Когда цветёт багульник

+

Людмила Сурская.

Женский роман. Барышня и хулиган -тема всегда интересная, не увядающая. Много лет назад жизнь сводит на таёжной тропе Любу— библиотекаря, и зека — водителя тяжёлого лесовоза. Но она же, на долгие годы, разбрасывает их по стране. Славка Терёхин самый простой: от баранки парень. Любаша — романтичная натура. Он пройдёт нелёгкий путь, и займёт кресло президента богатой и перспективной компании. Она — наймётся убирать к нему кабинет... Рушатся границы государства, предают друзья и только любовь, настоящая, от бога верна до последнего вздоха...

Книга для женщин и о женщинах, их непростом пути, роли и предназначении. Не заскучаете. Клубок весёлого и трагичного.

КОГДА ЦВЕТЁТ БАГУЛЬНИК.

(Рабочее название "Багульник не цветок, а сама любовь")

Тайга. Много читала о ней, смотрела фильмов, представляла... И вот, я летела на новом аэробусе в Иркутск, а под крылом плыло, пугая своей бесконечностью, зелёное море. По-другому не скажешь и в ушах, стучат слова именно этой, некогда популярной на всю страну песни. Саму песню не помню, а несколько слов засели и не сковырнуть. Набатом бьют они, где-то внутри меня. Море, именно море, иначе не назовёшь. Плавная посадка, аэропорт. А потом многочасовая дорога в глубь этого таинственного великолепия. Машина мчит по современной трассе, а по обеим сторонам дороги только лес, лес и лес. Стеной, глухой, трудно проходимый. Не вырезанный, окультуренный и чистый, а захламлённый, упавшими стволами, прогнившими корягами и огромными раскоряками, напоминающими чудовищ, вывороченных корней, причём плотно заросший молодняком или, как его ещё называют густым подлеском. Иногда встречались, пугая и отталкивая, на сотни метров горелые проплешины. Как воткнутые в землю факелы чернели с обугленными макушками стволы. Весна, кто-то оставил костры или неосторожно поджёг траву. И вот такая беда. Заметив мой взгляд, водитель, вздохнув, сказал:

— Ужасное зрелище, когда горит тайга. Огонь бушует страх один как, пламя идёт по низу. Шипит, потрескивая, сухая подстилка — старая, слежавшаяся хвоя. Беда волнами катится по земле, раскидывая во все стороны голубоватые клубы дыма. Впереди всего этого ползут шустрые огненные змеи, шныряя в валёжник и прячась там. Но тут же вымахивая, они, как ненасытные головы дракона пожирают всё вокруг. Натыкаясь на большое дерево, огонь, крутясь и выгадывая, обходит его. Замирает, какое-то время облизываясь приноравливается, выгадывает, пробует допрыгнуть до хвои. Огненные языки, вырвавшись, облизывают ствол, устремляясь к макушкам. Которые хилее, их легче съесть, вспыхивают сразу костром. Горят ярко и на лету, как лучины в топке, даже не падая на землю. Полыхнули, протрещали и нет. У деревьев всё, как у людей. Крепкие, выставляют рога и сопротивляются, сколько хватит сил. Потом или со стоном падают или стоят вон, пугающими свечками,— махнул рассказчик в сторону обгоревшего леса.

— Вы видели сами?

— Да. Особенно страшна горящая тайга ночью. Никому не желаю попасть в такой переплёт. Представьте себе гигантский костёр. К чёрному звёздному небу рвутся золотые нетерпеливые смерчи. Поднимаясь высоченными красными столбами, рассыпаются на тысячи искр. Вдвойне страшно, когда ветер. Он безумный подхватывает эту огненную пургу в свой водоворот, кружит во всю силушку, разрисовывая небо золотыми красками и радужными всполохами. Жуть. То становится светло, как днём, то всё проваливается, как в пропасть, в бездонную темноту.

Водитель замолчал. И опять потянулся по обеим сторонам дороги тяжёлый, пугающий лес. Давила его бесконечность. Сплошная непрерывная полоса просто угнетала. Я металась от окна к окну или устав от этой мощи закрывала глаза. Мы поднимались выше в сопки. Надрывая мотор, машина ползла вверх, а всё вокруг, куда не глянь, виднелось лохматое, зёлёное с небольшими пуговками озёр и вьющихся змейками рек. И вдруг я оживилась, в груди отлегло и как-то сразу полегчало. Это потому что в глаза бросились жёлтые, беловатые, потом синие с фиолетовым отливом поляны. "Вот действительно чудо среди унылых стволов". Одна, другая, третья и ещё несколько полян. Мои глаза скачут от одной к другой. Нельзя оторвать глаз от всего этого. Не знаю почему, но душе очень радостно. Это чувство не возможно сдержать.

— Что это?— кричу восторженно не узнавая своего голоса.

— Подснежники,— смеётся водитель.

Нежной зарёй полыхнул куст, один, другой, третий ярче, огнём и вот уже несётся на нас целая поляна.

— А это?— хриплю я, потому что от такой мощной, неожиданной красоты перехватило горло.

— Багульник!

— Но ведь это не цветок, а...

— Точно — сама любовь,— загадочно улыбается мужик, отворачиваясь в каком-то романтическом порыве к окну.

"Любовь, любовь, любовь...— разрывает что-то горячее и нежное мою грудь.— Если она бывает, то непременно такая!"

Время отсчитывало свои часы старыми ходиками, висевшими на стене его стильного кабинета. Он отремонтировал даже старую кукушку, что выпрыгивала, каждый час жалобно кукуя и извещая хозяина об ушедшем в песок ещё одном отрезке времени. Почти все новые посетители этого кабинета, удивлённо упираясь в них глазами, переспрашивали хозяина: "Зачем они тут?" Он, улыбаясь, по-видимому, привыкнув к надоевшему вопросу, терпеливо отвечал, что его время должны отсчитывать именно старые ходики.

Он рассчитал всё правильно: лес нужен строителям и мебельщикам. Дела шли неплохо, империя росла и процветала. Теперь в его руках было всё от заготовки до поставки древесины, и даже перерабатывающие заводы, мебельные комбинаты, магазины по продаже мебели тоже у него есть. Что удивляться ведь те лесозаготовки, на которых он гнул спину пятнадцать лет назад, сегодня принадлежат ему. Просто Славка для друзей, а для сотрудников и деловых партнёров Вячеслав Николаевич Терёхин постояв у окна, прошёлся по кабинету. Что-то с самого утра сегодня тревожило душу и не давало покоя. "Ну не из-за нового контракта же. Там всё чисто, проверено и перепроверено юристами, по буковке, по запятой. Тогда что? Дела не в счёт, там всё в полном порядке. Железнодорожные составы и корабли: с лесом, брусом, досками, плитами для мебели и самой мебелью, бегут и плывут по всей некогда единой страны и даже за кордон. Непонятное состояние с самого утра, смесь ожидания и беспокойства не покидало. Что? Какой ещё сюрприз приготовила жизнь?" Его раздумья прервал секретарь доложивший о том, что юристы, замы и деловой эскорт готовы к поездке и ждут его команды в холле.

— Да, иду. Пусть выходят к машинам и караулят меня там. Саша,— повернулся он к секретарю,— если срочное дело, то найдёшь меня, остальное к замам или подождёт до нашего возвращения.

Он шёл в окружении охраны и почти у выхода, вспомнив о вновь вводимой должности и создании самостоятельного направления по внешним связям, развернул в сторону отдела кадров или как теперь называют отдел по персоналу, менеджеры по персоналу. Любит наш народ почудить. Охрана, не меняясь в лице и всегда готовая к таким поворотам шефа, не суетясь, последовала следом. Озадаченные его неожиданным появлением сотрудники, обречённого на появление шефа отдела, повскакали с мест.

— Добрый день Валентин Семёнович, как работается над моим заданием?— протянул он руку вскочившему в приветствии начальнику.

— Трудимся,— развёл тот руками,— поймите Вячеслав Николаевич, абы кого не наберёшь туда. Вы ж понимаете уровень...

Да, он понимал, оттого и не торопил. Терёхин мельком оглядел стол. На глаза попалась аккуратная стопка бумаг.

— А это что у вас за фотовыставка,— толкнул он согнутым пальцем небрежно фотографии, прикреплённые к листам с ответами на тесты психологов.

Начальник по военному отрапортовал:

— Подбираем уборщицу для вашего кабинета.

Терёхин потёр нос и усмехнулся:

— Неужели, а кажется, минимум директора. Фотографии-то зачем? Это же уборщица...

Почувствовав лазейку начальник ринулся в объяснения:

— Психолог работает, чтоб всё было надёжно, так сказать, без осечки.

— Вот юмористы,— засмеялся он не понятным смехом: одобряя или критикуя, — и подобрали?

— А как же,— последовал бодрый ответ.

Терёхин опять усмехнулся. На этот раз улыбка прошлась по второй половине лица и, засунув руки в карманы брюк, покачался на каблуках туда-сюда. Потом резко протянул руку и потребовал:

— Дайте взглянуть.

Сотрудники напряглись. Валентин Семёнович, не разобрав, прикалывается шеф или в серьёз, замешкался.

— Ну, давай, давай, не тяни,— поторопил Терёхин.— Меня люди ждут.

А, получив фото в руку, скривился.

— Дай все,— протянул он обе руки к папке с фотографиями,— интересно, мой выбор совпадёт с психологом или нет?!

Народ заинтригованно следил за ним, не понимая происходящего: юморит шеф или всерьёз. Сотрудники отдела просто стояли часовыми у своих рабочих столов, не зная, как в такой ситуации себя вести. Конечно, они не просто стояли, а вытянув шеи и напрягая уши. Может, правильнее было бы всем сесть на места и уткнуться в бумаги, занявшись работой, но кто его знает, как надо и что в подобных случаях делать. Никто и подумать не мог, что такое на голову упадёт. Президент компании до этого дня кабинет своим посещением не баловал. Лучше перестраховаться, оказав уважение. Тем временем, Терёхин улыбаясь, перекладывал одну фотографию за другой... Начальник, внимательно следивший за ним, заметил, как на седьмой шеф побледнел.

"Пироги с укропом, что там за дребедень?"— Вытянул шею, заглядывая через плечо Терёхина, Валентин Семёнович. Видя, как шеф, промокнув платком покрывшееся потом лицо, принялся изучать ответы на тесты..., кадровик занервничал.

— А биографии нет?— развернулся тот тем временем к притихшему начальнику.

Валентин Семёнович пожал плечами. "С чего шефа так колбасит? То смеялся над тестами и фото, а теперь ещё и биографию подавай. Какая муха его укусила?"

— Нет. Это психологами не предусмотрено, а нам ни к чему. Сами же заметили, не директора берём, уборщицу,— ввернул он.

Но тому по всему видно было не до шпилек.

— Хорошо,— кинул Терёхин перед Валентином Семёновичем прикреплённую к заявлению фотографию только что рассматриваемой им женщины.— Эту возьмёте и завтра же.

Валентин Семёнович поправил очки и закрутил в непонимании головой.

— Так нельзя, выбор специалиста другая кандидатура,— пытался отстоять право на свою должность начальник отдела.

О! Конечно, конечно... кто против -то. Только Терёхин, не удержавшись на демократически деловой волне, вспыхнул. Казалось, волосы на голове и те встали дыбом. Такого его видеть ещё не приходилось никому. Всегда сдержанный и невозмутимый Терёхин напоминал сейчас забияку мальчишку.

— Мне всё равно, возьмёшь, кого я сказал,— отчеканил он жестко.— Это, в конце-то концов, мой кабинет.

Ошарашенный начальник на сей раз промолчал. Но не слабого десятка мужик подумал-подумал, опять поправил очки и ещё раз попробовал возразить:

— Но вы же сами предупреждали, что все должны заниматься своим делом профессионально. Только тогда будет толк.

А возбуждённый Терёхин, не слушая подчинённого, уже шёл из кабинета, напрочь забыв, зачем вообще зашёл в отдел, но, не дойдя до предусмотрительно распахнутой двери, вернулся и, забрав фотографию выбранной им работницы, торопливо спрятал во внутренний карман пиджака.

Ооо! Пронеслось лёгким ветерком по кабинету.

— Фотография-то вам зачем?— не понял Валентин Семёнович.

Долетевшая до спины фраза, поставила Терёхина вкопанным столбом у двери, он хмыкнул и развернулся:

— А, чтоб другую не подсунули,— уже, как обычно с насмешкой, бросил он.

За порогом кабинета, его обступила охрана. У машин ждала свита. Всем казалось, что он был немного возбуждён, чаще обычного улыбался, а в основном всё было как всегда. Но в салоне мчащегося по улицам Москвы "мeрседеса", он опять достал это злополучное для работников кадров фото. Долго рассматривал, не спеша спрятать назад.

— Я нашёл тебя Любочка, нашёл,— прошептал он, целуя усталые, но такие родные на фото глаза.

Глаза, непроизвольно наполнившись слезами, заблестели. Улыбка на губах и слёзы в глазах на что это похоже? На счастливую минуту. Поймавший всё это в зеркало водитель моргнул: "Ничего себе!"

Вложив карточку в карман, чтоб не заметили ребята охраны улыбку, отвернулся к окну. Мимо неслись кадры чужой жизни, которой до сегодняшнего дня жил и он, и вот сейчас, сию минуту в один миг всё изменилось. Теперь у него будет отличная от всего мира жизнь, только своя, его личная. Славка ощутил странное чувство, словно только сейчас, после стольких-то лет стал вновь самим собой. Не зря с самого утра беспокоилось сердечко, а ноги не находили себе места. Искал целых четырнадцать лет. Особенно, когда появились деньги и возможность использовать всё. Но судьба жестоко обрубила концы. Все поиски, подведя к Москве, на этом и заканчивались. Сухие строки отчётов он помнит наизусть:— "Её родители, продав квартиру, выехали в неизвестном направлении". Этим ограничивался каждый отчёт детектива. Другого никто, ничего сообщить не мог. И вот сегодня такой подарок. Она нашлась сама и ни где-то, а именно в Москве. И не просто в Москве, а в его отделе по персоналу. Не выдержав, он открыл окно и поймал в ладонь ветерок. Пыльный город впервые его не раздражал. Зачем... Пусть себе живёт. Пройдёт хороший дождь, всё заблестит и засверкает под солнцем. Любаша нашлась, его Любаша...

Он слушал компаньонов, подписывал контракты, сидел в ресторане, обмывая сделку, загадочно улыбаясь, думал о ней. Понимая, что во всей этой суете участвует его тело, а душа неслась назад, во времена четырнадцатилетней давности. Да и разве бы он мог запретить ей это сделать. У него не было ни одного её фото и память, затягивая паутиной дорожки к прошлому, замалёвывала её образ, но он узнал бы её из миллиона. Это была она, его Любочка, Любаша... Распрощавшись, Терёхин, впервые изменяя себе, поехал не в свой рабочий офис, а домой. Где его никто не ждал, кроме охраны и обслуги. Поехал, чтоб именно сегодня остаться один на один с собой. Отказавшись от ужина, забрав с собой коньяк и стакан, ушёл в спальню. Повалившись, в чём был на кровать, распустил галстук, достал из кармана фото и, выкинув первую же попавшуюся под руки фотографию, вставил его в опустевшую рамку и, пристроив к изголовью, откинулся на подушку рядом. Так чтоб смотреть... Ох, уж сколько было дум, ох, как он надумался — голова шла от них каруселью... И вот теперь всё, конец.

— Люба, Любочка, я нашёл тебя, нашёл, нашёл. Наконец-то пришёл конец моим поискам.

Он, перевернувшись на спину, закрыл усталые глаза и, забрав фото, не выпуская из руки, положил его на грудь. На самое сердце. Именно там она была у него всегда. Память услужливо, словно только этого момента и ожидая, унесла в прошлое... Тайга. Затерянный в глубине её, Богом забытый леспромхозовский посёлок под сопкой. Крутая дорога, лентой вьющаяся вверх на гору, а потом тонущая в толще вековых деревьев. Ох, какая это была дорога! Идущая каждый день по ней из посёлка в военный городок, что расположен в пяти километрах в глубь тайги от него, девушка. И крепко сжимающая, баранки мощных лесовозов шоферня — заключённые, работающие на лесозаготовках. Казённые мужики, перевозящие, на ревущих машинах лес с таёжных разработок в леспромхоз. Они мчались на лесовозах мимо неё, даже не предлагая подвезти, хотя идти ей так ножками, среди вековых деревьев великанов более пяти километров. Мужики не раз видели, как она, пройдя посёлок, останавливалась на окраине, переобувала модные туфли на тапочки, и шла дальше. Не брали потому, что знали — не сядет. Никто никогда не садился. Все в курсе — за рулём зеки. Видимо утром, она пристраивалась к армейской машине, что возила школьников до поселковой школы, а по окончанию работы у неё такой лафы не выгорало. И каждый день, она почти девочка, шла пешим ходом эти пять километров по глухой, тревожными перешёптываниями, пугающей тайге. Сходящиеся над дорогой верхушки деревьев образовывали шатёр, в который, как через дырявое решето проскакивали лучи солнца. Попадались и другие женщины одиночные, группами и с детьми, но он, Славка, запомнил именно её. Наверное, потому, что видел ежедневно, и чем-то необъяснимым притягивала она его. Не высокая, худенькая, с длинными русыми волосами, стянутыми в хвост или косу. "Наверное, очень мягкими",— всегда не забывал подумать Славка объезжая её. Ничего особенного и всё же не такая, как все. Он привык уже видеть девушку на трассе каждый день. Устраивая себе что-то вроде игры. Загадывая, где сегодня её встретит, мчался вперёд. А когда не находил проскочив весь путь от посёлка до городка, начинал волноваться. В голову лезло: "Не заболела ли? Не случилось ли несчастья, это тайга?" И только промчав мимо неё на следующий день, облегчённо переводил дух: "Нормалёк!" Вот и в тот день, разгрузившись на складе леспромхоза, гнал порожняком, догоняя её. Проехать мимо в кайф! То, что он увидел, заставило резко тормознуть. Громадину лесовоз занесло и чуть-чуть не развернуло поперёк от таких резких "стоп-кранов". Думать было уже некогда, ситуация просто не оставляла на это время, только действовать. Встречная, гружёная под завязку лесом машина стояла на дороге и водила, нарушая все законы и запреты, тащил извивающуюся девчонку в голубом цепляющимся за кусты платьице в тайгу. Огромные кулачищи мужика с остервенением лупили, худенькое тело по чему попало. Особенно доставалось маленьким, цепким рукам. Вооружившись монтировкой, Славка спрыгнул с колеса. Подминая под себя молодую поросль и кусты, тяжело дыша, гнал на выручку. Он узнал водителя, это был Кабан. Славка и сам был малый не хиляк, но с Кабаном не в какое сравнение не шёл. Мужик не малого роста и неукротимого нраву, лет под сорок, а может и моложе. Кто его при такой жизни разберёт. Все здесь выглядят не лучшим образом. Славка понял одно: "Придётся биться, легко этот кретин удовольствие не отдаст. Я-то думал один малышкой любуюсь, а оказывается Кабан на пташку запал". Успел в самый не подходящий для мужика момент. Привязав за руки девчонку к дереву, он раскинул её на траве и, упав на колени, успев спустить штаны, этот боров пристраивался к жертве. Приход ещё одного, Кабана явно не обрадовал. Но, решив обтяпать всё миром, предложил поделиться. Соблюдая очерёдность, естественно. Славка не согласился. Упёрся рогом. Наклонив стриженую голову, он заявил:

— Только один и только всё...

Это был страшный бой. Жестокий и бессмысленный. Бились насмерть. Из-за чего трещат копья, и дуреет мужичьё до бычьих глаз? И нечего гадать долго, конечно, из-за денег и баб. Славке всегда помогала служба в десантных войсках. Хоть какая-то польза от пребывания в армии и проведённых там лет. Научили быть мужиком и драться. А когда призвали из института, ругался. В тот год завалил сессию. Всё просто, как божий день. Влюбился, женился и должен был впрягаться в роль мужа и добытчика. Много работал и доработался, естественно. Отчислили за неуспеваемость. Пришлось послужить. Только не раз потом, после этого, он вспоминал те годы с благодарностью, особенно залетев на зону. Этот раз не исключение. Хотя с Кабаном всё не так просто. Пришлось попотеть... Опасно, но Славка решил, будет биться, а девчонку он этому уроду просто так не подарит. И дрался, до крови, до изнеможения. Кабан отступил. Матерясь и отпуская угрозы с проклятиями, он, рыча, отходил, уползая зализывать раны. Отвязав от дерева почти не живую от страха и борьбы девушку, Славка, наскребя после такой бойни ещё неведомо из каких запасов силы, понёс её к машине. Закинув ношу в кабину, вернулся, чтоб собрать раскиданные по лесу вещи: сумки, туфли. Кинув всё это ей и вытерев своё лицо от крови, сел за руль. Отъехав немного и свернув в просеку, встал. Пассажирка, сверкнув сумасшедшими глазами, попробовала выскочить из кабины.

.— Не дури,— предупредил он, вовремя схватив за руку. Огромные глазищи её от страха лезли на лоб.— Я ничего тебе не сделаю. Возьми иголку с нитками, зашей платье и приведи себя в норму. Тебе идти среди своих. Очень прошу, не говори никому об этом. Из-за одного кретина нам всем там будет не сладко. Поняла?

Девчонка, согласно кивая головой, всё же отодвигалась от него подальше. Не верила. Оно понятно.

— Бери, шей, я выйду. Да не на себе, сними.

Он вернулся через двадцать минут. Стоял за машиной и ковырял ногой сухие бугорки трав над дорогой, поднимая тем самым облачко пыли. Она сидела уже причёсанная с приведённым, более-менее в порядок, лицом. Облизнув разбитые губы, Славка влез в кабину. Ехали молча. Он довёз её до городка, но она попросила проехать ещё немного, чтоб попасть в него с тыла. Её маленький финский домик стоял последним. "Тоже дело,— подумал он тогда,— мимо штаба и казармы в таком виде идти сразу нарваться на ЧП".

— Мне так удобнее и меньше глаз на пути,— объяснила она, одарив его виноватой улыбкой, открывшей ряд ослепительно белых, ровных зубов. Таких белых, что Славки захотелось зажмуриться, как от первого снега. Зона таким жемчугом не блещет. Ямочки на её щеках при этом мило прыгнули.

"Где-то я уже это видел",— подумал он, тут же забыв об этом. Но ночью, на нарах это улыбающееся явление всплыло. Он явно её видел раньше, а может просто на кого-то похожа... Тасуя в памяти знакомых и не знакомых людей, никак ни до чего не мог докопаться, пока сосед не стал рассказывать историю о поселившихся на даче под крыльцом семейке ужей. "Я вспомнил!"— сел подпрыгнув Славка, от неожиданности трахнувшись макушкой о верхние нары. Поджав под себя ноги, он привалился к деревянной стене старого барака. "Пацанами были, кажется, в классе восьмом. Поймали ужа в парке. Принесли к друзьям во двор и пугали сопливых девчонок. Все визжали разбегаясь, а одна стояла столбом. Огромные глаза в пол лица вылезли на лоб, и маленький ротик хватал воздух, от чего ямочки на щеках пустились в пляс. Точно она. Эта тоже не орала, когда её тащил Кабан, а только кусалась и упиралась... Куда же она делась тогда? В аккурат уехала с родителями на новое место службы отца. Отец у неё, так и есть, был военным. Двор, в котором жили его друзья, состоял из общежитий военной академии. Точно, точно. Малявкой ещё была. Ввалили потом за неё, потому и запомнил. Сколько же той пацанке должно быть теперь годков 20-21, не больше. И здесь на лицо та же картина, по крайней мере, очень похоже". С воспоминаниями о московском дворе выскочили и другие. Как всё время хотелось кушать. Причём он искренне не понимал детей, которые просили родителей купить шоколадку, ирисок или пряников. Ему всегда хотелось супа или щей: наваристых с куском мяса, картофельного пюре с котлетой. А ещё, как завидовал недовольно бурчащим одноклассникам, когда их вечером, перед ужином звали родные зычными голосами домой. Его домой не звал никто. Некому было звать. И дома тоже не было. А вернуться в детский дом он мог когда угодно, хоть ночью, хоть на рассвете. Никто всё равно этого не заметил бы. Так хотелось быстрее вырасти и завести самому этот не ведомый ему семейный уют. Но увы! Он не подумал о том, что жизнь, как шахматная игра не больше и не меньше и не просчитывать ходы в ней просто нельзя. С бухты — барахты ничего не построишь, а уж семью и подавно..."

Мысли вновь вернулись к девушке в тайге. На следующий день, завидев её ещё издалека, прибавил скорость и, догнав, тормознул. Конечно, рисковал, но, во-первых, рассчитывал на то, что она его узнает и не побоится сесть в кабину, а во-вторых, надо было бегом закрепиться у неё в доверии. Поначалу испугавшись и приготовившись бежать, онемела, но мило улыбнулась, узнав его. Она так обрадовалась возможности подъехать, что ему не пришлось даже уговаривать её. Но подняться самой на высокое колесо в кабину ей было нелегко. Славка, протянув руку, втянул девушку рывком к себе.

Немного смущённо, старательно отводя от него глаза, проговорила:

— Добрый день! Спасибо за помощь. Простите, пожалуйста, вчера, я даже не поблагодарила вас.

Он не выдержал её смущения и, покашляв в кулак, назидательно буркнул:

— Не за что. Опять одна идёшь. С Кабаном шутки плохи.

Она пожала худеньким плечиком и обречённо сказала:

— Куда же деваться, надо работать.

Помолчали. Дорога ползла сквозь зелёные стены леса. Девушка иногда вздыхала или покашливала, а он делал вид, что сосредоточен на дороге. Никто не решался начать разговор.

— Послушай, ты в Москве никогда не жила?— не вытерпел он.

— Жила. Отец в академии учился, у Лужников жили.

— Сколько же тебе лет?

— Двадцать два.

Он улыбнулся. Ему очень хотелось спросить про ужей, но он, усмехнувшись ребячьему своему азарту, промолчал.

— Понятно. Получается, из-за работы так страдаешь, наверное, похвально, но глупо. И где трудимся?

Прошептала одними губами:

— В библиотеке.

Он кашлянул и приглушённым голосом спросил:

— Ясно. Дома, что сказала о вчерашнем?

Кабину тряхануло на выбоине. Она, вскрикнув, схватилась за панель. Отдышавшись, продолжила отвечать на его вопрос:

— Повезло, никто не видел, какая я пришла. А потом сочинила, что упала в квартире со стула. Полезла в шкафчик и грохнулась.

Он извинился за выбоины на дороге, как будто в них его вина и кивнул:

— Действительно повезло. Если б увидели в подранной одежде то...

— Отвертеться, было бы не так просто,— докончила она.— Я понимаю...

Смущаясь, он расплылся в благодарности и улыбке:

.— Спасибо, красота лесная, ты нас выручила.

Люба помрачнела. Рот дрогнул, а щёки побелели:

— Это вам спасибо. Вы спасли меня. Не пережила бы позора, повесилась.

У Терёхина вытянулось лицо. Сжимая до белых костяшек пальцы на руле сурово, рыкнул:

— Какая чушь. Мужик без тормоза, это ещё не повод сводить счёты с жизнью.— Помолчав, глухо спросил:— Ты замужем?

Она отрицательно качнула головой.

— Нет.

Бросив в её сторону пытливый взгляд, он назидательно пробасил:

— С романтикой надо жить осторожно. Приехали,— встал он у того же места, где высадил вчера её.— Подожди, не прыгай, ноги сломаешь. Я сниму.

Спрыгнув ему на руки и соскользнув на землю, не оглядываясь, понеслась по тропинке вверх к домам. Споткнулась, раскраснелась и поскакала опять. Он посмотрел на зелёный шёлк тайги, и ему захотелось обнять всё это руками и закричать на весь лес и во всё горло: "Какая прелесть. Я люблю всё это!" Как красиво, а ведь ничего не замечал и даже ненавидел. Теперь не хотелось клясть судьбу за то, что сюда попал. Какая яркая трава. Какие бархатные кусты в зелёных атласных накидках осины. А как распушились, кружась нарядными невестами берёзы. Вон склоны сопки желты от лилий. А здесь, над обрывом, целая поляна царских кудрей. Там, дома всё это растёт на клумбах и в палисадниках, а здесь в дикой природе: любуйся, не хочу. Завтра же надо нарвать ей кукушкиных башмачков. Прячутся, бедолаги, предпочитая тенистые участки. Особенно прелестны их нежно-сиреневые пузырьки. Непременно надо найти размером не меньше чем с кулак, а как колышет ветер сиреневую и синюю бахрому травянистого мелкоцветья... Ездил мимо всего этого не один год и не зацепило. Это ж загляденье! Какими яркими красками наполнился мир, ещё вчера ведь ничего этого для него не существовало. Срок перекрывал все чувства и восприятия.

Тихо и без последствий для него случай на дороге не прошёл, да он и не ждал от Кабана такого подарка. Понятно что обиды он ему не простил. Да Славка на другой исход и не надеялся. Кабан шипел, подначивая людей, искал любой зацепки, повода ухватить самому, были и подставы. Для Терёхина наступили непростые денёчки. Несмотря на то, что он был осторожен и внимателен, жизнь его висела на волоске. Требовалось пережить и выжить. Ему в голову не пришло сдаться самому или сдать Любу. Он был настроен только на борьбу. В основном нападения шли ночью. Он отбивался, как мог, не всегда удачно. Поэтому на его теле и лице зачастую оставлялись шрамы и ссадины, а на теле ножевые порезы.

— Это из-за меня?— переживала девушка, догадываясь о причинах драк.

— Отобьюсь, не впервой. Как хоть тебя зовут, краса лесная? Общаемся каждый день. Меня — Вячеслав, Слава.

— Люба.

"Люба, Любушка, Любаша, какое чудесное и певучее имя, как трава мелкоцветья..."

— Вот и чудно! Жди-ка ты меня, девица, с завтрашнего дня на выходе из посёлка, там, на зигзаге, при подъёме на гору. Не ходи одна, прошу... Лучше двадцать минут постоять, чем опять на Кабана напороться. Второй раз так сказочно может не повести.

— Спасибо.

— Спасибо потом говорить будешь. Когда с обоими нами всё тип-топ будет. И что ты всё заладила спасибо, да спасибо,... других слов, что — ли не знаешь?

Она знала, но боялась быть навязчивой. Неожиданно словно стесняясь, девушка принялась оправдываться:

— Понимаете, меня всё время вперёд несёт. Всю дорогу бегу, знаю весь путь до метра, а всё равно хочется посмотреть что там за поворотом. Поздороваться с рощицей, постоять у поляны цветов, которая внезапно выскочит за бугорком. Вот и бегу от поворота до поворота... Такая уж я есть.

Славка таких миражей не понимал. Опасность её ни с чем не сравнишь... и подвергать ей себя ради химеры...

— Одной ходить опасно. Неужели трудно кого-то подождать,— ворчит он, смущённый её речами.

Люба краснеет.

— Не люблю ходить в паре с кем-то, не помечтаешь...— Она помолчала. Посмотрела на него, не смеётся ли. Он не смеялся. Она продолжила:— Я люблю постоять у зарослей низкого шиповника, когда он цветёт. Это такое пахучее нежно — розовое облако мимо которого не пройти или у берёзового выступа, но... если с кем-то идти рядом, то меня не поймут...

Он улыбается и тоже непонимающе моргает: "Барышня не от мира сего, ей про одно, она тебе про другое".

Так началась их дружба. Зек Слава и его огромный лесовоз не были ей страшны. Каждый день он довозил её до городка и катил себе дальше. После нападения, она ходила в джинсах даже в жару. А в тот день на ней была короткая белая юбочка в складку и совсем открытая кофточка. Славка, завидев её на дороге в таком наряде, обалдел. "Нет, не подняться ей. Придётся подсадить",— выпрыгнул он из кабины, помогая девушке забраться. Белая юбочка накрыла его голову, отдав на показ девичью красу. Славка, аж зажмурился от такой картинки. Сев рядом с ней в кабину с трудом справился с собой. Кровь кипела, как недозрелое вино. Подумал: "Только б не брызнула фонтаном из ушей". Облив себя из фляги водой, погнал лесовоз по дороге.

— Жарко?— пожалела она обливающегося потом парня.— Хотите, я озеро покажу? Недалеко от нас есть. Очень красивое. Нашла его, когда ягоды собирала в тайге. Мы только приехали сюда. Не бойтесь, туда никто не ходит, а просека есть, подъехать можно. Это чуть ниже нас, за небольшим лужком, начинается лес, в котором и располагается живописное озеро.

Он, сбивая колючки в горле, прохрипел:

— А ваши, из городка? "Окунуться бы не помешало"

Люба, прогоняя в окно влетевшую в кабину осу, объясняла перспективы купания:

— Женщины тайгу не любят, предпочитают сидеть на лавочках и тренькать языком. Так что накупаетесь, сколько захочется.

Заманчиво. Отказаться не было сил и он кивнул:

— Ну, показывай. Хочешь поговорить?

— Почему бы и нет, если вы хотите...

Славка подумал о чём бы спросить и задал самый простой вопрос:

— Ты училась где?

— В Иркутске. Политехнический. Только закончила,— с готовностью ответила она.

Теперь уже он прогнав от неё осу, улыбнулся:

— Понял, что дальше?

— Отец увольняется, будем уезжать.

— Замуж — то почему не вышла? В женихах недостатка нет, целая часть под боком. Выбор большой, от солдат до погон.

Она отвернулась к окну, её взгляд усердно принялся цепляться за всё, что пробегало за окном. Пауза затянулась, она пожала худенькими плечиками и тихо сказала:

— Сами же сказали романтическая натура.

Он не спуская глаз с дороги, всё ж нашёл минутку посмотреть на неё. От своего отступать не пожелал:

— В армейской жизни её, как раз и навалом, одна романтика и рыцари.

Она упрямо заявила:

— Значит, мне мало... К тому же я не могу назвать себя красоткой...

— Это спорный вопрос,— улыбнулся он.

Девушка в неудовольствии наклонила головку:

— Не уверена...

— Куда теперь?— напомнил он, проехав ворота со звёздочками.

Она повела пальчиком в нужном направлении.

— Объезжайте этот мысик и в просеку.

— Есть!— весело отрапортовал он.

Поворот. Ветки хлыщут по кабине. Озеро. Оно выскочило неожиданно. Вот, если б здесь, сейчас вдруг затанцевали балерины танец маленьких лебедей, Славка не удивился бы нисколько. Такая красота раскрылась перед ним.

— Ну, как?— сверкнула восторженно глазищами Люба.

— Действительно чудесное, тянул он.

— А что я говорила!— захлёбывалась она восторгом.

Славка спрыгнул на траву. Обошёл машину. Помог ей выбраться из кабины. На миг, задержав на руках, опустил на землю. Она, прося подтвердить правоту её слов, восторженно взглянула на него. Он полностью согласен с ней, озеро не могло не влюбить в себя хоть раз тут побывавшего. Вода чище не бывает, тёплая и прозрачная. Можно рассматривать каждую травинку на дне. Со всех сторон закрытое плотной стеной леса, с отливающими различным цветом, цветущими берегами, оно пьянило и сводило с ума. Такое чувство, что если закрыть глаза, а потом открыть, то непременно появятся лебеди, а воздушные балерины примутся танцевать балет. По крайней мере, носящиеся над водой огромные яркие стрекозы, очень напоминают их. А каких только цветов Славка там не разглядел. "Очуметь можно. Весь таёжный гербарий здесь!" Жарко палит солнце. Сушит на деревьях листья бессильно свешивающиеся вниз. И ни одного облачка. Склонив усталые ветки, словно задумавшись о чём-то, стоят деревья, не шелохнуться обвисшие листья. Притихли птицы. "Как кстати искупаться бы,— отмахивается сорванным широким листом от палящей жары Люба, не спуская с него глаз.— О чём он думает, интересно?"

Подставив лицо жгущим лучам, блаженно улыбается, валяясь в траве, Славка. В голове плавятся совершенно земные мысли: "Не столько сознанием, сколько чувствами человек прозревает лёжа вот так, ощущая своё родство со всей природой. А дух какой. Сильно пахнет землёй и травой... И не только с четвероногими и двулапыми, но такое чувство, что и с самой планетой роднит его природа. И может быть со скалами и огненными силами подземного царства сосредоточенными под Байкалом, а также тайнами, которые достигают нас из глубин солнечной системы, ласкающей своим теплом и светом. Ведь светит же вот оно нам, давая жизнь. Как хорошо-то! А вообще-то такая дребедень лезет в голову, что моргающая так мило в мою сторону девчонка, в жизни не догадается о чём я печалюсь".

— Ба, ещё и гуляющие по берегам глухари! Наверняка купаться пришли. Все остальные птицы просто исчезли. Смотри и не пугаются даже, как в раю.— Тихонько посмеивался он такому диву.

— Да, похоже.

— Здесь купаться-то можно?

Боясь, что он окажется в оценке её озера необъективным, Люба заторопилась:

— Запросто, я купалась. Вон там,— показала она на небольшой выступ, плавно сбегающий в воду.— Купайтесь, я отвернусь.

Она принципиально села на поваленное дерево, спиной к воде. "Это и хорошо",— подумал Славка, ему совсем не хотелось маячить своими чёрными казёнными трусами. Поплавав, он вылез на берег.

— Здорово!— вырвалось у него.

— Это так! Я знала, что понравится! Мне так очень!— сыпала Люба восторженно, не оборачиваясь.

Подставив тело лютовавшим жестоким жаром солнечным лучам, он закрыл глаза и потянулся.

— Такой тёплой воды в озёрах, я ещё не встречал. Просто прелесть.

Люба вздохнула.

— Жаль, что купальника нет, я б тоже поплескалась...

— Теперь моя очередь прятаться за кустом, тем более, он вон какой большой. Так что, давай купайся,— засмеялся он. Опередив сомнения девушки, согрешив, провокационно нахмурившись, добавил.— Или ты боишься меня?

— Нет, нет,— заторопилась Люба, боясь обидеть его недоверием, за куст.

Терёхин не собирался сидеть к воде спиной. В отличие от неё, он нагло подглядывал. Сначала чуть-чуть. Потом больше и больше и вовсе обнаглев, пялился во все глаза. Третий год без женщины. Он готов был грызть землю за этим проклятым кустом. Солнце золотило её голову, жемчугом переливались плечи. Поплескавшись, она обсыхала в своих беленьких кружевах вырисовывающих больше, чем скрывающих, ещё и после воды. "Чёрт! Сдохнуть так — то можно запросто!"— метался он. Тёмные круги вокруг сосков обрамлённые кружевом вызывали сушь в горле, язык просто западал к нёбу. А лобок, темнеющим пятном на мокром шёлке, — обильное слюновыделение. Отвернись же и не ищи на голову проблем. Но нет, глаза лупят туда, куда не след. "О, горе!— закрутился Славка за кустом, поняв, наконец, что до беды недалеко и теперь пытаясь сдержать огонь, он искал выход из ситуации в которую сам себя загнал. С ветки свалилась очумелая от жары птица и, вспорхнув у самой травы, затрещала на своём птичьем языке. Он с трудом, но очнулся.— Перво-наперво надо немедленно одеться,— поторопил он себя.— И отвлечься, лучше поговорить". Но Терёхин принадлежал к такому типу людей, у которого к себе никогда не было жалости. Вероятно поэтому никогда, никому не приходило в голову его пожалеть. Никогда никто его не утешал и не успокаивал. Он привык к диалогу и обслуживанию с самим собой. Вот и сейчас скрутив себя в баранку и уничтожив все признаки бессилия, он искал выход и нашёл. В общем, после купания выяснилось, что у него к ней есть вопросы.

— Ты, какой факультет заканчивала?— обречённо спросил он первое попавшееся лишь бы спросить. Тяжёлый язык не помогая хозяину мешал говорить. Но разговор всё-таки завязался. Люба смеясь ответила:

— Машиностроительный.

Терёхин ей тут же новый вопрос. Раз!

— А почему библиотекарь?

Любе опять сделалось смешно.

— Интересно, где вы видите здесь завод?

Славка тоже хохотнул.

— Это точно. Завода здесь с миноискателем не найдёшь. Но есть в Иркутске море всяких... Например, алюминиевый комбинат. Огромный причём. Цеха протянулись на сотни метров. Нас работать возили.

— Я знаю. Была там. Студентов предупредили, прежде чем мы вошли, чтобы сняли часы и оставили их за территорией. Алюминий выплавляется электролизом. В цеху, в проходе между современными, почти бесшумно работающими печами, действуют фантастически сильные магнитные поля. Часы в мгновение ока перестают быть часами. Они превращаются в магнит. Мне пришлось вытащить все шпильки из головы. Потому, что они встали дыбом. Мастер, сопровождающий нас выгреб из кармана ключи и, точно жонглёр или фокусник, один за другим подбросил их вверх, а они чудненько повисли в воздухе. А если ещё точнее, они встали торчком.

— Интересное кино. Почему ж не поехать?

— Родители...— тяжело вздохнула Люба.

Славка тут же проиронизировал:

— А оторваться от мамы с папой слабо?

Смех стих. Люба говорила грустно, откровенно и очень просто:

— Не отпускают. Одна дочь. Без навыков жизни. Воздушный одуванчик. Да и смысла не вижу на короткий срок искать работу, раз всё равно скоро переезжать.

Славке стало стыдно за ироничные навороты и он, перестав валять дурака, пробурчал:

— Давай-ка на "ты", барышня, переходи. Я на каких-то восемь лет тебя постарше, а ты всё выкаешь и выкаешь.

Любаша, как всегда засомневалась:

— Не знаю, удобно ли?

Для Терёхина такой вопрос не стоял. Он убедительно кивнул:

— В самый раз.

— Я попробую...

Помолчав вдруг сам не ожидая от себя такого, спросил:

— Почему не спрашиваешь, как на лесоповал попал?

Любаша не отмолчалась и глухоту не разыгрывала, а, повернув голову в его сторону, где за кустами сидел он, немного робко сказала:

— Сами скажете, если захотите. То есть сам.

Он, подняв сухую ветку и хлестнув ей несколько раз по воде, принялся рассказывать:

— На стройке работал, люди пострадали. Вот и загремел в лагеря.

— Как?— вскрикнула Люба.

Славка вздохнул и продолжил:

— После института, опыта ноль, толком-то и разглядеть не успел ничего. Уголовное дело и по этапу ту-ту.

— Разве так бывает?— с трудом усидев на месте, удивилась Люба.— Я думала, там бандиты сидят.

— Там всякие сидят и больше ни ухом, ни рылом не ведают за что.

Люба умела отступать. Уводя от неприятной темы в сторону и возвращая на исходную точку, она спросила:

— А ты, какой кончал?

— Инженерно строительный. Детдомовский я, никого нет. За свою короткую жизнь всё успел, и в армии довелось послужить, и в лагеря угодить. В общем, как народная мудрость рассказывает нам: наш пострел везде успел. Получается, что братва дровишки рубит, а я отвожу, опять же по книжке. Сплошная лирика.

— Откуда ты?— спросила и испугалась:— Прости за назойливость. Не хочешь, не отвечай.

— Из Москвы. Ещё купаться будешь?

— Нет, мне достаточно,— заторопилась она с ответом.

— Тогда мне надо ехать.

Одевшись и покинув каждый своё укрытие, они вновь сошлись на тропинке. Люба, помявшись, пробормотала:

— Извини за то, что задержала, я правда хотела только помочь немножко, отвлечь...

— Ты напрасно мучаешься, я очень рад...

Он хотел добавить, что о нём никто, никогда не заботился и это ему приятно... Но промолчал. Зачем грузить своим негативом такую пташку.

Попрощавшись, она пошла по прямой, известной ей давно тропке к городку, а он поехал на лесоповал. Всю дорогу, до которого, придумывал правдоподобную отмазку за опоздание. На следующий день всё повторялось. Вся радость дня его сводилась к тому, чтоб забрать её на окраине и довезти до городка. Очень часто она брала с собой что-нибудь вкусненькое. Смотря, что пекли в семье: печенье, кусок торта, пирожки, пончики. Позже сообразила, что не будут лишними салаты, котлеты, отбивные и прочая еда. Эта её забота о нём сжимала в пружину его сердце и жгла огнём душу. Он никогда был не нужен никому и вдруг появился в его жизни человек, который заботился о нём. Не всегда он съедал, чаще забирал с собой. Люба сначала обижалась, думая, что не нравится, а потом покопошившись в голове, пришла на думку совсем другая мысль:

— У тебя кто-то есть, с кем надо поделиться или просто не нравится моя стряпня?

Выглядел он виновато. С минуту сидел закрыв глаза, а когда открыл, то в них плескалась тоска перемешанная со смешинками.

— Ерунда какая получается,— заторопился с объяснениями он.— Всё очень вкусно, просто я действительно не один. У меня с собой сын.

Кабину качнуло.

— Это как?— сделались огромные и так её глаза, как всегда при удивлении или страхе с блюдце.

Этот её страх сжал в нём грудь. Он его видел. В голове промелькнула и застряла мысль: "Похоже это всё". Славка, уронив голову на руль, пробормотал:

— Проще не бывает. Живёт у бабки одной, поселенки, за зоной. Я ей плачу. Пять пацану.

Люба зачем-то протёрла носовым платком стекло перед собой, потом сбоку и только потом, помучившись, спросила:

— А где его мать?

Он не собирался ничего скрывать, хотя теперь уже просто наверняка знал, что девочка будет шарахаться от него. Говорил, разглядывая лепившиеся друг к другу, образуя сплошную стену, деревья:

— Нигде, слиняла. Как я по этапу загремел, так и сдуло её. С трудом уговорил пацана не бросать в детдом. Другу спасибо, привёз сюда. Так и живём. Оба срок отбываем. Ванька хороший мальчишка, только серьёзный очень. Не улыбается совсем.

Переполнившее её возбуждение ей было не под силу сдержать.

— Как так могло случиться?— не понимала Люба,— люди сходятся по большому чувству, это ж навсегда. Где любовь там и жертва, где семья там обязанность и долг. Не понимаю, хоть убей. Предать мужа, бросить ребёнка... это нельзя ни понять, ни оправдать.

Он глубоко и тяжело вздохнул.

— Тебя смешно и больно слушать. Какое большое чувство, откуда? Выпорхнул из детдома в студенческое общежитие. На вечеринке одной, попъяне, и сочинили любовь. Хотя тогда казалось, что влюбился по уши. Чего тут удивительного. Первый секс. Уши торчком. Хвост пистолетом. А сейчас думаю, что это вообще-то такое было? Кого нашёл матерью своего ребёнка сделать? Получается даже не думал салага об этом. Правда, семью хотелось очень. Свою настоящую, какую никогда не имел. Чтоб любил кто-то, ждал. Не было этого ничего у меня. Желания-то вагон, а ума-то не хватило додумать до того, что семья, это в первую очередь женщина, которая хочет её иметь с тобой. Тогда не было времени прикидывать о таких мелочах, сношались, как кролики, гудели вечеринками.— Он, опомнившись, глянул на Любу, она покраснела, но промолчала. Отвернувшись и помолчав, вспомнив про её романтический настрой, чертыхнувшись про себя, продолжил.— Очень скоро понял, что моя жена абсолютная эгоистка, ветреная любительница дискотек и гулянок, нарядов и маникюрных салонов. Ничего из того, что я считал неизменным атрибутом семьи, у нас не было: ни вечерних чаепитий на кухне с блинами и пирогами, ни уюта в квартире. Ей даже не было времени помыть посуду, полы и постирать бельё. Жили как в свинарнике. Готовить она тоже не любила. Первое же испытание трах-бах и фигня на постном масле. Это как стоишь на обрыве, знаешь, меня всегда охватывает особое чувство... Кажется, ещё немного и оторвёшься от земли, будешь парить в синеве, не испытывая тяготения, даже не как птица, а скорее — ангел. Но через минуту понимаешь, что такое возможно только во сне. Жизнь же сделает из тебя лепёшку. К сожалению, моя реальность разительно отличалась от воздушного миража. Вот такое моё житиё.

Люба не просто прониклась его бедой, эта его боль заполнила её всю.

— Слава, но ведь это больно и страшно...

Вот тут он понял, что Люба не уйдёт и не откажется от него, и он по-прежнему будет каждый день подвозить её до городка. Конечно, обрадовался. Потупясь, пробормотал:

— Ничего уже не переиначить. Мальчонку жалко, конечно, но в детдом никогда я его не отдам. Пока жив, будет со мной. Судьба уж видно такая.

Люба наморщила лобик: "Судьба дело сложное и неизученное, а жить надо каждый день". Она смущаясь стала передавать ребёнку через Славку сгущёнку, мандарины, апельсины, яблоки, всё это, часто привозили в их "военторг". Покупала костюмчики и игрушки. Сам ни о чём не просил, а всё потому, что стеснялся взваливать на неё свои проблемы. Она не догадывалась спросить его, а он, не желая обременять её чем-то, никогда ни о чём не просил. Во— первых, понимал, что делать добро, очень скоро до чёртиков надоедает, если это ставишь под пресс и в расписание. А во-вторых, он просто не хотел вешать на неё свой груз ни в каком количестве. И так был несказанно рад. Так куда уж ещё о чём-то беспокоить хорошего человека. Он сволочью никогда не был. А Люба тем временем приноровилась делить приносимые продукты между ним и ребёнком. Поняв, что он всё отвозит сыну, часть заставляла съедать при ней, мол, иначе ребёнок не получит ничего. Он печально ворчал:— "Ты шантажистка". Она послушно соглашалась: — "Пусть, но что делать, если это единственный способ, тебя накормить". Их дружба, сталкиваясь с новыми сложностями, закалялась и крепла изо дня в день. Дорога потихоньку подталкивала друг к другу и притирала. Он стал её берегиней и ангелом хранителем. Особенно жалко ему было девчонку в дождь. Изо всех сил торопился, чтоб подобрать её. Идёт, закутавшись в розовый, клеёнчатый дождевик. Как-то она, умаявшись, с этой дорогой и работой, уснула у него на плече и он, доехав до части, стоял там до тех пор, боясь пошевелиться и разбудить, пока девушка не проснулась. Очнувшись, Любаша испугалась не за себя, а за него.

— Что с тобой теперь будет, такая задержка?

— Не бери в голову. Отбрешусь. Скажу, что обломался. Мужики подтвердят, что стоял на дороге.

Славка считал себя совершенно одичавшим, но как выяснилось дело обстояло иначе. Его душа подталкивала его на такое, что страшно неловко было самому...

Часто утром Люба находила под дверью букеты таёжных цветов. Радовалась, конечно. Несколько раз отец приносил от порога ящички или плетёные лукошки ягод. "Не иначе подарок от хозяина тайги",— шутил он. Родители не скрывали своего удивления и настороженности, не зная, что и предположить, а Люба улыбалась, догадываясь от кого всё это лесное богатство. Она в знак благодарности готовила ответное угощение. Пекла с принёсёнными им ягодами сладкий пирог и жарила блинчиков. А ещё повезло и с экзотикой. Вечером завезли в "Военторг" сок. В маленьких квадратных упаковках с прикреплённой с боку трубочкой. Люба, предупреждённая соседями о таком чуде, сбегала, купила. Обрадовалась, будет, что передать на завтра ребёнку. Но, дёрнув дверцу лесовоза, увидела в кабине маленького, худенького человечка.

— Это Ваня,— представил сына Слава.

— А я Люба. Запомнил?— посадила она мальчонку себе на колени.— Посмотри, что я тебе принесла. Достала она маленькую, красочную коробочку, вложив в неё трубочку.

— А это зачем?— подёргал ребёнок за неё.

— Берёшь в ротик и сосёшь. Попробуй.

Потянув в себя, мальчик удовлетворённо почмокал:

— Здорово!

— Почему он с тобой?— забеспокоилась Люба.

— Бабка умерла. Что с мальцом делать ума не приложу. Днём пока вожу с собой, а на ночь вольная баба одна обещала взять. Но как и что там будет не ясно.

Люба, погладив мальчика по заросшей лохматой головке, вздохнула:

— Да, положение.

— Положение пиковое. Но прорвусь, не бери на голову.

— Слава, а давай я его заберу к себе. Мама в части медсестрой работает, присмотрит за ним, пока я в посёлке?— предложила вдруг она.— И в городке всё равно намного лучше, чем ваше там житьё непонятно с какими-то бабами.

У Славки окаменело лицо.

— Ты меня выбила из седла. Я вообще-то не знаю...,— мялся он,— это такая обуза. Что скажут твои родители?

— Обойдётся. У тебя всё равно нет выхода. Я сейчас забираю ребёнка, а ты завтра привозишь его вещи и документы, чтоб поставить в посёлке мальчика на медучёт, как и других детей. К тому же с ним заниматься надо, развивать...

— Я буду денег давать,— обрадовался он.— Ваня, ты поживёшь у Любы, пока я тебе бабушку не найду.

— Только ищи, чтоб бабуля не пила горькой и не дралась пьяная,— тяжело вздохнул мальчик,— а то умрёт опять.

Любу поразило то, что ребёнок не сопротивлялся, не капризничал, а просто принимал всё, как оно есть. Совсем не по-детски он рассуждал. Его не волновало, что его били, и будут бить ещё, его тревожит то, что она может умереть. Ей захотелось прижать этого маленького человечка к себе, приласкать, но, натолкнувшись на взрослый взгляд таких же, как и у отца глаз, она остановила свой пыл.

Слава помог им выбраться. Люба забрала Ванечку, и они пошли к дому по знакомой Славке тропинке с тыльной стороны городка. Остановившись у забора, помахали ему провожающему их рукой. Он так и стоял у своего лесовоза, пока она с ребёнком не скрылась в проёме. На следующий день он отдал ей документы и рюкзачок с его не хитрыми пожитками. Так Ваня попал к Любе и остался жить с ней. Чтоб ребёнок тяжело не переносил разлуку с отцом, девушка брала его раз в неделю с собой в библиотеку. И они возвращались из посёлка втроём. Отъехав вглубь, сворачивали в просеку и устраивали небольшой пикник. Ваня поправился, подрос, грусть в глазах осталась, но на лице появилась слабая улыбка и румянец на щеках.

Смущённого Славку распирала благодарность и тревога. Пацан привыкнет к хорошему, а что потом...

— Спасибо. Я с тобой не рассчитаюсь Любочка.— Мучил лапищей свою остриженную голову Терёхин.— Пацан ожил, другой совсем стал.

— Это ли ещё будет. Мы буквы учим и уже пробуем читать. Да Ваня?

Он наблюдал за Любой и сыном со стороны, полёживая на одеяле. Его сердце сжималось, когда мальчишка, ухватив Любу за шею, целовал девушку в щёку или просто прижимал своё маленькое тельце к её груди. Мальцу нужна мать и лучше Любы не найти, но наивно думать, что такая девушка, да ещё с розовым туманом в голове, рискнёт связать с ним судьбу. "Выйти замуж за неудачника да ещё и зека, размечтался. Подбери губу Терёхин",— урезонил он себя.

Конфетно — букетный период в их жизни продолжался довольно долго. Не один не торопился его ускорить и перевести в иное русло. У каждого были на то свои причины. Он не смел, а Любаша? Люба, конечно, не могла не видеть его жадных взглядов или пропустить огонь палящий его изнутри. Как это можно не заметить, безусловно, заметила. Одно то, с каким страхом, он отдёргивал свои руки от неё, словно получив ожёг, говорило о многом. "Нет, сам он никогда даже не посмеет дотронуться до меня",— поняла она. А ей, Любе, духу не хватает решиться на безумство. Хотя ближе и дороже этого парня и маленького мальчика — его сына, у неё никого нет. Но всё-таки это произошло. Случайно и опять была виновата дорога. Любе позвонила мама, попросив купить таблетки. Заболел Ваня. Люба сорвалась с работы раньше времени. Закрыв библиотеку и заскочив в аптеку за лекарством, она помчалась, не дожидаясь Славку домой. Оставила на том месте у подножия горы на земле прутиком нацарапанную на обочине записку. Поднявшись на гору, оглянулась, с вершины была видна вся округа, но лесовоза Терёхина она не заметила: "Придётся бежать самой". Гору одолела на одном дыхании. Отдышалась у одинокой берёзы, под ней обычно путники находили отдых и прохладу. И заторопилась вперёд...

Била о деревья осень сшибая ветром листву. Выстилая запросто яркими коврами тайгу. "Надо же, как неистовствует ветер и это через такую толщу деревьев. Представляю, как бы он выл, стонал и плакал, забравшись в трубу. Вот бы жуть была. В тайге ходят поверия, что это стонут души усопших, которые не находят себе пристанище. Это чепуха. Никто не верит в потустороннюю жизнь",— уговаривала она себя. И всё же становится не по себе от этих странных и нелепых звуков напоминающих рыдание ребёнка. Люба торопилась, хотелось быстрее добраться, не бежала, а летела, запыхавшись, расстегнув на ходу плащ. Подгонял страх стоящего стеной по обе стороны дороги зловеще перешёптывающегося под напором ветра леса и ждавшая лекарство мать. Услышав гул приближающей машины, она сошла с дороги на заросшую травой и заваленную опавшим листом тропинку. "Славке рано, а к чужому не сядешь". Кабан настиг неожиданно. Он нагнал её на полпути. Проехав мимо неё, тормознул лесовоз за несколько метров впереди. Пробив Терёхину колесо, готовя засаду, и планируя её взять на окраине, торопился. А тут вообще удача. Одна и в тайге. Увидев его у машины, Люба побежала напрямую через тайгу к военным позициям. "Там собаки и солдаты",— стучало в голове. Кусты цеплялись за одежду. Да далеко -то и убежать не удалось. Зацепившись за корень, упала. Больно ударившись о сосну, рухнула на золотой ковёр из листьев. Несмотря на страх и боль, в нос ударил прелый запах осени. Она уткнулась в тот пружинистый ковёр и закрыла глаза, готовясь к худшему. У неё в кармане был скальпель. Или себя или его. Только ей повезло во второй раз. Терёхин опять подоспел вовремя. Прочитав её послание на дороге, и чертыхнувшись заборным матом, он знал, что его меняющего колесо обошёл Кабан, погнал во всю прыть. "Господи, третьего раза быть не должно. Почему так нескладно всё выходит",— пронеслось у неё в голове. Она сидела на листьях, привалившись спиной к сосне, разглядывая подранные колготки. Даже не интересуясь побоищем, что шло рядом. Кабан на этот раз бил наверняка. В руках его поблескивал нож, он не собирался отдавать второй раз так запросто понравившуюся ему женщину. Отступил этот бык только тогда, когда Славка выбил у него лезвие.

— Вставай,— помог он ей подняться.— Я же просил не ходи одна. Он положил на тебя глаз. Не отступит. Понимаешь ты это или нет?— ругался он, размазывая свою кровь.

Молча, не перебивая и не мешая ему облегчить душу, она, достав носовой платок из сумочки, вытерла его разбитый висок, потянулась к губе. Кровь текла тоненькой струйкой. Тогда поднявшись на цыпочки, Люба лизнула ранку, раз, второй, третий... Не удержавшись, он впился в неё жадным поцелуем. Люба охнула от такого натиска и задохнулась. От полыхнувшего по телу огня подламывались ноги.

— Я сделал тебе больно и неприятно?— отстранил он её от себя.

Проглотив сухим горлом ком, она улыбнулась.

— Нет, я хочу ещё,— снова поднялась она, на кончики носков, дотягиваясь до его губ.— Поцелуй ещё, мне понравилось.

Откуда-то пригнались реденькие, ослепительно белые паутинки — первые вестники бабьего лета; они зацепились за тонкие сучья и сосновые иглы, повисли меж ними, готовые сорваться и полететь дальше. У Любы кружилась голова. Он целовал её долго и страстно, вжав в старую сосну. И только насытившись и устав, сменил страсть и нетерпение на нежность. Его губы, легко касаясь ушка и шейки, медленно ползли вниз к груди. Теперь цветной глобус осени крутился у них под ногами. Люба дрожала от страха и нетерпения одновременно, подавляя в себе скованность, она старалась ему не мешать.

— Нет, я не могу,— вдруг отскочил от неё он.— Это неправильно. Ты мне никогда этого не простишь и себе тоже...

На него было страшно смотреть, он отрывал от себя... Люба, слушая его выкрики, стараясь улыбаться, медленно облизнула, наполняя с языка влагой пересохшие от огня губы, и сожгла за собой мосты.

— Иди сюда. Ты безумно хочешь женщину, я вижу. И я могу тебя сегодня сделать счастливым. "Это мой мужчина, мой путь и судьба — отныне и навсегда".— Приняла она решение не собираясь отступать.

Он сделал неуверенный шаг, второй, третий и, схватив её в свои медвежьи объятия, с рычанием уронил в мягкую осеннюю постель. Теоретически Люба была готова к тому, что посаженный на прикол мужчина не может быть нежным и романтичным. Но то, что делал сейчас Славка, не подходило ни под одно книжное описание. А если учесть, что тела девушки вообще не касались мужские руки и, тем более, плоть, то в тот момент ей было не до чувств, лишь бы пережить всё это. Он действовал, как голодный зверь, получивший добычу. Грубо, что сорвав, где оголив одежду, раскинув её ноги и оставляя синяки на груди, попросту насилуя и только упёршись в перегородку, он очухался. Отпрянув от неё и помотав отрезвляя головой, простонал:

— Я не могу. Не могу тебя сломать. Не могу испортить тебе жизнь.

И тут в ней, откуда что взялось... Проснулась женщина и мудрость. Ей хватило ума и бабьего чутья обнять его, притянув к себе, коснуться неумелыми губами его губ, тела.

— Бери, только начни всё сначала и непременно так, чтоб мне понравилось.

Его дрожащие пальцы заползли за её худенькую спину, лаская и заводя. Губы нежно заскользили по груди, поймав листочек на дышащем животике, продолжили путь вниз, зажигая огонь во всём её теле. Он ласкал её до тех пор, пока она не забилась в его руках омытая первыми волнами бабьего удовольствия. И только после этого погладив девственно упругие подрагивающие от нетерпения бёдра, он взял своё. Пребывающая на небесах счастья Люба, уверенная, что это именно то о чём шепчутся и тайно говорят, с блаженной улыбкой наблюдающая, как медленно плывущие облака цепляются за макушки сосен, дёрнулась от боли, и крик ужаса застыл в её широко раскрытых глазах.

— Больно? Это пройдёт,— лепетал он, целуя её лицо и пытаясь слизнуть кровь с укушенной губы.— Потерпи. Первый раз всегда так.

Постепенно боль утихла и маленький очаг огня, сконцентрированный в одном месте, стал нарастать, заполняя её до краёв разрывая путы и рвясь всеми силами наружу. "Из меня, наверное, искры сыплются,— приходила в себя она.— Осень, а я горю. Всё цветёт и поёт. Не удивлюсь, если зацветёт багульник, поднимут свои головки чашечки подснежники и соловьиная трель разорвёт сердце. Я схожу с ума или умираю?" — повернула она голову к нему. Он отдыхал рядом. Усталый и немного бледный.

— Спасибо,— прижалась к нему Люба, распахнув его ватник и свой плащ, давая телам возможность вновь, почувствовать друг друга.

— Ты сумасшедшая,— улыбнулся он, целуя её в нос. — "Её любовь точно слепа, она видит то, чего во мне нет. А вдруг с неё спадёт та розовая пелена и она прозреет. Нет, нельзя думать об этом".— Я бы лежал с тобой вечно тут, большего счастья и не надо. Но, но, но...

Она посмотрела на небо, по которому плыли в неведомые страны, кочуя облака. У них тоже неспокойная дорожная жизнь... Они никогда не смогут остановиться там где им хочется.

Вспомнив всё это, Терёхин застонал, прижал фотографию к губам. С его губ срывалось только одно слово — Люба, Любочка... Он поднялся, налил в стакан коньяк и выпил. Походил по спальне и, вернувшись, упал опять на кровать...

На другом конце Москвы тоже не спали... Жизнь неслась в таком бешеном темпе, что Люба за ней не успевала. Вернее она не обращала на неё вообще внимание. Накормить бы и одеть семью, оплатить коммунальные услуги. Она не боялась проснуться однажды семидесятилетней. Волновалась лишь о том, чтоб хватило сил поднять детей. Вероятно поэтому, она с возрастом почти не менялась, такое ощущение, что годы проскальзывали мимо не задевая её. Роды мало перекрутили тело, а душа вообще осталась девчоночьей, наполненной романтикой и цветным туманом. Мама не раз укоряла её, а соседка посмеивалась над этим. К тому же отец, как в воду глядел говоря, что у неё на лбу написано быть побитой и обманутой жизнью. Так оно и получилось. Она мотала Любу, била не жалея. Но что ж делать, такая уродилась. Не топиться же, приходиться жить, как живётся. Всю жизнь ей светит свет того большого, не виданного другими и нестареющего с годами счастья. Ведь её любовь к нему не только жила, но росла, набирая силу и даже то, что его с ней нет, не служило ей помехой. Она грелась в лучах тех воспоминаний сама и любила его детей одна за двоих. Какое ей дело до законов жизни и природы. Она будет жить по своим. А по ним он всегда рядом с ней и детьми. Любу, как и Терёхина, в эту ночь не отпускали воспоминания. И всё вроде, как всегда. День, как день — самый обычный. А вот что-то подняло её посреди ночи и не даёт больше уснуть. Пошла посмотрела детей — сопят себе сурки. В чём же дело? С вечера как бы вроде, уснула без приключений. Вернулась в кровать, но глаза не хотели слипаться. "Что толку их держать закрытыми, они только подручный инструмент головного мозга. Кипит голова, не спиться и им". Поднялась, постояла у окна. Как-то тускло горели фонари на столбах. Кое — где вспыхивали ранним светом окна. За ними наверняка кто-то спешил. Она опустила глаза вниз. Там фырчала большая, гружёная распирающими бока досками, машина. Застонав, она отвернулась, но поздно: мысли метнулись в прошлое. Туда, назад, в тайгу и прямо в тот золотой листопад, на фоне зелёного бархата сосен... Зачем, зачем, зачем, ведь ничего не вернуть? Безпамятной легче жить...

...Домчав её до обычного места их расставания, поцеловав, покачав на руках спуская на землю и сожалея, что надо отпускать, Славка медлил с отъездом. Не оборачиваясь, Люба побежала по тропинке вверх. Только проследив пока её маленькая фигурка скроется в проломе забора, уехал. Но Люба не ушла сразу домой, а стояла за бетонным забором, прислонясь горячей спиной к холодному бетону до тех пор, пока гул тяжёлой машины не затих. Только после этого, побрела домой. Она всегда знала, что когда-нибудь встретит сказочного принца, который посадит её в крылатую тройку и умчит за тридевять земель. И они непременно с ним будут счастливы. Разве она думала, что тройкой окажется лесовоз, а принцем — Слава. Передав маме лекарства и пряча глаза, спряталась в ванной. Купаясь под душем, долго разглядывала своё тело в зеркале, прикреплённом к двери, придираясь к каждой складочке и краснея от воспоминаний о случившемся с ней сегодня. Никогда бы не подумала, что такое способна натворить. Осень не весна. Голова в полном порядке и далека от весеннего тумана. Кто ж знал, что осенний день может закрутить такой безумный листопад. И выстлав постель из жёлтого и красного шёлка, устроить счастье пьяным от любви двум путникам тайги. Спускающиеся сказочными клочьями разорванные куски паутины свили полог над их ложем. Разве думала она, что это будет так прекрасно. Потрогав свои горящие щёки, зарделась ещё больше. Готовишься к этому таинству так долго, а проходит всё так быстро. И она, Люба, уже теперь взрослая женщина, а не девочка. "И ни о чём не жалею!"— подмигнула она своему отражению. Вспомнив, как отряхивались, поднявшись, как одевались — прыснула смехом. Ему всё время хотелось приложить её нежное кружевное бельё к своему лицу, втянуть ноздрями его запах, а она, краснея, отбирала... "Надо же, какая дура! Интересно, повториться это завтра или нет. Будет ли это, хорошо так же, как и сегодня". О том, что может быть и лучше, она не предполагала. Сегодня ей не хотелось думать не о чём просто наслаждаться происшедшем с ней и всё. Люба не торопилась копаться в мыслях и предположениях, что с ними будет дальше, чем дело кончится и что вообще из этого всего получиться. Она просто хотела безумно этого сильного мужчину, которого страх как страстно любила. Накинув халат, долго сидела около покашливающего Вани. Потом, подняв перенесла с дивана к себе на постель. Так теплее малышу, а ей приятнее что Славкина кровиночка рядом.

Люба напрасно боялась, всё, конечно же, повторилось. Она горела, как костёр из хвои сосен, стекая и искрясь смолой по веткам. Опять таяла от счастья, дрожа от страсти и любви. Пока их постелью, были только листья, позже Славка нарубил сосновых лап. И только зима загнала его в кабину. Он краснел и извинялся. Она вся такая правильная не смогла бы ответить сейчас на простейший вопрос человечества, что такое хорошо и что такое плохо. Для неё всё, что делало её и его счастливыми, было хорошо и правильно.

— Девочка моя, я понимаю, что это пошло, но выхода нет. Я бы мог тормознуть у библиотеки, но это поставит тебя под удар. Зек и есть зек. В мозгах людей стереотипы не поломаешь. Я захожу в аптеку, если там народ, то от меня шарахаются, как от прокажённого, хватаясь за сумки и глядя мне в след с такой ненавистью. А кому я, что сделал плохого?— оправдывался, смущаясь Славка.

Люба предположить не могла, что пропахшая солярой и бензином кабина и его шофёрский, зековский ватник будут так милы и романтичны. Это продолжалось всю зиму. Снежная завьюженная дорога. Шла бы по ней и шла. Хотя она страсть, как не любила это время года, но в этот год не жалела о её снежном и ледяном присутствии на земле.

— Не любишь? Почему? Это ж — зима! Красиво! — Допытывался он, грея дыханием её озябшие руки.

— Потому, что не люблю.— Упёрлась Люба и чего спрашивается в ней красивого-то? Ноги в сугробе, сверху тебя тоже сугробом пытаются небеса завалить, руки в неимоверной толщины рукавицах, нос не вытереть... Бр-р!

Славка смеялся, прижимая её к себе. Безумно радуясь той крепкой ниточке, что связала их. Ей же было непонятно, как он вообще выкручивается зимой в своей старенькой казённой одежонке. "Ну, хорошо, это сейчас я принесла ему тёплое офицерское бельё отца, толстый свитер, шерстяные носки и овчинные рукавицы, а как раньше? Слава Богу, что холода пошли на убыль и скоро сойдут на нет. До конца зимы осталось каких-то несчастных недели две не больше, а, значит, почти весна". Настроение было всегда сказочно хорошее. От присутствия в её жизни Славы и Вани, от приближения весны. Дорога и земля по краям её подсохли. Только, пожалуй, в низинах ещё чернела сырость. От них под напором солнечных лучей поднимался в воздух лёгкий пар. От чего воздух был пропитан запахами тёплой земли. Первая молодая изумрудная трава ковром рассыпалась с обеих сторон. А зеленеющая тайга... Наступает день, когда голубое небо, первая трава и малюсенькие изумрудные листочки на деревьях сливаются в одну сказочную картину от которой нельзя оторвать глаз...

Ох, лучше б не ждала Люба ту весну... С тех пор прошло их почти пятнадцать. За окном опять шумит сирень. В это время особенно тошно. Днём работа, а ночью подушка принимающая её рёв и обиды. Так себя стало жалко! Она вытерла мокрое от слёз лицо. Так! Всё! Пора завязывать с воспоминаниями. Надо подниматься. Всё равно не уснуть. Скоро на работу. Немного тревожно. Взяли на богатую фирму уборщицей. Деньги хорошие. На такое счастье и не надеялась. Работы-то всего ничего, кабинет президента, да приёмную убрать, а получка в три раза больше её основного оклада. Зарплата на заводе — слёзы. Без денежных родителей и мужа пропадёшь. Сегодня первый день, как оно там будет?

Терёхин опять поднялся, сел на край кровати, дотянулся до стакана, допил коньяк и вздохнул. "Несчастная, бедная женщина, что она со мной видела, это надо же было меня так слепо любить". Он дошёл в своих воспоминаниях почти до самого конца. Кабан, долго ждавший случая, всё же подловил Славку, не спустив ему женщину. Только Люба этого не знала. Тяжело раненый, умирающий Терёхин три месяца провалялся на больничной койке в лазарете. Когда он сел за баранку, то Любы на дороге уже не было. На библиотеке висел замок, а в их квартире на четырёх хозяев финского домика, жила уже совершенно другая семья. Славку ждал сухой ответ на вопрос: "Куда съехали прежние жильцы?" "Уволились и уехали, кажется, в Москву". Всё. Следы он их потерял. Зеку найти их и получить информацию, было не под силу. Освободившись, сразу, конечно, искать не мог, надо было куда-то приткнуться, устроится на работу. Поиски начал через год, но усилия были потрачены впустую. Как под копирку написанные строки казённых писем извещали, что такой адресат в Москве не проживает. Терёхину не хотелось верить что Любу и сына, он потерял. Это было страшно несправедливо. Он не мог и не хотел понимать такого. Вскоре, с развалом страны, поиски вообще прекратились. И уже никто никого не искал. Славка понял одно. На кону другая жизнь. И в этой жизни, для того, чтобы жить и искать — нужны деньги. Другие ценности, подходы и стандарты вдруг появились у людей. Рушился привычный уклад. Разлетался в тартарары мир. Психологи твердят: "Чтобы достичь желаемого, достаточно чётко обозначить цель, продумать алгоритм движения, составить план достижений, и не виляя придерживаться его реализации. И ни в коем случае не сомневаться! Тогда рано или поздно выберешься из любого жизненного лабиринта". Именно так поступил и Славка! Решив, что хватит ему без толку испытывать судьбу и тыкать в небо пальцем. И так уже безвозвратно ушло море времени и сил. Он, медленно разорвал все бестолковые, скупые ответы на его запросы, бросил клочки с моста в реку и вернулся в тайгу. Обосновался рядом с дорогой, по которой она ходила. Полянкой с пожухшей постелью из сосновых лап, что он для них наломал. Спрятанным от людских глаз озером, тем самым, что Любаша ему показала. По его берегам по-прежнему гуляли глухари. Постояв у той сосны, возле которой отбил он Любу у Кабана, ласково поглаживая по тёплому стволу шершавой рукой, заскрежетал зубами, а потом, наклонившись и сорвав пригоршню перезрелых ягод в траве, определился со своей жизнью. "Всё или ничего!"— решил Славка и занялся делом. Первым он приобрёл леспромхоз. Платя начальнику зоны, которому тоже не легко было выкручиваться в таких условиях, покупал практически задарма заключённых на работы по лесоповалу. Следующим приобретением стал брошенный военный городок, тот самый, где она жила. Он сделал там элитный клуб с вертолётной площадкой. Дальше, больше. Список пополнили пилорамы и деревообрабатывающие заводы. Мебельные фабрики и даже ликёроводочное производство. Чиновники, не умея работать в некомфортных условиях, бросали всё. Чай государственное. Душа не болела. Славка за бесценок и взятки скупал и разворачивал свой бизнес. Семьи не было, деньги тратить не на кого, времени навалом. Всё шло в дело. Потихоньку, полегоньку бизнес пошёл в гору. По железным дорогам шли эшелоны с древесиной, а ему всё не было покоя. Чем преуспевающий человек отличается от неудачника? Совсем не способностями и яркими идеями. Это только хорошее приложение к другому, а конкретно, к смелости и готовности сделать ставку на свои силы, пойти на просчитанный риск и действовать. И он действовал. Дело процветало. Теперь у него были деньги. Он мог уже хорошо платить за поиски. Но воз не желал сдвигаться с места. Не найдя Любу, он расшибал лоб в работе расширяясь и внедряя последние методы обработки и новейшее оборудование. Скупая магазины переоборудовал их по своему профилю. Открывал отремонтированными, торгующими мебелью и материалами для строительства. Тайга стала тесна, и он перебрался в столицу. Почти все помощники за небольшим исключением пришли с ним из Сибири. Около него были все от начальника лагеря, начальника милиции и до бывшего директора леспромхоза. Всякое случалось. Была и борьба. Удачи и потери, не без этого. "Чем дальше в лес, тем больше дров..."— Так говорят в народе. Приблизительно так оно и было. Подминая под себя всё и вся, шагая только вперёд и ставя во главе угла одну цель — деньги, Славка не отступал от советов психологов. Как они говорят: "Поставь цель, правильно оцени ситуацию, решительно действуй — и успех неизбежен!" Он стал тем, кем стал, но к Любаше и, как он надеялся Ване, ближе не подошёл. Сколько раз в год ему знакомые и друзья желали, чтоб сбылись все мечты, но текли на счета в банки деньги, а в отношении семьи они никак не желали воплощаться. "Ничего,— убеждал он себя,— наши мечты и стремления воплощает в жизнь наше же подсознание. Именно оно направляет нас по пути, который приводит почти всегда к желаемой цели. А чтобы оно знало маршрут, я ясно формулирую желание — Люба и сын. И мне до лампочки подключается оно к информационному полю Земли или задействует мои скрытые возможности, лишь бы работало". Иногда накатывало отчаяние: "Зачем всё это и кому?— стонал он, схватившись за голову.— Психологи врали и болтуны. Время нелёгкое, голодное. Где она, как она. Что с Ваней?" Но наступало утро и слабость, и отчаяние проходило. Он работал дальше над тем, как расширить империю и сделать денег ещё больше, а жизнь богаче. И опять всё катилось, как по маслу до одного вечера, когда ему будет невтерпёж от десятка домов во всех частях света, географию можно изучать, но это не приближает его к счастью, потому, что тоска сидит в нём самом. Зачем ему всё это ведь живёт он практически в этом вот поместье в Подмосковье. А сердце рвётся на лесоповал, где среди вековой тайги осталась мягкая и душистая сосновая постель и берущий в сказочный плен любви багульник.

