Егора и Лену. Потому что они больше любят Катю и слушаются её, когда она просит сделать что-то плохое мне. Егора, например, легко можно уговорить ударить меня. Проблема в том, что ему скоро пятнадцать и это уже не смотрится детской шалостью. Это больно. Но он не понимает, что, ударив меня, к примеру, стулом, вполне, и убить может. А Лена от брата не отстаёт и всегда бросается в драку вместе с ним. Пока я могу с ними справиться, но лишь потому, что они не умеют просчитывать и координировать свои действия.
Глава 2
Когда-то я думала, что если буду достаточно хорошей, то моя жизнь изменится. Именно этому учат сказки, делая глупых детей удобными.
В детстве каждая девочка мнит себя принцессой, достойной лучшего из финалов. Главное, вести себя согласно той роли, что тебе выпала и однажды ты получишь своего принца, любовь с половиной королевства в придачу.
Вырастая, мы понимаем, что принцессы рождаются лишь в королевских семьях, а принц всегда выберет равную ему, а не нищую замарашку.
Я больше не верю в то, что однажды ко мне прилетит волшебник. Понимаю: никто не отвезёт меня в волшебную страну к моим настоящим родителям, которые любят и ждут свою потерянную дочь.
Никто не станет жалеть, даже если я исчезну. Они, вообще, вряд ли это заметят.
Папочка любит повторять: "Что-то не нравится — вали на все четыре стороны. Меньше народа — больше кислорода. Тут и так девок, как собак нарезанных".
Хотя, наверное, заметить должны. Примерно, к ужину. Когда осознают, что есть нечего, а виновницу этого даже пнуть нельзя.
В детстве я мечтала о том, что однажды и в мою жизнь придёт сказка, искренне веря, что сказки бывают только добрыми. Забывая, какой конец ждёт второстепенных персонажей, которые не вписывается в канву основного сюжета. И что я совсем не похожа на прекрасную деву, с которой может произойти чудо.
У меня нет мачехи.
Нет старших сестёр или магических умений.
Даже любви к цветочкам аленьким не имеется.
Зато дома на диване обитает чудовище. Вечно пьяное и злое. Но это больше похоже на статью в криминальной хронике, а не на волшебную сказку.
Фея-крёстная не почтила своим присутствием мой шестнадцатый день рождения. Вместо неё на мягких лапках ко мне подкралась оборотница. Она казалась милой старушкой с тяжёлым пакетом. Сквозь тонкий целлофан просвечивали простые продукты. Молоко. Сахар. Булка хлеба. Дешевое печенье. Две пачки гречки. Она шла с рынка, тяжело опираясь на серую тросточку, ручка которой была обмотана синей изолентой.
Вы бы подумали, что у злодейки ручка трости может быть обмотана изолентой? Но оборотни хитрые и хорошо прячутся. Иначе их бы давно переловили.
Она попросила меня помочь ей донести тяжелый пакет. Пообещала напоить меня чаем с конфетами.
Я не любила чай. Конфет хотелось, но объедать пенсионерку было неудобно. Идти нам было в одну сторону. В школе последний урок отменили. Классная наша с температурой свалилась. А там все равно были эти бесполезные разговоры о "важной" ерунде на классном часу. Поэтому нас отпустили по домам. Вот я и решила помочь. В конце концов, мой день рождения. Что хочу, то и делаю.
И меня поймали на лести. Бабушка эта всю дорогу мне говорила о том, какая я милая, добрая и красивая. Она спрашивала, сколько мне лет, где я учусь и живу.
Наверное, стоило насторожиться, когда она улыбалась, слушая ответы.
Шестнадцать лет
В доме, где раньше городская библиотека была.
Стоило вспомнить, что я сама умею льстить. Стоило вспомнить, что никому нельзя доверять. Но я привыкла бояться сильных, а немощная старушка не вызвала у меня подозрений. Мне казалось, что я вижу её насквозь. Ведь большинство людей льстят с какой-то целью. А цель у этой конкретной пожилой дамы — не нести тяжелый пакет самой. Все просто и безопасно.
