Когда цветёт багульник

Подставив лицо жгущим лучам, блаженно улыбается, валяясь в траве, Славка. В голове плавятся совершенно земные мысли: "Не столько сознанием, сколько чувствами человек прозревает лёжа вот так, ощущая своё родство со всей природой. А дух какой. Сильно пахнет землёй и травой... И не только с четвероногими и двулапыми, но такое чувство, что и с самой планетой роднит его природа. И может быть со скалами и огненными силами подземного царства сосредоточенными под Байкалом, а также тайнами, которые достигают нас из глубин солнечной системы, ласкающей своим теплом и светом. Ведь светит же вот оно нам, давая жизнь. Как хорошо-то! А вообще-то такая дребедень лезет в голову, что моргающая так мило в мою сторону девчонка, в жизни не догадается о чём я печалюсь".

— Ба, ещё и гуляющие по берегам глухари! Наверняка купаться пришли. Все остальные птицы просто исчезли. Смотри и не пугаются даже, как в раю.— Тихонько посмеивался он такому диву.

— Да, похоже.

— Здесь купаться-то можно?

Боясь, что он окажется в оценке её озера необъективным, Люба заторопилась:

— Запросто, я купалась. Вон там,— показала она на небольшой выступ, плавно сбегающий в воду.— Купайтесь, я отвернусь.

Она принципиально села на поваленное дерево, спиной к воде. "Это и хорошо",— подумал Славка, ему совсем не хотелось маячить своими чёрными казёнными трусами. Поплавав, он вылез на берег.

— Здорово!— вырвалось у него.

— Это так! Я знала, что понравится! Мне так очень!— сыпала Люба восторженно, не оборачиваясь.

Подставив тело лютовавшим жестоким жаром солнечным лучам, он закрыл глаза и потянулся.

— Такой тёплой воды в озёрах, я ещё не встречал. Просто прелесть.

Люба вздохнула.

— Жаль, что купальника нет, я б тоже поплескалась...

— Теперь моя очередь прятаться за кустом, тем более, он вон какой большой. Так что, давай купайся,— засмеялся он. Опередив сомнения девушки, согрешив, провокационно нахмурившись, добавил.— Или ты боишься меня?

— Нет, нет,— заторопилась Люба, боясь обидеть его недоверием, за куст.

Терёхин не собирался сидеть к воде спиной. В отличие от неё, он нагло подглядывал. Сначала чуть-чуть. Потом больше и больше и вовсе обнаглев, пялился во все глаза. Третий год без женщины. Он готов был грызть землю за этим проклятым кустом. Солнце золотило её голову, жемчугом переливались плечи. Поплескавшись, она обсыхала в своих беленьких кружевах вырисовывающих больше, чем скрывающих, ещё и после воды. "Чёрт! Сдохнуть так — то можно запросто!"— метался он. Тёмные круги вокруг сосков обрамлённые кружевом вызывали сушь в горле, язык просто западал к нёбу. А лобок, темнеющим пятном на мокром шёлке, — обильное слюновыделение. Отвернись же и не ищи на голову проблем. Но нет, глаза лупят туда, куда не след. "О, горе!— закрутился Славка за кустом, поняв, наконец, что до беды недалеко и теперь пытаясь сдержать огонь, он искал выход из ситуации в которую сам себя загнал. С ветки свалилась очумелая от жары птица и, вспорхнув у самой травы, затрещала на своём птичьем языке. Он с трудом, но очнулся.— Перво-наперво надо немедленно одеться,— поторопил он себя.— И отвлечься, лучше поговорить". Но Терёхин принадлежал к такому типу людей, у которого к себе никогда не было жалости. Вероятно поэтому никогда, никому не приходило в голову его пожалеть. Никогда никто его не утешал и не успокаивал. Он привык к диалогу и обслуживанию с самим собой. Вот и сейчас скрутив себя в баранку и уничтожив все признаки бессилия, он искал выход и нашёл. В общем, после купания выяснилось, что у него к ней есть вопросы.

— Ты, какой факультет заканчивала?— обречённо спросил он первое попавшееся лишь бы спросить. Тяжёлый язык не помогая хозяину мешал говорить. Но разговор всё-таки завязался. Люба смеясь ответила:

— Машиностроительный.