С рычанием он метался по широкой кровати, даже не раздеваясь сегодня. Какой на хрен сон. Если она где-то рядом. Ванька непременно с ней. Не мог он в ней ошибиться. Даже мысли не допускал, что Ваньку она бросила. "Он с Любой, непременно с Любой".— Уверял он себя. Спустился на кухню. Выпил воды. Авось полегчает. Вернулся и опять ничком упал на постель. Уткнулся лицом в подушку, но вместо сна, перед глазами опять поплыла тайга. Мелькающая под колёсами дорога и яркие ковры по обочинам сибирских подснежников, растущих большими нежными полянами— семьями: жёлтые, синие, фиолетовые. Хочется выскочить из машины, упасть в тот рай, напиться из тех огромных пахучих чашек живительной росы, услышать гудение шмеля и загудеть самому, на всю катушку. Как это было давно и как было хорошо ему там и спокойно. Какими вязанками он рвал ей оранжевые красавцы жарки, подкладывая под дверь. Гордые царские головки их жалобно клонились, от первых ранних солнечных лучей, пока он нёс их до неё. С их ярко оранжевых лепестков падала на его грубые, не вымывающиеся от мазута и масел руки роса. Или багульник. Как можно пропустить багульник! Горящие на склонах сопок и просто вдоль обочин, розовыми облаками кусты. Ломал вязанками, заваливая её в кабине лесовоза розовыми, неимоверно пахучими цветами: "Я принёс тебе цветы,— смотрел он на неё сквозь голые тонкие веточки, облепленные розовыми нежными лепестками,— Хотя ты сама, как цветок, только ещё нежнее и красивее!" Что она говорила? Вот ведь забыл... Вспомнил! "Зачем так много Славочка?!— шептала Любаша утопая счастливым смехом в цветах.— Багульник не цветы, это сама Весна и Любовь!" "Тогда они только твои!"— улыбался Славка, целуя любимую женщину. Ведь это было, не приснилось же. Такой поток чувств. Больше никогда, никому ему не хотелось подарить весну. Напоить из головок-чашечек подснежников или кинуть женщину на манящий любовью ковёр из цветов... Неужели одиночество кончилось и он её нашёл? Какой, интересно, теперь Ванька? Что получилось из того маленького цыплёнка? "Губы раскатал, обрадовавшись. Ничего себе заманчивую картину нарисовал, не подумал дуралей старый о другом,— одёрнул он себя.— А что, если она замужем и у Ваньки давно другой отец? Ведь прошло много лет, всё сто раз могло поменяться..." Страх, подняв, согнал с кровати, кинув к окну. Он стоял ссутулившись. Потом метнулся к шкафу, подёргал ящики, ища сигареты. Нашёл. Жадно зятянулся. Тысячу лет не курил. Нет, нечего раньше времени радоваться. Он ничего не знает о ней, о том, как жила она это время. Всё правильно, она запросто может быть замужем и у Вани отчим или он называет его даже отцом. Скорее всего, так и есть. У неё своя семья, свои дети. А может, и Ваньки-то с ней нет. С чего он так уверен, что она не отдала его в детдом? "Чёрт надо было дать Сергеевичу задание узнать о ней сначала всё, а не лезть напролом.— Ругал он себя, на чём свет стоит.— Утром же сделаю это, не откладывая в долгий ящик". Если идёт работать уборщицей, значит, не сладко живётся. Хотя получают они у него не меньше начальника отдела на госпредприятии. Ещё в очередь на места стоят. Завтра, нет, сегодня, он должен о ней всё знать. Уже сегодня. Светает. Подойдя опять к окну, откинул штору, пуская в комнату зарождающийся рассвет. "Надо поторопиться. Она должна уже сегодня выйти ко мне на работу".— Вспомнив об этом, ухнуло сердце. С трудом справляясь с волнением, принял душ и, напившись кофе, поехал пораньше в офис, очень хотелось застать её ещё в кабинете: "Узнает, она меня или нет и, как пройдёт наша встреча?"— маялся он, глотая таблетки, чтоб успокоиться и с нетерпением, подгоняя водителя. Тот удивлённо поглядывал на шефа, ничего подобного раньше не позволяющего себе.

С вылетающим сердцем распахнув дверь кабинета, он замер на пороге, точно споткнулся. Люба действительно была ещё там. Такая же худенькая. От чего ему показалась ещё меньше ростом. Рабочий зелёный комбинезон был ей немного великоват, а длинный козырёк фуражки накрывал лицо. Под неё же она прятала и волосы. Огромные резиновые ярко розовые перчатки скрывали руки до локтя. Это, безусловно, была она. Славка наблюдал за ней, прислонившись к косяку. Он даже не заметил, что улыбался, просто не сводил с неё глаз, белея и краснея попеременно, гадая, что будет, когда их взгляды встретятся? "Вот сейчас, уже рядом..." Но она даже не посмотрела в его сторону. Просто делала своё дело, натирая мебель и протирая паркет. И когда подобралась, елозя тряпкой к вросшему в паркет Терёхину, не поднимая головы, попросила перейти на другое место. И всё. "Может, так и лучше,— успокаивал он себя,— я немного о ней узнаю, подготовлюсь. Чтоб не было с бухты барахты, как здрасте вам".

— Саша?— вызвал он секретаря,— Леонида Сергеевича ко мне и немедленно.

Саша, глянув на возбуждённого шефа, ринулся исполнять. "Чем чёрт не шутит, Сергеевич ведает безопасностью, значит, вопрос не из лёгких". Через пятнадцать минут тот входил в дверь кабинета.

— Сергеевич у меня к тебе дело,— показал на стул отставному полковнику Терёхин.

— Слушаю.

— Ты главный за безопасность?— однако, уйдя от прямого ответа, пошёл в плавание шеф.

Полковник приподнял на столе ладонь, что означало для знающих его растерянность, непонимание, волнение...

— Ну да, а в чём собственно дело?

Терёхин ткнул пальцем в грудь.

— Во мне.

"Вот тебе раз!" Сергеевич побелел.

— Не понял, я просмотрел и есть прямая угроза?

— Какая угроза, ты о чём?— не понимающе таращил глаза Терёхин.

"Тьфу, тьфу!" Сергеевич шумно выдохнул:

— Тогда я весь внимания.

Терёхин наклонился к нему и прошептал:

— Мне нужно всё знать. Слышишь, всё. До мелочей.

"Батюшки, что происходит?" Сергеевич, видя волнение шефа, больше не таращил глаза, а осторожно спросил:

— О ком?

Терёхин ещё больше разволновавшись, обвинил Сергеевича чёрте в чём и продолжил:

— Не торопи. Гонишь, а у меня мысли разбегаются. Я скажу. Сейчас. В общем, о женщине, что убирает с сегодняшнего дня мой кабинет.

— Про кого?— опешил полковник, собравшийся уже сворачивать горы.

Но Терёхин на этот раз чётко поставил задачу:

— Сергеевич! Не тормози и поторопись. Мне это, очень важно. Докладываешь каждый день. Понял? День прошёл, ты у меня...

"Батюшки, какие причуды и из-за кого". Сергеевич, привалившись на спинку, покачался на стуле туда-сюда и осторожно предложил:

— Может, заменить её к лешему и вся стрельба?

Ладонь Терёхина припечатала крышку стола. Голос жёсткий, глаз колючий.

— Доступ до меня не ограничен, в любое время суток. Ты меня понял? Иди.

— Понял,— согласился тот. Бурча за дверью отделяющей шефа от приёмной.— Ни хрена не понятно. Какая его муха укусила?

Саша, на его вопросительный взгляд, замахал руками, мол, только вот сделайте одолжение, меня не трогайте, ничего не знаю. Сам с утра весь в непонятках.

Люба была несказанно рада работе, помогла знакомая. Соседка с лестничной площадки, приятная женщина немного постарше её. Ей давно посчастливилось попасть в один из отделов этого богатого офиса. И вот сейчас она удружила советом Любе.

— Ты влезь, хоть куда, а там видно будет,— учила она.— Сейчас уборщица требуется. Правда, на всё конкурс. Знаешь, они там в современный подход к кадрам играют, но ты рискни, вдруг повезёт. Часа два, самое большее три, покрутишься и свободна. Зато деньжищи больше чем ты на своём заводе получаешь, вкалывая от звонка и до звонка. Делов-то кот наплакал. Протереть мебель, да полы. А оборудование там закачаешься?

— Скажешь тоже,— возразила Люба,— какое, у уборщицы оборудование: тряпка, щётка, да ведро со шваброй.

— Не скажи. Пылесосы различной величины и направления, а также всякой всячины с прибамбасами навалом. На начальников не смотри. Своё сделала и ушла. Работу основную опять же бросать не надо. Чего ты так боишься? Тебя там кроме меня никто не знает. Убрала рано утром или поздно вечером и свободна, гуляй куда надо.

Соседка, с которой у неё были откровенные, без сплетен и обид отношения, не обманула. Люба справилась со всем за час, и убирать одно удовольствие. Все моющие средства в её распоряжении... Прилетев в свой плановый отдел отдышалась. Девчонки протянули кружку кипятка, побултыхав в нём вчерашний пакетик заварки, достала кусок батона с маргарином: "Позавтракаю и за дело. Как кстати подвернулась эта работа. Куплю теперь Ванюшке к осени хорошую куртку, жених вымахал уже. Выше отца на голову. Девчонки пороги отбивают, а ходит в старье,— радовалась она, отхлёбывая чай.— И с начальниками этими важными совсем не страшно. Попросила сегодня, как учила подруга, перейти на другое место, он и перешёл. А мужик по всему холёный, что полуботинки взять, что брюки дорогущие. Жаль Ване никогда такого не носить, а ему пошло бы, красивый малый, только молчун". На предприятии давно шла финансовая неразбериха. Перестройка подпилила государственную экономику, а остальное, как колос на глиняных ножках рухнуло само. Люди неприлично ругали руководство страны, предприятий, укоряя их за бездеятельность и не выплаченные за полгода заработные платы. Шло обнищание народных масс и каждый выкручивался как мог. Люба не исключение.

Леонид Сергеевич от шефа прямым ходом потопал в кадры. Но там отдел не был настроен на рабочую обстановку. Всё стояло вверх дном. Некоторые темпераментные дамы, забравшись на стулья и столы, отбивались папками и книгами, бросая их в разные концы кабинета попеременно. В общем, доставалось то одному, то другому месту.

— Что у вас тут происходит?— оторопел он.— Вы что коллективно сошли с ума?

— Вот, слава Богу, начальник по безопасности пожаловал,— кинулся к нему начальник отдела.— Надо было давно догадаться вас пригласить...

— Только вот давайте без надрыва и по порядку,— остановил Сергеевич их азарт.— Что?

Не дружный и порядком вымотавшийся хор голосов ответил ему:

— Мышь.

— Кто?

— Мышь, мышь. С ушами и хвостом,— заверили его.— Выскочила проклятущая и вон, что натворила.

— Откуда она у вас взялась?— вытаращил глаза полковник.

— Дизайнеры притащили для кота Серафима. Кота для души они держат у себя в отделе.— Тут же наябедничали они.

— Ну?

— Купили ему для забавы мышку. А он сволочь ловить её не стал.

— Ещё бы они его перед этим булкой с паштетом накормили. На фиг ему надрываться,— всхлипнула сидевшая на столе с поджатыми ногами женщина. Помогая с объяснениями начальнику.

Сергеевич прошёлся по разгромленному кабинету, переступая через папки и документы, осматривая поле побоища зорким взглядом.

— Как же она к вам попала, если интрига случилась у дизайнеров?— мало поверил им Сергеевич.— Где они, а где вы.

Вторая женщина, отсиживаясь на подоконнике, попыталась объяснить вставшему напротив неё столбом полковнику:

— Так они её заманили сыром в тумбочку и вынесли в коридор.

Сергеевич потоптался на месте, но так и не поняв ничего, уточнил:

— Зачем?

Пришла объясняться очередь начальнику:

— Решили избавиться за непригодностью и выкинуть мышку на улицу. А тумбочка выскользнула из рук, как раз около нашего кабинета. Я вышел посмотреть, что там за грохот, а она шасть к нам и вот результат,— обвёл красный от натуги начальник растопыренными руками побоище.

Сергеевич в раздумье пожевал губами:

— Все как с ума сегодня спрыгнули. Это грёбнуться можно, чтоб я вам ещё мышей ловил.— Отмахнулся Сергеевич.

— Леонид Сергеевич хоть советом помогите, вы же спец,— простонали жалобно женщины.

— Советом? Это подумать надо?— ухмыльнулся он.— О! Идея.

— Не томите уж...

Сергеевич затолкал увесистые кулаки в карманы светлых брюк.

— Откройте тумбочку и заманите сыром. Раз получалось, клюнет и ещё. А потом замотайте дверцу скотчем, откройте верх и киньте туда к ней вашего ленивого кота. Сядьте сверху, желательно кто-нибудь мощнее, на ту крышку. Всё, конец ей обеспечен. Казнь состоится наверняка.

— А, если осечка? — ахал народ.

— Значит, они подружатся,— ухмыльнулся полковник.

Идея всем понравилась. Начальник повеселел и сразу вспомнил о деле:

— Здорово, спасибо! Зачем пожаловали Леонид Сергеевич?

Полковник хлопнул себя ладонью по лбу.

— Дьявольщина! Вы со своими диверсантами выбили меня из колеи. Дайка мне всё, что у тебя есть по этой бабе?

— В смысле?— растерялся Валентин Семёнович.

Сергеевич, поняв свой промах, засуетился.

— Я что не сказал? Уборщицы этой, что у шефа кабинет с сегодняшнего дня убирает...

— Странно. И что за свистопляска вокруг этой фурии?— удивился начальник кадров.

Полковник развёл руками.

— А я знаю. Вызвал с самого утра. Озадачил без объяснений... А почему ты спрашиваешь, что по ней было?

Ещё как было! Именно это было написано на лице чиновника.

— Вчера вцепился сам. Лично. Ни черта не понять...

"Ещё бабьего шёпота не хватало",— опомнился полковник. Совсем та мышь с толку сбила. Сказал сухо:

— Мне столько же. Ладно. Не наше это дело. Раз приказал, значит, ему виднее. Нашёл? Давай бумаги.

Забрав у Валентина Семёновича заведённую на неё вчера папку, Сергеевич занялся изучением. Выписав всё, что ему необходимо, посмеялся:

— Дерзайте, ловите свой зоопарк. Вон сидит за мусорной корзиной. Симпатяшка!

Мышка действительно задумчиво смотрела на людей. Ещё бы! Её маленькую головку наверняка разрывали два вопроса. Первый— чего они так оглушительно все орут и второй— как выбраться от этих ненормальных живой и невредимой. На её месте Сергеевич думал бы о том же.

День прошёл плодотворно. Сергеевич был весь при деле. Перевернув горы бумаг, переработав море информации, поездив по Москве туда-сюда, он выполнил задание Терёхина. Вечером, не дожидаясь вызова шефа, он, постучав, шагнул в кабинет президента компании.

— Можно?

Тот кивнул на стул рядом с собой.

— Садись. Не томи. У меня было большое желание тебя поискать.

Сергеевич, пристроив руки на стол перед собой, улыбнулся.

— Вот он я. Сам без уздечки.

Терёхин в нетерпении покрутил в воздухе ладонью.

— Давай, давай выкладывай...

Полковник первонаперво, тяня время и проверяя свои версии откашлялся и только доведя точку кипения терёхинского терпения до предела начал:

— Баба работает в технологическом отделе еле сводящего концы с концами госпредприятия. Растит двух пацанов...

Тот, сорвавшись с места, перебил:

— Двух?

Сергеевич поднял бровь. "Какая ему разница— один или два?"

— Да. Я ж посчитал...— Он помедлил не решаясь продолжать, но шеф кивнул, мол, давай, давай... Сергеевич принялся объяснять: — Все так сейчас крутятся... Деньжат не хватает.

— А муж?— не удержавшись на солидности, опять вскочил Терёхин.— Извини. Продолжай.

"Ооо! Это уж совсем непонятно".

Сергеевич продолжал, отчего бы и не продолжить, тем более ему есть что сказать:

— Не замужем и никогда не была. По крайней мере, по документам. Хотя раз дети есть, то мужик был.

Сухим, скрипучим горлом, Терёхин проныл наклонившись к полковнику:

— Почему мужик, их же двое, могло быть два мужика?

Полковник помотал пальцем перед его носом.

— Нет. Там без экспертизы видно, что отец один. Они сто процентов братья.

— Давай дальше?— проглотил булькающий в горле комок Славка, убрав дрожащие руки со стола. В голове горело жаром: "Значит, Ваня не с ней и это её дети".

Была бы команда, а Сергеевич продолжал:

— Жила с родителями. Отец умер в 90 м году. Сердце. Квартиру продали, купив маленький домик в Подмосковье и двухкомнатную старую "хрущёвку" на окраине. Старшему двадцать, младшему — четырнадцать.

— Как? Повтори. Сколько ты сказал младшему?— опять вскочил шеф.

— Четырнадцать. Говорить?— запнулся полковник. "Что с ним такое?"

— Да, да...

— Старший — Иван Вячеславович Терёхин, студент МАИ.— Прочитав это до конца, он сам поперхнулся, услышанное из собственных уст ввело полковника в недоумение. "Дьявол",— воззрился он на Терёхина.— Что же это получается?

— Дальше?

— Да я ж говорил, они братья. Там без документов видно на мордочках гербовая печать...

Терёхин застонал:

— Читай, тебе говорят.

Сергеевич, ткнув нос в бумагу, прочитал:

— Артём Вячеславович Терёхин, школьник, девятый класс.

Ооо! Он, обхватив голову руками, покачался в кресле. Успокоившись, прошептал:

— О нём я ничего не знал.

— Получается что?— повторил Сергеевич свой вопрос, почти крича.

Терёхин встал и, набрав полную грудь, выдохнул:

— Это мои дети. И она моя жена. Мы не виделись около пятнадцати лет.

Сергеевич постоял с открытым ртом. Поправил челюсть и для порядка потёр подбородок.

— У неё же другая фамилия и нигде не зафиксирован брак?— прошамкал он.— Но дети...

— Это ничего не значит. Она моя жена, а мальчики мои дети,— улыбнулся Славка, думая о своём: "У меня два сына! Два!"

— Фотографии смотреть будете?— вернул его на грешную землю озадаченный Сергеевич.

С засунутыми в карманы руками Терёхин мерил шагами кабинет. Услышав про фото, подлетел к Сергеевичу и чуть не свалил его.

— Выкладывай, чего же ты молчал?

Сергеевич сопя выложил перед ним вещдоки. Славка взволновано перекладывал из руки в руку снимки, по десятому разу разглядывая их. Покачивая головой и улыбаясь, бормотал:

— Ванька, конечно, Ванька. Мужик уже, но всё так же застенчив, как девчонка. А это Артём, он ещё больше Ивана похож на меня и будет, как пить дать, повыше старшего брата. Этого не видел ни одного разочка, Сергеевич, даже не подозревал о его сосуществовании.

Сергеевич подвинул ему камеру.

— Вот ещё записи, я их и на камеру заснял...

Взволнованный Терёхин бушевал:

— Сергеевич? Всё из тебя клещами тащить надо. Давай, давай, крути кино.— Он с трудом дождался картинки и с ходу, не в силах перебороть возбуждение, принялся комментировать.— Артём, шустрый, как веник, как она с ним справляется. Это школа его, как я понял. О, тут уже дёрнул за хвост девочку, эту толкнул. А та прыткая оказалась, умудрилась, изловчившись его огреть, прозевал,— смеялся он, рассматривая возвращение сына из школы, заснятое на камеру.— Сергеевич, а Ваня есть?

— Дальше.

— Красивый мужичок.— Сергеевич хмыкнул— есть в кого. А Босс продолжал:— Этот спокоен. Поговорил, попрощался, пошёл себе... Как же они живут, на что?— повернулся он к полковнику.

Сергеевич понимая, что это не простая сторона вопроса вяло перешёл к повествованию.

— Тянутся из последнего. Зарплата небольшая у неё. Завод больше стоит, чем работает. Сами понимаете. Метут подъезды, двор. Теперь вот у нас заработок. Ребята ей хорошо помогают. Ванька подрабатывает на рынках, товар развозит, а младший с матерью подъезды убирает и двор метёт.

Терёхин двинул кулаком в спинку кожаного кресла.

— Что же это такое? Придумай что-нибудь...

— Вот задача,— почесал тот затылок.— Что тут сочинишь? А не проще объявиться.

Славка замахал руками.

— Я тоже так думал ещё вчера. Незабываемую встречу сочинял...

Сергеевич поднял на него лицо, на нём застыло непонимание.

— Изменилось что?

Терёхин, приложив ладони к груди, простонал:

— Сегодня боюсь.

У полковника упали вниз уголки губ.

— Не врублюсь... Вы один. Она свободна.

Терёхин, опустив ладонь на его плечо, вздохнул:

— Что, если она пошлёт меня куда подальше и, забрав детей, сбежит.

Полковник не придумал ничего лучшего, как хмыкнуть:

— Ха! Не чумная же она, в самом деле, от такого достатка бегать?

Он, пристроив обе руки на плечах Сергеевича, затряс его:

— Другая она, понимаешь, тонкая натура, нежная. А я получается столько лет где-то болтался, пока она бедовала, таща моих пацанов, сейчас на готовенькое заявлюсь. "Здрасьте вам, я папка ваш!" Даже, если я буду бить себя руками в грудь и рассказывать, что все эти годы искал её, это мало мне поможет. Не земная она. Любаша может уйти. Поэтому подождём. Сергеевич, придумай, как им помочь?

Сергеевич честно думал, но его голова отказывалась ему помогать.

— Давайте деньги малому подкинем. Найдёт, обрадуется, — скромно выдал он первое, что пришло в голову.

Терёхин обрадовался и тому.

— Действуй и завтра же. Компьютер у них есть?

— Откуда.

— Купи новейший. И договорись с деканом. Мол, за хорошую учёбу фирма, придумай название сам, не важно это, награждает. Как кстати он учится?

— Хорошо учится, на компьютер потянет,— заверил полковник.— Может, для отвода глаз ещё парочку ребятам подарить, что попроще и нуждаются.

— Делай.

Славка опять взялся за пылающую голову.

— А я помню, как Любаша его буквам учила. Сочини, Сергеевич, ещё что-нибудь сочини.

— Ладно, помозгую.

Оставаться один он в такой вечер не мог. Уговорив Сергеевича отправились в японский ресторан.

Утром, устроившись за дверным косяком, Терёхин наблюдал за ней в приоткрытую дверь. Ловко орудуя салфетками и мурлыкая мелодию, она старательно натирала мебель. "Складки легли на лоб, и под глазами лучики. Трудно было,— горевал он.— Получается те осень и зима прошумели не напрасно. От нашей любви растёт сын. Не зря я на месте той таёжной постели поставил церковь и достраиваю рядом монастырь". Она взялась за ведро, оглянувшись на дверь, насторожилась. Враз, отпрянув, он скрылся в конференц-зале. Люба, закончив уборку кабинета, перешла на приёмную и, естественно, нашла деньги подброшенные им. Покрутив "зелёные", положила на стол секретаря: "Кто-то потерял, или нарочно подложил, чтоб проверить"— решила она, направляясь к залу, где спрятался Славка. Но покрутившись около двери и не найдя никакого способа открыть её удалилась.

"Фу!— стёр пот со лба Терёхин.— Чуть не попался. Пришлось силу применить. Держал, аж чуть пальцы не оторвал.— И деньги не взяла,— расстроился он, увидев купюры на столе секретаря.— Какая была непрактичная, такая и осталась. Может, больше Сергеевичу повезёт". Он с нетерпением ждал его доклада. Но тому вечером шефа тоже порадовать было нечем:

— Парень деньги подобрал и отнёс в милицию.— Рассказывал полковник.

— И что?

Полковник развёл руками:

— Те, естественно, по-братски между собой и начальством поделились.

— Им тоже надо помогать,— засмеялся Терёхин,— Любашино воспитание. Что ж нам делать-то?

Сергеевич побарабанил пальцами по столу.

— Мы тут с Толиком помозговали. Остаётся одно. Взять их вам к себе.

Терёхин, отбросив кресло, вскочил:

— Ну не могу я сейчас, не готов я, потеряю её и мальчишек. Сочинит, что я их бросил и скроется. Романтичная она..., как полевой цветок.

— Выслушайте, наконец,— взмолился Леонид Сергеевич.

Славка, уткнув лицо в ладони, промычал:

— Ну, что вы там сочинили...

Сергеевич терпеливо принялся излагать их с Толей план.

— Допустим, у вас в имении заболел повар и временно нужен ему помощник. Пригласим на эту должность её. Одна она не пойдёт. Заберёт ребят. Дайте им хорошие комнаты. Создайте условия. Питание, спортзал, бассейн. Всё, что хотят. Чтоб не отказалась и клюнула, хорошие деньги за работу положите. Нуждается она, значит, должна зацепиться.

— Но у меня повар не болеет...

— Так договоритесь.

— Я ей путёвку на недельку куплю, в любое место, куда захочет... — Обрадовался Терёхин, до которого вдруг дошла перспектива такого шага.

— Ваше дело как. А я с женой вашей завтра переговорю. Уболтаю.

— Как?

— Мало ли, наплету с короб. Заинтересую. Мол, место уборщицы за ней сохраним, а там, у вас по горло человек нужен. И вы в благодарность в долгу не останетесь. Про условия расскажу, про деньги. Ребят пообещаю, и отвозить в Москву, и встречать. Кстати это правда. Детей сразу ставлю под охрану. Это наследники.

Терёхин повеселел.

— Я понял. Мне нравится, сытые будут. О! А что делать мне?

— Прятаться, а поймает раньше времени, скажетесь секретарём хозяина. Не страшно. Встречу объявите случайной. Главное, чтоб все вокруг вас не болтали. Я поговорю с персоналом. Думаю, языки завяжем всем.

Терёхин глуша и сбрасывая телефонные звонки, радовался перспективе побыть с семьёй.

— Крути колесо, будем надеяться, всё получиться,— потирал руки, светясь, Славка.— Если согласиться, конечно, а деньги предлагай любые. И передай кадровику, пусть свою освящённую психологом кандидатуру, на кабинет ставит. Сюда, она больше уже не вернётся. Отлично ты придумал. Мы заманиваем её прямо в дом.

— Фотографии свои только попрячте в комнатах, с остальным я справлюсь сам. Так лучше будет. А то ещё напортачите что-нибудь.

Терёхин напутствовал:

— С кадровиком разберись... Получается, он усмотрел уже в этом эпизоде покушение на его права и обязанности.

— Я понял Вячеслав Николаевич,— улыбнулся полковник.— Восстановим демократию.

У Любы кружилась голова от свалившегося на голову везения. Пальцы уже устала загибать от удач. Никогда не везло и вдруг, как прорвало. Как будто все хорошие сюрпризы, где-то прятались высоко или глубоко, а сейчас ворота небесные и земные разошлись и на неё манной небесной посыпались подарки. Ванюшка прибежал из института сияющий от счастья, как медный самовар. Прыгал аж до седьмого неба. Спонсоры за хорошую учёбу подарили компьютер и не просто, а новейший, с огромным плоским монитором. Обалдевшие от радости мальчишки, сидели, как приклеенные весь вечер около него. Опять же, как ей самой подвезло с подработкой, просто чудо! Сегодня вообще за огромные деньги пригласили поработать у шефа в усадьбе, пока болеет повар. Временно, но кто его знает, может, она понравится, и ей предложат ещё что-то. С подругой посоветовалась, так та сама в шоке. Главное детей обещали возить и в Москву и обратно. Договорилась за свой счёт с отпуском на заводе и поехала. Какой дурак от такого откажется. Хотя кто знает, правильно ли сделала? Но обратно уже кино не покрутишь. Слава богу, что коллектив хороший, дружный, так редко бывает, но они легко понимали друг друга, каждый был готов понять другого. Люба не просто мучилась, размышляя над происходящим, она съедала себя. Извелась вся. Зачем поторопилась!

Вечером не успел Сергеевич зайти в кабинет на доклад, как Терёхин метнулся к нему:

— Что там с нашим делом, не тяни кота за хвост.

Полковник диву давался такому сильному желанию мужика быть с семьёй.

— Всё, как в аптеке, вечером перевезу. Сам лично,— успокоил он.

Терёхин улыбаясь, ероша беспрерывно волосы, вернулся за стол.

— Вот так живёшь-живёшь, а выходит сам — то себя и не знаешь. Ты не представляешь, что я чувствую. Я только для них и жил, работал.

— Понятно всё,— кивал полковник.

Терёхин знал, что будет порядок, но всё равно суетился. Ему было приятно говорить о них и он, ища повод, просил:

— Объясни моим в поместье подоходчивее в чём тут соль, как к этому цирку относиться и себя с ними вести. И охране и домашнему персоналу. Я на три дня в Бельгию слетаю.

Сергеевич тут же поддержал:

— Это и хорошо. Пусть осваиваются. А то ещё спугнёте чего доброго.

А смущённый в своей радости Терёхин просил вновь:

— Сергеевич, скажи Толе, машины все в её распоряжении. Купи всем хорошие мобильные телефоны. Найди предлог, как это ненавязчиво всё им подсунуть. Охранять их, как меня. Случись что знаешь, где и как меня достать.

— Понял. Всё ясно. Не дёргайтесь.

Но тот не мог не добавить.

— Там, в поместье они у себя дома...

— Не волнуйтесь вы так. Мы справимся.

В подмосковный дом Терёхина их привезли вечером. Ехали, ехали... Неожиданно лес прервался. Открылась поляна. На поляне стояло поместье большое— большое, но в старом стиле, с фонтанами, скульптурой, окружённое цветниками диковинными кустами и садом. Это было так невероятно, как будто сработала машина времени. И сейчас же появятся кареты, барышни в шляпках и пышных нарядах с веерами и зонтиками, кавалеры со шпагами... Лакеи... Люба даже ущипнула себя. Ой! Всё реально.

Вокруг тихо. Вышли из машины. Осторожно ступая неуверенно приблизились. Чувство будто дом нереальный, а из сказки не отпускало. "Тихий, скучный, таинственный, непременно заколдованный... Здесь всякое может случиться. Точно-точно...",— шептал младший. На него сразу же зашикали брат с мамой. Их завели через рабочую дверь и отвели в выделенные на первом этаже, в рабочем крыле, для проживания комнаты. Сергеевич продумывал всё сам. Любой заменили повара. Так вернее. Не будет у неё причины по дому шастать. Рабочее место кухня и всё кино. Опять же, чтоб не было так подозрительно, разместили недалеко от кухни. Познакомили с собаками. Те сначала отнеслись к новым жильцам с недоверием, но потом под давлением охранника признали в них "своего". Провели, показали дом. Сразу объяснили, чем можно пользоваться. Куда лезть не желательно. Управительница любезно зачитывая список того, чем они могут пользоваться, объявила:

— Бассейн, сауна, спорт зал, кинозал, библиотека, всё в вашем распоряжении. Компьютер у детей в комнате, мобильные телефоны на столах.

Ребята стояли притихшие, не спуская удивлённых глаз с матери: "Куда попали?"— застыл у обоих вопрос один и тот же в круглых, как у сов глазах.

— Распаковываемся,— приказала бодренько Люба. Сама чувствующая себя здесь сейчас не в своей тарелке.— Забирайте ваши вещи в свою комнату. И не шалить у меня, Артём.

— Что я не понимаю.— Обиделся тот осматриваясь.— Смотри, ма, и у тебя мобильный.

— Положи не трогай и со своим аккуратнее,— погрозила Люба.— Помните, это не наше.

Первым долго быть приклеенным к стулу не смог Артём. Он пришёл к Любе.

— Мамуля, а если мы пойдём в бассейн и немного поплаваем,— не утерпел Артём.— Это вроде бы не будет нарушением. Нам же, как бы разрешили? Домомучительница сама сказала, я слышал...

Люба торопливо огляделась, не слышит ли та насмешки. Поняв, что обошлось, погрозила:

— Не спеши торопыга, с Ванюшей пойдёшь. Пока топай на кухню, мне поможешь.

— Так хозяина, она сказала, нет. Для кого же готовить?— недовольно тянул Артём.

Люба шутя шлёпнула подушечками пальцев его по лбу:

— Хозяин хозяином, а работников кормить надо и собак тоже. Видел, какие телята? Смотри не лезь в их морды целоваться. Прошу. Умоляю, поосторожнее.

— Мам, ты о чём?— пришёл на кухню, разобравшись с вещами, и Иван в помощники. Услышав последнюю фразу разговора, он и задал вопрос.

Люба кивнула на окно.

— О собаках Ваня. Разорвут, как цыплят.

— Да, собачки что надо, как на картинке,— согласился сын.— Но думаю учёные. В таких домах других не держат.

Управительница с улыбкой посматривала, на ловко и дружно орудовавших ножами чистя картошку парней, и всё оставила, как есть, не мешаясь. Но они, заметив у себя за спиной главную по дому даму, повскакали.

— Работайте, работайте,— заторопилась она.— Я просто проверила, разобрались ли вы с нашими порядками. Вижу, что всё, как и должно быть.

Первым поднимался с зарёй Ваня и сразу старался разбудить Артёма. Тот выторговывал каждую минуту, любил поспать. А тут такая благодать. Но Ваня долго не давал разлёживаться честно предупреждая:— Пошла последняя минута! Ещё чуть — чуть, и тебя ждёт бодрящий душ из чайника. Прикинув, что Ваня слов на ветер не бросает. Артёмка с бурчанием выползал из тёплой постельки. Брат, убрав постели, свою и Артёма, толкал его под душ. А потом они, поёживаясь, шли на кухню помогать матери, завтракали на ходу и ехали на занятия. Возвращаясь, опять шли в помощники Любе и только вечером, освободившись от дел, мальчишки отправились к бассейну. Начальник охраны включил им целую иллюминацию, чем страшно напугал Любу. Но, сколько она не уговаривала выключить такое множество лампочек и ненужного света, стражи на уговоры не поддались. Мило выслушивая и улыбаясь, делали своё дело. Мальчишки ныряли, а Люба аккуратно примостившись на краешек плетёного дивана, переживая: "Как бы не заругали?" поджидала их с полотенцами и тряпкой, которой сразу же подтирала воду, стекающую с них на плиты.

— Мам, поплавай. Точно рай,— сверкал глазами бусинками Артём. "Ну, точь — в — точь, как у отца",— поскреблось в сердечке. Она так и не доискивалась причины его пропажи. Зачем? И что это даст, докопайся она до правды. И сама знала, случилось одно из двух. Если аферист, то Бог ему судья. Тут всё проще простого. Нашёл дурочку. Поживился телом. Сплавил ребёнка и ходу. Тогда ему совсем уж не зачем знать, что у него растёт ещё один сын, а им про такого отца лучше не слышать. А вот, если второе и Славу Кабан выследил и убил, а она склонна думать, что это так. Она примет случившееся, как есть и всю жизнь будет любить только его. Не могла ошибиться в нём. Не могла. Так думает голова и чувствует сердце. Тогда чем помогут ей те поиски. К могиле и — то не пустят. Сказала ребятам, что отец в леспромхозе на лесовозе ездил и погиб. Крепления сорвало лесом и задавило. Вот и вся правда. Про космонавта и лётчика не придумаешь. Ванечка помнит кабину машины, тайгу. С тем и жили. Ребята с отцом, а она со сказкой таёжной. Себя в живые мертвецы записала. Живая не жила. Смерть в залог. Залогом любовь. Её это устраивает. Другого мужчины ей не надо. А радости были— дети росли, любимые здоровенькие. Опять же радовалась, что в смутные времена развала её отец, сориентировавшись, постарался сделать правильные бумаги. Выправил Ване свидетельство, записав её матерью, и организовал Артёму документ, какой полагается. Один отец, одна фамилия. Не дёшево обошлось, но зато всё чин-чином. "Ох, отцу покойному спасибо". У каждого, конечно, законное право на свою жизнь. Только вот сейчас она понимает, как отец прав, природу людскую не переделаешь. Рты всем не заткнёшь. Лучше для всех, когда всё правильно. Это по молодости душу рвём и на всех плюём, а в зрелые годы ох как всё понимаешь, только локоть -то близко, а не укусишь его. В Москве не просто было это всё устроить, но сделали. Как жили вспоминать страшно. Выжили, слава Богу, и ладно. Ванечка получит высшее образование, правда, не такое, какое ему хотелось. Но что поделаешь. Куда можно такой нищете прорваться, только в технический вуз, где голова нужна, да и устроиться потом невозможно, заводы в большинстве своём стоят. Но, может, всё наладится, не бывает всегда плохо. Чем живёт бедный человек — надеждой. "Ничего Ваня,— успокаивала она сына,— богатым умные специалисты нужны будут. Не сомневайся, наступит время, и понадобятся непременно. Позже, когда будешь работать и появятся деньги, заочно закончишь любое, какое душеньку греет". Что могла, что было в её силах, а это любовь, всё отдала детям. Ведь ту любовь, которую человек получает в детстве, он уже никогда не получит во взрослой жизни. Её сыновей будут любить друзья, женщины, их дети, но это будет уже другая любовь. А ту нежность и заботу, что им дала Люба, они никогда не получат ни от кого. На то она и материнская любовь. Ваня вообще умница и молодец, а Артёмка попроблемнее, но вдвоём с Ванечкой справляется Люба пока и с этой проблемой. Огородик опять же у мамы, в селе, помогает Любиной семье выжить.

А Терёхин скучая, названивал каждые полдня Леонид Сергеевичу, обращаясь с одним и тем же вопросом:

— Как там дела?

Сергеевич, понимая состояние шефа, терпеливо втолковывал:

— Ох, я ей гнал Вячеслав Николаевич. Верите, сам своему вранью чуть не поверил. Уже живут. Мои докладывают, в бассейне ребята плавают, а она тряпкой за ними воду с плит вытирает. Боится страсть.

Голос Терёхина заскрипел в трубке неудовольствием:

— Хватит вам там потешаться. Успокойте её.

Сергеевич тут же выставил свои аргументы:

— Не будем вмешиваться, а то заподозрит не ладное, ускользнёт. Надо чтоб втянулась.

— Чем там они ещё занимаются?— перевёл он тему разговора, но она опять скатилась на то же. Сергеевич объяснял:

— Пацаны картошку на кухне чистят, овощи режут, посуду моют, полы. Помогают полным ходом. Молодцы мальчишки.

Терёхин, зная заранее ответ, всё же с надеждой спросил:

— По-другому нельзя?

— Нельзя, сообразят...— отбрил шефа Сергеевич.

— Приеду, разберусь,— сдался тот.

— Ваше право.— А положив трубку, пробурчал: "Давно пора".

В поместье текла потихоньку своя жизнь. Будни они понятно не праздники, но для ребят дни в поместье ассоциировались, как раз со сплошным праздником. Артём использовал своё пребывание тут на полную катушку. Он, рисуясь, с деловым видом, медленно вылезал около ворот школы из "джипа". Долго прощаясь с охранником, тяня время, чтоб помозолить глаза подольше одноклассникам. Водитель понимающе улыбался, помогая ему. Шли последние недели учебного года, и никому уже не хотелось заниматься. Вовсю припекало летнее солнце. Но Артём поездил бы ещё, чтоб пофасонить. Машина, охрана. Круто! Иван же в отличие от брата относился к временно свалившемуся сервису сдержанно. Артём не выпускал бы мобильный из рук и на уроках, дай ему волю, тем более, такой, со всеми прибамбасами, какие только имеются и какого точно не имеется ни у кого из учителей не то что у ребят. Ваня же наоборот прятал, словно стесняясь, что всё это великолепие не его. Временное оно, как не юли не постоянное, а значит, чтоб избежать объяснений с друзьями потом, лучше не показывать ничего. Люба вечерами, пока хозяина нет, дыша свежим воздухом, гуляла по парку, а, вернувшись в выделенную ей комнату, долго не могла заснуть. Скоро лафа кончится и приедет хозяин. Какой он? А вдруг злой и привередливый.

Сегодня Люба старалась в полную силу. Момент, какого она ждала с трепетом и страхом, наступил. Заказ был на ужин для хозяина. Хотелось не ударить в грязь лицом. Готовила морские деликатесы. Выкроила и мальчикам. Пусть попробуют. Когда ещё такое доведётся в рот положить. Ребята, переделав свою часть работы, умчались в спортзал. "Как бы чего не вышло?— переживала она,— дети есть дети, топают, как не предупреждай, а тут привыкли к тишине. Для какого рожна на одного человека такие хоромы? Причуда богатых".

Славке же не терпелось увидеть ребят, побыть с ними рядом, поговорить. Он привёз им подарки, но пока не придумал, как им их отдать. Охрана сообщила ему, что ребята в спортзале качаются и он, натянув торопливо спортивный костюм, поспешил туда. Чем совсем не обрадовал, а напугал братьев. Растерявшись, они сползли с тренажёров и попробовали улизнуть.

— Не торопитесь,— подошёл к ним Слава. Сам, умирая от страха не меньше их,— давайте знакомиться. Я Вячеслав Николаевич, а вы кто?

— Иван,— ответил на рукопожатие старший.

— Артём,— последовал примеру брата и младший.— Вы не ругайтесь, мы аккуратно. Нам разрешили... Сами мы ни-ни...

— Нет, нет, вы меня не так поняли,— поспешил оправдаться Слава,— занимайтесь. Вы мне совершенно не мешаете. Даже наоборот. Мужской коллектив, это великая сила.

— Спасибо, но мы, наверное, пойдём.— Потянул за руку Ваня стоявшего с открытым ртом брата.

— Ребята, подождите,— метнулся, перекрывая им дорогу к отходу, расстроенный Терёхин.— Не бойтесь меня.

— Мы и не боимся,— опять возразил Ваня,— просто нам пора. Мама заругается.

Терёхин растерялся, он топтался на месте и искал слова.

— Хотел, как лучше и всё испортил. Давайте-ка для близкого знакомства придумаем что — нибудь такое необычное. Например, прокатимся в одно местечко и поиграем в боулинг. Доводилось бывать?

— Нет,— помотали обескураженные ребята дружно головами.

— Я примерно так и предполагал. Значит, после ужина рискнём.

— Извините, мы не можем,— дал задний ход опять Ваня, ломая все его планы.

Славка растерялся, не зная чем крыть, но тут выручил его принявшийся канючить Артём.

— Это что по настоящему что ли? Так круто. Вань, а? Вань, давай. Никогда ж больше не попадём. Хоть посмотрим. Я читал, это когда шаром надо сбить выставленные десять кеглей. Игра состоит из 10 попыток. Ванюшка хочется же попробовать. Вячеслав Николаевич приглашает.

— Тебе непременно надо во всё сунуть свой нос,— недовольно одёрнул его брат. Но тот только добавил усердия.

— Вань, той игре пять тысяч лет. Представляешь, первые шары найдены в гробницах фараона. Я читал...

— Вот только про фараонов мне плести не надо. Ты играть-то в неё можешь?— дёрнул его за руку Иван.

Артём не сдавался.

— Не могу, но и что. Научимся. А сегодня поиграем ради удовольствия, правда Вячеслав Николаевич?

— Я расскажу как,— обрадовался Терёхин такой мощной поддержке,— найму человека, чтоб научил...

— Вань, самое клёвое, это когда удаётся сразу, с первого удара, сбить все кегли. За это начисляют дополнительные очки. Вообще-то за каждый бросок начисляются очки.

— Знаю я всё, не трещи.

— Ништяк, а чего же я треплюсь или ты блефуешь?

— Если кегли сбиты с двух ударов — это Spare так и ход переходит к следующему игроку.

— Ну, вот и ладушки выяснилось, что теоретически вы подкованы,— пошёл в наступление опять Терёхин.— Остаётся научиться действовать, пользуясь теми знаниями, на практике. Так как?

— У мамы надо спросить,— не торопился с ответом Иван.

— Разумеется,— поспешил согласиться обрадованный Славка.— А теперь прошу, поужинайте со мной.

Ух ты! Обрадованный Артём полетел в столовую, Ивану ничего не осталось, как последовать следом. Они сидели втроём. Подавала на стол, официантка, а контролировала процесс домоправительница, Жанна Христофоровна. Слава украдкой, чтоб не спугнуть, опять наблюдал за ребятами, ловко орудовавшими приборами и не теряющимися за столом. Как ему хотелось прижать стриженые головы мальчишек к себе. Стиснуть их в сильных руках, утопив в отцовских объятиях. Им не объяснить мужскую боль. Страх потери и тоску, сжимающую голову по ночам. А сердце словно приколочено к спине, ноет и ноет и никакой врач не в силах тебе помочь. От этой болезни нет лекарств и медики тут бессильны. А теперь всё позади и не один, а двое сидят перед ним. Он специально развернул так прибор, чтоб видеть их перед собой. Вот они. Один в один. Лицо в лицо. Движение рук, головы, походка, всё до боли знакомо. Всё его. Характеры только разные, младший пошустрее будет. Он видел, как мудро вёл себя с младшим Ваня, никогда не указывая, как нужно поступать, не ругая за промахи: просто умно подводя к верному решению... А вот у него, Славки, так может не получиться.

Пока сыновья уничтожали десерт, он, отойдя в сторонку, позвонил начальнику охраны, отправив Толю к Любе уговаривать отпустить ребят с ним в клуб.

Тот, выполняя поручение, пройдя в кухню, с жаром принялся доказывать ей, как ребятам полезно, приятно и замечательно туда съездить и, что мальчики будут под строжайшим контролем. "Хозяин просит отпустить. За всем проследит и проконтролирует сам. Он человек ответственный",— в уговорах упрямой женщины пустился он уже в попечительские рассуждения. И Люба сдалась: "И, правда, пусть посмотрят, раз случай выпал, сами — то ни за что не попадут в такое",— решилась она. Когда подошли с такой просьбой к ней ребята, она, спокойно восприняла их поход, только попросила:

— Ваня оденьтесь получше. И прошу не допоздна. Тебе в институт. Артёмка вольная птица, его год учебный заканчивается, а тебе сынок поспать надо. Присмотри там за ним. Азарт вперёд него бежит.

Иван, обняв мать за плечи, чмокнул в щёку.

— Не волнуйся. Похоже хозяин нормальный мужик.

Вернулись они, несмотря на обещания, уже во втором часу ночи. Возбуждённое шипение Артёма было слышно даже через стенку. Люба не спала, но выговаривать им за опоздание не стала: "Похоже, увлеклись".

Вызвав утром к себе в кабинет молодую женщину дизайнера, Терёхин попросил проехать её с ребятами по бутикам, универмагам и одеть их. У них должно быть всё самое лучшее. Забрав после занятий мальчишек, она с воодушевлением возила ребят по салонам. Их красиво и дорого постригли. Потом, протащив по магазинчикам с зашкаливающими разум ценами, одели. Иван просто не понимал, что происходит, а Артём, не думая ни о чём был несказанно счастлив.

— Такой прикид, обалдеть,— щипал он тряпки.— Пацаны увянут. Вань, не куксись.

— Чему ты радуешься?— прищемил ему нос брат.

— Это что всё нам?— перекинулся Артём в азарте на сопровождающую их женщину, в десятый раз спрашивая одно и тоже.

— Если на тебя меряют, то кому же ещё,— щёлкнул его по макушке опять Иван.— Угомонись.

— Вам,— улыбалась женщина темпераменту Артёма и сдержанности его старшего брата.

— Позвольте,— придержал прыть брата Иван.— Кто заказал и, соответственно, чьи деньги на нас тратятся?

— Президент компании.

Иван понял о ком речь — хозяин, но почему?

Любу, в отличие от счастливого Артёма, прошиб холодный пот, когда она увидела все эти многочисленные коробки, сумки и пакеты. Творилось что-то не вероятное. "С чего и зачем такая щедрость? Опять же как-то вечером принесли по подарку, и это ни какие-то там безделушки, а дорогие японские, карманные компьютеры". Следом заблестели на руках швейцарские часы. Хозяин плескался с ними по вечерам в бассейне, делал по утрам пробежки, гонял мяч на поляне за домом, парился в сауне и ездил с мальчишками на футбол. Ей очень хотелось взглянуть на него, но она не смела даже подойти или высунуться из своего закутка. Управляющий строго настрого наказал не сувать нос куда не след. Не положено контрактом. Она ничего нарушать не собирается, ей деньги нужны оттого и не выходит за пределы своего рабочего места. Тем временем, у Артёма рот не закрывался от восторгов. Ваня и тот радовался общению с ним. А Любу всё сильнее охватывала тревога. И вот эта куча одежды, накупленная для ребят, совсем её выбила из колеи. Правильно ли она сделала, приехав сюда? Ведь уже прельстившись деньгами, потеряла покой и подставила семью. А всё из-за нищеты. "Что, если хозяин извращенец и ему нужен был не повар, а мои мальчики?"— обмерла она своей догадке. Вот это да! Чего бы ей об этом не подумать было с самого начала, идиотке. Тогда сразу всё встаёт на свои места. Конечно, так оно и есть. Вот почему он тратит такие бешеные суммы на детей. Осыпает их вниманием, тратя на них ещё и время. Артём голову потерял от всего этого. У Вани и то всё вверх тормашкой. "Ой, — вдруг осенило её,— конечно извращенец, вот почему он живёт один. А я-то уже тёртая дурища куда смотрела. Уши развесила. Поманили бабками, рот себе от удивления раскрыла и проморгала опасность. Бедность, проклятая виновата, она глаза замылила. Завтра же ухожу".— Заводила она себя, бегая по кухне.— "Вот пойду сейчас и ему скажу. Господи, сколько нас глупых предупреждают, по телевизору показывают. Газеты почти каждую неделю примеры печатают, но это же для умных, а я дура. Во что вляпалась, мальчиками рискнула. Мне нет прощения. Нечего тянуть надо идти и поговорить". Закипевшая обида, начинённая страхом, толкала её на действия. Кинув фартук на стул, и убедив себя в правильности шага, открыла дверь в "господские покои", прошла на подгибающихся ногах по паркетному полу из разных пород дерева. Замерла перед камином музейной красоты и поспешила по широкой лестнице наверх. "Где он? Чёрт бы побрал этого толстосума",— поднялась на второй этаж и растерялась, не зная, в какую сторону податься. Но смех ребят, донёсшийся справа, определил направление. "Кажется, это тут, в кабинете?"— Перекрестившись и глубоко вдохнув, постучала в дверь, и услышав: "Да", дёрнула на себя кручёную ручку. Ребята, сидя на пушистом ковре, забавлялись с маленьким неуклюжим щенком бульдога, подаренным только что им хозяином. Тот, стоя спиной к двери и разговаривая по телефону, медленно повернулся, чтоб посмотреть на вошедшего и Люба сползла по стене на ковёр, потеряв сознание.

— Мамуля ты чего?— суетились около неё ребята не зная чем помочь и от этой своей бестолковщины, поднимая голову и дуя в её бескровное лицо.

— Подождите,— пришёл, наконец, в себя Терёхин,— я сам.— Подняв Любу на руки, он перенёс безжизненное тело на диван.— Ваня не стой столбом, сбегай за водой. Бегом. А ты Артём намочи под холодной струёй полотенчико и принеси сюда.

Ребята бросились исполнять. А Славка сев на корточки перед ней, расстегнув кофточку на груди, целовал обвисшие руки, осторожно прикасаясь к безжизненным губам. Услышав топот бегущих ребят, он отпрянул от Любы, но с корточек не встал. Обтерев Любе лицо, шею, грудь, легонько похлопал по щекам. Люба очнулась. Открыв глаза, она тут же поспешила закрыть их снова. Это не сон и не привод, Славка, а совсем не двойник его, сидел на коленях перед ней. "Боже мой... Боже мой... Я в растерянности. Конечно, безумно рада, что он жив. Но, эта чужая богатая жизнь его всё меняет". Она поймала себя на мысли, что останься он шофёром или строителем, была бы рада его воскрешению совсем по — другому. А сейчас терялась. Он тот и не тот. А она, постарев и подурнев, осталась прежней не практичной и не приземлённой дурочкой. Как летала на розовых облаках, свесив ножки, так и до сих пор и гребёт на них, как на паруснике. Как тогда кроме грёз ничего не хотела, так и сейчас. Люди с годами умнеют, деловыми становятся, нацеливаясь на должности, строча кандидатские, докторские. А ей ничего не надо было, ни тогда, ни сейчас. У Бога просила лишь одного — поднять детей.

— Мамуля, что с тобой?— испугался Ваня, — что случилось?

Встревоженный парень пытался с жаром согреть её холодные руки в своих.

— Отправь отсюда ребят,— попросила она Терёхина, не обращая внимания на слова Вани.

— Зачем?— упёрся сын.— Я никуда не пойду. Что происходит?

Он так разволновался, что не заметил — мать с хозяином на ты.

— Ваня, я в порядке, сынок, мне надо поговорить с Вячеславом Николаевичем. Артём, выйдите, пожалуйста. — Уговаривала она сыновей.

Безумно волнуясь. Обняв ребят за плечи, и постоянно поглядывая на Любу, словно боясь, что она исчезнет, он вывел их из кабинета.

— Идите, погуляйте щенка. Мы с мамой позовём вас. Всё будет хорошо, не волнуйтесь.

— Но,...— пытался ещё сопротивляться Иван.

— Идите, идите,— подтолкнул Славка сыновей, закрывая перед их носом дверь.

Вернувшись Терёхин встал перед севшей на диван Любой на корточки, положив голову на её прикрывающие колени дрожащие руки.

— Люба, Любочка...

Она смотрела во все глаза веря и не веря в случившееся. Язык с трудом выполнял свою функцию.

— Смотришь, ходишь, говоришь, значит жив. Я думала тебя убили.— Сказала она, пряча горечь. "Раз жив, значит, просто бросил".

Он решил, что спасти их обоих может только правда. Целуя её распухшие от работы и ран пальчики, шептал:

— Так оно и было. Провалялся на больничной койке три месяца. А когда очухался и вышел на трассу— тебя уже там не нашёл.

Она, глядя ему в глаза, сказала тоже правду:

— Отец увёз в Москву. Очередь на квартиру подошла, вот родители и собрались. Думала, тебя уже нет в живых. Прости. "Значит, всё же второе и я не ошиблась в нём".

Терёхин простонал:

— Я искал. Сразу же начал, как только освободился, но всё безуспешно, опять же развал и такими мелочами некому было заниматься, а потом всё упиралось в продажу этой вашей квартиры.

Люба, сдерживая слёзы, объясняла:

— Папа умер. Работы никакой. Голодно было и тяжело. А так мы маленький домик в селе купили, огород сажали. Выжили. Мама там живёт и по сей день, а у меня с детьми двухкомнатная квартира имеется. Небольшая, правда, но всё равно своё жильё. Протянули, в общем-то, самое тяжёлое время. Сейчас легче. Мальчишки выросли, помогают. Ты поседел немного. Несладко пришлось...

— Ерунда, как я скучал по твоим рукам, погладь меня ещё. Они такие мягкие и волшебные.

Она поймала себя на том, что непроизвольно гладит его поседевшую голову. "Забылась". Люба, торопясь отдёрнуть, спрятала свои изработанные ладони за спину. Увидев такое, он огорчился. По большому счёту ему было всё равно, как она сейчас выглядит. Главное, что нашёл и она рядом.

Собравшись с духом, она начала этот тяжёлый разговор сама.

— Слава, я попросить тебя хотела...

Он с готовностью встрепенулся:

— Всё что угодно.

Она помолчала, тяжело вздохнула, поправила волосы, и с надеждой заглянув в его глаза, произнесла:

— Не отбирай у меня Ваню. Отец, прикрывая мой грех, сделал ребятам нормальные свидетельства о рождении, где чёрным по белому записано, что я его мать. Пожалуйста, Слава! Он не в курсе. Не надо парня дёргать.

Славка, словно стряхивая наваждение, тряхнул головой.

— О чём ты? У меня и в мыслях-то не было ничего подобного.

Она сама в порыве благодарности схватила его за руки.

— Благодарю!

Он присев рядом, поборов свой страх и своё смущение, обнял её за плечи.

— Всё так и останется Любушка-голубушка. Не волнуйся. Прости, что не объявился сразу, как нашёл. Боялся.

Она в полуоборота повернулась к нему.

— Чего?

Он помялся, но выдал правду, как на духу.

— Сбежишь и ребят увезёшь.

Люба непонимающе спросила:

— Но почему, Слава?

Он помялся, но, крепко сжав в объятиях её дрожащие плечи, ответил:

— Решил, раз уехала, то подумала об их отце плохо. Значит, спрячешь мальчишек и сейчас. Вот с Сергеевичем и придумали, как заманить тебя с ребятами в дом.

Она заторопилась с объяснениями.

— Всё не так. Думала погиб. Про Артёма, когда догадался?

Славка улыбнулся и прижался к ней щекой.

— Сразу же, как только Сергеевич положил фотографии на стол, а добытые им данные подтвердили только догадку. Он ещё больше набрал в себя моего, чем Ваня.

Настала её очередь задавать вопрос, но она медлила. Он не торопил и не подгонял, наконец, решилась:

— Ты женат и у тебя есть дети?

Его рука скользнула на талию и прижала её к себе. Проговорил раздельно каждое слово, не торопясь:

— Нет, и никогда не был. Тебя искал и сына. Про Артёма, естественно, не знал и даже не предполагал ничего подобного.

Спросила осторожно:

— Не рад?

— Рад и ещё как рад...

Она почти всхлипнула.

— Как же ты меня нашёл?

— Случайно. День, наверное, такой был счастливый. Зашёл по пути в кадры. Твоё фото на столе, я обалдел.

Люба невесело посмеялась сама над собой:

— А я-то бестолковая, обрадовалась, что повезло. Никогда ни в чём не везло, а тут бац!

Терёхин сполз к её ногам и счастливо засмеялся, зарываясь в её колени. Её непослушные руки, опять выпорхнув из-за спины, нырнули в его поседевшие волосы.— Слава, не знаю с чего начать,— разволновалась она.— Я ребят пока заберу с собой. Сразу я тебе не могу их отдать. Трудно вот так в одночасье мне без них остаться. Но я справлюсь, не спеши только. Я понимаю, что у тебя возможностей больше их вывести в жизнь и препятствий чинить не буду. Если они тебе нужны, я отдам. Ты потерпи, пожалуйста.— Она старалась говорить ровно, но голос всё равно срывался, а губы кривились и дрожали,— ты не беспокойся, я не буду мешать вашему общению. Ой! Я не подумала. Возможно, ты вообще возьмёшь только Ваню, а... Артёмка тебе чужой.

Терёхин растерялся, а когда до него дошёл смысл её слов, он побелел.

— О чём ты говоришь? Какой чужой?! Всё что у меня есть, это ваше. Никуда не пущу. Ни тебя, ни их. Я только для вас и жил, наживал вот это.

Люба тут же запротестовала:

— Это неправильно Слава. У тебя другая жизнь. Своя. А мы просто живём, картошку вон сажаем...

На его глазах выступили слёзы:

— Сдалась тебе та картошка. Я тебя столько лет искал, а ты бежишь от меня.

— Слава...

— Всё-таки есть Бог на свете, — перебил он её,— от нашей любви родился Артёмка. Знаешь, а там на том месте, где я устроил для нас постель из сосновых лап, поставил церковь по своему проекту в твою честь, и монастырь строю рядом. Выходит, не зря Бога благодарил, а за Артёма.

Она вытерла мужские слёзы своей ладошкой и беспомощно произнесла:

— Я не знаю чем ответить. Поблагодарить хочу.

— За что?— опешил он.

Она отвела от него глаза.

— Спасибо, что принял младшего. Не попенял, что без твоего ведома... А про нас... Много дождей землю в том уголке тайги помыло с тех пор, и сибирские метели давно замели наши следы. На счёт детей я тебе уже всё сказала. Ты имеешь на них право, если желаешь. А я отрезанный ломоть, совсем из другой жизни. Где ты в старом пропахшем бензином ватнике, а я в дешёвом голубом платьице и руки твои держатся за баранку тяжёлого лесовоза, а не шикарного "мерседеса". С тем нас грело счастье и в кабине лесовоза и на еловой постели в тайге, а этому Терёхину нужна совсем другая женщина и, наверное, она у тебя есть.

— Глупость какая...,— сел он, обняв её вновь за плечи рядом, заглядывая в её полные слёз глаза, нервничал.

— Эта глупость, называется жизнью,— вздохнула она, отводя взгляд от такого желанного лица и запивая горечь водой из оставленного Ваней стакана.— Извини. Пойду я. Нет. Надо же сказать детям, чтоб ты не мучился больше. Позови их.

— Люба, я трушу...

— Мы справимся, зови.

Позвонив Ивану, Терёхин попросил ребят вернуться. Славка метался по кабинету. Он столько ждал этого момента, мечтал о нём, представлял фантазируя, видел во сне, а сейчас, когда осталось сделать ещё только один маленький шажок, боялся. Не в силах справиться со своими чувствами, он постоянно хватал Любу за руки и умоляюще заглядывал ей в глаза. Волнение никак не давало ему покоя.

— Не мельтеши,— взяла его за руку, подойдя сама к нему она.— Всё обойдётся. У них доброе сердце и любящая душа.

Ребята долго топтались под дверью. Терёхин, сообразив, распахнул сам дверь. Они вошли тихие, подталкивая друг друга. Оба понимали, что произошло что-то непредвиденное, но что именно, пока понять им было сложно. Люба оглянулась на застывшего камнем Тёрёхина и подошла к ребятам.

— Ваня, Артём,— взяла сыновей за ладошки она,— мы всегда жили втроём...

— Чего это, а бабушка?— удивился забывчивости матери Артём.

— Бабушка, конечно,— растерянно согласилась она.— Но в полной семье присутствует ещё один человек.

— К чему этот разговор,— перебил её Иван, переступив с ноги на ногу.— Нам отчима не надо. Мы сами как — нибудь протянем. Я опять на лето грузчиком на рынок пойду. Ты тоже отца не забыла, а ради нас не надо тебе мучиться. Вот если б ты для себя нашла человека, тогда другой разговор. Но это ж не возможно, я не глухой, слышу, как ты с отцом, как с живым разговариваешь. И для чего здесь, сейчас, в чужом доме этот разговор затевать, если за все предыдущие годы такой вопрос не стоял на повестке никогда?

Люба, зябко поёжившись от трясучки в такую жару, с укоризной посмотрела на сына.

— Ваня, какой же ты нетерпеливый. Речь совсем о другом,— тихо, но так что услышали все, сказала она. Зарумянившись, точно цвет, после слов сына, она старалась не смотреть на Славку.— Есть дети, значит, существует и отец.

Сын насторожился:

— Он же погиб... Нет, ты не могла врать, иначе бы сочинила моряка или лётчика, но не шофёра.

Люба сделала этот разделяющий её с мальчиками шаг сама, нежно погладила сыновей по щекам и прошептала:

— Я тоже так думала, до сегодняшнего дня, но оказалось, я ошиблась. Он жив и все эти годы искал вас.

— Как же такая путаница была возможна?— воскликнул Артём.— Где же он?

Люба, поглядывая на сыновей снизу вверх, осторожно касаясь прошлого, заговорила:

— Ванечка, ты должен помнить его. Он ездил на лесовозе. Возил из тайги, с лесозаготовок лес. Его жизнь не была раем. Жил в зоне, в бараках.

У ребят тут же родился вопрос и Артём выговорил его:

— Он, что жил отдельно от нас?

Люба погладила пылающей ладошкой их выпирающие колесом груди. В голове мелькнуло: "Торопятся быть мужиками".

— Так и было. Мне трудно об этом говорить. Папа отбывал там наказание.

— Наш отец был зек?— опешил Иван.

Восклицание сына полоснуло по ушам.

Люба покосилась на нервничавшего Терёхина. Он, застыв, тенью стоял у стены. Она взяла их ладони в свой маленький кулачок и поднесла к своему сердцу.

— Не спешите судить. Инженер строитель, у которого в смену случился несчастный случай. После чего он и стал зеком. Бывает и так. От сумы и от тюрьмы... Ваш отец был очень сильным человеком и не под всех гнулся. Его ранили, он долго валялся у медиков, а я не знала об этом, не дождавшись, думала, убили. Такое в зонах сплошь и рядом случалось. Собралась и уехала с вашими бабушкой и дедушкой. В путанице той, Артём, моя вина, а не его...

Над ними повисла, как зонт, тишина, которую поломал Артём.

— Мама, ты говоришь, Ваня должен помнить его, а где же был я. Почему я его не помню,— не выдержал он.

Славка улыбнулся, оставив в покое свою красную от растирания щёку, он шагнул к ним.

— Ты был у мамы в животике и, как мы понимаем, видеть ничего не мог,— проглотив комок, прохрипел Терёхин.

— А вы откуда знаете?— навострил ушки Артёмка.

— Он ваш отец. Вячеслав Николаевич Терёхин.— Взяв за руку, подвела Люба совершенно не живого Славку к потерявшим дар речи сыновьям.— Вот отсюда и разговор, Ваня, здесь, сейчас и в этом доме.

Иван недоверчиво всматривался в мать, пытаясь в её глазах найти уверенность и покой. Поймав его взгляд, она погладила сына по голове.

— Ванечка, вспоминай родной: тайга, пикник, мы втроём на одеяле поим папу чаем из китайского термоса и кормим сладкими пирожками. Ну?...

— Я вспомнил,— всхлипнул Ваня,— папка был коротко стриженный и пах бензином, а глаза весёлые.

— Ну, вот,— подтолкнула его к Славе Люба и развернулась к Артёму.— И ты иди, чего застыл, папа тебя увидел только месяц назад, когда нас нашёл.

— Он что, не любил меня,— обиделся Артём.

— Глупыш,— засмеялась сквозь слёзы Люба,— он просто не знал о тебе. Я не успела сказать ему... Но он очень рад твоему появлению и любит вас обоих.

Люба говорила уверенно, в своих словах была тверда, хотя где-то в самом дальнем уголочке сидел червь и ел, ел... А что, если ошиблась и всё не так?...

Посматривая на смущённо обнимающихся мужиков, она вздохнула: "С детьми придётся расстаться, сейчас он нужнее им, чем я". Тень скользнула по её лицу. Оставив их одних и воспользовавшись суетой, она ушла. Заскочив в свою комнатку у кухни, заперла дверь. И укрывшись пледом, забилась в угол дивана. Не было сил ни на что. Настоящий выжитый лимон. "Я как-то сразу устала, это от разговора не иначе. Отдохну, и всё непременно пройдёт. Еда наготовлена, захотят есть, разогреют сами или Жанну Христофоровну попросят это сделать. Слуг полон дом, разберутся". А ещё ей было больно сейчас. Просто больно — и всё. Чтоб не слышать стук в дверь, закрыла голову подушкой. Кажется, помогло. Вышла из своего убежища только ночью. Надо доработать день. Да и поможет это отвлечься от дум. Она с жаром взялась прибирать и так в чистой кухне, протирать полы. Но по мере окончания уборки из глаз непроизвольно закапали слёзы. Всё нескладно и не так с её жизнью. Набрав в ведро чистой воды, принялась за вторую половину полов. Так и не научившись работать шваброй, мыла на корточках, вытирая капающие слёзы сползающим рукавом блузки. Но они набегали снова и снова, мешая работать. Чья-то сильная рука, забрав тряпку, усадила её на стул. Высморкавшись в полотенце и протерев лицо, она увидела Славу домывающего полы. "Этого ещё не хватало!"

— Я сама,— кинулась она затравленно за тряпкой.

— Сядь или сделай нам обоим чаю. Нет, лучше бутылочку шампанского,— наконец решил он, что ему сейчас нужнее.

Люба растерялась не зная, как ей поступить.

— Давай, давай, не тяни. Я уже кончаю эту канитель. Делов-то тут было на пять минут.— Вымыв ведро и тряпку, он убрал их в шкаф.— Ещё минутку, руки помою, и я готов.

Люба молча достала бокалы и шампанское, разложила конфеты, помыла фрукты и встала караульным у стола. Он подошёл и не сел, а встал рядом. Такой высокий, стройный и по-прежнему красивый. Люба опустила лицо и закрыла глаза. "Не дай Бог заметил".

Он пальцем приподнял её подбородок и нежными поцелуями открыл глаза. Люба похолодела: "Господи, помоги!"

— Ты так быстро убежала, что я не успел поблагодарить тебя, ягодка моя, за пацанов. Вот!— достал он из кармана домашних брюк сверкающий камнями браслет.

Люба поняла, что дорогой, раз очень красивый. Защёлкнув на запястье застёжкой, полюбовался:

— По — моему хорошо, а тебе нравится?

Люба, скосив взгляд на дорогую вещь, с трудом разлепила губы:

— Как такое, может, не нравится? Но мне некуда носить эту шикарную вещь.

Он открыл бутылку, разлил шампанское и подвинул ей бокал.

— Просто носи и всё,— посмотрел он на неё через стекло своего хрустального бокала.— Обмоем? За тебя лесная сказка. За твои руки тёплые, за сладкий миг, что дарила мне убогому.

— Не надо касаться прошлого,— помрачнела она, сделав несколько глотков. И ужаснувшись тому что делает, допила напиток до дна. Подумала: "Напьюсь же! Ну и чёрт с ним. Раз за жизнь можно".

Отпив, он усмехнулся:

— Жалеешь, что связалась со мной?

Люба запротестовала:

— Совсем нет. Вот уж о чём не жалею, так это о том, что было в молодости. Просто это было так давно, может и не со мной... Багульник не цветок, а сама любовь.

Он налив опять подвинул ей бокал.

— Давай по глоточку...

— Давай,— кивнула Люба и выпила опять до дна. "Подумает, что я алкоголичка... Пусть".

А он, глядя ей в глаза, как удав разливая золотистое вино, шептал:

— Ты не права, Любушка. Давай ещё. За багульник, не цветок. За постель из сосны, мягче пуха. За судьбу, что нам делает такой шикарный подарок. Даёт ещё одну возможность любить и быть счастливыми и это здорово. Тем более мы стали сильнее и мудрее.

— Перестань, какая постель,— вскочила с места, полыхнув зарёй, Люба.— Лучше за тебя. За — то, что живой и больше не надо упоминать тебя в молитвах за упокой, а только за здравие.

— Пусть так! Любушка по бокальчику. За жизнь!

— За жизнь? Да!

— Ну вот, а теперь за волосы твои вьющиеся на ветру,— выдернул он шпильки из её причёски, рассыпав, светлую копну волос по плечам.— Я не смог забыть их волны на твоей груди, плечах, спине...

— Отойди,— опять заволновалась Люба. "Господи, как я безумно сильно его люблю, любила... Ах, не всё ли равно. Кажется, я перебрала".

— Любушка, что не так?— подошёл он к ней вплотную, отпивая искрящееся вино.— За тебя детка! Ты подарила мне двух сыновей, и каких! Счастливее меня нет человека. Сделай меня совсем счастливым подари мне эту ночь... — Терёхин хорошо понимал, что вопрос должен стоять, не как охмурить её сейчас, это он уже сделал по сути-то, а как подвести к тому, чтоб она осталась с ним наедине сама.

Люба была почти пьяна. Сказались нервы, и выпитое даже слабое спиртное сыграло свою нечестную роль.

— Нет, я пойду к себе,— отбивалась она от его услужливо карауливших её рук.— Ночь можно, конечно, но я не могу. Забыла всё.— Прислонилась она к стене.— Я всё забыла, ничего не помню. Деревяшка. Мёртвая я давно.

Губы Терёхина застыли на её виске, а взволнованная жилка пульсировала и пульсировала...

— Вот и вспомним, радость моя,— уговаривал он шёпотом, тревожно поглядывая на комнату, где спали ребята. "Как бы не разбудить пацанов. Завтра же их надо переселить наверх".

А Люба, пытаясь выставить защиту из торчащих локтей, бормотала:

— Не надо на ночь ничего вспоминать, болеть потом будет, а так я привыкла. Живу.

— А мы растянем удовольствие,— почти касался он её ушка и виска.

Люба отбросила идею с локтями и упёрлась в его давящую её грудь ладошками.

— Пожалей, боль съест меня, уничтожит...

Ладошки тоже ей не помогли, и она оказалась в плотном кольце его объятий.

— Любушка, солнышко моё ясное, какая боль, мы слышать о ней забудем, только радость и счастье.

Но она цепляясь за гордость ещё шептала:

— Нет, нет, прошли годы, тяжёлые для меня, я постарела.

У Терёхина кончалось терпение, ему хотелось подхватить её на руки и, зацеловав утащить в спальню или взять прямо тут, но он скрепя сердцем шёл на дальнейшие уговоры.

— Ягодка моя, я тоже не помолодел, посмотри на меня, дай твою ручку, ничего не изменилось, мне по-прежнему хочется подарить тебе весь багульник тайги.— Тоска, копившаяся в теле много лет, полыхала сейчас в нём огнём, а он вынужден терпеть. Он тысячу лет был без неё, а сейчас вместо того, чтоб ласкать друг друга должен тратить время на уговоры. Но по— другому с ней сейчас нельзя...

— Слава, милый,— шептала она на его шёпот сама,— я не могу, мне стыдно. Ты такой весь миленький, чистенький и заграничный, а я обыкновенная баба в дешёвом застиранном белье.

— Беда какая,— прижимал он её к стене, почти не владея собой, обдавая жаром палящего дыхания, лаская спину, изгиб, придерживая около себя и пробуя целовать.

— Оставь эту затею, я пьяна, пойду спать,— пыталась помешать ему она.

Ну уж нет! Он не позволит ей!

— Я тоже пьян и мне также пора бай-бай, а тряпки? Смешно, ей Богу, нашла помеху. Мы их снимем все и французские, и наши. Будем точно на равных,— дышал он не ровно, совсем рядом с ней, поддерживая за талию. Славка с трудом сдерживал сейчас свой пыл, боясь напугать её.— Малышка моя, прошлое не перепишешь.

Ей показались смешными его последние слова о малышке, и она не выдержав, засмеялась.

— Тише,— зажал он ей рот рукой, заменив пальцы тут же ловко на губы. Прорвавшийся сквозь зубы язык лизнув нёбо, сплёлся в сумасшедшей пляске с её собратом.

— Пусти,— упёрлась она в его грудь руками, пытаясь выбраться из колдовского плена.— Мне надо к себе домой.

— Любушка, мы шли и шли. А это конец пути. Всё. Вот он наш дом. Мы у себя дома, детка. В этих комнатах спят наши дети.— Он, не отступая, ласкал и ласкал её. Впервые, за эти прошедшие долгие годы ему нужна и важна была сама женщина, а не просто женское тело. Желание дать ей, а не только взять сжигало его. Но несмотря на то, что пылала голова и горели руки, он не торопился воспользоваться силой и желанием просто унести её сейчас к себе. Наоборот, стараясь переломить её сопротивление нежностью, добивался лаской ответного жара. Ломая одно сопротивление за другим, он потихоньку шёл к своей цели. "Эта некогда мягкая, тёплая и безумная в любви женщина не могла остыть, перегореть, надо только разбудить",— был уверен он. Вот Славка и старался сейчас, заставляя каждый кусочек её кожи вздрагивать и любить. Он почувствовал этот момент, когда ноги её задрожали и подогнулись. Не теряя времени, подхватив Любу на руки и не переставая целовать, взбежал по ступенькам на второй этаж, торопясь к себе, в спальню. Не давая ей опомниться, заторопился с ласками. Выполняя обещание по равноправию, срывал одежду одновременно и с себя, и с неё.

— Ну, вот, голуба, мы опять одинаковы,— ласкал он её дрожащее тело, касаясь осторожно губами горячего живота.— Этот животик выносил мне Артёмку. Он заслуживает особых ласок.

Славке было радостно сегодня, и он смеялся, купаясь в её пахнущих травами волосах. "Они пахнут травами и цветами, чем она их полощет?"

— Это не может быть правдой,— шептала она, хотя их голоса уже никому не мешали.— Невероятно, но я снова, спустя столько лет в руках мужчины... Отпусти...

— Никогда, ни за что...

Ночи катастрофически не хватало, если б смог он отговорил рассвет торопиться. Столько лет без любимой женщины и такая короткая ночь. Какая несправедливость. Но с природой и часовыми времени не договоришься, их не перекупишь, они, придерживаясь строгим правилам и законам, берут своё. Переплетённые тела не желали разлепляться даже во сне. Губы, застывшие в сладком поцелуе дарили ласку друг другу, не уставая. Но развивающийся в последнее время семимильными шагами прогресс с усердием наступает на пятки. С потрясающей скоростью мчит он вперёд. И как бы от него не отгораживались, нигде не даёт чувствовать себя свободными от своих детищ. Поискав в слепую трезвонивший телефон, он приложил его к уху, шепча:

— Да. Слушаю... Саша, какого чёрта тебе надо? Директор завода ищет. Пошли его на..., сам знаешь куда,— осёкся он, от крепкого словца посмотрев на Любу.— Я взял выходной. Не трогают пусть меня. Там замов полк, пусть работают,— откинув трубку, он упал рядом с ней.

Ребята, встав рано утром, как всегда по привычке заторопились по усвоенному маршруту, на кухню, помогать Любе в делах, но их встретили, хоть и улыбающиеся, но чужие женщины.

— С добрым утром!

— С добрым утром! А где мама?— хлопая такими же, как у отца глазами бусинками Артём удивлённо посмотрел на них.

