Порученец бросил на меня полный страдания взгляд, но спорить не стал. Ничего, потерпит. В наше суровое время ездовой страус — это единственный способ передвигаться быстрее сорока километров в час по пересечённой местности. И я не собираюсь им пренебрегать!

Я развернулся, но тут же за спиной раздался глухой звук падения. Чёрт, мальчишка словил обморок.

— Жен, мы — идиоты. Бегемота твоего, похоже, контузило, а я его ещё и нагрузил. Хватай племянника, и бегом к лекарю, — договаривал я уже в спину своему порученцу. Он поднял мальца на руки и галопом помчался к близкому монастырю. Да, судя по всему, брать уроки страусиной езды я буду в одиночестве.

* * *

Битва закончилась ещё засветло, но преследование и добивание остатков мамелюкской армии затянулось надолго. И хоть звёзды уже покрыли небосвод, время от времени доносились трубный вой и гиканье слономобильных отрядов преследования, рассекавших с факелами по пустыне.

Полководцы победившей армии, исполненные торжества и усталости, стояли на пепелище разгромленной ставки египтян. Сладковатый запах пролитой крови смешивался с горьким дымом, иногда сменяясь одновременно аппетитными и тошнотворными запахами жертв зажигалок и огнемётов.

— Всё. Победа. Султан разбит окончательно. Ну, а я сейчас завалюсь спать дня на три. Потом оставлю брата заниматься оккупацией и вернусь в столицу к жене, детям и цивилизации, — Негус Нагаст привычным жестом почесал густую бороду. Несмотря на не слишком большой возраст (он совсем недавно перешагнул сорокалетний рубеж), в ней уже прочно обосновалась седина. Собеседник правителя был, напротив, глубоко стар, и его белые, как снег, волосы контрастировали с тёмной кожей и придавали ему вид сказочного волшебника.

— Размечтался ты, Негус. Только вступишь в столицу, Йесус-Моа развернёт тебя обратно, даст пинка под зад, не посмотрев на царское достоинство, и снова отправит на войну.

— Это он может. Сто с лишним лет, но об уходе на покой даже и не думает... повезло мне с вами, Текле. Но вот ради чего ему меня отправлять? Я оставлю Сэйфэ-Сокрушителя Удым-Араду, и они прекрасно справятся с остатками Мамелюков без меня.

— Иерусалим они тоже освобождать будут?

— Иерусалим? А зачем он мне сдался? Я ещё не выжил из ума, чтобы драться с Суннитской коалицией после затяжной Египетской кампании. Может, мы им и наваляем, а может, и нет. Тем более что сам Египет нам ещё лет пять-десять переваривать. И было бы из-за чего. А ради микроскопического провинциального городка? В топку такие идеи.

— Как можешь ты так отзываться о Святом Городе, потомок Соломона! — глаза ычеге, а вскорости и Александрийского Патриарха сверкнули праведным гневом, на мгновение затмив свет костров.

— Именно как потомок Соломона и могу, — голос Негуса тоже усилился и повеял холодом. — Я — Чёрный Властелин Благословенной Страны, и именно я решаю, куда и когда пойдут наши слоны. Не нужно забывать об этом, Текле, — правитель прикрыл глаза и продолжил обычным тоном, — время Иерусалима придёт, но не сейчас. Эфиопия недостаточно сильна, чтобы начинать завтра новую войну и удерживать новые завоевания. Подожди, вот станет Египет по-настоящему нашим, тогда да — я с удовольствием познакомлю оставшихся магометан с Полярным Лисом, ну а пока у нас с тобой и так дел хватает.

— Я не доживу, — недовольно пробурчал старик.

— А тебе мало? — рассмеялся в ответ правитель. — Ты начинал простым монахом. При моём отце ты стал главой всей Эфиопской церкви. Со дня на день ты станешь Патриархом Александрийским. Умерь гордыню, друг мой, бери пример с Йесуса-Моа.

— Очень смешно. Он — святой человек.

— А то тебя не канонизируют.

— Ты знаешь, о чём я, Негус.

— Да, знаю, — Ягба Цион вздохнул и молча возблагодарил Бога за Абуна и за его долголетие.

Мир вдруг покрылся дымкой. Звуки смешались, всё померкло и тут же сменилось слепящим огнём...