Терёхин ей тут же новый вопрос. Раз!

— А почему библиотекарь?

Любе опять сделалось смешно.

— Интересно, где вы видите здесь завод?

Славка тоже хохотнул.

— Это точно. Завода здесь с миноискателем не найдёшь. Но есть в Иркутске море всяких... Например, алюминиевый комбинат. Огромный причём. Цеха протянулись на сотни метров. Нас работать возили.

— Я знаю. Была там. Студентов предупредили, прежде чем мы вошли, чтобы сняли часы и оставили их за территорией. Алюминий выплавляется электролизом. В цеху, в проходе между современными, почти бесшумно работающими печами, действуют фантастически сильные магнитные поля. Часы в мгновение ока перестают быть часами. Они превращаются в магнит. Мне пришлось вытащить все шпильки из головы. Потому, что они встали дыбом. Мастер, сопровождающий нас выгреб из кармана ключи и, точно жонглёр или фокусник, один за другим подбросил их вверх, а они чудненько повисли в воздухе. А если ещё точнее, они встали торчком.

— Интересное кино. Почему ж не поехать?

— Родители...— тяжело вздохнула Люба.

Славка тут же проиронизировал:

— А оторваться от мамы с папой слабо?

Смех стих. Люба говорила грустно, откровенно и очень просто:

— Не отпускают. Одна дочь. Без навыков жизни. Воздушный одуванчик. Да и смысла не вижу на короткий срок искать работу, раз всё равно скоро переезжать.

Славке стало стыдно за ироничные навороты и он, перестав валять дурака, пробурчал:

— Давай-ка на "ты", барышня, переходи. Я на каких-то восемь лет тебя постарше, а ты всё выкаешь и выкаешь.

Любаша, как всегда засомневалась:

— Не знаю, удобно ли?

Для Терёхина такой вопрос не стоял. Он убедительно кивнул:

— В самый раз.

— Я попробую...

Помолчав вдруг сам не ожидая от себя такого, спросил:

— Почему не спрашиваешь, как на лесоповал попал?

Любаша не отмолчалась и глухоту не разыгрывала, а, повернув голову в его сторону, где за кустами сидел он, немного робко сказала:

— Сами скажете, если захотите. То есть сам.

Он, подняв сухую ветку и хлестнув ей несколько раз по воде, принялся рассказывать:

— На стройке работал, люди пострадали. Вот и загремел в лагеря.

— Как?— вскрикнула Люба.

Славка вздохнул и продолжил:

— После института, опыта ноль, толком-то и разглядеть не успел ничего. Уголовное дело и по этапу ту-ту.

— Разве так бывает?— с трудом усидев на месте, удивилась Люба.— Я думала, там бандиты сидят.

— Там всякие сидят и больше ни ухом, ни рылом не ведают за что.

Люба умела отступать. Уводя от неприятной темы в сторону и возвращая на исходную точку, она спросила:

— А ты, какой кончал?

— Инженерно строительный. Детдомовский я, никого нет. За свою короткую жизнь всё успел, и в армии довелось послужить, и в лагеря угодить. В общем, как народная мудрость рассказывает нам: наш пострел везде успел. Получается, что братва дровишки рубит, а я отвожу, опять же по книжке. Сплошная лирика.

— Откуда ты?— спросила и испугалась:— Прости за назойливость. Не хочешь, не отвечай.

— Из Москвы. Ещё купаться будешь?

— Нет, мне достаточно,— заторопилась она с ответом.

— Тогда мне надо ехать.

Одевшись и покинув каждый своё укрытие, они вновь сошлись на тропинке. Люба, помявшись, пробормотала:

— Извини за то, что задержала, я правда хотела только помочь немножко, отвлечь...

— Ты напрасно мучаешься, я очень рад...

Он хотел добавить, что о нём никто, никогда не заботился и это ему приятно... Но промолчал. Зачем грузить своим негативом такую пташку.