— Где же ей быть, как ни с вашим отцом. Садитесь за стол завтракать пора. Вы родителей сегодня не скоро дождётесь. Да не на кухню,— остановила одна из них,— а в столовую идите. Идите, идите. Там теперь ваше место. Сейчас всё накроем и подадим.

Притихшие мальчишки заняли свои места за столом. Им ещё трудно было смириться с мыслью, что хозяин этого роскошного дома их отец. И теперь они полноправно будут в нём жить. Позавтракав и всё же не удержавшись, убрав за собой посуду. Ребята гадали, что делать дальше. Ване надо было ехать в институт, но к отцу с мамой не зайдёшь, придётся действовать самому, остаётся одно, отправиться к начальнику охраны.

— В чём проблема-то. Надо? Поедем,— заверил Толик, давая водителю машины команду на выезд.

Артём увязался с братом. Просто так, чтоб проехаться на крутой тачке лишний раз, хотя бы туда и обратно. Толя, поняв мальчишку, не отказал, забрал пацана прокатиться. На обратном пути расхрабрившийся Артёмка пристал к Толе с вопросами:

— А ты когда узнал кто мы?

— Сразу, с первого дня был в курсе,— улыбнулся тот.

— Откуда?— подпрыгнул на заднем сидении Артём.

— Отец предупредил, попросил охранять вас пуще глаза.

— А почему же нам никто ни полсловечка?— тянул недовольный мальчишка.

Толя щёлкнул каблуками.

— Был приказ молчать.

— Толя, хороший у нас отец, да?

— Без базара. Только сядь, а то потолок пробьёшь головой,— попросил улыбающийся охранник.

Как всё повернулось, тревога и покой качаются на одних весах. Насколько страшно, настолько и спокойно ей стало рядом с ним. Как будто он надолго уезжал и вот вернулся, а всё в её жизни пошло правильно, как положено и должно быть. Рассвет вот наполнился светом и теплом. А ещё за многие годы проснулась с ощущением счастья. К тому же когда рядом Славка, не надо будет заниматься не свойственным ей делом, думать, где взять на хлеб насущный деньги. На что купить Ване ботинки, а Артёму джинсы, как починить холодильник и много чего ещё земного с которым ей справляться совсем не просто. Да и ответственность за ребят теперь на двоих. Хотя возможно ей всё это померещилось и он, удовлетворив свой пыл, остыл. И поведёт, проснувшись, себя совсем по — другому... Окутанная думами она лежала как мышка, не обнаруживая себя. А потом, надумав своё, Люба попробовала просочиться сквозь мощь сжимающих её рук, но не тут-то было.

— Куда?— недовольно проворчал он.

— Я должна идти. У меня работа. Дети...

— Дети под контролем. У плиты стоит повар. Спи.

Как тут уснёшь, если она лежит в объятиях Славки Терёхина, а на полу разбросано копеечное бельё. Вот и крутилась она, ища возможность собрать его. Ходила в тряпках, экономила, естественно, на себе. Всё равно, кто видит-то. А тут такая оказия, если б знать заранее. Был у неё один комплект новенький, для больницы берегла, могла б одеть. Вот, если б предвидеть и подготовиться, а так, красней теперь.

— Что опять?— не открывая глаз, промычал он.

— Я должна встать первой, мне надо, отпусти...

— Не вижу причины. Может, скажешь, в чём собака зарыта,— поднялся он на локти над ней, пробуя поймать её губы.

— Я б не хотела, чтоб ты видел то, что разбросано сейчас на полу.— Выговорила она, отводя глаза, правду.

— С тобой не соскучишься. Думаешь, не догадываюсь, что ты ради мальцов экономила на себе. Прокатимся сегодня по магазинчикам и купим самое лучшее, чтоб тебя это не тянуло. Ну что ты дёргаешься. Моё вонючее, казённое бельё тебя устраивало когда-то, почему же ты, со своего старенького, простого, сейчас так комплексуешь?

Захотев спрятать жгучие слёзы, брызнувшие из глаз, она не нашла ничего лучшего, как зарыться на его горячей груди. Но получился эффект парной. Какой даёт ковш воды на раскалённых камнях.

— О, что ещё за новости,— растерялся он,— возьму специалиста, прокатимся, посмотрим, оденут тебя с ног до головы, как картинку.

— Прошу тебя, не надо. Я совсем не уверена, что поступаю правильно.

— Люба, у тебя кто-то есть?— насторожился он.

— Ты о чём?

— О мужчине, конечно, о ком же ещё. Ничего сверхъестественного. Прошёл значительный отрезок времени.

— Глупость какая, у меня никогда, никого не было. Тебя я не ждала. Думала, что погиб, но никогда, ни к кому не тулилась. Дети заняли всё время и забирали все силы. Да и не встретился больше такой, чтоб вот так, как ты сразу понравился. Можешь у ребят спросить. Погибший отец из нашей жизни не вычёркивался.

— Как же ты обходилась без мужика?

— Гвозди научилась забивать сама. Сантехнику крутить тоже. Сложное — сначала слесарей за бутылку нанимала, но потом народ поумнел и стал драть большие деньги, хорошо хоть Ваня подрос, сам разбираться во всём начал. Он рано повзрослел. Телевизор научился чинить, краны менять. Ремонт с соседкой делала. Выкручивались...

Он отвёл глаза.

— Не об этом речь, я о другом...

— Терёхин, в каком болоте тебя купает,— улыбнулась она.— Нормально. Я тебя вспоминала. Закрою глаза и чувствую твою голову на подушке рядом, запах, руки твои... Наплачусь и засыпаю. Разве только у меня такая нескладная судьба? Куда голову не поверни везде одиночество и тоска. Если не спился, то где-то на заработках или бросил, принцессу нашёл. Мне ещё больше других повезло. В молодости любовь через края лилась, чистая, светлая без вранья и выгоды. Сегодня вот хоть возьми: отлюбила за все свои дождливые денёчки. Подумала вчера, а чего собственно я должна отказываться от такого шикарного мужика, ещё и любимого. Использую на все сто, когда ещё такой случай отломиться, возможно, что уже никогда.

— И использовала, я почти не живой.— Хохотал он, прижимая её упирающуюся к себе.— Я радовался осёл, что напоил тебя, и ты ничего не соображаешь, а оказывается в той пьяной головке ещё и страшные планы на использования меня вынашивались.

— Это правда?

— Что именно?— поцеловал её Славка.

— Про церковь. Что ты её там..., на нашем месте поставил?

— Правда, а монастырь строит, замаливая грехи, ты даже не представляешь кто?

Она приподнялась на локте над ним.

— Почему я должна его знать?

Он тут же уложил её на место притиснув крепко накрепко к себе. "Вот так!"

— Знаешь. Это Кабан. Я денег дал. Он с братией строителям помогает. Достраивают уже. Как — нибудь слетаем, посмотришь.

Люба побелела.

— Слава, он же тебя чуть не убил?

Он, чмокнув её в подбородок, сделался серьёзным.

— Но нельзя же только обидами и местью жить, разрушает это. И потом, нас объединяло то, что мы запали на одну женщину. На том месте я отнял тебя у него и взял сам. Я поставил церковь, он вырыл землянку рядом и стал жить.

Внимательно слушающая его Люба уткнулась в подушку.

— Было бы из-за чего мучиться? Баба, как баба. Две ноги, две руки ещё и пострашнее других,— не жалела чёрной краски на себя она.

Град безумных поцелуев осыпал её с ног до головы.

— Милая Любушка, не в этом же дело. У нас у всех ног не больше, но каждый находит свою половинку. Люба, ты чудо чудесное. Растила Артёмку, любила Ваню, только потому, что он мой и ждала, ждала только меня. Мёртвого ждала.

"Сибирь колотит совершенно иные характеры,— думала она, греясь в тепле его большого тела и любимой улыбки.— Люди там совсем другие. Никогда не проедут мимо стоящего или идущего по дороге. Если даже не могут подвезти, извиняется. Она во все времена у мужиков ставила характеры, выковывая волю и жизнелюбие. Они становились сильнее, выносливее и настырнее. Это ещё царские чиновники промашку дали. Зря лагеря и зоны наделали в морозных, трудных местах, психологи хреновые, такое дело только в курортном, тепличном климате разворачивать надо было.— Усмехнулась она мыслям, сама удивляясь лезшей в голову дури.— Чего ж теперь-то не понимать, мол, прибрали бывшие зеки всё, везде к рукам, даже старушке Европе причесон сделали и американской мафии усы пощипали. А Сибирь, знай себе, стержни в них уже новых вколачивает. Хороший, плохой, это уже другой разговор, но вбивает".

Устроив себе выходной и провалявшись полдня в постели, которой в их прежней совместной жизни никогда не было, они не торопились с подъёмом. Не покрывало их разгорячённые тела одно одеяло, а туманящиеся любовью головы не ютились на одной подушке. И вот сейчас это всё сбивало их в кучку не желающую выпускать из своего плена. Потом, заскочили, смеясь и волнуясь в душевую кабину, где опять довелось побывать, вдвоём вместе — первый раз. Дальше плескались в ванной, обмазывая, как юнцы друг друга пеной. Люба терялась и краснела, но подчинялась всем его причудам. Пришлось одеваться и причёсываться опять же на его глазах и это тоже не просто. К такому опять же надо привыкнуть. Пропущенный завтрак навёрстывали в обед. Ели, не торопясь. Украдкой подкармливая друг друга. Видя такое горение, Жанна, нарушая все предписанные правила, убралась подальше. Артём, наскоро пообедав, улыбаясь их юношескому пылу, постарался последовать её примеру. Ещё за столом Терёхин заказал машину и, дав ей двадцать минут на сборы, повёз по магазинам. И вообще, какой кретин, это придумал, что женщины любят бегать по магазинам одни без мужчин. Полная ерунда. Они попросту врут или лукавят. Куда приятнее держась за руку любимого глазеть на завешанные товаром витрины, перекладывая вещи в отделах. И совсем не обязательно, чтоб в его карманах шуршали большие деньги. Просто, пусть будет он рядом. Не важно, что он при этом делает. Улыбается или возражает. Люба могла бы поклясться: абсолютно по-другому себя чувствовала, когда выбирал наряд для неё он. Понятно, что это при условии, конечно, что женщина любит его. Объясняя с жаром и поцелуями почему он предпочитает одно другому, он не спеша, держа её за пальчики переходил из отдела в отдел. Особенно его пыл касался белья. Тонкое кружево и гипюр в его руках совсем не так смотрелся, как на вешалке или в руках продавцов. "Буду покупать теперь только с ним".— Удивлялась такому удовольствию Люба. Скажи кто-нибудь неделю назад Терёхину, что он будет сидеть, на пуфике с чашечкой кофе, разглядывая женские наряды, точно бы обиделся. Обычно Славка отваливал "мордашке" нужную на её нужды сумму, больше ни о чём не беспокоясь. Да, если б его умоляли об этом, он бы никогда не уступил. С чего это ему торчать в женских магазинах. А тут, видя какое это доставляет удовольствие Любе, он тратил драгоценное время на ерунду, нисколько не жалея об этом. Ему даже пришла безумная мысль отправить продавщиц подальше от примерочной и остаться с Любашей не надолго там вдвоём. Так бы и сделал, просто побоялся пока спешить. Всему своё время и он ещё побывает с ней там. Вечером мальчишки не узнали мать в обновках. Славка, радуясь их удивлению и восторгу, прятал улыбку. "Они просто не видели её настоящей, весёлой, красивой таёжной феей. Погодите, то ли ещё будет!" А Люба, украдкой посматривая на него, такого ладного и красивого, думала: "Это в кино и книге всё просто ах-ох и все счастливы. А в жизни всё не так, всё по-другому. Привыкла вставать и ложиться одна. Никогда не оглядываться и не протягивать руку вперёд, а ещё ни на кого не рассчитывать. Да, она понимает, что всё теперь пойдёт иначе. Но совсем не просто развернуть себя. И верится опять же с трудом, что счастье, на которое совсем не рассчитывала, сидит сейчас рядом с детьми, укладывается рядом с ней нежно целуя, и крепко обнимает её по утрам, не выпуская из своих рук. Да всё трудно и не просто. Но от счастья не бегают и надо приспосабливаться с ним жить".

Переселение в Терёхинские хоромы произошло тихо, естественно и не заметно для Любы и детей. Из прежней своей обстановки забрали только вёдра и кадки с Ваниными деревцами лимонов. Ездили Люба с Ваней вдвоём. Она видела, что сын чем-то мается, хочет спросить и не решается. "Неужели вспомнил, что я не его мать?"— обмерла она. Но Ваня завёл разговор совсем о другом.

— Мам, скажи, отец бандит? — помявшись, спросил он.

— С чего ты взял?— опешила Люба.

— Ну как... зеком был... теперь богат вот. Это ж в наши деньки только бандитам и под силу.

— Ты говоришь сейчас ерунду,— рассердилась она.

— Если б только говорил, она, эта ерунда мне жить не даёт. Может остаться здесь, у себя и всё.

Напугавшись такой категоричности Люба попыталась объясниться. Рассказать то, что знала о Славе она могла. Присев к сыну, взяла его руку в свою ладошку.

— Ваня, он зеком стал из-за несчастного случая. Человек там погиб. Конечно, по уму-то за такое надо другие меры наказания применять. Но в пылу обид родственники потерпевшего, как правило, требуют немедленного расчленения и не меньше. Он детдомовский был. Не хилой закалки, не сломался и зона только добавила в нём выносливости и силы. Бизнесом занялся, чтоб деньги на наши поиски иметь. Шёл напролом, прошибая лбом. Помощи-то нигде, ни какой. Наверное, на этом не простом пути всякое было. Но отец не тот к кому ты его причислил. Он сильный и умный мужик. Ты можешь смело и открыто любить его и гордится им.

Ванька, уткнувшись ей в грудь, засопел. Люба почувствовала, как он вздохнул, отпустив боль от себя.

— Давай собираться, что это мы расселись,— заторопился он, сконфуженно вытирая слёзы.— Лимоны бы не загубить.

Парень переживал за своё детище. Так, как и большинство комнатных растений, лимоны не любят, когда их часто переставляют с места на место и даже не поворачивают. Дерево капризно и может отреагировать листопадом. Ему доставляло удовольствие возиться с ними, и Люба терпела у себя в маленькой квартире такой сад — огород. Разместившись у окна, растения дарили уют и россыпь красок, заменяя роскошь и маскируя убогость их обстановки. Глянцевая листва, нежные соцветия и аромат плодов создавали в комнате особое настроение. И вот сейчас Ваня перевозил это всё с собой. Естественно, волновался. Как приживутся и понравится ли им новое жилище. Ведь все растения капризны. Терёхин удивился такому его увлечению, но ни возражать, ни высказывать какие-то свои соображения не стал. Доставляя парню удовольствие, просто ходил рядом и слушал. А ещё из всех мест, где бывал, вёз ему саженцы. Радости сына не было конца. Люба рассказала, как он сажал зёрнышки и ждал всходов, как поливал, пересаживал и выхаживал деревца. Ванька и сам увлечённо делился с отцом о всём, что знал о домашнем лимоне. Так Славка узнал, что попал он — лимончик в Российскую империю в восемнадцатом веке из Турции. Завёз его купец и поделился со своим родственником проживающем в маленьком городке. Чудо — деревья, цветущие в холодные зимние дни, вызывали восхищение и удивление и вскоре стали украшением петербуржских салонов. Славка с большим запасом терпения и внимания слушал Ваню. Не важно о чём он там говорит, главное рядом. Ему очень хотелось погладить его по голове и он, волнуясь делал это, а ещё прижимая к себе обнимал за плечи. Артём сердился на себя, на Ванины лимоны, у него не было такого увлечения, про которое так долго мог бы он рассказывать отцу. Он просто плюхался рядом со Славкой по другую сторону от Вани и подставлял свою голову под его руку. Люба, украдкой выхватывая такой момент, смахнув слезу, посмеивалась: "Давай, давай отец. Я находила и на Ванькину блажь время и на сюсюканье Артёма, вот и ты старайся уделить им внимание". Он и старался, идя на поводу всех их желаний. Так, чтоб обеспечить деревьям прохладную зимовку, как того требовало предписания, определили их в закрытый стеклом "аппендикс", планируемый Терёхиным под зимний сад и отданный сейчас Ивану в полное его распоряжение. Ванька, благодарно поглядывая на отца, радовался за лимоны.

Терёхин, старательно справляясь с ролью отца, не выпускал из поля зрения Любу. С ребятами всё потихоньку утряслось и его сейчас волновала только Любаша, отказавшаяся наотрез оставить свою работу на заводе.

Да проблема была. Люба боялась потерять место и не хотела обидеть отказом Славу. Пришлось думу думать. Решила не увольняться, а использовать пока ситуацию с отпуском без содержания. Хотя Терёхин настаивал на немедленном увольнении или переходе к нему. Но, она, выбрав нейтральный вариант, решила воспользоваться передышкой и подумать. Своего семейного опыта не было, поэтому, вспоминая бесконечные и довольно-таки откровенные, разговоры сотрудниц отдела, Люба пыталась примерить к своей жизни их ошибки и изыскания. Она много слышала от работающих с ней женщин и постоянно дававших друг другу бесплатные, но деятельные советы, что у человека состоящего в браке, кроме, самого этого брака, должно быть что-то ещё. В принципе Люба согласна с ними. Хотя и ныли всю жизнь знакомые ей бабы по поводу усталости и прихода греющей душу мечты про сладкую жизнь, желательно пораньше пенсии. Но она чувствовала, работу бы не оставила ни одна, и это не только из-за нехватки денег. Просто учитывая горький опыт некоторых членов коллектива, считали, что должно быть такое к чему семья не имеет никакого отношения. Сотрудницы при бурных обсуждениях поднаторели в семейных вопросах и общими усилиями вывели истину, убедили себя и уломали других, что так сохраняются дольше чувства, а жена для мужа загадочна и интересна намного дольше, не превращаясь приложение к интерьеру. "Всё так,— кивала Люба, слушая те дебаты, но разлук и скучаний друг по другу у нас со Славой было через край. Новые испытания нам ни к чему. И потом, Терёхина такая перспектива, видеть меня по утрам и вечерам совсем не радует. Что же делать? Надо думать". Поэтому и воспользовалась отпуском. Хотелось всё взвесить и подумать.

Славка по десять раз на день звонил ей домой, желая услышать её голос. Зная, что его любят и ждут, он нёсся домой, как ребёнок на новогоднюю ёлку. Само собой звонил и ребятам, — предлагая встречи, поездки или помощь. Любую, лишь бы пожелали. Причём, бросая немедленно все дела, если те на что-то соглашались, занимался только детьми. Помешавшие одному такому звонку друзья, зашедшие к нему по вызову в кабинет, потягивали носом принюхиваясь...

— Что такое?— не понял он их.

— Багульником пахнет! Ты Вячеслав Николаевич цветёшь, как тот куст в тайге по весне.

— Да, ладно вам,— отмахнулся, улыбаясь, он.— Семья это от Бога. Я без ума от пацанов. Про Любашу и говорить нечего. Как на таёжной дорожке в сердечко вскочила занозой, так и умру с ней. Поверьте, столько лет болело, а оперировать не хотелось. Даже боль сладка была.

Сослуживцы, пожимая его руку, говорили:

— Теперь тебе есть, для кого жить и в чьи руки передать империю.

Терёхин счастливо улыбался.

— И то тоже, конечно, важный пункт, но что не говорите мужики, а это так здорово: когда тебя кто-то, тянет за шею...

Сотрудники удивлялись:

— Николаевич, они же у тебя уже не сопляки.

Ох, как ему жаль, прошедших без него тех их годах. Он, морща нос и сгоняя с лица счастливую улыбку, возражал:

— Но и не взрослые ещё. Их просто жизнь поторопила. Младшему всего-то 14, если учесть, что и без мужских рук вырос, не только за шею ещё и ногами умудряется обвить. Ваню-то больше чем до четырёх лет около себя держал. Да и это такая малость, забылось почти всё. Любушка вон напомнила ему так с большим трудом, но вспомнил запах шофёрский, ватник, как чай пили на полянке... А у младшего и этого нет. Не нарадуется сейчас отцу пострелёнок. Так бы и не отходил, иной раз и спать пытается возле меня улечься.

Народ поулыбался и, как водится, полез с советом.

— Вы только Вячеслав Николаевич не распаскуживайте мальцов, хорошие они у вас.

Терёхин добродушно закивал.

— Если б даже хотел не получиться, то направление Люба бронетранспортёром перегородила. Не пропереть. Перекрыла все краники. Хотел машину старшему купить, где там — в крик.

Сергеевич, знающий ситуацию, и понимающий её, успокоил шефа:

— Ничего дай ей время попривыкнуть. Парень взрослый уже. Ему можно. Тем более, он рассудительный такой, серьёзный.

Терёхин согласился.

— Это так. Опять же Любашина заслуга.

Старые кадры, кто знал о семье по Сибири, осмелились спросить:

— Как у тебя с ней? Старая любовь, говорят, не ржавеет?

— Колись, Николаевич, или опровергни,— поддерживая коллег, посмеивались все по очереди мужики, включившись в игру.

Славка во всю ширь счастья улыбался.

— Сладилось. По мне же видно. Никогда, никого у неё не было, для пацанов жила.

До ушей донеслись завистливые нотки:

— Надо же какая баба тебе досталась.

— Досталась? Сам на дороге высмотрел. Хватит базарить. Давайте работать.— Закрыл эту тему он.— Я предлагаю новый проект... "А говорят бабы болтушки. Мужики тоже не прочь почесать языки, лишь бы тема на язык упала подходящая!"

Лето выдалось жарким. Ребята, привыкшие все каникулы вкалывать, таская тяжёлые тележки с товаром на рынках, не зная при такой новой жизни, куда себя деть, играли в теннис и не вылезали из бассейна. В принципе Иван был счастлив, а Артёмке — мало. Его страх, как радовало отсутствие в его жизни уборки подъездов, грязного двора и бесконечных коробок на рынке. Но надо, чтоб ещё кто-то порадовался его счастью, а тут, как назло, каникулы. Он долго мучился таким несчастьем и всё же подлез к отцу с просьбой, разрешить пригласить покупаться одноклассников. "Всего-то один часик?"— просили глаза ангела с молитвенно сложенными на груди руками. К матери он предусмотрительно не сунулся, сразу зная, что откажет. Её не прошибёшь. А отец растаял моментально и не раздумывая, согласился. Ещё и попросил Жанну угостить ребят вкусненьким. Артёмка, не ожидавший такой скорой победы, обалдел. Вечером отец, конечно, скрестит с мамой копья по этому не педагогичному случаю, но это уже не его, Артёма, дело.

Забрав ребят у конечной станции метро на посланный отцом микроавтобус, мальчишка привёз их в поместье. Таких выпученных от удивления человеческих глаз Артёму раньше встречать не довелось. "Запросто потягались бы с лягушками".— Довольно улыбался он. Нищий малец, вечно загруженный работой или собирающий макулатуру и пустые бутылки, в один присест стал крутым пацаном. Есть с чего по выпадать глазам-то. Толя, встретив у ворот и заглянув во внутрь салона, подмигнул, подыгрывая мальчишке:

— Гостей привёз хозяин?

— Как там с угощением? Пусть поторопятся,— выкатился из салона Артём, махнув рукой друзьям, чтоб разгружались. Надуваясь важностью, повёл одноклассников к бассейну, что располагался во внутреннем дворе, с другой стороны дома.

— Сейчас сгоняю, передам ваше распоряжение,— еле удержался от смеха Толик. Зато Артёмка дав "пять" по его руке не удержавшись на солидности, помчал к бассейну, но вспомнив о своём, вернулся.

— Слышь, Толя, микроавтобус далеко не загоняйте, часа через три он понадобится. И что ещё хотел... А спасибо тебе, ты клёвый мужик!

— Беги, отдыхай, я помню всё. Володя за вами проследит, чтоб без ЧП, отец приказал. Он там под грибком, журнальчик листает. Не помешает вам.

— Ага,— понёсся Артём догонять друзей.

— Смешной пацан,— заметил своему начальнику охранник.

— Нормальный. Набедовались мальцы, теперь похвастаться хочется. Ваня-то хоть постарше, а этот ещё совсем сосунок. Повыпендривается маленько. Вот я и подыгрываю ему. Мать-то их в чёрном теле держит. Это отец поблажку даёт. А так, в принципе, ничего плохого он не делает, ещё потом и убирать за ними начнёт. К труду мужички приучены. Крепкая Терёхинская порода.

Охранник пожал плечами и потягав в раздумье ухо— спросить, не спросить, обратился к начальнику:

— Толян, что он в ней нашёл. Баба же, как баба. Ничего сногсшибательного, а босс до звёзд сигает.

— Не наше дело. Хотя своих-то мы тоже нашли, слава Богу, не на подиуме.

— Сравнил. С такими-то деньжищами. Я б на его месте каждый день красоток менял.

— Вот поэтому вы каждый на своём месте. А она, не скажи. Под стать ему сильная женщина. Двух сыновей ему протянула в смутное-то, голодное время. Не сломалась и чужого мужика им в папки не пристроила.

Теперь охранник оттянул губу. Вероятно это выражало интерес.

— Как же он их потерял?

— Чего не знаю, того не ведаю. Спрошу как-нибудь у Леонида Сергеевича. Он хорошо шефа знает. Заболтался я с тобой. Пойду аппаратуру и территорию проверю.

— Ты весь в напряге, расслабься. За столько же лет ни разу не облажались. Да и относительно тихо около него. Не проблемный похоже мужик.

Толя запустив пальцы за ремень встал скалой напротив и покачиваясь с носок, на пятки отчеканил:

— Смотри шире, он был не уязвим. А теперь у него появились дети.

— Ну и что?

— Тугодум. Дети, это всегда лёгкая и весьма ощутимая попытка удара под дых. Босс стал шибко уязвим. Он это понимает и Сергеевич тоже. Не зря же за отпрысками просили следить в три глаза.

— Третий-то где взять не сказали,— хмыкнул парень.

— Сказку читал про трёхглазую сестрицу, ну вот должен сам догадаться. Чего ж подсказки ждать, действовать надо.

Любе так и не довелось долго гореть на работе. Славка то, уезжая в командировки больше чем на пару дней, забирал её с собой, то повёз семью отдыхать на десять дней, на Лангкави и Египет. Так что идею о самостоятельной рабочей единице, пришлось пока отложить. Опять же мысль отправиться в такие далёкие края ей не пришлась по сердцу.

— Почему именно туда, можно же и в Крыму хорошо отдохнуть,— удивилась Люба.

— Так Артёму захотелось,— прошептал ей на ушко Славка.— Я сам был удивлён такому выбору, совсем в другие места собирался свозить, этот маршрут уже заезженный.

Терёхин для сыновей был готов вывернуться наизнанку. Люба не удержалась от шпильки:

— Надо было спросить его, чем он такой выбор мотивирует.

Не заметив иронии, он заторопился с объяснениями:

— Естественно, спросил. "Почему Лангкави — "Красный орёл"?"

Люба взяла его под руку и улыбнулась:

— И что он тебе поведал?

Теперь Терёхин разглядел её лукавство, но не счастливее не стал. С тем же восторгом принялся рассказывать:

— Сейчас вспомню. Ага, вот: "Так все же вокруг трындят: Лангкави, Лангкави. Там гнездятся огромные, кирпичного цвета орлы. Надо же знать с чем это едят".— А Египет?— подначил, обняв их обоих Иван.— "Так фараонов и пирамиды охота посмотреть".— Проныл он. Вот такой разговор у нас получился.

Люба с усмешкой покачала головой.

— Эх! Ты Тёрёхин попал со своим плюрализмом. Теперь потей в Египте вместо каких-нибудь экстравагантных курортов. С Ваней всё понятно. Таща тяжёлую жизненную ношу, жалел всегда брата, подсовывая ему лучший кусок, какую-то сладость. Сам не ест, если кто угостил, а ему несёт. Понимал, что малой совсем не видел детства из-за проблем преследующих семью. Так уж получилось, что он старший, во всём уступал ему. Оставляя братцу хоть какую-то радость. Поэтому он, должно быть, спокойно согласился и на фараонов.

— Точно так и было,— засмеялся Слава.— "Поехали к фараонам, мне без разницы",— так и сказал. Я ещё не удержался, обнял его. Предлагал им интересные места, и Иван понимал это, но уступил брату.

Ваня посмеиваясь отвернулся, как будто речь шла вовсе не о нём.

— Артём ездил на одной коняшке, теперь у него появилась пара рысаков,— подковырнула их Люба.

Терёхин притянул её к себе.

— Любаш, да ладно тебе. Не обо мне же речь, я уже всё, что мне надо и не надо повидал. А с ними начнём с мумий.

— Мне всё едино,— махнула она рукой,— лишь бы вы были рядом.

Артём с несчастным видом стоящий в сторонке и ожидающий конца разговора, тут же оживился.

— Архипелаг Лангкави состоит из 99 островов,— заявил восторженно, обрадованный мальчишка.— Пап, на какой отправимся мы?

— В Пулуа,— самый крупный из них.

Среди синего-синего океана зеленеют облитые ярким светом острова. Ветер треплет лохматые головы высоченных пальм, а по ярко-белому песку снуют малюсенькие крабики. Орлов с рук, как мечтал Артём, покормить не удалось. Выезжали на небольшой лодочке поближе к берегу острова, а мясо и рыбу, привозя с собой, бросали прямо в море. Огромные птицы, парящие над головами, это зрелище, конечно, потрясающее. Но не для Любы. Она вся издёргалась, прикрываясь и повизгивая от такой экзотики. Кляня себя за уступчивость, она обещала, что больше им её не сагитировать на такое безумство.

Ваня мудро предпочёл птицам канатную дорогу. Крошечный вагончик, отрываясь от платформы и гудя, несётся вперёд. Потихоньку шум мотора остался позади, и он почувствовал, как на него накатываются ни с чем не сравнимые джунгли с их неповторимым многоголосым миром. Он посмотрел в окно. Зелёный ковёр листвы, точно степное море ковыля, колышется внизу. Ощущение того, что летит над ним ни с чем не сравнить. Это не прожорливые наглые птицы. "Надо завтра же прокатить маму. Ей непременно понравится".— Решил Ваня, выходя на смотровой площадке. Изумрудно-зелёный остров, окаймлённый снежно-белыми песчаными пляжами, как огромное полотно картины лежал под ним. Его поразили симпатичные мартышки, не боящиеся людей и нагло принявшиеся у всех выпрашивать что-нибудь. Они чуть не стянули у зазевавшегося Вани фотоаппарат. Он пожалел, что не захватил с собой какого-то лакомства для них. В прочем совсем скоро, пронюхав, что в давно пустующих апартаментах поселились люди, они пожаловали на виллу, которую Терёхин снял для семьи. После чего Люба начала тщательно запирать окна и двери ничего ценного не оставляя на веранде. Но Артёму экзотики с орлами показалось мало и Терёхин уступив уговорам Артёма, решил поехать на змеиную и крокодилову фермы. Люба, не захотев замирать от страха возле змей и крокодилов, ей хватило и орлов пикирующих на неё, категорически отказалась. И отправилась с группой смотреть термальные источники, а потом любоваться водопадами. Никогда же ничего подобного видеть не приходилось, так на что ей те хвостатые и зубатые. Она их и в зоопарке посмотрит. Или куда приятнее валяться рядом с мужем на мелком ярко-белом песке, купаться в невероятно голубизне и прозрачности воде, по соседству с мелкой рыбёшкой отливающей радугой в солнечных бликах. Вечером, лакомясь фруктами на террасе, любовались закатом, слушали, как шумит внизу океан, и мечтали ещё когда — нибудь сюда вернуться. Потом отправились в Египет. Египет — это страна, в которой лето не уходит на отпуск и солнце светит круглый год — поняла Люба в первые же полдня пребывания там. Тени богов, мумии фараонов, загадочные сфинксы и величественные гробницы на каждом шагу бередили её ещё школьные воспоминания. Она старалась скрыть от Терёхина своё состояния удивления и любопытства, но именно оно сейчас водило её по этой изучаемой в школе и казалось тогда никогда не доступной старине. Это потом уже она разглядела: сказочные миражи и закаты над бескрайними пустынями разбавленные зелёным бархатом оазисов, всё это очаровало её, как бы медленно, незаметно. Люба была от всего в восторге. Что она видела? Только малую долю своей страны, да Подмосковье. Но Артёму этого было мало. Его Египет манил совсем другим. Он твердил: "Это вторая после Месопотамии по времени возникновения великая цивилизация. Как вы не понимаете. Оазисы меня не интересуют, надо другое смотреть". Они понимали, что он понимал под этим "другим" и поэтому откинув пляжи, решили ездить с ним, не отпуская ни на шаг одного.

— За ним глаз да глаз нужен, а то ещё провалится в какую ни то гробницу или мумию сопрёт. А ещё лучше накинуть верёвочку петлёй на ногу. Всем спокойно и хорошо.— Советовал Ваня.

Прошлись по пирамидам, поломав голову над тайнами таинственных построек, постояли у подножия сфинкса, спустились в гробницы, прикоснулись к загадкам жрецов и даже сфотографировались на верблюде. Но времени, чтоб просмотреть и ознакомиться со всем, было катастрофически мало. Славка уговаривал расстроенного сына, обещая привести его ещё раз и уже на дольше. Хотя без казусов не обошлось. Правда Люба осталась от этого в стороне и не в курсе. Ребята, подравшись с немецкими туристами, угодили в полицию, и Терёхину пришлось разбираться. Спали они в своих постелях, а Любе втроём наплели всякой всячины. Раз не догадалась, значит, врали с чувством и правдоподобно.

По возвращению в Москву, в аэропорту. Артёма просто распирало от впечатлений. Он крутился вокруг терпеливо всё сносящего отца. Приставая, как всегда с глупыми вопросами и раздувая паруса.

— Клёво, раз и мы опять в Москве. А сколько стоит этот твой самолёт?— не дождавшись ответа, вероятно это было не так важно сейчас, затараторил дальше.— Это что-то будет с моим классом улётное, он точно весь завянет. Когда узнают, что у тебя есть ещё и крылышки — лопнут.

— Так уж и лопнут?— посмеивался брат.

— А что ты думал? Это не трамвай, между прочим, а самолёт.

Ваню тоже распирало и подбрасывало, но он сдерживался. Показывая всем своим видом, что ему до всего этого, как до лампочки. Катил себе тележку с вещами и посмеивался. Ждущие у аэропорта машины развезли семью в разном направлении. Домой,— Любу с детьми, а Терёхина в офис. Дела!

А жизнь вокруг катилась, играла и стреляла фейерверками. Семья наслаждалась каждым днём. Он был их совместный день. Кто терял, тот умеет дорожить не только находками, но и тем, что имеет.

Лето долго ждёшь, но оно быстро проходит. Как обычно планы, что за солнечные денёчки не сбылись, оставили на осень, а что-то перекинули на будущее лето. Терёхин обещал сыновьям новые интересные поездки. К тому же он предложил Ивану элитные вузы на выбор, но тот отказался уезжать в Англию, решив получать образование в своей стране.

— Если ты мне поможешь, то я осилю здесь два вуза. Докончу свой и поступлю в юридический. Сам я не потяну его, потому как он платный. А так у нас учат и образовывают не хуже их мажорного и даже во многом сильнее и лучше. Тащится туда народ ради престижа, а не образования. Нам это ни к чему. Мы от земли и все деловые.

— Ваня без проблем. Тебе решать. Я оплачу.— Обрадовался Слава хоть чем-то быть полезным. — Может, ещё чем помочь, не стесняйся, говори?

— Из поездки я вынес одно — надо учить языки. Но это не дёшево. Я, конечно, занимаюсь сам, но... дело пошло бы быстрее, если б помог ты.

— Да ради Бога. Я только за.— Боясь радоваться, обнял сына Слава. "Какая Любаша молодец. Хорошие дети, такое счастье".

Вслед за братом забастовал и Артём, отказавшись переходить из обыкновенной школы в престижный колледж.

— Ни хочу,— заявил он отцу.— Докончу свою школу. Всё равно в жизни решают деньги и голова. Я не дурак, а денег у тебя навалом. Так на фига мне этот крутой колледж, если у меня тут одноклассники и друзья. Ты ж целый класс не переведёшь.

На что Терёхин разведя руками, подумал: "Найму ему репетитора по языкам и пусть парень доучивается в своём коллективе. И, правда, чего мудрить-то".

Первое сентября выдалось солнечным, ярким и звенящим детскими голосами. Как полагается к школам потянулись нарядные ученики и озабоченные родители. Терёхин не исключение, волнуясь, потому что это первый раз, он объявился в школе. Учительский коллектив на подъёме от такой удачи мозговал, чтоб ему выбить побольше для школы от такого родителя. Тем более, Терёхин не сопротивлялся, не увиливал, сам предлагая помощь. И в школу он пришёл не с пустыми руками, а добровольно подарив классу музыкальный центр для проведения дискотек, новенькие компьютеры и даже микроволновку для разогревания обедов и бутербродов. Артём, стоя рядом с отцом, пыхтел от удовольствия. Безотцовщина и ущербность кончились. Теперь рядом было надёжное плечо мирового мужика. Артём знал, на него смотрят, завидуя тридцать пар восторженных глаз. "Ещё бы! Да, он сам себе сейчас завидует. И учительница не скажет пренебрежительно, собирая деньги, на какое-нибудь ведро или шторы: мол, что с нищеты взять. Стоит, моргая маслеными глазами, не решаясь отца попросить..."

— Вспоминайте, что надо, не стесняйтесь. Я перед школой в неоплатном долгу,— помог ей Терёхин.— Давайте так. Я оставлю вам свою визитку. Вы спокойно подумайте и позвоните мне.

— Господи,— вытерла испарину со лба она.— Я даже не знаю, что можно просить и на сколько. Вы и так много потратили на нас, классу надарили столько вещей. Я право теряюсь.

— Это не важно сегодня праздник. А вы для учебного процесса делайте заказ и поэтому, что вам надо, то и просите. Сумма не имеет значения.— Заверил её Вячеслав Николаевич.— Вы же снисходительно относились к моему сыну. Я знаю. Бесплатные обеды, деньги с него не брали на ремонты...

— Это же всё копейки,— бормотала она, вспоминая, как не лестно комментировала каждый такой сбор.

— Копейки тоже отдавать надо. Считайте, я возвращаю долг. А это,— протянул он деньги,— устройте им праздник, сводите в кафе. Праздничный день сегодня всё-таки. Хватит?

— Безусловно,— пересчитала она деньги,— мне отчитываться или...

— Ерунда.

Она в порыве благодарности приложила ладонь к груди.

— Спасибо!

Люба, в идущем к её цвету волос и глазам бирюзовом костюме, прошитая насквозь учительским коллективом со всех сторон, подарила букет, поздравив с днём знаний. Классная приняла, мило улыбнувшись совсем не понимая: "Откуда на такую замухрышку свалилось стопудовое счастье?" Но, кажется, и та и другая сторона всё же остались довольные друг другом. А больше всех получил удовольствия от всего этого Артём. Теперь не придётся так часто пускать в ход кулаки, отбиваясь от насмешек. Пацанва присмирела и отвалила. Не раскудахчешься очень-то, если мальчишку встречают и провожают телохранители, а школа теперь под контролем оплачиваемой его отцом охраны. Артём ликовал.

— Папка, улёт,— сиганул он вечером ему с налёта на шею.— Училка, как кукла с бусами стояла. Глазищи вот такие,— сложил он пальцы бубликом.— Тебя все наши благодарят за праздник. Не хило посидели.

— Я рад за вас,— смеялся Славка.— Идём подальше от бассейна, а то ты меня скинешь туда, не глядя. Здоровенный уже лоб вымахал. Нас с Иваном точно перерастёшь. Похоже, в Любиного отца удался.

— Почему же мама маленькая?

Терёхин улыбнулся: "Любаша действительно перед сыновьями кнопка, но умудряется держать их в ежовых рукавицах, как получается у неё это сплошная загадка".

— Она в вашу бабушку.

Артём с таким объяснением соглашался.

— Точно, так и есть бабуля кнопочка.

Сконфуженный он слез с отца, спустив с его бёдер ноги:

— Я нечаянно. Само собой как-то получается... Стараюсь не глупить, а раз и уже на тебе.

— Ничего, идём, поужинаем и поговорим,— посмеивался Славка.— Мне, знаешь ли, приятно.

Артём, ухватив его за руку, мычал:

— Я есть ни хочу. Так посижу.

Охранники, наблюдая, издали такую картину, поражённые терпением босса, изумлённо качали головами:

— Чего он скачет, Толян? Здоровый же лоб. Чуть отца не свалил.

Толя, привалившись к косяку входной двери домика охраны, провожая боса с сыном взглядом, сведя брови, вздохнул:

— Малому не довелось на отцовских руках покрутиться. Вот он и радуется. Я сам без отца вырос. Знаешь, как хотелось. Из садика друзей забирают отцы, а я реву или слёзы глотаю украдкой. За мной-то бабка приходила. От деда своего я не отлеплялся, так хвостиком и ходил. Но это только тот поймёт, кто через безотцовщину прошёл. Тебя такое счастье миновало, как я понял? Разбегаются предки без царя в голове, а какого потом детям их не волнует. Для малого меня уход отца был сильнейшим потрясением. Вспоминать тошно. Ты понимаешь, чувствуешь, что рушится мир, уходит пол из-под ног. Тебе не понятен страх остаться совсем одному и беспомощность опускает руки. Ужас сковывает и понимаешь: хоть расшибись, ничем не можешь остановить этот обвал. А потом ты растёшь, созреваешь и остро понимаешь, что тебе не хватает мужского общения. Ощущение, что я расту неполноценным, долгие годы держало меня в плену. Я страшно злился на себя, считая, что это я такой нехороший и поэтому меня отец бросил, потом на него, что не нуждался во мне и на весь мир с его хаусом и непонятками. Агрессия так и пёрла тогда из меня. Как сейчас помню, кидался на всех без разбору.

— Здесь я согласен с тобой. То любовь у них прошла, то характерами не сошлись, то кто главный не поделили. Одни они друг у друга на слуху. Никто не думает, что детям вешалка,— встрял в разговор ещё один охранник.— У меня друзья уже половина на другой заход в поисках счастья пошли. А там точнюсенько тоже корыто их ждало, что они и покидали. Я так считаю: детей настрогал, доведи до ума, а потом уж вали, гуляй. Бывают, конечно, исключения, не без этого: пьют, бьют..., а так. Сказ у меня один, дал жизнь — отвечай.

— А тут считайте, ему отвалился такой отец. Я б и сейчас ещё на шею залез, да фиг вам. Женился себе мой родитель с ходу второй раз, нарожал себе, а про меня забыл. Мне и надо-то было, чтоб хоть пару раз пришёл, ребятам похвастаться хотелось. Увидели, совсем другое отношение б было ко мне. Пройтись с ним. Знаете, как сердце западало от зависти, когда Петьку друга, отец за ухо дерёт. Напроказничали, естественно. Тот орёт. А я завидую. Вот думаю дурной чего вопит, я б молчал, хоть вовсе бы мне то ухо он скрутил. Лишь бы он был, отец-то...

Это в Сибири осень не долгая. Не успел порадоваться лету и уже холода, морозы и азартные дворники метёлками порошу заметают вместо листьев. А в средней полосе ого-го. Пока нервы все не издерёт у людей грязью, месивом с дождём не намесит, ни за что не уступит дорогу зиме. Свои права хорошо знает и бойко отстаивает отведённое время и срок.

Хотя дорожки в поместье выложены плитами и даже подъезды к ней давно закатаны в асфальт, выходить на улицу сегодня не хотелось. Моросящий, как сквозь сито, холодный дождь и сильный ветер, рвущий безжалостно красно-жёлтую листву, отгоняли охоту гулять даже с зонтом. Люба пристроилась у окна с телефоном. Звонила соседка, по лестничной площадке присматривающая за квартирой и посоветовавшая подать ей заявление на работу в офис Терёхина.

— Вот это я понимаю! Вот это да!— захлёбывалась трубка восторгом,— не хило я тебе присоветовала уборщицей пойти. Магарыч ставь.

— Будет тебе шампанское, не волнуйся.

А подруга в восторге тараторила:

— Вся контора на ушах. Как это тебе такого мужика завалить удалось?

Люба решила поиграть их любопытством и терпением.

— Секрет.

Та рассердилась. Что за дела, её хотят лишить рецепта счастья. Это жестоко.

— Нет, секрет секретом, но поделись на будущее с подругой рецептом, чем мужиков брать, у тебя сказочно ловко это получилось.

Люба рассмеялась:

— Каким ещё рецептом, вы там точно с ума посходили.

Тамара не поверив, запротестовала:

— Не скажи, над ним такие фурии старались и пшик. Чем же ты его опоила. Каким таким колдовским зельем не жадничай, делись.

— Тамара, Бог с тобой, каким ещё зельем?! Это отец Ванечки и Артёмки.

— Врёшь!

— Зачем?

— Вот это номер, подруга! Постой, ты ж говорила, что он погиб...

— Я так и думала, пока он нас не нашёл.

— Понятно, почему у других осечка вышла. Порядный мужик оказался, вас искал, ждал так сказать... Тогда рассказывай, как у вас сладилось. Ведь столько лет прошло.

— Лучше не бывает. Как-нибудь заеду в гости. Чаю попьём, поболтаем...

Не успела положить трубку после разговора и отойти даже на несколько шагов, как зазвонивший телефон вернул её к аппарату: "Что ещё Томка забыла уточнить?" — смеясь подняла она трубку. Но голос на другом конце совсем не принадлежал подруге. Пока врубилась и разобралась, что какая-то там "киска" раздражённая долгим отсутствием Терёхина просила передать ему её претензии, на том конце уже положили трубку. Настроение испортилось. Хотя знала, что не был он монахом, а всё равно неприятно. Только не успела Люба удивиться и поломать голову, как во вновь ожившей трубке уже общающейся мужским голосом попросили приехать в офис и зайти к мужу.

— Что за срочность?

— Вячеслав Николаевич просил.

Люба хотела спросить: "Почему он мне не позвонил сам?" Но там уже бросили трубку. "Раз просил, придётся собираться и ехать. Опять какой-нибудь сюрприз сочинил",— заторопилась она, предупредив о выезде Толю. Доехали довольно-таки быстро без пробок и злоключений. Спросив в приёмной у секретаря разрешения войти к Терёхину, открыла дверь. Кабинет был пуст. Она знала, что существует ещё комната отдыха, прячущаяся за потайной дверью кабинета. Со дня работы в офисе ей была ведома та информация. "Значит, он ждёт меня там, интересно, что за сюрприз он приготовил? Вот неугомонный".— Толкнула она с улыбкой дверь, закрывая, подыгрывая ему, глаза. А когда открыла... Остолбенела. Отнялся язык, совсем не чувствовала ног. Она нашла Терёхина, лежащего полуголым на диване, животом вниз. Над ним склонённая, в расстёгнутой кофточке, без лифчика под ней, девица, нехорошо ухмылялась Любе. Лаковая сумка, выскользнувшая из рук, наделала шум. Славка обернувшись, удивлённо поморгав, вскочил. Подхватив сумку, Люба, отлепив вросшие в ковёр ноги, пулей выскочила в приёмную и глотнув не хватающего для жизни воздуха, в коридор. Вылетевший, следом за ней в трусах Терёхин, не мало переполошивший секретаря и людей, её уже там не застал. Раздетым нестись за женщиной было глупо, и он вернулся к себе. Торопясь одеться и от этого путаясь, с трудом справляясь с выскальзывающими из пальцев пуговицами, припустил догонять, невесть, что здесь делавшую Любашу. Но ему не повезло. Машина, на которой она приехала, стояла припаркованной у входа, а её самой, след простыл. "Быстро бегает",— расстроился он. Отправив машину за ненадобностью в поместье, вернувшись к себе, дал нагоняй секретарям. Те оправдывались не понимая, что не так: "Такой шум из-за ничего. Ну впустили. Массажистка не любовница же. Что тут такого?" Не понимали парни. Славка сам понимал не больше. Вызвонить Любу мобильной связью, у него не получилось. В усадьбу она не пришла. Не засиживаясь долго на работе, Терёхин, обеспокоенный таким поворотом, заторопился домой. Но Любы к ужину он так и не дождался, не появилась она и к ночи. Не сказав ничего сыновьям и прометавшись эдак-то ночь, накрутив себя ещё, утром не выдержав, разбудил Ваню. Рассказав вкратце о вчерашнем недоразумении, ждал помощи. Отец с самого рождения при старании Любы был неоспоримым авторитетом, любое сказанное им слово или ссылка на него воспринимается сыновьями как истина в последней инстанции. Ваня всё поняв, предложил поехать на старую квартиру. Терёхин ухватившись за это вызвал машину. Поехали, но оказалось пусто. Никаких следов пребываний Любы они там не нашли. Подруга Тамара, жившая с ними на одной площадке, её не видела.

— Что там у вас случилось, что?— кричала она в след, спускающемуся за отцом Ивану.

— Ничего такого, чтоб вам было интересно,— буркнул тот.

Отец ждал его уже у машины:

— Где она ещё может быть? — умоляюще смотрел он на сына.

— Выбор — то собственно не велик, если здесь прокол, то только у бабули. Поехали.

Та не отрицала, что дочь провела у неё ночь и очень плакала.

— Утром, чуть свет уехала. Куда? Не сказала. Но имей в виду, куда-то далеко, Ваня.

— Почему ты так думаешь?

— Я сердцем почувствовала, что прощается.— Она, раздумывая вытерла уголки губ, решившись посмотрела на Славку и попросила внука:— Выйди-ка Ваня.

— Зачем?

— Мне поговорить с твоим отцом надо.

— Что ещё за новости,— Ваня вышел под своё собственное ворчание, провожающий взглядами взрослых.

— Вячеслав Николаевич, вы бы пожалели её и поберегли. Намаялась она уж достаточно из-за вас. Никакой жизни у неё бедной не было. А каково нам на всё это было смотреть. Одна ведь дочь она у нас и такая судьба. Если б не беда со страной, ещё продержались бы. Муж покойный, деткам документы выправил, грех её от людей хоть как-то прикрыли, но развал проклятущий подкосил. Всю её жизнь составляли дети. Это понятно, что когда они появляются у женщины, часть её души и сердца непременно блокируются для всего остального и отдаются им. Но ведь часть, а не как у неё всё от сих и до сих. Ничего для себя. Ведь от неё одна тень осталась. А тут, такое счастья бабе отвалилось. Ты объявился. Расцвела Любушка полевым цветком. Я обрадовалась грешным делом. Подумала, помру спокойно. Ан, нет! Не знаю, что уж у вас там произошло вчера, но плохо ей было. Горько. Так бывает бабе только в одном случае, когда она теряет любимого мужика.

— Сам пока ничего не понял. Скорее всего, недоразумение. Я не хочу и не могу её потерять. Извините, телефон. "Алло".

Доставший его мобильной связью Толя сообщил, что жена приезжала на такси, оставив для него письмо, укатила на той же машине в обратную сторону.

— Час от часу не легче. Едем Ваня.

— Пап, что там?

— Приезжала на такси, оставила письмо. Прощайся с бабулей, и поехали.

А было так: выскочив на улицу, Люба даже не заметила, что моросит дождь, и нужный при такой погоде зонт остался в машине. Про машину она тоже забыла. Задремавший водитель пропустил её и она, перебежав улицу, заскочила в первое же попавшееся на глаза кафе. Села у окна и заказала кофе. Но не притронувшись к нему долго смотрела поверх чашки. Потом в окно на промокших людей и цветные зонтики. Тяжело поднявшись на ватные ноги, добралась до метро и поехала к прудам. Побрела по усыпанным листвой дорожкам. Безмятежность парка благотворно действовала на её взвинченные сейчас нервы и хоть как-то успокаивала. Если б только она могла ни о чём не думать, просто брести через вот этот неуклюжий мостик дальше и дальше, в никуда... "Страшно. Я, наверное, сейчас нахожусь на грани безумия, не иначе. Господи, как горько, а может, быть я просто страшно устала, но с чего, ведь физически не было никакой нагрузки?" Она не торопясь, обогнула изгиб озера и пошла дальше. Дождь перестал, а усыпающие деревья и кусты капельки делали их неземными. Но сколько можно бродить. Сумерки не за горами. Ног почти не чувствовала. Сама замёрзла до негнущихся палец рук, надо на что-то решаться, сколько можно бродить, думам не будет конца. Легко сказать, но видеть его сейчас никак не хотелось. И тогда: выйдя на тропинку, ведущую из парка, пересекла дорогу и, свернув в проулок, спустилась по мокрым ступеням в маленькое кафе открытое в полуподвале, где пахло сдобой и крепким кофе. Ей радушно улыбнулся весёлый парень, показав на свободный столик. Заказав булочку и кофе, заставила себя всё это хоть остывшими, но съесть. И посидев ещё немного согревшись, решив в усадьбу не возвращаться, поехала к маме в посёлок.

Толя с письмом ждал кортеж босса у ворот. Забрав письмо, Славка, торопясь, разорвал конверт. Это было даже не письмо, а, скорее всего, записка. "Слава, дорогой! Спасибо тебе за добро, но жертвы такой принять от тебя я не могу. Это было бы не справедливо по отношению к тебе. Живи своей жизнью. С детьми я тебя разлучать не собираюсь. Ты им нужнее сейчас. Очень вас всех люблю. Люба". Прочитав такое, Терёхин растерялся. Плюхнувшись на лавочку у домика охраны, закрыл голову руками.

— Пап, что всё-таки между вами произошло, чего ты такого натворил?— подсел к нему Ваня, забирая листок. И запоздало спросив — Можно?

Терёхин кивнул, устало проговорив:

— Не знаю, всё шло так хорошо. Я ж тебе рассказывал. У меня была массажистка, может, что подумала...

— У тебя точно с этой дамой ни пуха, ни пера?

— Да упаси Бог!

— Зачем мамуля к тебе пошла, никогда ж такого не позволяла себе?

— И тем более без предварительного звонка. На неё это совсем не похоже...

— Ничего не понятно. Где-то ты лопухнулся отец. Раз непонятки такие пошли, вызывай того, кто тебе нас искал.

— Ты прав сынок. Сейчас, сейчас, минуточку... "Алло" Леонид Сергеевич, Любаша ушла. Сам ничего не пойму. Что оставила, в смысле? А, записку оставила. Ничего из неё не понять. Надо найти её. Я не просто психую, а в отключке. Жду дома, где, где? на лавочке у ворот. Понял. Толя не виноват, я сам. Уже убираюсь в дом.

Через долгих полчаса Сергеевич сообщил:

— Улетела она. Час назад.

— Куда?— вскочил с дивана Славка.

— В Сибирь.

— Самолёт готовь, мы вылетаем.

— Николаевич и я?

— А то. Всё пока непонятно.

На выезде из ворот подозвал к себе начальника охраны:

— Толя. Мы с Сергеевичем поотсутствуем. Гляди здесь в оба. Что-то всё туманно, как в мексиканском кино.

Сибирь встретила уже не хилым морозцем и белым снежком. "Несколько часов лёту и такой контраст",— подумал Славка, сбегая по лестнице. Пересев из приземлившегося лайнера в подогнанную к трапу машину, понёсся, подгоняя водителя к старым местам.

— Николаевич, а почему ты уверен, что она туда подалась. Может быть, у бывших однокурсников осталась здесь в городе?— не выдержал Леонид Сергеевич.

— Нет, она связей ни с кем из бывшего студенческого братства не поддерживала ещё тогда. В посёлке женщина жила, в библиотеке уборщицей с ней работала. Может остановиться у неё. И потом я чувствую.

— Ну, если чувствуешь, тогда конечно,— усмехнулся Сергеевич.

— Чтоб поездка пустой не была. Дела Михаил Георгиевич проверит в этом кусте. Полезны неожиданные визиты. Вот сейчас и посмотрим, что тут у нас имеется.

— Все смотреть?— уточнил зам.

— А успеешь? Вот то-то и оно. Сколько осилишь. Первым возьми то производство, откуда приходили жалобы.

Трасса не была полупустой, как это было после развала. "Много грузового транспорта и новеньких японских, корейских марок, а также наших машин. Бросаются в глаза яркие, сверкающие краской новые рейсовые автобусы. Значит, с каждым годом двигаемся вперёд и лучше живём",— отметил он. Из-за поворота выскочил и понёсся на них, сверкая золотыми звёздами на маковках синих куполов возрождённый храм. "Вот и святыни восстанавливать начали".— Проводил он его восторженными глазами. Только вот в глубине лесного великана, на таёжной дороге, ничего не менялось, там по-прежнему гнали лесовозы. Так же, как и в его время, их руль сжимали зеки. Остановившись у новой церкви построенной им по своему проекту, перекрестившись, вошёл во внутрь. "Если она добралась сюда, то непременно тут". Он не ошибся. Люба стояла с залитым слезами лицом перед старой иконой Богоматери подаренной церкви местными старожилами. Не видящими через пелену слёз глазами смотрела она на образ, что-то там шепча. "Не иначе прощения просит за ту зелёную постель",— улыбнулся обрадованный Славка, переглядываясь с Сергеевичем. Оставив полковника у входа, Терёхин прошёл к ней.

— Любонька, девочка моя, ты замёрзла. Едем домой,— обнял он сзади, напугав ничего подобного не ожидающую Любу.

Она вздрогнула и обернулась.

— Ты?

Заметивший его из ризницы батюшка, ринулся было навстречу, но застыл на полпути остановленный подающим знаки Сергеевичем. Он встал, неподалёку давая им возможность поговорить и поняв, что Терёхин примчал в такую даль именно из-за этой женщины внимательно рассматривал её.

— Объяснись, я ничего не понял,— настаивал Славка.— Даже в суде подсудимому зачитывают его вину.

— Наверное, ты прав, всё не так как-то получилось. Я пошла на поводу эмоций и ни с того начала. Вы имеете полное право Вячеслав Николаевич на детей.

— Даже так?

— И вы я знаю, их не обидите.

— Ужасно интересно, но пока не понятно.

— А так же я понимаю, что из-за них ты..., вы принудили себя терпеть моё присутствие рядом. Жить и спать с их матерью это неправильно. И... совсем не обязательно.

— Чертовщина какая-то, ты сама-то понимаешь, о чём говоришь?— развёл руками Терёхин.

— Не поминай рогатого, сын мой, ты в храме,— сделал замечание ему священник.

— Простите,— извинился, оглянувшись, Славка.— С языка слетело.

— Бог простит,— перекрестил его батюшка.

— Люба, я никак не догоняю ход твоих мыслей.— Зашептал он ей в самое ухо, понимая, что их голоса несутся аж до купола.— С чего вся эта непонятка.

— Зачем тебе заниматься сексом в кабинете, если есть дом.

— Не понял?— вытянулось лицо у него.— Мне делают массаж, лагерь оставил свою печать на спине. К зиме обострение.

— Это теперь так, оказывается, называется?— не поверила она, возмущённо развернувшись к нему.

— Да, я перед иконой поклясться тебе могу. Вот смотри!— перекрестился он.— Лежу, балдею, вдруг: трах — бах ты, глаза с куриное яйцо, сумку с пола подняла и бежать. Если б ты оглянулась, то увидела, как я в трусах и носках в приёмную выскочил следом. У народа челюсти поотпадали, а тебя и след простыл.— Забывшись, повысил голос он опять.

— Не сочиняй, я видела, она касалась тебя голой грудью. Блузка расстёгнута, а под ней ничего нет. Массажистка и без халата.— Оправдывалась Люба.

— Не знаю. Обычно вроде в халате приходила. Хотя я не замечал, и у меня на спине глаз нет. Может у неё от работы пуговицы расстегнулись.

— Ага, и у лифчика крючки тоже.

— Спроси, что полегче, только затылком я точно ничего не чувствую,— прижал он её к себе.— Любаша, идём, а то у меня ноги отваливаются. Торопился, полетел в аэропорт в лёгких полуботинках, а здесь зима в хозяйках, совсем с расстройства голову в свободное плавание пустил. Ей, Богу не с чего дуться.

Он во всю пользовался растерянностью Любы, наседая с лаской и уговорами, горячим дыханием и жаркими поцелуями осушая почерневшее от горя лицо.

— Слава, ты вообще-то помнишь, где находишься?

— Церковь всегда правильную линию держала, в аккурат на стороне семьи и любви была. Всё, голубонька моя, пойдём. Ты помолилась, она услышала и вот я тут. Как в аптеке без дураков. Заночуем в тайге на базе клуба, что теперь на месте вашего городка.

— Не знаю, что и сказать...

— Ничего и не говори. Первым делом успокойся и не делай больше поспешных выводов. — Прошептал ей в ухо неслышно подошедший Сергеевич.— Дёргать за верёвочки прошлое — самый надёжный способ испортить настоящее.

"Что же я наделала, если это точно была массажистка. Как всё глупо,— думала она, прижимаясь к нему.— Это место непременно должно нам помочь. Здесь я стала его, была счастлива и зачала Артёмку. Хотя... вся эта история с массажисткой странна сама по себе. Я ж не слепая, но и Слава пав— на затылке у него глаз нет. Тогда всё это рассчитано на меня дуру". Она опять видела ухмыляющееся лицо той массажистки, при её появлении распрямившейся во всю свою красу. "Нет-нет... он не врёт. Бабы стервы, мало ли чего могли организовать. Не надо так больше впадать в виражи. И проверять даже то, что видят собственные глаза и слышат уши".

Увидев её такую тихую и колеблющуюся, Славка перевёл дух: "Ух, кажется, разобрались. И что там ей померещилось с этой массажисткой". Знаками он постарался подозвать батюшку к себе.

— Благословите отче. В честь Любушки храм сей поставил. Хочу быть венчанным в нём.

— Хвалю Вячеслав Николаевич. Сейчас братьев позову, за свидетелей будут,— обрадовался такому повороту батюшка знавший ту историю.— Не зря, молились, выходит. Нашёл её и сына?

— Двух сыновей. А свидетели у меня свои в машине есть. Не надо отрывать братьев, пусть работают. Люба, не смотри на меня такими глазами. Так будет тебе спокойнее. Ты будешь увереннее себя чувствовать и не дёргаться по пустякам.

Леонид Сергеевич нисколько не удивился порыву босса. Он видел к чему это всё идёт и какая бы длинная и непростая история складывалась, у неё должна быть в конце непременно нарисоваться точка. Обвенчав Терёхиных, батюшка повёл щедрого мецената, который опять же не мало отвалил на нужды церкви, показывать монастырь и уже готовую котельную. Люба шла рядом с Терёхиным держащем её за руку плохо ориентируясь в происходящем, не веря в случившееся и, тем не менее, глупая совершенно от счастья. А батюшка всё рассказывал и рассказывал что-то Славке, но Люба ничего не слышала и плохо, что видела вокруг себя. Оторвавшись от работы, смущённо улыбаясь и вытирая на ходу тряпкой, красные от холода руки, к ним подошёл здоровенный монах.

— Значит, простил Господь грехи мне, если ещё раз сподобил увидеть вас,— поцеловал он её пальчики.— Всё-таки нашли Вячеслав Николаевич?

— Нашёл, оказывается два сына у меня.— Поделился счастьем он.

— Услышал нас Бог.

— Люба, неужели ты не узнала его?— Обняв притянул её к себе Славка.

— Нет,— покачала растерянно головой она.

— Михаил Кабанов. В простом общении Кабан.

Люба испуганно вскинула глаза, сразу сжавшись, словно опять ожидая нападения.

— Напугал?— огорчился тот.

— Нет. Просто холодно. Замёрзла. В Москве теплее. Осень в самом разгаре.

— Спасибо сестра.— Обрадовался он.— Если жалеешь. Значит простила.

— Бог с тобой отец Михаил,— отвёл его в сторонку улыбающийся Терёхин.— Я деньги привёз на благоустройство монастыря. На, держи,— передал он ему, только что взятый у Сергеевича чемоданчик.— Это закончишь, у меня для тебя ещё идеи есть богоугодные. Для беспризорных детей и больного люда приют рядом с монастырём построишь. Места тут хорошие. Любушка сына мне здесь зачала.

— С превеликим удовольствием, благому уделу послужу.

— Вот и славно. С "капустой" осторожнее люд разный у тебя работает,— тряхнул он чемоданчиком.— Зазря не рискуй, пусть подавятся, если что, не вцепляйся ты в них. Деньги, это только деньги. Ещё заработаем.

— Никто не сообразит где,— усмехаясь, зашептал он ему в самое ухо.— А они все при мне.

— В смысле?— не понял Славка.

— Ни за что не догадаешься,— хитро прищурился великан.

— Прикалываешься?

— Иди ближе покажу.

Под распахнутой рясой длинная телогрейка с нашитыми под подкладку карманами.

— Поберёг бы себя-то, это как раз то, о чём я тебе минутой назад толковал. Голова твоя дороже стоит. Дел впереди ещё полно, а деньги заработаем.

— Э, не скажи, без этого довеска и мы с тобой не много весим. А так, да с божьей помощью, ещё много зёрен добра насеем. Беда у меня.

— Что стряслось?

— Старец приболел.

— Это тот, что ли, что в лагере у вас проповедовал?

— Он. После развала, как их пустили в зону, так блаженный и пришёл. Святой человек. Всё для людей и Бога старается. Зацепил он меня чем-то. С ним и остался я. А сейчас он совсем старенький, телом слабенький, а духом могуч.

— Чем помочь?

— Сергеевичу лекарство в столицу заказывал.

— Привёз?

— Да.

— Чего же у меня не попросил?

— У тебя своих дел вздохнуть нет времени. Заболтался про своё и не спросил. К нам, с чем Бог привёл?

— С радостью. Венчался с Любушкой сейчас.

— Счастья вам и здоровья и деткам вашим. Рад. От души. Ты в ней и детях счастье нашёл, я в Боге. Коль приехал, пойдём, посмотри монастырские постройки. По твоему проекту строим. С новым начальником лагеря договорился, помощь хорошую оказывает. Быстрее дело пошло.

— Дорого тебе та милость его обошлась,— усмехнулся Славка.

— Не без этого. Пришлось помочь им, чай не чужие.

— Чем помощь взял?

— Компьютеры купил. Чтоб балбесами не выходили, другая же жизнь за порогом. Ты б навестил лагерь-то, рады будут и те, кто сидит и те, кто караулит.

— Я секу, к чему ты клонишь. Но сегодня не пойду. День воспоминаниями портить не буду. Любаше посвящу. А ты съезди, всё посмотри там, посчитай. Только давай без косметики, а по-настоящему, сделаем там нормальные условия жизни. Договорились?

— Хорошее дело завсегда Богоугодно,— перекрестился он.— Я выполню твой наказ.

— Ну и славно. Всё посмотрел. Обо всём переговорили. Тогда поехали мы сюда не далече, переночуем и завтра с утра в путь.

— Благослови вас господь, Любу береги.

Машины тронулись на базу клуба. Там уже ждали. Стол накрыли в каминном зале. Включили всю иллюминацию, демонстрируя ему новые необычные люстры и светильники. Первая самая большая из композиции оленьих рогов, фигуры шаманки — духа тайги и светильников. Две из кабаньих рыл со светильниками в пасти и две из рыбьих голов. У тех лампочки выглядывали из жабр. Терёхин удивился: — Трофеи?

— Только для вас правду откроем,— смеялся директор,— дизайнерская задумка. Не отличишь от оригинала. Всем так и рассказываем, что трофеи.

За ужином Терёхин, наконец, додумался спросить Любу, зачем она приезжала к нему в тот злополучный день.

— А разве, не ты просил меня приехать?— чуть не подавилась она, от удивления проглотив кусок дичи.

— Я? Ты что-то перепутала...

— А ну-ка Николаевич постой,— перебил босса Сергеевич.— Давайте всё по — порядку и с самого начала.

— Если с самого, то мне, по-видимому, для разгона крови, позвонила женщина, прося передать Славе, что "кошечка" устала ждать своего "котика" и очень сердится.

— Что за цирк!? Вскочил возмущённый чьей-то шуткой Славка.— Какие ещё кошечки и котики? С бабами у меня всё предельно упрощено было. Как в магазине. Деньги — товар.

— Сядьте Вячеслав Николаевич, дайте ей договорить...

— Ну вот,— продолжила она, после того, как муж упал на стул.— Дальше последовал ещё звонок. Мужской голос, назвавшись секретарём Славы, передал его просьбу. А точнее, что Терёхин хочет меня немедленно видеть.

— С чего моему секретарю пришла в голову такая вольность?— опять взбеленился Терёхин.

— Успокойтесь Вячеслав Николаевич. Скорее всего, ваш секретариат не имеет, как вы выразились к цирку, никакого отношения,— остановил его пыл Сергеевич.— Продолжайте Любовь Моисеевна.

— А дальше, всё проще простого. Секретари пропустили, я зашла, а Слава на диване полуголый. Над ним, лаская, женщина в расстёгнутой блузке, с голой грудью, без халата, нагло ухмыляющаяся. Напоминающая, скорее всего, девку, но не массажистку.

— Может, тебе это просто показалось?— влез опять Слава.

— Нет, ничего ей не показалось, сдаётся мне, так оно и было. А ты чего разнагишался. Всегда же вроде в брюках был?

— Сам не пойму. Велела в этот раз снять. Решила ещё ноги помассажировать.

— Здорово, я балдею. Обтяпали, как хотели, а мы никто ни му-му.

— Ты считаешь подстава?

— Уверен. Только чья и для каких надобностей организованная, вот вопрос? И как, чёрт возьми, просто всё.

— А ну-ка позвони Толику?

— Ты считаешь...— посмотрев на Любу, поперхнулся полковник.

— Звони.

Сергеевич поспешно нажал на кнопку, на другом конце тут же без задержки ответили.

— Алло, Толя, это Сергеевич на проводе. Узнал, ну вот, теперь богатым не буду. Мог бы притвориться. Что звоню? А ты догадайся. Ладно, чтоб мозги не напрягал ни ты, ни счётчик телефонный скажу: Узнать, невтерпёж хочется как вы там? Что -о? Проверять машины по несколько раз. Без присмотра не оставлять. "С детей глаз не спускать.— Устало в тон начальника ответил Толя.— Я уже не меняюсь, и ночевать на фазенде остаюсь. Мы все тут сидим. Понял я всё. Понял, глядеть в три глаза. Возвращались бы вы уж скорее и разбирались в этом дерьме. Не сообщал, чтоб не волновать. Вам там и без нас не сладко. Но обещаю держать в курсе, если абы, да, кабы что..." Конец связи умник,— проворчал Сергеевич.

Поднявшись из-за стола и попрощавшись с Любой, он вдруг захромал.

.— Ой, что-то в ногу вступило. Николаевич проводи меня. Зараза, ногу свело. Не иначе ранение старое знать даёт,— подмигнул он Терёхину.

— Что?— одними губами спросил тот, сразу же, оказавшись в коридоре.

— Пытались подложить взрывное устройство под машину вёзшую ребят.

— Ну?

— Толя застрелил. Теперь понятно, почему был устроен этот кавардак с массажисткой. Убрали тебя подальше, чтоб расправиться с детьми.

Славка такого злодейства не понимал.

— Но почему?

— Кому-то не дают покоя твои миллионы. Появились наследники, их пробуют убрать.

— Чёрте что и с боку бантик. Копай Сергеевич, кто-то рядом. Доступ к домашнему телефону имеют только близкие мне люди. Свои, понимаешь. Массажисткой займись...

— Боюсь, что поздно. В живых не найдём. Отработанный материал. Да и использовали человека, скорее всего, вслепую. Заплатили, попросив разыграть.

— Новую в годах найди, чтоб Любаша не дёргалась. И берегите ребят. Какую-то заразу я около себя просмотрел.

— Это я просмотрел. Твоя работа делать деньги. Моя — тебя охранять.

— Вот интересно расскажут ребята или нет о происшествии,— прикидывал он, набирая номер Вани.

— Николаевич, поздно, разница в пять часов, там уже спят.

— После такого, навряд ли... Алло! Ванюша, это папа. Разбудил? Не спали. Чего так? У вас что-то случилось? Всё хорошо. Фильмы смотрели. Понятно. Я нашёл маму. Мы поговорили. Да, разобрались. Всё нормально и мы даже повенчались. Передай Артёму, что завтра будем, как штык дома.

— Сказали?— заинтересовался и Сергеевич.

— Молчат.— Развёл руками Славка.

— Артисты... Спокойной ночи вам молодожёны. — Хохотнул он удаляясь.

Допив шампанское под треск догорающих свечей, ушли к себе. И только забравшись в кровать, она не выдержала с распирающим её вопросом.

— Что значит ваша репетиция с ногой?

— Нас пытались перессорить, голуба моя.

— А цель?

— Пока не могу ответить на этот вопрос, дорогая. Мы сами с Сергеевичем в догадках. Звонил ребятам. Там полный порядок. Устала?

— Я доставила тебе много хлопот.— Покаянно прижалась она к его плечу.

— Ничего. Главное мы вместе,— поторопился он к ней с ласками.— Я люблю тебя Любушка, и ты не должна в этом сомневаться. За этими стенами шумит вековая тайга, а она в свидетелях нашей любви ходит, гарантией её и самой верной хранительницей.

— Я заметила во дворе много машин и вертолёт. Вот уж не думала, что такая глушь может быть настолько популярна.

— Далеко от людских глаз и суеты. Деньги устраивает такой расклад. Любят они тишину и покой. Я знал, что делал из вашего военного городка.

— Ничего от него не осталось. Маленькая Швейцария выросла среди тайги.— Прилегла она ему на грудь.— Ты умница!

— Я смущён твоей похвалой и обрадован. Ап-п,— схватил он её, покусывая горячими губами и целуя, целуя, целуя...

— Осторожно ты меня сломаешь или задушишь...

— Любушка, любовь моя, свет мой, радость моя, солнышко,— сыпал он нежности, лаская её тело.— Как я скучал по тебе, по запаху твоих волос, пахнущих травами и тайгой..., родинке на плече, такой заводящей. Аппетитному животику и груди. Мне никогда не забыть твою фигурку на обочине дороги в голубом платьице. Ехал за тобой, не спуская глаз с шёлка струящемуся по твоей ладной попе. Хотелось тормознуть и, схватив тебя, кинуть в цветы... И тогда я, перебарывая себя, обходил тебя и нёсся всё быстрее и дальше, чтоб не передумать.

— Надо же, а я то всё это время была уверена, что это я тебя совратила.

Славка хохоча, осыпал её новой волной нежностей.

— Любаша, Любашенька, солнце моё.

— Славочка, пусть ночь любви сведёт над нами шатры. Мы сегодня в местах, где счастье водило нас за руки и берегло. Давай загадаем желание, оно должно непременно сбыться.

— Предлагаешь использовать зло забросившее нас сюда в своих корыстных целях,— усмехнулся он, охотясь за её смеющимися губами.— Я согласен, это тоже в своём роде бизнес, дающий доход.

— Озеро, ты забыл про озеро?

— Оно только наше.

Она захлёбывалась любовью, тоня в сером тумане его глаз, плутая там и растворяясь. И приближение рассвета, а значит конца этой и так длинной, сибирской ночи, не хотелось обоим. Слишком долго она отказывала себе в удовольствиях и счастье, чтоб торопиться и спешить. "Это не возможно, владеть таким мужиком и не сойти с ума,— взрывалась она новыми всплёсками после минутного отдыха.— Чем я заслужила такую божью милость? Изменить прошлое я не в силах, а вот построить своё счастливое будущее — могу! Никогда больше не отдам никому. Вцеплюсь зубами и руками, обволоку вот так ногами, закую в оковы счастья и он мой. Мой. Только мой. А то, что удумала, куропатка, — корила она себя,— нате пользуйтесь, я не достаточно хороша для него. Вот натворила бы дел. Так-то раз побежит следом, два, а потом катись... к бабушке на ступе. Больше глупостей случиться не должно, не дождётесь, господа хорошие, от меня такого. На те выкусите. Он мой".

— Любашенька, ты жива?— прохрипел он отдохнув.— Любила так, как будто при последнем вздохе. У меня крышу сорвало. Ты больше так не усердствуй, а то я, теряя над собой контроль, могу сделать тебе больно. Ведь я вновь голодный на тебя.

— Мне всё равно, так и быть я потерплю, ведь я безумно тебя люблю.

— Скажи это ещё раз.

— Люблю моего Славу, Славочку, Славика...

Воспоминания вновь повели её по своим дорогам и думам. С губ срывались слова любви. Любила и люблю. Но когда с языка падает это слово, она понимает, что голова услужливо рисует начальную стадию взаимоотношений: дорогу, первое его прикосновение, безумный бег сердца, постель из осенних листьев, туманом опутанную голову и ахи-охи. И вот с вершины пробежавшего мимо времени ей видится, что любовь — это ещё и жизнь рядом с этим, до этого мифическим человеком изо дня в день, которой у неё пока ещё не было, но она ждёт её впереди. Одна постель на двоих. Совместный завтрак, обед и ужин, болезни, обиды и неприятности. Вот, если они с ним смогут любить и быть любимыми ещё и в хреновом состоянии, то тогда всё в полном порядке — это точно только их любовь. Жаль, что чувство прошедшее ни одну проверку и главную — временем, в ерундовой ситуации не смогло разобраться. Семейного стажа ноль, отсюда и ошибки. "Ох, нельзя настоящим чувством рисковать. Надо быть осторожной". В камине плясали языки пламени. Откуда-то сбоку доносилась тихая музыка. Кто-то играл на пианино.

— Тебе не мешает?

— С чего ты так решил. Я в восторге. Потрясающе. Где ты нашёл такого пианиста?

— Не важно. Главное, чтоб ты была рада.

За окном падал снег, кружась в мягком свете ночных фонарей. К утру было всё белым. Снек сухой и нежный укрыл землю и тайгу. Стояла такая жуткая тишина, что казалось, будто все звуки прикрыло толщей этого самого снега. А пушистые снежинки всё кружили и кружили...