Нести пакет мне было легко, а слушать похвалу приятно. Особенно, в день рождения. И я посчитала это взаимовыгодной сделкой.
— А ты, случайно, не Васильевых дочка? — проворковала старуха ласково. — Я же твою маму ещё маленькой девочкой помню. Такая егоза была. А вот уж и выросла. И своих деток семеро по лавкам. Как же время летит. Как время летит. Деточка, помоги мне пакет в дом занести. Там ступеньки. Уж и не знаю, как по ним с моими коленями пробираться. Да ещё и с тяжестью такой. А я тебе из буфета банку варенья достану. Яблочного. Своего. Вот она — яблонька моя. Она маленькая, зато какие сладкие яблочки даёт. Мамке своей отдашь. Скажешь: "от бабы Маши". Сюда заходи. Разувайся на коврике. И портфель свой тяжеленный там бросай. Да, туда его. Вот и молодец. Пойдём, моя хорошая. Пойдём.
Так я переступила порог звериного логова, прячущегося за фасадом ветхого домика с рыжей черепицей. Сквозь покосившиеся давно некрашеные доски забора выглядывали белые соцветия сирени, которые всегда распускаются в середине мая.
Запах уже наступившей весны приступил мою осторожность. Да, и что со мной могло случиться в доме такой милой старушки? Это же не подворотня возле пивнушки.
Когда я вошла, дом встретил меня злым скрипением половиц и запахом горьких лекарств и водки. Цветы, которые стояли, буквально, везде: на комоде в коридоре, на столе в самой кухне, безуспешно пытались спрятать ту жуткую вонь.
Мне стало как-то не по себе. Будто холодом повеяло. Хотя, в приметы я особо не верила. Черных кошек очень даже любила. Не боялась разбитых зеркал или собачьего воя.
А вот про белую сирень в доме вспомнилось. К смерти это.
Захотелось бросить все и бежать. Босиком. Без сумки с учебниками, которую я легкомысленно бросила в коридоре.
Дома мне такое вряд ли спустят.
Отлупят, конечно.
Но не убьют же.
— Вовик, — сахарным голоском запела баба Маша. — Я сделала всё, как ты хотел. Только теперь не ходи никуда. Дома будь, как обещал.
Почему жертвы насилия не кричат и не сопротивляются?
Я, если бы была умной или сильной, увидев мужика с ножом, наверное, начала бы кричать или схватила бы табуретку, чтобы ударить его.
И тогда ничего бы не случилось.
Почему-то говорят, что если жертва не сопротивляется, то сама виновата или даже хотела этого.
Я не хотела. Не хотела. Но на меня, как будто оцепенение напало. У меня всё внутри кричало, а выдавить из себя даже звука не получалось. Как не получалось пошевелить рукой или ногой.
Он схватил меня за волосы, приставил нож к моему горлу и куда-то потащил.
А баба Маша тихо кудахтала:
— Делай с этой, что тебе надо. Только не ходи никуда, Вовик. Дома же хорошо. Я покушать приготовлю. Картошечки тебе пожарю. Огурчиков солёных откроем. Под водочку. Как ты любишь. Или хочешь я картошечку отварю? Могу за селедочкой в магазин сбегать. Я быстро. Туда и обратно.
Монстр, которого бабка нежно звала Вовиком, затащил меня в подпол, скрутил мне руки и ноги кабельными стяжками, а потом начал избивать.
Я сжалась в комочек и замерла, как мышка в надежде, что ему надоест, или он устанет.
Отец быстро выдыхался, если не получал сопротивления. Какой кайф бить того, кто не плачет и не умоляет остановиться? Это скучно.
Маму отец всегда бил с большим удовольствием, чем меня. Она от него убегала, кричала, звала на помощь, совершенно в помощи не нуждаясь. К нам на прошлой неделе новый участковый прибежал. Спасать её — многодетную мать от домашнего насилия. Так она схватила половую тряпку и отходила ей бедного лейтенанта Смирнова, решившего арестовать разбушевавшегося алкоголика. Когда за участковым закрылась дверь, Елена Васильева продолжила, рыдая, умолять мужа не убивать её ради их пятерых детей.