Попрощавшись, она пошла по прямой, известной ей давно тропке к городку, а он поехал на лесоповал. Всю дорогу, до которого, придумывал правдоподобную отмазку за опоздание. На следующий день всё повторялось. Вся радость дня его сводилась к тому, чтоб забрать её на окраине и довезти до городка. Очень часто она брала с собой что-нибудь вкусненькое. Смотря, что пекли в семье: печенье, кусок торта, пирожки, пончики. Позже сообразила, что не будут лишними салаты, котлеты, отбивные и прочая еда. Эта её забота о нём сжимала в пружину его сердце и жгла огнём душу. Он никогда был не нужен никому и вдруг появился в его жизни человек, который заботился о нём. Не всегда он съедал, чаще забирал с собой. Люба сначала обижалась, думая, что не нравится, а потом покопошившись в голове, пришла на думку совсем другая мысль:

— У тебя кто-то есть, с кем надо поделиться или просто не нравится моя стряпня?

Выглядел он виновато. С минуту сидел закрыв глаза, а когда открыл, то в них плескалась тоска перемешанная со смешинками.

— Ерунда какая получается,— заторопился с объяснениями он.— Всё очень вкусно, просто я действительно не один. У меня с собой сын.

Кабину качнуло.

— Это как?— сделались огромные и так её глаза, как всегда при удивлении или страхе с блюдце.

Этот её страх сжал в нём грудь. Он его видел. В голове промелькнула и застряла мысль: "Похоже это всё". Славка, уронив голову на руль, пробормотал:

— Проще не бывает. Живёт у бабки одной, поселенки, за зоной. Я ей плачу. Пять пацану.

Люба зачем-то протёрла носовым платком стекло перед собой, потом сбоку и только потом, помучившись, спросила:

— А где его мать?

Он не собирался ничего скрывать, хотя теперь уже просто наверняка знал, что девочка будет шарахаться от него. Говорил, разглядывая лепившиеся друг к другу, образуя сплошную стену, деревья:

— Нигде, слиняла. Как я по этапу загремел, так и сдуло её. С трудом уговорил пацана не бросать в детдом. Другу спасибо, привёз сюда. Так и живём. Оба срок отбываем. Ванька хороший мальчишка, только серьёзный очень. Не улыбается совсем.

Переполнившее её возбуждение ей было не под силу сдержать.

— Как так могло случиться?— не понимала Люба,— люди сходятся по большому чувству, это ж навсегда. Где любовь там и жертва, где семья там обязанность и долг. Не понимаю, хоть убей. Предать мужа, бросить ребёнка... это нельзя ни понять, ни оправдать.

Он глубоко и тяжело вздохнул.

— Тебя смешно и больно слушать. Какое большое чувство, откуда? Выпорхнул из детдома в студенческое общежитие. На вечеринке одной, попъяне, и сочинили любовь. Хотя тогда казалось, что влюбился по уши. Чего тут удивительного. Первый секс. Уши торчком. Хвост пистолетом. А сейчас думаю, что это вообще-то такое было? Кого нашёл матерью своего ребёнка сделать? Получается даже не думал салага об этом. Правда, семью хотелось очень. Свою настоящую, какую никогда не имел. Чтоб любил кто-то, ждал. Не было этого ничего у меня. Желания-то вагон, а ума-то не хватило додумать до того, что семья, это в первую очередь женщина, которая хочет её иметь с тобой. Тогда не было времени прикидывать о таких мелочах, сношались, как кролики, гудели вечеринками.— Он, опомнившись, глянул на Любу, она покраснела, но промолчала. Отвернувшись и помолчав, вспомнив про её романтический настрой, чертыхнувшись про себя, продолжил.— Очень скоро понял, что моя жена абсолютная эгоистка, ветреная любительница дискотек и гулянок, нарядов и маникюрных салонов. Ничего из того, что я считал неизменным атрибутом семьи, у нас не было: ни вечерних чаепитий на кухне с блинами и пирогами, ни уюта в квартире. Ей даже не было времени помыть посуду, полы и постирать бельё. Жили как в свинарнике. Готовить она тоже не любила. Первое же испытание трах-бах и фигня на постном масле. Это как стоишь на обрыве, знаешь, меня всегда охватывает особое чувство... Кажется, ещё немного и оторвёшься от земли, будешь парить в синеве, не испытывая тяготения, даже не как птица, а скорее — ангел. Но через минуту понимаешь, что такое возможно только во сне. Жизнь же сделает из тебя лепёшку. К сожалению, моя реальность разительно отличалась от воздушного миража. Вот такое моё житиё.