Леониду Сергеевичу тоже всю ночь не спалось, не по той, конечно, причине, что и Славке, но тоже весьма важной. Прокрутив в мозгах ситуацию, решив перестраховаться, усилил охрану по пути передвижения кортежа по таёжной дороге и трассе до города. Проскочив на рассвете всю трассу, прикинул простреливаемые и опасные места: "Без бронетранспортёра не обойтись и даже лучше двух, чтоб могли перекрыть к машине доступ. Сорвалось с мальчишками, могут попробовать убрать самого босса. Встать во главе бизнеса, чем не повод. Самое лёгкое осуществить задуманное — сейчас здесь на таёжной дороге. Но до окраины посёлка чисто. Иначе местные бы давно уже донесли про чужаков, а вот дальше... Может действовать снайпер или кинут на дорогу шипы и устроят аварию и тогда уж отстрел. Вооружённого налёта тоже откидывать нельзя, хотя это мало вероятно. Но надо просчитать всё". И он считал, теоретически выстраивая кортеж и вновь проходя опасный участок на разных машинах, чтоб не бросаться в глаза на трассе. "Здесь пойдём с "глазами", опасный зигзаг и прикрывать придётся с двух сторон, по ширине дороги не разойдёмся со встречным транспортом, значит, нужны впереди "глаза". А здесь,— отмечал он по карте,— броню переместим вперёд и прикроем зад. С боков снайпера опасаться нечего всё открыто. Его засекёт ещё разведка". Бронетранспортёр взяли один у начальника лагеря, другой одолжили в леспромхозе. Купил когда-то Терёхин распродаваемую военными технику. Считал, авось пригодится когда-нибудь. Вот он случай! На лагерном пойдут военные, за рычаги управления заводского сядет Кабан. Услышав про опасность угрожающую Терёхиным, он влез в помощники сам. Не доверив проводку по трассе никому другому. Подоткнув рясу, залез в грозную машину и закрыл окно, не желая слушать ничьих уговоров. "Самолёт на парах, сопровождение ждёт у монастыря, я готов. Можем двигаться и лететь. Надо поднимать молодожёнов, и помогай нам Бог".— Подытожил подготовку Сергеевич, отправляясь барабанить в дверь.

— Вячеслав Николаевич. Подъём. Обедаем и в путь. Лошади ржут и самолёт крыльями машет. "Ох, привезти бы их сюда в пору цветения багульника, чтоб понежились. Куда не глянь нежно розовый рай. Загляденье. Самая пора молодость вспоминать, мять цветы, надышавшись сладким ароматом любви. Какое удовольствие кувыркаться по тем зарослям душистым".

— Дайте нам двадцать минут,— откликнулся Терёхин.— Мы юлой прокрутимся.

— Давайте, только не вздумайте крутить тот волчок второй раз.

Вышли на крыльцо. Солнце бьёт в глаза. Тишина, как будто и не кружил вчера снег. Обычное дело. После пурги тайга отдыхает. Деревья встряхивают вершинами. Звеня сыплется с веток в сугроб обледеневший, искристый снег. Люба, поправляет шапочку, натягивает перчатку и, вдыхая воздух, улыбается. Славка, рывком притягивает её раскрасневшееся лицо к себе и целует. Сергеевич торопит.

Когда у монастыря присоединилось к двум машинам такое мощное подкрепление из бронетранспортёров, Терёхин рассердился.

— Сергеевич, что за война?

— Не мешайся. Я в твоих делах не специалист. Ты в моих.

— Но ведь это явный перебор.

— Мы выполняем свою работу, не лезь с руководством. Потому что это в твоих жизненных интересах, чтоб я её выполнял качественно.

— Гусеницы-то зачем?— Потихоньку сдавался Славка, понимая, что спец прав.

— Обнимай жену и не суйся ни во что. Всё, у меня нет времени на объяснения.

— Распетушился. Я подчиняюсь.

Сергеевич, координируя движение и руководя процессом, двигал необычную колонну вперёд. Чутьё не подвело, впереди ждала полоса ловушка с шипами и снайпером наготове. Там на их глазах в неё влетела встречная машина. Когда военные, обученные на ловлю заключённых, да ещё с собаками вывалив из покрытого брезентом кузова вездехода, пошли на лес, развернувшись цепью, тот, бросив винтовку, бежал. Куда же скроешься, зима не лето. Всё бело. Взять живым не удалось. Срезали, хотя очень и старались бить по ногам. У въезда в город сопровождение просигналив "счастливого пути" вернулось, а кортеж с цивилизованной охраной, двинул дальше по запруженным транспортом улицам. Получилось только ползти, а ни ехать. Транспорт буксовал в месиве грязного снега прошедшего ночью и превратившегося утром в проблему для транспорта и городских властей. Сергеевич не особенно сейчас волновался. Беда не может поджидать в таких условиях. Киллер обречён. Да клиент доступен, как никогда, но и он сам в ловушке, а все в наше время хотят жить и пользоваться заработанными деньгами, иначе, зачем рисковать.

Пока ползли Люба, найдя себе занятие, чтоб не мешать разговаривающему по телефону Терёхину рассматривала наклеенные, где попало красочные афиши. "Сразу видно, что премьера. Кажется балет "Чингиз хан". Надо же Сибирь опять с новинкой. Горят и дерзко движутся вперёд таёжные таланты".

— Любаша, тебе это интересно,— обнял, задев губами щёку муж. Заметив между разговорами её провожание афиш он не мог не спросить её об этом.

— Почему ты так решил?

— У тебя глаза, как у камбалы на одну сторону.

— А кому не интересно такое чудо.

— Поворачиваем в отель.

— Ты с ума сошёл,— развернулся к нему обескураженный полковник.

— А ты думал,— ухмыльнулся Славка.

Леонид Сергеевич крякнул и промолчал. Давая отбой разволновавшейся охране машин сопровождения, он всё же ворчал себе что-то под нос. Круто развернувшись, машины пошли на отель.

— У этих виражей должен быть план,— не утерпела встревоженная Люба.

— Смотрим спектакль и улетаем,— приложился к её ушку поцелуем Славка.— Это мой подарок тебе за венчание.

— Ты поторопился. Билетов не купить. Это же премьера,— пыталась втолковать в его пылающую страстями голову Люба прописные истины.

— Дорогие всегда в наличие имеются. Сергеевич, пошли ребят, пусть возьмут.

— Ты, безрассудное, дорогой, задумал. Мы не одеты для премьеры. Может быть, не будем прибавлять хлопот Сергеевичу? Поехали в аэропорт.

— Разумные слова,— влез полковник,— может и правда, пошёл этот хан к лешему, а Николаевич...

— Она права, но совершенно в другом. Сергеевич, давай заскочим в магазинчик посолиднее.

— Господи и зачем я высунула язык,— расстроилась Люба, ты сейчас выкинешь кучу денег не понятно на что и для чего.

Полковник посмотрел на счастливо сияющего Терёхина и опять крякнул в кулак. "Точняк надраенный самовар.— Усмехнулся он.— Придётся попыхтеть. Он имеет право на счастье".

Люба не ошиблась, муж купил всё от драгоценностей до перчаток и театральной сумочки.

Вечером перед представлением, наступая на пятки и носки, а также от тесноты толкаясь, в просторном зале фойе прогуливался народ. Элита блистала. Хвастаясь друг перед другом нарядами, обладатели солидных кошельков использовали такое событие в своих рекламных целях. Увидев во втором ряду Терёхина, шёл навстречу с раскрытыми объятиями, демонстрируя своё уважение и признательность, мэр.

— В курсе. Знаю. Поездку отложили. Плохой бы я был городничий, если б не знал, что у меня в хозяйстве делается.

— Жена изъявила желание посмотреть представление.

— Умница! Здесь мы обошли столицу. Прошу знакомьтесь, это моя супруга. Я приглашаю вас в ложу. Есть разговор. Пока наши дамы любуются зрелищем, мы поговорим.— Частил гродоначальник, цепко ухватив Терёхина за локоть и собираясь полным ходом использовать этот случай с пользой для города и себя.

Люба удивлённо посмотрела на мэра, она-то всегда по наивности считала, что в такие места приходят отдыхать и наслаждаться искусством, а тут на лицо такое отступление... Она надеялась, как и Сергеевич, что Слава не примет приглашение, но тот, усмехаясь, кивнул:

— Надеюсь, что мэр сидит не на худших местах,— пошутил Славка. Сергеевич на мероприятие идти категорически отказался, сославшись на негативное действие оперно-балетного искусства на его организм.

— Что вы с меня хотите, я потом неделю болею. Революционеров давно нет тех, что листовки бросали и стреляли в театре и опере. Вымерла боевая единица навроде мамонта. Так что увольте, я в коридоре на стульчике подремлю. Тем более, вы в ложе.

Люба была в восторге, труппа работала отлично, спектакль потрясающий. Правда, Славу всё время донимал хозяин, но она смирилась и с этим. Они говорили, мешая жёнам смотреть. Люба, скосив глаза на опять шепчущегося Терёхина, усмехнулась: "Интересно, если спросить его о спектакле, он что-нибудь расскажет. Из того, что сейчас идёт на сцене, он не видел практически ничего. А судя по горящим глазам его, можно безошибочно определить, пахнуло хорошим денежным проектом". Люба не ошиблась. Смотреть не довелось, но хлопали они танцорам, оба с мэром не желая ладоней. Высоко оценивая труд артистов. Представление подошло к концу. Труппа вышла на поклон. Мэр подался, с тащившим за ним корзину с цветами секретарём, на сцену. Люба получила в полное распоряжение Славу, а в зале захлопали поднимающиеся сидения. И тут зал потряс взрыв. Терёхин упал, прикрывая собой Любу. Поднял их влетевший Сергеевич.

— Все живы? Не хило салютовали...сукины дети. Премьера зашибись. Фейерверк с трупами и фуршет с поминками. Это я поспешил насчёт мамонтов-то.

Он огляделся. Рядом с ними визжали, перепуганные насмерть, дамы. Из зала неслись крики и стоны. Когда более-менее дым рассеялся и поднялся вверх, осев на огромную люстру, Сергеевич осмотрел зал. Лицо его побелело, вместо мест на которых должны были сидеть босс с Любой, стоял смрад и нёсся к куполу раздирающей душу человеческий вопль. Он тронул за рукав осматривающего жену Терёхина, тот, проследив за выразительным взглядом Сергеевича, всё понял и, не дав разглядеть Любе эту жуть, прижал жену к себе.

— Культурные пошли негодяи. Дождались конца, не прерывая спектакля.— Донёсся до Славки тревожный голос Сергеевича.— Это настоятель за тебя молится Николаевич, не иначе.

— Чего про Терёхина не скажешь. Весь спектакль игнорировал просмотр,— съязвила Люба, пытаясь отряхнуть себя и Славу.— Кого взорвали-то?

— Любаша, идём,— заторопил её муж, поворачивая её к выходу, чтоб очень-то не присматривалась к залу.— У нас нет времени. Самолёт ждёт. Удовольствие мы уже получили. Теперь вперёд в самолёт и привет облака.

— Стоп. Вот теперь торопиться не будем. Ждите, пока все рассосётся и здесь будет милиции больше чем пыли. Да и нам нужно время приготовиться. Я должен сделать несколько звонков.— Осадил их полковник, затолкав в кабинет директора.— Алло, Витёк, проверьте самолёт на наличие взрывчатки. Сами на нём полетите. Не важно, что всё время под наблюдением был, ищите. Ленивое отродье,— шумел Сергеевич, делая звонки один за другим.— Гена, три человека ко мне и внимательно там, мы идём... И только в самолёте заметив, что Любаша задремала Славка поманил Сергеевича на разговор. Отойдя подальше от жены, к столику и попросив кофе, они, сдвинув головы, зашушукались.

— Скажешь что спец?

— Только то Николаевич, что человек очень близкий к тебе. Как это не прискорбно, но это так.

— Сам вижу. О времени выезда с базы знали немногие. Какую же заразу, я у себя пригрел.

— О том, что остались на этого недоделанного хана тоже..., горячо получается и нелицеприятно.

— Согласен. Он около нас Сергеевич, совсем рядом, а ведь за каждого из них я готов был поручиться головой.

— Голову придётся поберечь. Засиделись мы в покое, расслабились. Дети кому-то перепутали карты. Вот они и заспешили.

— Ты заметил. К самолёту подойти не смогли, благодаря принятым мерам летим. А вот билеты отследили.

— Да, тут я проворонил. Рассчитывал, что после провала на дороге обиды глотает и раны зализывает, ан, нет. Крепкий орешек, пёрышки почистил и в бой. Деньги не малые на кону, старается сволочь. Если б не мэр с его трепотнёй... хоть по делу байки травил...

— Ну, идея зашибись.

— Хоть что-то приятное. Похоже, Вячеслав Николаевич, это тебя Бог за храм божий и дела богоугодные бережёт.

— Уж и не знаю что думать.— Развёл руками Терёхин.

— Ох, как не хочется подозревать, каждого через пальцы пропустил, но придётся проверять всех. После сегодняшнего салюта, я не имею права на ошибку.

— Как можно, это ж мои друзья, соратники. Мы с ними бок о бок прошли весь путь. В каждом, как в себе, — попробовал возразить Славка, — Ты представляешь, как это будет выглядеть, если сейчас за ними следить и проверять..., я не готов к этому Сергеевич. Пойми ты меня.

— Я понимаю, но и ты прикинь, что своим упорством детей кровных ставишь под удар, Любу, себя и это всё из-за какого-то шизика, которого надо вычислить и обезвредить вовремя. Пока этот шустрый подонок не натворил бед. Мы не знаем, у кого шарики за ролики от твоих бабок зашли... И вообще на хрен мне твоё согласие не нужно, я сам буду их трясти, за пятки ловить, носом землю рыть, чтоб найти эту суку. И можешь гнать тогда меня за нарушение приказа.

— Хорошо,— сдался Славка, — делай своё дело, я мешаться не буду.

— Вот и ладушки...,— потёр руки Сергеевич, не скрывая своего удовольствия.

— У нашей бабушки...,— докончил растерянно Славка. Он впервые оказался зажатым в тиски, из которых был только один выход: быть перекушенным или освобождённым.

— В кабинете наверняка стоят "жучки". С телефоном аккуратнее. Все семейные вопросы обговаривай вживую и не на рабочем месте, а желательно на прогулке.

— Не пойму я что-то твоей стратегии. Сними букашек. В чём дело-то?

— Снять проще простого, а они ещё приляпают и туда, куда мы можем не добраться. Наши кустари чудеса фантастики проявляют. А имея выход на интересующее нас лицо мы можем использовать в своих целях.

— Например?

— Если не поймаем нужный нам объект, то возьмём на подкинутой информации...

— А коммерческие и производственные тайны?

— Вредить или ломать он, похоже, не собирается, надеясь, что всё это будет его.

— Для того и меня не трогали, чтоб расширялся и богател,— скривился Терёхин.

— Правильно мыслишь. Серьёзное что-то обговаривай в другом месте.

— Сколько же мне терпеть? Это же за язык себя всё время ловить надо будет,— недовольно заёрзал Терёхин.

— Перетопчешься ради дела. Трали — вали Любе ты можешь петь в неограниченном количестве, о местах встреч и передвижении только помалкивай. Я поеду с вами, надо пообщаться с Толей. В машину не сунешься, пока я не проверю её сам.

— А Любе как я это объясню?

— Она спит. Пусть себе дальше спит. А там видно будет, соврёшь что-нибудь на ходу.

— Умник, интересно что?

— Мне б твои проблемы. Колесо спустило, качают или пожмись с ней на ходу..., медовый месяц же у тебя,— хихикнул он.

Прилетели рано утром. Москва встретила дождливой осенью. Люба спала пригретая Славкой, не ведая о посадке.

— Ну, вот и думать ничего не надо, а ты боялся.— Посмеивался Сергеевич,— разбудишь, когда скажу.

В поместье доехали благополучно. Дом в утренней осенней дымке ещё спал и ребята тоже. Только Толя маячил столбом под зонтом у ворот. Сергеевич остался с ним, нырнув под зонт, охранные спецы принялись что-то горячо обсуждать, а Терёхины, попрощавшись, побежали, догоняя друг друга в дом.

— Вот дела! Топор над головой висит, а он ведёт себя, как влюблённый юнец.— Покачал головой Сергеевич, не то радуясь за него, не то осуждая.

— С чего рейс перенесли, под удар себя поставили, Сергеевич?— не выдержал Толя.

— Всё с того же пирога, что ты только что лицезрел. У него любовь. А у меня безопасность трещит по швам. Чуть не проморгал я, понимаешь. Случай спас, а может любовь эта бережёт его.

— И всё же?

— Балет смотрели...

— Чего?

— То самое. Чужих не пускать. Проверять всех. За ребятами...

— Три глаза...

— Слушай дальше умник. Машины вдоль и поперёк просматривать. Где-то рядом этот гад. Каждый день нам улыбается, шутит. Если б знать его следующий шаг, а то действуем методом тыка и всё с опозданием. Ваш подрывник ни до чего там эдакого, случайно, не привёл?

— Нет,— помотал головой Толя. Массажистка исчезла.

— Примерно этого я и ожидал. Труп найдут не скоро.

— Мы сразу же, как ты только позвонил, рванули в ту контору и облом.

— Я на неё и не рассчитывал. Заплатили, использовали и концы в воду. Обычное дело.

— Сергеевич, меня людская простота удивляет. Ведь знают, что опасно, но всё равно соблазняются и голову свою добровольно, с превеликой радостью в петлю суют. Авось пронесёт. Не помню, чтоб так кому-то везло.

— Тут тёмное дело. Может быть и не деньги, а что-то другое. Человек уж очень близкий к Терёхину орудует. Она могла не заподозрить лиха...

— Как это?

— Попросил разыграть, ради прикола... или женщина эта была того гада любовницей. Ради выгоды он мог пойти на отношения с ней. Обычное дело.

— Может, ты прав. Тогда нам в десять раз надо быть внимательными и осторожными, не доверяя никому.

— Ты прав Толя. Стойку тут прими парень, а я там, в конторе просеивать буду.

Осень хороша в самом начале. Когда солнце жар птицей, россыпь красок и паутина на каждом шагу. А дальше уже мерзость. Люба не любила ни пожухлой травы, ни запаха мёртвых листьев под ногами. Он перехватывал её дыхание. Хотелось убежать, скрыться от такого уныния. Уж скорее бы всё это кончилось. И вот, наконец, дождалась. Зима, погрозив надоевшей дождливой осени кулаком, выперла её за пределы средней полосы дальше на юг, вступив, как полагается, в свои законные права. "Неужели закончилась грязь, и подморозило?— Люба смотрела в окно на падающий с неба девственный снег и вздыхала,— от зимы я тоже не в восторге, но это всё же лучше, чем мерзкий дождь и непролазная грязь". А он кружил и кружил, заваливая всё: дорожки, деревья и дома. Равняя кочки, колдобины, забираясь под деревья в лес.

"Вот прорвало, где-то в небе, как в детской сказке, что читала им перед сном мама, старушка Зима трясёт свою пушистую перину".— Кривился не довольный липким снегом Артём. Перед ним лежал календарь, на котором он зачёркивал прошедшие дни и считал оставшиеся до каникул. Отец обещал всех свозить в Эмираты, а потом ещё на горнолыжный курорт. Вот мальчишки и размечтались, настроив планов. Правда у Вани полным ходом шла сессия. Ведь начинается она ещё до Нового года со сдачи зачётов. И Ваня, чтоб поехать с семьёй торопился сдать всё заранее. Хотя он и раньше не тянул со сдачей, потому как экзамены приходится сдавать после долгожданных и длинных праздников. В голове ещё мишура, а тут бац, и сражение с конспектами. Люба, как всегда не возражала, где семья там и она: "Арабские Эмираты?— куда опять же Славка собрался по просьбе неугомонного Артёма,— значит, летим туда. Горные лыжи?— да запросто. Бегала же по тайге, почему сейчас не смогу? Смогу.— Успокаивала она себя, бодрясь.— Тем более красных орлов уже пережила. В худшем случае просто так погуляю, лыжню им потопчу". Сергеевич с радостью благословил всё это делающееся тайно мероприятие.

— Чешите куда хотите только подальше отсюда. Толя со своими ребятами полетит с вами. Затаился это гад после стольких-то неудач. Новое что-то замышляет.

— Да не переживай ты так,— пытался ободрить его Терёхин.

— Это моя работа. Я зарплату за это получаю, а топчусь на месте. Самое страшное, когда не знаем что и ближе к разгадке не продвинулись ни на сантиметр. Все чисты, как ангелы.

— Тебе трудно, потому что он знает хорошо тебя, но ты найдёшь, Сергеевич, выход.

Успевшие уже соскучиться по солнышку и воде ребята, отводили душеньку, наслаждаясь тёплыми деньками. Люба, не любившая холода, тоже была рада тёплым водам Персидского залива. В Дубае кутила во всю весна. Вместо привычной ёлки, ждавшей их на Новый год — финиковые пальмы. Вместо сугробов — приятный песочек. Любе понравилось, что не было в это время года там ни изнуряющей жары, ни дождей. Главное что в планах экскурсий, не предусмотрено кормление акул. От всего остального она просто в восторге. Сам город поражал белыми красками с которыми заметно контрастирует зелень пальм и манговых деревьев. Соседство скалистых гор и песчаных барханов, морская ширь и парки с экзотической растительностью не могли не поразить её воображение и главное — она увидела розовые фламинго. Ребята делали прелестные фотографии и чудно отдыхали.

— Всё безумно красиво,— вздыхала она.

Славка показал ей на подведённые к каждому дереву трубки-капилляры, и слышное возле газонов шипение струй:

— Эта красота городу стоит не дёшево,— прошептал он.

Темпераментный Артём, которому скучно было вздыхать по травке и фонтанчикам, соблазнил всех на экскурсию в Аравийскую пустыню. Облачившись в плотно прилегающую обувь и одежду, защита от скорпионов, змей и пауков, отправились туда. "Где наша не пропадала,— бодрился Славка, потакая сыну,— рискнём!" Рискнули, посмотрели и её. Люба засомневалась в правильности такого решения сразу же, как только её обрядили в специальную одежду. "Опять попалась, Артём наверняка втянул в дерьмо". Она никак не могла забыть ту кормёжку орлов, где Славке пришлось накрывать её своим лёгким пиджаком. Аравийская пустыня, как выявилось, притягательна. Очень мелкий, раскалённый песок, вырисовывал причудливые волны. В результате чего барханы и песчаные дюны напомнили неповторимый лунный пейзаж. "Хочешь покататься, дерзай"— подмигнул Терёхин сыну. Тем более это не составляло проблемы и труда, предприимчивые арабы включили в программу развлечений слалом по дюнам. Толик с Артёмом съехали пару раз, другие не рискнули. Обойдя музеи, мечети и дворец шейха, Люба принялась разглядывать людей. Она ещё помнила восточные сказки, и сейчас интересно было проверить, соответствует ли та детская паутина сказок с реальным миром. Особенно бросались в глаза мужчины. Восточные красавцы, как обычно без возраста. Все похожие на сказочных принцев из арабских сказок. Она, правда, не очень любила "Тысяча и одна ночь", но почему же не посмотреть раз уж здесь. Её такие посматривания, привлекли внимание сразу сделавшегося не довольным Терёхина. И Люба, посмеиваясь, переключилась на женщин. Они, как утверждает Славка, в отличие от жительниц других стран Аравийского полуострова, не выглядят закрепощёнными. Водят себе запросто машины, служат в полиции и армии.

— А ну, посмотри внимательно, что отличает местных женщин от наших,— притянула она ушко Славы к своим губам.

— Сравнила наши красотки, а тут на любителя. И одежда у них... скромная, не фонтан.

— Я не об этом.

— Ну, не знаю...

— Эх, мужики, совсем вы не на то смотрите. Мы столько прошли и нигде не увидели женщину, увешанную сумками и кульками с провизией. Смотри, за каждой топает носильщик. А наши на маршрутке деньги экономят. Как правило, возвращаются с работы укомплектованные покупками под завязку и пешим ходом. Одежда точно ты заметил скромная, но, посмотри, как расписаны их лицо и руки.

— Фантомасихи,— прыснул Артём.

— Чем не по делу потешаться топай, пей сок,— недовольно указала на бар Люба.

Артём любитель соков и тут ему повезло, в многочисленных барах он с удовольствием пил прямо при них отжатый фруктовый сок. Ваня выбирал сделанный тоже на глазах коктейль из соков. Заказывал каждый раз новый. Выбор большой во всяческих экзотических сочетаниях. А Любе больше понравился лимонный сок с мятой. Терёхин от классики не отступал. Предпочитая всему чай и кофе. И тогда вся семья вплывала в арабскую кофейню представляющую собой нечто элитного клуба.

Ночью, оставив ребят в номере, отправились посмотреть ночной город. Славка хотел провести романтический вечер непременно в экзотической обстановке с танцем живота, необыкновенными фруктами, десертом и кофе. Всё то мог дать ночной клуб. "Где наша не пропадала",— теперь не дрогнула перед "танцем живота" Люба, смело отправляясь туда. Местные жители, как поняли они, гулять начинают поздно, когда на раскалённую землю ложится прохлада и продолжается минимум то веселье до трёх. Славка не изменил традициям и они вернулись только под утро. Толя с охраной вынуждены были пойти с ребятами к морю одни. А Терёхин с женой после той экзотики проспали до вечера. Люба хотела посетить восточный базар. Много читала об этом. Почему бы и не посмотреть раз судьба такой шанс нарисовала. Отправились ранним утром, пока не так жарко. Люба поняла, почему у женщин тут разбегаются глаза, а для мужчин это хождение напоминает посещение музея или выставки, поэтому они не так шарахаются от променада по нему. Любу поразили мешки с лепестками роз, кореньями, разнообразными орехами и сушёными фруктами и пряными травами, наполняющие воздух дивным ароматом и поэтому стоять около них приятно. А драгоценности и шелка вне конкуренции. Протискиваясь по узким проходам, Артём успевал рассмотреть ещё и национальности бродящих рядом с ними людей. Выяснив, что толкается тут не иначе, как весь свет, он был в восторге. Иван солидно напоминал им, чтоб не забывали торговаться. Это ж восточный базар. А то Ваня знал за матерью былой грешок, сунуть деньги и бежать. Самому Ване хотелось посмотреть верблюжьи бега. Это зрелище, собирает всех — от мала до велика. В одном забеге участвует от 15 до 70 верблюдов. Для араба такое животное — целое состояние, но Люба от такого мероприятия отказалась. Ей жаль было животных. Мужики пошли азартно болеть одни.

Исчерпав программу, отправились на небольшой горнолыжный курорт. Люба никогда не предполагала, что в жаркой Турции кроме солнца и моря есть ещё на востоке снега Паландокена. На лыжах Люба походила, но на спусках с гор сразу поставила крест, и никому из мужиков её не удалось переубедить в обратном. Терёхин, отлично катающийся на горных лыжах, детям сразу же нанял инструктора, который довольно таки быстро поставил их на лыжи. Люба в процесс обучения не влезала. "Он их отец и, наверное, знает что делает",— всё же с опаской поглядывала она на катание ребят. Поняв её трясущуюся душонку, Славка подвёл к спортивного вида крепким ребятам и объяснил:— Инструкторы: сертифицированные и даже имеют титулы чемпионов. Может, и ты попробуешь? Но Люба категорически от такого безумства отказалась. Она поднималась с ними на подъёмниках, дивясь потрясающей красоте и чистоте снега. Необычной синеве неба. Плывя в кресле над верхушками сосен, ощущала себя воздушным шариком. Но дальше дело не шло. Люба, не желала рисковать ни за какие коврижки и даже чудо инструкторам, ставившим на лыжи без страха и упрёка не одного бедолагу, не удалось сломать её упрямства. Тем более на недостаток внимания Любе жаловаться не приходилось. Её валяли в снегу, как водится, подначивая, всё же гуляли с ней и водили танцевать в ресторанах. А также она, наслаждаясь свободой, плавала сколько хотела и спускалась в исторические глубинки. Новый год отметили под грохот петард и фейерверков у елочки на лыжне. "Могла ли я предположить, что в течение двенадцати месяцев в моей личной жизни произойдут такие перемены?"— посматривала на счастливо орущих под бабаханье мужиков Люба.

Вернулись отдохнувшие, возбуждённые с множеством фотографий. Ваня всю обратную дорогу спорил с отцом вознамерившимся купить какой-то Европейский клуб.

— Деньги девать некуда? Я подскажу. Дай образование таким же, как сам детдомовцам. Построй для них жильё. Уходят ведь в никуда. Зачем тебе чужая страна и старушка Европа в придачу. Ты же в доску российский. Отец усмехался его горячности, но не разубеждал. "Это хорошо, что они любят так свою страну, значит, будет капитал работать после меня на Россию. И не кинет Ваня, ни под каким видом свои пенаты". А для Артёма пока было всё "клёво, важнецко и зашибись". Не понимая, с чего так сердится брат, он радовался, что не надо мести ненавистные подъезды, скрести снег и долбать лёд во дворах, махать метёлкой, собирая и вынося на старом покрывале опавшие листья. "Чего спорить с отцом, когда и так всё прекрасно!"— бегал он, около них не зная куда пристроиться. С одной стороны мешал брат, с другой мама, которую отец держал под руку. Сжалившись над Артёмом, мельтешащим под ногами, Люба уступила своё место. Дипломатично отойдя к киоску за журналом. Терёхин притормозил бег ребят, ожидая её.

— Идите, идите. Я догоню,— помахала она им на удовольствие меньшого. Её давно привлекал один женский журнал. "Задумка хорошая и люди по всему видно талантливые, а деньги вложены в него не те. Не тот формат, обложка, масштаб. Сейчас трудно выживать. Конкурентов многовато, хоть и бестолково сделанных и совершенно бессодержательных, но красочных". Листая журнал, она впервые задумалась над тем, что смогла бы улучшить его. "Может, стоит попросить помощи у Славы, кажется, я смогла бы изменить расклад, наладить там дело и вернуть долги или стоит подумать, где взять деньги самой, а то он ещё чего доброго будет отговаривать. Я обижусь. Только вот интересно где и как? Это ж не засунешь руку в щель и не вытащишь оттуда клад..., что ж ты раньше подруга не придумала ничего стоящего, где их взять, а пахала, как паровоз".— Толкла она свою идею в голове всю дорогу до дома, вертя в руках журнал.

— О чём болит голова?— не выдержал Славка, поглядывая на неё.

— Журнал читаю...

— Гм, странный способ читать и ерунду, какую-то купила.

— Не скажи, он очень талантливо сделан, только не с размахом.

— Хочешь я тебе его куплю,— вдруг предложил он.— Сделаешь, как глянется.

Согласится бы дуре и поблагодарить, нет же полезла на абордаж.

— Я сама это сделаю, если решу, что мне такое нужно.

— Ну, ну,— заглянул он ей в глаза усмехаясь,— как это интересно будет выглядеть?

Эта его усмешка завела её невероятно. Если б не случился тот разговор в машине, возможно, она и не решилась бы никогда на такое непростое дело. Но раз копья сломаны и всё сказано вслух, надо думать, доказывая, что ты не верблюд и что-то можешь в этой жизни сама.

Первое, что она сделала, это продала свою двухкомнатную квартиру, купив на деньги сразу же две однокомнатные. Через месяц продала и их. Сергеевич внимательно наблюдая фиксировал все ее ходы, давая по каждому отчёт Славке.

— Что она делает?— интересовался у Сергеевича каждый день тот.

— Пока наварила 15 тысяч баксов.

— Значит, я не ошибся и ей нужен тот журнал.

— Посмотрим дальше, во что она их вложит. Сдаётся мне ты её сам подзавёл.

Сергеевичу легко было ждать лишь наблюдая, а Люба сломала голову, прежде чем решилась на дальнейший шаг. И махнув рукой, всё вложила в гаражный кооператив. Случайно узнала, что знакомые покупают в кредит квартиру в новом доме расстраивающегося гигантскими темпами микрорайона. "Значит, гаражи там пойдут за милую душу!"— прикинула она и рискнула.

— Николаевич, она у тебя не простофиля,— тут же прокомментировал её шаг боссу Леонид Сергеевич.

— Что ещё?

— Вложила деньги в гаражи рядом с новостройкой.

— Она же в этом ничего не понимает...

— На этот счёт ничего не ведаю, но заработает не плохо это точно. Удачно выбрала место. Рядом целый каскад новых домов растёт.

— Ну, не могла она сама,— засомневался Терёхин.— В строительстве ноль, в делах ещё меньше. Кто-то наверняка подсказал...

— Тебе виднее, ты муж,— хмыкнул отставной полковник,— смотри не ошибись. Так можно и пирог с глазами получить.

— Почему она от моей помощи отказалась, а?

— Кто их баб разберёт, это такое наказанье...

— Вот только в лирику уводить не надо...

— Тогда, может, не хочет от тебя зависимой быть, а возможно желание проснулось свои силы попробовать. Оно легче, когда надёжная почва под ногами и сильное плечо подпирает. Опять же о хлебе насущном думать не надо.

— Но я не чужой ей. Предлагал же помощь.

— Ты всю жизнь прожил один, а баба это вулкан. Спит, спит потом, как выбухнет... И что у неё тут,— он ткнул в сердце и тут — палец упёрся в голову.— Не разберёшь с хирургическим ножом. Так, что готовься, журнальчик она этот купит, точно я тебе говорю. И место работы, как ты и хотел, поменяет.

— Не выношу бизнес леди.

— Мне, кажется, она не полезет в бизнес. Просто поможет журналу выплыть, никому не мешая и, будет иметь свою маленькую долю.

— Твои бы слова да Богу в уши. Предложи ей в долг. У меня не возьмёт, а ты подлезешь. Мол, хочу помочь. Случайно узнал. У тебя талант убалтывать. Я деньги на неё тебе дам. Сделай для меня.

— Ну, если только для тебя, то сделаю,— смеялся Сергеевич,— а расписку брать?

— По — другому не поверит. Бери.

— Смешные вы ей Богу.

— Чего это?

— Прижал бы ночью с ласками и всё решил сам.

— Нет, это уже будет не то. Должна же она чем-то заниматься, быть просто женой Любаша заскучает после такого напряжённого бега жизни. Да и дети уже не малые. Золотая клетка не для всех счастье.

— А по — моему, ты всё утрируешь, она устала тащить бабий воз, как ездовая собака, пусть отдыхает. Прогулялись мы с тобой, поболтали можно и в кабинет на прослушку.

— Да, холодам хана. Весна теснит зиму. Уходить не хочется. Так бы и гулял. Цветущая ива приковывает глаз. Страсть как люблю, когда она цветёт.

— Смотри, смотри,— потянул Сергеевич за рукав Терёхина,— мать и мачеху видишь, на бугорке пригрелась. Заметь: первая. Нам повезло, мы первые глаза весны поймали. Ты прав, скоро отзвенит капель.

— Конечно, так и будет. Первый цветок вестник, дальше уже весна лавиной попрёт, не остановить никаким выскочкам морозам.

— Вот интересно устроена природа, каждое время года приходит со своим скандалом, выталкивая упирающегося предшественника, но уходит, также, цепляясь буквально за всё.

— Да совсем скоро подсохнет земля, повыскакивает стелясь ковром зелень, пахнёт пьяной медовухой черёмуха, осыпая лепестки, забушует над головами белым и фиолетовым морем сирень.— Подставив лицо солнышку, ударился в лирику Славка.— Сласть какая, Сергеевич.

— Подари Любаше вязанку белых тюльпанов. Я видел, ей нравятся. Она брала в цветочном небольшой букетик.

— Чёрт. Вот почему ты видишь, а я с этой работой слепой.

— Ты не слепой, а занятый. Я на что? Подсказываю, чтоб прозрел,— подтолкнул его к машине полковник.— Ты голова. Деньги для нас убогих делаешь. В люди нас всех вывел. Мы должны беречь тебя и заботиться о тебе.

— Желания ещё скажи мои угадывать и нос вытирать. Хватит трепаться, поехали.

— Сейчас. Толя что?— выдохнул Сергеевич, глядя на экран телефона.— Ваня? Разворачивай Юра к Терёхиным. Толя мы летим.

— Что там Сергеевич?— свёл скулы Славка. Почуяв беду, заколотилось, готовое вылететь птицей сердце.

— Ваня пропал.

— Хрен с ними с деньгами этими и империей. Пропади оно всё пропадом. Надоело страсть. Любашу не вижу. Цветы она себе сама и то покупает. Не живу, а несусь. Отдам всё. Пусть подавятся. Катись оно под горочку мячиком. Мне в ватнике и кирзе спокойнее жилось.

— Прекрати оголять нервы,— заорал на Славку полковник.— Империю они возьмут, а Ваньку не отдадут. Ты это сам знаешь не хуже меня. Мозгами ворошить надо. Любаше подумай, как сбрехать.

— Ничего на ум не приходит.

— Мол, в Германию срочно отправил или ещё куда. Подсказываю для совсем нервных.

Забрав Толю у ворот, прошли сразу же в домик охраны.

— Ну?— поторопил Сергеевич.

— Артём шум поднял. Ему девчонка какая-то позвонила, сообщив, что Ване угрожает опасность. Голос он не признал. Я в институт, но опоздал. Ребята видевшие, как его пихали в машину, ничего толкового рассказать не могли. Насколько я понял, подошёл к машине сам, добровольно, не боясь, с какой-то женщиной. Старая девятка. Номера замазаны грязью. Вот, пожалуй, и всё.

— Люба знает?

— Нет. Мы с Артёмом ничего ей не говорили. Понимаем, что к чему.

— Уже лучше. Молчите и дальше,— приказал Терёхин.

— Одна надежда на помощницу,— пощипал подбородок Сергеевич.— Зацепок ноль.

— Какую?

— Ту, что предупредила Артёма. Она где-то рядом с ними и она на нашей стороне.

— Может пробить тот телефон? Ну девчонки этой...

— Пробей, Толя, пробей... Но думаю, он посторонний, однодневка.

— Пришло время использовать "жучки". Будь они не ладны. Я замаялся их терпеть.— Говоря, Терёхин непроизвольно держался рукой за сердце.

— Что с тобой?— забеспокоился Сергеевич,— давай, сгоняем к врачу?

— Малость прихватило. Отпустит. Займись делом. Я перебьюсь. Найди мне эту сволочь,— поторопил Сергеевича он.

— Ну, вот, раз ругаешься, значит, пришёл в норму. Будем работать.

Ваня очнулся связанным по рукам и ногам с не дающим дышать кляпом во рту, в тёмном каменном мешке. На дне, которого ещё лежал лёд. Попривыкнув к темноте, понял, что находится в глубоком высохшем или не докопанном колодце. В кружок на верху проглядывали звёзды. Тело ломило. Значит, его просто кинули туда, как мешок. "Летел порядочно кругов двадцать, а может и больше. Что это всё же такое, брошенный колодец или что-то другое? А какая собственно разница, где загнёшься, навряд ли меня тут кто найдёт.— Думал он, пытаясь всмотреться в темноту и пробуя выдавить из себя кляп, мешающий дышать.— Наверняка постарались, чтоб место было заброшенным и безлюдным". Над головой зашуршала щебёнка.

— Ваня, Ванечка?— свесилась вниз растрёпанная девичья голова.

Сориентировавшись, Ваня забил каблуками о бетон.

— Потерпи, я скоро. Лестницу верёвочную привезу. У меня есть.

Голова исчезла, в круге опять застыли холодные безучастные ко всему звёзды. "Конечно Танька, кроме этой шалопутной сюда ночью никто не сунется. Но как эта шалая узнала, где меня искать?" Их знакомство началось ещё с садика. В те годы Ваня с Артёмом жили с дедушкой в хорошем месте и красивой квартире. Дед получил. Этот дом заселяли тогда отставными военными и строителями. Девчонка с малолетства была не спокойная, шкодливая. Набедокурит и прячется за Ваню. Тот молчком хлебал за её делишки по полной ложке. Потом школа и опять к его несчастью один класс. Танькиной шкоды с приходом в школу не убавилось и Ване неприятностей тоже. По мере того, как девчонка росла, росли по размерам и её каверзы. Пользуясь его покладистостью, она вила из мальчишки верёвки. Военное воспитание деда: терпеть от женщин и большую ношу брать на себя, доставляло ему одни неприятности. Не выдавая девчонку, страдал сам. В школе ругали и грозили педсоветом. Мать дома ремнём, никак не понимая, как тихий, спокойный мальчик мог столько натворить. А Танька с ангельским личиком, только поджимала губки и честно моргала совершенно невинными глазёнками. Всё кончилось с продажей Любы квартиры и переездом в другой район. У Вани началась тихая спокойная жизнь, а по сути немного скучная. Но девчонка, не долго печалясь разлукой, нашла его и там. Понимая, что переезд был связан с финансовым недостатком в семье после смерти деда, а никак не с её фокусами, сочувствуя, по детски старалась помочь другу. Пока были детьми, бродила с братьями, собирая бутылки и макулатуру, подметала подъезды. Ванька гнал, а она, не обижаясь, топала следом. Немного из заработанных денег могли потратить на себя, купив мороженное или конфет, и тогда садились в парке на лавочку втроём и пировали. Дома Таньку ругали за такое знакомство, категорически запрещая иметь второсортных друзей, как он с Артёмом, но девчонка, не внемля домашнему нагоняю, по-прежнему цеплялась за дружбу с ним. Одно угнетало Таню, она не могла пригласить его к себе ни на день рождение, ни просто так, на чай, тортик или посмотреть фильм и от этого очень переживала. Особенно перекрыли все краники, когда её отец вполз в какую-то фирму своего старого друга. "Бомжей, ещё не хватало",— презрительно цедила её мать, захлопывая перед его носом дверь. Таньке запрещали, её наказывали, но она, почистив пёрышки, бежала опять к большому и неуклюжему Ваньке.

— Не ходи, одни неприятности от тебя. Ещё к мамке придут твои аристократические предки разбираться. Ей этого только не хватало.

— Скажешь тоже аристократы? Одна пивом торговала, второй на стройке вкалывал. Где б они были, не возьми его друг на фирму.— Беззаботно отмахивалась она.

Дома на неё продолжали шуметь и перевоспитывать, а Таньке всё нипочём. Скопив деньги, покупала ему подарки. По мелочам: рубашку, перчатки, шарф, но всё равно, для Ваньки радость. Конфетку и ту делила пополам. Одну половину откусывала сама, а вторую впихивала ему в рот. Скоро Ваня разгадал её хитрость. Всё проще простого, дай ему целую, отнесёт братику своему Артёму. А половину съест сам. Мести в подъезде, помогая ребятам, у неё по началу не очень получалось. "А всё потому что шило в одном месте.— Шипел на неё Артёмка.— Толку от неё как от козла молока. Прогони её Вань". Ванька рад бы, но сделать это было невозможно. Девчонка была без претензий и обид. Замечания брала на заметку и махала веником со всем усердием, разметая грязные капли по дверям и стенам. Жильцы ругали Ваню, а он в свою очередь шугал, отбирая веник такую помощницу. Но, повздыхав на лавочке на свою неумелость, она опять возвращалась к нему. Позже, когда они уже подросли, убегая из дома из-под надзора, она добиралась гонимая одной целью — ему помочь к нему и на рынок, где Ванька возил на тележках товар по точкам.

— Уйди, ради всего святого,— гнал парень упирающуюся сзади в тележку маленькую девчонку,— чего тебе шалава, от меня надо?

Танька отбегала и минут пять злилась за шалаву. А потом, забывшись, начинала подталкивать тележку сзади вновь. Закончилось детство. Каждый из них получил аттестат зрелости в своей школе и пошёл дальше тоже своим путём. Танька в престижный вуз на изучение языков и журналистики, а Ваня в МАИ. Солидной девушки из неё не получилось. Пацанка была, такая же торопыжка, попрыгунья и осталась. Теперь часто она вместо своего вуза, занимала скамью рядом с Ваней на лекциях его кафедры.

— Опять двадцать пять.— Злился парень, моля и выпроваживая.— Нет здесь для тебя никакой шкоды. Зря припёрлась.

— Вань, я ж никому не мешаю, тихонько посижу,— вцепившись в его рукав, закрывала она глаза.— А хочешь, я за тебя конспекты попишу.

Парень, стесняясь, насмешливых взглядов однокурсников пытался не раз отпихнуться от неё, но не тут-то было. Её маленькие пальчики цепко держали его рукав.

Покой был только летом, когда её куда-нибудь отправляли отдыхать на всё время каникул. Но приезжала она бурлящая не находившей выхода энергией и спрятанной тоской, втягивая его в свой водоворот сумасшедшей жизни. А тут Ване несказанно повезло, нашёлся отец. Ребята, переехали к нему из старой квартиры, а потом и вовсе мама её продала. Девчонка, покрутившись около чужих теперь дверей, и оббегав в пустую все места, где он работал, еле дождалась тогда первого сентября и начало занятий. Увязаться за ним ей тоже не удалось. Да, дела были плохи, а ещё точнее хуже некуда. Танька осталась без адреса, у разбитого корыта. Всё общение свелось к институту. Но не могла же она там просиживать всеми днями, а своя учёба? Устроенная ей не раз слежка за Ваней, ни к чему не привела. Охрана была на чеку. И вот сейчас именно она нашла его здесь. Часа через три, щебёнка под чьими-то ногами зашуршала, а в колодец метнулся луч фонаря. От непривычки Ваня зажмурился. По глазам резануло.

— Ванюша, это я Таня.

"Кто б сомневался!"— хотелось буркнуть парню, но он не мог.

— Лестницу спускаю,— продолжала она комментировать свои действия,— потерпи, уже лезу к тебе.

Ваня видел, как упала, раскатываясь, верёвочная лестница. Как карабкалась по ней с хваткой обезьяны девчонка.

Спрыгнув, она наклонилась к нему.

— Жив?!— обрадовано выдохнув, воскликнула она, ухватившись за кляп.— Дыши, дыши родненький. Как хорошо, что жив!

— Фу, думал конец...

— Всё будет хорошо, милый,— бросилась она с жаром осыпать его чумазое в ссадинах лицо поцелуями.

— Хватит лизаться,— не одобрил её такого порыва Ваня.— Нож принесла? Или опять домой побежишь? Руки первыми.

— Да, да, давай руки,— она резала верёвки, кромсая и свои пальцы.

Сбросив путы с рук, он, забрав нож, принялся за верёвки на ногах.

— Давай дуй наверх.— Подсадил он её на лестницу.— Я тут маскарад устрою.

Сняв куртку, он, свернув из неё куклу, кинул на землю.

— Таня, кинь ещё что-нибудь...— Прокричал он наверх.

— Что?— прошелестело над головой.

— Одеяло, покрывало, подушку, соображай быстрее.

Танька бросила плед и запричитала:

— Поднимайся, пожалуйста, быстрее, я боюсь.

— Хоть чего-то ты боишься,— пробубнил Ваня, поднявшись и вытягивая лестницу.— На, брось в багажник.

— Да, страшно. — Топталась она на месте не понимая его.

— Корова, ума не хватило оставить машину подальше отсюда,— ругался он, кинув связанную лестницу в багажник.— Придётся следы заметать.

— Как?

— Не твоё дело, мотай сказал.

— Ваня, я чуть с ума не сошла, люблю тебя дура ненормальная, а ты ругаешься и это вместо благодарности.

— Тю, совсем колокольчик в голове не звонит. Не тяни время, катись сказал. Жди меня на дороге.

Парень, нарубив веток, найдя доску, выравнивал от машины на земле колею, а потом заметал следы. Подошёл к машине через двадцать минут. Издалека Ваньке послышалось из машины хрюканье. "Что за оборотни тут хрюкают?"— осторожно подошёл он. Безумно ревя, Танька всматривалась через стекло в обступившую машину темноту. Замирая со страха от каждого шороха, мечась по окнам и надеясь его увидеть, она растирала слёзы и жалобно поскуливала. Как не высматривала, а появился он неожиданно. Вырос рядом с машиной. Огромный, замёрзший, постучал в окно дверцы, напугав её до дикого крика.

— Обалдела! Чего орёшь? Подвинься, я сам поведу, а то у тебя глаза на макушку выпрыгнули.

— Напугал и смеётся,— всхлипнула она, перебираясь на сидение рядом с ним.

— Ага, только и мечтал, валяясь там, как бы над тобой похохотать.

— У меня сердце в пятки ушло.

— Достань его оттуда. Надо подумать, куда податься...

— Мне всё равно, лишь бы с тобой.

— Неужели?

— Давай откатимся отсюда подальше, а потом решим,— взмолилась она, видя, его промедления.

Но смирно долго она сидеть не могла, возбуждёно хватая парня за руки, мешала управлять машиной.

— Сядь, я сказал и не мешай. Ты когда-нибудь пупсиком будешь.

— Не благодарный. Если б я была цыпонькой и пупсиком, ты б сейчас валялся в колодце,— заревела с новой силой девчонка.— Хоть жив и за то спасибо бы сказал.

— Успокойся. Спасибо, конечно, тебе. Молодец. Давай мир и не сопливься. Плачущая женщина, это хуже разбитой морды. Ну, не реви.

Это подхлеснуло Таньку на новые расходы слёзных запасов. Приткнувшись в тень ив попавшегося по дороге озера, он повернулся к девушке.

— Ты утопишь нас обоих. Кошмар, что за водопад, как будто не я там валялся, а ты. Иди, сюда,— пододвинул он её к себе, неожиданно вскрикнув от резкого движения.— З— зараза!

— Господи, что ещё?— вскинула она глаза, вмиг проглотив слезу.

— Ребро, похоже, сломано. Чего ты, в самом деле, ревёшь?— наклонился он к грязному, мокрому лицу подружки.— Вот завелась. Всё же хорошо.

— Не знаю. Хочется,— всхлипнула она.

— Вот психованная...

Сам не зная, зачем он это делает, Ваня нежно прикоснулся к её солёным губам. Таня замерла и, положив, голову на его плечо, вздохнула.

— Вань, я не могу без тебя. Понимаю, что это неправильно. Девичья гордость, честь и всё такое..., но я не хочу ждать, когда ты созреешь до любви. Вот знай. Говорю сама сейчас, что б не опоздать потом, когда ты дорастёшь.

Ваня улыбнулся горячему шёпоту сумасшедшей подружки и нарочно сердито пробурчал:

— Ты безжалостно пьёшь мою кровь. Пойдём-ка умоемся, а то на чертенят похожи.

Усталость взяла верх. Дремала на его плече девушка, погрузился в забытьё и он. Просидев в машине у озера часа два и основательно проголодавшись порулил в супермаркет.

— У тебя деньги есть?— растолкал он полусонную Татьяну, добравшись до магазина.— Меня почистили полностью. Вероятно, прикинув, что мне денежные знаки больше не понадобятся, конфисковали всё.

— Есть, но я с тобой насовсем.

— Прямо сейчас разбежался и взял,— толкнул он её обратно.— Ты что спятила совсем? Закройся и сиди.

— Подожди, я тебя причешу. Так идти нельзя,— остановила она его.

— Давай,— наклонился он к ней, попутно посматривая в зеркальце.

— Ваня, а что дальше с нами будет?

— Купим еды, и поедем в одно место. Тебе чего хочется?

— Шоколадных конфет. Мне всегда, когда я нервничаю, их хочется.

— Мог бы и не задавать глупых вопросов. Ладно. Жди.

Затарившись в обе руки и запихав всё в багажник, он повернул машину в посёлок бабушки.

— Мы куда?— закрутилась по окнам она.

— Сейчас увидишь.

— Посёлок...

— Правильно. Там полно заколоченных домов. Перекантуемся пока не прояснится обстановка.

Он не додумался спросить у неё, как она его нашла и от этого делал сейчас ошибку.

— Что тут прояснять?— вздохнула Таня, ластясь к его плечу и мешая ему с переключением.

— То есть?

— Это мой отец тебя приговорил.

— За что?

— Не из-за меня. Не тормози так резко, я чуть не пробила головой стекло. Поехали потихоньку. Я устала, и спать хочу.

— Говори.

— Нашёл время выкаблучиваться.

— Говори, сказал.

— Ух! Из-за денег твоего родителя.

— Какое отношение твой отец имеет к Вячеславу Николаевичу?

— Самое простое. Они вместе учились в институте. Друзья. Это в честь моего отца тебя, оказывается, назвали Иваном. Потом они плодотворно трудились на одной стройке. Твой был начальником, мой у него в замах. Когда твой отец попал на зону, их пути разошлись. Терёхин нашёл его, когда имел уже большой бизнес. Вячеслав Николаевич не знал, что это ради моего отца твоя настоящая мать бросила его, став любовницей, практически второй женой моего родителя. Правда, надежды её не сбылись. Нас с мамой он не оставил, но и её тоже не отпустил. Так и путался между двух женщин. Про тебя он даже не подозревал, что ты сын того самого Терёхина. Запутала его Любовь Моисеевна, записавшая тебя на себя. Подумал что однофамильцы. Мало ли чего в жизни случается. Страна большая, шансов сойтись в одном дворе никаких. Сокрушался очень о своём ротозействе. Мол, если б знал раньше, утопил бы вас обоих ещё маленьких и жил сейчас без проблем. Ну, не смотри на меня так. Я сама подслушала всё это не так давно. Не появись вы с Артёмкой, твой отец весь свой капитал оставил бы моему. А так пшик. Деньги и власть ломают людей, разбивают дружбу и ссорят родню. Так идёт испокон веков.

— Может быть, но большинство просто становятся сами собой. Значит, он такой и был у тебя. Вот мама, Любовь Моисеевна...

— Только не говори, что ты не знал, что она не твоя биологическая мать?

— Вспомнил неделю назад. Помогли. Вдоль забора дома начала бродить женщина, постоянно попадая мне на глаза. А тут вчера около института смотрю, опять стоит. Увидела, иду, и ко мне: "Сыночек, вспомни, я твоя мама". Подумал чушь, а она своё: "У тебя родинка в паху. Помнишь, мы с тобой на коняшках в парке катались?" Эти коняшки только и остались ярким пятном. Лицо женщины время размыло, а их помню. А тут ещё вспомнилось, как отец в тайге знакомил меня с мамой. То есть с Любой. Ну и пошёл дурак с ней.

— Зачем, она же тебя бросила?

— Если б знать. Кровь, наверное, повела, если смотреть с одной стороны на эту говённую ситуацию, а если с другой, то маму пожалел, то есть Любу. Обещала нервы ей попортить, попробуй я не пойти.

— Что потом?

— Сунули в машину, трахнув по голове, до сих пор звон стоит. Для ума наука. Очнулся в колодце при верёвках и кляпе. В толк не возьму, как женщина может так со своим ребёнком. Раз, как собаку кинула. Второй, на смерть приговорила. Ты-то как узнала?

— Подслушала.

— Хватит разговоров. Поехали, отоспимся, а потом мозговать будем, что с этим всем делать.

Выбрав крайний дом, он загнал машину в старый сарай, пошарив над дверью и найдя ключ, открыл входную дверь. Не включая свет, на ощупь и с помощью фонаря Тани присмотрелись, куда попали. Чистая большая комната. Справа большая русская печь, разделяющая вторую половину дома на две части. Кухню и комнатку с двухъярусными железными кроватями. Закрытые, цветными ситцевыми шторками, они имели уютный вид. В углу большой комнаты стояло трюмо, укрытое вязанной продолговатой салфеткой с фарфоровой балериной посередине. У окна стол, застеленный вышитой скатертью с самоваром на подносе. Небольшая этажерка с книгами тоже в вязаных салфеточках и множество фотографий в рамках на стене. Сразу за дверью под пологом красовалась чистенькая кровать с узорчатым подзором и горкой в вышитых наволочках подушек.

— Нормально,— подытожил Ваня осмотр.

— Мне тоже нравится.

— Давай поедим. Я голоден и спать хочу. Ты на этой горке, я за печкой.

— Ни за что, только с тобой,— упёрлась Таня.

— С чего это?

— Я мышей боюсь и холодно...— Для убедительности она, поёжившись, цапнула его под локоть.

— Ладно, пожуём, там видно будет.

Ваня принёс из колодца во дворе воды. Залил в умывальник. Мыло лежало в мыльнице. Такое чувство, что хозяева вышли и скоро будут. И только пыль на вещах подсказывала, что это не так. Умылись. Поужинав, убрали за собой. Откинув пикейное покрывало и развалив горку подушек, Таня попробовала забраться на высокую кровать. Не получилось.

— Тундра какая, не пойму, как они на них забирались?

— Это ты тундра. На таких никто не спал.

— Тогда зачем они?

— Для красоты, а спали на печке или за ней.

Таня, сделав ещё одну попытку попасть на постель, оглянулась, ища стул. Ваня, оценив её мучения и сжалившись над подпрыгивающей девчонкой, подсадил её наверх. Толкнув девчонку бесцеремонно к стене, лёг поверх лоскутного одеяла, не раздеваясь с краю. Покрутившись и подумав, Танька потребовала сводить её в туалет. Чертыхаясь про себя на такого проблемного живчика, Ваня спустил её на пол. Вывел во двор и, разведя руками: "мол, шуруй" отвернулся. Но Танька заупрямилась, желая цивилизованное место. Найдя сколоченную из грубых досок кабину, указал ей направление пути.

— Нет, ты проверь, а вдруг там кто-то есть?

— Мне это кажется или на тебя действительно трус напал? Иди чудо. Никого нет.— Хлопнул он дверью, отправляясь сам за сарай.

— Ваня, ты где?— Кричала Таня через пару минут.

— Что ещё?

— Там кто-то шевелится?— бежала она к нему.

— Ты что с ума сошла? Кошка, смотри, как глаза горят.

В хате всё повторилось. Опять подсадка на кровать. Сверкнув голой попой перед носом парня, она отвалилась к стене. Но, повозившись, опять полезла с разговором:

— Вань, а скажи?...

-Ты отстанешь от меня,— рявкнул он, отворачиваясь.

Первые лучи солнышка, прорвавшиеся в забитые окна, застали их спящими голова к голове, в жарких объятиях друг друга. Почмокав, она на ощупь, по дыханию добралась до его губ. Впившись, горячим поцелуем, откинулась на подушку. "Ура! Я всё-таки сорвала его у него".— Ликовала Таня. Ответив, Ваня потянулся за ней... Посмотрев на парня сумасшедшими глазами, она сбросила кофточку и, спеша, чтоб он не сообразил и не сбежал, расстегнула юбку. Пока Ваня проморгался просыпаясь, она уже скользнула к нему, несясь быстрыми руками по его джинсам.

— С ума сойти, что за дела?— пытался выловить её руки он.

— Молчи...

— Что ты делаешь, курица?— шипел он, теряя голову от её губ.— Ты с ума сошла?

— Да, Ванюша, да...

— Ненормальная..., я ж не железный, сколько можно чудить...

— Я люблю тебя.

— Ты чума болотная.

— Да, да, но ты мой.

— Сдохнуть можно, но я же не знаю, что с тобой делать...

— Я тоже, но природа подскажет.

— Что же это такое,— горел он в руках настырной девчонки, заливаясь краской и всё же лаская её маленькую грудь.

Любовь не считает время. Отказывается от еды и воды. Боится удаления тел и раздумий. Горит, как та лампада в углу пока хватает фитиля и масла. Они провалялись до вечера.

— Танюшка, где твоя мобилка?— наконец догадался он позвонить домой.

— В машине,— вцепилась она, в него не желая выпускать.

— Лежи я сейчас,— неуклюже поцеловав девчонку, и соскользнув с кровати, он, натянув джинсы, вышел.

Счастливая Танька с визгом упала на его подушку. Безумно целуя и нежа пух. "Он мой, мой, только мой. Этот косолапый молчун, великан Ванька. По которому она сохла ещё с садика. Теперь он её и ей всё равно, что там делается за этими стенами. Ей так хорошо тут с ним. Если б можно было осталась в этом домишке навек. И ей, маленькой женщине, большего счастья не надо. Она пошлёт весь цивилизованный свет к чертям, будет печь ему тут пироги, лишь бы он был рядом.

Телефон на счастье не был разряжен. Ваня довольно-таки быстро дозвонился до Артёма.

— Братишка, я жив и на свободе, убежал, передай отцу, что б не дёргался.

Ивану тоже расхотелось уезжать из брошенного дома, в чьих стенах он неожиданно для себя стал мужиком и испытал не ведомое до этого счастье любви и обладания женским телом. Он улыбнулся, заливаясь краской от одного воспоминания о жарком пробуждении.

— Есть хочешь?— вернувшись, неумело клюнул её в уголок губ, не смелым поцелуем Ваня.

— Нет,— замотала она растрёпанной головой, улыбаясь.

— Что, совсем?— Обнял он её.

— Я тебя Ванечка хочу.

— Мы творим что-то не то...,— лепетал, он, однако же, не отказываясь от её горячих объятий.

— Плевать,— отмахнулась Танька, топя его в своих горячих руках.— Ты чего дрожишь?

— Замёрз...

— Иди сюда, ко мне ближе, я тебя погрею.

Ванька, бурча глупости, полез.

— То, что происходит между нами не понятно...

— Ничего тебе понимать не надо,— смеялась она,— люби меня, дурашка.

Пока Ванька горел в безумных руках девчонки. Терёхин, Сергеевич, Толя искали его. Они и предполагать не могли о его побеге, а ему не хватило сообразительности сразу позвонить. Полковник "рыл землю". Охранники вспомнили о женщине бродящей вдоль забора. Потом о похожей, припомнили однокурсники. Терёхина осенила догадка, подумав, он почти не сомневался. Дёрнув за рукав полковника, он встал:

— Сергеевич, это может быть только его мать.

Сергеевич от такой новости оторопел.

— Не понял?! Люба? Бред!

Терёхин поводил носком ботинка по дорожке и, собравшись, тихо проговорил:

— Люба не его родная мать.

Сергеевич провёл лапищей по своей лысой голове, туда-сюда. Раз, другой...

— Так!... Что я босс ещё о тебе не знаю? Но Люба, я поражён! Чужого ребёнка тащила, думая, что ты мёртв. Другая бы просто сдала в детдом и привет. Николаевич, тебе золотая баба в руки попала.

— Я знаю. Ищи ту суку,— процедил он сквозь зубы.

Сергеевич, потирая руки, кивнул:

— Уже кинул наживку.

Терёхин уточнил:

— Ты сейчас говоришь о прослушке? Очень надеюсь, что запущенная информация через "жучка" принесёт свои плоды.

— Будем ждать, кто же подойдёт к сейфу. Веришь, бурлит во мне всё.

К вечеру у Сергеевича была вся доступная информация на первую жену Терёхина и мать Вани. То, что вырисовывалось при этом, удивило полковника, а потом и насторожило. Информация открыла человека, скорее всего, именно того какого они с Терёхиным искали. Но это было чудовищно и он решил подождать вечера, не объявляя о своей догадке боссу. Уж слишком дикой была правда. И только поздно вечером взяв его на сейфе, Сергеевич пошёл к Славке.

— Ну, что Николаевич, ты по-прежнему хочешь знать имя человека предавшего тебя?

Терёхин вскочил, как на пружинах.

— И ты знаешь его?

Тяжёлый кулак полковника лёг на стол.

— Теперь да.

— Не томи,— взмолился Славка.

— Это мерзко...,— вздохнул Сергеевич.— То, что ты увидишь, мерзко.

— Ошибки быть не может?— прохрипел Терёхин.

— Исключено,— ещё раз припечатал кулаком на столе полковник.

Терёхин засунув руки в карманы, с решительным видом встал против него.

— Тогда я слушаю.

— Иван Сидякин.

Кулаки Терёхина выскочив из карманов взметнулись, как крылья встревоженной птицы вверх.

— Бред. Такого просто не может быть. Ты ошибся, Сергеевич. Точно тебе говорю, он мой друг. Я давно его знаю. Мы учились вместе. Я сына в честь него назвал. Нет, нет... Уверяю тебя. Ошибка вышла. Такого просто не может быть. Вспомни, слова Экзюпери, дружеское общение — самый ценный дар жизни. Мы через столько лет с ним пронесли эту дружбу. Это понятие с детства в меня вколочено. По — другому не может быть. Тем более, мужская дружба — свята.

Леонид Сергеевич стоял молча со скрещенными на груди руками, спокойно ожидая, когда тот выдохнется. Он желал выложить то, что имел об этой истории на руках, прямо глядя ему в глаза. Терёхин, побегав по кабинету, действительно выдохшись сел на место.

— Всё? А теперь послушай меня. Врага не сложно при желании просчитать на несколько ходов вперёд. С друзьями всё намного сложнее. Поэтому он долго не попадал под моё око. Он стал любовником твоей жены ещё до твоего ареста. Не знаю, что у них там было: любовь или тебе хотел наговнять. Всякое бывает. Но я думаю, дело было в твоей должности на стройке. При желании и умении на ней можно было неплохой левак иметь. Голову даю на отсечения, она с тобой такие беседы вела. Да? Ну вот,— получив кивок Терёхина, пошёл он дальше.— Но поняв, что с тобой каши не сваришь твоя жёнушка и выбрала Сидякина. Только как же спихнуть тебя с места и поставить его? Справились и с этим. Устроив тебе аварию. А он твой зам честно занял освободившееся место. И это он привёз Ваньку в зону, ведь так? Только не потому, что помочь тебе хотел, другу, а, чтоб не путался под ногами пацан и не напоминал тебя. Он, да? Что молчишь, ведь так? Действительно чем мог он удивить, так это благородным поступком. Ты таял и не подозревал. Представляешь, как они ржали всю жизнь над тобой. А когда ты его нашёл никакого, никчёмного, нищего, а сам в роли хозяина тогда уже фирмы, у него колпак подпрыгнул на голове. Он тебя урыл, а ты взлетел и ещё как... Сначала зависть, потом деньги, деньги, жадность... Для таких людей это бесконечность. Он всегда завидовал, ненавидя тебя. Твоя первая жена тоже не просто так локти на себе кусала. Избавилась от тебя никчёмного и постылого, найдя тебе деятельную замену, а такой облом вышел. Любовник по мелочам щипает, а ты на коне. Задёргалась, только пробиться к тебе не смогла. Иван не пропустил, боясь потерять деньги. Эти двое из одной упряжки жутко не доверяли друг другу. Мужики придурки не тех, как всегда любят. Сам такой же идиот. Я очень сожалею, что тебе пришлось узнать всю правду. С другой стороны — ты должен был её узнать.

— Но тогда, в те годы, что свела нас жизнь, у меня ничего не было,— неуверенно мычал Терёхин.

— А женщина? А должность? Он завидовал и хотел иметь и то, и другое. Мы забыли народную истину, что пока ты имеешь что-то стоящее, ни один из друзей не смириться с тем, что не имеет этого. И потом, кто бы знал, за что человека начинают ненавидеть или завидовать...

— Почему же меня не убили?— прохрипел Терёхин, потихоньку смиряясь с шокирующим известием.

Сергеевич, придавив ладонями его плечи, воскликнул:

— О, думать начал! Да только потому, что ты был нужен делать им деньги. Талант у тебя. Умеешь работать. Таких единицы. К тому же был одинок. Всё, что заработаешь, ему останется. Вот и терпел.

Ладонь Терёхина прошлась по лицу.

— Ты прав, я так и планировал, оставить всё ему. Прикидывал, случись со мной что, найдёт Иван Любу и Ваньку, поделится.

— Если б я раньше об этом знал,— вздохнул Сергеевич.— Это даже хорошо, что Люба с детьми потерялись.

Терёхин запоздало побелел:

— Ты думаешь, он бы убрал их?...

— Давно. Таково волчье нутро и жизнь. Представляешь, твой дружок с твоей бывшей, всё прикинули, посчитали и вдруг,— бац! Появляются, откуда ни возьмись дети, и ещё не один, а двое. У него от злости башку — то и переклинило. Торопясь, он решает взорвать детей. Потом, разозлившись ухлопать тебя, пока ты ничего не переделал на них. Мечется. Всё неудачно. Он ложится на дно. И тут вспоминают про Ваньку и то, что можно пустить в дело его мать. Вот решая использовать её в своих планах, они и движутся дальше. И как видим удачно. Ваня — это последняя его возможность получить империю и деньги. За сына ты отдашь всё. Но мы подкидываем ему другую возможность получить добро. Документ в сейфе. И он рискует. Оно и понятно с Ваней получится или нет, а тут взял, своё имя вписал и хозяин. Не ты первый и не ты последний, не зря говорят в народе: "Господи, спаси меня от друзей моих, а с врагами я сам справлюсь". Я нашёл вчера камеру пишущую, но трогать не стал. Рисковал подлец. Приём разместил в своём кабинете. Воспользовался он, похоже, ключами уборщицы. Разберусь.

— Боже мой, Сергеевич..., боже мой!— вскочил Слава, его пальцы нервно сжимались и разжимались.

Полковник вновь своими пудовыми лапищами прижал его к креслу.

— Понимаю я тебя, ох, как понимаю.

Покачав в безумии головой, он взвыл:

— Не представляю, что там с Ванькой?

Сергеевич опять похлопал по плечам босса.

— Будем надеяться, что за ненадобностью его мать отпустит.

— Худшее может случиться?— вскинул голову Терёхин.

Полковник сказал правду.

— Не исключено.

Но Славке этого показалось мало и он схватил полковника за грудки.

— Скажи лучше честно по всей логике. Он его уничтожит?

Сергеевич, усадил его в кресло и подал стакан воды.

— Раньше времени Николаевич не скули. Все под Богом ходим. Пошли, посмотришь.

— Кого?— простонал Славка, думая о Ване.

Сергеевич пощипал подбородок.

— Друга своего. Взяли его ребята на сейфе.

Терёхин вскинулся. "Чёрт!"

В кабинете по такому случаю горели все осветительные приборы, какие только имелись в наличии. Пройдя по пустой приёмной (чужих в операцию не привлекали, только преданные ему люди), полковник распахнул перед Терёхиным дверь. Зайдя к себе, Слава сел на стул, сделавшиеся враз непослушными ноги, не держали. Иван сидел посреди, в наручниках, под охраной четырёх парней, ошалело крутя головой. Славка, сглотнув обиду, спросил:

— Почему? Не понимаю?— Сидякин, сплюнув, отвернулся. А Терёхин с тупым упорством продолжал: — Учились вместе, работали, дружили, почему, объясни, не понимаю?

Сидякин откинулся на спинку стула.

— Козёл. Это я устроил тебе ту аварию, за которую ты сел. Мешался под ногами. Ненавидел всю жизнь.

Славкина голова отказывалась воспринимать это. Терёхин, пытаясь добиться ответа на свой вопрос, почти кричал:

— За что? Что я тебе сделал, кроме хорошего? Выбрался, тебя первым к себе забрал, делился всем. За что?

В глазах Сидякина полыхала жгучая ненависть, его ухмылка выглядела ужасной:

— Считай, мне так хотелось.

— Не понимаю,— развёл руками Славка.— Не понимаю...

Сидякин, захлёбываясь бессильной злобой, захотел достать Терёхина, хоть лягнуть и то удовольствие, но охрана пресекла его хотение. Но языку-то позволено говорить и он изливал им яд.

— Не понимаю, не понимаю... Тебе мудак и не дано. Моя, всё равно взяла. Один я не уйду. Сына у тебя забрал, сейчас ребята его там, в колодце гранатами закидали...— Сказав это, Сидякин, опять сплюнув, отвернулся.

Славка онемел, хорошо понимая, что тот может так случиться, что и не блефует. Захотелось сделаться сразу деревянным и ничего не чувствовать. В реальность вернул его телефонный звонок и радостный голос Артёма.

— Папка, где ты? Там Ванюшка звонил. Он жив и здоров. Убежал.

— Боже мой, пресвятая Богородица,— вскочив, забегал, он по кабинету,— Спасибо тебе. А вот это видел,— вывернул он кукиш Сидякину.

Тот вновь дёрнулся, собираясь достать Славку, но сильные руки ребят усадили его на место.

— Николаевич, бешеную собаку нельзя оставлять,— покачал головой Сергеевич.— Решайся.

И загнанный обстоятельствами в угол Терёхин то решение принял:

— Значит так. Семью твою не трогаю. Нуждаться ни в чём не будут, а ты Иван, прости, сам заработал...

Приехав домой, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. "Нужно и правильнее было бы сейчас напиться и Сергеевич советовал, но не смог. Заполнила странная пустота. Кажется, исчезли во всём мире цвета, звуки и даже запахи. Да и сама жизнь потеряла смысл... Но нельзя поддаваться боли, она сожрёт и не подавится. Надо перешагнуть и идти дальше, слава Богу, все дорогие мне люди живы. А на будущее зарубить себе на носу: друзьям денег впредь не доверять и к жене близко не подпускать, в воспитании детей не привлекать и больше никаких сволочей в окружении. Я считал его больше чем братом, но всё равно был для него чужим".

Обгоревшую машину Сидякина с обуглившимся трупом нашли прохожие, сообщившие в милицию. С трудом дозвонившись до дочери, мать попросила срочно приехать:

— Где ты шляешься,— рыдала она в трубку,— отец погиб. Сегодня похороны.

Татьяна, выронив телефон, стояла, ни жива, ни мертва. Жизнь и смерть кидают людские судьбы на кости. Выходит так, что на одних весах качались двое,— отец и Ваня.

— Танюшка, что там?— поднял он разрядившуюся трубку.

— Отец погиб, скорее всего, твой приговорил за тебя.— Жёстко сказала она собираясь.

Иван опешил.

— С чего ты так решила, он же ничего не знал?

Но Таня, отвернувшись от него, пробурчала:

— Ты сказал, звонил же...

Иван, охаживая свою грудь кулаками, клялся:

— Клянусь, ни слова только Артёму, что жив.

Но девчонка упрямо твердила:

— Не верю.

— Танюха,— прижал он её к себе,— ты же знаешь, я не вру. Не умею. Большие деньги всегда связаны с разборками, а твой отец, как я понял по отточенному лезвию ходил. Мало ль он ещё во что впутался.

Вывернувшись, она отступила от него.

— Поехали. Его уже нет и все его грехи не так важны.

— Я поведу сам. За руль не лезь,— предупредил Ванька.

Ехали молчком. Иван морщился, как будто земля и небо поменялись местами. Почему всё так? У особняка Сидякиных толпился народ. Люди небольшими чёрными кучками жуками заполнили двор. Стояли молча или тихонько перешёптывались. Появление в яркой розовой одежде Тани и небритого Ивана, вызвало недоумение и интерес. Первыми к ним подошли, разглядев такую картину и поняв, почему эти двое оказались вместе, Терёхин и Леонид Сергеевич.

— Ваня, сынок!— стиснул Слава руки вокруг сына.

— Ой!— сморщился тот.

— Что?

— Ребро.

— Это ерунда, до свадьбы заживёт.

— Пап, что тут?

— Теракт,— крякнул в кулак Сергеевич.— Влез в дерьмо. Разборки. Сейчас копаюсь и уточняю. Хороший же куш в империи имел, видно показалось мало.

Таня всхлипнула. Славка притянул и её к себе, целуя в макушку.

— Время такое девочка. Крепись. Я вас с мамой не брошу.

— Извините, я пойду. Мне надо,— заторопилась она.

— Да, да, конечно,— не удерживал Терёхин,— а ты стой.— Поймал он сына.

— Где и как вы нашли друг друга?— влез Сергеевич.

— Не важно,— махнул рукой Иван.— Дядя Лёня всё потом. Пап, я с Таней побуду.

— Давай домой. И без разговоров. Переоденешься, приведёшь себя в порядок.

— Врач опять же посмотрит,— поддакнул Сергеевич.— Тане ты такой не помощник и у людей возникнут вопросы при таком твоём виде, а нам это ни к чему.

— Может, помощь им какая нужна?— не сдавался Ваня.

— Похороны компания взяла на себя. Тане надо побыть с мамой. Идём, идём, не ерепенься.— Подтолкнул он его к машине.— Всё кончилось. Нам больше нечего боятся.

Насупившись, Ваня спросил:

— Ты знал про Сидякина?

Отец кивнул.

— Искали тебя, Сергеевич докопался.

— Значит, Татьяна не ошиблась...— промычал Ваня.

Терёхин в недоумении повернулся к нему:

— В чём?

— Что её отец, это ваших рук дело,— прошептал сын.

— Ваня,— влез Сергеевич, посмотрев на побелевшего босса,— тот колодец, где ты сидел, закидан гранатами. Вас пытались не раз взорвать, отца с матерью тоже. Этот человек был одержим, а значит опасен.

Иван не пылил и не строил из себя чистого и пушистого. Сказал прямо:

— Дядя Лёня понимаю я всё, просто Таню жалко. Да и вообще... Жизнь стала дешёвой, страшно...

— Тебе кто помог, она?— прижал легонько сына к себе благодарный за понимание Славка.

Иван не отпирался.

— Она. Мы с садика знакомы.

— Кто б знал такой салат,— присвистнул Сергеевич.— Зачем с кукушкой этой, биологической матерью пошёл?

Иван занервничал.

— Откуда знаете?

— Обижаешь,— хмыкнул Сергеевич,— кто на кого учился.

Ванька вздохнул и принялся выкладывать всё, как на духу.

— Что б маму не расстраивать. Та угрожала трепать маме нервы, а ей нельзя заниматься переживаниями.

— Вот те раз, а что с Любой?— удивился Терёхин.

— Я думал ты знаешь?

— Что???

— Так все же давно догадались и Артём и домашние...

— Ты что, решил меня доконать?— тряханул он за отвороты сына.

Иван поморщившись от боли, удивлённо протянул:

— Беременная же она.

— Как?