— Принц, принц!

Голова гудела, в бок впился камень, а глаза рефлекторно зажмурились.

— Всё уже нормально, дай руку, — я разлепил один глаз, схватился за поданную мне руку и с трудом встал, — а шлем придётся дорабатывать, — пробормотал я, ощупав вмятину на головном уборе. Странно, судя по всему, в отключке провалялся лишь несколько секунд, а получил такое красочное видение. Что же там было? Вроде бы про Египет... Какая-то битва... а ладно, чёрт с ним. Я осмотрелся.

Ну конечно — гадкий страус, с которого я только что навернулся, с наглым видом щипал травку и притворялся, что ни в чём не виноват. Впрочем, он действительно не виноват — это я перепутал его с мотоциклом и переоценил свои навыки наездника.

— На сегодня, думаю, хватит. Где там мой слон?

* * *

Ответственный за организацию флота Чорного Властелина, милостью Негуса Нагаст уполномоченный, Золотой Бляхоносец Иоанн-Твердята, сын Ждана, думал думу тяжкую. Титулы, которые навесил на него смеющийся чёрный князь, выслушав полные именования князей земель Киевских — суть шелуха. Но вот дело, порученное заброшенному судьбой в Эфиопию русичу, было очень сложным, почти неподъёмным.

Жизненный путь Твердяты был долог и извилист. Родился он четыре с лишним десятка лет назад в деревушке на берегу Ильмень-озера. Отцом его был один из Рюриковичей, детей Ярослава Всеволодовича. Если верить деду, так с матерью Твердяты побаловался сам Александр Ярославич — Невский. От отца русичу достался варяжский меч и старый дружинник, что поселился в их деревне и отдал свои последние годы на воспитание достойного потомства оставшегося неизвестным князя. Когда дружинник отдал душу своим варяжским Богам, пятнадцатилетний отрок подался в Великий Новгород в поисках лучшей доли, благо, с какой стороны держать отцовский меч, он знал. Где удачей, где доставшимся от природы характерам, а где и нажитым умом, Твердята Жданович (в качестве отчества он использовал имя деда, правда на княжеский манер величать его стал именно эфиопский принц, до этого он именовался просто, "сын Ждана") поднялся в обществе. Побывал он дружинником, потом ушкуйником. Со временем сколотил свою ватагу и водил свои корабли, занимаясь больше торговлей, но не брезгуя и грабежом время от времени. Ходил он северными морями по ганзейским портам и холодному Белому морю, торговал с Ромеями на Чёрном море, даже в Средиземное море занесла его судьба... Именно там удача отвернулась от русича и палуба своей ладьи сменилась вонючей скамьёй галерного раба. Около года назад чёрная полоса окончилась. Нашлись и в басурманских пустынях православные люди, подарившие вновь свободу и... княжью службу.

Когда Твердята пошёл под руку чёрного княжича, он ожидал, что, скорее всего, будет командовать взятой у арабов галерой. Реальность оказалась совсем другой. Галерой покомандовать пришлось, но недолго. У Чёрного Властелина, как называл себя княжич, почему-то при этом посмеиваясь, были более грандиозные планы на новгородского морехода. Властелин хотел флот, и не просто флот, а флот, который сможет раздавить арабов — хозяев Красного моря и немалой части Средиземного. "Я дам тебе всё, чем богата наша земля — землю, воду, людей, слонов. А ты дай мне корабли. Научи моих людей всему, что знаешь ты. То, чего ты не знаешь — придумай. Тяжёл будет твой труд, но большей славы, чем исполнить его, в мире не сыскать." Так говорил Ягба Цион. И задача казалась выполнимой.

Княжич слово сдержал. Мореход получил в подчинение отряд княжеских бойцов (назвать большинство из них воинами у потомка князей язык не поворачивался), разнородную группу местных корабелов, работников по дереву и кузнецов, четырёх слонов с погонщиками и солидную казну с монахами для учёта и подтверждения полномочий. Чёрный работодатель даже обеспечил его женой. Поначалу девица из Таджуры была назначена русичу толмачом с арабского на язык эфиопов, да и сам Твердята не слишком смотрел на пигалицу, годную ему в дочери. Но когда он завёл "близкие" знакомства с местными женщинами, то был неприятно удивлён некоторыми отличиями их... анатомии от привычного. Обалдевший русич поделился своими проблемами с княжичем, после чего тот много смеялся, говорил непонятные слова, а потом, успокоившись, намекнул, что толмачиха — незамужняя Оромка, и у неё всё на месте. Ну, а ближний человек княжича — завидная пара для любой.