Через некоторое время сын оборотницы ушёл. Когда вкусно запахло жареной картошкой. Но пообещал вернуться.
Это пугало. Даже не болью, которую несли его кулаки, а тем, что последует дальше.
Иллюзий не было.
Я прекрасно понимала, что делают мужчины с похищенными девочками.
Некоторые считают, что к побоям нельзя привыкнуть. Можно. Если кто-то не может, значит или его мало били, или поздно бить начали. Как говорят, человек ко всему привыкает. И везде живёт, пока не сдохнет.
Умирать я не хотела.
Хотела сбежать и выжить назло всем. Только, что ты со связанными руками-ногами сделаешь? В таком виде не побегаешь.
Но, ничего. Еще не вечер. Я жива и нужно сделать всё, чтобы как можно дольше остаться в этом статусе. Потому что сбежать от похитителя может только живой. Мертвецы в плену остаются навсегда.
Глава 3
Я провела в логове монстров пять дней.
Он приходил по вечерам.
Сначала бил.
Потом трогал, каждый раз заходя всё дальше и дальше. Я чувствовала себя подарком, упаковку которого срывают очень и очень медленно, наслаждаясь каждым движением.
А потом мы "говорили".
Он говорил, а я соглашалась. Или повторяла его слова. Лишь бы не злить его. Как сейчас:
— Милиентас — самая великая страна. Мы никогда не начинаем войны. Мы их заканчиваем. Мы боремся за мир и начали боевые действия, чтобы предотвратить миллионы смертей. Мир с Ауреусом невозможен. Потому что они — не люди, а животные.
— Тараканы, тупая ты тварь! — орёт монстр, хватая меня за волосы. — Тараканы! Они — злобные и гадкие тараканы. Паразиты, которые отравляют нашу планету одним фактом своего существования. Они них воняет хуже, чем от свиней. Повтори!
И я повторяю. Потому что знаю, что последует за неповиновением:
— Они — тараканы, которые отравляют нашу планету одним фактом своего существования.
— Если бы я не встал на защиту нашей Великой страны, что бы с тобой сделали с такой сладкой девочкой злобные ауреусы?
— Убили бы, — мои разбитые губы легко произносят ложь. В конце концов ни одному ауреусу от того, что я сейчас скажу не будет ни холодно, ни жарко. А меня, может быть, сегодня меньше побьют. Это значит, я переживу ещё день. Назло этой твари, что держит меня на цепи.
Я выживу.
Я, обязательно, выживу.
Чего бы это мне не стоило.
Кабельные стяжки он заменил тяжёлой металлической собачьей цепью. Навесной замок... серый, размером с половину моей ладони, какие продают в каждом хозяйственном магазине, скреплял звенья, создавая петлю, обхватывающие мою шею, как ошейник.
Конец цепи крепился к массивной дубовой балке другим таким же замком.
Думать о том, чем это закончится, не хотелось.
И я не думала.
Мир, словно бы, подёрнулся серой дымкой.
Всё стало почти нереальным.
Как в детстве, когда я сильно болела.
— Кто тебя от этих тварей спас? Кто за тебя кровь проливал, пока ты беззаботно жила? — злобным зверем рычит мой тюремщик.
— Вы. Я очень благодарна. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Вы меня спасли.
И он уходит. Довольный. Потому что сейчас услышал желаемое.
И я готова говорить ему это. Лишь бы хоть на мгновение отсрочить то, для чего он меня здесь запер.
Ауреусов лично я не считала ни паразитами, ни тараканами. Хотя, об этом постоянно вещают по телевизору. Об этом говорят в школе.
Люди же, как люди. Ну, подумаешь кожа серо-коричневого, почти черного цвета. И волосы золотистые, как оперение у цыпленка. По нашим стандартам привлекательности они не слишком красивые. Высокие. Тонкокостные. Но какие-то нескладные. Есть в их фигурах какая-то неуловимая непропорциональность. Но на этом, собственно, всё.