— Это тебе лучше знать,— засмеялся полковник,— вопрос явно не по адресу, да Ваня?

— Нет, ты Сергеевич подумай, они догадываются, причём все, интересно, почему это?

— По признакам,— улыбнулся и Ваня.— Их же сейчас каждый столб знает. Телик, интернет, пресса. Всё работает на человека, обогащая знаниями.

Возмущению Терёхина не было предела.

— Слышал Сергеевич, столб и тот знает, а я?

— Ладно тебе переживать,— хихикал полковник, я тоже просмотрел, значит, ты не один такой слепой. К тому же у нас были весомые причины. Мы "крота" ловили.

— А скажи-ка сынок, ты случайно не помнишь, сколько месяцев у мамы эти признаки, которые заметили все, кроме меня.

— Месяца четыре, пять, может и больше, кто их женщин разберёт. Спроси у неё сам. Она же твоя жена.

— Резонно,— хохотал полковник.

— А ты Сергеевич, что угораешь?

Сергеевич спрятался за шутки.

— Это магнитные бури на тебя так подействовали. Всю неделю проклятые гуляют.

Терёхин разбурчался:

— Неделю, но не пять же месяцев. Юра, и ты смеёшься, давай заворачивай в цветочный магазин,— ткнул в плечо он водителя.

— Мне по статусу не положено хихикать,— широко улыбнулся тот, разворачивая машину.

Забрав все белые тюльпаны, какие там нашлись в недрах цветочного магазина, не упустив случая всей компанией побалагурить с продавщицей, поехали домой.

Люба копалась в земле, помогая садовнику обрабатывать первые весенние цветы на клумбах. Завидев Славку с огромной вязанкой белых тюльпанов, зарделась: "Кажется, догадался!"

— Люба, это, правда?— обнял он её так, что лицо жены утонуло в цветах.

— Много обещающее начало,— схитрила она, но, пожалев, его улыбнулась.— Я беременна.

— Рожать будешь дома, врача привезу сюда. Я так хочу. Это же великое счастье слышать первый крик малыша в этих стенах и чтоб дети радовались прибавлению в семье Терёхиных. Новая жизнь пусть освятит этот дом. Всё пропустил в своей жизни и вдруг такой подарок... Любаша, я твой должник до гроба.

Любины щёки пылали багульником. Она тулилась к груди мужа и шептала:

— Я желание загадала, помнишь, там, в Сибири. Вот сбывается.

Он тоже перешёл на шёпот, сейчас он ему казался волшебной речью.

— Кого ты хочешь?

Люба сбросила с рук резиновые перчатки и со своей тайной потянулась к его шеи.

— Девочку, а то у тебя двое, а я одна. Думаю, ты мне сделал именно такой подарок?

Чувства переполняли его. Он, приподняв жену, покружил.

— Любаша, дорогая...

Люба лукаво улыбнулась.

— Извини, с тобой не посоветовалась. Может, ты был против этого ребёнка, молчишь и молчишь,— опустила она глаза, спрятав смешинку под опущенными веками.

— Любашенька, я столб дубовый, прости, солнышко.— Шептал он ей на ушко, неся в дом.— Спасибо, детка. Увижу, какая ты будешь кругленькая и смешная. Артёма-то пропустил...

— Неуклюжая, как утка,— чмокнула она его в нос. — Колобуля.

— Безумно красиво. А Колобуля-это жена Колобка. Легендарная личность,— ликовал он,— сто раз спасибо, голуба моя, за такую радость.

Она, купаясь в нежности льющейся из его глаз, губ рекой, промурлыкала:

— Слава, как догадался, про белые тюльпаны?

Словно напоровшись на стену, он встал. "Чёрт, попался!" Но решил за счёт вранья очков себе не добавлять.

— Не буду врать, разведка подсказала. Завтра перешлют багульник. Сегодня заказал.

Провожая их глазами, Сергеевич поёжился, а Ваня счастливо улыбался: "Такое чувство встречается редко. У большинства любовь куда-то испаряется с годами, а может быть её просто не стараются беречь или не было никогда. Ухватились за иллюзию, а она растаяла. Люди живут под одной крышей, покупают вещи, куда-то ходят, растят детей, но ничего абсолютно не чувствуют, просто привыкают или считают так надо. Наверное, такая жизнь страшна и скучна. А эти, как молодожёны. Глаза горят яркими фонариками, руки и губы всё время ищут и находят друг друга. А найдя, сплетаясь в нетерпеливом поцелуе губы скучают друг без друга. И мать его "мёртвого" любила. Сколько я видел у знакомых, разбежавшиеся в поисках лучшей половинки родители, по несколько раз пытались создать семью и просто романы заводили или сожителей искали, а она нет. Ведь не знала, что отец жив, а всё равно верна ему была. Вот, наверное, Танюшка такая будет. Была же она около меня в трудные времена, не стесняясь моей нищеты, и отдалась запросто, не жалея и не прося ни о чём. Рискуя собой спасать меня полезла..."— Он поймал себя на том, что впервые задумался об этом. Парень не заметил, как вместо Таньки, шалавы, чумы... с губ стали слетать Таня, Танечка, Танюшка, всё так изменилось...

— О чём мечтаешь, не иначе, как о такой же любви?— опустил его на землю Сергеевич,— а ну — ка пошли, поговорим.

Ваня пытался улизнуть из цепких рук полковника.

— Мне побриться надо, помыться...

Но полковник подтолкнул его к дому.

— Вот и хорошо. Вперёд. Ты скоблись, а я послушаю тебя. Ты что против такого гостя, как я?

— А, если порежусь, болтая?— пошутил недовольный Иван.

— Не треплись. Сам видишь, всё серьёзней не бывает, поэтому давай, не торопясь и по— порядку.

— Ладно, пошли. Всё рассказывать, с садика?

— Не ухмыляйся, а начинай,— рявкнул полковник.— Я должен знать всё, чтоб помочь.

Пока шли к Ивану в комнату, перекидывались, отбиваясь от атак друг друга фразами. А как за спиной захлопнулась дверь, шутки в сторону и разговор пошёл иной.

Ваня рассказал всё, умолчав только, о двух жарких ночках проведённых на высокой деревенской постели. Выслушав парня, полковник, лупанув себя по колену, воскликнул:

— Везучие вы Терёхины мужики на стоящих баб! Отец отхватил себе сокровище и ты кралечку не хуже.

— Дядя Лёня, ты, правда, так считаешь?

Полковник удивился, но ответил не сразу. Подумалось о своём. Парень ждал и он сказал:

— Чего бы мне брехать и завидовать тебе.

— Значит, я не ошибся, и она будет такая же, как мама. Надо позвонить ей, узнать, как она там...

Сергеевич обнял за наливающиеся силой плечи парня.

— Вань, не лезь пока. Пусть пройдут похороны. Там точно не до тебя. Тем более, если она догадывается, как ты говоришь, о причинах смерти своего родителя. Повремени с визитами парень.

"Вот дела!" Он так и сделал, как велел Сергеевич. Но разговора и позже не получилось. Ваня пробовал звонить, она отключалась. Выловил в институте, отделалась от него сказками про занятость. Пришёл домой, не вышла, сославшись на головную боль. Пришлось распивать чаи с матушкой и идти не солоно хлебавши. Жизнь сделала крутой поворот, теперь он караулил её, прося милости, за ради Христа, на встречи. Для Вани это было не простое время. Отказ выбивал парня из колеи. Первое чувство, так ярко и неожиданно вспыхнув, согрев его своим теплом, вдруг без какой-то на то причины упёрлось в глухую без начала и конца стену. "Разожгла и спряталась,— вздыхал несчастный парень.— Наваждение какое-то, а не жизнь". Молчун от рождения и по натуре, он страдал один, не в силах поделиться ещё с кем-то случившейся с ним глупостью. Засыпая, Ваня ощущал на себе пахнущие калиной девичьи губы. "Бог мой, как было сладко и хорошо!" Она нашла баночку джема в деревенском буфете и, попробовав его пахла калиной. "Вот обезьянка,— ругался он тогда, ещё не ведая того, что последует дальше,— везде надо нос свой сунуть". А утром пахнущие калиной губы, как безумные ласкали его, и он дурел от их сладковато горьковатого вкуса. Как бы ему хотелось повторить тот миг. Почувствовать ещё раз, как её маленькая ручка с шустрыми пальчиками нырнёт к нему в джинсы. Всё спросонья пропустил. Как жаль, что нельзя застопорить время, разве что создать иллюзию этого... Его и сейчас обдало жаром от одних воспоминаний, а что уж говорить о том времени, он точно бродил в тумане, причём горячем. Просто обалдел, не зная, как себя вести и что делать. Чуть не сбежал по дикости. Танюшка молодец, вцепилась мёртвой хваткой. Всё получилось, зашибись. Исчез страх и испарилась сама собой неуверенность. Не круто, конечно, откуда крутизне взяться-то, оба первый раз нырнули в тот омут, опыта нет, но не беда, опыт дело наживное. Набрал кассет, посмотрел и порядок, если б дураку раньше пришло на ум такое... Но ничего он ещё блеснёт перед ней. Всё впереди у них. "Злючка,— гладил он подушку,— весна, солнышко, а я замерзаю без твоей любви. За что так меня мучаешь, детка. Ты ж всегда знала, что я голова с ушами и с глазами, не складная и косолапая. Прощала же раньше, не обижаясь, за что же сейчас так терзаешь?"— вопрошал он подушку, воображая её Танюхой. Как всё усложнилось. Уж очень тяжёлое похмелье последовало после тех пьяных ночей... Явно не по его плечам и их молодой неопытной любви.

— Что с тобой?— не раз спрашивала Люба, ероша его волосы.

— А что?

— Мне, кажется, у тебя нет настроения?

— Враки, у меня чумовое настроение,— скрипел он зубами, выдавливая из себя что-то подобие улыбки и отмалчиваясь дальше. Говорить ни с кем не хотелось, даже с Любой.

"А вдруг любовь в ней прошла. Проще не бывает, я разочаровал её своей неопытностью".— Страдал в неведении Ваня, придумывая каждый раз что-то новое. "Без паники! Ведь я у неё самой-то первый и она не в курсе, как это вообще бывает,— облегчённо вздыхал он через минуту.— И потом я был почти близок к истине, решая проблему таким образом, что "оргазм со мной она должна испытать ещё до секса" хотя до всего этого додумался ни я, а, подсказала опять же сама Танюха. Вот почему она читала обо всём этом, а мне было лень нос сунуть.— Упрекнул он себя. Находя сам же себе правильные ответы, Ваня не успокаивался, а мучился дальше,— Что она со своего первого раза может знать о сексе? Мало или почти ничего. Что тогда, что? Почему она так отдалилась. Это же катастрофа, не меньше. Я теряю её, всё дальше и дальше уходят от меня те ночки и она с каждым днём удаляется тоже становясь недосягаема. Да, причесала она меня нечего сказать, только пока непонятно за что?"

Люба, видя мучения парня, пыталась его разговорить, но безуспешно. Молчун с рождения, он не изменил себе и сейчас. Улыбался, моргая обиженными глазами, и молчал. Не понимая причины такого упорства и не видя, откуда у всего этого растут ноги, Люба беспокоилась. Впервые, она не находила подхода к сыну, отсюда и нервничала, не зная, как ему помочь. Славу тревожить не хотела, слышала и так, что на фирме какие-то неприятности, какого-то его друга подорвали, а что делать самой, со взрослым парнем не знала.

Получив после очерёдного захода к Тане закрытую перед носом дверь. Всегда спокойный и рассудительный Ваня взбесился. Обойдя дом, он присмотрел дерево, упирающееся в балкон. Вскарабкавшись на ствол, под ругань и показавшийся ему маленьким сверху кулак охранника, он пробрался по веткам на балкон. На его счастье выбивать стёкла не довелось, дверь была открыта. Ввалившись с грохотом в её комнату и заперев от гнавшегося за ним охранника дверь, оторопел. Танька, уткнувшись в подушку, безутешно ревела. Обернувшись на шум, она, всхлипывая опоздала с маскировкой, хоть и старалась тянуть в улыбке вздрагивающие губы, а не смогла скрыть от парня свой слезопад.

— Уйди, я болею,— икала она, захлёбываясь слезами и растирая по щекам солёные потоки.

— Я вижу уже твою болезнь. Сопли называется. В чём дело, что не так?— подсел он к ней на кровать.— И угомони охрану, а то придётся драться.

Намёк на драку возымели действия. Она знала — этот упрямец будет биться.

— Он мой гость,— остановила она выламывающего дверь охранника.

Иван, получив перевес в желаниях, вдохновился:

— Вот и славно поговорим?!— обернулся он от двери, где стоял в боевой стойке, приготовившийся встречать охрану, к ней.

Но желанного разговора не получилось. На шею ему она не прыгнула, ноги на его туловище не закинула.

— Уходи никакого разговора не будет, я тебя видеть не хочу,— накинулась она на него с кулаками, зажмуривая до рези свои глаза.

— Вот это номер?— опешил Ваня, сжимая объятия.

Не сдержавшись, он ткнулся своим горячим ртом ей в губы.

— Ненавижу -у,— взвилась девушка, пытаясь вырваться из его рук.

Ваня подхватив её на руки отнёс на растерзанную кровать и, бросив на подушки, упал рядом сам.

— Да, что ты говоришь, когда успела только бедная,— усмехнулся он, приходя в себя. Руки сами решив что им делать, вжали девушку в подушки.

— Уйди,— жалобно попросила она.

Иван закрутил головой.

— Вот ещё, здесь не хуже постель, чем в том домишке...

Татьяна взвизгнула:

— Не смей...

Парень оправдываясь и прося простонал:

— Танюха, я не могу без тебя.— Не дав девчонке опомниться, и крепко держа её тонкие ручонки, ожёг он жадным поцелуем солёные от слёз, дрожащие губы. Парень ласкал и тянул поцелуй до тех пор, пока сопротивление не пало. Только тогда, высвободив свои руки, сдерживающие её агрессию, он прибегнул к их помощи в убедительных ласках. Стараясь воплотить сейчас тут с ней всё то, чему учился с кассет. Танюшкины затуманенные любовью глаза удивлённо прояснились, а брови полезли вверх:

— Ванька, ты что, проституток нанимал,— обиженно проныла она, пытаясь высвободиться из-под него.

Разнеженный от ласк и всего последующего за этим Ванька с пылу жару не сразу понял о чём это она бормочет.

— Дурёха, ты сама-то поняла, что сказала?— удивился он такой её реакции.— Я фигею от тебя. Думал, оценишь. Для тебя, между прочим, старался.

Она погладила дрожащими пальчиками его покрывшиеся румянцем щёки.

— Не понятно... Тебя точно трудно понять.

Уткнувшись носом ей в плечо, он принялся объясняться за свой сюрприз:

— Решил, что не понравился тебе, ну, как мужчина. Вот ты и прячешься от меня.

Татьяна спрятала улыбку.

— Ну, ты и тормоз...,— потёрлась она о его плечо.— Откуда тебе опыту набраться, если не от продажных жриц любви?

Теперь прятки Ивана перенеслись к её шейке, он сопя уткнулся в неё.

— Интернет, записи,— засмеялся он,— тебе, что не понравилось, а я так хотел блеснуть.

Таня притянула его сомневающееся, несчастное лицо к себе и утопила его в поцелуях.

— Глупый, мне нравилось и тогда. Слаще не надо. Но мы не будем вместе и это последнее, что ты поимел.

Только что счастливый парень свалился в ледяную прорубь.

— Ништяк. С чего бы такой напряг?— не поверил он, нежась в её пальчиках.— Скажи, что ты шутишь, Злючка?

Татьяна попыталась сделаться серьёзной и неприступной. Натянув маску суровости на лицо, ледяным голосом заявила:

— Я серьёзно. Ты сейчас встанешь и уйдёшь навсегда.

— И не подумаю,— отмахнулся Иван.

— Ваня, так надо.

— Кому?

— Мне.

Иван повернулся к ней боком и поглаживая по вздрагивающему телу потребовал:

— Объяснись?

— Позову охрану...,— дрожащим голосом предупредила она.

На лице Ивана это вызвало только улыбку.

— Ох, напугала. Значит, будем биться.

— Ваня я серьёзно,— простонала она.

— Я тоже не шучу. Если суждено умереть, то на твоей постели.— Поджал он губы.— Давай, устраивай пикантную ситуацию, я не подумаю одеться.

— Господи, что же мне с тобой делать?

— Иди сюда,— притянул он её к себе.— Мы будем жить долго и счастливо и умрём в один день...

— Ну, не можем мы с тобой быть вместе. Мы должны расстаться,— взмолилась она.

Иван сел и выхватил её к себе на колени.

— Да почему же?

Она отвернулась и поджала губы.

— Нет.

Упрямству Ивану не занимать, и он с удвоенным темпераментом принялся её допытывать.

— Почему?

— Потому что...

— Ну?

— На мне грех...

— Чего на тебе?

— Грех.

Иван хмыкнул и сжал кольцо объятий.

— Я тебя умоляю. Тем грехом мы последние из наших сверстников занялись. Поскольку нам годков-то помнишь чай...

— Ты не понимаешь...

— Уговорила, чтоб прикрыть его и этот глупый разговор, я беру тебя в жёны. По годам для серьёзного шага рановато конечно, но раз тебя это так напрягает я согласен жениться, родители думаю поймут меня.

Таня, зажав ему ладошкой рот, взмолилась:

— Ваня ты не даёшь мне сказать, я не об этом... Всё хуже...

— Да-а! Ты что, убила кого-нибудь?— посмеивался он, лаская девчонку.

— Ещё хуже, я предала своего отца.

"О! Этого только не хватало!"

— Не ерунди,— сделался тут же серьёзным парень, поняв, наконец, куда она клонит.

Она, отводя потухший взгляд, всхлипнула.

— Ради своей любви к тебе. Надо платить за это.

Иван саданул кулачищем подушку. Она зажмурилась. Удар был такой силы, что ей показалось, будто перья в ней закудахтали курицей.

— Бред,— гаркнул он.

— Совсем нет...,— загорячилась она.

Ванька распалился:

— Он убить меня хотел. За это вышка. К тому же аварию ту, за что отсидел отец, организовал он. Там человек погиб. Имей ввиду, он преднамеренно убил человека, чтоб посадили отца... А в Иркутске устроил взрыв, там сколько полегло, ты подумала об этом?

Она пыталась перебить его.

— Ваня...

Но Иван продолжал:

— Может, не положено так говорить, но эта смерть подарок ему. Спасение от позора. Отец же никому, ничего не сказал. И мы с тобой, как никто другой знаем об этом. А сколько ещё не знаем.

— Не важно, он мой отец...

Он вжал её в простыни и вцепился поцелуем. Целовал безумно, словно пытаясь через рот внести в неё свою боль и свой страх от её потери. Лизнув уголки её губ с надеждой прошептал:

— Вот это номер. Танюха, умоляю, кончай грузить свою головку, будем счастливы поперёк всему.

— Нет,— покачала она упрямо головой.

Иван упал в подушки и, заложив руки за голову, уставился в потолок.

— Глупо же всё и жестоко по отношению к нам обоим.

— Ваня не надо, я решила.

Иван опять поднялся на локти.

— Нашла святого. Он через тебя бы ради "капусты" перешагнул, не поморщился. Отец другом его считал, почти братом, в люди вытянул, а он в лагеря его загнал, убить сколько раз всю семью пытался...

— Но не убил же, может просто пугал,— заплакала она, уткнувшись ему в грудь.

— Ага, сейчас, жди. Столько людей безвинных полегло. Нас охрана стоящая стерегла, а у тебя иллюзии одни в голове,— поглаживая её по вздрагивающей спине, втолковывал в упрямую голову он.— Натворил и пусть лежит себе теперь, с чего нам ради него жизнь портить, а?

Она резко одёрнула его:

— Ты всё врёшь.

— Бестолковый базар получается,— выдохся он не зная какие ещё аргументы пустить в её переубеждение.

Она сама вдруг метнулась к нему. Закинув руки на шею, горячо зашептала:

— Ванечка, радость моя, я люблю тебя больше жизни, но это будет наказанием мне, как нерадивой дочери.

Ванька, пользуясь моментом, тут же пристроил её в подушки и принялся любить, оно полезнее и доходчивее, потом чмокнув её в дрожащее плечо прохрипел:

— Слушаю тебя и диву даюсь..., может, я вообще сплю, и мне это снится, а ну-ка ущипни меня.

Она привстала на локте, чтоб лучше видеть его:

— Ваня не юродствуй, я хуже Павлика Морозова.

Ивана подбросило:

— О, дурдом. При чём ещё тут этот пионер. Начиталась всякой муры. У парня свои были причины сделать то, что он сделал и думаю не пустячные. Там тоже папенька не подарок с шёлковой ленточкой был. Детей и их мать бил, по бабам ходил, до дури пил, ещё и хлеба людей задумал лишить. А наши доморощенные демократы враз подоплёку нашли. А вообще-то в прошлом глупо копаться, с настоящим вон не разобраться. Один и тот же день крутится по-разному.

Таня упорствовала.

— Но говорят же, я читала. Это не нравственно.

— Конечно, хлеб жечь нравственно, а сообщить об этом, нет. Кто вообще в жизни может провести ту черту? И к счастью, и к сожалению жизнь — мячик. И каждый прожитый миг может толковаться — куда покатишь.

— Ваня, но ведь так просто говорить не будут.

Иван, поцеловав эти болтающие всякую чепуху пухленькие губки, притиснул горячей рукой её к себе. Недовольно пробурчал:

— Что — что, а болтать у нас зашибись, как любят. Языками молоть, не работать, а ещё и за деньги, под заказ.

Тане бы промолчать, но она заспорила.

— Умные же люди пишут...

Иван, начиная терять терпение и заводиться, пробурчал:

— Умные, без мозгов и песни, чтоб ты знала, страшнее идиота. А без тормозов — прыжок с зонтиком с самолёта. Уверяю тебя, на нравственность и безнравственность судей нет.

Таня, не удержавшись, прыснула в ладошку:

— Вот тебе и молчун. Что-то ты парень разговорился...

Иван засопел:

— Допекла. Тань, практически ты моя жена и отрезанный ломоть от отца и своей семьи. Зачем мешать божий дар с яичницей. Мы сами по себе, давай не глупить, а?

Она, тяжело вздохнув, нашла его пальцы и сжала, как могла их.

— А ты байки не забивай, какая я тебе жена, мы ещё не доросли до этого.

Ванька солидно и спокойно принялся ей рассказывать настрой своей политики:

— Годы имеют программу в сторону роста, это 18 нам уже никогда не будет и 20 тоже, а дальше набегут, и мы с тобой вдвоём знаем, как обстоят дела на самом деле. В нашей семье все однолюбы. Ты моя жена и точка. Тебе нечем крыть сдавайся.

Помолчав и потершись щекой о его грудь, Таня упрямо пролопотала:

— Ваня, я всё решила. Будешь давить, я уйду в монастырь.

Ванька решивший, что все трудности позади и вопрос улажен растерялся:

— Куда?

Таня огрызнулась:

— Не будь олухом.

Ванька отвалился от неё и возвёл руки к потолку:

— Я коньки сейчас отброшу.

А девушка тихо продолжала:

— Найдёшь себе другую, тихую, правильную, я никогда тебе не нравилась. Сколько себя помню всегда ругался на меня,— голос её дрогнул, но она продолжила:— Это я тебя беспутная с правильного пути сбила. Теперь такой камень, как я с твоей дороги свалится и ты нормально будешь жить.

Не выдержав, парень въехал ногой в огромного мохнатого льва, тот мячиком отлетел к шкафу. Из-за двери донёсся голос охраны:

— Что у вас?

— Ничего,— огрызнулся Иван, не мешайте.

Таня отвернулась. Ванька, обхватив голову руками, простонал:

— Комедия. Всё не так, всё с пеньками.

Она упрямо поджала губы:

— Я крест свой должна нести.

Он, кубарем скатился с кровати, оббежал вокруг неё и, оторвав её от постели, тряханул на все силёнки:

— Скажи, что ты меня разводишь?

Она выкрикнула ему в лицо:

— Я серьёзно. И осторожно, пожалуйста, ты из меня душу вытрясешь...

— Зато мозги встанут на место...,— огрызнулся он. Ванька сел и притянув её уползающую от него к себе, заговорил:— Ведь всё проходит и даже пострашнее этого. В совершенно безнадёжной ситуации человек на что-то надеется и, как правило, чего-то хочет.

— Остынь,— прошептала она устало.

Остывать он не собирался, наоборот, полыхал костром. Уложив её на подушки и упав рядом, зашептал:

— Нет, я так не могу, не понимаю. Ситуация тупиковая. Рожу и ту не могу сопернику набить, его просто нет. И в то же время он есть и тянет тебя куда-то в сторону от меня и пахнет от него нафталином.

— Всё утрясётся,— поелозила она щекой на его груди.— Ты забудешь меня. Переспишь ещё с кем-то лучше меня, поопытнее и забудешь.

Иван привстал на локти:

— Это ты кого сейчас уговариваешь себя или меня?

Она погладила его так нравившееся ей тело.

— Ваня не мы первые расходимся.

— Но, не по такой же бредятине,— рывком закинул он её на себя.— Не хочу больше тратить время на чушь. Ты пока моя и я буду жить этим. Их губы, руки и горячие тела слились в одно целое, и это была любовь.

Таня выполнила свои угрозы, в дом его больше не пускали. Охрана, честно отрабатывая свой хлеб, гнала от ворот. Оставалось одно институт. Ване пару раз удалось затолкать её в машину, но скоро закончилось и это. Сдав сессию, она исчезла. Вокруг бушевало во всей красе лето, но Ваня не замечал. Ноги опять привели его к её дому. Но сегодня ворота перед ним милостиво распахнулись. А вскоре Ваня даже понял почему. Таньки не было, а мать, захлёбываясь слезами, сообщила, что дочь ушла в монастырь.

— Зачем, это что новомодное проведение каникул?— не понял парень.

Усталая женщина, стараясь справиться с дрожащими губами, проговорила:

— Чтоб стать монашкой. Горе-то какое Ваня.

Иван, не справляясь с одеревеневшими ногами, плюхнулся в кресло. "Чёрт! Что за сказки!" Растягивая слова, состряпал вопрос:

— Очуметь можно вот так запросто?

— Послушницей пока. Что делать Ваня, что делать?— мать Тани качаясь из стороны в сторону с зажатыми в ладони висками твердила, как заведённая одно и тоже.

— Зачем же вы её отпустили?

— Кто меня спрашивал, вон записку оставила и всё.

Она сбегала и принесла исписанный быстрым почерком листок. Иван прочитал и опять не поверил.

— Да, дела, а наряды свои она с собой забрала?— всё ещё не верил в случившееся он.

Танина матушка его иронии не разделяла.

— Парень, ситуация серьёзней не бывает, она упряма. Напридумывала себе там чего-то. Завелась, как с ума сошла. Одна кровь — отец её на деньгах помешался, а эта на каком-то мифическом долге...

Иван растерянно тянул:

— Мне ль не знать. Где эта обитель?

Свалившееся на обоих одно горе и глупость дочери, их объединило. Сейчас он был её надеждой и самым близким человеком, способным помочь ей. У неё оживилось измождённое от беспомощности и свалившегося горя лицо, и заблестели надеждой глаза, она схватила его руку:

— Не так далеко, я расскажу тебе, Ваня. Ты только не бросай эту ненормальную на произвол судьбы.

Иван вдруг окреп в своей уверенности достать её с конца света и вернуть к матери и себе.

— Да уж, пожалуйста, и поподробнее. И не волнуйтесь вы так, вернём, куда она денется, тоже мне, блин, монашка нашлась...

С учётом новых обстоятельств Иван давно перестал быть для неё второсортным, а превратился в чудного собеседника и завидного друга для дочери. После гибели Сидякина, в сложившейся ситуации, парень вообще был, как родной. Она хватала его за руки и, заглядывая в глаза, всхлипывала:

— Ваня, туда наверняка не пустят.

Ванька солидно сопел:

— Разберусь.

Она качала головой.

— Ваня, всё не просто.

Иван, похлопывая её по ладошки, басил:

— Сориентируюсь. Всегда есть обходные пути.

— Ты не представляешь, что говоришь, парень. Это не современное строение, а старый монастырь.

Страх женщины раздражал. Иван поднялся и направился к выходу.

— Посмотрю, оценю, тогда и решу.

Она бежала следом.

— Ваня, сделай что-нибудь с этой ненормальной?

— Обязательно.

Они прощались, а она всё заглядывала в его глаза:

— Помоги, умоляю! Ведь одна она у меня!

— Не волнуйтесь, я её достану.— Обещал Иван, вспоминая, как эта же безумно любящая его сейчас дама гоняла от дочери как бродяжную собачонку. Отвечая сейчас уверенно ей, знал на сто процентов, что Таню он вернёт, по — другому просто не может быть.

Уверенность-то была, но вот что делать, чтоб этой уверенности осуществиться он не знал. Пока не знал, но думать, думал. Решил начать с простого — с монастыря. Отец уже давно купил ему машину и Ваня, не стеснённый временем, и средствами передвижения, отправился немедленно на поиски пристанища своей сумасшедшей подружки. Артём, не желая отставать от брата, увязался за ним. Школьный год закончился, домашних заданий почти не задавали, времени — отдыхай не хочу. Почему бы и не покататься.

— Куда мы едем?— приставал он к брату, через час бестолковой езды.

Иван скосил в его сторону глаза.

— Я по делам, а ты не знаю.

— Ха, я с тобой.

— Чего же тогда спрашиваешь?

Артём поковырялся пальцем в макушке и просопел:

— Просто хотел спросить, что за дела нас ждут по сельским дорогам?

— Монастырь.

Ответ брата короткий, но исчерпывающий его озадачил.

— Опля, зачем?

— Надо,— отрезал Иван, чем заинтриговал братца.

Артём тут же принялся крутиться, как на вертеле курица и ныть:

— Вань это не честно. Вань, это наглость... Вань, это чёрте что...

Иван тормознул на краю дороги упирающуюся в поле.

— Уже приехали, честно, не честно выходи.

Артём тут же сменил тактику.

— Для чего, мне и тут хорошо, в машине?

Иван немного сдал обороты и приоткрыл завесу.

— Изучать будем...

О! это уже кое— чего. Но прощать брата, мальчишка не собирался так скоро и за такую мелочь. Для начала, Артём недоверчиво посмотрел на брата, шутит или всерьёз. Но понять что-либо по наморщенному лбу его и по напряжённому лицу мало было надежды. И он, переведя взгляд на возвышающие недалече мощные стены монастыря по-прежнему ничего не понимая, осторожно спросил:

— Вань, скажи честно, зачем тебе это надо?

Иван, рассматривая монастырь, совсем неохотно пробубнил:

— Необходимо туда проникнуть.

— Вовнутрь, к монашкам?— не утерпел от восклицания младший.

— Слабо?— усмехнулся Ваня,— а хорохорился — то. Я— я...

Мальчишка смутился и принялся оправдываться.

— Почему слабо, думаю...

Иван, засунув руки в карманы, насмешливо глянул на него:

— И что надумал, авантюрист?

— Чего сразу авантюрист-то?— Артём, не имея ответа, ловко спрятался за обиду.

А Иван, нажимая на взрывоопасные рычаги подзаводил:

— Ты ж любишь все авантюрные романы читать и смотреть. Считай, пришло время воспользоваться твоей тарабарщиной.

Мальчишка сразу же заглотнул крючок, кто ж добровольно откажется в каникулы от приключения.

— В общем — то, попасть туда можно двумя способами. Если ты не шутишь конечно.— Солидно заявил меньший.

— Какими?

— А поводить дашь?— прикинул выгоду Артём.— Мне ж отец тоже скоро купит колёса, не могу ж я быть ослом за баранкой.

Тут же он принялся оправдывать свои спекулятивные действия. Но Иван не желал входить в его положение и с иронией прикрикнул:

— Догоню, ещё поддам, говори?

Артём тут же устроил саботаж.

— Что я дурак за так, мыслями делиться. Поищи другого...

Старшой сдался.

— Будь по — твоему, договорились.

— По просёлочной дороге, до трассы?— уточнил он.

— Хорошо. Говори уж,— прорычал Иван.

Артём, не больно страшась того рыка, выпалил:

— Нарядившись монашкой или найдя подземный ход.

Иван скривившись, хохотнул:

— Джеймс Бонд не иначе. Точно агент 007.

— Зря бочку катишь на него, хорошее кино...,— загорячился мальчишка.

— Для американцев может быть у них мышление другое. А нашим, куда интереснее Шарапова смотреть. А твои способы нам не подойдут ни один.

О! Он не верил своим ушам. Брат сказал "нам".

— Нам? Почему это?

Иван постучал ладонью по его голове.

— Представь себе женщину 1, 80 и с моим разлётом плеч.

Артём представил и потух. Правда была надежда на второе, о чём он тут же и спросил:

— А второе?

Иван вздохнул.

— Подземные ходы, к моему глубокому сожалению, только в книжках бывают.

— А вот и нет,— запрыгал вокруг него Артём. — А вот и нет...

— Чего нет, когда да.

Артём уже оправился от удара и его фантазия, получив подпитку, заработала.

— Ну, во-первых, тебя можно согнуть, всунув в руку клюку, а во-вторых, с таким ростом девке самое место либо в баскетбол, либо в монастырь податься. Если не в баскетбол, то где ей жениха найти.

— Ловко у тебя получилось, сочиняй дальше, — удивился Иван.

— Дальше совсем просто,— взбодрился Артём закусив удила.— Когда он этот монастырь строился, поди, татары ещё по Руси гуляли. А что нам история рассказывает о монастырях того времени, а?

Иван почесал переносицу.

— Народ находил пристанище за их стенами во времена таких набегов.

— Молодец. Пошли дальше. Если народа сюда собиралось тьма тьмущая, то должны быть выходы к воде.

— В смысле?

— Озеро, река, родник. Историю надо учить..., а ты компьютеры, компьютеры...— нёсся вперёд нравясь сам себе мальчишка.

— Кто знает, кто знает... А, может, просто в лес или в поле,— тянул Иван.

Артём рисовался.

— В лес да, а в поле сомневаюсь.

— Почему?

— Далеко видно.

— Тоже дело. Идем искать. Начнём с того леска...

Артём тут же проявил своё неудовольствие. Встав в позу, он с умным видом заявил:

— Вот придумал.

— Чего ты привередничаешь, ты ж сказал — лес?

Важный Артём не торопясь приступил к объяснениям:

— Это молодая посадка, скорее всего, высаженная после войны. Ты что не догоняешь ситуацию. Нам нужен старый лес. Старый, понимаешь?!... Ох, братик-кролик, какой-то ты рассеянный.

— С улицы Бассейной, говоришь много, двигай вперёд,— отбурчался Иван, которому по правде было немного стыдно.

А Артём продолжал тараторить:

— Вот я и говорю, влюбился не иначе. Все признаки налицо. Голова не варит, в монастырь бабий попёр...

— Иди голова садовая, с двумя ушами. Уговорил, будем искать. Другого выхода ты всё равно не предлагаешь. Так что хватит трепаться. Да и вот ещё что... Уговор — не доставать меня расспросами, а то расстанемся не сойдясь характерами.

Артём яростно закивал. Из проекта, который грозит быть интересным, он вылететь ни желал. Но долго выдержать не смог.

— Вань из-за чего сыр бор, а? Скажи, а?

— Таню Сидякину надо оттуда достать...

— О, придумал! На фиг она тебе ненормальная нужна. Таким самое месту тут или в психбольнице.

Иван посмеивался и молчал.

Они облазили все ближние подступы, но всё напрасно, так ничего даже отдалённо похожего не нашли. На отдыхе неугомонный Артём, похлопав брата по плечу, принялся рассуждать:

— Надо расширить круг поиска это очень близко мы взяли,— не отчаивался он.— Завтра опять придём. Не врублюсь, зачем тебе это нужно, но такой кайф от твоей затеи.

Иван был расстроен. Идея достать Таню из-за этих стен, которые пушкой не прошибёшь, разваливалась, как картонный домик. Он рассчитывал на меньшие трудности. Земля уходила из-под ног.

— Напрасно всё это ничего нет. Одни сказки, не иначе.

— Быть такого не может,— убеждал брата Артём,— надо искать.

Вернулись домой под вечер, и сразу же разошлись по своим комнатам. Терёхин диву давался такому покою и тишине.

— Что это с ними? — спрашивал он Любу.

Та пожимала плечами.

— Где-то катались целый день. Видно устали...

Прошептав своё обычное при раздумье:

— Ну да, ну да...

Он вызвал к себе Толю. Разговор был не долгим.

Ночь братья не мучились бессонницей, спали, как суслики. Но на следующий день сам, встав без напоминания с зарёй, Артём чуть свет поднял распавшегося в мечтах Ивана.

— Не дрыхни, берём еды, термос, а то я проголодался вчера, так не пойдёт и поехали.

Опытная повариха, видя такие стратегические приготовления ребят, предупредила Толю. Когда братья подрулили к воротам, их, там, позёвывая и потягиваясь, ждал начальник охраны. Он не без радостного злорадства заявил:

— Какой сюрприз. Куда собрались в такую рань?

— Подземный ход искать,— выпалил тут же Артём,— получив подзатыльник от брата.

— Дурацкие шутки у малолетки,— попробовал увильнуть Ваня, натягивая улыбку.

— Так не пойдёт,— перекрыл им выезд Толя,— я только заинтересовался, а вы на корню рубите интерес. Всегда мечтал, что-то поискать и на тебе отвалилось. Как хотите, а я с вами. Эй, мужики,— покричал он охранникам,— вынесите мне лопату.

— Лопату-то зачем?— поняв, что от него не отделаться, поинтересовался Ваня.

— Так если клады, то копать придётся. Подземные ходы — опять же засыпаны, скорее всего, землёй, значит, без копки не обойтись. Куда не глянь, везде инструмент необходим. Да, мешок ещё надо взять. Гони Артём за мешком к садовнику.

Тот, посмотрев вопросительно на брата, недовольно вылез из машины и вразвалочку потопал, раздумывая на ходу о том, что Толя прав и ему самому надо было додуматься до таких важных подробностей, но марку надо держать и он не торопился шагать.

— Нечего в моряки готовится, поторопись,— прикрикнул на него Толя. Наклоняясь в салон, поинтересовался:— Вань, чего ищем-то клад что ли?

Ляпнул первое, что пришло на ум:

— Так стариной Артём увлекается, я помогаю.

Толян засиял:

— Вот здорово, я тоже поковыряюсь.

— Да, нам надо вовнутрь женского монастыря попасть,— объявил подошедший с мешками и лопатами Артём.

Толя ещё больше обрадовался. Его радость уже не вмещаясь в нём вылилась восторгом наружу:

— Что ты говоришь? Я балдею! Это вы здорово придумали монашек пугать. Чудное проведение каникул. Пожалуй, и я развлекусь.— Не отступал он, залезая с ними в салон.

— На фиг они нужны,— заёрзал Артём, но, получив от брата новый толчок и поперхнувшись, всё свёл к...— Нам просто нужно вовнутрь.

— Ну, хорошо будем рваться туда,— кончил валить вопросами братанов Толя, поняв, что больше он ничего пока из них не выудит.

Почти всю дорогу молчали, а, приехав на место, пошли на поиски. Топтали лес и поля втроём.

— Без толку ходить нет смысла,— выдохся от бесполезного лазания вскоре Толян, очищая от грязи свои модные туфли.— Давайте по плану. Куда рыли ходы, Артём?

— К воде.

— Ищем здесь воду. Где тут что-то похожее на водоём или русло реки?

— Пруд вон.— Не подумавши ляпнул Иван.

— Улёт! Ваня, пруд максимум лет десять как вырыт, но вот из каких источников он питается?

Они стояли втроём и крутили на всю шею головами.

— Реки и близко нет, даже намёка,— рассуждал Артём.

— Значит, остаётся колодец, или родник,— поднял палец вверх Толя.

— Всё, ищем, ищем,— заторопился Артём.

Не прошли и пяти шагов, как вопль Ивана остановила поиск.

— Стоп! Я, кажется, видел ручей,— встал как вкопанный он.

Артём и Толя метнулись к нему, их голоса слились в один вопрос.

— Где?

Иван ткнул палец совершенно в противоположную сторону.

— Совсем не в той стороне, куда мы идём. Вон в том леске.

— Делаем разворот.— Повернул компанию Толя, быстро взяв управление в свои руки. Зайдя в лес приказал:

— Рассосредотачиваемся. Пошли. Кто первый найдёт...

— Зовём остальных, — засмеялся Артём.

Втроём искать оказалось интереснее, чем вдвоём.

— Все понятливые...— пробурчал недовольно Ваня.

Первым нашёл Артём, все сгрудились около него, и пошли по ручью верх. Ниточка привела к роднику. Рядом стоял покосившийся старый чёрный крест и новая лавочка. Толя вытерев от пота лоб, огляделся. А Артём в восторге завопил:

— Вот, похоже, оно. Монашки молятся.

— Ты прав Артёмка,— повеселел Толя.— Это то, что нам надо. Только не ори так. Теперь ищите вокруг. Смотрите, какие дубы вековые,— попробовал обхватить он дерево.— Старина!

— Да, лес действительно старый, кого только не повидал тут.— Задрал голову, пытаясь увидеть макушки, Ваня.— Наверное, и татар видел, и поляков...

— Ещё на нас поудивляется,— усмехнулся Толя, оглядывая местность у родника.— Давайте в радиусе 100 метров пошарьте.

— Что ищем, отцы командиры?— не вытерпел Иван.

Толя усмехнулся. Совершенная не подготовленность ребят сбивала его с толку. На вопрос, что братья задумали, он не мог дать ответ.

— Овраги, ямы, холмы над ямами, включите сообразиловку.

Не успели разбрестись, как завопил, пугая тихий лес, Артём.

— Ура! Я овраг и яму нашёл.

Все трое сгрудились на месте находки.

— Что-то похожее,— обрадовал Толя братьев,— а ну гони Артём к машине за лопатой.

Тот выпятил губу.

— А чего я?

Иван с Толей переглянулись и выпалили:

— Ты самый младший.

Артём, вздохнув, одну руку поставил на талию, вторую — вперёд, собираясь не иначе как сказать этим двоим правильную речь. Но раздумав ограничился малым:

— Удивляются потом все хором, откуда в армии дедовщина? Вот, с семьи. Как что так сразу Артём.

— Меньше треплись, шибче ногами двигай,— напутствовал охранник.— И захвати провизию, обедать самое время.

— А мы на посторонних едоков— любителей не рассчитывали,— ввернул он, приостановив движение.

— Поделишься... И давай в темпе. Одна нога здесь, другая...

— ...там,— промычал докончив Артём, скрываясь в чаще.

Пока Артём бегал за лопатой, Ваня с Толей прыгнув в яму принялись простукивать края поросшие кустарником.

— Вот это да!— Удивился эху железа и пустоте Толя. Похоже угадали. Ход.

Пригнавший по— скорому Артём, наклонился к ним: "Эй, люди, ау!"

— Артём принёс? Кидай, мы, кажется, нашли, будем копать...— отозвался первым Иван.

— А обедать?

— Всё потом, потом...— отмахнулся Толя.

— Как в кино,— вдруг зашептал мальчишка.

Толя, загоревшись азартом сам, осмотрел восторженно ребят.

— Да, действительно здорово, а я думал вы прикалываетесь. Чего шепчешься?

Артём передёрнул плечами.

— Жутко, а вдруг там скелеты?

— Не без этого. Это ж старина и тайны,— подмигнул Ивану Толя.— Ладно, давайте перекусим, что у вас там есть и продолжим.

Выбрались наверх. Пожевали, попили кофе. Даже полежали. Ребята, одетые в спортивные костюмы, с ухмылкой посматривали на Толю. Его шикарный костюм, превратился не понятно во что. "Не будет тягаться больше за нами",— со злорадством думали они. Копали по очереди. Артёму ещё раз пришлось сбегать к машине за топором. Толя нарубил хвои и насобирал сушняка, чтоб прикрыть вырисовывающийся лаз. Маленькую чугунную дверь с большим трудом открыли. Теперь уже Иван гонял к машине за машинным маслом. Петли и задвижку мазали с большим вдохновением.

— Если б я знал такое дело, не наряжался бы в свой парадный костюмчик ещё и с галстуком,— веселился Толя.— Фонарь Артём у тебя?

— Да. Мы что туда полезем?

— Вот те на. Зачем же пыхтели столько. Кто затеял, я или вы? Пошли.

— Мне что-то не очень хочется,— замялся мальчишка.

— Иди между нами. Вот чудо. Живых надо бояться, а не мёртвых.— Подтолкнул его Толя.— Я что-то не пойму, чья это идея была ход искать и в монастырь по нему пробираться, а?

Ребята, прикинувшись глухими, чтоб не сболтнуть ещё чего, молчали. Крутые ступени вели глубоко вниз. Там их ждал большой квадратный зал и от него прямой, низкий коридор. На полдороги их встретил небольшой завал. Расчищая путь, пришлось таскать на выход мешками землю. Под лопатой блеснули человеческие кости.

— Ой, жмурики,— отпрыгнул Артём.

— Это уже пыль. Хватит скакать, ты мужик или нет,— рявкнул на него опять Толя.

— Понятно, почему был обвал — ниша,— поковырял кирпич Ваня.

— А зачем его туда замуровали?— ткнул в скелет Артём.

— Тоже, поди, монашек хотел попугать,— съязвил охранник.

— Ладно тебе Артём трястись, смешно же,— посмеялся и Ваня.

— Ша. Сегодня уже поздно.— Сплюнул Толя землю с губ.— Вернёмся завтра. Возьмём кирпич, цемент и укрепим ход, чтоб не было обвала.

За ужином оба помалкивали и улучив момент, тихо и кучно отправились спать. Терёхин поймав встревоженный взгляд Любы отправился к Толи сам.

Утром, одевшись соответственно и загрузив в багажники уже двух машин все нужные в таком деле строй материалы, приспособления и инструменты, поехали опять к ходу. Укрепив обвалившееся место, пошли дальше. Артём косил глазами на толстые, глухие стены подземелья и поёживался. Шаги по каменному полу гулко отдавались в тишине. Быр-р!

— Вот народ в старину строил, на века. Стены ужас какой толщины. А сейчас ткни и валится всё.— Восторженно похлопал по таинственно холодному кирпичу Толя.

— Ты прав, выдолбив стену, целый магазин можно открыть,— встрял Артём,— а что, запросто можно организовать, церковную утварь для туристов продавать. Снимки монастыря, например. Клёво? Клёво!

— Скелет в нишу поставить... Ты ещё сгоняй, монашкам идею подкинь, проворчал Ваня, совершенно не одобряя в этом вопросе коммерческую жилку брата.

Артём не промолчал.

— Вот ещё! У меня запасных ног нет. Я им потом, когда мы своё дело обделаем, по интернету скину. А со скелетом вообще идея первый сорт. Туристы повалят.

— Значит, всё же какое-то дело у нас там есть?— на лету поймал их Толя.

Братья переглянулись и промолчали. Пройдя почти весь ход без приключений, упёрлись в железную дверь гораздо большего размера нежели входная, закрытую изнутри на задвижку.

— Всё приехали, что дальше следопыты?— Тщательно обследовав дверь, устало привалился к ней спиной охранник.

— Давайте вернёмся к ответвлению,— предложил Ваня. Посмотрим, куда приведёт нас дорожка ещё та.— Ваня старался не показать своего разочарования. Такой непростой путь оказался тупиковым, но он не собирался сдаваться.

Сказано сделано. Вернулись к узкому аппендиксу, прошли, с трудом протискиваясь по нему, и опять упёрлись в дверь на запоре. С большой осторожностью развернувшись вернулись в центральный коридор прохода.

— Приплыли. Давай братья назад. Два пути в монастырь и оба на запоре изнутри.

— Что мы имеем?— подбоченился, как главный стратег по проекту, Артём.

— Ничего не имеем,— рассердился Ваня.

— Ну почему так мрачно,— возразил Толя.— Попасть в монастырь можно, но только одним путём, через ворота.

— И там уже открыть одну из защёлок, чтоб сделать полезным ход.— Загорелся Артём.— Не кочевряжься, рядись в монашку,— ткнул он пальцем брату в грудь.— Я ж тебе предлагал это сразу.

— Сказать легко, а осуществить это как. Барахло же опять нужно соответственное, где его взять?— Рассердился Иван.

— Нашёл проблему,— засмеялся Толя.— Была б охота наряжаться, а тряпки закажем в ателье, что шьёт наряды для артистов любых мастей. Они тебе зараз сварганят, что хочешь. Только плати.

— Ладно, давайте, рискнём,— сдался Ваня.

До стоянки машины шли молча, а на месте Толя вдруг предложил:

— Ребята, может, мы зря так стараемся и вашу проблему можно решить проще. Подойдём к сёстрам, что копаются на грядках около монастыря, поговорим о чём вам надо и порядок.— Сделал попытку ещё раз развязать им языки он.

Но младший, глянув на старшего, вяло пробубнил:

— Нет. Нам самим вовнутрь надо попасть.

Толя не мог себе отказать в удовольствии уточнить:

— Вам точно в этот надо, а не в какой-то другой?

— Точно,— буркнул Ваня.

Толян потрепал Артёма по загривку и объявил:

— Тогда о чём базар. Быть тебе Иван монашкой. Если самому слабо можешь мне эту роль уступить. Ох, уж я там разговеюсь...

Иван быстренько отбрыкался.

— Спасибо, я сам.

— Ну, как знаешь. Моё дело предложить.

— Здесь пока всё. Поехали искать наряд.

Замаскировав ход, они отправились домой и, приведя себя в порядок, двинули в ателье шить на Ваню одеяние монашки. Там долго ломались, пришлось Толи вытянуть из нагрудного кармана удостоверение. Вот этим документом и прижучили контору по пошиву. Когда всё было готово, и ребята рвались в дело, Толя вдруг дав задний ход, заупрямился:

— Извини Ваня, но я должен предупредить Вячеслава Николаевича. Ты пойми меня и не обижайся. Я не могу тобой рисковать. Очень надеюсь, что поймёшь ты меня правильно. Иначе, зачем мне такие большие деньги платят.

Парень относился спокойно к тому, что его взгляды не всегда совпадают с чьими-то, но всё равно насупился.

— Я понял, но у меня могут быть свои тайны, может, всё-таки договоримся?

Толя развёл руками.

— Ваня, я тебя умоляю...

Выслушав Толю, Терёхин вызвав Ваню в кабинет и с ходу, налетел на расстроенного парня:

— Ваня, что за комедию ты играешь?

Иван повздыхал и растягивая, словно резинку слова, произнёс:

— Это серьёзное дело. Мне надо попасть в монастырь. Точка.

Терёхин пристроил обе ладони на стол. "Спокойно, спокойно..." Получилось не просто спокойно, но и с насмешкой:

— Вот это я понял. Меня интересует, что ты там забыл?

Помедлив ещё, Иван сказал правду.

— Девушку.

— Какую?— опешил Славка. "Вот это поворот!"

— Таню Сидякину.

Терёхин растерялся. Известие о том, что подружка сына в монастыре привело его в шок.

— Как Таню? А что она там делает?

Ванька вздыхая бубнил:

— Ушла в монастырь. Хочет постричься в монашки. Мать в истерике...

— Что за блажь?— забарабанил обеими ладонями по крышке стола Славка.

— Из-за отца. Решила так искупить грех. Втемяшила в свою головёшку, что, спасая меня, предала отца.— Отвернулся, махнув рукой, устало Ваня.

— Мура какая,— не выдержав, поднялся и Терёхин.

— Факт, мура и есть.

Он поднялся из-за стола и, не зная что делать, с той правдой, которую выбил из сына ходил по кабинету вроде маятника. Встав напротив, он в недоумении пожал плечами.

— Но что ты можешь сделать, это её жизнь и её выбор.

Иван тоже не усидел на месте. Они стояли друг против друга. Глаза в глаза.

— Ты не понял отец. Я её люблю. И у меня с ней всё уже было.

— Что-то я не понял ничего,— опешил Славка, ища своим рукам место в карманах.

Иван поймал взгляд отца и, не выпуская его, прямо сказал:

— Что тут непонятного. Спал я с ней, как мужчина. Теперь понимаешь. Это моя женщина. И я имею право решать, что с её жизнью делать.

Славка растерялся, что в таком случае должен делать отец он просто не знал. "Не скажешь же ему, чтоб подождал, а самому бежать к Любаше за советом. И потом она на последнем месяце беременности ей только этого ещё до полного счастья не хватает",— тёр вспотевший лоб он. Чеши не чеши репу, а надо что-то решать. Вот тебе и молчун неуклюжий. Красавицу подцепил, да ещё и в кроватке повалял. До чего ж они прыткие теперь. Собственно о чём речь, он в его годы уже был женат. И тоже попался на сексе. Думал слаще не бывает.

— Вань, а может, оставить всё, как есть. Знаешь, не зря говорят, что не делается всё к...

— Я догадываюсь, ты по себе судишь. Но у меня другой случай. Она меня любит и её чувство ещё сильнее моего. Таня Любу напоминает, а не ту про которую ты подумал.

Славка отступил. Что, правда, ломать парня. У каждого свой путь к истине и судьбе.

— Пусть будет по-твоему. Я в принципе согласен. Но при одном условии.

Иван кивнул.

— Говори.

— Потерпи недельку, пока мама родит. Посидите с Артёмкой с ней дома.

Против такого условия Иван не возражал.

— Договорились.

— Тебя монашкой, не представляю,— засмеялся отец, обнимая его.

— Я тоже,— улыбнулся и Ваня, прижимаясь щекой к его щеке.

— Как ты на такое безумие решился?

— Пап, не начинай всё сначала. Выхода нет.

— Давай я встречусь, поговорю...

— Бесполезно. Я должен всё сделать сам.

Терёхин сдался.

— Будь по-твоему. Только если попадёшься, не тормози, проси помощи.

— Ясно.

За Любой следили все. Чтоб не споткнулась, не упала, чтоб вовремя ела и гуляла. Все ждали вот— вот. Артём постоянно прикладывался к животу матери, а, получив толчок ребёнка восторженно вопил:

— Он со мной поздоровался, он живой.

— Горе луковое,— теребила его вихры Люба, ведь в 11 класс пойдёшь. Жених уже. Взрослеть должен.

— Вот ещё влюблённых в нашей семейке и без меня хватает. А мне и так славно.

Ждали, ждали, готовились, а всё равно роды начались неожиданно. Люба долго терпела, надеясь, что отпустит и только поняв, что это тот сигнал, какого она ждала, позвонила Славе. Тот, бросив всё и примчавшись на всех парах домой раскалял телефон, вызванивая докторам. Когда Ваня приехал домой, во дворе уже стояла "скорая", а отряд акушеров колдовал в приготовленной комнате над стонущей матерью. Мимо, всё как будто по делам, бегал растерянный отец. Медики привезли с собой всё: начиная от аппаратуры и кончая обслуживающим персоналом. Все в одинаковых голубых костюмах и белых марлевых повязках, они навевали на жалеющего мать Артёма тоску. В наши дни, организовать роды дома, оказалось не проблемой. Можно всё, лишь бы платили. А Терёхин заплатил хорошо. Но, глядя на притихших ребят, сомневался уже в правильности своего решения. Он и сам представлял это немного по-другому. А если честно то совсем иначе. Возвышено и красиво. А Люба стонала и мучилась от боли и к тому же дело сделано, всё на мази, теперь поздно, что-то там переиначивать и вся семья толклась под дверьми в ожидании появления нового родственника. Люба отказалась делать УЗИ и сейчас всех завораживала интрига. Кто ж родиться?

— Ну, чего вы прыгаете?— усаживал на места сыновей отец,— выбор-то, как я понимаю, у нас небольшой, если не мальчик, то девочка.

— Лучше б мальчик,— вздыхал Артём.

— Чего так?

— Что с той куклой делать, а с пацаном всегда общий язык найти можно. Мы вон с Ванюхой... подуемся маленько и разговариваем.

— Вот ведь философ выискался,— начал было Славка и не докончил..., крик ребёнка резанул уши. Его ждали с нетерпением и всё равно, он прозвучал неожиданно резко, заставив вздрогнуть и наполняя счастливой музыкой вмиг оттаявшие сердца.

— Девочка! У вас дочка,— улыбались глаза акушерки измученной схватками и родами Любе.

— Славу позовите, пусть посмотрит,— запёкшимися губами прошептала она.

Вошедший, несмело, бочком Терёхин, увидев белую, как полотно жену, онемел. О том, что роды не лёгкий и весьма болезненный процесс он не подозревал.

— Доктор, что с женой. Любаша, как ты себя чувствуешь,— отмерев, засуетился он.

— Успокойтесь Вячеслав Николаевич. Нормальное состояние после родов. Это ж не простой, трудоёмкий процесс. Она молодец, хорошо родила. Всё в пределах нормы. Около неё останется наша сиделка и медсестра. Присмотрят за ней и за ребёнком.

— Слава, посмотри, какую красавицу ты мне подарил,— шептала Люба, целующему её пальчики мужу.

Когда последние следы родов были убраны, в комнату разрешили войти ребятам. Поздравить маму и посмотреть сестрёнку.

— Жаль, что не пацан, но сойдёт.— Поцеловал мать в щёку Артём.— Тебе же тоже, как не крути, подружку надо. Нас у папы двое.

— Ну, спасибо за понимание,— улыбнулась Люба, притянув к себе сына,— от души отрываешь.

— А, что всё честно, ты мучаешься, рожаешь и всё мимо, не тебе. Теперь подружка.

— Мамуль не слушай ты этого балабола и поправляйся,— чмокнул её в щёчку Ваня.

— Давайте я сам перенесу жену на кровать.— Оттеснил Терёхин медиков, пытающихся поднять Любу.— Ваня, беги, открой дверь в спальню. Маме надо отдыхать.

А к дому уже мчал Сергеевич, везя полмашины цветов.

— Артём, встреть оранжерею и проводи врачей. Там домоправительница всё знает насчёт того, что дать и сколько, а я около мамы посижу. Побаюкаю её. Не мешайте нам, а то ещё ребёнка разбудите.

Но Артём на цыпочках исправно, каждый час пробирался заглянуть в кружевную корзину. И так же на цыпочках, улыбаясь, удалялся. Неделю с охотой ребята по десяток раз за день бегали смотреть малую. Он толкался за спиной матери, наблюдая, как та её пеленает. Стоял в дверях затаив дыхание во время кормления грудью, когда малая захлёбывалась и сопела, с жадностью поглощая материнское молоко. Когда она насытилась ем удали её подержать. Ваня терпеливо уступал свою очередь покачать пищащий свёрток Артёмке. Купали тоже всей семьёй. У Любы не переставали блестеть глаза счастливыми слезами. Спазм то и дело сдавливал ей горло. Плескаясь, как головастик, под восторженные вопли Артёма, она становилась любимицей. Крестили дома. Батюшка с большой радостью согласился приехать сам. Все привыкли к её присутствию и бежали на первый же призыв малышки. То, что случилось дальше, не объяснялось ничем. Девочка исчезла вместе с женщиной оставленной медиками на неделю приглядывать за ней. Она просто положила её в хозяйственную не большую сумку и ушла. Никому, естественно, не пришло в голову обратить на это внимание. Столбняк напал даже на Сергеевича.

— Картина дрянь. Кто она не знаем. Лица не видели. Всё время же под маской. Куда ушла, не ведаем. Толя гони в роддом и выверни там всё на изнанку. А мы тут покумекаем.

— Сергеевич, что это?— стонал Славка.

— Босс, в твоём списке не так много женщин, которые ненавидят тебя до такой степени. Думай?

Терёхин въехал кулаком в собственную ладонь.

— Тут и голову ломать нечего только одна.

— Мать Вани?— на всякий случай уточнил Сергеевич.

— Угу.

Он крепко тряханул его локоть.

— Погоди, погоди. Это ниточка. Похоже, за Ивана Сидякина мстит.

— Сучья любовь, Сергеевич, тоже любовь.

— Ох, зря мы её со счетов сбросили. Насчёт её любви у меня большие сомнения, но потеря кормильца, это веский аргумент взбеситься. Погоди-ка, Толя звонит,— схватился он за телефон.— Алло. Слушаю я тебя, говори. Понял. Мы тут с Николаевичем так примерно и кумекаем.

— Что?— от нетерпения дёрнул его Тёрёхин.

Сергеевич развернулся к нему:

— Всё точно. Она. Жену успокой.

— Привёз уже психотерапевта. Мало помогает ей это. Сидит в одну точку смотрит, ни ест, ни пьёт. Почти на грани потери рассудка.

— Ты поговори с ней, пусть молоко посцеживает, чтоб не перегорело. Малышку найдём, кормить надо будет.

Он кивнул и тут же взвыл:

— Не понимаю.

— Чего тебе непонятно? Стервозина такая, если она Ваньку не пожалела на смерть обрекла, ради прихоти любовника, то что ты с этой суки можешь ждать и хотеть? Ведь не могла же она не понимать, что он его уничтожит. Мы с Иваном ездили к тому заброшенному пересохшему колодцу. Где его держали. Точно гранатами закидан, не блефовал Сидякин. А ты сопли распустил, "не понимаю". Мне такие, как она, шибко понятны. Мне непонятно другое, как умные мужики попадаются на их удочки, когда в жёны берут.

— Что теперь об этом говорить, искать надо. Всё, что можно, я уже поднял, но пока никаких результатов.

— Найдём.

— Она может её просто утопить, или кинуть в такой же, как Ваню колодец.

— Хватит себя накручивать. Зачем ей убивать. Её цель сделать гадость. А убивать нет, не должна. Она ж не сомневается, что мы выйдем в считанные часы на неё и понимает, чего ей это будет стоить. Просто подкинет куда-нибудь, чтоб нагадить тебе и вся недолга. Голову на отсечение даю. Выяснив, что Люба беременна, план задумала, для этого и в роддом устроилась. Пронюхала, где та на учёт встала, туда и приткнулась.

— Как узнала?

— Проще простого обзвонила всех гинекологов в больницах вот и всё.

— Но это ж не просто. Титанический труд.

— Тебе гадость сделать невтерпёж было, она гнала и силы давала.

— Ты прав, будем рассматривать неудачу, не как повод для самобичевания, а как новый опыт. Поразмыслим, какие ошибки и почему мы допустили. Сделаем выводы. О плохом думать не будем, а то козлом заскачешь. Давай искать стерву эту. В этот раз она от меня даже с мылом не выскользнет.

— Вот это по-нашему.

— Ищи Сергеевич, ищи.

Ваня, услышав от разговаривающего с Толей Сергеевича, кто была та женщина, что похитила сестрёнку, посерел. Найдя отца в кабинете, он обнял его, и потеревшись подбородком об отцовское плечо спросил:

— Пап, из чего она сделана?

— Не знаю сынок, но то, что душу в неё забыли вложить это точно. Я могу объяснить это её сумасшедшей любовью к Сидякину, но Сергеевич сомневается. Да и я сейчас думаю, она всегда была такой. Женщиной любящей только себя. И бесится сейчас по простой причине. Прищемили хвост и перекрыли доступ к кормушке. Будем ждать. Деньги запросит...

— К слову о любви, я иду завтра за Таней. Нечего больше тянуть. Ещё не хватало там какой беде случиться.

— Толю возьми и ещё пару человек для страховки. Постарайся продумать всё ещё раз.

— Я понял отец.

Захватив тяпку и пристроившись к монашкам, что работали на грядках возле стен монастыря, он беспрепятственно попал вовнутрь. Никто ни к кому не присматривался. Каждая была при своих думах. Это ему на руку. Дождавшись, время молитвы, без особых трудностей высмотрел Таню. Бледная, с запавшими глазами, девушка, мало напоминала щебетунью Танюху. Последовав за ней до её кельи, он немного растерялся, считая двери: "Все под одно, хоть крест ставь, как в "Али — бабе и сорока разбойниках". Теперь надо искать дверь в подземных ход. Их тут сотня не меньше и все на замках. Голова от дум разорвётся. Вот будет номер, если и она на ключике. До ключей мне точно не добраться и Танька пропадёт в этой живой могиле. Стоп! только не паниковать, ничего пока не известно. Будем искать. Главный вход наверняка в самом здании, а запасной, что по ответвлению, может находиться и где-то во дворе, в пристройках". Взяв стоящие в углу кули с мусором, он заторопился во двор. Ему пыталась помочь какая-то сердобольная монашка, но он ловко вывернувшись, проскользнул дальше. "Надо же, как вошёл в образ, за горбатую старуху сошёл за милую душу, а сомневался, что смогу. Не отвлекайся по пустякам и думай где? Чтоб ответить на этот вопрос, надо обойти всё, но под каким предлогом? Что собственно думать, что в руки плывёт тем и воспользуюсь. Уборка так уборка, вон как все вокруг снуют, наводя порядок. И чего они тут всё метут и трут постоянно, и так дисциплина круче чем в казармах. Всё драится до блеска и стёклышком скоблится". Облазив места, где целесообразно смотрелся мешком мусора, причём один и тот же, сроднившись с ним, он не додумался его поменять, Ваня наткнулся на несколько закрытых на старинные замки дверей, но мощная среди них была только одна. И она находилась не далеко от мусорных баков. Заставленная пустыми старыми ящиками, железными бочками и кадками. Сделанное по подобию входа в погреб сооружение уходило ступенями вниз. "Сюда точняк не добраться. Много шума и весьма привлекательное зрелище для женского монастыря — монашка, играючи кидающая бочки",— расстроился он. Страшно ломили скрюченная в три погибели спина и согнутые ноги. Хотелось немедленно распрямиться, стряхнув усталость и размяться, восстановив силы, но он дотерпел до ужина. Проглотив вечером еду, зашаркал за Таней, шёл, посмеиваясь: "Радуйся осёл, что не пост, а то бы точно с таких харчей завыл на луну. Как они тут ещё ноги таскают? Кто б знал про этот мор. Можно было и пару банок консервов по карманам растолкать". Подтолкнув от нетерпения замешкавшуюся у дверей кельи Танюшку, шагнул за ней, задвинув за собой засов на двери. Ничегошеньки не понимая, та моргала на выпрямившуюся в один миг горбатую монашку. Враз ставшую высокой и широкоплечей. Но сброшенный странной старухой головной убор, вывел девушку из оцепенения:

— Бог мой, Ваня!?

— А ты кого ждала?

— Сумасшедший, это святотатство,— крестилась она, защищая себя от него руками и крестом.

— Я твой муж, собирайся, хватит людей смешить.

— Не подходи.

— Это ещё почему?

— На постриг готовлюсь, в чистоте должна быть.

— Я руки перед едой мыл, перебьётся твой постриг.

— Нельзя, это большой грех.

— С тобой трудно стало говорить. Плохо соображаешь от несытной еды надо полагать. Я так, что ел, что не ел. Сама подумай, без этого греха земля давно бы опустела.

— Ваня...

— Что Ваня. Библию головой читать надо, а не глазами. Всё учение Христа на любви построено. А ты про грех лопочешь. Самый большой грех, это жить не любя, детей рожать не любя. Танюха, я соскучился. Ну, нравится тебе тут давай вдвоём жить. А что, две монашки в одной кельи, никто не догадается.

— Изыди сатана,— открестилась она от него. Вероятно, повторив виденное за кем-то.

Ване стало смешно.

— О как! Я балдею! А ну-ка иди сюда,— сгребя в охапку девчонку, он со смехом повалил её на жёсткую деревянную кровать.— Сколько же этой постели лет, надеюсь, она под нами не развалится? Чёрт, запутался в этом балахоне. Как монашки ходят в таких мешках и не падают?

Она сходу хотела сказать ему, что они придерживают подол руками, но крик, рвущийся изнутри, пересилил разговорную речь. Но и он, надо заметить, застыл не родившись. Она сама раздумала кричать, понимая, что будет с ним, подними она шум. Да у неё это и не получилось бы, захоти она попрактиковаться в вопле. Иван забрал её ротик нахально в плен поцелуем, который длился долго, долго.

— Ну, чего ты дёргаешься, эй, Богу смешно. Какая теперь разница,— шептал он, покрывая её шею и грудь поцелуями,— больше греха, меньше, он всё равно на тебе есть. Потому как я уже прикоснулся к губам твоим сладеньким, к груди пахнущей ладаном и не остановлюсь на этом.

— Ваня, пожалей меня,— с опаской и надеждой смотрела она на него.

— А я что делаю...,— хмыкнул парень, сбрасывая с себя монашеский наряд.

— Что происходит?

— Ничего особенного раздеваюсь.

Пока он раздевался, она, ещё не веря в то, что сейчас случиться, забилась в угол кровати. Покончив со своим гардеробом, Ваня принялся за неё, сосредоточенно освобождая, а запутавшись, посмеивался над чёрными грубыми одеждами.

— Да, это явно не Париж. Куда тебя детка занесло, не подумавши, сколько килограммов ты на себе таскаешь.

— Ваня, оставь меня.

— Угу, сейчас, целый день с горбом ходил, думал спина отвалится или я уже на всю жизнь таким останусь, а тут здрасьте вам, "уйди". Прям сейчас и побежал.

— Я ж не отмолю.

— Я помогу.

Ваня, оставив её в одной грубой рубашке, не торопился пока сбрасывать с неё и этот лоскут, за который она сейчас так цеплялась. Согревая в своих больших руках, сначала руки девушки и только позже её дрожащее тело, он целовал.

— Что ты делаешь?— застучали её зубки, когда горячие руки парня нырнули под грубый холст.

— Люблю тебя, твоё упрямство граничит с безрассудством. Сюда люди приходят молиться Богу. Отдавать себя ему без остатка. Ты чего сюда припёрлась? Кому от этого хорошо, Богу точно нет, ему ты делаешь медвежью услугу. Может тебе? Вот уж точно мимо. Дрожишь под моёй рукой как несчастный листок на ветру. Так для кого весь этот цирк?

— Не путай меня. Я Богу служить хочу.

— Бог должен жить вот тут,— ткнул он пальцем в её переплетение, а у тебя там пусто, одна дурь.

— Это ты всё испортил,— захныкала Танюшка, непроизвольно скользя пальчиком по его голой мощной груди.— Я уже всё забыла...

— Вот— вот,— поймал он этот пальчик ртом,— я об этом и говорил...

— Это нечаянно получилось,— горячо заспорила, защищаясь она.

— А это мы сейчас проверим,— впился он в её губы жарким поцелуем, стараясь при этом подтянуть её бёдра поближе к себе. Он заметил, как широко раскрылись её глаза, а тело, вспыхнув, ожило, желая только одного — ласок. Маленькое усилие его горячей руки нырнувшей в полыхающий пах и она сдалась. Сжимая его бёдра и купаясь в жаре его рук, захлёбываясь истомой, Таня стонала под ним.

— Хорошо хоть стены метровые, а то бы пол монастыря под дверьми подслушивало,— усмехнулся Ваня, ловя её крики ртом.— Тихо девочка моя, тихо. Какой тебе монастырь, тебе такой жеребчик, как я нужен.

— Ваня, какой ты лапушка,— тянулась она, к нему забыв обо всём,— как я тебя люблю мой медвежоночек.

— Так-то лучше, а то грех, грех. Если это грех, то очень сладкий.

Постель пахла спермой перебивающей запах ладана. Таня старательно оттирала полыхающие следы горячей встречи, шипя на его ухо:

— А, если кто унюхает, представляешь что будет?

— Вкус семенной жидкости зависит от питания мужика, а что можно сочинить при вашем скудном рационе,— посмеивался Ваня.

— Ванька, какой ты фантазёр.— Лепетала девчонка, прижимаясь к нему.

— А вот и нет. Именно дело обстоит так, как я и сказал. Стакан ананасового сока перед сексом, киви, клубника улучшают вкус. Кофе, пиво — придают горечь, а молочные продукты кислоту.

— Ваня, ты увлёкся, как я посмотрю, изучением этого процесса.

— А как же, должен же я соответствовать твоему романтическому образу мужика.

— Какой ты глупый Ванечка...

Утром привыкшая рано вставать Таня с большим трудом растолкала его.

— Ваня, поднимайся, на молитву сёстры идут.

— А поспать нельзя, мы так хорошо лежали,— сонно тянулся к ней Ванька.

— Горе моё. Забыл, где ты находишься. Вставай.

— Уже,— поймав её ручку, он приспособил её на себя.

— Ваня, я серьёзно. Нас обнаружат...

— Ладно. А что на завтрак будет, я долго на святом духе не протяну.

— Вот и хорошо. Поскорее уберёшься отсюда.

— Сочувствую. Здесь тебя мне не чем обрадовать.

— Не пугай меня.

— Что за ребёнок у вас всю ночь орал?

— Обыкновенный ребёнок.

— Монашка что ли родила?— одевался он позёвывая.— Дай воды, я побреюсь, а то монашка и с бородой, прикольно. Хотя я тут у вас всяких повидал, есть и мохом обросшие.

— Дурак.

— Ну, вот тебе бабушка и Юрьев день, а ночью был лапушкой,— прижал он её к себе.

— Пусти медведь...

— Медвежонок,— я ночи больше верю.

— Ваня...

— Так откуда ребёнок у безгреховных дев?

— Нашли под воротами. Сёстры принесли. Подкинул кто-то. Всякого в наше время насмотришься.

— И кто?

— Девочка. Красивая, наряжена, как куколка.

— Девочка?— насторожился Иван.— Сколько ей?

— Малюсенькая. Пупок только зажил. Вся в розовых одеждах, и крест на шейки с камушком.

Услышав такое, Ванькина рука дрогнула, и он порезался.

— Чёрт,— выругался он на свою неуклюжесть.

Таня тут же замахала на него руками и зашикала:

— Не поминай в святых стенах рогатого.

— Нечаянно вырвалось...

— Следи за своим языком.

— А кто за ней смотрит, ребёнок же?

— Все по очереди. Сегодня я буду день и ночь около неё сидеть. Плохо спит. Животик видно болит. Сёстры по коридорам носят, тютюшкают. Вот ты и слышал.

— И где это?

— Рядом, через две кельи.

— Я понял, посидим вместе.

— Вань, уходи. У тебя своя жизнь, у меня своя.— Взмолилась она.

— Одень мне этот убор на голову. Ни чер..., ни фига не получается. Господи прости. Не смотри так. И за языком слежу и прощения прошу.

— Ванюша, ты же умница, отстань от меня...

— Там видно будет, а пока давай шаркай ногами на молитву и есть опять же, умираю, как хочу. Чего я осёл себе консервов не взял в карманы. Надо было пришить метровые. А всё голова не додумала.

— Ванечка, а если тебя поймают?

— Самое страшное, что мне грозит, это быть изнасилованным твоими сёстрами. Монашки дорвутся, растерзают.

— Ваня?

— Ну, не поймали же вчера, обойдётся и сегодня.

Помолившись и заправившись двумя порциями каши, естественно, Таня, обойдясь чаем, пододвинула свою, Ваня с новым усердием занялся поисками. Оставаться ему тут, дольше, совсем не хотелось. Он искал и нашёл. Мощная кованая дверь находилась в подвале. На сегодняшний день, переоборудованный под швейные, рукодельные мастерские и комнаты для занятий, он выглядел цивилизованным и жилым. Нужная дверь преспокойно себе жила в конце длинного коридора придавленная шкафом, по бокам которого набегали друг на друга двери мастерских.

Позвонив Толи, он, обрисовав обстановку, попросил ждать его у выхода из подземного хода. Ночью, когда монастырь затих, и они дежурили вдвоём около девочки, Ваня, уговорив Таню на чай, подсыпал ей в чашку снотворного. Дождавшись пока она уснёт, прямо за столом, положив голову на руки и не будет ему мешать, подошёл к девочке. Расстегнув кофточку на ребёнке, он достал крест, хотя и так Ваня уже не сомневался, что перед ним сестра. Сразу же после рождения крещёный ребёнок имел именно такой крестик. "Вот и родимое пятно на ножечке,— радовался Ваня,— мама ещё переживала, что девочке оно будет мешать, просвечивая сквозь капроновые чулки. Всё сходится, но как их вынести обоих?" Решил сначала открыть дверь. Развернув шкаф, осмотрел запор и петли. "Будет наверняка скрипеть?" Вымазав из принесённой с собой бутылочки всё масло на огромные петли и засов, с трудом и противным скрипом открыв дверь и убедившись, что это действительно то, зачем он сюда проник, потому как с той стороны был нарисован Артёмом рисунок, вернулся за Таней. Шёл на ощупь, осторожно, путаясь в длинных одеждах и только увидев на противоположной стороне хода свет, прибавил шагу. Там ждали. Перекинув девушку на руки Толи, заторопился обратно.

— Ты куда?

— Мне надо вернуться...

— Ты что решил махнуть её на себя,— хохотнули охранники,— не жирно монашкам будет?

— Ребята, мне, кажется, я нашёл сестру.

— Пойдём вместе,— остановил его Толя, передав девушку на руки охранников.

Назад уже отправились вдвоём. Монастырь спал, правда, в некоторых оконцах келий горели свечи. Всю ночь, страдающие души, молились. Перед входом в монастырь ребята остановились:

— Фонарь потуши. Жди тут, за дверью. Я быстро.— Повернулся он к Толе.

— Давай аккуратно только, если что там пойдёт не так, шумни. Да подол опусти.

— Ладно.

Забрав ребёнка, Ваня подходил уже к заветной двери, когда из двери одной из мастерских выползла сестрица, вероятно засидевшаяся за рукоделием, и надумавшая пойти среди ночи, не иначе, как по нужде. Ребёнок, завозившись на руках парня, запищал и Толя ринулся навстречу Вани, надо же столкнуться было им с полусонной женщиной. Монашка заорала и грохнулась в обморок, а парни, затолкав её обратно в мастерскую, наутёк.