Княжич, вообще, был Твердяте непонятен. В отличие от всех остальных эфиопов, он леший знает откуда понимал русскую речь. Говорил он, правда, поначалу на жуткой смеси разных славянских наречий с вкраплениями немецких и греческих слов, но очень быстро перенял Новгородский говор и легко общался с Твердятой и его русскими ближниками. Также, сын эфиопского правителя поражал широтой знаний, которой у него быть не могло. Как может житель предалёкой, затерянной среди пустынь страны, пусть и княжеского рода, знать о землях во многих тысячах вёрст от него? Причём знать и о монголах, и о немцах, и даже о битвах возможного отца Твердяты — Александра Ярославича. Пусть поверхностно, но княжич мог толковать о чём угодно. Его рисунки необычных парусников и кораблей на колёсном ходу ввергали опытного морехода в ступор. Осторожные расспросы в княжьем дворе дали только одно объяснение — "Чёрному Властелину" было откровение свыше. Вот только похабник принц, хоть и казался заметно старше своего возраста, но совсем не производил впечатления божьего человека или хотя бы праведника.

Прошли недели и месяцы. Князь эфиопов и его сын покинули Таджуру, оставив наместника, а Твердята был отправлен караваном со своей командой к берегам далёкого озера Тана в целях секретности. Вот там-то он и осознал всю величину той задачи, на которую согласился.

В отличие от вполне себе мореходных арабов, нынешние эфиопы были сухопутнее даже самых дремучих древлян — горная местность на корню хоронила речное судоходство, а обилие крокодилов и бегемотов ограничивало и озёрное. О кораблестроении же они не имели вообще никакого понятия. Добавьте к этому отсутствие привычного Твердяте строевого леса и получится глубокая задница. Но... взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Освоившись на новом месте, русич начал со знакомых ему вещей — становление кузниц для инструмента, смолокурни и организацию витья верёвок, рассудив, что они для корабельного дела нужны будут, а там и для кораблей идеи возникнут. На дела эти "ответственный за флот" поставил своих земляков, а сам распаковал измалёванные во время бесед с княжичем тетради и стал думать. Ладьи и нефы оставались для Эфиопии научной фантастикой (если бы, конечно, Твердята знал этот термин), но вот изготовление катамаранов, причём скорее для выработки рабочих навыков, чем для какой-либо практической мореходной пользы, можно было освоить уже в обозримом будущем. Катамараны привлекали своей устойчивостью, безкилевой конструкцией, а главное — своей необычностью. Ибо, как становилось ясно, привычные пути в Эфиопии вели в тупик.

Чёрная страна поражала своей диковинностью даже новгородцев — а уж их-то судьба помотала по морям и странам. Библейские бегемоты, гигантские слоны, жирафы со своими мачтоподобными шеями. Ездовые страусы, напоминающие дроф-переростков. Обезьяны... да уж, после этих бестий впору и уверовать в Христианских бесов. Хорошо, что они живут больше по лесистым долинам. Ну и само озеро Тана, куда переселилась флотская команда. Большое, многим больше родного Ильменя (хоть и далеко не Ладога), оно встретило переселенцев лазурно-голубой водой, полной зверей и рыбы. А потом, когда пошли затяжные эфиопские дожди, разлилось словно река в половодье и стало бурым от ила и грязи. Таких превращений северные озёра себе не позволяли. Ещё из озера Тана исходил Голубой Нил — один из двух источников великой Египетской реки, которую, кстати, новгородцы несколько раз видели до галерного плена. На вопрос, почему эфиопы не плавают по Нилу в Египет, княжич хитро прищурился и посоветовал прогуляться по руслу реки. Твердята последовал совету и обнаружил ревущий водопад, уходящий в непролазные ущелья. Буйство водной стихии поражало, а когда начался сезон дождей, то бурлящий монстр просто повергал в трепет.