Чего наше правительство три года назад к ним воевать полезло любому идиоту ясно. Ресурсы. Нефть. Алмазы. Редкоземельные металлы.
Это, ведь, ужас как несправедливо, что у нас это всё есть, но и у них есть. А если у них не будет, у нас станет в два раза больше.
Но воевать, просто, за ресурсы, когда у нас самих этого добра достаточно, это как-то странно. За лозунгами: "Мы хотим, чтобы наши чиновники, которые являются миллионерами, стали миллиардерами, а миллиардеры — мультимиллиардерами" никто не пойдёт.
А вот то, что мы живем бедно, не потому что чинуши воруют, а потому что ауреусы отобрали исконные наши территории и сейчас жируют там. Что историческую справедливость надо бы восстановить. Вот это — лозунги отличные.
И, нет, на территории Ауреуса людей нет. Там живут тараканы, свиньи, змеи, обезьяны.
Конечно, это только война три года назад началась. А расчеловечивание соседей происходило за много лет до этого.
Сначала это было больше похоже на бытовую ксенофобию. Ареусов называли "чернозадыми". Все сильнее укоренялся стереотип, что они хитрые, жадные и в их традициях обманывать всех чужаков. Им не сдавали квартиры, объясняя это тем, что боятся обмана. В школах и институтах могли сильно занижать оценки. Ведь бытовало мнение, что умными ауреусы не бывают. Особенности мозга такие. И, даже, написанная на отлично контрольная говорила лишь о том, что хитрый ауреус все списал. Ведь, выполнять работу честно представитель данного этноса не способен. А лживость является его врожденной и неискоренимой чертой.
Однажды, когда мне было пять лет, я с мамой ехала в автобусе и видела, как трое парней обступили сидящую девушку-ареуси, и начали обзывать её. Говорить, чтобы она валила к своим. Что сюда её никто не звал. Потом потребовали выйти из автобуса, потому что они не хотят ехать вместе с вонючей обезьяной.
Она сказала, что родилась здесь и у неё не меньше прав быть здесь, чем у них. После чего один из парней схватил её за волосы и вытолкал из дверей на улицу. Остальные стыдливо отводили глаза, делая вид, что ничего не происходит.
Я и не заметила, как эта бытовая неприязнь к соседям переросла в ненависть к "проклятым ареусам". Но ненавидели их за всё. За низкие пенсии, маленькие зарплаты, высокие налоги. А больше всего за то, что живут они лучше нас. За то, что там нет коррупции, пронизывающей у нас всё от роддома, до рынка ритуальных услуг.
Это было глупо.
Но люди, в большинстве своём, не так умны, как думают о себе.
Я, вот, не смогла распознать монстра, спрятавшегося под личиной дряхлой старушки. И попалась в её ловушку. Оборотница сбросила маску доброты и сейчас злобно скалилась, при виде меня.
Она приходила дважды в день, включая тусклый желтоватый свет, обнажающий убогое убранство моей тюрьмы. Крошащиеся от влажности и времени рыжие кирпичи, которыми были уложены стены. Бетонный пол, укрытый ветхим древесным настилом из кривых необработанных досок, ставших от влажности какими-то до противного мягкими.
На стене, противоположной от того места, где меня приковали, был грубо сбитый стеллаж, заполненный многочисленными баночками с соленьями. Компотами и вареньем была заполнена одна из полок. Я думала о них всякий раз, когда хотела пить. Но дотянуться до этих сокровищ не позволяла длинна моего поводка.
А почти возле ступеней стояла пара картонных коробок с остатками, явно, подгнивших овощей. Запах тяжелый, сладковатый, вызывающий рвотные позывы, сводил меня с ума. Казалось, он въелся в мою кожу и будет преследовать меня до самой смерти.
Я так отела помыться. Даже, больше, чем есть или пить. Чтобы хоть на мгновение вновь почувствовать себя человеком, а не грязным животным, запертым в вонючей клетке.
Старуха заставляла справлять естественные потребности в ведро, которое не спешила уносить. Давала воду и немного еды. Потом уходила, захватив ведро.