— Ты беги, а я задвижку закрою,— подтолкнул Толя, растерявшегося Ваню.

— Ну что там?— встретили Толю, освещая ему фонариками путь, ребята.

— Пока ничего. Закрываем наружную дверь на засов и в темпе маскируем. Скорее, скорее, пока они не очухались и не сообразили, что к чему.

— Кажется всё.

— Отлично. Теперь ходу парни отсюда. В машину бегом и рвём когти.— Торопил ребят Толя.

Девочка расплакалась. Ребята застыли.

— А ты чего стоишь,— накинулся он на Ивана,— снимай с себя эти шмотки, умора смотреть. Монашка баскетболистка, это что-то новенькое. Ребёнка покачайте, покачайте... Ох, горе, придётся Сергеевича поднимать. Поехали, поехали чего рот раскрыли, я из машины дозвонюсь. Шмотки не бросайте. Может, ещё на что сгодятся.

— Алло, Сергеевич, здоров ты спать. Не ори так, прости, раз разбудил. Толя на связи. Тут дело у нас такое. Мы девочку нашли.

— Поздравляю, но меня, ночью, зачем поднял, сукин ты сын...

— Ты не понял старик. Терёхина дочка нашлась.

— Что? Где?

— Ваня в монастыре нашёл в придачу к своей подружке. Мчим домой, но кто-то из ментов нам на хвост садится. Точно милиция гонит. Сам понимаешь совсем не ко времени. В машине накачанная снотворным девушка и орущий объявленный в розыск ребёнок. Все наши, но не докажешь. Ситуация, как в Голливуде.

— Прижмут к обочине, из машины не выходить. Ждать меня.

— Понял. Не выходить. Ждать тебя.

К неудовольствию сержантов, подоспевший Сергеевич, вызвонив их начальству, лишил мужиков лакомого кусочка. Чтоб уж совсем не обижались, сунул им в карманы на почин. Определив свой нос в салон джипа, проскрипел:

— Гоните ребятки во всю прыть. Я за вами. Отцу только перезвоню, чтоб встречали. Ребёнок обревелся, покачай её Ваня на руках, потютюшкай. Надо было бутылочку захватить. Двух девок умыкнули, а бутылочку не взяли.

— Не догадался,— сопел Иван.

Сергеевича разрывало волнение, и потому он скрывал его за негодованием и ворчанием:

— Ох, бестолковые. Толя, а ты куда смотрел?

— Сергеевич, следующий раз мы тебя к монашкам возьмём, пути теперь знаем,— подмигнул ребятам Толян.

Сергеевич махнул рукой:

— Езжайте быстро, но осторожно юмористы.

— То гони, то осторожно,— ворчал водитель.— Вы уж определитесь.

Машину не просто встречали, а дежурили аж за воротами. Выхватив из рук Вани орущий свёрток. Славка понёсся к не находящей себе места Любаше.

— Красавица моя, голодная, мокрая девочка. Сейчас мамочка тебя покормит. Любашенька, вот она, корми скорее.— Опустил он девочку на дрожащие руки жены.— Давай.

Захватив сосок, девочка ещё долго всхлипывала и вздыхала.

— Господи, Слава, где её нашли?— схватила его за руку взволнованная Люба.

— В монастыре.

— Это точно наша?— кинулась она осматривать тельце ребёнка, не отрывая от груди.

Обнимая жену и не отрывая взгляда от девочки, он, скрывая волнение и растерянность (так всё неожиданно вывернулось) шептал свистящим шёпотом на ушко:

— Точно. Ваня нашёл. Он уже проверил и ножку и крест. И так посмотри, ну наша ягодка.

Люба соглашаясь кивнула:

— Да и одёжка наша и личико её. Теперь вижу. Бог мой, как я перепугалась.

Терёхин, сжав её плечо так, что она ойкнула, простонал:

— Любаша, только будь осторожна, стерву ту пока не поймали.

Она в испуге прижала к себе ребёнка. Из полыхнувших безумием глаз жены выкатилась слеза:

— Как её земля носит?

Славка, ругая себя за то, что напугал, поглаживая её по руке, шептал:

— Она всяких вынуждена носить, пока та сволота сама не споткнётся.

Она уронила голову на его плечо, всмотрелась почерневшее от тревог лицо мужа:

— Слава, милый, сколько же тебе из-за неё пришлось пережить?

Терёхин оставил поцелуй на её виске и покаянно выдавил из себя:

— Мужик завсегда сам виноват. Ему природа право выбора дала, а он ушами хлопает. Как там, в сказках говорилось: "Жена не рукавица..." Вот внимательно сказки надо было читать. Ведь все они упирались практически в выбор жён. Нас козлов учили, а мы хихикали. Чего ты смеёшься?

Люба достала губами до его подбородка:

— Возьми ребёнка. Я кроватку приготовлю. Скоро начнёшь читать ей на ночь сказки и повторишь плохо усвоенный материал.

— Зачем мне он нужен теперь, если у меня есть ты,— чмокнул он её в щёчку.

— Будешь мужичков своих учить...

Славка хотел сказать, что Ване точно сказки ни к чему и он уже принёс в дом жену только что на руках, но промолчал: "Пусть уж завтра сама узнает, а сегодня хватит ей и возвращения дочки".

Измученная бессонницей Люба спала. Он осторожно ступая босыми ногами по полу подошёл к окну. Напротив в хороводе звёзд висела луна. Славка заворожёно смотрел на луну и думал: "Как хорошо, что всё так сложилось. Хорошо, что та стерва поленилась отвезти девочку куда-то подальше и кинула у первого же монастыря. Хорошо, что монашки не успели отвезти её в приют или больницу. Господи, спасибо!"

Таня проснулась с мирно сопевшим рядышком Ваней, но это не был монастырь. Раскалывающаяся на кусочки голова мало проясняла ситуацию с чудесным перемещением. Она никак не могла взять в толк, где она и как сюда попала. Почувствовав движение под мышкой, Ванька очнулся.

— Спи, чего вскочила. На молитву не надо идти,— позёвывая, заверил он её. Сёстры, прекрасно обойдутся без тебя. В принципе, как и раньше.

— Где я?

— У меня в комнате.

— Что ты натворил ненормальный, я постриг должна была принять...

— Это ты, не подумавши, пошла на такой ответственный шаг. К тому же чистоты не соблюла и Бога решила обвести вокруг пальцев. А он всё видит. Вот и подсказав помог мне.

— Дурак.

— Бога обманывать не хорошо. Ай-я-яй!

— Я не обманывала.

— Как так. Сама же сказала, что я тебя осквернил, а надо на постриге быть чистой... Вот будешь отмываться.

— Что ты несёшь?

— Богу должны молиться избранники божьи, а от тебя он отступился, раз отдал мне.

— Комедиант.

— Не скажи, я вообще считаю, что это он всё моё мероприятие по спасению тебя благословил.

— С чего бы это?

— Та девочка, найдёныш, в монастыре, это моя сестра.

— Не может быть?

— Ещё как может. У нас её украли неделю назад.

— Не верю...

— И знаешь, кто постарался? Моя так называемая мать, любовница твоего святого папашки. А я нашёл ребёнка и считай, ягодка, через тебя.

— Чушь какая-то неправдоподобная.

— Раз Боженька вернул ребёнка и непросто отдал, а направил мои стопы к нему через тебя, значит, он не только не сердится за тебя, но и благословляет нас.

— Ты сейчас это придумал и про ребёнка наплёл.

— Злючка, не твоя это стезя. Тело вон как воск плавится под моими руками. А девочка на верху с матушкой, попозже сходим, посмотришь. Ишь, чего удумала, такую грудь прятать в такое мочало,— разорвав монастырскую рубашку, он погладил её изгиб спины переходя на дрожащую грудь.— Большого урона я не нанесу монастырю, выкинув это барахло.

— Господи, что ты делаешь?

— Доказываю тебе, что я прав. Смотри, как горит твоё тело, как плачет...

— Ваня...

— Что солнышко...

В дверь забухал, наткнувшись на запор, со всей силушки Артём. "С чего бы это такие предосторожности. Не было ещё такого случая, чтоб брат запирал на ночь дверь",— натруживал голову он, ломясь со всей силушки к нему.

— Чего ты так грохаешь, весь дом перебаламутишь?— выглянул Ваня, по-прежнему не пуская брата в комнату.

— Ты Таньку привёз, да?— осенила вдруг догадка того.

— Тебе чего, вообще-то?

— Так не честно, я придумал, а вы всё без меня провернули.

— Всё?

— Нет.

— Что ещё?

— Сестрёнку нашли.

— Я и нашёл. Теперь всё?

Как может быть всё, если у Артёма полно вопросов.

— Вань, а ты с Танькой на одной кровати, как уместился?

— Валетом.

— Точно валетом влезете,— согласился он, почесав макушку.

Иван усмехнулся.

— Я свободен?

— Посмотреть на неё можно?

— Я с тебя угораю. Иди-ка ты лучше сгоняй к маме и попроси одежду у неё поскорее для Тани. Она сообразит, что ей дать. Всю одежду. Всю, понял!

— Ха, уже припахали. Ну, нигде нельзя инициативу проявить. Мало того, что всё проспал. Самое интересное взяли и без меня сделали, а ведь это я придумал и про подземный ход и про маскарад...

— Сколько можно об одном и том же.

— Нет, но обидно же. Даже малую без меня нашли.

— Поторопись с одеждой.

— Иду. Куда от вас денешься.

Но вместо Артёма с кое-какими вещами Люба заявилась сама. Примчав, к матери, Артёмка толком не мог ничего объяснить. Из ерунды, что наплёл ей сын, она кое-как поняла, что шальная Танька, детская подружка Молчуна, как звала Ваню в детстве ребятня, спала у него в кровати и почему-то нагишом?

— Ваня открой,— постучалась она в его комнату.

— Сильнее стучи,— посоветовал ей выглядывающий из-за угла Артём.

— А ты иди отсюда.— Шуганула она младшего.

Сын не впустил в комнату и это впервые, а только прокричал из-за двери:

— Ма, я быстро, только оденусь.

Что-то прошло очень важное мимо неё и Люба это чувствуя, волновалась.

Ванька выскользнул, держа спиной дверь, ещё прыгая на одной ноге, пытаясь влезть в домашний костюм.

— Сынок, я что-то пропустила? Как эта девочка оказалась у тебя? И что между вами общего?

— Мамуля, так много вопросов, пожалей.

— Ваня?

— Ну, хорошо. Я вытащил Таню из монастыря, куда она собралась постричься в монашки. На ней была соответственная одежда. Вот я и прошу тебя дать ей немного твоего накинуть на себя.

— Сынок, зачем ей монастырь?

— Это долгая история. Она останется в моей комнате сколько понадобится. Через несколько дней, я позвоню её маме, и она привезёт сюда всё, что нужно, а пока помоги.

— Кто так решил?— Удивилась разговорчивости молчуна Люба.

— Я так решил. Ма, она моя женщина,— посмотрел твёрдо в её глаза Иван.

Люба вытаращила глаза.

— Ваня, ой, господи, когда же ты вырос сынок, может, помощь какая нужна,— растерявшись, ляпнула она.

— Вот и прошу,— улыбнулся он, поняв, что загнал мать в тупик.

— Хорошо, сейчас пришлю. Артём идём, не прячься, я вижу тебя.— Поманила она сына.

— То гонят, то иди. Моду взяли, Артём принеси, Артём унеси. Пыс — пыс сюда, пыс — пыс туда. Гоняют себе кому, куда захочется, а ничего не расскажут.— Ворчал он всю дорогу.

— Ах, оставь своё красноречие,— прицыкнула на него Люба, собирая в пакет вещи.— У тебя ещё нос не дорос.

— Что тут расти-то у нас уж давно в классе презервативы в ходу...

— Что, что?— выпал у Любы пакет из рук.— Я отцу вот скажу. Подними и неси.

— Что я такого сказал? Сейчас этого секса, как конфет.

— Иди, куда послала,— выпроводила она его из спальни. "Что это творится. Всё просмотрела. Вот и Ваня уже мужик. "Ма, она моя женщина". Заявил, не поморщился и глаз не отвёл, этот малой тоже... Ай, да молчун! Интересно Слава знает?" Как быстро выросли дети, а ведь когда-то она просила Пресвятую деву, чтоб это быстрее случилось. Было невероятно тяжело тянуть их, она устала и измучилась при такой нищей жизни, ей так хотелось, чтоб они быстрее поднялись и стали помощниками. А сейчас вот во всём покой и достаток. Можно было, и притормозить время, а оно раскрутилось так, что не смочь, не под силушку такой тормоз под него подвести. "Надо же, не успею и проморгаться, как внуки зачмокают".

Просовывая пакет с одеждой в приоткрытую братом дверь, Артём пытался хоть одним глазом заглянуть вовнутрь.

— Разглядел?

— Нет.

— А чего коси ещё, глядишь, косоглазие себе зарабатываешь?

— Вредина.

— Иди, сгоняй на кухню и принеси поднос с едой на двоих.

— Опять.

— Не опять, а снова. Поторопись, я есть хочу и Танюха тоже.

Что за дела, всё без него успели... Артём попробовал торговаться.

— А расскажешь, как в монастыре было?

Ваня решив уступить, мотнул головой.

— Непременно.

— Точно?— уточнил он. "Меня на мякине не проведёшь!"

— Сказал же...

— Тогда жди. Ой, принести-то что?

— На твой вкус.

— Счас будет...

Время шло, но Ванин воз не желал сдвигаться. Все старания парня разбивались об упорство настырной девчонки. Она никак не желала отказываться от бредовой идеи. Не зная, что ещё предпринять и у кого просить помощи он, помаявшись, позвонил отцу. Тот откликнулся сразу же.

— Ваня что?— гудела трубка.

— Прости, я отнимаю тебя от дела, но у меня проблема.

— Есть проблема будем решать, говори сынок.

Терёхин был счастлив сделать любую хоть самую маленькую пользу для своих мальчиков. Он тут же бросал все свои дела и занимался детьми. Ваня молил:

— Отец, помоги, правда, я не знаю как. Может, хоть посоветуешь, что ещё можно сделать с этой упрямицей. Чем ещё и каким способом можно остановить её от этого безумства. Но не приковывать же за руки наручниками к себе.

— Ваня я тебя понял. Обещаю подумать. Не волнуйся ты так, что-то стоящее да сообразим. Отодвинув все дела на потом, он приехал домой через два часа после звонка сына. Постучав в комнату сына, вошёл. Показав ему знаком, чтоб вышел, присел на краешек кровати, где забилась в угол Таня.

— Живая, ноги, руки действуют, одна голова не работает. А, ну-ка собирайся, поедешь со мной. Не смотри барышня так, поедешь!— Выдернул он к себе упрямую девчонку.

— Оставьте, я никуда не поеду. С места не сдвинусь,— упиралась она,— Ваня, Ваня?

Отец опять жестом остановил влетевшего Ивана.— Мы разберёмся сами. Жди здесь.

— Пап, куда ты её? Я тоже поеду.

— Нет, Ванюша. Только она. Не дёргайся, я верну тебе твоё упёртое сокровище через пару часов.

Ухватив девчонку крепко, повыше локтя, он пхнул её в поджидающую машину.

— Поехали Юра.

— Куда обговаривали?

— Да.

Он вёз её к колодцу, в котором держали Ивана. Девчонка, забившись опять в угол машины, безучастно смотрела в окно. Но у Терёхина закралось подозрение, что она, узнавая дорогу, волновалась и от этого старательно делала вид, что это её не касается и не волнует. Укрепило Терёхина в своей догадке, то, как дрожало под его рукой её плечо и блестели глазки. "Ах, ты, птичка! Всё не так просто с тобой, как ты хочешь показать мне".

— А теперь загляни в него. Давай, не стесняйся, заглядывай. Я не собираюсь туда тебя толкать.

Наблюдавший со стороны за всем этим молча, Сергеевич, крякнул в кулак.

— Что это с ним?— удивилась Таня развороченному бетону.

— Не догадываешься, нет?

Она покачала головой и отвернулась.

— Я скажу тебе то, что ты гонишь от себя, чего боишься услышать. Это Ваньку приговорили. Видишь, с какой добротой подошли. Что не спрашиваешь кто? Или сама знаешь? Папенька твой мученик. Давай ещё ты свою жизнь ему кинь под ноги, чтоб он лапы свои грязные, после делишек кровавых вытер. Душу его чёрную отмаливай.

— Но он мой отец!— эхо её крика разнёс лес, отдаваясь тревожным шёпотом за каждым кустом.

— Вот и люби его, как отца. А жизнь не ломай. Ни свою, ни Ванькину. Он другом мне был. Узнать об его безумии мне было ещё страшнее и больнее, чем тебе. Я устоял, выстоишь и ты. Тем более, матери твоей, он тоже много радости не доставил. Насколько я знаю, от слёз не высыхала.

В машину она шла сама. В салоне плакала прижатая, к широкой груди Терёхина, вытирая нос подсунутым носовым платком Сергеевича. Он сдал притихшую девчонку, ждавшему их в усадьбе, обеспокоенному Ваньке. Тот стоял у ворот и смотрел на дорогу.

— Забирай свою половинку и топай люби...,— выпустил, бросившуюся на шею парня, девчонку.

— Ванечка, Ванечка!— прижалась, она к нему.

Ванька вопросительно посмотрел на отца, не понимая, что происходит и, боясь поверить в своё счастье.

Сергеевич с Терёхиным, выйдя из машины, с довольной улыбкой посматривали на них. Терёхин поманил их к себе.

— Женитесь — ка давайте ребятки. Не так страшен чёрт, как его малюют. Ну и что, что молодые. Подумаешь, велика беда. Главное, у вас любовь. Свадьбу сыграем загляденье.

Ваня, подхватив девчонку на руки, поспешил в дом, а Терёхин, провожая улыбкой счастливых ребят, повернул к ожидавшим его Сергеевичу и Толе. Мол, как я их!

— До сих пор не верится Николаевич, что тебе это удалось,— посмеивался Леонид Сергеевич.

— А Ванюшка счастлив, как Виннипух при виде горшочка мёда,— улыбнулся и Толя, пытаясь поймать носком ботинка камушек.

— Сам уже не ожидал, что получится. Толя?

— Да, Вячеслав Николаевич?

— Толя, смотрите здесь в оба глаза. Это баба сама по себе не исчезнет. Хитрая бестия. За Сидякина мстить будет. Дикость. Лечить её требуется, но сначала поймать надо постараться.

— Я понял вас. Вы сами-то осторожнее Вячеслав Николаевич, пожалуйста.

— Толя прав Николаевич, смотри, раз на раз не приходится и может не повезти так, как в этот раз с малой. Помчал, один, без охраны. Кое-как догнал,— разворчался Сергеевич.

— А как ты, кстати, узнал, где я?

— Это мои проблемы,— увильнул от ответа тот.— А вот тебе думать надо. Пока лихо чудом проходит мимо ворот, но удача не вечна. Бережёного, Бог бережёт, слышали такое. Людская мудрость, как правило, пузом выстрадана.

— Знаю, Сергеевич, знаю.

Давно уехал Леонид Сергеевич, ушёл к себе и Толя, а Терёхин не спешил домой. Он всё ходил и ходил по усадьбе, обходя который уже раз территорию по мощёным и протоптанным дорожкам, догоняя и теребя прошлое. Беспокойство, поселившееся в нём с исчезновением дочери, не проходило. Опасность со смертью Сидякина не исчезла. Выяснилось, что лихо ему желает ещё один человек. И, если б только ему... и за беду, в любой момент подстерегающую его семью несёт ответственность он: "За что страдает Люба, маленькая девочка, всегда настороже сыновья. Ведь это я по юношеской глупости и неосторожности ввёл ту женщину, исчадье ада, в свою жизнь, дал ей свою фамилию". Не в силах идти, он прислонился к дереву. В памяти, рвя душу на части, всплыло былое, давно сгоревшее чувство. Детдомовский парнишка без рода и племени. А так хотелось домашнего тепла и уюта. Хорошей крепкой семьи и большой любви. Такой, что не угаснет с годами. Что он видел за свою сиротскую жизнь? Да, практически ничего ещё не успел. Всегда пинаемый, полуголодный и плохо одетый, а тут девчонка бедовая, безумно красивая, огонь одним словом, и глаз на него положила... Есть от чего потерять голову. Разбивался в лепёшку. Работал, как проклятый, хотя силёнок-то мужских ещё не было, но тянулся рвя жилы из последних сил. Чтоб всё у неё было... Естественно, в институте нахватал "хвостов". Отчисление. Армия. С чего у неё это началось? Нет, не с его армии, после войск, это как раз начал прозревать он. А она сразу такая разудалая и разбитная была. Поначалу именно это и нравилось в ней. Потом настораживать начало и позже страшить. А он, тогда побегав с автоматом и попрыгав с парашютом, вдруг расплющил глаза и увидел, как её крутит и несёт жизнь развесёлая. Так несёт, что не догонишь. Плюнуть бы и бежать от неё. Чего держало-то. Детей не было. Нет, где там, опять сунул, кретин, голову в то болото? Ну, пришла она тогда к замполиту с соплями: мол, семью муж разрушает, бросает, прикинулась овечкой. Глазки там капитану построила, наплела с три короба, тот расчувствовался, решив помочь красавице и на ковёр Славку, мозги полоскать длинными речами. Нужно было настоять на своём. А что он? Слушал капитана слушал и полезла в голову, собственно та правильная фигня: "Если хочешь любить, приготовься прощать. Может, мало я ей любви дал. Ведь, чем больше мы любви даём, тем больше получаем". Ему бы, идиоту, подумать, что все эти правильные речи не для его случая, ан нет, покатил в новую, старую жизнь. На эшафот. Но ничего не изменилось, жена жила своей жизнью и только для себя, используя его как, станок для печатания денег и ширму. Пораздумав и всё прикинув, порядком подустав от её гульбищ и закидонов, совсем уже собрался уйти, ан не тут-то было выяснилось, что она беременна. Родился Ванька. Обрадовался, надеялся, одумается. Размечтался. Всё потекло по-прежнему. Кинет ребёнка, и нет её. Почти с самого рождения искусственник. Не до кормления, когда развлечения зовут. Крутился, как мог. Ванька на руках. Защита диплома и распределение. Первая работа, Ваньку в садик, отводил и забирал. Когда не мог прийти за ребёнком просил оставить в круглосуточном. Неожиданная авария и срок. Ушла сразу, не держал. Ваньку кинула, забрал. Ни попрёка, ни преследования. Просто забыл о ней напрочь. Откуда злоба нечеловеческая к нему и сыну его, а теперь ещё и к семье? За что? Должно быть, не может простить себе, что так ошиблась, скинув его со счетов. Предположить, не могла, что деньги такие заработает... Деньги — её любовь и страсть. Надо брать себя в руки, согнать тревогу с лица и идти к Любе с улыбкой. Нечего тревожить из-за этой стервы семью. Не может он дать ей испоганить ещё раз свою жизнь. Сейчас маханёт на шею Артём, прижимаясь к нему со всей юношеской силы. Смущённо уткнётся в плечо Ваня, прильнёт к груди, краснея, Люба, улыбнётся малышка. У него есть семья, любящая, дарящая ему радость и тепло женщина, нуждающиеся в нём дети и любовь, о которой он мечтал, именно та, что не угасает с годами. И может быть скоро будут внуки...,— вспомнив о Ване с Танюхой, улыбнулся он.— Для детдомовца — это не так уж и мало. А, если плюсовать к этому ещё и его империю, совсем получается не плохая картина.

Почувствовав его беспокойство и боль, вышла Люба, догнав его, взяла под локоть. Потом, поймав за пальчик забрала его холодную ладонь в свою. Шла молча, грея его большую сильную руку в своей маленькой. Резко остановившись, он рывком прижал её к груди.

— Любушка, найти тебя было главным делом моей жизни. Счастливее меня нет человека на этой грешной вечной земле. Чем я отработаю перед Богом его подарок.

— Всё образуется Слава. — Гладила она его седеющие виски.— Мы все будем осторожны. Прошу, родной, не переживай так.

— Как я люблю тебя Любушка!

Её взгляд скользнув по нему застрял на руке прижатой к груди. Она испуганно вскинула глаза:

— Ты держишься за сердце?...

— Ерунда, отмахнулся он.

Всполошившись, Люба настаивала:

— Давай, завтра, сходим к врачу?

Он взмолился:

— Не надо переполоха, детка, все нормально.

Почувствовав что не прорваться, она на полшага отступила.

— Мы вернёмся к этому утром, а сейчас идём, дорогой, я покормлю тебя.

— Не волнуйся, правда, я в полном порядке.

— Слава, милый мой человек, можно пережить всё: потерю дела, работы, дома, денег, но близкого человека нет. Боль от потери не уходит никогда. Она сглаживается, прячется вглубь, трансформируется, но не исчезает бесследно. Так, как было не получается жить. Это не правда, когда говорят, что со временем всё забудется. Не пройдёт и не забудется. Страшно, что мы сами под давлением этой боли становимся другими. Я не хочу тебя терять. Я не могу тебя потерять. Мы завтра идём к врачу.

— Уговорила. Но только, чтоб тебя успокоить.— Обняв, поцеловал он жену в губы.

— Ему всё хаханьки. Сердце, это не шутка. Детдомовская жизнь не пролилась шоколадом. Лагеря оставили не только колючий, но и кровавый след. Плюс работа на империю от 16 до 20 часов в сутки. Сумасшедшие физические и моральные нагрузки.

— Любашенька, не накручивай себя. Идём, золотко, я действительно проголодался.

— Тут ты прав, — заторопилась она,— мужчина для разговора готов только сытый.

— Сказки, с тобой я готов даже голодать,— смеялся он, увлекая её за собой.

— Оно и похоже...

— Любаша, я посоветовал ребятам пожениться. Ты как к этому относишься?

— Я согласна с тобой. Ломать их сейчас просто глупо. Играем свадьбу, а там жизнь покажет...

Она, тихонько, таясь, посматривала на него. Рядом с ней шёл всё тот же Славка Терёхин, парень из тайги, готовый всегда подставить ей своё плечо. Мужчина, которого она любила таким, каким знала. А знала она его стриженным, худым, в ватнике и сапогах. Конечно Славка, только с седеющими висками и волосы чуть-чуть подлиннее того, что были у него тогда. А вместо сапог и ватника на нём дорогущий костюм и до блеска начищенные туфли. Те же искрящиеся добротой и смехом глаза, белозубая улыбка. Как будто и не было одиноких горестных лет. "Вот остановлюсь и поглажу его по щеке, прижмусь к плечу. И это не сон, он рядом, не пропадёт в утренней дымке. Не испарится с рассветом. И всю ночь его руки и губы будут любить только меня. До самой зари буду гореть в жарком кольце его горячих рук. Всю ночь ярко потрескивающий костёр страсти будет жечь меня. И это, не напоминавшие мне отгоревшие угли, былые воспоминания, что грели многие одинокие года, а бушующая любовью реальность. Какие мы всё-таки бабы дуры: имеем, не ценим и не бережём, потерявши плачем".

— Любаша, ты чего?— Заглянул он ей в глаза.

— На тебя любуюсь. Без ватника и лихо завороченных сапог, а всё тот же ухарь.

— Так. Приехали, называется. Ностальгия достала, выходит. Придётся раздобыть ватник, хотя сейчас это такая же проблема, как и кирзачи.— Он смеялся, целуя её в глаза.

— Важна не тайга и не ватник, а то, что я не ошиблась в тебе. Ты не меняешься с годами.

— Я рад, что не разочаровал твою романтическую натуру.

— Нет. Время тебя ещё больше слепило похожим на того романтического рыцаря, которого я себе придумала.

Славке не нравилось, он начинал нервничать, когда она принималась искать в нём романтического героя. Терёхин знал, что его в доску мужицкая натура далека до рыцарей и страшно переживал, что когда-нибудь она раскроет глаза и увидит то, что он со всех сторон мужик. Причём самый обыкновенный. Вот тогда он пропал. Чтоб перевести опасный для него сейчас разговор, он весело поддел её:

— Мы когда-нибудь дойдём до столовой...

— Если побежим, то получится быстрее.

— Тогда давай руку и... бегом.

Солнце всходит и заходит, привыкая и совсем не замечая, как лето, исчерпав свою программу отпусков и развлечений, исчезает, упираемся в действительность: пухленькие серые тучки начинают всё чаще и чаще сыпать дождём. День убывает, его просто катастрофически не хватает, природа всё реже балует день ярким солнцем. Пронизывающий ветер, срывая листву с деревьев и кустов, нахально, забирается под одежду, доставляя телам немало неприятных минут. Но и это скоро уходит в прошлое, а земля обретает покой. Медленно кружат белым кружевом снежинки, устилая и закрашивая всё белыми красками и коврами. Каждый вечер, укладываясь в кровать, клятвенно заверяем себя, что с утра начнём по другому относиться к себе и времени, но наступает утро и всё течёт по накатанной. Утром бы бегом успеть к началу рабочего дня, потом дожить бы до обеда, дальше как манны небесной ждём звоночка и по домам. Живём от понедельника до пятницы, два дня порхаем и понеслась с понедельника жизнь опять по кругу. Ждём, нервничая получку, трясясь от нетерпения отпускных, непременно Нового года, женского дня, дня рождения, Первомая и 9 мая. О!1 — ого сентября тоже. Всю жизнь ждём и торопим. Торопим и ждём. А время нельзя торопить оно, раскрутившись, бежит. Пролетают мимо дни, недели и года.

Бежало оно и у Терёхиных. Тем более покрутить его желающих было предостаточно. Плохое потихоньку забывалось. Ребятам прокричали "Горько!" Подарили им свадебное путешествие. Страну выбирала Таня. "Я хочу побывать в сказке. Пусть это будет Индия!"— решила она. Слава проводил их в аэропорт и помахал рукой. "Летите себе в сказку!" Ваня влюбился в Индию сразу же и уже не смотрел иронически на жену. "Да, это мир вне цивилизации и времени!"— воскликнул он с первых же шагов. Они успели всё: побывать в Гималаях, окунуться в священные, смывающие грехи воды Ганга, увидели древние храмы и даже попали на народное гуляние. Тане хотелось посмотреть индийский танец, и Ванька, уступив, сводил её и на это. Удивился увиденному сам. Пухленькие животики дам двигались, как выброшенные на берег рыбки. Выглядело совсем не скучно, а даже эротично и притягательно, о чём он поделился с Таней, правда, тут же пожалев, получив щипок в бок. Повалялись на пляже, искупались в океане и поели спелых фруктов. Чем не сказка?! Ваньку поразило то, что в большом городе, среди машин и автобусов спокойно вышагивал слон. Священным коровам тоже запрет не грозит, они идут куда хотят без всяких правил. Таня хотела прокатиться на рикше, но Ванька, глянув сверху вниз на худенького мужичонку, категорически отказался сажать туда свою мощную комплекцию, подтолкнув её к моторикше. "Это надёжнее, все живы останутся, а эффект один и тот же. И там и тут ползком". Танюшка даже загадала желание и прикоснулась к Железной колонне, потом заставила тоже самое сделать и Ваню. Тот попыхтел, но традиции нарушать не стал. Вечером отдыхали в шикарном клубе. Танюшка по часу могла глазеть, как на торговых площадях развлекают толпы заклинатели змей. Ваня в восторг от этого не приходил, но ради жены терпел и фокусы со змеями. Без посещения Тадж-Махала, естественно, не обошлось. Выстроенный шахом Джаханом в память своей усопшей жены притягивал всех влюблённых. "Если б у всех мужиков были такие возможности и бабки, то, может, быть построили б и лучше",— критически отнёсся к такому поклонению Ваня. Чем совсем не раздосадовал знающую его хорошо жену. "Вань, богатых мужиков в свете пруд пруди, а, если по векам пройти, то и море можно наскрести королей, царей, шахов и миллионеров, а храм любви один и построил его он. У остальных ума не хватило или любви". Чтоб покупаться, покататься на водных лыжах и скутере, а также поваляться на пляже поехали в Гоа. Здесь уже уступила Таня: "Пусть себе гоняет, отходит после храмов и слонов!" Единственно на чём она согласилась прокатиться, это на яхте, которую сопровождали стайки дельфинов. А Ванька, ещё ко всему прочему, полез с местными жителями рыбачить. Вечером отдыхали в баре и смотрели, нарядившись в цветные веночки, взрывающие небо фейерверки. Ваньке водрузить тот венок на голову было не просто, но она справилась и с этим. Татьяна умудрилась найти там христианскую церквушку, и даже монастырь. Зашли под ворчание Вани: "У кого на что нюх". Поставили свечки, попросили счастья и большой долгой любви. Свадебное путешествие подошло к концу, молодожёны вернулись к семье, учёбе, делам. Но та сказка останется с ними навсегда.

Часики тикали. Ребята потихоньку дошли до финала в учёбе, защитив дипломы и занявшись каждый своим делом. А Артём, как раз только входил в мир университета, осваиваясь в студенческом братстве. Славка не спеша, вводил Ивана в курс своих дел. Самая младшая бегала уже не догнать. Люба с Таней занимались журналом. Привыкнув к тихому счастью, все успокоились. Поэтому телефонный звонок Вячеславу Николаевичу от первой жены, матери Вани, воспринялся без напряга. Страх перед опасностью притупился. И к тому же она вела себя все эти годы паинькой, исчезнув из их жизни, тогда казалось навсегда. Не удалось вычислить её нору и Сергеевичу. Решили, что в стране её нет. И вот теперь этот неожиданный звонок, который почему-то не насторожил Терёхина. Тем более, женщина просила его о помощи и приглашала помянуть общего друга Ивана Сидякина. Была, как раз дата его смерти. Кто-то сказал, что с высоты прожитых лет видишь то, чего не замечал раньше. Оно, конечно, всякое бывает. Но в его случае — полная чушь. А правильнее сказать — это бабушка на двое сказала или кому, как повезёт. Вот и Терёхин, видел бы, не залез ещё раз. Хотя, кто знает ответ, почему человек наступает на одни и те же грабли по несколько раз и совсем не учится на прошедших ошибках, а с упорством лезет в новое дерьмо, тот, наверное, очень умный. Скорее всего, Славке просто хотелось её увидеть. Разобраться. А возможно, всё проще — как бы не бултыхался свет, а сук мужики не забывают никогда. Поэтому, никого не предупредив, мастерски выскользнув из поля зрения охраны, сев сам за руль, что делал крайне редко, он поехал по указанному адресу. Небольшой, но приличный двух этажный дом в новом утопающем в строительных лесах посёлке нашёл не сразу. Бывшая жена встречала Терёхина у калитки. "Она мало изменилась. Оно и понятно живёт легко и только для себя. Всё так же красива и стервозна. Кажется, много пьёт",— отметил про себя он. Открыв сама ворота, женщина запустила его машину во двор, картинно играя бёдрами, поднялась на крыльцо, приглашая в дом. "Кажется, она пробует меня обворожить,— заметил он её усердие, тут же одёрнув себя.— А зачем ты сюда, сизый голубок, собственно-то и примчал, если не за этим. Так чего ж так удивляешься". Славка прошёл за ней в небольшую без вкуса оформленную и не совсем опрятную гостиную, с маленьким камином и громоздкой мебелью. Она сразу закурила, предлагая ему. Он помотал головой, отказываясь.— Не курю. Напомнил:

— Ты просила, я приехал.

— Спасибо. Я не ошиблась, ты не изменился. — Кокетливо защебетала она, пуская дым ему в лицо. "Надо же, кто бы подумал, что из того крючка заморыша, каким он был, получится такой копилочка— слоник".

— О чём пойдёт речь?— без прелюдий спросил он.

— Ваня.— Буравила она его прищуренными глазами. Прикидывая, как в таком случае ей себя правильнее и выгоднее вести.

— Ты тоже, похоже, не изменилась.— Закинул ногу на ногу Славка, обхватив колени ладонями.

— Благодарю за комплимент,— расплылась она в улыбке.

Терёхин продолжил игру такого сердитого и крепкого, знающего себе цену мужика, которого ей не свернуть.

— Вы, мадам, в танке случайно водителем не служили?

Её и так вогнутые до предела брови, выгнулись ещё. Глаза сузились в насмешке.

— Как это воспринимать?

— Как восхищение вашей железной мерзостью. Обречь ребёнка на смерть и с несчастным, томным видом заявлять мне сейчас, вот тут: "Ваня!"

— Он мой сын.

Терёхин изобразил подъём зада. Он поймал себя на том, что сам упивается этой игрой.

— Я ухожу.

— Не спеши делать выводы. Я не думала, что Сидякин такое натворит,— присела она, на подлокотник его кресла, пыхнув ему в лицо опять дымом.— Речь шла о шантаже не более, попугают и всё... Неужели ты допускаешь, чтобы я, сына...

Он это допускал с самого начала, а вот сейчас не знал ничего. Душа хрипотцу произнёс:

— Допустим. А девочку, зачем украла, кроха ведь совсем?

— Но не убила же...,— засмеялась она, кокетничая с ним и сползая ему на колени.— Должна же была я хоть чем-то привлечь твоё внимание.

— Странный способ...,— он даже не пытался её столкнуть.

А она водя длинным холёным ногтем ему по губам плела тенёты.

— Я устала, хочу жить как все. У меня никого нет кроме Ваньки и тебя...

Её губы были почти рядом, и ему вдруг вновь захотелось испытать всё то, что было между ними в юности. Это было выше его сил. Переборов себя он нарочно грубо буркнул, о чём тут же пожалел:

— Быстро же ты милого дружка забыла?

— Почему ж,— поднялась она с его колен,— В церковь за упокой регулярно поминать заказываю и на кладбище хожу. Чего ещё мёртвому-то надо. Ты-то тоже его не забываешь и на могилку заходишь, а с меня чего же такой строгий спрос? Никак ревнуешь?

Терёхин засуетился.

— Не выдумывай.

— Даже к мёртвому. Ха-ха.— Смеялась она, усаживаясь опять к нему на уже насиженное место.

Он, держа образ равнодушия, совсем не убедительно проворчал:

— Хватит цирк устраивать...

— А ты ведь по-прежнему любишь меня,— обвив его шею своими красивыми, холёными руками, она впилась в обрадованного Славку поцелуем.

Забыв обо всём на свете, он целовал без устали эти губы, даже не замечая их холодности. "Откуда в ней столько сил? Мои, похоже, совершенно на исходе".— Прошелестело в голове, но он ошибался. В безумном порыве полетела на ковёр одежда, и тут он случайно поймал её полный презрения и злобы взгляд. Чары слетели, как налипшая грязь под мощью водопада. Он ужаснулся тому, что мог натворить. Деланно рассмеявшись, сбросил женщину с колен.

— Поиграли в дурака и будет?

Она, справившись с пробежавшей по лицу тенью, изобразила улыбку.

— Ладно, раз такой коленкор, пойдём по другому сценарию. А, может, передумаешь?

Терёхин не желая попасться ещё раз на крючок, был груб.

— Хватит ходить вокруг да около, зачем звала?

Она присев на валик его кресла и сложив ручки на под грудью объявила:

— Теперь не важно. Давай помянем раз уж ты тут Сидякина. И мне и тебе не чужой был.

Терёхин зависнув на миг, согласился.

— Хорошо, только по чуть-чуть. Я за рулём.

Она хохотнула:

— Само, собой.— В проёме оглянулась.— Водка, коньяк?

— Водка.

Она ушла, оставив его осматриваться одного. Пыльные шторы на окнах, загромождённая разномастной мебелью комната, не понятного узора ковёр на полу. Множество не нужных маленьких вещичек и ни одной книги нигде. "Идиот,— ругал он себя,— опять с этой пустой куклой чуть не завёлся. Всё ж давно понятно, что нужны ей только мои деньги, а рванул, аж пуговицы затрещали. Для этого и позвала, чтоб к рукам осла прибрать и до денег добраться. Сидякинские дары по-видимому подходят к концу. А я, козёл, растаял, как прошлогодний снег и ей это почти удалось. Убраться бы отсюда, дураку, поскорее и по добру по здорову". Она вернулась с подносом, неся его на вытянутых руках, картинно выставляя свою маленькую ножку и качая по-прежнему красивыми бёдрами. Поставив поднос на столик, протянула ему рюмку, себе взяла бокал с коньяком.

— Давай за Ивана, пусть ему земля будет пухом. Странно погиб, ты не находишь?

— При таком риске, на который шёл он, закономерный конец... Никто не знает, чьей рукой водит всевышний, наказывая и милуя нас.

Наклоняясь к самому его уху она улыбаясь прошептала:

— Как ты прав. Ну, поехали..., не чокаясь.

Очнулся он в темноте со связанными руками. Болела тяжёлая голова, такая тяжёлая, что и не приподнять от пола. "Осёл, сколько человеку нужно прожить, а ещё больше наложить дерьма на его голову, чтоб он начал соображать",— всё же прошуршало в раскалывающейся болью голове. Развалится голова от этого или нет, но надо двигаться. Кусая пересохшие губы, чтобы не застонать, попробовал катом, по-другому в его положении не получалось, начал обследовать помещение. "Похоже, подвал, нос бы себе тупорылому откусил, если б мог. Выйду отсюда, убью суку. Размечтался, сначала выберись. Правильно Сергеевич говорил: везение может опоздать... Дверь, похоже, железная". От злости на себя и от бессилия, он, выгнувшись, собрав все, что наскреблось силёнки, долбанул по ней. На глухой железный гул никто не вошёл. "Значит, всё же замкнули и ушли. Плохо дело. Хорошо, если жертвенник выпадет одному мне, а вдруг из-за моей дури попала под колпак вся семья? Но почему мужики такие кретины? Хороший вопрос, правильный и главное к месту. Ведь это музейная редкость, когда баба предпочла тебя деньгам, благополучию. Самое интересное, тебе, то сокровище, упало в руки. Так держи и радуйся удаче и счастью, а ты куда понёсся, паровоз, к шалаве, за приключениями? Как теперь выпутываться, Бог его знает?". Он откатился в угол и там привалился к стене. Время тикало, но ничего не менялось, Славка впадал в забытьё, а, очнувшись, понимал, что лежит на прежнем месте. Сколько прошло, он не мог бы ответить, когда дверь неожиданно открылась, но Терёхин зажмурившись от полоснувшего по глазам яркого света, просмотрел человека появившегося в проёме двери. Зато почувствовал, что остался, после захлопнувшейся со скрежетом двери, ни один в этом каменном мешке. "Почему же я не слышал, что она так противно скрипит раньше? Ах, да! Меня запхали сюда без признаков сознания и ума. Кто ещё влип в эту канитель?"

— Кто здесь?— бросил он в темноту насторожённо, не очень надеясь на ответ. Интуиция его не подвела. Мычание и глухой стук от каблуков туфель о бетонные плиты подсказали Терёхину, что рот у жертвы заткнут, а руки и ноги связаны. Подкатившись к новому клиенту темницы уже обкатанным способом, Славка, с завязанными за спиной руками, нащупал лицо и, приноровившись, хоть и не с первой попытки, но вытащил кляп.

— Кто?— повторил он вопрос.

— Вячеслав Николаевич, это я, Таня.— Еле дыша, выговорила девушка.

— Таня?— удивился он.— Детка, как ты вляпалась в эту отхожую яму?

— На кладбище, у могилы отца взяли... Ваня просил не ходить одной, а я не послушалась... Вот, теперь тут.

— Успокойся, я не умнее тебя оказался. Мне тоже Сергеевич грозил пальчиком, а я пренебрёг.

— Как же это вы к ним в лапы попали?

— По дурости. Я видел только одну мать Вани, а что есть ещё кто-то?

— Есть,... её сын и моего отца.

— Вот это номер. Почему ты молчала об этом?

— Не хотела, чтоб ещё кто-то знал. Отец держал его подальше отсюда.

— И где же?

— Учил в Англии. Он жил в пансионе и появлялся здесь крайне редко.

— Сидякин думал, что его ребёнка она будет любить больше, чем моего?

— Наверное, так и было. Вскоре отец понял свою ошибку и попытался заняться мальчиком. Мама, ни под каким видом не захотела его оставлять у себя, у них была большая ругань и, он отправил ребёнка подальше. Я считаю, что это была ошибка мамы. Если б ребёнок рос в семье, всё было бы иначе. Кто знает, возможно, отец одумался бы тогда и у него появился шанс успокоиться, а у этой женщины не было бы на него такого влияния.

Терёхин поморщился вспомнив как помчал забыв о всех причинённых ему гадостях сюда. Но, вздохнув, сказал совсем о другом:

— А сейчас имеем, что имеем,— мститель.

— Она крутит им, как хочет. И вообще, эта женщина напоминает мне оборотня, чудовище. Она в своих интересах использует и не щадит даже своих детей.

Слушая девушку, Славке вдруг стало нестерпимо стыдно, за свой недавний порыв и он пробубнил:

— Я что-то не понял, тебя-то сюда за что?

Таня усмехнулась.

— За измену памяти отца.

Терёхин был искренне поражён.

— Ей-то это зачем. Она уже про него и думать забыла?

Таня подумав пришла к своей версии.

— Маму потрясти хочет. Деньжатами после отца разжиться. Спустила, наверное, всё уже.

— Может и так, но думаю, задача шире стоит Ваню сюда заманить.

Сжав ладошку в кулачок, Татьяна воскликнула:

— Господи, я не подумала об этом.

Сплюнув с губ прилипшую соринку, он осторожно спросил:

— Меня хватились или нет?

— Да. Шум стоит великий. Сергеевич ноздрями землю роет, меня предупреждали.

— Значит, найдёт. Успокойся. Давай-ка поможем друг другу.

— Как?

— Попробуй зубами развязать узел на моих руках.

Промучившись, ободрав губы и не достигнув успеха, Таня расплакалась.

— Танюша, не раскисай. Отдохни и ещё разок попробуй. Мы выберемся, детка, я везунчик.

— Хорошо. Вячеслав Николаевич, скажите, они нас убьют, да?

— Не думаю. Ей нужна империя и деньги. Она будет торговаться. А Ванюшка не так пост, как кажется на первый взгляд. Мы её переиграем.

— Не знаю. Такое чувство, что у неё не всё в порядке с головой...

— Давай попробуй ещё раз. Если снимем путы, вся их операция не будет так сказочно легка и уж точно не принесёт им большого удовольствия, чем они получили.

— Я попробую.

— Старайся девочка и не паникуй.

— Немножко поддаётся узел...

— Вот и здорово. Жизнь разворачивает сюжет, мозгам в пору выскочить. Надо же у вас с Иваном есть общий братец. Вот это кино!

— Да Эдик.

— Эдуард! Это ж никакой-то там Иван.

— Они мне с мамашей полдня мозги вправляли. Давили на родство, поняв, что я им помогать не буду, кинули сюда. Потерпите, уже пошла верёвка. Сейчас передохну и продолжу.

— Понятно, план сменили на ходу. Со мной та же история. Заманили по одному сценарию, а из-за упорства с моей стороны, закончили диалог другим.

— Не верю своим ушам. Вы же умный.

— Ага, я тоже так считал до сегодняшнего дня. А оказался дурнем и, если между нами девочками говорить не первый раз.

— Ну, да?

— И вот я тебя, что попрошу по секрету...

— Что вы замолчали?

— Думаю, как по деликатнее сказать..., что все мужики ослы. Ты знай об этом и Ваньку не бросай, если он натворит что-то этакое. Смысла нет. Другой такой же будет или ещё глупее.

— Вы такое говорите...

— Как на духу,— засмеялся Славка.— Отдохнула, ну давай ещё рывок.

Таня старалась. Мешала грязь на верёвке, а так же противный запах от близости к лицу пола и затхлого. Ныли свои, затянутые в путы руки и ноги. Наконец, узел поддался и можно передохнуть. Ещё час возни и второй узел ослаб, выпустив руки из плена.

— Есть!— обрадовался Терёхин, растирая затёкшие конечности.

Ноги развязать ему не составило большого труда. Покончив с верёвками на себе, он принялся за Таню.

— Как здорово, что получилось,— ликовала она.

— Это они малость не домозговали, кинув нас в одно место.— Повеселел и он.— Будем жить, Танюха.

— Да, да, непременно.

— Ну, вот и хорошо, главное не дрейфь.

— Я в порядке.

— Вот и отлично, умная девочка, выйдем как пить дать, Танюшка, по крайней мере, у нас появился шанс.

— И мы им воспользуемся.

— Скажи-ка мне девочка, значит, мама и ты знали про шашни отца и о братце?

Таня, помучившись, призналась:

— Да. В общих чертах. Мама с молодости смирилась с тем, что у него была почти вторая семья. Она его очень любила поначалу, естественно, прощала. Боялась только за его дела... Он для той дамы деньги на стройке делал. Естественно, воровством: раствор, налево, стройматериалы... Вероятно от вас к нему за этим она и переметнулась. Вы не шли на то, чем зарабатывал он. Но добиться вашей должности было возможно одним путём — убрав вас. На своей-то ему ничего не выгорало... В период развала и безденежья отца, дама эта вдруг пропала. Строительство замерло. Налево продавать нечего. Думаю: именно поэтому она испарилась. Мы с мамой воспрянули духом. Вот ведь как бывает, с одной стороны жили так себе в плане достатка, с другой с её отсутствием чувствовалось такое облегчение, что даже мама повеселела. Она уже обрадовано вздохнула, но появились вы с денежной работой, ведьма эта, как по волшебству нарисовалась вновь, и у них всё завертелось по-прежнему. Потом всё это вошло в привычку... Я вспомнила, как увидев её, мама показала и сказала мне: "Таня, этой женщине нужны только деньги и скоро она найдёт способ, тянуть их из него, не нуждаясь в нем самом. И тогда он будет только наш". Так оно и получилось. Да он и сам, скорее всего, понимал это. Поэтому и рвал когти, стараясь иметь денег достаточно, чтоб покупать её. Она как наркотик.— Славка кивнул. Тут он согласен на все сто процентов. А Таня продолжала:— Этот дом, по-видимому тоже отец построил для них. Но жила в нём она одна.

— Век бы не подумал, что вы были в курсе происходящего.

— Ещё в детстве, я слышала бесконечные ссоры родителей. По малолетству, конечно, не понимала их причины, очень переживала, но с возрастом дошло,— женщина. Всякое бывает, но подумать не могла, что там такая дикость... Мне, кажется, не любовь это у него была к ней, а болезнь. Безумие какое-то. Любовь не может быть разрушительной. Как у него хватило ума не бросить нас с мамой не понятно. Думаю, это и держало его на плаву. Не дало выпить быстро до дна.

— Может быть. Рядом с ней долго не протянуть. Вам тоже выходит с матерью, бедным, досталось.

— Да. Мама всю жизнь была одинока. Ни подруг, ни друзей. Всех боялась, что заговорят об этом. Только когда я подросла, она могла выговориться, а так всё в себе держала, всю жизнь.

— Да, не весёлая картина вырисовывается. Представляю, как чувствовал себя Иван вбухивая в неё средства и не получая никакой отдачи. Ощущения того, что она его, он так и не почувствовал. Я сам через ту карусель прошёл. А вот твоя мама удивила меня. Выходит и слабая, и сильна женщина она у тебя одновременно.

— Так и есть.

— Вот выйдем отсюда, сведём их с Сергеевичем. Он мне всегда завидовал из-за Любаши. Так ему не хуже пара будет? Как ты на это птаха смотришь?

— Он что один?

— Один. Когда-то по молодости, жена отказалась поехать с ним в Сибирь и устроила свою жизнь с другим, более удачливым человеком. Больше не рискнул обзаводиться семьёй.

— Как всё сложно...

— Жизнь как раз проста, сложной делаем её мы.

— Может и так.

Осторожно Терёхин подвёл разговор к интересующему его вопросу.

— Скажи-ка мне, Сергеевич домашних под охрану взял?

— При мне да. Да, я и сама очень надеюсь, что пропажа сразу двух, убережёт остальных от неосторожных шагов.

— Ты считаешь, если мы оказались ротозеями, все остальные умнее нас?— посмеивался он.

— Надеюсь.

— А, что нам остаётся ещё. Если даже насторожит и то уже кое-что, Танюха. С тобой братец-то как обошёлся?

— Угрожал.

— Вот как!

— Сказал, что, если я не с ним, то для него чужая и сделать он со мной может, что захочет.

— Хреново.

— Добавил, что воспользуется правом на меня по своему усмотрению или сделает всё, что матушка пожелает со мной сотворить.

— О, там вкусы непредсказуемы.

— Я его боюсь. Какой-то он странный сейчас.

— Он вообще-то нормальный. Может, у него не все мозги дома?

— Сейчас всё проще. Она могла его наколоть.

— Какой он?

— Внешне на отца чем-то похож, много от неё. Жёсткий очень, даже жестокий. Мне так показалось.

— Молодой подонок, если ещё и обколотый, это опасно. Замёрзла? Иди ко мне, так теплее будет. Как медведь мой Ванька не обижает тебя?

— Нет, он не умеет.— Засмеялась Таня.— Всегда такой был. Грудь свою широкую под все ветра подставлял. Мы ж с малолетства знакомые. Мой отец и его дед в одном доме квартиры получили. Артёмку, когда Любовь Моисеевна родила, мы с ним вместе нянчили.

— Надо же, как судьба берегла Ваньку. Ведь рядом с твоим отцом всегда был, а ему и в голову не пришло, что это мой сын.

— Похоже так. Не успела сказать ему, а может теперь уже никогда и не узнает об этом. Всё молчала, момента ждала...

— Что за секрет?

— Я беременна Вячеслав Николаевич.

— Вот здорово. Я дедом буду. Всё обойдётся девочка. Мы непременно выберемся. Ванька то будет рад.

— Если спасёмся.

— Не бери на голову и на нервы всю эту ситуацию. Мало ли трудностей бывает, вот эта одна из них. Выскользнем мы из этого каменного шкафа, непременно выскользнем. В часах у меня сигнал — определитель.

— Поняла— маячок. Где же они, у вас ничего на руке нет?

— Их забрали, но они, скорее всего, в доме и Сергеевич непременно, выйдет на них. А там уж он, поверь, разберётся. Старый волк своё дело тонко знает. Надо подождать.

— Вчера такая ночь была чудесная, и ничего не предвещало беды. Не представляете какой звездопад был потрясающий. Звёзды сыпались, как будто кто-то небо тряс. Хотелось сбегать за лукошком и собирать, собирать...

— Желание загадать успели?

— Толку-то,— расплакалась она опять.

— Танюха, это уже через края переливается. Тебе нельзя так близко к сердцу всякую ерунду воспринимать. Давай поговорим о чём-нибудь.

— О чём?

— Хоть о ревности...

— О чём?

— Ты Ваньку ревновала?

— Каждый день.

— Всё у тебя через — чур. Косолапого и каждый день? К кому?

— Не помню уже. Ко всем.

— Вот это дела...

— Так и хотелось глазульки выцарапать. Причём каждой, кто к нему подходил, космы подрать желание было огромное. Даже той, кто сунулся с разговором к нему, хотелось уши пооткусывать. В садике за него девчонкам поддавала и в школе за косы таскала.

— Татьяна, ты азартная барышня,— тихонько смеялся он.

— Вы смеётесь, а так и было. Если хотите серьёзно, то боюсь я Вячеслав Николаевич.

— В смысле?

— Рано он женился, не выгулялся ещё. Что будет с парнем, когда он в мужскую силу войдёт?

— Ты моё мнение хочешь услышать?

— Хотелось бы...

— Это ведь, как я понял у вас первая любовь и первый сексуальный опыт. Вы не малолетки. 23 — это нормально. Пусть не 25 или 27, но тоже не плохо. Голова на месте у обоих, к тому же Ваньке вообще, как я посмотрю, не до баб. Я удивлён, что у него хватило смелости тебя в постель затащить.

— Это я его затащила.

— Даже так? Чего же ты дрожишь. Можешь считать, что он больше никого и не заметит.

— Ага, а если ещё так-то кто постарается?

— А ты думаешь, он это поймёт?

— Ну а вдруг?

— При таком раскладе, детка, всё будет зависеть от твоего серого вещества и бабьей смекалки. Будь умницей не рви сердце тоской и не хлопай перед его носом дверью.

— Да!?

— Поверь, как уйдёт мужик, так и вернётся. Только не лезь в гоноре до облаков.

— А в жизни женщины советуют и сами делают с точности на оборот.

— Отсюда и трагическая бестолковщина.

— И двери запирают, и замки меняют, чтоб не попал назад.

— Чемоданы упаковывают..., выставляя к порогу.

— Получается всё совершенно не правильно, не так...

— Запомни никогда не запирай дверь. Мужик в основном возвращается. И, как правило, у большинства, такое хождение случается всего лишь один раз. Он как представит потом, сколько топтаться придётся перед дверью, сочиняя правдоподобные отмазки, так и тормозит.

— Какой полезный разговор у нас получается,— удивилась Таня.— Никогда бы не подумала, что с вами можно на такие жизненные темы так хорошо говорить.

— Услуга за услугу.

— Что хотите.

— Расскажи мне о Ване и Артёмке, что помнишь?

— А что вы хотите о них услышать?

— Всё Танюша. Ведь они выросли без меня.

Девушка помедлила, припоминая с чего начать.

— Ладно... Ванюшка всегда добродушным увальнем был. Так бы, наверное, и остался им, если не донимали ребята. Получив, пару раз в драке по моське и умывшись кровавыми соплями, пошёл и записался на борьбу. Школу помогали кулаки пережить, а ближе к выпуску его уже никто не трогал. А в младших классах вообще смех был. Он дерётся, и я лезу за ноги пацанов хватаю, рожи им царапаю, на спинах висну. После драки, он нормально, одна я подрана вся и в ссадинах, Ванька тащит меня домой за шиворот и ругается, но я в следующий раз опять лезу.

— Надо же? Вы в одном классе учились?

— Да и я ему усердно ту школьную жизнь портила. Подставляя на каждом шагу.

— Как же у тебя так получалось?

— Запросто. Окно разбила, кинув его портфель, естественно, он не сказал кто, и его таскали по всем карательным инстанциям. Пуговицы у учителя труда все срезала с халата и Ваньке в карман сложила. Стащила у классной журнал поисправляла оценки и опять же ему подкинула. И тот список можно продолжать до бесконечности. Вы не устали слушать мою трескотню?

— Нет, что ты, рассказывай...

— В сад за вишнями раз затащила. Ванька простота, думал, что это мои родственники, знай, себе рвёт, за тем и зазвала его, самой-то не достать, высоко. Я тоже при деле пакет за ним таскаю. Тут дед— хозяин, как подкрадётся. Я ноги в руки и через забор с кульком, а Ванька на дереве сидит, не подозревая подвоха. Что там было, ой— ё— ёй! Получил Иван по самые уши, которые у него долго потом болели. Дед цепкий и вредный попался.

— Как же он тебе это спустил?

— Ох, долго отмалчивался. В общем-то, до тех пор, пока я его в новую пакость не втянула.

— И что же это было на этот раз?

— О, это вообще уголовщина. Мне жаль было пацанов. Они работали, как каторжные, вставая ни свет, ни заря подметать двор, а вечером мыли и мели подъезды. Причём Ваня брал на себя больший кусок работы, жалея брата. Хотелось им чем-то помочь, вот и придумала.

— Заинтригован. Что ж ты такое уголовное могла изобрести?

— Век не догадаетесь.

— Давай, не томи,— смеялся Терёхин.

— Сейчас расскажу, только с духом соберусь. В общем так. Ваньке я всей картины, естественно, не обрисовала, он бы мне такое накрутил... Я прокалывала шины машин, причём только грязных у магазинов и супермаркета. Пока шла замена, Ванька мыл их. Дело шло, как по маслу пока он не понял в чём тут дело. И вот когда он понял, что я их нарочно для него прокалываю, вот тут и началось...

— И что он сделал?

— Не буду углубляться в конфликт, но попа крапивы получила.

— Действительно, женский ум на простой бизнес настроен,— смеялся Славка.

— Кстати о бизнесе. Цветы в сквере оборвала. Навязала букетиков и айда с Артёмкой продавать. Стоим торгуем. Милиционер цап и привет.

— И как выкрутилась?

— Как обычно на Ивана всё свалила. Мол, он нарвал и принудил. Деньги на сигареты ему нужны. А Ванька трудяжка и не курил-то никогда, и знать про наши с Артёмом торговые делишки не знал. Его трясут, он никак не врубится за что?

— Потрясающе.

— Господи, как он умолял, чтоб я от него отстала, но не на ту напал.

— Действительно бедный Ванька.— Посмеивался Терёхин прикрываясь от голосного хохота рукой.

— Вам смешно, а представьте себе его...

— Странно работала твоя голова на одну шкоду.

— Дельное тоже иногда проскальзывало.

— Например?

— С отцом как-то ехали по пригороду. Сморю, колхозный сад по правую сторону дороги несётся. От яблок ветки ломятся и крупными буквами приглашение на работы по сбору урожая наклеено. Вот и подбила Ваньку с Артёмкой поехать насобирать. И им на зиму и на продажу.

— Опять воровать?

— Нет, там норму надо было набрать для садоводства, а потом себе сколько утащишь. Мы втроём их и таскали. Рюкзаки за спины в руки сумки не приподъёмные и на электричку топаем...

Терёхин не просто слушал, хотя ему было интересно послушать о пропущенном периоде жизни ребят, а ещё и заговаривал зубы испуганной девчонке. Он верил в Сергеевича и ждал его прихода.

А Леонид Сергеевич поняв, что босс поймал беду, превратился в мозговой центр. А тут ещё и Ванька подкинул задачку, обнаружив пропажу жены. Это уже давало направление. Только один человек мог мстить семье, это мать Вани. Сигнал, что он вмонтировал в часы Терёхина, какое-то время был не досягаем. Перевернув доступную и не очень информацию, всё-таки добрались до одного подозрительного адреса. Там часто видели покойного Сидякина. Параллельно ухватив в городе сигнал, вышли на парня мотавшегося по городу в часах Терёхина. Парня взяли на крючок и повели. В результате наблюдения, пришли к тому же дому, адрес которого был добыт во время поиска.

За дверью послышались шаги. Славка запечатал ротик девушке ладошкой.

— Скорее детка, ложись, как будто связанная,— прошептал он ей на ушко, метнувшись за дверь к стене.

Он замер слушая, как топчется, ковыряясь в замке человек. Наконец дверь распахнулась и щёлкнул выключатель. Шаг за порог к ним, в каменный мешок и Славка на всю силушку двинул железной дверью. Получив неожиданный удар, человек рухнул. Терёхин навалился на парня, завязалась драка. Таня ползала между ними, не зная чем помочь. Догадавшись выглянуть в коридор, схватила, стоящий в углу, обрезок железной трубы, изловчившись, приложила им парня. Отдуваясь и кряхтя, Терёхин поднялся. "Это уже не по моему возрасту такие боевые броски. Засиделся, залежался, подзабыл, потерял сноровку".— Отплёвываясь от грязи и крови, соображал он, решая, что делать дальше.

— Ты молодец Танюха, не растерялась, тяжёлый бугай. Ты этого видела в доме?— пнул он, распростёртое на цементном полу тело.

— Нет,— стучала зубами девчонка,— что дальше?

— Перво-наперво затолкаем это бревно вместо себя, свяжем, кляп в зубы и запрём,— затащив парня поглубже, он защёлкнул задвижку.— Пусть отдыхает.

— Я боюсь.

— Пойдём по коридору, ты за мной. Танюха, подай мне этот полезный кусок трубы. Вдруг ещё кого-то приложить придётся.

На повороте при подъёме из подвала Терёхин прибил ещё одного охранника, на шум выскочил Эдик. Захватив замешкавшуюся Татьяну за шею, поволок в дверь. Девушка, крепко зажмурившись, принялась визжать. Терёхину ничего не оставалось, как бросить трубу и прекратить сопротивление.

— Не трогайте её, я всё сделаю.— Прорычал он.

Но, не обращая на него внимания и втолкнув девчонку в комнату, братец, перекошенный от злости, принялся срывать с визжащей сестры одежду.

— Что ты делаешь, подонок, она же сестра твоя...,— глотая кровь, пытался достучаться до обормота Славка.

Но под сумасшедший хохот мамочки, сынуля продолжил неравную борьбу с девчонкой.

— Останови, ненормальная,— вырвавшись из рук охранника, кинулся к ней Славка и напоролся на упёршееся в грудь ствол.

— Назад, к двери... Пристрелю.

— Напугала. Стреляй, чтоб я не видел скотства этого. Дикость какая. Это чем его надо было напоить, чтоб брат издевался над беременной сестрой...

— Молчи, идиот.

— Ведь и он тебе так же не нужен, как я, Ванька или Сидякин. Используешь, змея, парня и выбросишь. Да, похоже, Иван понимал это, раз отправил его, куда подальше от тебя. Отпусти сестру, недоносок, пожалей память об отце...

Сергеевич, выхватив из всей этой неразберихи само опасное — взведённый на Терёхина ствол, первый удар, нанёс именно по нему. Он спокойно мог выбить только одну руку, но Леонид Сергеевич определил голову. "Хватит нервотрёпок и беготни из-за этой суки",— решил он, нажимая курок, избавляя семейство от проблем настоящих и возможно будущих. Себя же, ломая голову в спешке, искать их решения.

Ванька опередил телохранителей. Эдик отлетел к стене. Таня визжала, дико ворочая обезумевшими глазами, но, прикрывая обрывками одежды обнажённую грудь, рванулась к нему. Терёхин опередил сына, подскочив к ней первым.

— Всё позади, успокойся детка,— накинул, подлетев к девушке, он на неё свой пиджак.— Ничего страшного не произошло. Послюнявил этот сопляк, так сейчас пойдём, умоемся. Идём, идём... Ванька сам с ним разберётся. Но истошный вопль не кончался, и Славке пришлось легонько встряхнуть её. Визг сразу оборвался на высокой ноте и Таня дрожа, принялась есть его испуганными глазами, круглыми, как блюдце.— Всё?! Вот и молодец!

— Николаевич, может разнять,— намекнул Сергеевич на катающийся из двух тел клубок.

— Ни в коем рази. Пусть тузят друг друга.

— Они ж покалечатся.

— Не покалечатся. Выпустят пар и всё. Тем более Ванька лучше подготовлен и старше, значит, тому поделом, больше достанется.

— Тебе виднее.

— Братья они Сергеевич по матери.

— Хрен в лаптях,— почесал затылок полковник.— Ванька не знает?

— Пока нет. Я сам полдня назад узнал от Тани.

— А тот?

— Думаю, мамашей подкован.

— Ты Ване скажешь?

— Там видно будет. Стреляешь ты снайперски, не пойму, как на сей раз, так не повезло, руку с головой перепутал?— прищурил глаз он.

— Понимаешь, рука дернулась...

— Ну да, ну да.

Сергеевич тоже прищурился и, посверлив босса намётанным глазом, спросил в лоб.

— Жалко что ли?

— Ты знаешь, Сергеевич сегодня нет, а вчера пожалел бы.

— Вот, чтоб у тебя больше не было охоты самому прыгать в машину и, прячась от охраны нестись к ней, за очерёдной порцией опасных приключений... Давай не спрашивай чего я промахнулся.

— Как догадался?

— Я что, первый день живу на белом свете?

Терёхин поскучнел.

— Плохо дело.

Сергеевич заметил:

— Хуже будет, если Люба догадается.

— Она умная, всё поймёт.

Сергеевич почесал затылок и философски заметил.

— Говорил медведь, сожравший у бабки малину...

Терёхин насторожился.

— Ты к чему?

Но Сергеевич увильнул.

— А ты подумай.

— Не пугай меня...

Разговор их прервала вернувшаяся из ванны умытой и причёсанной Таня.

— Вячеслав Николаевич, оттащите Ванюшку. Он же, как волкодав в шею вцепится не отпустит сам ни за что,— взмолилась она.

— Пусть получит, чтоб на женщину не повадно было руки распускать...

— Он его задушит... Ваня же не знает, что это наш общий брат...

— Вот и пускай, пользуясь статусом старшего брата, влепит ему по самые жабры. Иди, в другую комнату не смотри на всё это.

— Как общий брат?— вытянулось лицо у Сергеевича.

— Сын Ивана Сидякина.

— Вот это ягода рябина.

— Красиво сказал. Какая к чертям рябина — змеёныш. Волчья ягода это.

— Что ж будем делать с этим гадёнышем?

— Сергеевич, честно, не знаю. Иван пытался учить его в Англии и держать от неё подальше, но что она натворила с ним за эти годы, которые пронеслись без него, могут сказать только психологи и врачи. Думаю: из— за морей она его выдернула давно. Не с её щедростью тратить на кого-то кроме себя деньги. Если б знать о нём раньше. Жаль, Танюха промолчала.

— Да, задача.

— Там в подвале ещё один охранник отдыхает, мы с Танюшкой его приговорили. Скажи ребятам, пусть постараются.

— Наверное, точно уже пора вызывать мальчиков в фуражках и на воронке, пусть забирают соловьёв разбойников этих. Вон и Ванька с братаном выдохлись, больше лежат, чем мутузят друг друга.

— Эти ещё рыпаются, пусть до приезда ментов упражняются...

Милиция отреагировала на звонок не резво, но, как водится, обещала приехать.

Сергеевич подвинул стул поближе к дерущимся ребятам и, убивая время с интересом наблюдал, иногда комментируя тумаки и давая Ваньке советы.

— Николаевич, а что с этим сопляком всё же делать?— ткнул он в распростёртое на полу тело. Иван приткнул его в пол и, отдыхая, сидел на нём.

— Пока отправьте вместе со всеми. Пусть на отечественных нарах попарится, а то привык, заграницей нежится, злобу копить, ценить родную земельку перестал. Воспитательный процесс полезная штука, главное не переборщить. Баланды похлебает, помозгует, глядишь, опять в Англию захочет.

— Понял. Организуем.

— У самого душа болит. Хотелось бы человека из него сделать. Но пока начнём с этого, а там видно будет. Время оно всё покажет и расскажет.

— О, чёрт?— хватился Сергеевич.

— Что такое?

— Часы с него надо твои снять пока Ванька не расколошматил.

— Они противоударные. А штука эта, что ты мне приспособил в них, отличное изобретение. Поставь-ка ещё и в мобилку.

— Эй, Вань отпусти его,— тряханул парня Леонид Сергеевич,— отпусти, тебе говорят. Отдышись. Выпустил пар и умойся иди. Жена ждёт. Вань. Хватит тебе. Ну, приходи в себя. Вот разошёлся перец.

— Ванька,— гаркнул отец.— Нечего на кулаки свои любоваться. Бери Танюху и чеши в машину. Беременная она и не за чем ей на всё это дерьмо смотреть и через себя перегонять.

— Вот это новость?— выпустил Ваньку Сергеевич.— Ох, едрёна налево, ты Иван даёшь!

Папашкой будешь! Вот вам и молчун! Сейчас менты подрулят. Идите-ка от разборок подальше.

— Куда,— буркнул Ваня, плохо соображая. В глазах застыла картинка с парнем, покушающийся на его Танюху.

— Посидите там, музыку послушаете, куда приятнее того, чем ты тут только что занимался. Ты слышал, что отец сказал?

— О чём?

— Понятно. Жена тебе сама в машине объяснит, топай отсюда. Да набери ей фруктов из холодильника и еды. Голодная она, а ей питаться надо.

— Без спросу?

— Так и есть Ваня. Хозяевам этого не надо будет уже ничего.

— Точно?

— Точнее не бывает Ваня.

Занятые делами и разговорами все упустили момент, когда Эдик подполз к телу матери. Ванька сбил его с ног быстрее, нежели он заметил последствия рокового выстрела. И вот сейчас, поняв, что она мертва, завыл. Потом, схватив её холодные, сковывающие смертью руки, принялся целовать. И тут увидев валяющееся рядом с трупом оружие, оставленное телохранителями на месте для протоколов ментов, он, цапнув, прицелился в Терёхина и нажал на курок. Славка, охнув, схватился за обожжённую болью руку. Удивлённый Сергеевич, метнувшись к Славке и прикрывая босса, выбил выстрелом из дрожащих пальцев парня ствол. Приставив дуло к его виску, шипел:

— Паскудник. Щенок. Сучонок. Молись.

— Нет, нет,— заныл тот, почувствовав свой лоб мишенью.— А впрочем, какая разница. Убили отца, мать. Стреляй.

— Сергеевич, не смей,— перекрыл парня Терёхин.

И тут, почти, как в кино, ввалилась милиция:

— Руки на стену, оружие сдать,— грозно слышалось со всех сторон.

"Надо было проглотить чего-нибудь до них, со вчерашнего дня в животе пусто, а они сейчас всё пожрут, а нам с показаниями парится и в больницу с рукой ещё ехать",— подумал Славка.

— Не прошло и часа, как вы тут,— озлился Сергеевич, выговаривая ни в чём не повинному старшему.

— Сами ж знаете дороги, бензин, людей не хватает...

— Каждый раз одна и та же песня.

— Так ничего и не меняется.

— Вот именно. Кто бороться с этой гнилью должен я или вы?

— Если вы товарищ полковник так каждый раз стрелять будете, как вот сейчас, аккурат посерёдке, миллиметр в миллиметр. К концу года, мы с оставшимся в живых контингентом, управимся сами.

Они не спускали глаз с оружия, которое их особенно раззадорило.

— Умники, у нас раненные есть из-за ваших бумаг, между прочим. Расселись они, работайте теперь.— Скрипел Сергеевич, мало интересуясь их азартом.

— Чего он так орёт?— подошёл капитан к ребятам из отряда телохранителей.

— Босса просмотрели. Оружие не стали трогать. Оставили всё, как есть для вашей конторы, а этот сучонок взял и пальнул. Хорошо хоть в руку попал.

— Вот говнюк. Тогда объяснимо, чего Сергеевич переживает.

А полковник, отойдя от оперативников, уже крутил руку Терёхина.

— Николаевич сильно змеёныш задел? Давай перевяжу и в больницу.

— Сергеевич, может, помощь нужна?— не подходя, понимая, что с ним сейчас лучше беседовать издалека, предложил капитан.

— Сам справлюсь. От вас помощи, как...

— От козла молока,— докончил капитан.

— Вы копайтесь голуби, а мы погнали коней. Босса в больницу надо.

Ранение не было пустяковым, была задета кость и с Терёхиным прокопались три часа. Но, учитывая с какого расстояния "паршивец" стрелял и как, отделались цветочками,— признавал полковник.— Мог запросто продырявить грудь или голову и тогда ковыряться врачам пришлось бы гораздо дольше или совсем не пришлось. И бегала вокруг него уже совсем другая команда в чёрном. Быр — р. Поёжившись, Сергеевич отвернулся к окну. Славку опять спасло чудо. Именно в момент выстрела он повернулся боком и пуля чиркнула руку.

Отправив Ваню с Танюшкой с объяснениями к мечущейся по окнам Любе, Сергеевич ждал в больнице Терёхина.

— Выглядишь молодцом Николаевич,— встретил он его в палате после операционной.— Кажется, плохое кануло, ушло в пыль. Пришёл в себя и нормалёк. Часик полежишь, за цветами и домой.

— Вы что с ума сошли, я не выпущу,— воспротивился врач.

— Ерунда.— Похлопал хирурга по плечу Сергеевич.— Дашь медсестру с собой и она всё ему вколет. Рука не голова.

— Дикость какая и невнимание к себе...,— отбивался доктор.

— Ей Богу ты к нам не справедлив,— куражился полковник.

— Что за люди, что за люди,— возмущался тот.— Подождите хотя бы чуть-чуть, наберитесь терпения, я медсестру из дома вызову и объясню, что ей делать вам...

— Это другой разговор, сколько скажешь.

— Ты прав старина,— обрадовался Славка выторгованной Сергеевичем поблажке.— Два букета и домой.

— Два зачем? Думаешь так лучше Любе глаза замылишь?

— Танюшке за ребёнка, я первый, как ни как узнал и Любаше, естественно.

— Ох, Вячеслав Николаевич, букетом ты там не отделаешься?

— Что ты этим туманом хочешь сказать? Опять на что-то намекаешь...

— Это она первая предположила, узнав, как ты удрал от охраны, выманив водителя и где тебя искать.

— М-м!

— Вот— вот. Сейчас позвоню Юре, растолкую задачу с цветами. Чего прикажешь брать?

— Для Любаши что-нибудь лёгкое, весёленькое, а для Танюхи, розовые розы. Она их обожает. И пусть купит что-то пожевать..., со вчерашнего дня говею.

— Это отпадает, я всё учёл и тебе приготовил. Давай покормлю.

— Ну, давай. Знаешь мне что-то не по себе. Не возьму в толк, как с ней теперь объясняться.

— Это сам без меня доходи.

— Может к психологу обратиться, раз тут валяюсь, чтоб время не пропадало?

— Николаевич, ты же умный мужик, причём исконно российский, со всеми отсюда вытекающими побочными явлениями.

— Ну, и что?

— Таким, психолог не поможет.

— Почему?

— Объясняю. Ты в случае неудач в психушку не попадёшь?

— Конечно, нет...

— Если тебя задели: в обморок не упадёшь?

— Вот придумал, я в морду дам.

— Я так и думал, к психологам за советом тоже не ходил?

— Я с головой всегда своей советовался, это надёжнее.

— Вот советуйся и дальше. Это заморские все прибацанные, а мы пар выпускать умеем и проблемы, как делаем, так и решаем по-своему, не по — научному, но наверняка. Юра с цветами вернулся.

— Берём медсестру и поехали.

Никогда ничего Терёхин так не боялся, как этого возвращения домой. Толя ждал у ворот. Машина подкатила под самое крыльцо. Сергеевич предлагал свою помощь. С одной рукой Славке непросто было нести вязанки цветов. Но тот хорохорясь, чтоб совсем уж не пугать Любу, решил сам расстараться. Зря старался, оказалось, что жену не так легко сбить с толку. Увидев болтающийся пустой рукав и вышагивающую позади медсестру с чемоданчиком, она, побелев, припала к его груди.

