСП, "Польский Легион" и т.д.

Поскольку Познань в составе России недавно, то таких личностей в архиве должно было быть зарегистрировано немного. По крайней мере, я так думала.

Как оказалось, я ошиблась. До войны Познань и её окрестности, вместе с Восточной Пруссией, служили основными плацдармами, с которых действовали поддерживаемые немцами польские сепаратистские движения. Богатые архивы Варшавского управления ГУГБ после присоединения Освобожденных территорий были разделены по территориальной принадлежности — между Познанью, Княжгородом и Гданьском.

Так что архив "порадовал" меня целой грудой пыльных сокровищ, многие из которых были датированы еще 1894 годом. Работа была долгой, нудной, скушной... И еще полсотни эпитетов.

Но результат она дала. После кропотливого просеивания пыльной шелухи и сопоставления данных по людям и по пистолетам из темноты вычленился туманный силуэт некоего пана Ричарда, или, как здесь говорили, Рышарда, Ковальского, более известного под прозвищем "Ухо". "Ухо" был бандитом со стажем, но начинал он как политический — в рядах Боевой Организации (боевки) Польской Народно-Либеральной Партии, радикального крыла Польской Национально-Социалистической Партии. После того, как за политическую экспроприацию стали давать пожизненные каторжные работы, он быстренько переквалифицировался в обычные уголовники, хотя не отказывался от участия в работе на боевку в качестве обычного наемника. Прозвище свое господин Ковальский получил за то, что в 1911 году во время кабацкой драки в краковском кабаке "Синий Лев" какой-то богемный художник, забредший туда в поисках вдохновения и перепившийся абсента, отрезал ему бритвой правое ухо.

В мае 1914 года "Ухо" взяли по обвинению в хранении и сбыте краденного (доказать кражу варшавской криминалке тогда не удалось), при аресте у него были изъяты два "Браунинга" из той самой партии, что добавило еще шесть лет к его рецидивистскому третьему сроку.

В Познани его досье оказалось потому, что летом 1916 года его семейство (мать, жена, младший брат) переехали в этот прекрасный город к двоюродному брату пана Ковальского. Он был владельцем и шофером такси и организатором познанского филиала польского профсоюза таксистов и водителей муниципального транспорта. Сын этого двоюродного брата, Михал, и младший брат "Уха" Роман были сверстниками — Михал 1900 года, Роман 1899 — и членами "Ударной Группы" профсоюза. "Ударная группа" была создана для разборок с людьми, отказывающимися вступать в профсоюз и, в случае начала забастовки, со штрейкбрехерами. Вдобавок к этому она, как и сам профсоюз, была насыщена радикально-анархистскими элементами. Так на полке архива рядом с толстенным кирпичом дела Ковальчика-старшего появились две тоненьких папки с парой листков в каждой — Роман и Михал Ковальчики, анархисты и профсоюзные боевики.