Впрочем, стоит заметить, что Эфиопия была необычна только своей природой. А люди... люди кроме цвета кожи почти не отличались от тех же славян. Смерды рылись в земле, холопы и воины служили в княжеских дружинах. Даже местная смесь дедовских обычаев с христианством напоминала дом. Княжич и его окружение (а по слухам, и его город-вотчина) были единственной непонятной русичам группой, на озере же царил знакомый порядок вещей. Пусть ближе к жизни кочевников, чем русичей, но знакомый. Жили негры бедно. Кузнецы умели мало, земледелие хромало. Ни дать ни взять — затерянные в снегах самоеды. Этим озаботились присланные из Хайка монахи. Построили деревянную церковь с помощью одного из новгородцев, а затем и учебный зал наставлять смердов и детишек их на путь правильный, чтобы была княжеству польза а землям достаток — ибо с сытой овцы шерсти больше.

Так что, новый городок названный Гондаром (княжич иногда говорил "Гондор" и почему-то смеялся), рос, людишки местные обрастали навыками, но вот до постройки первых настоящих кораблей было очень и очень далеко.

Глава Вторая. Пока все дома.

Вот же бывает так. Во всех сказках героине принц достаётся нормальный, а ей... искатель приключений, Ганеша, дай терпения. То упадёт со страуса, как сегодня, то вообще, с голым задом в бой помчится. Будто не принц он, а шут из д'ома (примечание: цыгане), что ещё встречаются на севере Пунджаба. Симран вздохнула, в очередной раз вспомнив дом и привычно потянувшись к левой глазнице. К некоторым потерям не привыкаешь. Так же привычно она заставила руку вновь опуститься. И ведь не убедишь его, не уговоришь успокоиться. Сделает, как это он говорит, "морду кирпичом", чмокнет в щеку и убежит заниматься очередной задумкой. А догнать, развернуть, сказать, что боишься не увидеть его снова, что удача может и подвести... нет, нельзя. Нельзя выпускать страх. Нельзя показывать, что и её сердце может сковать липкий, противный лёд.

Сейчас держать себя в руках легче. Не то что в первый раз, когда выбор вдруг перестал быть игрой и явил своё настоящее лицо. Шутка ли, презреть воспитание, покинуть родительский дом и убежать вслед за своей любовью. Конечно, разум её тогда затмился щенячьим восторгом и огнём страсти, что щедро напитался прочитанными в детстве сказками, но момент выбора был страшен... как и его последствия. "Любовь" оказалась лишь похотью и подлостью и вместо счастья дала боль в разбитом сердце и мрак разочарования. Во второй раз было чуть легче — она была уверена, что жить больше незачем, и скорее пыталась найти лёгкую смерть, чем действительно защититься. Потом вновь была боль и увечье, но что такое боль тела по сравнению с болью души?

А дальше был океан, рынок рабов, долгий путь и... встреча с её принцем. Прямо как в сказках. Правда, ей тогда было на него наплевать. Ей вообще на всё было наплевать. Кроме слона, который заставил её вспомнить о доме и заплакать. Начало жизни в далёкой горной стране прошло как в тумане. Первые уроки языка, путешествия куда-то, странное поведение принца, который днём пожирал её глазами, но по ночам умудрялся сдерживаться, всё это запомнилось куда меньше чем слон, который казался волшебной тропинкой в счастливый мир детства. А потом был ночной бой непонятно с кем (сейчас-то, конечно, понятно), и, как ни странно, именно после него в девушке вновь проснулось желание жить. Да такое, что, наплевав на все приличия (впрочем, какие там приличия, после побега из родительского дома), она сама разделила ложе с принцем. Нельзя сказать, что всё было гладко. Симран приходилось пересиливать себя вновь и вновь. Перенимая речь принца, заставляя себя с улыбкой отвечать шпильками на его подколы, что в Пунджабе было немыслимо. Ведя себя как мужчина, обыгрывая седоусых полководцев в шатуранж... Много было того, о чём она и помыслить не могла в отцовском доме, пусть и баловали её сверх всякой меры. Но, победив себя однажды, вновь это сделать легче. Да и по сравнению с её первыми потрясениями прочие были пусть и нелегки, но как-то более мелкими.