— Славочка миленький, сколько же можно испытывать судьбу?

— Обошлось,— уткнулся он в её волосы.— Прости меня...

Он почувствовал, как напряглась Люба, как непроизвольно отшатнулась от него. "Только не это",— мелькнуло в голове. Он даже не мог её обнять. Одна рука на перевязи, вторая с цветами.

— Разгрузи меня,— попробовал улыбнуться он, отдавая ей цветы.— Это тебе, а то Танюшке. Они сказали тебе?

Её руки принявшие цветы дрожали. Он не мог не заметить, как она быстро от них избавилась. Не поднесла к лицу, не порадовалась..., а сунула, как ненужный веник служанке. Спросила сухо, не глядя в его лицо:

— О чём?

Славка не мог не услышать, как её голос, несмотря на принимаемые усилия, совершая перепады, дрожал, а он, не подавая вида, весело бубнил:

— Значит, зажулили. Танюха беременна. Внуков будем ждать.— Освободившись от одного букета, он попробовал найти её губы и не смог. Люба аккуратно отодвинулась.

Его передёрнуло. Стало совершенно не по себе. Запаниковав, но изо всех сил стараясь не показать этого, он схватил за рукав пытающегося откланяться Сергеевича.

— Останься на ужин, очень прошу.

Тот поднял на него глаза и тихо проговорил:

— Неужели так плохо. Я не заметил. Вроде всё, как всегда: на шею бросилась, улыбается.

— Она умная баба, просто хитрит, чтоб не накалять обстановку и не тревожить детей. На шею бросилась — переживала, а дальше игра. Я вижу, сдерживается из последних сил.

Перепоручив медсестру Жанне Христофоровне. Люба оставила их, якобы поспешила накрыть стол, а то без неё не обошлись бы... Ужин прошёл напряжённо. Хотя занятый своим счастьем Ваня просто не замечал ничего. Но Сергеевич, на этот раз внимательно присматриваясь, понял, что Терёхин прав и ему придётся не сладко. Да, Люба с первого взгляда, казалась всё такой же гостеприимной с гостем и внимательной с мужем, но... он заметил, как она отдёргивала руки от Терёхина, словно обжегшись или попав в грязь. Выскальзывала вроде бы по делу из его объятий, стараясь держаться от мужа подальше. Нельзя же тянуть сидение за столом до бесконечности. Поблагодарив за ужин и пожелав спокойной ночи, распрощались ребята. Поднялся и Сергеевич. Славка не удерживал, понимая комичности дальнейшего его пребывания за столом. Отправляясь его провожать, Терёхин не скрывал своего страха.

— Ты видел?

Сергеевич был явно озадачен:

— Да, не складно. Она же умная баба. Почему?

Терёхин панически срывающимся голосом зашептал:

— Ты её не знаешь. Я потерял в её представлении ореол романтического рыцаря.

У Сергеевича вытянулось лицо.

— Ни черта не понял.

Славка криво усмехнулся:

— И не поймёшь.

Сергеевич развёл руками:

— Знал, что у тебя Николаевич будут проблемы, но такого не ожидал.

Терёхин обречённо простонал:

— Это всё Сергеевич, я её потерял...

— Вот те на.

— Это так, так...

Сергеевич опустил руку на плечи Терёхина.

— Да, ни паникуй ты, в самом деле. Делай вид, что ничего не произошло. Подуется и забудется. Проскочишь.

Ковыряя упавший лист начищенным носком ботинка, он стонал:

— Ничего не проскочу, я чувствую это. Да ты и сам-то не веришь в то, что говоришь.

Сергеевич взбунтовался:

— Глупость какая, какой романтический ореол к дьяволу. Рыцарь там недоделанный, если у вас трое детей.

Терёхин безнадёжно махнул здоровой рукой.

— Это мне мало поможет.

— Она любит тебя.

— Любила. "А" на конце слова слышишь?— поправил его Славка.

— Николаевич, я тебя не узнаю. Ну, что, в самом деле, за мышиная возня из-за ничего. Не с чего паниковать так. Во-первых, неизвестно же ничего и потом, что у тебя с той стервой было?

Терёхин перекривился и раздражённо засопел:

— Считай, что ничего. В разум вовремя вошёл. За что и поплатился. Но дело не в этом.

— Тогда в чём?

Терёхин протёр лицо здоровой рукой и глухо продолжил:

— Я завёлся и полетел, а Любаша это поняла.

Сергеевич не понимая пожал плечами.

— Ну и что тут такого страшного. Мало ли мы с чего заводимся. Можно подуться немножко и вся беда. Та тоже твоя бывшая жена и у вас Ванька. Не зацепился же за молоденькую красотку.

Терёхин на такое непонимание почти злился.

— Очень интересная версия, но ты не врубаешься. Если я понёсся к ней так, это в Любашином представлении перечёркивает наши с ней чувства и отношения. Люба не понимает, что она, это она, а та это та.

Сергеевич, почёсывая переносицу, хмыкнул:

— Комедия.

— Назови, как хочешь, но именно в этом её сила и её слабость.

— Тогда твоё дело труба,— подначил он Терёхина, ещё не догадываясь как близок к правде.

— И это добивает меня. Я бессилен, перед чистотой и романтикой её чувств.

— Николаевич, а может, ты сам себе чего-то там навыдумывал?

— Может и так, хотелось бы надеяться.

— Слушай, не ревновала же она тебя к твоим прожитым без неё годам. Не может быть, чтоб не понимала про твои отношения с бабами.

Терёхин заторопился с объяснениями:

— Это другое. Зацепись я за проститутку, она бы и глазом не повела.

— С этого места поподробнее, пожалуйста,— ухмыльнулся он.— Страх как интересно.

— Да ладно тебе потешаться, серьёзно же всё,— насупился Терёхин, ему было не до шуток, когда земля уходила из-под ног.

Сергеевич пожал плечами и для убедительности развёл руками.

— Ну, я не знаю. Иди, ложись и успокойся. Завтра будет день, будет и картина ясная на мониторе.

— Я не могу её потерять, понимаешь.

— Если постараешься, не потеряешь.

— Не во мне же дело...

— Иди, иди. Я хирургу обещал, что у тебя будет покой и постельный режим. И медсестре тебя кольнуть надо.

— Кольнёт. Куда я денусь.

Когда Терёхин после принятия всех медицинских процедур добрался в спальню, Люба уже выходила из душевой.

— Любаша, помоги раздеться и искупаться. Вроде, Сергеевич помог в больнице смыть запах того подвала и бельё сменил, а всё равно его чувствую.

Славка спокойно мог обойтись без процедуры купания сейчас, но он хитрил. Люба, замерев и натянуто улыбнувшись, прыгающими от обиды губами, принялась ему безропотно помогать. "Да, это, скорее всего, похоже на милосердие, а не на руки страстной женщины".— Горько подумал он. Поспешив взять для него в комоде чистое бельё и натянув клеёнчатый нарукавник на раненную руку, повела в душевую. Как он не старался там её раздеть и затащить под душ, не получилось. То есть затащить под воду запросто, а раздеть нет. И мешала, не оперированная рука, а вина и страх. Она так и не сняла ни мокрого халата, ни рубашки. "Глухо, но попробую притворяться и дальше". Одев и уложив Славку, ушла переодеваться сама. Он надеялся на шелест шёлковых простыней, но и здесь облом. Она вежливо всё с той же казённой улыбкой отправляла его на свою половину кровати ссылаясь казалось бы на объективную причину,— больную руку. Но мучился он не долго, вколотые ему на ночь медсестрой уколы выполнили своё назначение, усыпив его. Люба, покрутившись ещё с полчаса и поняв, что не уснёт тихонечко, чтоб не потревожить его, поднялась. На цыпочках прошла к ванной и, оставив на всякий случай приоткрытой дверь, спряталась внутри. Тревога за его жизнь прошла. Но теперь грудь разрывала обида, которая с каждой минутой почувствовав простор, разрасталась, рвясь наружу. Пометавшись, она рухнула на стул и, уронив голову на руки, расплакалась. Слёзы лились водопадом. Она захлёбывалась ими: "За что? Почему всё так? Если б изменил, больно, но осталось бы прошлое, а это забрал всё. Кругом одна ложь. Как, я могла ошибиться в нём, ведь всё было так правдоподобно и казалось искренним. Просто видела только то, что хотелось, так кого же теперь винить. Такой была счастливой и уверенной, что любит. И вера в эту его любовь помогала жить, а выходит, это моя ошибка и его ложь. Любил всю жизнь ту другую. Что ж тут поделаешь, мир не перевернуть, так устроен свет, что сук любят и прощают. А такими, как я, только пользуются. Потому что с нами удобно и надёжно. Мы хорошие жёны и матери для их детей, но и только — то... Матерь Божья, что мне делать, посоветуй, помоги дуре? Можно, конечно протянуть на моей любви. Не вопрос, её хватит на всю семью, но я долго не смогу притворяться с Терёхиным и быть дальше для него просто удобным матрацем. Опять же рушить всё, рвя сердца и жизни детей тоже страшно. Если б не делить постель с ним, а жить только для детей было бы честнее. Где же и в чём искать выход? Жизнь загнала меня в шкаф и закрыла дверцу". Когда запасы слёз иссякли, подошла к зеркалу и ужаснулась своему виду. Держа лицо под холодной струёй, долго ещё всхлипывала, глуша уже сухие рыдания. "Ради детей, я сколько-то протяну. Придётся постараться,— приказала она своему отражению,— а за это время что-то придумаю, решу. Надо успокоиться и постараться, чтоб никто ни о чём не догадался. Больше заниматься журналом и маленькой Машей. Надо потихоньку отдаляться от него и приучать себя к мысли, что придётся опять жить без него. Ложь. Тогда я жила с памятью о нём, а сейчас мне придётся забыть и это. Почему жизнь выписала такое испытание мне, отняла даже память. Тогда и в тяжёлые годы я была счастлива. У меня была любовь, счастье, а сейчас выяснилось, что всё миф. Ему просто было удобно со мной. Вот с такой заоблачной ненормальной. Один деловой расчёт. Вот ведь во всём коммерческий человек. Нашёл хорошую мать для сына и тёплую любящую женщину для своего спокойствия. И всё, ничего лишнего. А я-то дурища романтическая навоображала себе сказку и сказочного принца". Растерев лицо полотенцем, и не желая лежать рядом с ним — обманщиком, прошла по комнатам детей. Покрыла ноги, затащившего на голову одеяло Артёма. Поцеловала розовую щёчку тоже похожей на него Маши и вернулась опять в ванную на стул. "Говорил, что искал, это ещё вопрос? Да, если и, правда, то Ваню. А тут такой сюрприз ещё и Артём, куда ж ему бедному деваться-то и потом опять расчёт. Где он для сыновей мать лучше найдёт. Для него жена удобная, без претензий. А я радостная, счастливая дура ему ещё Машу родила. Может ему и на дух те мои дети не нужны. Ваня от любимой, он мил, а я кто? Где только была моя голова и куда смотрели глаза.— Напугавшись своих мыслей, Люба поднялась.— Кажется, я далеко заехала. Обида обидой, а дети мои. Я их себе рожала, и наплевать на Терёхина, любит он их или нет. Главное, я их люблю. И они нужны мне. Если не притворялся и в этом, то детей он любит, только, как в это верить сейчас, после всего случившегося? Хотя любить и растить детей почти всегда не благодарное дело. Любила всех троих не отделяя, но Ваня, забыв обо всём побежал также, как и Славка на первый же зов той, другой. Родная кровь, та оказалась любимой мамочкой, а я так с боку припёку. Простил и забыл плохое всё, как и отец в один миг". Она опять всхлипнула и, гася вой в кулаке зажимающим рот, зарыдала. "Но почему так? Ведь растила Ванюшку с малолетства. Любила, как своего, может больше и казалось, что мальчик отвечал этим же. Столько вместе пережито. Через такие тяжести прошли и столько бед перетерпели, вот, поди ж ты, побежал за той, своей, родной. Припустил несмотря даже на то, что бросила его, не появляясь двадцать лет. Поманила, и заторопился, забыв обо всём, на погибель свою, хорошо, что Танюшка спасла, а то б дорого он заплатил за свою глупость. Господи, как больно и обидно. Мы думаем только про себя, не вспоминая, что ты тоже прошёл через предательство, людскую не благодарность и презрение. Тебя тоже предавали и не понимали. Прости нас грешных и помоги. А Славка столько бед из-за неё пережил, через такой ад прошёл. Но, враз запамятовав, полетел на всех парусах, только пальчиком издали поманила. Напрочь, забыл даже про то, что она совсем недавно вытворила с Ваней и Машей и про свою безопасность тоже..."

Проснулся Терёхин в пустой постели. Любы рядом не было. "Похоже, даже не ложилась ко мне. Это впервые,— подумал он,— за всё время, что мы с ней живём. Если б знать, на чём споткнулась её романтическая натура?" Жанна на его вопрос о жене поведала, что та забрав Машу, уехала в редакцию журнала. И так продолжалось месяц. Вечером он видел, её скованное дежурной улыбкой лицо, ночью всеми правдами и не правами увиливание от близости, а ранним утром исчезновение вместе с Машей в редакции. Славка нервничал, ситуация выходила из-под контроля. Он понимал, что прояснить отношения может только откровенный разговор так, как притворство с обоих сторон завело их ровную жизнь в тупик, но решиться на него никак не мог, боясь, что будет ещё хуже. Он страдал, почти не видя Машу. Дочка скучала по нему, и Славка не мог это не заметить. Он дёргался, не зная на что решиться. Неизвестно сколько бы эта болтанка продолжалась, но Люба, перестав приходить на семейный ужин, не появилась и ночевать. Покрутившись на постели и пометавшись по дому, он, не выдержав, поднял с постели Артёма.

— Сынок, где мама?

Тот искренне удивился.

— Вот те раз, ты разве не в курсе?

У Славки вытянулось лицо.

— Ты о чём?

Сын имел полное право отпустить вагон шпилек в его адрес.

— Ну, ты и даёшь. Муж называется. Она же уехала в командировку.

— Какую ещё командировку?— опешил Терёхин.

— Так... От своего журнала.

— А Маша?— с надеждой спросил он.

— С собой забрала. Пусть мир посмотрит. Отец, что происходит? Вы поссорились?

На правду у Славки не хватило сил, и он заюлил:

— Да нет. Видно у меня был занят телефон, а у неё не было времени ещё раз перезвонить...

— Ага, грузи дальше.

— Спи, ничего не произошло.

Вернувшись к себе, он пересмотрел её вещи. Всё было на месте. Пальто, шубы, драгоценности и даже кредитная карточка лежала поверх побрякушек. Платья, костюмы, обувь: всё стояло и висело аккуратно упакованное. Не было только белья. Ни одной тряпочки, даже старенькой. Сначала он обрадовался: "Раз ничего не взяла, значит, вернётся. Но потряся мысли, понял: "Я осёл, как раз и нет. Она ушла и больше жить сюда не придёт. Потому и оставила всё, считая это не своим, а от меня ничего не желая брать". Сообразив это, кинулся в комнату Маши. "Так и есть!"— обомлел он, шкафы и ящики были пусты. "Она ушла совсем. Она ушла совсем",— стучало в висках молоточками. Не смотря на поздний час, бросился звонить Сергеевичу. Поднял.

— Слушаю,— откашлялся тот, позёвывая спросонья.

— Сергеевич, она всё-таки ушла.

— Кто?— не понял тот.

— Люба и забрала Машу.

— Не паникуй. Во-первых, она уехала в командировку. Это разные вещи. Я просто думал, что ты знал. А во-вторых, раз у вас пошла такая канитель не трогай её пока, а то задёргаются дети. Дай ей время разобраться самой в своих бреднях. Пусть себе поживёт одна, покумекает. Вернётся, поговоришь.

— Может ты и прав. Но я не могу без неё. Она полностью изменила мою жизнь. Это именно та женщина, о которой я мечтал всегда. Мне плохо без неё.

— Успокойся сначала, понял?!

Он понял, только никак не ожидал, что она вот так, в одночасье, соберётся и уедет. Годы прожитые вместе сложно из жизни вычеркнуть. Такая пустота вокруг образовалась. К тому же семью терять он не хотел.

— Извини, Сергеевич. Спокойной ночи.

Но просто ждать себе и всё, Славка не мог. Он не раз летал туда к ней, прячась и наблюдая со стороны, но подойти или остановиться у неё не рискнул. Ревновал жуть. Особенно злился, встречая её русоволосую привлекательную женщину, часто в обществе заморского графа. "Я думал, они всё вымерли, как мамонты. Ан, нет, нашёлся ископаемый. Теперь у неё всё почти как в романе, красиво романтично. А что с меня взять, ватник с кирзой был им и остался". Сергеевич, правда, успокаивал, выяснив, что там чисто деловые отношения, но легче не стало. "Ага. Только смотрит он на неё, как кот на масло",— бурчал он. Сергеевич втолковывал: "Твоя жена— красивая романтичная женщина. Смотреть на красоту и диковинку никому не возбраняется". Славка взвился:

— Чем я хуже него?

— Не хуже. Но...

— Неотёсаннее.

— Примерно так.

Она вернулась только через полгода и поселилась у своей матери в посёлке. Только тут прозрел Ваня, ему подсказала о приезде Любы Таня, ездившая по делам в редакцию. Удивлённый парень поняв, что над семьёй нависла беда и, привлекая к разговору Артёма, постучал в кабинет отца. Славка работал над бумагами и приход обоих сыновей насторожил его.

— Нам надо поговорить. Отложи дела,— без расшаркиваний попросил Ваня.

Он недовольно пробурчал:

— Что так срочно?

— Срочнее не бывает.

Терёхин откинулся на спинку кресла.

— Говорите.

Ваня, прямо глядя ему в глаза, спросил:

— Почему от нас ушла мама с Машей?

Слава уткнулся носом в стол и принялся там что-то важное рассматривать. Ваня кашлянул в кулак, поторапливая. Терёхин отделался вопросом:

— С чего вы так решили?

— С того что, ты даже не в курсе... Она вернулась и живёт у бабушки.

— Кто вам сказал такое?— опешил Славка.

Ваня выложил всё, как на духу.

— Сегодня Танюха ездила по делам в редакцию и мама с сестрой были там.

Славка, приложил холодную ладонь ко лбу, помотал головой, вскочив, заходил, ускоряя шаг по кабинету. Потом, подойдя к окну, упёршись лбом в стекло, принялся рассматривать двор.

— Пап, ну что ты молчишь? Ведь за полгода мама не приехала ни разу, только звонила нам. Я ж тебя ещё тогда спрашивал,— не выдержал его игры в молчанку Артём,— когда она уезжала, и ты не был в курсе. Помнишь? А ты заверил, что всё путём. Теперь выходит всё хуже не куда, и точно, что далеко не путём.

— Ты видел, что у них что-то не так и молчал?— развернулся к нему Иван.

Расстроенный Артём принялся оправдываться:

— Откуда же я знал, что так серьёзно и запущено. Он меня заверил, что всё нормально.

Ваня подошёл и встал напротив. Артём повторил брата. Они смотрели двумя парами глаз на него и вопрошали:

— Отец, не молчи. Смысла нет. Что между вами? Почему ушла мама?

"Припёрли не отвертеться,— но правду говорить не хотелось,— придётся крутиться. Люба промолчит, но меня не выдаст". Однако, вспомнив её ужин с холёным графом, он завёлся с полуоборота и на вопрос ребят:

— Пап, мы с тобой разговариваем?

Развернувшись к ним и не смотря в глаза, грубо с вызовом буркнул:

— Не знаю. Я её не выгонял. Это не я, она ушла, у неё и спросите. И вообще, зачем паниковать, если ушла, значит, ей так захотелось. Вероятно, решила, что мы не подходим друг другу, потому и возникло непонимание.

Ребята переглянулись. "Вот это да!"

— Ты говоришь сейчас не свои мысли, чужим языком... Как будто вовсе не ты. Какое ещё непонимание, когда ваши руки от соприкосновения дрожали. Да и в рот она тебе смотрела...

Он сорвался:

— Чего вы меня достаёте, спросите у неё.

— Ты играешь в опасную игру,— попробовал достучаться до него Ваня.

— Всё, у меня нет времени на всякую ерунду.

Братья опять переглянулись. Вот так-так! Интересный вышел разговор.

— Если честно, то это для меня новость. Оказывается семья для тебя ерунда. Мама никогда в отличие от тебя так не считала. Бросала всё, занимаясь нами.— Внимательно посмотрел Иван на отца. Ему совсем не понравился ни разговор с отцом, ни его поведение.— Я всегда считал, что для тебя мы тоже не пустое место.

— Не знаю, что было раньше, но сейчас она сбежала от вас,— зло ляпнул Славка, залпом осушив бокал.

Братья взялись за руки. Их ладони слились в один кулак. Артём подтолкнул Ивана, мол, не молчи. И тот подступил к отцу:

— Как ты можешь так говорить. Я взрослый мужик, у меня своя семья, Артёмка тоже самостоятельно на ногах стоит, она опять взяла на свои маленькие ручки самое тяжёлое, это Машу. А ты, я считаю, так нарочно егозишь, вместо того чтоб сказать правду...

— Ваня, отец,— бросился между ними, напугавшись резких движений обоих, Артём.— Разойдитесь по разным углам ринга. Пап, ты не прав. Нам ты можешь сказать всё, подумаем, может, найдём выход... Иван, притормози с эмоциями, видишь он не в себе.

— Я в полном порядке,— делано весело рассмеялся вдруг Славка,— С чего мне печалится. И идите, не мешайтесь у меня под ногами...

— Что?— сжал кулаки Ванька.— Что?

Не растерявшись, Артём тут же вытолкнул брата из кабинета.— Успокойся,— шептал он ему за дверью.— Поговорим с мамой. Посмотри в каком он состоянии... Рисуется он больше, по -моему ему самому хреново.

Иван поиграл плечами, сбрасывая руку брата, но тот не поддался и крепче прижал его к себе. Вздохнув, он пробурчал:

— Можно, конечно, попробовать, но мама любит его без памяти и ничего не скажет. Я чувствую, виноват он. Она пылинки с него сдувать готова была. Чем же он ей напакосничал, хотел бы я знать?

Утром, отложив все дела, Славка помчал к тёще в посёлок. Когда Люба переехала к нему, он пытался забрать к себе и её мать, но та категорически отказалась в тот год бросать свой домишко и оставлять на радость пырею с таким трудом обработанный участок. Тогда Слава отремонтировал дом и организовал в нём все удобства, подведя воду, газ. И вот теперь туда же, к ней, ушла Люба. Славка страшно как соскучился по дочке и, накупив сейчас гостинцев, боялся и надеялся на встречу с обеими. Любы не было, а Машка гуляла с бабушкой. Обрадованная его появлением девочка побежала навстречу. Славка, подкинув ребёнка на руках, прижал к себе, осыпая поцелуями. Чмокание от обоих раздавалось на весь двор.

— Машка, солнышко, как я по тебе скучал! — то пел, то стонал он.

А Маша-то Маша, вцепившись ему в шею, шептала:

— Я тоже папуля. Очень, очень. Ты щекочешься губами.

Он, одарив её ещё одним каскадом поцелуев, выдохнул:

— Я тебя люблю, золотко!

— Папуля, миленький и я люблю. Очень— очень! А как я хочу к тебе, если б ты только, родненький, знал. Уговори маму и забери бабулю, ты всё можешь.

Терёхин, не выпуская девочку из рук, заверил:

— Детка мы что-нибудь придумаем.— Он с большим трудом остановил себя, чтоб не открыть дверцу, посадить Машу в машину и увезти её в поместье. Понимая, что это ничего не даст и девочка через день запросится к маме, он только поэтому и сдержался.

— Добрый день Нина Андреевна, как здоровье?— направился он, отпустив Машу к внимательно наблюдающей за происходящим тёще. Она не вмешалась в их с дочерью встречу. Её взгляд хоть и внимательно, но не зло сверлил его.

— Какое там здоровье Вячеслав Николаевич. Годы-то уж какие, в землю пора. Живу и, слава Богу. Правнука вот скоро дождусь и хорошо.

Он покосился на дом.

— Любы нет?

— В редакции. Журналом занимается. Училась на технаря, а теперь совсем другим деньги на житьё зарабатывает.

Терёхин развёл руками.

— Мало ль на кого мы учились в своё время. Я тоже на строителя экзамены сдавал, а занимаюсь всякой фигнёй.

Тёща усмехнулась:

— Такие деньги на фигне, как ты не скажешь, не делают...

— С головой на всём делают. Как же вы тут одна крутитесь, предлагал же... поехали ко мне.

Тёща опять улыбнулась, он, заметив в её глазах вспыхнувшие смешинки, отвёл глаза. Они оба понимали хорошо друг друга и играли каждый свою роль.

— За мной Маша смотрит. Да скучно ей попрыгуньи тут, ни компьютера, ни простора с играми. И развлечений у меня для неё никаких нет. Иди-ка детонька поиграй в дом, мне с твоим папой поговорить надо.— Отправила она Машу. И дождавшись ухода ребёнка, внимательно посмотрев на него, спросила в упор.— Чего канителитесь опять?

Терёхин ожидавший такого вопроса встретил его своим:

— А что говорит Люба?

Тёща не стала устраивать брифинг, а принялась спокойно по — бабьи рассказывать:

— Ничего, только плачет. Значит, её вины нет. Поэтому и спрашиваю у тебя. Говори...

Он повозил носком туфли туда-сюда. Последил за ним. Тёща от вопроса не ушла, ждала.

— Не знаю. Это её решение,— ушёл от разговора и он. "Раз молчит Люба, чего раскрываться мне".

— Раз крутишься и в глаза не смотришь, значит, длинной холостяцкой жизни тебе выгуляться не хватило и до семьи ты, сукин сын, не созрел. Хозяином в семье быть не хочешь. Не боишься, что потеряешь так-то всех?

Ох, как он взвился, тёща не желая ткнула в больное место.

— Что вы с меня хотите. Не гулял я, если вы это имеете ввиду. Она ваша дочь. С ней и говорите. Забрала Машу и улетела. Ни слова, ни полслова. Так кто же из нас семью не бережёт. Дети со мной. Малой вон и то здесь плохо, сами же говорите.

Тёща вытерла пальцами уголки губ, и словно изучая или о чём-то сожалея и разочаровываясь, воззрилась на него.

— Ничего ты не понял или притворяешься пельменем.

А он решил играть в обиженного. Самая выигрышная позиция.

— Не могу же я её на верёвке около себя держать, если не нужен.— Славка выговаривал обидные слова, злясь на весь белый свет.

А тёща на этот его трюк рассердилась:

— Ты мне кильку не соли. Она тебя мёртвого любила и ни с кем не путалась. Даже предположить, что сейчас ушла по доброй воле не могу и не поверю в такой абсурд. В себе копайся и ей вину не пришпиливай.

Терёхин тяжело вздохнул:

— Мёртвого легче любить. Свечку в церкви за упокой поставил, портрет слезами оросил и порядок. А я живой. Живой. Со своими мышами и тараканами. Как быть в этом случае...

В глазах тёщи мелькнуло любопытство, но она тут же поборола его, и жёстко поджав губы выговорила:

— Если твой таракан не со слона обошлось бы. А то мужики такой экзотический народ... В глазах жен соринка на скалу тянет, а у себя крокодил лязгающий зубами за мышку сходит с рук... Так не получится с твоим случаем?

Он невольно огляделся:

— Не кричите, Маша услышит. И что впустую пары гонять. Лучше помогите.

— Как?— подалась она к нему.

О! Давно бы так. Терёхин принялся с жаром рассказывать:

— Убедите её вернуться и сами переезжайте к нам.

— Это пустое, уже пробовала, рассказывала ей, что в её годы надо научиться быть практичной.

Он аж вытянул шею.

— Ну и...

— Она слышать не хочет.

— Но почему?— в горячке выкрикнул он.

Тёща задрала голову вверх и принялась рассматривать плывущие себе куда-то далеко-далеко облака. Заслышав его покашливание, со вздохом сказала:

— Ты когда с ней свою жизнь переплетал, не видел что ли её лирические глаза и крылышки за спиной. Чего же спрашиваешь?

Терёхин пробурчал:

— А земного чего-нибудь она не произнесла?

Тёща развела руками.

— Молчит. Когда подступаю с разговором, только плачет. Я и оставила такое дело.

Но Терёхину вдруг пришла в голову мысль:

— А вы? Чего бы не переехать ко мне вам? Глядишь, и она одумается?

Только тёща не подцепилась на его крючок.

— Э, милый, как бы я к тебе хорошо не относилась, она моя дочь и я её не брошу, и помогать буду до последнего своего вздоха.

— Чёрт бы её с этой книжной натурой побрал,— в сердцах плюнул он.— Ошибается тот, кто думает, что, если вчера было счастливо и хорошо, то такая же сказка ждёт и завтра...

Разговор прервала вернувшаяся Маша. Она приткнулась к боку отца, и сердито поглядывая на бабушку проныла:

— Я с папкой хочу побыть, а ты меня отсылаешь. И совсем ты не болеешь бабуля, а капризничаешь и притворяешься. Отпускай нас быстрее с мамой домой.

Славка и тёща только и смогли что в унисон вскрикнуть:

— Маша!?

А девочка, ухватив его за руку, подёргала и потребовала нагнуться. Что он немедленно и сделал.

— Папуля это всё бабушкин эгоизм. Поговори с ней.

Терёхин, поглядывая на серьёзную тёщу, мучил нос. В конце концов взяв дочь за руку попросил проводить до машины. Тёща молча плелась следом.

— Папа, когда ты нас домой заберёшь? Я по Ване и Артёму соскучилась. Танечку видела у мамы на работе. У неё большущий пребольшущий животик и в нём маленький. Это Вани ребёночек и он мою ручку своей ножкой пинал.— Рассказывала Маша, провожая его до машины.

Он, косясь на тёщу, терпеливо объяснял:

— Машенька, потерпи детка, вот бабушка выздоровеет и вы с мамой вернётесь.

— А почему бабулю нельзя к нам забрать? У нас интереснее и места больше.

Терёхин опять покосился на тёщу:

— Ну, это в твоих руках, кралечка моя, уговори их обеих переехать к нам.

Маша топнула ножкой.

— Вы такие вредные все стали.— И тут же доверительно поделилась:— А меня бабуля научила семенами лечить.

Ему ничего не оставалось, как искренни удивиться:

— Это как?

Маша с удовольствием принялась рассказывать:

— Чтобы снять головную боль, надо тщательно помассировать ладони двумя грецкими орешками, а знаешь почему? Не догадаешься. Потому что грецкий орех напоминает мозг. А при простуде надо походить босыми ногами по подогретой гречке.— Отчеканила ему девочка.

— А, если сердце болит, что требуется делать?— Грустно спросил, подбросив её на руках Терёхин.

— Это проще простого. Семечко калины или боярышника прикрепи на сердце лейкопластырем.

— Действительно просто. Надо попробовать.

— У меня тоже сердце болит. Я хочу тебя постоянно видеть и слышать,— канючила девочка.— Семья — это большой муравьиный дом и я хочу, чтоб он у нас был.

— Малыш, я тоже не воспринимаю себя отдельно: только в кругу семьи. Но надо потерпеть. Завтра я привезу тебе телефон, и мы с тобой будем разговаривать, когда нам и сколько захочется. Хорошо?

— Хорошо!

— Тогда жди меня тут у бабули, на работу с мамой не ходи. Пусть это будет только наш секрет. Договорились?

— Да!— Обрадовалась хоть таким изменениям дочь.

Терёхин, чмокнув тёщу в щёчку, уехал.

Распрощавшись, он поехал в офис редакции Любиного журнала. Не относясь всерьёз к её увлечению, Терёхин не был тут, у неё ни разу. Славке не повезло. В кабинете у Любы были люди. Но он всё равно, нарушая все нормы приличия, вошёл. Причём без разрешения и доклада, и не собирался выходить не поговорив. Люба поняв, что не спастись и от разговора не отвертеться, прервала совещание и, отправив людей по рабочим местам, предложила ему кресло.

— Извини и проходи, садись,— стараясь не смотреть на него, попросила она.

— Похоже, у тебя с журналом всё получилось,— откашлялся он в кулак.

— Да, я довольна. Читатели, кажется, тоже. Но, прости за любопытство, откуда такой интерес? Тебя это никогда не волновало...

— Нам надо поговорить,— посмотрел он ей в глаза.

— Зачем?— занявшись перекладыванием папок, убежала она от его взгляда.

— Люба, нам надо поговорить,— повторил твёрдо он.

— Ну, раз ты бросил все дела и уделил моей ничтожной персоне время, значит, у тебя действительно что-то срочное и серьёзное.

Он удивлённо смотрел на неё. Это была не та Люба. Она, не обращая на него внимания, чего-то очень торопливо писала на чистом листке бумаги. "Изменилась. Уверена в себе. Немного похудевшая. Устаёт. Безусловно, если б она не собиралась кардинально что-то менять, зачем суетиться? Значит, ничего хорошего меня не ждёт, но надо попробовать". Он попробовал заговорить, но она перебила:

— Извини, я займу ещё минутку твоего драгоценного времени.

— Люба!?

— Вот возьми,— подала она ему только что написанный лист.

— Что это?— удивлённо повертев и достав очки, пробежал он газами только что написанный при нём текст.

Она пропадающим голосом прошептала:

— Там всё написано, разве не понятно.

Терёхин прочитал в слух и осёкся:

— Заявление о разводе?...

Она с горькой иронией заметила:

— Вот видишь, прочитал, значит, написано разборчиво.

— Ты отдаёшь отчёт своим поступкам?— опешил он.

Отдаёт ли она отчёт, да она столько передумала... Люба решительно кивнула и посмотрела в его глаза:

— Да.

Он вскочил, грохнул кулаком по столу, потом, как водится, походил по кабинету успокаиваясь и опустившись на прежнее место, подавшись вперёд, как можно спокойнее сказал:

— Хорошо. Пусть так. Тогда объяснись. У нас малолетний ребёнок. Без суда не обойтись. Тебя непременно спросят почему?

Она обрезала:

— Я никому ничего не обязана объяснять. Достаточно того, что мы с тобой об этом знаем.

Он отшатнулся, но прошёл миг... Терёхина это не остановило.

— Ты может быть, я нет. Объясни дураку. Что случилось, какая муха тебя укусила? Разлюбила, нашла другого, граф больше франтит?...

Он видел, как запрыгали искривлённые обидой её губы, как затуманились слезами глаза. Заранее зная, что то подлый и низкий приём и во всём только его вина, он, захлёбываясь своей болью и обидой обижал её. Она, что было силёнок не сдержавшись, двинула по его щеке. "А чего ты ещё ждал на свой идиотский выпад",— промелькнуло в его голове. Он, схватившись за щеку, отвернулся, а она, вскочив, отошла к окну и минуту спустя зашептала:

— Извини. Я не должна была... прости ради Бога. Нервы...

Она смотрела на него испуганными глазами.

— Всё правильно. Должна была, должна. Нарывался, получил. Я не в обиде, двинь ещё, заработал.— Тихо подойдя, осторожно обнял он её за плечи. Спрятав лицо в рассыпавшихся по плечам волосах, шептал:— Только не уходи. Умоляю. Пусто без тебя. На душе гадко. Жизни нет без тебя, Любушка... Пожалей...

Люба, опустив голову на грудь, прошептала:

— Не могу Слава, прости.

— Но почему?— вспылил опять он.

Она помолчала и, подняв на него взгляд, так что глаза в глаза, сказала:

— Ты никогда не любил меня.

Он чего-то такого и ждал, но всё равно оторопел.

— Не понял?

— Не притворяйся. Просто использовал, как удобную и нужную вещь. Сейчас, когда мне это стало понятно, горько и больно, а как хочется найти виновных страсть, но кого винить, когда я любила тебя, как безумная. Ничего не хотела замечать и видела только то, что хотела видеть. Так кого же теперь винить,— повторила она, волнуясь опять, — только себя. Одну себя. За куриную слепоту, за любовь к сказкам. Конечно, можно притворяться и жить..., так многие делают и живут, но я хочу позволить себе такую роскошь, как бескорыстная любовь.

Захлёбываясь словами, боясь остановиться, потому что знала: если она замолчит, то не скажет ему это никогда, боясь, что её слова пронесутся мимо его сознания, она говорила и говорила. Все эти месяцы без него, она страшно переживала, не находила себе места... Всё-таки она выдохлась и замолчала.

Терёхин слушая эти горячие мысли вслух, называемые им не иначе как бредом, немного оправился от столбняка.

— И что ты во мне не разглядела?— усмехнулся он.

Она помолчала и как бы виновато или, извиняясь за разоблачение, тихо сказала:

— Твою практичность. Именно её я и приняла за чувства к себе.

Именно этого подхода он боялся пуще всего. У Терёхина вытянулось лицо и вспотел лоб:

— Я поражён... А не боишься ошибиться?... Но Бог с ним... Давай поговорим о тебе. Ведь ты до сих пор меня любишь. Зачем же всё ломать?

Люба неловко кивнула. Он, наблюдая за ней, заметил, что теперь это была прежняя Люба.

— Можно, конечно, ты прав, и дальше так жить, как жили. Притворяться, что ничего не произошло и скользить по-прежнему на одних моих чувствах. Но это не правильно по отношению к тебе.

Он не удивился такому ходу её мыслей, но всё же спросил:

— Это, как понимать?

Люба вздохнула и объяснила:

— Ты должен попробовать вернуться к любимой женщине или найти свою женщину, ту которую полюбишь. Жизнь-то одна и такая короткая. Так зачем же тебе себя обеднять. Тратить на нас. Даже ради детей это неправильно.

Он, уставясь на качающийся носок своего ботинка, словно стараясь его рассмотреть, иронически ухмыльнулся:

— Какая трогательная забота... Извини. Продолжай, продолжай.

Люба сжала пальчики в кулачёк и продолжила:

— Я допускаю: раньше ты искал Ваню. Теперь он с тобой... и Артём тоже. Хотя, если он тебе мешает, я уговорю его перейти ко мне... Он, конечно, привык к тебе, но если мешает... я поговорю с ним и он послушает меня...

Терёхин не сдержавшись уточнил:

— Только Артём?

Люба вспыхнула, но, подавив всхлип, сказала:

— Ваня тебе мил и напоминает любимую... Наконец-то, соберётесь вместе...

Терёхин помучил саднившую щёку.

— Даже так.— Отлично поняв её и к чему она клонит, он, не желая признавать себя виновным, зло спросил: — Я не любящий муж и плохой отец?

Люба, выставив перед собой, как защиту ладошку, рьяно запротестовала:

— Не правда, ты чудный отец и им хорошо с тобой, я не об этом сейчас. С Ваней у тебя связаны воспоминания о любимой женщине, ностальгия, к ней и бежал... Так зачем встречаться тайно, живите семьёй, в доме. Это же твой дом.

— Понятно. А Артём? Маша?

— Ну, а Артём нечаянный ребёнок от случайной женщины с дороги...,— она запнулась, проглотив булькающий в горле комок. Машу я тебе навязала...

Его передёрнуло: "Как она прошлась по себе!"

Ему б вскочить, подавить её сопротивление и прижать к себе сильно-сильно, рассказать о своей любви, но он сидел как приклеенный. Приклеенный своим грехом, мужской дурью и слабостью перед сучками. И вместо так необходимых и нужных ей слов говорил совершенно иное.

— Я понял, к чему ты клонишь,— воспользовался её волнением он,— не мила мать не нужны и её дети..., но это не мой случай.

Она помолчала, потом согласилась:

— Хорошо. Пусть всё останется, как есть, а время покажет, на сколько ты искренен. Машенька пока побудет со мной и вашим встречам с ней, я препятствовать не собираюсь.

— Если она, повзрослев, захочет жить со мной?— опять усмехнулся он.— Что тогда?

— Я не буду возражать.

Он прошёлся по кабинету и встал напротив неё, наклонился вперёд:

— Благородно. А с чем останешься ты?

Люба вскинула ладонь на грудь, словно пытаясь задержать на месте выпрыгивающее сердце. Сказала чуть слышно:

— Я не знаю, как жизнь повернёт... Всё, что я могла для мальчиков, сделала. Если им больше не нужна моя любовь, я не в обиде. Вот собственно и всё, что я могу тебе сказать.

Он засунул руки в карманы брюк и покачался с пяток на носки и обратно.

— Самое смешное и от того трагично, что ты сама веришь в то, что сейчас говорила.

Люба вспыхнула:

— Полно. Не надо больше играть. Я так тебя наивная, безмозглая дурочка любила, что старалась не замечать твоего истинного отношения и подхода ко мне, а сейчас в моей голове всё прояснилось и чётко встало на место. Сегодня я вижу то, что не замечала тогда. Понимаешь, острота была важна в юности, сейчас больше греет душу взаимопонимание.

— Ну, например?— решил он дать выговориться ей до конца, не смотря на то, что в нём всё противилось и клокотало.— Что ж ты там такого заметила во мне?

Она туша свой запал говорила:

— Мне б открыть глаза раньше, когда ты просто не видел даже моей беременности. Дети заметили, а ты нет.

Он разнервничался, то что она говорила было правдой и нет. "Неужели общипала все перья с него и добралась до него голенького?" Терёхин неуклюже попробовал оправдываться.

— Любаша, откуда мне знать про женские дела. Я свою первую не видел в таком интересном положении, она вся в танцульках, утянутая была. Тебя, беременную Артёмом тоже. Я не оправдываюсь, но прошу понять...

— Это сложно оказалось для тебя,— горько улыбнулась она,— а увидеть весну или заметить осень, это как? А ведь и надо-то подарить весной малюсенький подснежник, а золотой осенью подобрав на дороге, принести кленовый лист или веточку красной рябины. Это ничего не стоит. Я сейчас не хочу углубляться... Ты не поймёшь, а мне больно. Всю эту лирику можно было спокойно пережить, что я и делала. Я просто всему находила оправдание. Но ты не любишь меня и к этому уже другой подход, глаза, разговор. В твоей жизни я оказалась всего лишь женщиной устраивающей полностью тебя. Удобной и комфортной бабёнкой для твоей персоны. Всегда на вторых ролях, даже не так, на заднем плане. Дама без претензий. На которую можно не тратить время и очень-то не надрываться тратя силы на выражение чувств. Случай помог всё понять, и я решила: "Тёлкой твоей я не буду. Всё, что было между нами, ничего не значит".

Терёхин поймал себя на том, что стоит с открытым ртом.

— Люба, прости, я не думал... Опять же, ты так реагируешь... Прости...

— Прощать можно бесконечно при условии, если человек может объяснить себе поступки другого. Я не могу твои. Поэтому и ушла.

Терёхин поиграл кулаками в карманах и потоптался на месте. Чего уж теперь пыжиться. Надо говорить как есть...

— Ты же знаешь, мне ангелом и рыцарем стать не реально... Я простой мужик. Но я всегда был с тобой искренен...

Люба отвернулась к стене.

— Ты не хочешь меня понять.

Он попытался надавить на её струны:

— Сдаёшься без боя?

Люба оторвала взгляд от стены и перевела на него, мотнула головой, борясь с душащими слезами, и мужественно улыбнулась:

— У меня очень сильная соперница, её не одолеть. Поверь, я могла бы пережить всё и бороться за тебя с любой другой посягнувшей на тебя женщиной.

Он выложил, наконец, кулаки перед ней на стол.

— Что ж мешает-то?

— Понимание того, что не любима, а самое мерзкое и страшное, что никогда ею не была. И сейчас поступаю, на мой взгляд, просто честно,— ухожу. К тому же искал ты не меня, а Ваню. Я с радости себе нафантазировала чего-то...

Он отшатнулся и взялся за голову:

— Всё, как в кино. Я даже не знаю, что тебе на эту глупость и сказать. Ничего подобного я не ожидал услышать. Ты так говоришь... Ты такое говоришь... Ну, бывало, невнимателен был, недоглядел, но ведь совсем по другой причине, что с мужлана возьмёшь... Ну помчал туда..., не знаю почему, это было как помешательство какое-то. Я не ожидал от себя... Понять же можно... Любаша, родная... Пости.

Он выговорился. Голос оборвался. Повисла страшная тишина. Она боялась её и, торопясь прервать, заговорила:

— Не надо оправданий и разборок. И что ты можешь вместо правды предложить,— перебила она его.— Зачем же тебе дальше со мной лукавить. Тем более, что дети выросли. Артём уже давно сам без меня обходится, а Вани я не нужна уже совсем... Маленький был, нуждался, а теперь так же, как и ты к ней побежал...,— она непроизвольно всхлипнула.— Кровь родная, мать... А кто я?

Терёхин хотя и ждал такого разворота, всё равно растерялся, тем более, услышав про Ваню. "Чёрт, эта сука и после смерти будет мне и ребёнку жизнь поганить".

— Люба, Люба ты ошибаешься...

— Всё Слава я устала, а мне работать надо. Я никому из вас уже не нужна. У взрослых ребят свои жизни, а ты устраивай свою. Не теряй времени на меня, ты свободен.

Он окончательно растерялся и, пытаясь достучаться до неё, быстро-быстро заговорил:

— Люба, я поражён. Ты ошибаешься. Тем более про Ваню, всё совсем не так. Любаша дай объяснить, подожди, куда ты? Эх, Любаша... Мне очень жаль, что разочаровал тебя.— Но Люба, прошмыгнув мимо него, выскочила из кабинета.

Момент был ещё тот... Посидев ещё немного, и поняв, что она уже всё решив для себя, не вернётся, расстроенный в доску Терёхин, зашагал к машине. До офиса ехал сам не свой, механически отвечая на телефонные звонки. У него земля ушла из-под ног, а рядом и вокруг него не изменилось ничего. Так же светило солнце, мчались машины и бежали люди, по пешеходным дорожкам, торопясь каждый в свою жизнь. За пятнадцать минут пути встретилась и свадьба, и похороны. Жизнь не остановилась ни для кого. Как и вчера и позавчера неслись рядом с ним чужие судьбы, переплетая и разводя чьи-то дорожки, горело огоньком чужое счастье... Почему же так жестоко судьба пинает его, чем он провинился перед Богом и светом, может тем, что нелюбимым появился на свет? Что делать и как остановить, спасти рушившееся здание счастливой семьи, он не знал. Что счастливой — без базара. Люба была права и не права. Всё совсем не просто. Да, это правда — он чисто по-деловому и с умом подошёл к выбору её на роль матери для Вани. Но ведь она ему нравилась ещё там, на дороге, когда он не видел её рядом с сыном и ничего такого не планировал. Пусть не было того первого безумного огня, что с матерью Вани, но его страшно тянуло к ней, он скучал и мчался на крыльях каждый день по этой дороге. Его влекло к Любаше, ему было хорошо с ней. Стоп! Именно об этом она и говорила. Что использовал для своего удовольствия. Но ведь сначала— то ничего не было только встречи. А потом конечно да, она права, так и было. Чистая, тёплая, всегда на дороге, под рукой. Без проблем. Сама решилась... Чёрт, но ведь безумно хотел и любил. "На безрыбье и рак рыба",— хихикнул голосок в нём. Может, так и было? Кого там ещё-то любить, а с ней без хлопот, сама поддалась: "Бери, пользуйся". "А Кабан, это что не проблема?"— опять влез посторонний советчик. А что, если это только завело. Очуметь можно. Что же получается? Но тогда она права. "Нет, нет,— заволновался в нём второй советчик,— ты ж её искал". Что тут крутиться, наверняка мог. Действительно искал Ваньку и к ней притулился, потому, что Артём, да и Ване ещё нужна была мать? "Нет, так точно не покатит, это её книжный романтический подход путает мне сейчас карты. Церковь, зачем ставил на месте нашей постели? Только потому, что любил, широко и сладко любил. Насколько хватало сил, рук и ватника. Но ведь действительно не замечал, ни что беременна, про цветы опять же Сергеевич подсказал. Думал все так живут, хотя знал, что она другая. Надо было уделить время на прогулки по лесу или поездку куда-нибудь без детей, в ту же Сибирь на цветение багульника. В Сибири по молодости дарил. Пусть: лесные, полевые, Иван чай, но рвал. Хотелось сделать приятное девушке. Видел, что её это заводит. Она, конечно же, восприняла это, как романтический жест, большое чувство, а что это вообще означало?— продолжил он истязающее копание в себе.— А, скорее всего, ничего. Чего это мне стоило, ерунда. Вылез из кабины, нарвал травы и весь процесс. "Надо же было как-то благодарить за секс, теплоту, Ваньку, глупышку эту",— подначил его опять поганенький язычок.— Куда не крути плёнку везде я "говно". Получается, она верила в меня больше, чем я заслуживал, любила безумно и бескорыстно, а я просто приспособился. И к сучке той побежал, опять Люба не ошиблась. Поманила, и побежал. Она ноги об нас с Ваней вытерла и не один раз, а я помчал, как кобель безмозглый. Но ведь это не любовь, а только инстинкт на течку. Во всех мужиках это проклятие сидит. Я не лучше и не хуже других. Дьявольщина совсем запутался. Ведь жить без Любы не могу. Вот уж и не знаю, любовь это или что другое, только беда без неё?

Выскочив из машины и не дожидаясь охраны, пролетев по коридорам, захлопнул за спиной дверь кабинета. Отказавшись кого-либо принимать и заниматься делами, достал коньяк и напился, что бывало с ним очень редко. Когда встревоженные секретари вызвали Сергеевича и Ваню, он уже был в стельку пьян.

— Что с тобой?— пытался привести его в чувство Сергеевич. Я никогда тебя таким не видел. Ваня что с отцом?

— Спросите что полегче, дядя Лёня.

Сергеевич нахмурился:

— Люба?

Ваня не отрицал.

— Похоже так. Завтра же поговорю с мамой Что-то там не так.

Сергеевич долго колдовал над ним, применяя известные ему методы лечения. Потихоньку дело сдвинулось с мёртвой точки. Иван, суетясь рядом, очень переживал.

— Николаевич, что случилось?— после приложенных усилий привёл он босса в нормальный вид, сразу озадачив вопросом.

— Пусть он уйдёт,— показал Терёхин на сына.

— Ваня выйди,— попросил полковник.

Ваня, сжав кулаки, ушёл грохнув дверью.

— Начинай свою исповедь, Ванюшка ушёл. Выкладывай, что стряслось.— Присел он рядом.

— Она подаёт на развод.

— С чего так?

Терёхин рванул ворот рубашки, оторванные пуговицы рассыпались под ноги.

— Я сволочь. Понимаешь, сволочь.

Сергеевич прыснул в кулак:

— Вот это да. Что-то я за тобой ничего подобного не замечал.

Но босс не замечая иронии, ёрничал:

— Я хитрый, сам себе не признавался.

Сергеевич хмыкнул:

— А сейчас в себе раскопал?

Терёхин казалось обрадовался пониманию:

— Так и есть. Высмотрел её для Ваньки, для себя. Удобную во всех отношениях барышню с приветом.

Сергеевич уточнил:

— Насчёт её привета тоже сейчас решил?

— Это она так себя назвала, а мне это не в открытие, я сразу знал. Какая бы нормальная в зеке романтику нашла, валяясь с ним в тайге на еловых лапах или в вонючей кабине...

Сергеевич подхватив запел в унисон:

— Если учесть, что и ребёнка твоего растила...

— И второго родила... Я, подлец, использовал её, потому что мне было с ней тепло и сладко. Понятно тебе. А она все мои слабые потуги за любовь приняла. Её глупая голова, напичкавшая доверчивое сердечко всякой романтической чепухой, любила меня. Всё время на полном серьёзе. Вот дура,— захохотал он, потянувшись за бутылкой.

Сергеевич ловко отвёл руку босса.

— Успокойся, ты и так уже завёл себя на всю катушку.

Возбуждённый Терёхин схватил его за грудки:

— Нет, ты послушай, послушай. Ничего не видел, ни беременности её, ни обиды. Цветы не дарил. Листочка осеннего не догадался принести. Лес рядом, а про подснежники не пришло на ум. По полю гоним каждый день. Нарви ромашек, она их любит, а у меня нигде не ёкнуло...

Сергеевич крякнул:

— Рехнуться с тобой можно.

Терёхин, обхватив голову руками, закачался:

— Но ведь так и было. Я то себе считал, что по занятости своей и по складу такой сапог. Но подумал и... оказывается она права, всё просто, как апельсин. Я не любил её. А просто с ней жил, потому что удобно мне это. Сергеевич, вот что это у меня было?

Полковник, помяв дубовые кулаки, выдохнул:

— Э, если ты начал думать на такие убойные темы, это хана.

А Терёхин немедленно желал слышать ответ:

— Молчишь?— вскочил он.

Полковник пхнул его на место.

— Не молчу, а думаю... Давай-ка ложись здесь, на диване. Я покараулю. Завтра разберёмся.

— Раз увиливаешь от ответа, значит, и ты так думаешь, как она,— пришёл к своему выводу он.

Сергеевич озлился:

— Не сочиняй канитель. Завтра поговорим. Что по — пьяни голову напрягать. Если б не любил, не нажирался бы так.

О, Терёхин обрадовался:

— Ты понял, а она не понимает...

Сергеевич терпеливо бубнил:

— Ничего, объяснишь... Ты умный. А сейчас заставь себя заснуть.

Терёхин приподнялся на локти и тяжело вздохнул, так тяжело, что Сергеевичу стало его нестерпимо жалко. Все беды у мужиков из-за баб. А босс ко всему прочему ещё и всхлипнул:

— Честно говоря, я надеялся, дурак, что всё наладится... Я виноват. Виноват. Действительно побежал на течку, как кобель за сучкой. Она позвонила, я как подурел. Шарик за ролик зашёл. Знал же что дрянь, сучка, а полетел... Но зачем так казнить? Лучше б она меня прибила до крови... Она уехала, я не жил, но была надежда, а сейчас и её забрала. Плохо мне без неё, Сергеевич. Вот уж и не знаю, что это,— любовь или нет.

— Любовь. Успокойся. Дай ей время, она поймёт.

Терёхин замотал головой по подушке:

— Ничего не хочет понимать, теряю её.

Сергеевич, отчаявшись справиться своими силами, пригрозил:

— Тебе надо отдохнуть. Ложись, а то врача позову и сделаю укол.

Это возымело действие.

— Ладно, ты прав. Распустился. Я просто себя ненавижу. Если б ты знал, как я себя казню. Она права и неправа. Может я и говнюк, но мне нужна она, а ни кто-то другой. Всё я укладываюсь. Всё, всё, не шуми, я укладываюсь, укладываюсь.

Сергеевич успокоился. Он знал, если Терёхин сказал: будет спать, значит, гуди горном, барабаном стучи, не разбудишь.

Ване, собравшемуся поговорить после демарша в кабинете отца с Любой, сделать это так быстро, как хотелось, не удалось. У Тани начались схватки и он, отложив все дела на потом, повёз её в родильное отделение. Следом последовали волнения, переживания и беготня в коридоре роддома. Родился здоровенький мальчик. Ванька был безмерно счастлив. Позже, он видел маму в роддоме, но заводить не совсем приятный разговор в такой светлый день не решился. Хотя ему очень хотелось сказать ей, что без неё дом опустел, поскучнел. Отец извёлся и начал прикладываться к коньячку. Но пришлось отложить разговор на потом. Дома в день выписки Тани с малышом, она опять была, но совсем не долго. Отец сидел молчаливый, искоса поглядывая на неё. Потом она подарила подарки и немного посидев, забрав недовольную, капризничавшую Машку, вызвала такси и уехала. Спугнул отец, ставший настойчиво предлагать ей деньги на житьё — бытьё. "Ну, что за тормоз",— поморщился тогда Ваня, но влезать не стал.

— По любому я обязан давать на Машу,— настаивал Славка.

— Мы живём скромно, нам хватает, — отговорилась Люба и заторопилась.

Проводив Таню в комнату, Ваня попробовал поговорить с отцом, но тот, огрызнувшись, вызвал машину и укатил. Потерпев ещё неделю и не видя улучшений, Ваня всё-таки пошёл к матери. Люба отговаривалась общими фразами и придуманной версией насчёт болезни бабушки, около которой она якобы должна быть неотлучно. В общем, крутилась, ссылаясь то на здоровье старушки, то на работу. Поняв, что тут он ничего не добьётся, она не выдаёт отца, а напирать он не мог, Ваня опять вернулся к попытке разговора с отцом. Терёхин последнее время предпочитал спать в кабинете, избегая спальни. Проследив, что у отца поздно ночью ещё горит свет, он постучал в дверь кабинета. Увидев на пороге Ваню, Славка убрал стакан со стола.

— Чего тебе?— недовольно буркнул он.

Ваня, решив быть настойчивым, поставил вопрос ребром:

— Почему она ушла?

Отец, терзаемый непониманием и обидой не желая отвечать, встал в позу.

— Спроси у неё.

Ваня не отступил:

— Уже спросил.

Тот ухмыльнулся:

— Много узнал?

— Про бабушку рассказывает, про работу.

— Вот. Чего же ты хочешь с меня?

Ваня решил в этот раз не отступать:

— Правды. Почему мама ушла? Что ты натворил?

Терёхин недовольно перекривился, настойчивость сына его пугала:

— Ваня тебе это совсем не надо...

Но Ваню было уже не свернуть. Он, забрав в кольцо своих рук грудь, вопрошал его:

— Ты ответить мне по-человечески можешь? Не надо много распространяться, на конкретный вопрос?

— Пусть будет по-твоему...— начал бодро он и закончил вяло:— Она поняла, что я её никогда не любил.

Иван не верил своим ушам. Он даже улыбнулся.

— Мне это послышалось или ты действительно такое сказал?

Терёхин отвалился на спинку кресла и, покачавшись, кивнул:

— Сказал.

Ваня облокотился локтями о стол.

— Это как понимать? А что это у вас было?

Терёхин развёл руками:

— Сам не знаю.

Иван подозрительно сощурил глаз.

— Ты что, кого-то нашёл себе?

Отец возмутился.

— Вот ещё придумал. Я Любу люблю.

Иван, сорвавшись с места от такой бестолковщины, подошёл к окну, откинул штору смотрел, смотрел в ночь и, развернувшись к отцу, выкрикнул:

— Я шизею с вами. А мы с Артёмом, а Маша?... Тогда это у тебя шутка такая про любовь, да?

Отец отмахнулся. Жесты его были не совсем уверены.

— Если бы. Выходит так, что я всю жизнь был сволочью. Как не крути, получается, действительно её не любил... Просто пользовался. Мне было удобно. Всё рассчитал. Тебе нашёл хорошую мать. Себе дуру, которую можно трахать, где угодно и сколько угодно,— не выдержав, он выпил коньяк и налил из спрятанной под столом бутылки ещё.

Иван возмутился:

— Ты вообще-то слышишь, что плетёт твой язык. Она твоя жена и женщина, но она ещё и наша с Артёмом мать и поэтому закрой рот.

Терёхин огрызнулся. Ещё бы! Сначала растеребил и вывернул душу, теперь дёргает...

— Не трогай меня... Тогда она была ничья. Просто девчонка, которая сама добровольно легла под зека...

Ваня махнул рукой:

— С тобой бесполезно говорить...

Отец, обрадовавшись концу допроса, тут же указал на дверь.

— Вот и иди отсюда...

Но Ваня сделал вид, что ничего не заметил и продолжал:

— Раз она души в тебе не чаяла, может, объяснишь с чего такой срыв? Мать всегда была счастлива с тобой. У неё при одном имени твоём в глазах звёздочки купались. С чего такой ком покатился?

Перекривившись, Терёхин прищурив наполненные болью глаза, смотрел на сына. Чем он ему может помочь? Ничем. Понять тоже не сможет. Он сам себя понять и простить не может... И всё же подумав он решил сказать Ивану всё:

— Хочешь знать? Я так и быть скажу. С моего похищения.

У Вани брови скаканули на лоб.

— Вот тебе раз, а то, какое отношение к вашей любви имеет?

Он отхлебнул из бокала ещё.

— Прямое. Твоя мать, та... другая, позвонила мне, и я помчал.

— По делу ж, наверное?— пожал плечом Иван.

Терёхин поскрябал ногтём по крышке стола. "Ох!"

— По делу с охраной катят, тем более зная её. Она сука была классная. Этого у неё не отнять. Мужик, попробовавший её до конца дней своих, уже толкался рядом с ней. Меня Люба спасла. Но, получив звонок, вдруг сорвался и полетел, поскакал, понёсся... А Люба всё поняла. Сергеевич мне ещё там, в том доме, как сказал, что это Любаша первой догадалась, куда мог Терёхин улизнуть от охраны, я понял всё..., конец.

Ваня растерялся. Не готовый к такому, помолчал. Потом неуверенно заговорил:

— Про твой поступок я сейчас не говорю — это вообще сумасшествие, но почему такая реакция мамы. Она, что не догадывалась о твоей жизни без нас?

Терёхин поморщился:

— Ваня это другое. Если б я даже проститутку снял, она в худшем случае вымыться с мылом меня заставила. А тут, Любаша решила, что я всю жизнь любил ту, тебя родившую. Имени её даже произносить не хочу.

Иван вытянул из кармана носовой платок, вытер им пот со лба и принялся катать его по краешку стола.

— Понятно. Ты-то о чём думал, когда пошёл на такой дурдом?

Терёхин развёл руками.

— Ни о чём. Если б думал, беды б не было, но что теперь делать не знаю?

Ваня с шумом опустил ладонь на стол.

— Не понимаю... Какого чёрта отец! Тебе мало показалось того, сколько нам обоим от неё досталось и ты кинулся за добавкой? Убей, не понимаю... Сколько раз человеку нужно трахнуться башкой об одну и ту же ветку, чтоб он спилил её или обходил десятой дорогой, а? Ты ж не дурак, объясни мне, не понимаю...

Терёхин поморщился.

— Что тут непонятного... Кобелей во время течки сук видел. Они срываются с привязи, бегут от хозяев, топают от дома и еды непонятно куда, рвя друг друга в клочья...

Парень аж присвистнул:

— Ха! Сравнил. У тебя же мозги...

— Как видишь, мало помогли.

Ваня, поглядывая на него с укоризной, всё же подался поближе к нему.

— Переубедить её нельзя?

— Нет... Не думаю... Уже пробовал. Одно накладывается на другое...

— Что ещё?— откинулся на спинку стула Ваня.

Он сказал так, как оно было.

— Тебя та сука позвала, и ты тоже пошёл. Вот Люба и решила, что нам она больше не нужна.

Терёхин видел, как у Вани расширились глаза, открылся в изумлении и непонимании рот. Но, справившись, он забормотал:

— Полнейшая ерунда. Я ж пошёл как раз с обратной целью, боясь, чтоб та маме чего не сделала, потому, как она беременна была Машей. Надо было рассказать ей это. Убедить. Почему ты не сделал этого?

— Когда женщина слушать не хочет никакими силами не достучаться. Для себя уже всё решив, она закрыла уши. Я не оправдываюсь, упаси Бог, но пойми, на каждого человека время от времени находит волна воспоминаний — ностальгия о былых временах. Всё то облако и не более. Но Люба это Люба. Она воздух мой..., но втолковать ей то невозможно...

— Значит, надо придумать что-то другое. Понятное для неё без слов. Чего ты взялся горе заливать? Ты же всегда деятельный мужик был и деловой. Напором брал.

Слова сына вдруг произвели на него обратный эффект. Он вспылил:

— Не надо меня учить. Умник. Что вы все от меня хотите. Надоели все.

— Даже так?— вскочил Иван.

— Как есть,— рявкнул Славка, ища предлог остаться одному.

— Извини. Я тебя понял.— В запальчивости бросил Иван отцу.

Конечно, он не думал сейчас о душевном состоянии отца и его словах. В его понимании Терёхин сильный человек, без нервов и эмоций. Он застрял на руинах семьи, именно там болела душа и кровоточило сердце. А ещё на своей личной обиде и непонимании его, Вани, отцом, а ещё, как ему показалось абсолютной ненужности ему. Ваня долго стоял под дверьми комнаты, боясь напугать Таню своим видом, но это ему мало помогло. На бледном лице в сумасшедшей пляске дёргались губы, а сквозь пелену слёз пробивался безумный блеск глаз.

— Ванюшка, родненький, что с тобой?— бросилась она к нему, положив в кроватку ребёнка.

Ваньку трясло. Он развернул жену к себе и без сюсюканий спросил:

— Ты меня любишь?

— Зачем спрашивать?

Но Ивану показалось этого мало и он отправился в уточнения:

— Любым?— настаивал он.

Её глаза сузились до щёлочек.

— Ваня ты же знаешь...

— Тогда собираемся.

Таким его Таня ещё не видела. Тяня время пыталась сообразить, что же случилось. А случилось точно и не шутейное. Чтоб Ваньку так расшатать, надо сильно постараться.

— Куда?

— К маме,— отчеканил он.

Она усадила его в кресло. Забралась на колени. Обняла.

— Подожди, сядь, что случилось?

— Танюха не надо ля-ля или ты со мной, или я отвезу тебя в твой дом, пока не разберусь со своей жизнью. Выбирай.

— Я с тобой. Но не об этом речь. С ребёнком не легко сейчас будет в такое время и погоду. Раз ты собрался уходить, значит, машину тоже оставишь здесь.

— Об этом я как-то не подумал. Вызову такси.

— Подожди. Выслушай. Я тихонечко соберу вещи, а ты попроси подвезти тебя Толю и езжай за моей машиной к нам домой. У Любы нам транспорт тоже понадобится. Она добирается на маршрутках.

— Хорошо. Ты только не напрягайся. Сейчас я тебе сумки и чемодан достану. Складывайся. Бери самое, самое. Остальное в коробки сложи, потом заберём, я сейчас их принесу.

— Вань, не сори деньгами. Я так поняла, раз пошёл такой перепляс, ты и из фирмы уйдёшь.

— Да, нам придётся зажаться, пока я работу не найду.

— Ничего. Правда, не совсем удачное время, маленький ребёнок, но мы переживём. Вань, а может, к нам пойдём. Дом пустой. Мама одна кукует. Иногда случается с Сергеевичем по вечерам в карты играют...

— Не будем мешать их робким шагам к счастью. Маме своей позвони насчёт моего приезда и машины. Только много не распространяйся.

— Я поняла.

Утром Славка не обнаружив ни Вани, ни Танюхи за завтраком, удивился, но вида не показал. "Таня понятное дело, может и поспать, случается такое, маленький ребёнок, но Иван поднимался вместе с ним. Что могло случиться?"— Ломал он голову над происходящим. Путало другое, он видел, что обе машины сыновей стоят под крыльцом, но за завтраком был только один — Артём. Выходя из дома и направляясь к машинам, не выдержав, всё же спросил идущего следом сына:

— Артём, а где Ваня?

Посопев, сын сделал вид, что не расслышал вопроса. Терёхина это только завело.

— Артём, что стряслось, он заболел?

Парень, постукивая, нога об ногу, молчал.

— Артём?

— Он уехал.

Терёхин развернулся в сторону автомобиля.

— Не дуди, машина же стоит?

— На Танюхиной уехали,— нехотя разлепил губы Артём.

— Что-нибудь с "ауди"? Что ж вы ничего не сказали, надо предупредить Толю, чтоб отпарковал её в сервисный центр.

Артём пошаркал подошвой по дорожке и буркнул:

— Оставь эту затею, машина в порядке.

— В порядке?— насторожился Слава.

Наконец, набравшись сил, он посмотрел отцу в глаза.

— Ванька совсем ушёл.

Терёхин опешил.

— Как ушёл? Куда ушёл?

— К маме,— выкрикнул, боясь, что не хватит сил Артём.

Славка помычав, бессильно прислонился к подогнанной Юрой машине.

— Почему?

Артём отвернулся.

— Тебе лучше знать, ты с ним вчера беседовал...

— Почему?— повторил отец сердито вопрос.

Артём без какого-либо желания пробормотал:

— После вашей плодотворной беседы... Он считает, что мы тебе не нужны и не интересны. Ты хоть помнишь, что вчера ему ляпнул?

Славка отвернулся. Внутри всё клокотало. "Что я такого сделал, чтоб Ваня бросил меня?"— искренне не понимал он сейчас.

— Ты бы следил за своим языком,— жалея отца, робко попросил парень.

И опять слова сына вызвали в нём протест. Вырастила непонятно что... Он, резко развернувшись, ткнул ему в грудь пальцем:

— А ты, почему не ушёл. Хорошую жизнь боишься потерять. Пристраиваться, как и я любишь?— вдруг обрушил он поток обидных слов на сына, так похожего внешне на него.

Артём вспыхнул, но сдержался. Тихо-тихо сказал:

— Не пойму, когда ты настоящий? Тогда до ухода мамы или сейчас? Зачем жалишь. Мы память о тебе любили. Я всех водителей за родню считал, потому что ты за баранкой сидел, а ты норовишь лягнуть. Я тебя пожалел. Роскошь, конечно, не плохое дело и затягивает, но мы без тебя по-другому жили и, как бы тяжело маме не было и чтоб мы не нашкодили, она никогда с нами так не обращалась. Мы тебя в ватнике любили и на большее не рассчитывали. Вот смотрю на тебя сейчас и понимаю, что зря остался. Не ошибся Ваня, мы действительно тебе не нужны. Похоже, зажился и я тут. Не волнуйся, без проблем, вечером не будет и меня. Будешь жить, как жил в своё полное удовольствие.

Терёхин проведя по лицу холодной ладонью, наблюдая за поспешно возвращающимся в дом сыном, опомнился:

— Артём, стой. Артёмка, куда ты?

Артём обернулся:

— Вещи соберу, чего ж откладывать при таком натиске, мы мальчики понятливые. Теперь проясняется, почему ушла мама, ты ей первой объяснил политику партии и правительства, а потом нам по очереди.

Славка шагнул к нему.

— Сынок ты всё не так понял. Я безумно люблю маму и вас троих.

— Странная у тебя любовь... Не понятная.

— Артём, пожалуйста, не горячись. Ты прав, я сам себя кусаю. Что с меня взять неотёсанный чурбан. Язык нескладно работает. Ну, честное слово, не хотел я вас так обижать. Чем мне вам доказать чтоб вы поняли, застрелиться что ли?...

Артём видел, как мечется отец и, может быть, не врёт, но остаться он не мог... Сделав шаг к нему сказал:

— Тебе Ваня правильно подсказал. Подумай, как вернуть маму. Ты же умный.

— Не уходи,— простонал Славка.

Артём отрицательно покачал головой.

— Нет, не проси, пока ты так жалишь, с тобой жить нельзя.

Не глядя больше на скрывшегося в доме сына, и с тоской напоровшись на две стоящие теперь не нужными рядышком машины сыновей, он, нырнув, скрылся в салоне своего "мерседеса". Махнув Юре рукой, чтоб не говорить и не показать дрожащего от обиды голоса. "Поехали". На работу Терёхин прилетел злой. С ходу приказал вызвать Ваню. Но вместо сына пришёл Сергеевич, крутя в пальцах исписанный листок бумаги.

— Я тебя не вызывал,— буркнул он Сергеевичу.

— Догадываюсь. На почитай,— сунул он ему под нос принесённый листок.

— Что это?

— Взгляни.

Дочитав до конца листок, Славка, скомкав, бросил его в корзину.

— Почему они так?

— Это я тебя должен спросить. Мы оба знаем, почему ушла Люба, но что ты там такое творишь в семье, ещё и с детьми, для меня сплошная загадка?

Терёхин взорвался. Но почему его никто не понимает.

— Они такие же не практичные, как и она. Вырастила по своему подобию.

Полковник усмехнулся.

— Тоже с приветом, на добро твоё не зарятся?

Луканув каждодневник в стену он раскричался:

— Что у них в головах мне лично не понятно. Может, ты, мне растолкуешь? Похоже, на облаках летают и со звёздами перемигиваются.

Сергеевич, чертя пальцем круги на столе, хмыкнул:

— Какие ты открытия делаешь...

А Терехин погрохав кулаками по тому же столу, словно вбивая гвозди, продолжил орать:

— Как что не так, так сразу и в обиды. Ах, ах, люблю, не люблю. А я вот такой, какой есть...

— Здорово. А теперь просто скажи — где Ваня?

— Ушёл вчера, — нехотя проныл он.

— Артём?

— Сегодня утром.

— Значит, тебе мало показалось Вани, и ты укусил утром Артёмку. Люба столько лет с ними справлялась, а ты вмиг всех разогнал. Что с тобой происходит?

Терёхин вскочил, опрокинув кресло, и прячась от полковника, отошёл к окну.

— Сергеевич, не надо, а?

Тот поднялся и последовал за ним.

— Ты разогнал всю семью, они, что не нужны больше тебе?— обняв его за плечи, он усадил его на место.

— Без нравоучений можешь? Давай меня хоть ты не доставай,— попробовал огрызаться Славка, но Сергеевича не пронять.

— Приехали. Тормозим. Сядь и успокойся,— усадил он вскочившего Терёхина.— Начнём всё сначала. Вспомним, с чего всё началось.

— С Любы.

— Будем возвращать Любу в дом.

— Как?— устало простонал он.

— У тебя же раз уже получилось. Хитрость вещь полезная. Ищи способ заставить её поселиться в доме.

— Легко сказать...

— Не говори, а думай. Думаем, думаем, думаем,— чесал Сергеевич макушку.— Придумал — Маша.

Его брови взлетели вверх. Он переспросил:

— Маша?

А Сергеевич, не копаясь на месте, шёл вперёд:

— Ты телефон ей отвёз?

— Мы с ней по десять раз в день общаемся. Я тебя понял. Надо упросить Машу, по нашему с ней большому секрету, проситься домой.

Рука Сергеевича взлетела вверх.

— Вот. Пусть капризничает, по полу валяется, плачет и просится, просится, просится.

— А, если не поможет?— вскинулся он.

Сергеевич тут же прервал его панику.

— Не надо провальных настроений. Раз ты её заманил уже к себе в дом. Чем твоя милость рискует? Давай пробуй.

— Ох, не знаю,— метался он за столом.

Леонид Сергеевич повысил тон.

— Послушай Николаевич, ты как-то не сопротивляешься обстоятельствам. Я тебя не узнаю. Плывёшь себе по течению, даже не рыпаешься. Лапки поднял и буль-буль. А, может, дети правы и они тебе на фиг все не нужны. Жил же без них. Нормально жил. Или всё дело в той пристреленной сучке. Ты за неё всех кусаешь? Так ты скажи, я тоже углохну, испарюсь...

Терёхин сцепил зубы.

— Добить меня решил. Или тоже романтической дури начитался. Я, что угодно бы отдал, только б вернуть тот сволочной день. Сам бы, сам, веришь, своими руками ту гадину задушил...

— Но уже ничего не изменить и давай плясать от того, что мы имеем, а имеем мы кучу навоза. Ты вместо того, чтоб развязать узел, усугубил проблему.

— Веришь, я не хотел, но... Голову себе разбил, как выпутаться.... Люба— это не женщина, а кремень. У неё звёзды в голове, а уж если любовь, то до гроба чистая, светлая и как в кино. Она с детства на романтических чувствах тронутая. Я ей всю картину переломал. Но, посмотри на меня, ведь я простой мужик. Не понимаю ни хрена в этих лирических штучках. Любовь не любовь, кто её разберёт. Все говорят, люблю и я говорю, а что она обозначает, в толк не возьму. Но я жить без неё не могу. Дышать. Она мне ночами снится. Вот что это? Не знаю. Только невмоготу мне без Любушки моей.

— Беда с вами. Тебе что романтики придумать слабо. Если ей так надо, организуй. В чём проблема-то, не вижу проблемы я. Человеку свойственно примерять на себя ту или иную роль в зависимости от конкретной ситуации. Элементарную лень завяжи в узелок. Докажи ей, что твоя любовь не меньше книжной. Только сначала замани домой.

Терёхин вскинулся.

— Машка мне обязательно поможет. Она жалеет меня и скучает.

— Отлично. И кончай ты коньяк хлебать. В тяжёлые времена не прикладывался, а сейчас выход нашёл. Ребята на тебя с раскрытыми ртами смотрели, а ты слабинку дал. Они верили тебе, зная, что найдёшь выход из любой трудной ситуации, время шло, а ты и пальцем не пошелохнул.

Славка кивнул.

— Всё надеялся, само собой наладится. Знал, что любила, чуда ждал...

— Сделай это чудо сам. Давай Машенцию подключай.

По возвращению вечером из редакции Любу ждал сюрприз. Во дворе стояла машина Тани. Около порога мешали пройти гора вещей, навстречу ей бросилась счастливая Машка с рассказами, а из-за стола поднялись Иван с Танюшкой.

— Ребята, что стряслось?— напугалась Люба.

У сына надломился голос.

— Ма, ты что, нам не рада?

Люба заметалась в своём изумлении и радости.

— Безумно рада, но, что это значит. Как отец вас отпустил?

После объятий и приветствий Ваня, смущаясь, попросил:

— Если не прогонишь, то мы с твоего разрешения поживём тут с тобой.

Люба сорвалась с места, метнулась к своей комнате.

— Располагайтесь, я очень рада, в моей комнатке, а я бабушку потесню. Сейчас, сию минуту вещи свои перенесу.

— Я помогу,— последовал за ней Ваня.— Мы, малого в неё, без твоего разрешения определили. Не сердишься?

Люба, не глядя на него, торопливо говорила:

— Вот и хорошо. Располагайтесь.

Ваня обнял её за плечи, осторожно притянул к себе, ткнулся в волосы лицом.

— Прости, выжили тебя.