Люба не просто прониклась его бедой, эта его боль заполнила её всю.

— Слава, но ведь это больно и страшно...

Вот тут он понял, что Люба не уйдёт и не откажется от него, и он по-прежнему будет каждый день подвозить её до городка. Конечно, обрадовался. Потупясь, пробормотал:

— Ничего уже не переиначить. Мальчонку жалко, конечно, но в детдом никогда я его не отдам. Пока жив, будет со мной. Судьба уж видно такая.

Люба наморщила лобик: "Судьба дело сложное и неизученное, а жить надо каждый день". Она смущаясь стала передавать ребёнку через Славку сгущёнку, мандарины, апельсины, яблоки, всё это, часто привозили в их "военторг". Покупала костюмчики и игрушки. Сам ни о чём не просил, а всё потому, что стеснялся взваливать на неё свои проблемы. Она не догадывалась спросить его, а он, не желая обременять её чем-то, никогда ни о чём не просил. Во— первых, понимал, что делать добро, очень скоро до чёртиков надоедает, если это ставишь под пресс и в расписание. А во-вторых, он просто не хотел вешать на неё свой груз ни в каком количестве. И так был несказанно рад. Так куда уж ещё о чём-то беспокоить хорошего человека. Он сволочью никогда не был. А Люба тем временем приноровилась делить приносимые продукты между ним и ребёнком. Поняв, что он всё отвозит сыну, часть заставляла съедать при ней, мол, иначе ребёнок не получит ничего. Он печально ворчал:— "Ты шантажистка". Она послушно соглашалась: — "Пусть, но что делать, если это единственный способ, тебя накормить". Их дружба, сталкиваясь с новыми сложностями, закалялась и крепла изо дня в день. Дорога потихоньку подталкивала друг к другу и притирала. Он стал её берегиней и ангелом хранителем. Особенно жалко ему было девчонку в дождь. Изо всех сил торопился, чтоб подобрать её. Идёт, закутавшись в розовый, клеёнчатый дождевик. Как-то она, умаявшись, с этой дорогой и работой, уснула у него на плече и он, доехав до части, стоял там до тех пор, боясь пошевелиться и разбудить, пока девушка не проснулась. Очнувшись, Любаша испугалась не за себя, а за него.

— Что с тобой теперь будет, такая задержка?

— Не бери в голову. Отбрешусь. Скажу, что обломался. Мужики подтвердят, что стоял на дороге.

Славка считал себя совершенно одичавшим, но как выяснилось дело обстояло иначе. Его душа подталкивала его на такое, что страшно неловко было самому...

Часто утром Люба находила под дверью букеты таёжных цветов. Радовалась, конечно. Несколько раз отец приносил от порога ящички или плетёные лукошки ягод. "Не иначе подарок от хозяина тайги",— шутил он. Родители не скрывали своего удивления и настороженности, не зная, что и предположить, а Люба улыбалась, догадываясь от кого всё это лесное богатство. Она в знак благодарности готовила ответное угощение. Пекла с принёсёнными им ягодами сладкий пирог и жарила блинчиков. А ещё повезло и с экзотикой. Вечером завезли в "Военторг" сок. В маленьких квадратных упаковках с прикреплённой с боку трубочкой. Люба, предупреждённая соседями о таком чуде, сбегала, купила. Обрадовалась, будет, что передать на завтра ребёнку. Но, дёрнув дверцу лесовоза, увидела в кабине маленького, худенького человечка.

— Это Ваня,— представил сына Слава.

— А я Люба. Запомнил?— посадила она мальчонку себе на колени.— Посмотри, что я тебе принесла. Достала она маленькую, красочную коробочку, вложив в неё трубочку.

— А это зачем?— подёргал ребёнок за неё.

— Берёшь в ротик и сосёшь. Попробуй.