Люба, боясь расплакаться, гладила его руку и шептала:

— Ничего. Мне комната совсем не нужна и бабушке веселее. Ваня, сынок, ты, почему ушёл от папы, что случилось?

Не снимая рук с её плеч, он отдалился от неё.

— Я б ни хотел об этом сейчас говорить...

Люба разволновалась.

— Иван, с ним всё в порядке?

Ваня процедил сквозь зубы:

— Более чем... Обвала не произошло. Мамуля, я не могу о нём говорить, если я и тебе мешаю, не волнуйся, мы уйдём.

Люба по-настоящему напугалась. "Этого ещё не хватало!"

— Ваня, солнышко, что ты такое говоришь. Я очень рада, что могу помочь тебе, ты даже не представляешь на сколько. Просто я скромно живу, и у меня нет таких возможностей, как у папы.

— Я знал, что ты примешь меня и мою семью, мама, — вновь обняв, прижался он к её щеке.— Я тоже привык скромно жить. Зато ты нас любишь и с тобой тепло.

Слова парня настораживали, вселяя беспокойство. Но Люба не подала вида. "Что же между ними произошло. Чем обидел его отец. Сын неправ, Слава любит его не меньше меня, но говорить с ним об этом сейчас нельзя. Придётся отложить разговор. Наверняка обидится и уйдёт".

Полный надежд и оптимизма, он заявил:

— Ма, мы выберемся, не переживай, я пойду работать...

— Бог мой, ты ушёл из папиной фирмы?— воскликнула она.

Ваня не отрицал.

— Я написал и передал заявление об уходе. Так надо.

Люба подняла на сына полные тревоги глаза. Сейчас за Славу ей тоже было страшно.

— Ваня он очень сильный и гордый человек и наверняка обидится...

Но Иван, глотая обиду, гнул своё.

— Это его проблемы. Мам, я тебя очень люблю. Очень, очень. И хочу быть с тобой. Мы пережили трудные времена, а сейчас ерунда, выпутаемся.

— Ваня, Ванечка, сыночек мой,— Люба плакала, уткнувшись в его широкую грудь. "Как он раздался и возмужал, а был малюсенький, худенький, запуганный мышонок, отстающий от своих сверстников в развитии. И это он, Ваня, много лет подставив ей в помощь свои неокрепшие плечи, тащил вровень с ней тот нелёгкий воз. И вот в трудную для неё минуту он опять рядом".

А Ваня, взяв её руки в свои, дрожащим голосом произнёс:

— Мамуль, у меня в жизни от тебя был только один секрет.

— У тебя, секрет?— улыбнулась она сквозь слёзы.

— Я скрыл от тебя появление у забора... первой жены отца,— выдохнул он.— Прости.

Это было так больно, что Люба простонала:

— Не надо Ваня...

Но Ваня был уверен, что как раз надо все мешающие точки убрать.

— Всё наоборот, как раз необходимо об этом поговорить. Я догадался о твоей беременности и не хотел, чтоб ты переживала. Вот и решил сам разобраться с ней, чтоб тебя не трогала. Мам, ты чего?

У Любы от слабости подкосились ноги. В голове противно задребезжало: "Оказалось всё не так, как думалось про Ваню. А что, если и про Славу чего-то недопоняла и накрутила себя?"

Опершись на его руку, она улыбнулась:

— Всё в порядке сынок. Просто нервы разыгрались. Слабость от того, что устаю немного, дорога выматывает.

Сын чмокнул её в щёку.

— Теперь я возить тебя буду, Танюха приглядит за Машей, а Маша поможет ей.

Входная дверь распахнулась, и в дом ввалился с рюкзаком Артём.

— Блудного сына в свой табор принимаете?— с порога заявил он.

Машка с разгону запрыгнула брату на шею, а все остальные переглянулись. "Что ж там такое натворил Вячеслав Николаевич Терёхин, если оба сына, с небольшим интервалом, здесь?"— расстроилась Люба.

— Как же ребята, там папа будет без вас?— совершенно растерявшись, простонала она.

— Ему, похоже, хорошо и так. Мы только мешали,— буркнул Артём, пристраиваясь к столу.— Давайте не топтаться на одном месте, а начнём всё сначала. Какой смысл жалеть о том, что уже сделано. Предлагается поставить точку и двигаться вперёд.

— Брат прав, мы силища.

— Хорошо,— подвела черту Люба,— начнём сначала. Построим свой дом.

— Надо папу ещё позвать, папу забыли,— забеспокоилась Маша, заставив всех помрачнеть.

Утром, забрав Любу, её мужики отправились в Москву. Ваня на поиски работы, а Люба и Артём по своим делам. Вечером, созвонившись, все собирались в одном условном месте. Ваня, ориентируясь по времени, забирал семью. Заезжали за продуктами в первый, попавшийся на пути гастроном и загруженные сумками, возвращались в посёлок. Человеку обычно тяжело привыкать к изменениям и чему-то новому, а привыкнет дальше уже не так страшно и трагично. Таня, бабушка и Маша справлялись хорошо с домашним хозяйством.

Славка, сначала обижаясь за непонимание, всё же очень переживал бегство семьи. Потом, разбирая себя по косточкам, вздыхал: "Я далеко зашёл, обидев ребят, хоть и не хотел этого совсем. Придётся начинать всё сначала". Машка, жалеющая отца, "брошенного и несчастного" в то же время, завидев его на пороге, радостно объявила, что всё семейство живёт сейчас у бабушки: "Нам, конечно, тесновато, но уже не скучно". И тут же, добрая душа, предложила немедленно переехать ему к ним. Славка, не оставшись в долгу, подсунул ей предложение перевезти всех обратно к нему: "Машенька, детка, тогда мы опять все будем вместе и места для всех навалом".

— Папуль, так мама же не пойдёт и братики тоже.— Напомнила ему она.

Славка понимая, что дочь его последняя надежда принялся втягивать её аккуратно в свой план.

— Маш, ты же маленькая женщина, хитри.

Девочке не совсем было понятно, но такое его предложение понравилось.

— Как?

О! Славка поспешил с объяснениями.

— Капризничай по десять раз в день. Пригрози, что убежишь одна ко мне...

Девочка, хитро щуря глазки, напомнила правила игры.

— Но врать не хорошо.

— Машуня, тебе меня жалко?— почти проныл он. И притворяться не пришлось. Он так страдал.

— Да папуля,— честно заявил ребёнок.

— Тогда это не ложь, а наш с тобой секрет,— растолковал он.— Ты только не вздумай одна действительно идти меня искать. Позвонишь, и я тебя подъеду, заберу. Мы потом договоримся.

Девочка, прижавшись к нему крепко-крепко, обещала.

Зная, что в доме одни доброжелательно настроенные к нему женщины, Терёхин наведывался в посёлок, когда не было ребят и Любы. Он подолгу беседовал с Машей, Славка слушал выговоры тёщи и нянчил внука. "Как они тут все размещаются?"— искренне не понимал он.

— Таня, зачем так страдать, Ваня ушёл, и день его нет, а ты крутишься, руки рвёшь. Возвращайся девочка, куда ему будет деваться, приедет и он.

— Нет, Вячеслав Николаевич, я от мужа ни на шаг.

— Что ж вы такие нестандартные-то один к одному подобрались.

— Я тебя предупреждала, про такой вариант. Говорила или нет, что все окажутся тут, а ты рукой махал. Сам с усами. Вот и получил, — пеняла тёща.

— Всё так. Только, как выходить из лабиринта? Давайте и меня пускайте на постой, не могу я там один.

— Не сочиняй новый ребус, ещё и отсюда сбегут. Взрослый, умный мужик, ай — я — яй.

— Вы не представляете, каково это, ходить по пустому дому, не зная куда притулиться. Заглядывая по очереди в комнаты ребят, перекладывая оставленные ими аккуратно сложенные вещи, забытую игрушечку внука.

— Не знаю Николаевич, что уж ты там такое наворочал, раз и ребята с небольшим интервалом здесь оказались. Они, как воробушки привыкли жить стайкой, с лаской и любовью друг к дружке тулиться и теплом греться.

— Виноват, не смог без Любаши то тепло сохранить. Своей тоской упивался.

— Бабуля не ругай папу он хороший и нас всех очень любит.— Не сползала с колен отца Маша,— я его жалею, скучаю и хочу домой.

Славка целовал дочь в макушку и о чём-то шептал на ушко. Машка послушно качала головой в знак согласия, и нежно возвращая поцелуй, чмокала его в щёку.

Люба не спала всю ночь. Откуда взяться сну, если думы в голове теснят одна другую. Встала, поискала таблетку, проглотив запила колодезной водой. Но старалась напрасно, мало помогло. "Психологи говорят, что после третьего года жизни начинает выбухать накапливающееся недовольство друг другом. Лимит, мол, терпения исчерпывается. Все перестают прикидываться и становятся сами собой. Вот, может, он и раскрылся, показавшись без маски. Это же надо куда меня понесло. В такие дебри ныряю, что самой тошно. Ведь те же психологи утверждают, что игра — это для женщин состояние души, представители сильного пола реже берут на себя труд изображать кого-то. У них, как правило, не хватает на это ни сил, ни терпения".— Одёрнула она сама себя.

Не выдержав, подала голос встревоженная мать:

— Опять тебя жизнь пытается задавить?

— Ты права. Здесь мы долго не протянем таким разудалым табором.

Мать, ворочаясь с бока на бок, вздохнула:

— Что думаешь делать?

— Сейчас надумала. Продам журнал и куплю ребятам по квартире недорогой. Сама с тобой останусь.

— А на что жить будешь?— подложила под щёку она ладонь.

— Попрошусь остаться у нового владельца на работе.

Пытаясь рассмотреть в темноте лицо дочери, мать приподнялась на локоть:

— Может ты и права. Только не спеши и старайся не продешевить, тебе каждая копейка дорога. Всё-таки хорошо, что Вячеслав Николаевич, мне домишко отремонтировал, провёл воду, газ и мини котельную поставил. Люба, а ты не поспешила с выводами в отношении себя? Ты ж ещё молодая, тебе жить надо...

— Он не любит меня и самое страшное никогда не любил,— простонав, уткнулась она в подушку.

Мать подоткнула свою и вздохнула. "Какая упрямая, не свернёшь".

— Многие, так живут. Ради детей. И это уверяю тебя не слишком большая жертва за сказочные отношения. У тебя их трое. И возраст уже... А любовь... бес его знает, что это такое... Все видят её разною.

— Я оставила детей с ним, если ты помнишь. Но как выяснилось и дети ему не очень нужны. Ты же видишь что твориться. Они оба тут. И оба с обидами. Хотя и молчат.

— У твоих сыновей женское воспитание. Они привыкли к тепличным отношениям в семье, а он мужик реальный без фантазий. Подумай над этим, ведь он мог обидеть их невзначай, не придавая даже этому значение. Люба, да он не занимался никогда детьми, не имеет опыта общения с ними. Собой был поглощён, своя боль болела... Они обиделись его эгоизму. Ты-то вся для них жила. Дело-то, скорее всего, в этом, а не в считалочки любит, не любит. И посмотри, что творится с Машей. Канючит, папу ей подавай, это опасно. Она спит с его фотографией под подушкой. На ночь целует, утром здоровается. Мечтает деду Морозу желание загадать...

— Чтоб папочка вернулся,— прошептала она.

Мать развела руками.

— Видишь, ты сама всё понимаешь.

— Но, он никогда не любил меня...,— повторила она упрямо.

— Делай, как знаешь,— поджала мать губы.

А Люба уставясь в потолок пробормотала:

— А Маша успокоится. Время рвы ровняет. Глядишь, и он нас забудет.

Она надеялась, что мама не услышала её, годы, слух..., но та ответила:

— Не уверена я. Но, если откинуть твоё кино про любовь, то неплохой же мужик получается. Смотри: не пьющий, не гулящий, при таких деньжищах... А ты всё жертву из себя делаешь. Сдалась тебе та любовь. Может, проще надо смотреть на мир, Любаша, а?

Если честно, ей было жаль Терёхина. Жаль разваливающейся из-за ерунды на глазах семьи.

Люба тут же откликнулась, в голосе зазвенели обиженные нотки.

— Я в растерянности от твоего натиска. Не могу я проще. Не переделать меня. Я влюбилась ни в рыцаря со шпагой, а в крепкого духом стриженого парня с увесистыми кулаками в ватнике и кирзе. Да, закружило мою лирическую головку, но потому, что через ватник проглядывала его цветущим багульником душа. Подумалось, что вся жизнь пройдёт со счастьем в обнимку, а выходит, выдумала всё. Обман.

Мать опять перевернулась, на жёсткой кровати: "Какое к лешему лирическое кружение, когда вон трое детей сопит, сноха и внук. О чём думает её голова отпихивая от себя такого мужика..."

— Люба, я старая мне и то холодно на этой вот кровати, а ты всю жизнь маешься. Неужели не устала? Как ломовая лошадь тянешь тот воз. А ведь ты такая хорошенькая. Оделась вон, обулась, отдохнула, мир посмотрела и прелестно на тебя смотреть. Опять хочешь в плуг себя загнать...— Мать помолчала и продолжила:— Любаша, милая, сегодняшний день уже прошлое и завтрашний посияв солнышком, тоже уйдёт в небытиё. Ложась вечером в кровать правильно было бы вспомнить, всем ли ты сказала о своей любви, кому хотела или кому необходимо было их услышать, не пропустила ли кого, ведь завтра может быть поздно. Но мы очень редко это делаем.

— Ты о чём?

— Мы все под богом ходим, не теряй впустую время. Жизнь коротка. К тому же у этого волшебного слова широкий диапазон.

Люба всхлипнула:

— Мама, мне так плохо. Но я должна выиграть борьбу с собой ради Маши.

— Люба, я понимаю — человека спасает и делает сильнее только любовь. Это касается тебя и Терёхина. Именно она дала тебе силы выжить и вытянуть мальчиков, а ему стать, в поисках вас, тем, кем он стал. И потом, солнце моё, знать, что тебя любят это важно, но куда полезнее дарить любовь. Не ты ли прошла это на себе, даря детям и ему свою любовь.

— Мама, ты меня запутала, давай спать.

— Люба, я тебя понимаю, чем старше становится женщина, тем острее и тоньше годы вырабатывают в ней вкус. Но юность ценна непосредственностью восприятия. Если те дни наложить на действительность, мы имеем неплохую картину.

— Мама. Зачем ты меня мучаешь. Если моё сердце сжимается от боли, а тихая радость утекла осенним холодным ручьём из него... Что я могу поделать.

— Значит, надо позволить мужу наполнить его восхищением и любовью, а ты возвела преграды. Поверить сердцу надо, Люба.

— Но Терёхину дорого прошлое и, к сожалению, не наше...

— Мать Вани тебе не даёт покоя? Но его женщиной сейчас являешься ты, и нет повода переживать, мучая и изводя себя своей разыгравшейся не в меру фантазией. К тому же нет её уже в живых. Сергеевич пристрелил, как бешенную собаку.

— Как пристрелил?...

— В лоб... Нет её... Успокойся.

— Это ничего не меняет, мам.

— Не знаю, не знаю... Я б забыла всю эту историю, Люба.

— Давай помолчим...

Они замолчали обе, только уснуть так и не смогли до утра. Люба переживала вновь приход к ней в офис Кабанова. Здоровенный монах в рясе и с шикарной бородой, заполнил весь её кабинет. Люба, не предполагая такое возможным, растерялась его неожиданному приходу и не знала как вести себя с ним. Не замечая её волнения, он положив на стол принесённую с собой семейную икону сибирского письма, повёл себя сам с ней по-светски. Целоваться и обниматься не лез, просто поднёс к своим губам её дрожащую руку.

— Прости сестра, растревожил. К Николаевичу с делами прилетел, а он в печали... Не могу я того непорядка вынести, прости пришёл вот... Упаси Бог тебя подумать, что просил о том он... Сам. Не в курсе Николаевич моего похода сюда. Виноват накажи, отхлещи, по мордам надавай, но не уничтожай его. Хороший же мужик, детей любит, тебя боготворит... — Заметив поморщившуюся Любу, он повторил:— Боготворит. Присягаюсь на том. Чтоб так любили женщину, не встречал... — Он, встретив взгляд Любы, покашлял в кулак. Я не в счёт. Не обо мне речь. Что там я червяк, а он такой человек, да что там говорить, если б понадобилась моя жизнь для него, я б не думая кинул ему её под ноги.

Люба промямлила ему что-то вроде того, что она желает Терёхину только хорошего. Но монаху не понравился её ответ, и он вновь поднял свой голос в его защиту.

— Любаша, прошу, не торопитесь с решением. Грех рушить такую любовь. Мы всей братией молиться будем, чтоб Бог открыл вам глаза. Так нельзя с ним, он уверенность в себе потерял... Бог прощает, а вы человек... Прощать трудно телу, но потребно душе. Он уж сто раз покаялся... Жаль, если захлебнётся своим грехом. Подумайте о том.

Монах ушёл, а Люба, закрывшись в кабинете, долго плакала. Как из двух совершенно разных Терёхиных слепить одного, такого, который нужен ей? Ведь какой бы он чудесный не был, но он не ёё. Она точно знает — не любит Слава её, Любу, а они все ошибаются думая иначе...

Утро было сумасшедшим. Такому количеству народу в маленьком домишке трудно было развернуться. Люба, как и решила, выставила журнал на продажу. Другого выхода из сложившейся ситуации она не видела. Вскоре объявился и покупатель. Интеллигентный мужик, лет на десять моложе её. Уже владеющий серией журналов и газет, а также согласный оставить её на работе в журнале. Люба повеселела, но продавать пока не торопилась, решила подождать ещё. Обрадовало, что приехавший в посёлок Сергеевич уговорил Ваню вернуться на работу к отцу. С ходу Сергеевич попросил помочь в этом вопросе Любу, но та вмешиваться отказалась.

— Пусть решает сам. Я за, но это ничего не значит. У них характеры у всех Терёхина, настырные.

Сергеевич подумав согласился с ней.

— Хорошо, я рискну, побеседую сам.

У него получилось. Люба не слышала о чём шла речь, и какие доводы убедили сына вернуться в империю отца, но Леонид Сергеевич уехал довольный. Ваня вышел на работу и Любе бы вздохнуть свободнее, но рвала душу Маша. С её капризами и истериками уже не могли совладать. Просто не знали, как бороться и уговаривать. Было не легко всей семье, но, если все понимали, то Машка ничего и никого слышать не хотела, она устала ждать и просилась домой. И вот в день знакомства Любы предварительного покупателя с документами и процессом работы, позвонила Танюшка и взволнованным голосочком поведала, что исчезла Маша. Люба заметалась. Обзвонив сыновей, она поняла, что ни у одного из ребят она не появилась. Да и мало вероятно, что маленький ребёнок мог один без посторонней помощи, куда либо добраться. "Надо звонить в милицию, нечего надеяться на авось и тянуть время",— металась она.

— Мама, сядь и выпей валерьянки, Артём налей ей. Надо позвонить отцу.— Взялись за дело примчавшиеся к ней ребята.

Пока гадали, кто это сделает, Терёхин позвонил ей сам. Сообщив, что Машу передали ему в милиции, она добиралась до него. За сестрой к отцу поехал Иван, но малая отказалась возвращаться. Люба занервничала. Терёхин позвонил опять сам, предлагая встретиться и обговорить ситуацию. Люба согласилась. Покупатель журнала Александр Васильевич Серов, мило предложив свои услуги, от которых Люба не отказалась. Встречу Терёхин назначил в обеденное время в ресторане. Повёз её к месту встречи всё тот же Серов. Люба поднялась в зал одна, отказавшись от сопровождения. Славка, рискуя заказ обед, помня её вкус, сам. Его принесли сразу же, как только Люба подошла к столику.

— Извини, я сделал заказ без тебя. Вспомнил, что ты любишь.

Она, сверля взором скатерть, пролепетала:

— Спасибо я голодна. Съем всё. Не день, а сплошная нервотрёпка. О чём ты хотел поговорить?

— О Маше.

Она, повертев в руке вилку, кивнула:

— Я так и предполагала.

Терёхин отпив из бокала выдохнул приготовленные слова:

— Она на грани срыва.

Она подняла на него глаза:

— Что ты предлагаешь?

Не пряча глаз, он сказал:

— Переехать вам всем ко мне.

Любина вилка зависла над кусочком перца.

— Слава, это невозможно.

Он тихо произнёс:

— Не спеши.

Люба отложила вилку и кивнула:

— Слушаю.

Он заметил её охлаждение к еде и попросил:

— Любаша, ты ешь и слушай, а я буду говорить... Я не настаиваю, чтоб ты переехала в мою спальню. Выберешь комнату или будешь жить с Машей. Понимаю, тебе не очень хочется меня видеть каждый день перед собой. Постараюсь, как можно реже мозолить тебе глаза. Подумай, здоровье ребёнка дороже любых грёз. И потом ребятам там всем тоже не сладко. Маленький ребёнок в таких условиях и вы с ним наверняка не высыпаетесь.

Люба прожевала, наконец, несчастный перец и, запив его, произнесла:

— Слава, миллионы живут так и ещё хуже. Так чем мы лучше их...

Терёхин тут же выставил свои контр аргументы.

— У них нет возможности, потому и мучаются, а благополучие ребят в твоих руках. Если помнишь, с каким удовольствием рванул народ в индивидуальные квартиры из общаг, бараков и общих кухонь, пожалей их.

— Они очень любят тебя, но не вернутся. Я не знаю, что у вас там произошло, но они приехали ко мне очень обиженные.

Люба говорила тихо-тихо. В противовес ей его голос звучал громом.

— Я виноват, у меня не вышло так же мило, как у тебя сю-сю, му-сю... Я рубанул. Они не привыкли к такому. Получилась обида.

Люба, вспыхнув тут же, побелела. "Мама, права, они дети женского воспитания".

— Если причина в этом, то тут не только твоя вина, просто сложилась так жизнь, мальчиков воспитывала женщина. А у тебя совсем небольшой опыт общения с детьми.

Ни ожидавший ничего подобного, он, внимательно посмотрев на неё, заявил:

— Своей вины снимать не собираюсь.

— Слава, может, не стоит всё начинать с ребятами вновь. Не зря же говорят, что в одну воду дважды не входят. Я продаю журнал. Мне дают за него хорошие деньги. Я покупаю ребятам недорогие квартиры, и парни будут пристроены скоро без напряга для тебя. А мы с Машей уедем в Европу. Новый хозяин оставляет меня на работе, даёт неплохой оклад. Машуня потихоньку успокоиться.

Терёхин слушая её торопливую речь, поморщился, но не возражал. Только заметил, что, мол, пословица про воду ерунда, отчего это нельзя хоть сто раз, хоть живи в ней. Это утонуть в одной воде нельзя два раза. Она улыбнулась, сделала глоток из бокала красного вина и продолжала:

— Ты попробовал жить с нами — не получилось. Может, не стоит наступать на одни и те же грабли. Тебе без нас лучше и спокойнее. Мы не в обиде. Дети выросли. Нам ничего от тебя не надо. Ты не волнуйся и за Машу, всё образуется. Она ещё ребёнок, а дети быстро всё забывают, не переживай. Я понимаю, она тебе сейчас приносит много хлопот. Но, если я увезу её, тебе, и ей будет легче. Ты потерпи.

Чтоб не улыбнуться Терёхин тоже отпил вино. "Ничего её не меняет. Другая бы из глотки выдирала на себя, на детей, а эта только извиняется и заранее от всего отказывается. Благородство прямо из ушей прёт. Практичности ноль. Вот всё утрясу, журналом займётся Таня, а она пойдёт работать ко мне. На глазах, чтоб была. С утра до вечера. И хватит психологических экспериментов, с их утверждениями, что полезно мужу и жене отдыхать друг от друга, имея разную работу. Только рядом и только вместе". Она ждала ответа. Славка, ещё раз приложившись к бокальчику, согласился.

— Хорошо. Пусть будет так, но при одном условии, ты вернёшься сейчас с ребятами в дом. Пока ты утрясаешь свои дела, Маше полезно успокоиться и пожить в нормальной обстановке.

— Я останавливаюсь в комнате Маши?

— Разумеется.

— Но ребята не поедут к тебе.

— Давай стараться с двух сторон. Ради Маши надо найти золотую серединку. Я показывал её вчера психиатру. Он разводит руками.— Сдвинул Славка брови, пугая Любу зная, что она всё это воспримет сейчас за чистую монету.

— Хорошо.— С ходу подняла лапки она.

— Сегодня я пришлю Толю, он перевезёт вас.— Ликовал Славка, стараясь не показать виду.

На той выгодной для него ноте порешив и разошлись. Люба поехала в посёлок, ломая всю дорогу голову, как уговорить на возвращение сыновей. А Терёхин отправился в офис воплощать созревший в его голове по поводу журнала жены каверзный план. Он решил, использовав запасную фирму, вытаскиваемую из укромного уголка именно для таких несерьёзных и не совсем честных дел, скрываясь под подставным лицом, составив конкуренцию Александру Васильевичу, поломать планы по покупке журнала. Разобравшись, Славка предложил сумму намного большую конкурента, что должно непременно заинтересовать Любу при её финансовом положении. Он не ошибся. Люба клюнула. Так понеслась цена вверх, а время продажи затягивалось. Люба терялась в догадках: "Откуда взялся ещё один покупатель?" Но она не долго терзала этим душу. Какое ей дело, если ей это на руку. Чем больше дадут, тем лучше для неё сейчас.

Люба честно старалась, но переубедить ребят вернуться даже на время к отцу не смогла. Она вынуждена была позвонить Терёхину, сообщив неутешительный результат. Вместе с Толей он приехал сам и привёз группу поддержки в лице Сергеевича и Маши. Разговор состоялся без Любы. Чем эта тяжёлая артиллерия обстреливала мальчишек Люба так и не услышала. Только вышли все улыбающиеся, а Иван с обнимающей его сестрой на руках. Собрав вещи, семья, погрузившись в машины, отправилась в усадьбу. Терёхин расцеловавшись с тёщей, выехал последним.

Обрадованная Жанна Христофоровна суетилась, помогая поварихе и гувернантке накрывать стол к обеду. Всё было натянуто, но, как и раньше по-семейному многолюдно и тепло. Люба разместилась в комнате Маши. Терёхин сделав дочку сообщницей, ещё в посёлке перетянул в свои помощники и Таню. И сейчас, увидев её качающую сына на качелях, Славка, воспользовавшись отсутствием Вани, поспешил подойти к невестке.

— Здесь тебе легче и лучше?

— Вячеслав Николаевич, я ничего не имею против вас. Вы же знаете, но я не могу не поддержать Ваню. Давайте действовать хитростью, умом и любовью.

— Таня, детка, помоги. Я виноват в том, что рождён простым тупорылым валенком. Я такой, какой есть, но я стараюсь изо всех сил, быть таким, каким хочет меня видеть Люба и любить дети. Только плохо это у меня пока получается. Люба не хочет замечать ничего, а Ваня не идёт ни на какие контакты. Всё сухо, официально и натянуто. Я их безумно люблю, и обидел по недомыслию, скорее не на них ворча, а, злясь на себя за беспомощность и глупость в которую влез.

— Я постараюсь, но с ним трудно, у него ваш характер. И он был такой страшный, когда уходил отсюда, после вашего разговора. Если б вы знали, как он гордился вами и любил. Ведь не только женщины любят ушами, но и мужчины тоже. Ванюшка, как медвежонок, он рос в нищете, но в любви и ему важно, чтоб его любили, а вы дали ему понять, что не до него и он вообще вам мешает.

— Ничего подобного,— запротестовал Терёхин.— Танюша, я тебе пробую объяснить, но видно у меня это плохо получается. Я виноват, но не со зла или потому, что я так думаю, желаю или хочу. Просто ляпнул и всё. Я такой. Мне казалось, сам факт того, что я их безумно люблю и дорожу ими не вызывает у них никакого сомнения. Мы можем говорить об ошибке отступлении, но ни о том, что я их не люблю или они мне не нужны. Ты меня понимаешь? А выходит всё надо доказывать. Клянусь, у меня и в мыслях не было причинить им обиды и боль... Не думал, что они так это воспримут. Забыл, что их женщина воспитывала, да ещё такая, как Люба. Мы ж с Сергеевичем по сто раз на день друг друга посылаем, но относимся к этому с юмором, а вернее никак, это рабочий стиль жизни. Ни одному же в голову не придёт отреагировать по иному. А у них Любашино воспитание, они всё на душу бросают и всерьёз.

— Я не смотрела на проблему под таким углом, думаю и ребята тоже.

— Таня, помоги, подскажи, чем завоевать женщину вот такую, как Люба с цветами и грёзами в голове.

— Вячеслав Николаевич, вы же сами произнесли ответ.

— Цветами? А не мало?

— В самый раз. Что она любит?

— Черёмуху, ландыши, подснежники, ромашки, сирень... Багульник сибирский любит.

— Закажите, пусть пришлют багульника. И торопитесь, весна помощница пятки чешет сапогам. Подснежники первые уже предполагаю есть. Давайте гоните по утрам в лес и всё, что начинает цвести ей под дверь.

— Ты ничего не путаешь. Всё? И именно под дверь?— переспросил, а сам подумал: "А ведь в молодости я, не догадываясь об этом, именно так и делал, и имело это потрясающий эффект".

Не отступая от намеченного плана, Терёхин делая утренние пробежки, набрав небольшой букетик, пристраивал его под её дверь. Люба, выходя утром из комнаты, чуть не наступила, на первые подкинутые под дверь цветы. "Подснежники, ещё на коротких ножках, пахнут свежестью и весной",— прижала она, перевязанный тонкой розовой ленточкой букетик к губам, улыбаясь. "Кто: Ваня, Артём?"— Но почему-то очень захотелось, чтоб это был Терёхин. Но за завтраком Славка сидел молча, уткнувшись в свою тарелку, а Любе так надо было увидеть его глаза. "Кто же их принёс: Ваня, Артём или всё же он?" Цветы стали появляться каждый день. Теперь она выходила из комнаты осторожно, боясь их раздавить. И сколько Люба не сторожила дверь, поймать человека подбрасывающего их не удалось. В комнате перестояло всё: от подснежников до сирени и этот цветочный поток не кончался. Артём, видя такую оранжерею под Машкиной дверью, посмеивался, понимая, откуда у тех цветов "растут ноги", а Ваня сердился. Люба же терялась в догадках. Спросить об этом было неудобно... Её сердечко то рвалось, то щемило, так хотелось, чтоб это был Славка, а он вёл себя, как обычно, совсем не обращая на неё внимание.

Стараясь, как и обещал не встречаться на её пути и, не привлекая внимания, а ещё, как можно меньше соприкасаться с Любой, он умудрялся постоянно играть с Машей, гулять вечером с ней по усадьбе, навещая семью поселившихся у них ежей. Обнаружив их случайно по фырканью, пыхтению и топоту маленьких ножек, он каждый вечер захаживал с Машей к зверюшкам. По-видимому, им понравился участок и они остались на нём жить. Маша с восторгом наблюдала, как ежи копошась, вели образ жизни собирателей малоподвижной живой пищи. Они много и довольно-таки быстро, не обращая на присутствующих, бегали, шурша в траве, и Маша за ними. Они ели всё: червяков, насекомых, лягушек и даже мышей. Маша подкидывала им яблоки и оставляла блюдечки с молоком. Осмелев, смешные зверюшки топали за девочкой, пытаясь зайти в дом. Раз даже один самый любопытный залез в стеклянную банку, которую забыла Маша, принося им молоко и Славка разбив её еле спас ежа, тут же очухавшись улепётывающего со всех ног. Любе хотелось пойти с ними, но её не приглашали. И она наблюдала за их прогулкой из окна. В выходные дни, забрав Машу с собой, он возил девочку по многочисленным аттракционам или организовывал для неё походы в театр или цирк. Потихоньку он помирился с Артёмом и с Таниного старания сдвинулись отношения с мёртвой точки с Ваней. Оставалась по-прежнему не досягаемой Люба.

Продажа журнала затягивалась. Люба металась между двумя покупателями. Ни один не уступал нагоняя цену. Люба, используя ситуацию, выторговывала больше. А жизнь в поместье потихоньку налаживалась. И Терёхину бы передохнуть, но Славку раздражал "нахально" цепляющийся, как он считал, к Любе его конкурент по покупке журнала — Серов.

— "Александр Васильевич...",— передразнил он, показывая Сергеевичу, как тот берёт Любу под руку.— Представляешь, с каким бы удовольствием дал ему под зад. Этот хмырь приезжая почти каждый день нагло уводит на моих глазах мою жену. Охранник у ворот смотрит на меня, как на ненормального. Я хорошо представляю, что он про меня думает...

— Я тоже,— хохотнул Сергеевич.— Только вот не надо нытья. Все уже дома живут, а ты сомневался в успехе. Будь осторожен, как бы ты не изнывал от любопытства и ревности не следи и не ссорься с ним. Потихоньку и с Любой дело продвинется. Не сразу Москва строилась.

— Давай встречай борт и вези багульник.

— Бог мой, какой разбег. Он что цепляется к ней?

— Ну, что ты, это цепляться могу я, а он интеллигентно ухаживает.

— И как это выглядит?

— Таскает вагонами розы. А она их терпеть не может,— засмеялся он,— но самое интересное — принимает. Красиво. Вот скажи, он что святой, что ли был? Но чужое всегда привлекательнее. Ты узнал то, о чём я просил?

— О чём? А о его семье-то? Узнал, конечно, узнал. Жена умерла. Дочь в Берлине. Мужик не плохой. Молодой.

— Вот именно. Ради какого шоколада привязался он к старухе.

— Но, по-моему, он так не считает.

— Сергеевич, ты, на чьей стороне?

— На твоей. Она не сказала ему, что ты её муж?

— Так и есть. Он думает, что она живёт у друзей.

— Отпад. И ты терпишь? Ай, я, яй!

— Смеёшься? Я и сам над собой смеюсь.

— Это как?

— Они уедут, а я посмотрю на себя в зеркало и хохочу.

Сергеевич не сдержавшись сделал тоже самое. Просмеявшись спросил:

— Как твои ухаживания продвигаются?

Терёхин смущённо почёсывая нос, объявил:

— Пока цветочный период.

Сергеевич пряча улыбку и посоветовал:

— Пора двигаться вперёд.

— По мере расцветания цветов.

— Кошмар какой. Как ты такие нагрузки терпишь,— угорал полковник.

— Пошёл вон и не мешай мне работать.

Александр Васильевич зато продвигался вперёд семимильными шагами. В ожидании Любы, уже не ограничиваясь машиной, а, заходя в дом и присутствуя иногда даже на чаепитие, он мило беседовал со всеми. "Вот что значит интеллигентный человек, по всем направлениям подкован, а у меня одни дела в башке. Стихов не знаю, красивое выражение вставить не могу,— поглядывал Славка на раскрасневшуюся Любу.— Сейчас развернусь и морду ему набью!" А Серов, наблюдая за Любой и поймав на ней не совсем пришедшийся по душе ему взгляд хозяина дома, попробовал перестраховать понравившуюся ему женщину от нежелательного конкурента.

— Любовь Моисеевна вы зря остановились в этом доме. У хозяина, как я заметил свои взгляды на вас.

— Вам показалось.

— Не думаю. Он весьма сильный и азартный человек. Допускаю, что по-своему в вас влюблён. Но вы, очень прошу, не очень увлекайтесь таким персонажем.

— Почему?

— Он из тех типов, у которых даже из-под дорогих костюмов, и смазливого личика и интеллигентного вида, пробивается ватник и кирза. Такие мужики любят по-мужицки топорно и грубо.

— Как вы сказали, по-мужицки? Любить по-мужицки. Как я не подумала об этом. "Бог мой,— озарило её,— а если это правда и Славка никогда не врал. А любовь была именно такая простая, мужицкая от ватника и сапог. Тогда я ничего глупая не поняла..."

— Что с вами?

— Со мной? Ничего. Просто задумалась над вашими словами. Если существуют такие чувства, то почему они хуже или слабее любых других. Мне, кажется, они ещё сильнее и романтичнее.

— Не верю своим ушам,— горячо заспорил Александр Васильевич.— Вы такая тонкая, чувственная и вдруг такие речи. Вы просто не представляете, о чём говорите.

— Будет вам. Поговорим о чём-то другом...

Славка, бессовестно подсматривающий, подслушивающий за ними был поражён и возбуждён словами Любы. "Она сказала, что его любовь романтична. Она точно это сказала!"— крутил он подпрыгивающую от восторга запись в голове. "Романтична, конечно, романтична, как может быть иначе. Да я столько на тебя романтики свалю, что твоя порхающая головка сгорит от чувств". Повеселевший он бегал по кабинету, сочиняя для неё романтику. "О, придумал, что я сделаю сегодня. Толя привёз из аэропорта багульник. Я ей его сам преподнесу".

— Ты точно знаешь, что тебе делать?— Засомневался Сергеевич.

— Сергеевич, как никогда.

Тёплый весенний вечер вывел Ивана с женой и радующемуся ему сынишкой на прогулку по играющей в лучах заката изумрудной зеленью усадьбе. Он не скрывал от жены беспокойства по поводу задержки продажи Любой журнала, что тянуло автоматически их долгое пребывание у отца в усадьбе. Заметив улыбку на лице Тани, он насупился:

— Я что-то смешное сказал?

— Ванюшка, не обижайся, но прими мой совет, раскрой глаза.

— А по-твоему они у меня закрыты?

— Что-то около того...,— прыснула в кулачёк жена.

— Я отказываюсь тебя понимать.

— Не будет никакой продажи.

— То есть?

— Вячеслав Николаевич безумно и нежно любит твою мать и она его тоже. Он пошёл на всё, чтоб собрать семью вновь под одной крышей...

— Он бы лучше её не разгонял.

— Да, не разгонял он вас. Любит всех вместе и по отдельности, как сумасшедший. Он просто такой. Не надо ждать от него чего-то сверхъестественного, в виде второго Макаренко. Надо воспринимать отца и любить таким, какой он есть. Вы с Артёмом воспитанные на маминых рыцарских теориях и догмах просто не поняли его. Он не хотел вас обидеть. Он мужик простой. С уходом Любови Моисеевны Вячеслав Николаевич перестал себя контролировать и сдерживать, вот вы, и увидели немного другого, без ретуши, Терёхина. Вместо того, чтоб понять и помочь испугались, обиделись и бросились наутёк. "Ах, мы ему не нужны!" А, между прочим, психологи предупреждают, что, пытаясь соответствовать навязанному образу, человек путается, хитрит и с собой, и с окружающими, теряя душевный комфорт, и может запросто впасть в депрессию.

— А ты не сочиняешь трактат в его оправдание.

— Ванечка, ты сам подумай. Он бывший детдомовец. Потом строитель, солдат. Дальше лагеря и Сибирь. И путь к деньгам пробиваемый, где лбом, где кулаком, а бывало, что и пулями. Такова картина правды. Ну и какой он получается? На облаке или больше в сапогах, ватнике и с крепким словцом. Вы его заталкиваете в рамки, а ему там не комфортно. Это не его роль. На поддержание такой роли уходит вся энергия, и человек, будучи не в силах тянуть лямку навязанного ему образа, срывается.

— Но ведь мама видела его другим, и с нами он был тоже иным...

— У него сильный стержень, он старается. Ваня, он сам по себе очень широкий и благородный человек. Ты же знаешь, что Вячеслав Николаевич нашего с тобой братца забрал с нар и отправил доучиваться, как хотел когда-то отец в Англию. И летают теперь с Сергеевичем по очереди, навещают его, помогая и контролируя. Я не удивлюсь, если они привезут его сюда.

— Ты меня сбила с толку.

— Он хорошо держится, но при стрессе, то чего в нём больше, просто вылезло. Я уже говорила тебе, вам бы с Артёмкой понять его и поддержать, вы ж мужики уже, ан не тут-то было, обиделись, как дети отвернулись. Терёхин оказался ни по вашему стандарту. Так получается?! Выход тут только один: находить компромисс между желаниями окружающих, то есть вашими и его сущностью.

— Танюха, я растерян. Врубаюсь с трудом. Как ты сказала компромисс...

— Чтоб помочь ему и себе достичь такого компромисса, самое лучшее понять свои желания, преодолеть комплексы. Прикиньте и поменяйтесь с ним ролями. Вот и посмотрите, во что это выльется.

— Может быть, я не думал об этом.

— Ванюша, быть паинькой не всегда означает быть хорошим человеком, а твой отец хоть и не попадает в стандарт "элиты", но притягивал своей искренностью. Он естественен и этим вызывает симпатию. Навязывание чужой роли ему — это лишение индивидуальности. А он сам по себе уникален. Терёхин бесподобно смотрится в собственном образе. И ему в нём удобно и комфортно. Примите и любите его таким, какой он есть. Не мучайте больше его.

— Забавно. Чем он занят сейчас?

— А сейчас, он наметил себе цель и идёт к ней.

— Ты серьёзно так считаешь?

— Серьёзней не бывает. Не лезьте и не мешайте ему, раз он взялся действовать и мы все уже тут, будь уверен, он доведёт ситуацию до праздника.

— То есть, ты думаешь, что стена падёт?

— Да, Любовь Моисеевна капитулирует. Я думаю он докажет ей, что не смотря на то, что он виноват, она ошиблась в своих рассуждениях относительно главного в нём.

— О, как мудрено.

— Ничего подобного,— запротестовала Танюшка.— Ведь вся соль её обиды не в женщине, а в самом понятии любви. Любил или не любил Любовь Моисеевну твой отец.

— Всё равно ничего не понял.

— Ванюш, вот он и докажет ей, что любил. А его первая жена интересна ему была только, как шлюха. Партнёрша для секса, но не более.

— Мои глаза ещё по дороге не бегают?

— За кем?— пощекотала его Таня.

— Ты меня так поразила, так удивила...

— Чем Иван царевич?

— Не скажу.

— Вань, так не честно, ты меня заинтриговал,— повисла она на его руке.

— А ты меня не пришибёшь тут?

— Чтоб тебя, как ты не скажешь "пришибить", надо слона на тебя уронить. Не интригуй, колись уже с чего твоим чудным вишенкам по дорогам пылить.

— По твоим сейчас ярким рассуждениям, я понял одну вещь.

— Это какую же?

— По-твоему получается, если мужик шлюшку пощекочет, это для женских нервов не криминал, а вот, если в сам смысл любви наплюёт, это обвал.

— Конечно, чувства важнее, — начала объяснять Таня, но, внимательно посмотрев на мужа, осеклась.— Ваня, ты не в ту степь пошёл. Я не имела в виду нас. Ты на "бабочек" рот не раскрывай и глазки спортсмены свои бегом определи на место. Всё что я говорила, касается романтических натур, а я реалистка. Могу и в ухо.

— Да ну и достанешь?

— Я попрошу тебя нагнуться.

— Жаль, что твоё чувство не такое романтическое, как маменькино,— хохотал Ванька, обнимая жену одной рукой и другой подтютюшкивая сына.

— Я и огреть могу.

— Когда ты успела вырасти со слона?

— Иван, ты становишься хитрым. О, я знаю, чем я тебя накажу.

— И что это будет?

— Я перестану учить тебя сексуальным играм.

— Понял, серьёзен, как бабушкин Полкан, идём смотреть Машкиных ежей. Обнаглели, под машину лезут. Сегодня утром чуть не придавил. Сначала один зашёл, принюхался, огляделся, потом смотрю, всю родню приволок. Позавчера ветки прошлогодние запалили, так он оттуда выполз и чихает от дыма. Пристроился себе на солнышке под веточками и спит. Мог бы сгореть чудик.

Вечер был тёплый. Люба видела, как гулял со своим семейством Ваня. Делал пробежку Артём. Потом всё стихло, разбрелось по комнатам и угомонилось. Люба открыла окно. Вмиг тяжёлые капли забарабанили по козырьку. Она опять выглянула в окно. Прошёл короткий почти минутный тёплый дождичек и умытые звёзды, веселясь и блистая золотыми нарядами, водили вокруг отдыхающей и пахнущей весенними цветами земли хоровод. Обрадованные теплом птицы пели свои счастливые песни, бередя влюблённые сердца. Весна торопилась, с каждым днём набирая обороты. Постояв у окна, Люба присела к детскому столику, служившему ей пока пристанищем для её косметики. Покопавшись в ящичке, пристроила раскладное зеркальце на него и принялась растирать по щекам и векам ночной крем. Маша крепко спала, посмеиваясь во сне какому-то своему детскому счастью. Расчесав после фена волосы и сбросив халатик, собралась уже забраться под одеяло, как, услышав за окном скрежет, а потом и глухой стук, насторожилась. Оставив одеяло в покое, бочком подошла к окну. Страшась, но не в силах побороть любопытство, заглянула через подоконник вниз и обомлела. На сорвавшемся наличнике висел Терёхин. Причём готовый, каждую минуту, полететь вверх тормашками вниз. В плотно сжатых зубах он держал веточки багульника. Кричать он, естественно, не собирался. Наличник затрещал, и Люба заметалась. "Чем помочь?" Вспомнила, как в каком-то фильме девушка втаскивала парня в окно на простынях. Нет, такое возможно только в кино, а в действительности узел разлетится вмиг. На глаза попал спортивный канат из Машкиного уголка. Бегом потянула его и кинула конец через подоконник. Славка, отцепив одну руку от дерева, поймал спасительный канат. "Как теперь подтянуть?"— ломала голову она. Тянула по сантиметру ломая ногти и кусая в кровь губы. Зацепившись руками за подоконник, он, подтянувшись на локти, долго отдыхал, прежде чем, выплюнув цветы на её дрожащие руки, рывком запрыгнул в комнату. Обессиленная и переволновавшаяся за его жизнь Люба, сжав пахнущие любовью веточки, просто упала на его дрожащие от напряжения руки.

— Ты с ума сошёл, а если б упал?

— Сломал бы позвоночник и уехал жить к Кабану в монастырь. Главное с твоих глаз подальше.— Прошептал он в самое её ушко, чтоб не разбудить Машу.

— Старый дурак, чего ты несёшь...,— так же тихо прошелестела она в его, поднявшись на цыпочки.

— У тебя кровоточит губа, дай полечу.— Лизнул он осторожно мягкую ткань.

Люба не чинила препятствий. Она смотрела на рассыпающиеся в его глазах восторгом звёзды, ободранные локти и вдруг подтянувшись на цыпочках, обвила его шею обоими руками. Шёлковая рубашечка собралась в тряпку от силы его рук промчавшихся по её спине.

— Полечи,— дотянулась она до его губ.— Тебе так удобно.

— Любаша, я жить без тебя не могу. Не знаю что это, наверное, совсем не то чего бы тебе хотелось и чего ты ждёшь, но я такой.

— Это сильнее нас с тобой, дорогой. И как раз то, чем бы я хотела, чтоб ты обладал.

— Любаша?!— стиснул он свои объятия, заглядывая в её огромные глаза и тут же принявшись купать жену в ласках.

— Я соскучилась по тебе. Прости меня, я поторопилась, не разглядев силы твоих чувств.

— Это моя вина не смог показать, преподнести...

Выгораживая один другого они каялись друг перед другом. Всё выглядело трогательно и горячо.

— Тихо мы своим шёпотом разбудим Машу,— опомнившись, она приложила пальчик к его расшалившимся губам.

— Сядь пока. Сейчас я закрою окно и мы уйдём.

Она покорно склонила голову.

— Я в твоей власти...

Он закрыл окно и вновь стиснул вокруг её плеч свои горячие руки.

— Ты дрожишь?

— Это от твоих рук... К тому же ты знаешь: багульник сводит меня с ума.

— Идём ко мне,— подхватил он её на руки,— в спальне тебя ждёт ведро цветов любви.

Он нес её на руках, осыпая поцелуями и светясь счастьем. "Неужели я добился своего и Люба займёт своё место на кровати, прижимаясь горячей грудью к моему уставшему от ожидания телу".

— Это ты был вторым покупателем и тормозил продажу журнала?

— Ты сердишься?

— Я догадалась.

— Тебе он нравится?

— Кто, журнал?

— Этот хлыщ, покупатель?

— Его чувства скучны и слащавы. Мне по вкусу больше мужицкая любовь.— Засмеялась она, притягивая его к себе и помогая раздеваться.

— От ватника и сапог?

— Слава, ты подслушивал?

— Я ревновал?

— Но ведь ты молчал?

— Мне это не легко давалось.

— Представляю, как тебе хотелось дать ему пинка под зад.

— Как ты догадалась?— засмеялся он, лаская рукой её живот.

— По твоей бойцовской стойке.

На подоконнике открытого окна стояло ведро с цветущим багульником. Люба втянула ноздрями воздух.

— Это не цветок...

— Ты права, это сама любовь. Наша с тобой любовь,— провёл он веточкой облепленной розовыми нежными цветами по её лицу.

По тому, как Маша бродила по коридору полураздетая, Жанна поняла, что Люба у Терёхина. А заведя девочку в её комнату долго гадала глядя на валяющийся под окном канат и сорванные с постели простыни, что же тут произошло. Выглянув в окно и увидев под ним разбитый наличник, обомлела: "Он что с ума сошёл! Это додуматься надо, в его возрасте лезть через окно!" Подняв оброненную веточку багульника, наблюдая за одевающейся Машей, втянула в себя безумный аромат, улыбаясь, приложила к груди нежные цветы. "Какие цветы, такая и любовь!"

Завтракали без них, никто не спрашивал где? Все просто старательно делали вид, что ничего необычного не произошло, и их глаза наблюдают привычную картину. Выйдя во двор и увидев разбитый ставень на дорожке под окном комнаты Маши и ведро с розовым облаком багульника на окне спальни отца, запах которого туманит голову даже во дворе, Артём улыбнулся: "Ошибки быть не может, отец добился победы".

— Чего изучаешь?— подошёл к нему брат.

— Да, вот смотрю, как батя шею вчера умудрился не сломать?

— Ты считаешь, наличник его работа?

— Естественно. Или ты предполагаешь, что он сам упал?

— А, если там что-то случилось, и он ушибся?

— Мало вероятно, матушка бы шум подняла, а тут тихо, как в аптеке. Если расшибся то не до смерти, и она в состоянии сама его раны залечить.

— Безумие какое-то. Как у неё силёнок хватило его втянуть?

— Любовь силы дала. Посмотри туда,— развернул он брата на открытое окно спальни отца.

— Багульник, аж целое ведро. Откуда он его добыл?

— Оттуда, где она его полюбила, где организовали меня, где для неё он по-прежнему в ватнике и сапогах сжимает руль мчавшегося по тайге лесовоза... Разве не понятно.

— Значит, мамуля сдалась.

— Вань, неужели ты до сих пор так ничего не понял про них и про нас?

— Танюха вчера объяснила. Надо извиниться перед отцом. Давай, сауну сегодня организуем с пивом и раками.

— Позовём отца. Я за.

— Артём оглянись,— подмигнул Ваня брату, указывая на въезжающий во двор автомобиль Александра Васильевича.

— Если поприсутствовать где-нибудь в сторонке, то можем и услышать финал...

Когда зашёл гость в дом, Славка с Любой, как раз сидели рядышком за столом в столовой, кормя друг друга завтраком. Извещение Жанны о приходе гостя, вызвало у них улыбку. Терёхин передав через Жанну приглашение к столу, забрав свой прибор отодвинулся от жены немного в сторонку. Александр Васильевич приглашение принял, но пожелал выпить только чашечку кофе. Правда, ревниво поглядывая на Любу, выпил даже две вместо одной. Но спокойнее не стал. Славка, извинившись и стараясь скрыть набегающую на лицо улыбку, отошёл к окну, не мешая Любе общаться. "Ему бы сейчас стакан валерианы в самый раз был, а не кофе".— Криво посматривал он на гостя.

— Любовь Моисеевна, что вы всё-таки решили делать с журналом?

— Вы за этим приехали?

— Мы ходим вокруг, да около.

Люба, купаясь в улыбке, посмотрела, на сразу отвернувшегося Славку и, постаравшись погасить упрямо наползающую на губы радость вздохнув, произнесла:

— Мне муж не разрешил.

— В смысле?

— Продавать журнал. Предложив подарить его нашему сыну с невесткой, как подарок за внука.

— Вы меня разыгрываете?

— С детства ни шуток, ни розыгрышей не люблю.

— Но вы свободная женщина. Дома и то у вас нет. Живёте то у мамы в посёлке, то вот у друзей.

— Я вас ввела в заблуждение, вот такая ветреная, безответственная особа.

Славка у окна боролся с подступившим к нему вдруг кашлем.

— И кто он?

— Терёхин Вячеслав Николаевич.

— Это не серьёзно.

— Ещё как серьёзно, у нас трое детей и каждый из них получился по большой любви. Вон они стоят. Внимательно наблюдают, чем дело кончится.

— Вы и Терёхин? Никогда бы не поверил в такую несуразицу.

— Да отчего же?

— Вы такая женщина, такая!... А с кем живёте?

— Я принадлежу ему вся без остатка и люблю его до безумия.

Славка покашлял в кулак, напоминая о себе, пикантная ситуация, но не обернулся. Ему уже так сильно не хотелось дать мужику пинка или обижаться. "В какой-то мере его даже можно пожалеть.— Думал он, поглядывая украдкой на "жениха".— Хорошие бабы редко попадают в поле зрение занятых ребят, свой шанс мужик уже упустил и его ждёт впереди какая-нибудь картинка-вешалка, пригодная для выхода в свет, но не больше". Терёхин ждал, когда освободится Люба, и они, пристроив Машу Жанне, займутся только собой... Теперь так будет каждый день, каждую секунду жизни, в горе и радости, пока смерть не разлучит их...

Сергеевича заехавшего проверить системы и готовность охранной службы встретил новый, поставленный Толей, вместо себя начальник охраны. Сам Толя ушёл начальником вновь созданного на фирме охранного бюро, объединившего в себя все охранные службы империи. То есть Толя ушёл на повышение и ведал всеми производственными службами и центрами охраны, имеющими хоть какое-то отношение к Терёхину.

— Как тут жизнь?— поинтересовался помучив нос Сергеевич.

— Как у зебры. В полосочку.

Сергеевич отошёл на полшага и посверлил того глазами.

— Сейчас какая?

— Белая. Багульником аж здесь воняет. Сергеевич, что это у них было?— походя возле начальника, наконец-то, осмелился спросить он своего босса о том, что творилось в семье Терёхиных в этот год.

— Развлекаются так, а ты что подумал?

Парень озадаченно потёр носком туфли плитку.

— Спросите что полегче.

— Ну, самое лёгкое?— прищурил глаз Сергеевич.

— Что хозяин импотентом стал.

У Сергеевича выпрыгнули глаза. "Вот народ даёт!"

— Вот это да. С чего такой зигзаг?

— А как ещё можно было выносить с его стороны припадание к ручке жены такого пижона, как тот, что к ней приезжал.

— Молча. Кулак засунул в рот и грызёт. Что не видел, все пальцы обглоданы?— ухмыльнулся Сергеевич.

— Скажете тоже...

— А ты как думал?

— Зачем?

— Чтоб морда того, от прямого удара, на камбалу не сделалась похожа.

— Ха, я торчу с вами.

— Он мужик крепкий, мог запросто изувечить

— Нет, но, что это всё же у них такое было?

— Размеры любви выясняли.

— Прикольно. Обычно размерами кошелёк меряют.

— А они чувства.

Парень огляделся не слышит ли кто и тихо сказал:

— Это из-за той швабры, Ванькиной матери, я чувствую это?

Сергеевич поморщился.

— Беда какая-то, что за глазастые у меня помощники попадаются. Вы бы так за ним смотрели тут, как всё ненужное замечаете.

— Но ведь оттуда всё началось?

— Умные бабы, чтоб ты знал, к таким мелочам, как шлюхи, не ревнуют. Там вопрос в другом...

— Ты ж уже сказал. "У кого больше любовь". По-моему так всё проще Сергеевич. Денег у них навалом и времени тоже, а может и того проще — климакс начинается.

— Поболтай ещё. Пока ты примеряешься, они ещё одного сейчас на радостях родят...

— Скажешь тоже..., хотя с него станется, ставень ночью сорвал, в окно лазил. Мы чуть не грёбнулись тут с ним. С одной стороны чёрте что, с другой твой приказ — не вмешиваться.

— С этого места и поподробнее...

— Сергеевич, я внизу его не ловил. Пошли ночью обходить территорию, ставень с Машиного окна на дорожке валяется, а из его спальни смех и багульник в ведре.

— А ты говоришь климакс. Ты б полез?

— Я что дурной.

— Вот, а у него любовь.

— Дурь у них, Сергеевич. Мою Светку от меня клещами не оттащишь, потому, как я хорошие бабки в дом приношу, где она мужика с такой получкой найдёт. А тут кинуть такой рай и запереться к бабке в село и пацаны подорванные за ней понеслись. Машины свои побросали, на маршрутках парятся. Умора.

— Ты вот парень неплохой, только больно совсем от лопаты и лаптей. Но Толе виднее. Следи тут в...

— Знаю. Три глаза. И где третий брать Толя уже рассказал.

— Откуда ты?

— Из деревни самой что ни наесть глухой. Сколько себя помнил, всё время в земле ковырялся за копейки. Жена соседская девчонка. Какие я денежки сейчас получаю, вовек не видел.

— Как к нам угодил? Мне на глаза всё мельком попадался?

— В армии с Толяном служил. Он, забрал и выучил всему, что сам знал.

— Я тебя понял. Прости, если обидел.

— Нормально всё.

— Вот именно парень, теперь у нас пойдёт нормальная жизнь...

Они встретились посреди залы. Он и она. Терёхин легко притянув жену к себе, шепнул на вспыхнувшее ушко:

— Любаша, я сделал нам подарок.

— И что это, дорогой?

— Поездка на острова. Это Сеншилы.

— А Маша?

— Нет, милая, только мы. За Машуней есть кому присмотреть. То чудное место для двоих. Только ты и я.

Люба провела пальчиком по его щеке. Он коснулся губами её виска. Их взгляд составлял одно целое. Они были далеко сейчас отсюда, там, где цвёл в их жизни безумным цветом багульник, ловили чашечками росу сибирские подснежники, и пахла осенью постель из листьев и хвои. Очнувшись от долгого поцелуя, они изумились. Оказалось, что стоят в окружении хлопающей в ладоши семьи. На лицах каждого блестели счастьем глаза. Багульник действительно не цветок, а сама любовь.

5 февраля 2008 года.

Дни летели, как отрывные листы календаря. Артём мужал и Любу начало беспокоить его одиночество. Мысли, опережая одна другую, страша и заводя, теснились в голове: "А вдруг гей, сейчас чего только не услышишь?" Но Артёмка, припёртый матерью к стенке с паническим разговором, только посмеялся над её страхами.

— Матушка, не мельтеши. Просто не зацепило. Не было такой встречи: ни как у вас с отцом, ни как у Танюхи с Ваней.

— Сынок, но у каждого своя любовь и свой путь к счастью. Не надо искать чьего-то повторения. Ты точно никого не откинул или пропустил?

— Точно.

— Девочки вьются около тебя как бабочки возле огня.

— Им нужны деньги...

— Не обязательно, были всякие...

— Хочу, чтоб горело, а даже не тлеет.

После того разговора с Любой прошло года два и вот он гнал из усадьбы, в город, в субботний день. Люба отправила срочно купить внуку велосипед. На остановке троллейбуса ловила попутку празднично одетая девушка с большим букетом цветов. Он издалека ещё заметил, как она нервничала и, как ей было неудобно метаться по остановке на высоченных шпильках. Артём никогда никого не подвозил, а тормозить около не знакомых вообще не имел привычки. А тут стало жаль девчонку, прыгающую козой в вечернем платье, на каблуках и с букетом, явно не по её росточку. "Скорее всего, собралась к какой-нибудь из подружек на свадьбу",— подумалось ему в тот момент, когда он сдал назад, останавливаясь около неё. Пожалев забрал. Девушка, поморгав на роскошную иномарку, смело шагнула к двери. Пристроив букет на заднем сидении, с шумом плюхнулась рядом. Артем, мельком посматривая на девчонку, подумал: "У барышни, не смотря на яркую мишуру, явно не праздничное настроение". Бросив в очерёдный раз взгляд в её сторону, удивился текущим по щекам слезам. "Кажется, показалось. Не иначе как солнце играет со стеклом, причудливо ломая внешность".— Усмехнулся он сам себе. Но, присмотревшись, понял: "Вот так номер, плачет. Но, похоже, она их даже не замечает". Артём ничего не стал спрашивать. Он вообще старался от чужих жизней держаться подальше. Попутчица, всхлипнув, сорвала с пальчика золотое кольцо и выбросила в открытое окно. "Ну, ни фига себе!" Чуть не затормозил Артём, удивляясь такому жесту. Но уже через минуту, она попросила сдать назад. Артём понял её — собралась искать кольцо.

— Прости,— развернулась она к нему,— мне не жаль побрякушки, просто я придумала, что с ним сделать.

— С кем?— уточнил он.

— С кольцом. Я кину его в свадебный бокал его невесты. Той самой, с которой он сейчас распишется, зарегистрируя законный брак.

Артём вдруг сообразил, что происходит сию минуту в её маленькой взъерошенной головке и куда она едет.

— Так. Дай минутку мне подумать, как лучше вернуться назад.— Остановил он машину.

— Мне всё равно только быстрее.

— Ты на свадьбу торопишься?— уточнил он.

— Я сгоню самодовольную улыбку с его наглого лица.

— У меня другое предложение. Плюём на это туманное мероприятие с кольцом и свадьбой. Сейчас едем по моим делам. Уверяю тебя минутное дело, а потом отдохнём.

— Спасибо, но... Выпусти меня...

— Зачем?— удивился такой реакции Артём.

— Я не верю и к тому же боюсь тебя. Может быть, ты даже женщинами торгуешь.

— С чего ты такое взяла?— опешил парень.

— Кто тебя знает, заманишь и продашь в какой-нибудь бордель, арабам или туркам.

— Я что на козла похож. А, ладно, твои проблемы. Сейчас довезу до остановки и шуруй на свой безумный пир.

— Ругаешься, а откуда деньги у тебя на такую дорогую машину. Ещё скажи, что тяжёлым трудом заработал?

— Трудом и головой. Если боишься, чего же тачку тормозила. На трассе действительно всякого народа хватает?

— Плохо мне было, не соображала ничего. Сидела, думала, гадала, а потом собралась в один миг и решилась поехать. Торопилась быстрее от дома отъехать подальше, чтоб не передумать.

— Тебе и сейчас не лучше. Зачем он тебе сдался, если женится на другой?

— Он не любит её по залёту женится.

— Тебе, какая разница. Как он женится, так пусть и живёт. Зачем ему мешать. Это точно не твоё. К тому же тот ещё кадр, это умудриться нужно двух враз за нос водить. А ну вздохни и выдохни три раза. Давай не ленись. Уже легче.

— Но почему?

— Контроль над дыханием помогает накопить и сохранить её в теле энергию нацеленную на борьбу. В результате использования техники энергия начинает свободно циркулировать по организму, происходит гармонизация нервной системы. Проще, это как тренажёр для лёгких. Восточная мудрость. Воздух несёт в себе не только кислород, но и энергию — прану. Теперь понятно?

— Ты врач?

— Я юрист. А каждый юрист немного психолог. Просто всегда полезно остановиться и подумать когда тебя так несёт. Так уж ли важно для тебя то, что ты теряешь. Иначе незаметно и психопаткой можно стать. Ведь это много времени у тебя не займёт. Замерла и сделала вдох, выдох. Пофантазируй, представляя, что вдыхаешь новую, чистую жизнь, а выдыхаешь усталость и неприятности свалившиеся на тебя.

— Действительно помогло. Тоска отступила. Букет жаль пропадает. Кучу денег угрохала. Специально дорогой взяла, чтоб по выпендриваться.

— Подари кому-нибудь. Сделай вместо приготовленной гадости цветам услугу. Пусть порадуют кого-то.

— Кого?

— Выбери сама, пока я покупаю племяннику велосипед.

— У тебя сестра есть?

— Машка.

— Тогда я подарю ей.

— Дама будет в восторге. Она страсть, как любит подарки. А когда ей дарят цветы, не важно какие, она аж от удовольствия краснеет.

— Почему?

— Потому что по её прикиду их дарят уже взрослым женщинам.

— А она школьница?

— Угадала и причём ещё не старших классов.

— Между вами такая огромная разница?

— Так получилось. Папа с мамой после разлуки поздно встретились и, слетав на родину багульника хорошо постаравшись, организовали на радостях ещё и Машу. В общем, мама сделала отцу такой подарок. Он страшно был доволен и безмерно любит Машенцию, а она его. Они всё время шепчутся, как заговорщики и целуются.

— Что такое багульник?

— О, это такой цветущий розовым цветом и пахнущий дурманом любви кустарник. Отец привозит его маме каждую весну.

— Похоже, они очень любят друг друга.

— Это да.

— Но раз есть племянник, а сестра маленькая, значит, есть кто-то третий?

— Иван,— старший брат. Я приехал. Постараюсь в темпе провернуться. Посиди в машине. Музыку послушай...

— Нет. Лучше я с тобой. Могу передумать и рвану на свадьбу.

— Мне собственно не внапряг, но тебе неудобно на таких каблуках.

— Самое смешное в них действительно не удобно, но я пойду с тобой.

— Как знаешь. Пусть будет так. Мы сейчас что-нибудь придумаем.

Он с ходу завёл её в отдел женской спортивной одежды. Выбрав лёгкие, белые бриджи, короткую маячку и кроссовки, Артём, подтолкнув девушку к примерочной, заставил, всё это, прикинуть на себя. Получилось совсем неплохо. Придирчиво осмотрев и оставшись довольным, оплатил счёт, попросив её прежний наряд сложить в пакет.

— Теперь то, что надо.

— Зачем?— растерялась девчонка.

— Чтоб сменить имидж сегодняшнего дня. Мы едем отдыхать, следовательно, ты должна соответственно выглядеть. Что-то ещё мешает?— присматривался внимательно он к ней.— Макияж. Девушки,— улыбнулся он продавщице,— киньте нам вот эту кепочку с козырёчком.

— Что теперь?— покрутила она шапочку в руках.

— Идёшь в туалет смываешь краску с лица и расчёсываешь волосы. А потом водружаешь кепи на голову. Здесь на верху есть дамский зал, мы заглянем туда на минуточку и сделаем тебе новую стрижку.

— Но это всё дорого стоит, у меня нет таких денег, чтоб расплатиться с тобой. Я студентка.

— Не твоя забота. Разве я у тебя что-то просил.

— Я не понимаю.

— Тебе нужна помощь. Я помогаю. И это моё дело помогать или нет.

Пока её стригли, он спустился вниз и, прикинув размер, купил ей ещё и купальник. Когда он вернулся, девчонка была уже в порядке.

— Совсем другой вид. Теперь пошли за велосипедом,— взял он её под локоть,— глядишь, за выбором и познакомимся.

Выбирали не просто. Артёму нравилась одна модель, а ей совершенно другая. Девчонка настаивала на своём, объясняя почему её выбор удобнее для ребёнка.

— А ты упрямая,— надулся Артём.— Может ты и имя заодно своё скажешь или оно упрямее тебя.

— Не угадал. Я пахну лесом, нежностью и тайнами.

— Тогда Оксана.

— Я начинаю побаиваться тебя.

— Значит угадал. А меня Артём.

— Как красиво.

— Оксана тоже не хуже. Забираем тобой выбранный велосипед и едем.

Когда из машины брата вышла девушка с букетом цветов, Маша закричала:

— Эй, домашние появитесь. Артём невесту привёз.

Брат, улыбнувшись, поманил её к себе.

— Машуня, это Оксана. Она привезла тебе цветы. Оксана это наша Маша.

Машка взяла цветы и зарделась.

— Жарко, вы приехали купаться?

— А есть где?— улыбнулась Оксана.

— У нас чудный бассейн. Разве не за этим вас привёз сюда Артём. Он любит привозить купать в нём девушек. Парень сделал сестре страшные глаза, а Оксана испуганно посмотрела на него. Артём, улыбаясь, отвернулся. Машка поняв, что наболтала что-то не то, прикрыв букетом вспыхнувшее лицо, рванула в дом.

— Ты нахохлилась, как воробышек. Не дрожи. Бассейн там, на заднем дворе, за домом.

— А ты оказывается любитель девушек.

— Это они любители купанья. Я ж не похож ни на монаха, ни на гея.

— У вас богатый дом. Мне немного неловко. Я из другого мира.

— Мне знаком тот мир.

— Машка, не несись, стой.— Догнал он девочку.

Сестра покрутилась, но встала.

— Братец, я нечаянно,— прошептала она ему на ухо, поднявшись на цыпочки.— Совсем не подумавши. Я так обрадовалась, что их не стадо, а одна. Ты же лапушка, не ругайся.

— Не переживай, я не об этом. У тебя есть шанс реабилитироваться. Возьми Оксану с собой в комнату, переодень её. Дай Танин халатик и вот её купальник,— передал он ей пакет.

— Он же с этикеткой?

— Ну и что с того, оторви.

— Ты её, что на дороге нашёл?

— Много болтаешь, цветы завянут. Иди Оксана, не бойся. Машка у нас не кусается. Купальник у неё.

— Кусаю, но только тебя. Не надо пока ей переодеваться. Время обеда. Мама сама испекла пирог. Будет не совсем удобно отказаться. Посидим, чай попьём. Гостью семье представишь, а нас ей. Потом купаться пойдём.

Такое действительно было первый раз, чтоб Артём привёл в дом только одну девушку. Поэтому с охраны у ворот и до последнего члена семьи гостью внимательно рассматривали. Оксана от такого внимания терялась. Всё непросто. Во-первых, она никогда не была у таких богатых людей в гостях и даже на пороге. Во-вторых, ей явно интересовались, разглядывая и как кому вздумается без всякого прикрытия. Но обстановка за столом и сами люди были таким простыми, милыми и доброжелательными, что она потихоньку успокоилась. "Наверное, так бывает в том случае, когда земная любовь совпадает с начертанным ей небесами путём. Хотя и встречается это чрезвычайно редко, возможно одна на 100тысяч пар, но ясно, что именно её она видит сейчас перед глазами. Правду говорили в старину, что детей надо рожать от любимых. Именно отсюда и такое тепло в семье".— Думала она, не с меньшим интересом наблюдая за ними.

По окончанию обеда родители Артёма, извинившись, уехали, а молодёжь переместилась к бассейну. По очереди, смотря за малым, рулившим на велосипеде, ребята купались и загорали. Мороженое, фрукты, соки, скрашивали их досуг и бегущее незаметно время. Вечер подкрался совсем нежданно. Надо было прощаться, а ей не хотелось уходить от них. Но переборов соблазн, она попросила парня отвезти её до остановки. Артём, не веря себе, что он на такое способен и вообще делает это, предложил ей остаться на ночь.

— Завтра выходной, куда торопиться. Ты же видишь, у нас тебе ничего не угрожает. Остановишься в комнате для гостей или лучше и спокойнее для тебя с Машей.

— Оксана и, правда, оставайся у нас весело. В моей комнате, как ты заметила, есть диван.

— Но, мои родители будут беспокоиться.

— Родителям позвоним, предупредим.

Оксана осталась. Она поймала себя на том, что совсем не жалеет, что не попала на свадьбу с коварной местью в запазухе любимому. Да и любимому ли, это ещё вопрос. "Артём прав, зачем мне муж, который, получив отпор, вступать в сексуальную связь до оформления отношений, утешился тут же с моей более уступчивой подругой? Почему не воспользоваться случаем и не посмотреть, как живут другие, раз уж так было угодно судьбе"

Вечером по прохладе гуляли по лесу. Иван с Таней и сыном, Маша и они с Артёмом. Потом парились в сауне мужским и женским коллективом, жарили шашлыки. Машка выяснив, что девушка занимается языками и учится на переводчика, донимала её вопросами и разговорами, дабы к языкам она была тоже не равнодушна. Проведя ещё день у Терёхиных, Оксана попривыкла к гостеприимной семье и под прессингом уговоров Маши осталась ещё до утра. Утром, отправляясь на работу в город, Артём забросил её домой. Улыбнувшись и напомнив, чтоб не забыла в салоне пакет с одеждой, вежливо попрощавшись, уехал. Оксана ещё долго смотрела в след скрывшейся за аркой двора машины. "Бывают же такие мужики". Для неё это было нечто: симпатичный респектабельный парень, на дорогой машине, намного старше её. Как жаль, что сказка кончилась, и её просто пожалели и этот принц не про неё. С ним бы она полезла и на ледник, но он даже поцеловать или обнять не пытался. Она никогда не посмеет надоедать ему, платя неблагодарностью за добро. Но с Машей она сможет общаться, если девочка ей позвонит.

Артём, гоня по трассе или стоя в заторах, думал о том, что время от времени в жизни каждого человека случаются вещи, которые не поддаются логическому объяснению. Он как-то читал, что учёные, разработавшие теорию вероятности, считают, шансы что бутылка выброшенная из окна самолёта пролетающего над пустыней попадёт точно по голове одиноко бредущего по пустыне бедуину ничтожно малы, и, тем не менее, такие чудеса случались. Что это, совпадение, игра случая или вообще новый закон? Почему он выехал ни на час раньше или позже, а именно тогда, когда она стояла на дороге, на своих несносных каблуках. Говорят в 1848 году мещанина Никифора Никитина "за крамольные речи о полёте на Луну" сослали в далёкое поселение... Байконур! Именно тот самый, где теперь расположен космодром. "В голову лезет всякая ерунда. Да девочка зацепила, но я её совсем не знаю. Как там говорят — жена не рукавица..., если позвонит, то пустышка, клюнувшая на шик, а нет — посмотрим". Но девушка не позвонила, а малой Ивана, сделав бяку, утопил в бассейне его телефон. Её номер пропал. Ожидание у её дома ничего не дало. Поспрашивать он пока не решился. Теперь Артём уже желал её звонка, но, увы. Пожалел, что сегодня, нет времени тут торчать. Маша просила забрать её из какого-то институтского театра. Сестру, заболевшую языками, кто-то пригласил играть в студенческом спектакле на английском языке, какую-то детскую роль. Он подъехал к выходу и позвонил Манюне. Какого же было его удивление, когда после получасового ожидания та появилась возбуждённая и не одна, а с Оксаной.

— Братик, будь лапушкой забрось Оксану домой?

— Добрый вечер Артём,— поздоровалась она.— Маша не надо, мне удобно добираться, я сейчас сяду на метро, а там маршрутка...

— Не ерунди, садись,— подтолкнул её к машине парень. "Вот это номер. Она общалась с Машей. А что, если это ход подобраться ко мне?"

Завезя девушку, он спросил, перебив трещавшую сестру:

— Как она тебя нашла?

— Кто, Оксана?

— А ты была ещё с кем-то?

— Я ей сама позвонила. Мне с ней интересно, а что?

— Ничего, забей мне её телефон...,— выкрутив руку, он сунул Маше мобильный.

— Разве вы не общаетесь?

— Я потерял её номер. Помнишь, малой кинул мою трубку в бассейн.

— С тобой никогда ничего не понятно.

— Много болтаешь...

— Я пригласила её с субботу на своё день рождение. Не зевай.

— Тебя кто про что спрашивал?

— Нет, но я тебя люблю и Оксану тоже.

После праздничного шумного обеда и развлечений организованных Терёхиным для гостей дочери, Артём предложил девушке остаться на вечернее семейное чаепитие. Сидя в освещённой свечами и канделябрами гостиной смотрели кино не долгой Машкиной жизни. От рождения тут, в этом доме до сегодняшнего праздника. Оксана стояла около старинных напольных часов. Её поразила как работа краснодеревщика, сделавшего футляр, так и сам механизм часов.

— Что тебя заинтересовало?— наклонился он над её ушком.

— Просто люблю часы. С ними могут происходить удивительные вещи.

— Что с ними может происходить, либо идут, либо стоят? Забыл, могут ещё опаздывать, или бежать вперёд.

— Я не об этом. Как-то голландский учёный Христиан Гюйгенс, создавший первые в мире маятниковые часы, подарил один экземпляр королю Франции Людовику Х1Y. Часы эти, как и всё тогда были красивой отделки и служили королю верой и правдой в течение всего времени, пока тикали у него.

— И в чём изюминка?

— Они остановились и произошло это в тот самый момент, когда Людовик испустил свой последний вздох. И какие только мастера не пытались их пустить, не удалось.

"Надо же, мы думали оба об одном и том же. Теория вероятности, что это: действительность или сказка? Какая разница, главное, что она есть".

Он обнял её за талию, устроив голову на худеньком плече. Она не дёрнулась и не оглянулась. Просто прижала кулачки к груди. Люба одна заметившая это, улыбнулась: "Он дорог этой девочки сам по себе. Значит, она будет радоваться подаренным им цветам искренне. Кажется, и Артём нарвался на стрелу Купидона. Значит, в недолгом будущем, быть свадьбе".

Терёхин проследив, кому была адресована улыбка глаз и губ жены, засветился сам. В момент ока оказавшись за её спиной он прошептал:

— Ты думаешь, он нашёл свою половинку?

— Я надеюсь.

— Любаша, я сделал нам подарок.

— И что это?

— Поездка на острова. Это Сеншилы.

— А Маша?

— Нет, дорогая, только мы. За Машуней есть кому присмотреть. Это чудное место для двоих. Только ты и я.

Люба провела пальчиком по его щеке. Он коснулся губами её виска. Их взгляд составлял одно целое. Они были далеко сейчас отсюда, там, где цвёл в их жизни багульник, ловили чашечками росу сибирские подснежники, и пахла осенью постель из листьев. Очнувшись от долгого поцелуя, они изумились. Оказалось, что стоят посреди залы в окружении хлопающей в ладоши семьи. На лицах каждого блестели счастьем глаза.

156